Часть вторая
Порожняя лодка легко скользила по каналу; четыре весла синхронно погружались в черную воду, миг спустя показывались обратно и снова ныряли вниз.
Раз-два. Раз-два. Раз-два.
Тихий плеск, шумное дыхание. Мимо проплывали закованная в камень набережная и темные силуэты домов. Редко-редко попадались на глаза освещенные окна и окруженные призрачным свечением газовые фонари. Над головами растеклась непроницаемая пелена облаков, время от времени в ней мигали сигнальные огни дирижаблей.
На весла мы сели вчетвером – я и Гаспар с левого борта, Антонио и Жиль с правого, поэтому лодка шла быстро и очень скоро вырвалась из узкого канала на простор Ярдена. Там нас закачало на волнах, подхватило течением, потянуло во тьму. Впереди замаячила арка моста, от дальнего берега по ней бежала яркая точка фонаря паровоза.
– Сушим весла? – спросил Гаспар.
– Вы с Тони гребите, – решил я. – Потом мы с Жилем вас сменим. Времени в запасе не так много, а ждать нас не станут. Глупо будет опоздать.
– Да уж не хотелось бы, – буркнул Антонио.
– Вот и гребите.
Я устроил весло на борту, поднялся с банки и с наслаждением распрямился, разминая спину. Над рекой чернел непроглядный мрак, но вдоль берегов на высоких набережных протянулись цепочки электрических фонарей, да еще много дальше вниз по течению в небе над портом растекалось грязно-желтое сияние и мелькали лучи прожекторов.
А вода кругом – черная-черная. Мертвая. Только шагни за борт – и камнем уйдешь на дно, не выплывешь.
– Жан-Пьер! – окликнул меня Гаспар. – Как вышло, что мы раньше о тебе ничего не слышали, а ты в курсе всех дел? Неужели кузина так тебе доверяет?
Я был рад отвлечься от неуютных раздумий, поэтому отмалчиваться не стал. Да и не помогло бы. От настырного испанца так просто не отвязаться. Ведь совсем неспроста этот вопрос возник именно сейчас.
Ночь, река, лодка, ножи и револьверы – мало ли что может произойти?
– Кузина доверяет мне, да, – с усмешкой подтвердил я и раскрыл саквояж. – А вы обо мне ничего не слышали, потому что слышать были не должны. И я в курсе всех дел, ведь это и мои дела тоже. На все вопросы ответил, нет?
– Ответить-то ответил, да только понятней не стало, – проворчал Гаспар, смахивая пот с покрывшегося испариной лица. – Язык у тебя хорошо подвешен, этого не отнять.
Жиль развернулся и потер крупный нос.
– Держался в тени, да? – предположил он. – А теперь начались проблемы и пришлось засветиться?
– Все так, – кивнул я и достал из саквояжа деревянную кобуру с маузером «К63». Раскрыл ее, вытащил пистолет и проверил, дослан ли патрон. – Мы работаем на Софи, просто не забывайте этого – и все будет хорошо.
– Кстати, не поделишься, что там за проблемы с Ньютон-Марктом? – полюбопытствовал Антонио, продолжая размеренно работать веслом.
– Никаких проблем. Больше нас не побеспокоят, – ответил я, перекинув ремень кобуры через плечо.
– А сицилийцы? – задал красавчик во всеуслышание очередной неудобный вопрос.
– Тут все сложно, – честно признался я. – Как уже говорил – с ними надо держать ухо востро.
И вот с этим моим утверждением никто спорить не стал.
Вскоре река расширилась, берега потерялись в темноте, появились волны. Лодку стало раскачивать, но не слишком сильно.
– Не пора? – забеспокоился Жиль, когда нас подхватило течение и начало сносить к акватории порта, заходить в которую было чрезвычайно опасно.
– Оружие проверьте, – потребовал я, достав из-под лавки электрический фонарь.
Поборов какое-то внутреннее сопротивление, включил его и принялся открывать и закрывать заслонку. Цветное стекло замигало синими всполохами. Я семафорил, понемногу разворачивая фонарь, и очень скоро со стороны открытого моря замелькали зеленые отблески ответных сигналов.
– Слишком далеко, – забеспокоился Жиль.
– На весла! – скомандовал я и, подавая пример остальным, первым уселся на банку.
Несколькими мощными гребками мы развернули лодку и придали ей нужное направление, а затем принялись размеренно грести, перебарывая течение, которое продолжало понемногу сносить нас в сторону порта.
Мелькавшие время от времени в ночи отблески зеленого фонаря приближались, а потом во тьме возник вытянутый силуэт шхуны. Судно контрабандистов легонько покачивалось на волнах со спущенными парусами, на носу стоял матрос с сигнальным фонарем, рядом замер охранник с винтовкой наперевес.
– Оружие держите под рукой, – предупредил я подельников, ухватил сброшенную с невысокого борта веревку и потянул на себя, притягивая лодку к шхуне. Точно так же поступил Антонио. Качка сразу стихла, лишь слышался едва заметный скрип, с которым терлись друг о друга борта.
Тогда через фальшборт перегнулся смуглый человек с копной черных курчавых волос.
– Деньги! – потребовал он с явным восточном акцентом.
Я не стал выдвигать никаких встречных условий, вытянул руку и передал две пачки десятифранковых банкнот. Контрабандист взял их и принялся пересчитывать в свете потайного фонаря.
Продолжая цепляться за натянутую веревку, я свободной рукой откинул крышку с деревянной кобуры маузера. Если случатся неприятности – они случатся именно сейчас.
Но нет.
– Грузите! – распорядился контрабандист, закончив считать деньги из первой пачки.
Антонио и Гаспар начали принимать у моряков увесистые ящики, а Жиль размещал их на дне так, чтобы груз лежал равномерно и лодка не перевернулись.
Я в погрузке участия не принимал и продолжал следить за моряками, но обошлось без неожиданностей.
– Порядок! – объявил контрабандист своим людям, проверив вторую пачку. – Шевелитесь, лентяи!
И вновь ящики, ящики, ящики. Под конец погрузки лодка заметно просела, но при желании могла принять еще половину от полученного товара или даже чуть больше.
Отвязав веревки, мы с Антонио оттолкнулись от шхуны веслами и принялись грести против течения. В наветренный борт мягко били невысокие волны, но через него не перехлестывали, лишь немного раскачивали лодку – и только.
– Может, пора? – спросил Жиль.
Шхуна бесшумно, словно корабль-призрак, растворилась в ночи; мы давно потеряли ее из виду, да и контрабандисты уже не могли видеть нас, поэтому я вновь достал фонарь и принялся светить им в сторону города. Поначалу ничего не происходило, потом мигнул желтоватый огонек ответного сигнала. Прошла минута, еще одна, затем послышался шум паровой машины и плеск воды. Из темноты выплыл паровой катер, сразу замедлил ход и начал разворот, лодку закачало на волнах.
– Прими конец! – послышался пропитой голос, мелькнула веревка.
Антонио перехватил ее, не дав упасть в воду, продел в железное кольцо на носу лодки, затянул узел и крикнул:
– Готово!
Паровая машина зафырчала, залязгали механизмы ходовой части. Катер ускорился, веревка натянулась и потащила нас буксиром. Паровая лоханка шла против течения на удивление уверенно, пенилась вода, позади расходились кильватерные следы. Пару раз над головой темными силуэтами проносились арки мостов, а потом Жиль вдруг встрепенулся и удивленно произнес:
– А фонари-то не горят!
И точно – обе набережные Ярдена оказались погружены во тьму, лишь изредка там мелькали отблески фар самоходных колясок и ползли желтые точки фонарей конных экипажей.
– Нашим легче, – проворчал Гаспар.
У канала Меритана капитан сбавил ход, протянул нас немного выше по реке и заглушил паровую машину. Мы вновь сели на весла, а буксир начало сносить течением. Когда он поравнялся бортом с лодкой, Антонио развязал хитрый морской узел, быстро смотал веревку в кольцо и перекинул старику в потертом морском бушлате. Я сунул в его мозолистую ладонь две сотни.
– До новых удивительных встреч! – хрипло расхохотался капитан катера, отсалютовал мне фуражкой и вывернул руль.
Катер увело в сторону, он вновь зафырчал паровым агрегатом и скрылся в темноте, а мы налегли на весла и загнали лодку в канал. После свежего речного простора воздух там показался затхлым, а пару минут спустя у темного провала тоннеля и вовсе начало откровенно вонять канализацией.
– Включай фонарь! – потребовал Антонио.
Я так и поступил, только сначала убрал заслонку и снял синее стекло. Всякий раз, когда сдвигал выключатель, по коже бежали мурашки. Электричество – удобная вещь, спору нет, но… не люблю.
Яркий луч фонаря разогнал темень тоннеля, через который в канал уходили сточные воды, и мы направили туда лодку. Лопасти весел едва не задевали грубую кладку стен с белесым налетом, да еще приходилось горбиться и втягивать головы в плечи, чтобы не задеть макушками низкий свод каменного потолка. Коротышке Жилю оказалось проще всего, остальные на рост пожаловаться не могли.
Пока догребли до боковых ступеней, заплесневелых и обшарпанных, взмокли. После того как Антонио привязал носовое кольцо к вбитой в стену ржавой скобе, я выпрыгнул на узенькую каменную площадку и отпер решетку, загораживавшую проход. Механизм навесного замка оказался обильно смазан солидолом, ключ провернулся в нем без всякого усилия.
– Ждите! – распорядился я, поднялся по узенькой каменной лесенке и откинул обитую стальными полосами крышку люка. Просторное помещение наверху было погружено во мрак; прежде чем спуститься обратно, я запалил керосиновую лампу, и яркий теплый огонек осветил каретный сарай – тот самый, что стоял на заднем дворе «Сирены».
На пару с Гаспаром мы утащили наверх первый ящик, а когда выставили его к стене, Жиль и Антонио уже приволокли следующий.
Деревянные короба оказались не слишком тяжелыми, а вдвоем на крутой узенькой лестнице было попросту не развернуться, поэтому мы выстроились цепочкой и передавали ящики из рук в руки. Под конец оттащили короба от люка и сложили их друг на друга у одной из стен.
– Ну что, перекурим? – пошутил Антонио.
– Обязательно, – усмехнулся я, гвоздодером сорвал деревянную крышку и вспорол стилетом мешковину.
Антонио запустил руку в прореху, растер меж пальцев крупинки табака и объявил:
– Первый сорт!
– Отличный табачок, – согласился с ним Жиль. – Этого у персов не отнять.
Со шхуны мы и в самом деле приняли партию контрабандного табака. В империи тот облагался просто несусветными ввозными пошлинами: из каждого потраченного на курево франка примерно восемьдесят пять сантимов получала казна. Тонна табака обошлась нам в две тысячи, а при покупке по официальным каналам пришлось бы выложить в шесть раз больше. Насколько мне было известно, Софи уже договорилась о перепродаже этой партии в китайский квартал за восемь тысяч франков.
Я спустился к лодке и вновь запер решетку, заодно прихватил с собой саквояж. Выставил его посреди каретного сарая и скомандовал:
– Револьверы!
Вышибалы начали складывать оружие в сумку, а я взамен выдал каждому по двадцатке. В конце предупредил:
– Остальное получите, как только закроем сделку.
– Когда? – заинтересовался Гаспар.
– На днях, – неопределенно ответил я, продел в петли люка дужку навесного замка и махнул рукой. – Все, расходимся!
Утром, едва продрав глаза, я первым делом подошел к зеркалу. Внимательно пригляделся к своему отражению, покрутил головой, растянул в механической улыбке губы. На меня смотрел Жан-Пьер Симон, сомнений в этом не было, но полагаться исключительно на собственную память я не стал, раскрыл блокнот и придирчиво сравнил отражение с портретом, который служил мне своеобразным эталоном.
Страх проснуться кем-то иным свидетельствовал о серьезном психическом расстройстве – я прекрасно отдавал себе в этом отчет, но справиться с собственной фобией не мог. Мне уже доводилось проходить через это. Талант менять собственную внешность и амнезия – жуткий коктейль.
К счастью, расхождений не наблюдалось даже в мелочах. Разве что на запястьях и лодыжках начали проявляться пятна старых ожогов, но такие отметины рано или поздно появлялись у всех моих обличий.
Стигматы? Даже не смешно. Просто ожоги. Память о прошлом.
Я побрился, зачесал волосы и отправился умываться.
Лег я поздно, а встал рано, поэтому не выспался, но поблажек себе решил не давать и, как и было запланировано, первым делом посетил боксерский зал. Потягал гантели и штангу, поколотил грушу, затем отработал удары, провел несколько тренировочных боев и отправился в душ.
Особого удовольствия не получил, но никак иначе новое тело на пик формы было попросту не вывести. Ничего не поделаешь, придется попотеть.
Из боксерского зала поехал в «Сирену». Сразу в клуб я заходить не стал и свернул к одному из кафе на противоположной стороне Ньютонстраат. Уселся за уличный столик и попросил сонную официантку принести полдюжины сваренных вкрутую яиц, пару французских булок, сыр, масло, колбасу и чай.
Кухня у Марио мне нравилась куда больше, но, если уж стал другим человеком, придется менять и привычки. Вот и Софи для меня теперь никакая не хозяйка, а исключительно кузина. Да и Пьетро Моретти вовсе не я, а подавшийся в бега художник.
Девица медленно-медленно, будто сомнамбула, уплыла на кухню, и, поскольку рассчитывать на ее скорое возвращение не приходилось, я принялся изучать купленные по дороге газеты. Ничего интересного для себя там не почерпнул. Во всех изданиях писали о разгоне митинга механистов, протестовавших против грядущего визита императрицы в лекторий «Всеблагого электричества». В зависимости от политических взглядов владельцев газеты это событие либо клеймилось позором, либо преподносилось как хороший урок для смутьянов. В криминальной хронике упоминалось ограбление почтового броневика и диверсия на электрической подстанции, уже четвертая за год. Не иначе именно по этой причине прошлой ночью на набережной и не горели фонари.
К тому времени, когда заторможенная официантка принялась выставлять с подноса на стол мой завтрак, я уже выкинул газеты в ближайшую урну и затачивал перочинным ножиком карандаш. Пришлось оторваться и заняться едой.
Съел все подчистую, но чувство сытости так и не наступило. Я задумался, не повторить ли заказ, потом решил с этим повременить и вылил в кружку остатки чая из заварочника. Сделал глоток терпкого крепкого напитка, раскрыл блокнот и начал по памяти зарисовывать гостей вчерашнего приема.
Сухопарый маркиз Арлин и его донельзя благородное окружение. Увлеченный декламацией собственных стихов Альберт Брандт. Инспектор Моран – изысканный и утонченный, но одновременно опасный, будто гремучая змея. Рыхлый увалень Анри Фальер под руку с красавицей-женой. Барон фон Страге с моноклем и тростью, его спутница…
Но вот со спутницей барона вышел конфуз. У меня просто не получилось перенести на бумагу ее безупречную красоту. Выходило что-то совсем иное. От злости и непонятного разочарования даже началась мигрень.
Я в задумчивости закусил кончик карандаша и попытался восстановить облик девушки, но нисколько в этом не преуспел. Зато обратил внимание на сам карандаш. На дереве хватало оставленных зубами вмятин, а подобным образом прикусывал кисти и Пьетро Моретти.
Стоит поскорее избавиться от этой привычки, иначе запросто могу выдать себя какому-нибудь внимательному наблюдателю. И опасаться тут следовало даже не инспектора Морана, а скорее, Жиля – вот уж кто мастер подмечать подобные мелочи.
Постучав карандашом по краешку стола, я вновь сосредоточился на спутнице барона, но изобразить ее на бумаге так и не смог, опять вышло что-то не то, да еще заметно усилилась головная боль. В сердцах я вырвал испорченный лист, смял его и кинул на грязную тарелку, а чтобы хоть как-то успокоиться, нарисовал навалившуюся на стол Ольгу и соблазнительный изгиб ее спины.
Но успокоиться не получилось. Скорее уж наоборот. Русская прима была чудо как хороша.
Краешком глаза я уловил движение и едва успел захлопнуть блокнот, прежде чем на свободный стул плюхнулся перебежавший через дорогу Гаспар. Испанец был помят и растрепан, глаза покраснели, а щеки чернели длинной щетиной.
– Салют! – поприветствовал меня Матадор и прищелкнул пальцами, подзывая официантку. – Эй, красавица! Чашку кофе, да покрепче!
– Бессонная ночь? – усмехнулся я.
– Засиделись за картами, – подтвердил Гаспар, закуривая.
– И как?
– Этот мелкий жулик опять всех обчистил! – выругался испанец.
Он точно имел в виду Жиля, и я рассмеялся.
– Ожидаемый результат, разве нет?
Гаспар раздраженно махнул рукой, ослабил узел узкого черного галстука, а потом и вовсе расстегнул ворот рубахи. Пиджак к завтраку он надевать не стал, ограничился жилеткой.
Официантка все той же неспешной походкой сомнамбулы подошла и выставила на стол чашку черного кофе; Гаспар задумчиво глянул ей вслед, почесал рубец на шее и подался ко мне над столом.
– Когда товар дальше отправляем?
– Сегодня или завтра, – пожал я плечами. – Может, послезавтра. А что?
Испанец достал из портсигара новую сигарету и прикурил от окурка, прежде чем нервным движением пальцев вдавить его в дно стеклянной пепельницы.
– Скучно, – изрядно удивил меня испанец таким ответом. – Застоялись кони в стойлах! Жизнь впустую проходит!
– И карта не идет, – понимающе усмехнулся я.
– И это тоже, – подтвердил Гаспар, отпил горячего кофе и указал куда-то через дорогу. – О, хозяйка прикатила.
Я обернулся и увидел, как из открытого экипажа на тротуар выбирается Софи в простом белом платье и шляпке с широкими полями.
Никого из охранников при ней не было.
– Не понял? – проворчал я, достал бумажник и выгреб монеты из отделения для мелочи.
– Заплатишь за меня? – спросил Гаспар. – А то на мели.
– Заплачу.
Я ссыпал на край стола горстку мелочи и раздраженно зашагал через дорогу, не пропустив при этом отчаянно сигналившую клаксоном самоходную коляску. Шофер высунулся из окошка и заорал благим матом, тогда Гаспар щелчком пальца отправил к нему в окошко окурок и спокойно зашагал вслед за мной. Баламут моментально заткнулся и согнулся в три погибели, пытаясь отыскать сигарету, прежде чем та прожжет обивку салона или его собственный костюм.
Софи хоть и видела нас, не стала дожидаться на крыльце и прошла в клуб; я забежал следом и с ходу спросил стоявшего в дверях Луку:
– Ты что, отпустил Софи вчера одну?
Лука покрутил завитой кончик уса и спокойно ответил:
– Она уезжала не одна. Сказала, охрана не нужна.
Гаспар рассмеялся.
– Ну Лука! Ну ты как всегда!
– Иди поспорь с ней! – резко бросил громила, достал платочек и протер им блестящую восковой натиркой макушку. – Мое дело маленькое. Мне говорят, я делаю.
Я беззвучно выругался, поспешил за Софи и без стука распахнул дверь ее кабинета.
– Интересно, с кем и где ты провела эту ночь, моя дорогая кузина?
Софи сняла шляпку и потребовала:
– Закрой дверь.
Я переступил через порог, выполнил распоряжение и напомнил о своем вопросе:
– И все же? Где ты была?
– Это не твое дело, дорогой кузен. Я способна сама позаботиться о себе.
– Как в прошлый раз?
– Такого больше не повторится! – отрезала Софи, встала у зеркала и принялась расчесывать черные локоны. Под ее глазами после бурной ночи залегли густые тени, а лицо было самую малость бледнее обычного.
Я уселся в кресло и проворчал:
– В самом деле? Уверена?
– Ревнуешь, Жан-Пьер? Это лишнее.
– Я хочу знать, где тебя искать!
– Там ты меня больше не найдешь, – отрезала хозяйка клуба, положила расческу на туалетный столик и отошла к бару. – Тебе что-нибудь налить?
– Это лишнее, – отказался я.
Софи негромко рассмеялась.
– Не дуйся, Жан-Пьер! Лучше расскажи, как все прошло.
– Табак в каретном сарае, – сообщил я. – Чем раньше переправим его китайцам, тем лучше.
– Я позвоню и обо всем договорюсь, – пообещала Софи. – Джимми Чен будет доволен.
– Еще бы он не был! – фыркнул я.
Если мы на тонне табака заработаем чистыми шесть тысяч франков, то китайский делец наварит много-много больше. На лотках сигареты стоили от пяти сантимов и выше, поэтому при цене в три сантима за сигарету никаких сложностей со сбытом у Чена не возникнет. А это минимум тридцать тысяч! Накладные расходы для него будут не столь уж высоки: многие приезжающие в Новый Вавилон эмигранты из Поднебесной поначалу готовы работать лишь за еду и ночлег. А к чему тратиться на хитроумные машинки, если к твоим услугам сотни почти бесплатных рук?
– Если все пойдет успешно, – задумчиво произнесла Софи, – китайцы будут закупать тонну в месяц. Шесть тысяч франков помогут удержать клуб на плаву. Но сейчас я хочу поговорить не об этом…
Я сразу напрягся.
– Что-то не так? Моран расспрашивал тебя о графе?
Хозяйка клуба села за свой стол, вытащила из сумочки портсигар и спокойно произнесла:
– Расспрашивал.
– И что ты ему рассказала?
– А что я ему могла рассказать? – остро глянула в ответ Софи своими бездонными зелеными глазами. – Нет, инспектор, я понятия не имею, куда подевался мой дражайший супруг. Нет, за эти два года он не выходил со мной на связь. Нет, детектив-сержант о его исчезновении не говорил, просто требовал открыть сейф. Нет, не знаю, зачем ему это понадобилось. Возможно, он просто нуждался в деньгах, вы так не считаете?
Я так не считал и полагал, что инспектор Моран тоже не счел эту версию сколь бы то ни было убедительной.
– Если все прошло гладко, что тебя беспокоит?
Софи вставила тонкую сигаретку в мундштук, закурила и задумчиво выдохнула струйку табачного дыма.
– Есть возможность заработать.
– Так это же хорошо?
– Обстоятельства таковы, что меня терзают смутные сомнения, – покачала головой Софи и откинула с лица черный локон. – Хотя выбора мне не оставляют…
Я откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу, сцепил пальцы.
– Давай с самого начала.
Кузина сделала еще одну затяжку, отложила мундштук на край пепельницы и сказала:
– Стефан Фальер был моим другом. И не ухмыляйся так – другом, и только другом, я с ним не спала.
– И в мыслях не было, – развел я руками. – Стефан Фальер – это бывший министр юстиции? Тот, который застрелился?
– Он, – подтвердила Софи. – Фальер был человеком герцога Логрина, именно ему он был обязан своей карьерой. Иногда Стефану поручали делать за других грязную работу.
Я поморщился. «Грязная работа» должна быть воистину грязной, чтобы обстоятельства дела волновали кого-то через два года после смерти исполнителя.
– Стефан прекрасно понимал, что его используют, – продолжила Софи, – поэтому решил подстраховаться. Он оставил мне кое-что.
– Что именно?
– Какие-то документы. Три года назад из-за них убили человека. Все организовал Стефан.
– Просто душка! – скривился я.
– Он выполнял приказ!
Я выставил перед собой открытую ладонь, не желая продолжать спор.
– Ближе к делу!
– Стефан сказал, что в этих бумагах описана какая-то разработка, – неопределенно, будто ничего не знала толком сама, произнесла Софи. – В перспективе она могла привести к падению цен на уголь.
– Прогнившая буржуазия! – усмехнулся я, но сразу прекратил сыпать лозунгами социалистов и попросил: – Так что с этими документами?
– Мне предложили за них сто тысяч франков.
– Сколько?!
– Сто тысяч.
Я присвистнул и спросил:
– И кто же швыряется такими деньгами?
– Анри Фальер, племянник Стефана. Своих детей у Стефана никогда не было, все свое состояние он завещал племяннику. Тайны, как видно, тоже.
Я вспомнил одутловатого молодого человека и предположил:
– Он вчера приходил сюда за этим?
Софи кивнула.
– Анри в отчаянии. Неудачно вложился в балканские облигации и едва не обанкротился. Теперь хватается за любую соломинку.
– И при этом готов выложить сто штук?
– Прошу, кузен, избавь меня от своего жаргона! – поморщилась Софи. – Анри собирается перепродать бумаги и хорошо заработать на этом. Сколько именно, он не сказал, но, полагаю, никак не меньше трехсот – четырехсот тысяч.
– Колоссально! – шумно выдохнул я и уточнил: – Документы в сейфе?
– Почему ты спрашиваешь? – насторожилась Софи.
– Да потому что твоим сейфом интересовались легавые! – не сдержался я, соскочил с кресла и подошел к бару. Шерри трогать не стал, налил себе полстакана кьянти и заходил от стены к стене. – Теперь ясно, что им было нужно! Теперь ясно…
– Жан-Пьер! – прикрикнула на меня Софи. – Сядь и не маячь! – А стоило мне вновь опуститься в кресло, она уже спокойней продолжила: – Даже если полицейские приходили за этими бумагами, не факт, что их навел Анри.
– А кто еще? Кто еще мог о них знать?
– Покупатель как минимум! – легко срезала меня кузина. – К тому же Анри совершенно не умеет держать язык за зубами! Страшно подумать, сколько людей оказалось в курсе его авантюры, прежде чем он вышел на нужного человека.
– Без охраны из клуба ни ногой! – наставил я палец на Софи.
Та рассмеялась, но спорить со мной не стала.
– Завтра утром все кончится. Получим деньги, избавимся от бумаг. Закроем долги.
– И я стану тебе не нужен.
– Вздор! – покачала головой Софи и взяла убранный на пепельницу мундштук. Сигарета за время разговора потухла, кузина раскурила ее заново, затянулась и мягко произнесла: – Нас слишком многое связывает с тобой, Жан-Пьер. И это вовсе не деньги. Совсем не они.
Я кивнул.
– Где ты хранишь бумаги? – спросил я после этого. – Они в сейфе?
– Нет, специально арендовала банковскую ячейку. Заберем документы оттуда, как только Анри подтвердит, что получил от покупателя аванс.
Я сделал крохотный глоток вина и предупредил:
– Осторожней с ним.
– Разумеется, кузен. Разумеется.
– А что со снимками? – напомнил я. – Теми, что с третьего этажа?
Софи досадливо поморщилась.
– Не беспокойся, я их сожгла. Негативы в надежном месте. Их не найдут.
Я влил в себя остатки кьянти, поднялся с кресла и поставил пустой стакан на край столешницы.
– А мои снимки?
Хозяйка клуба помрачнела.
– Не уверена, что это необходимо. Прошлый раз ты неделю ходил мрачный как туча.
– Пьетро, что с него взять! Утонченная творческая натура. Я не такой. Да и время лечит…
Софи покачала головой, подошла к сейфу и достала из него бумажный конверт.
– Негативы тоже отдать? – спросила она после этого.
– Нет, – ответил я. – В негативах нет нужды.
В конверт я заглядывать не стал; мне хотелось посмотреть снимки наедине. И не здесь, не в клубе. Тут словно давили стены. Мне нужен был простор. Позарез нужен был!
– Жан-Пьер! – окликнула меня Софи, когда я направился к выходу. – Будет опрометчиво действовать вслепую. Сможешь что-нибудь разузнать о человеке, от которого избавился Стефан?
– Разумеется, кузина! – пообещал я. – Кто это был?
– Рудольф Дизель, инженер. Это все, что я о нем знаю.
– Когда от него… избавились?
– Три года назад, в апреле.
Я кивнул и вышел за дверь.
Клуб я покинул через черный ход. Постоял немного на заднем крыльце, задумчиво поглядывая по сторонам, затем сбежал по выщербленным ступенькам и сразу свернул в соседнюю подворотню.
Кругом – сырые стены, над головой – клочок неба и веревки с бельем. Крики и ругань в квартирах, навязчивый запах готовящейся еды. Темно, тесно, душно. Не думаю, что смог бы здесь жить. Да нет, точно бы не смог.
Задыхаюсь.
Прибавив шаг, я прошел пару дворов и вывернул к набережной канала Меритана, по ней и отправился дальше. Очень скоро дома расступились, и впереди замаячила ширь Ярдена. Я сделал глубокий вдох и замер, любуясь открывавшимся с обзорной площадки видом.
Ветер гнал сверкавшую на солнце рябь, паровые буксиры и самоходные баржи уверенно шли против течения, за ними стелились над водой косматые струи дыма. Тут же сновали прогулочные лодки и яхты. Медленно, очень медленно и солидно плыл пассажирский пароход. Вдалеке реку перечеркивала полоса протянувшегося от берега до берега моста.
Но главное – простор. И небо.
Небо и простор.
При этом Ярден не мог похвастаться ни особой красотой, ни прозрачностью вод. Сбросы промышленных предприятий, стоки очистных сооружений и уличные ливневые канализации отравляли реку, делали ее мутной и зловонной. У берега на поверхности колыхался мусор и блестели масляные пятна.
Появись Афродита из этой серой пены, и вряд ли кто-либо счел бы ее красавицей. Скорее уж наоборот.
Я открыл конверт и вытащил убранные в него фотоснимки.
Там – человек, весь в ожогах и порезах, но уже не свежих, а начавших подживать. На плече – след затянувшегося пулевого отверстия. И сгоревшее до костей лицо.
Мое лицо. Мое настоящее лицо.
Лицо, которого я совершенно не помнил.
Студеный октябрьский ветер, плеск темной речной воды, щелчок предохранителя… Вспышка! Грохот выстрела! Толчок в плечо!
Как Афродита явилась из пены морской, так и я вышел из мутных волн Ярдена. Вышел взрослым, но беспамятным. Что было со мной до той ненастной октябрьской ночи – скрывал туман забытья. Я не помнил ни себя, ни родных. Ничего.
Имя? Не помнил и его.
Была лишь догадка.
На обожженной коже выделялись порезы, они складывались в буквы, разные вариации одного и того же имени – Петр, Peter, Pierre, Pietro, Piotr, Petr, Πέτρος…
Почерк был мой. Точно мой – отдельные особенности начертания не оставляли в этом никаких сомнений. Пусть теперь я писал не лезвием по собственной коже, а карандашом по бумаге, буквы выходили похожими как две капли воды.
Я сам нанес себе эти порезы, но с какой стати? И почему одни порезы выглядят старше других? Боялся забыть собственное имя? И где и как я умудрился до такой степени обгореть?
Казалось бы, ответить на этот вопрос было проще всего, но так только казалось.
Я выбрался из реки на пристань неподалеку отсюда и, сколько потом ни просматривал газеты, выискивая сообщения о ночном пожаре в этом районе, ничего так и не нашел. Ни в один из выходивших на Ярден домов не вызывали пожарную охрану, не горели пароходы и яхты.
Крушения дирижаблей? Не случалось в ту ночь и небесных катастроф.
Все, что у меня осталось от прошлой жизни, – фотографии, которые сделала Софи, прежде чем я изменил обличье, но от них было немного проку. Слишком сильно обожгло лицо.
Пьетро Моретти давно смирился с потерей памяти, начав жизнь с чистого листа, а мне показалось, будто снимок сможет что-то пробудить если не в голове, так в душе.
Пустое! Я, как и прежде, помнил лишь плеск волн, шершавые доски и самый первый хриплый вдох, разорвавший легкие острой надсадной болью. Да еще крики.
Щелчок предохранителя…
Тряхнув головой, я скинул оцепенение и убрал фотоснимок обратно в конверт. Затем поднялся со скамейки, огляделся по сторонам и с обреченным вздохом отправился в городскую публичную библиотеку.
Не стоило откладывать в долгий ящик поручение Софи. Сто тысяч франков – слишком большая куча денег, чтобы пускать дело на самотек.
Публичная библиотека Нового Вавилона занимала огромное здание с мраморными изваяниями античных богов на фронтоне и могучими атлантами, державшими карнизы боковых стен. Храм знаний лишь немногим уступал размерами Ньютон-Маркту, но в отличие от полицейского управления не выглядел мрачным и гнетущим, скорее наоборот.
В сквере перед библиотекой искрились на солнце струи фонтана, а все скамейки в округе оккупировали студенты императорского университета. Хватало и тех, кто устроился прямо на газонах и мраморных ступенях портика. Эту публику, как правило, занимали отнюдь не конспекты и книги, а игральные карты и модные журналы. Учебный год только начался, и студиозусы ловили последние погожие деньки перед затяжными осенними дождями.
Попасть в библиотеку оказалось не так-то просто. Вахтер наотрез отказался пропускать меня внутрь без документов, предложив на выбор оформить читательский билет или одноразовый пропуск.
– А что дешевле, мсье? – с улыбкой поинтересовался я.
Благообразного вида дядечка скептически глянул на меня в монокль и раскрыл журнал для посетителей.
– С вас франк, – объявил он, кинул монету в жестяной ящик для сбора платы и макнул стальное перо в чернильницу.
Я назвал себя и спросил, как пройти в зал периодики.
Умное слово впечатлило вахтера, он даже вышел из-за конторки и указал в один из коридоров.
– Идите прямо и никуда не сворачивайте.
Дядька хитро взглянул на меня, словно загадал какую-то шараду, но я лишь кивнул:
– Благодарю, мсье! – и направился в указанном направлении.
Коридор привел в просторный читальный зал. Там оказалось тихо и пусто, большинство ламп не горело, меж стеллажей сгустился полумрак.
– Могу вам чем-то помочь? – поднялась при моем появлении из-за стола дама средних лет. Под лампой осталась лежать раскрытой книга с пожелтевшими от старости страницами.
– Подскажите, пожалуйста, где я могу посмотреть подшивку «Столичных известий» за семьдесят седьмой год? – спросил я, не став на этот раз вставлять никаких французских словечек. Внешность «синего чулка» не позволяла с какой-либо достоверностью определить, мадам передо мною или мадемуазель.
Смотрительница зала разочарованно вздохнула, но все же проводила к одному из стеллажей.
– Газеты сшиты по месяцам, – подсказала она и вернулась на свой пост.
Я отыскал апрельскую подшивку, унес ее за стол под высоким окном и принялся просматривать газеты. Лампу включать не стал. Электричеству я не доверял: так и казалось, что стоит лишь повернуть выключатель – и немедленно случится короткое замыкание или из-за плохой изоляции дернет пальцы разряд.
Фобия? Да нет, будто брезгливость какая-то…
Поначалу ничего интересного не попадалось; я пролистал уже, наверное, треть пачки, когда вдруг заметил броский заголовок передовицы «Таинственное исчезновение инженера!»
Начал читать – и точно, в статье шла речь о Рудольфе Дизеле, точнее, о его бесследной пропаже из запертой каюты парома, следовавшего из Лиссабона в Новый Вавилон. При этом сам инженер репортеров нисколько не интересовал, и никаких подробностей его разработок не приводилось. Сложилось даже впечатление, что никто попросту не удосужился выяснить, над чем именно работал изобретатель.
На следующий день таинственная история с первых страниц перекочевала в криминальную хронику, а до конца месяца о ней упоминали еще лишь пару раз. На всякий случай я просмотрел и следующую подшивку, но впустую. Никаких новых подробностей происшествия не появилось; тело инженера обнаружено не было.
Я оказался в тупике.
Вернув на место подшивки «Столичных известий», я отыскал на стеллажах выпуски «Атлантического телеграфа», перелистнул газеты до нужного числа и начал внимательно изучать посвященную исчезновению инженера статью. И тут мне улыбнулась удача: дотошный газетчик не поленился копнуть чуть глубже и сообщил, что изобретатель якобы выдумал некий движитель, по всем статьям превосходящий паровые и пороховые движки. Подробностей вновь не приводилось, но в них уже и не было нужды.
Раз министр юстиции приложил руку к исчезновению Дизеля, некто весьма и весьма влиятельный усмотрел в этом изобретении угрозу собственным интересам. Или даже интересам империи?
Хотя, пожалуй, нет. Стефан Фальер оказывал кому-то услугу, поэтому и сохранил документы инженера у себя.
Тут я вспомнил слова полковника генерального штаба о разработке принципиально новых движков для аэропланов и зябко поежился. Обстоятельства складывались так, что наша авантюра вполне могла обернуться обвинением в государственной измене, но только повод ли это отказываться от ста тысяч франков?
Покачав головой, я отнес подшивку на место и направился к выходу.
– Прибрали за собой? – встрепенулась смотрительница зала при моем приближении.
– Разумеется, мадам! – улыбнулся я в ответ и, судя по благосклонному кивку, семейный статус тетеньки угадал верно.
На улице я нахлобучил на макушку кепку и после недолгих раздумий с возвращением в клуб решил повременить. В округе с избытком хватало недорогих закусочных, где столовались непритязательные в еде студенты, в одной из них мне за какие-то смешные деньги предложили огромную тарелку мясного рагу и литровую кружку пива.
Пиво принесли кисловатое, а вот рагу оказалось вкусным, да и мяса среди тушеного картофеля и капусты попадалось немало. Очистив тарелку, я попросил еще одну порцию, чем, похоже, изрядно удивил даже привыкшую к прожорливости студентов разносчицу. Под конец трапезы я выпил рюмку шнапса и покинул закусочную, вполне довольный жизнью.
Пока трясся в паровике, тяжесть в животе сменилась сонливостью, легкой и умиротворяющей. Все проблемы отошли на второй план, захотелось просто забраться на крышу и часок-другой поваляться на солнышке, любуясь бескрайним небом.
Вырывавшийся из трубы паровика дым время от времени залетал в открытые окна вагона, и тогда пассажиры начинали чихать и кашлять, а вот у меня даже не першило в горле. Я был плоть от плоти Нового Вавилона и другой жизни попросту не знал.
На площади Ома я спрыгнул с задней площадки паровика и без лишней спешки зашагал по тротуару, но сразу остановился на углу и купил в палатке два стакана газированной воды. Осушил одним махом первый, немного медленней выпил и второй. В рагу определенно переборщили со специями и солью.
Или все дело было в духоте?
Солнце ощутимо припекало, и над раскаленными мостовыми колыхалось марево горячего воздуха, а меж домов растекалась серая дымка смога. Я снял кепку и зашагал дальше, на ходу обмахивая лицо. Уже на подходе к клубу из пропахшего мочой переулка неожиданно послышалось:
– Эй, лягушатник!
Я обернулся, и худощавый тип со свернутым набок носом ловко ухватил меня за рукав.
– Идем, разговор есть.
Привычным движением я крутанул запястье, высвобождая руку, а когда хлыщ попытался ухватить лацкан моего пиджака, без обиняков ткнул его растопыренной пятерней в лицо. Пальцы угодили в глаза, и зажавший лицо ладонями парень отшатнулся назад. Сбоку тут же подскочил невысокий крепыш и замахнулся, намереваясь провести прямой в голову, но я вовремя откинулся назад и выставил перед собой ногу.
Подошва тяжелого ботинка угодила громиле по щиколотке и сбила рывок, из-за этого удар вышел неточным и медный кастет промелькнул перед лицом. Я вцепился в мощное волосатое запястье, врезал коленом в пах, двинул левой по печени и быстро отскочил назад, разрывая дистанцию, поскольку крепыш хоть и охнул, но устоял на ногах. Да еще крысеныш с кривым носом выпрямился и щелкнул выкидным стилетом.
– Ты покойник, лягушатник! – выдал он, заходя сбоку.
Я молча сунул руку в карман с пистолетом, но тут на противоположной стороне улицы раздалась пронзительная трель полицейского свистка. Бандиты рванули в переулок, только их и видели.
Что ж, так даже лучше…
Перебежавшие через дорогу полицейские оказались в штатском. Один, с громоздким пистолетом в руке, прошел в переулок, но преследовать костоломов не стал и вернулся на тротуар.
– Никого, – оповестил он напарника.
Тот убрал свисток в карман и спросил:
– С вами все в порядке?
– Нормально, да, – подтвердил я, поднял с брусчатки кепку и несколькими хлопками о колено стряхнул с нее пыль.
– Что случилось?
Я нацепил кепку и спокойно сообщил:
– Хотели бумажник отобрать.
Сыщики посмотрели на меня с неприкрытым сомнением, но с расспросами приставать не стали. Тот, что ходил в переулок, вытащил из кармана сложенный вчетверо листок, развернул его и продемонстрировал портрет, явно исполненный полицейским художником со слов свидетелей или пострадавшего. Слишком уж неестественно худым выглядело изображенное на бумаге лицо. Впалые щеки, тонкие губы, высокий лоб и глубоко запавшие глаза.
– Видели его? – спросил сыщик.
– Нет, – ответил я без малейших колебаний.
– Может, взглянете? – нахмурился второй полицейский.
Я усмехнулся.
– Такого увидишь, потом кошмары сниться будут. Нет, мсье, я его не встречал.
– Если увидите, сразу сообщите ближайшему постовому!
– Всенепременно! – пообещал я и полюбопытствовал: – Натворил что-нибудь серьезное?
– Отъявленный луддит, – сообщил сыщик. – Устраивает диверсии на электрических подстанциях.
– Ужас какой!
Я раскланялся с полицейскими, и те отправились с портретом на обход питейных заведений. Едва ли они узнают там хоть что-то полезное. Пусть район и не самый пропащий, да только народ тут обитает все больше не из болтливых.
Перебежав через дорогу, я поднялся на крыльцо «Сирены» и толкнулся внутрь, но дверь оказалась заперта. Пришлось идти к черному ходу. Там на выставленном на улицу табурете курил Гаспар. На коленях у него лежала свернутая газета.
– Кузина у себя? – спросил я.
– Ага, – зевнул испанец, откинулся спиной на стену дома и надвинул на лицо кепку.
– Поаккуратней, – предупредил я. – Ходят тут всякие…
Гаспар ничего не ответил, лишь вынул из кармана и сунул под газету наваху.
Я прошел внутрь и зашагал по коридору, а когда из костюмерной комнаты прямо передо мной вывернула несшая ворох платьев рыжая танцовщица, не удержался и хлопнул ее чуть ниже спины.
– Ай! – взвизгнула девушка, резко обернулась и состроила досадливую гримасу. – А, это вы…
Я расплылся в своей самой обаятельно улыбке и предложил:
– Пропустим вечером по стаканчику вина?
– Вот еще! – фыркнула рыжая привереда.
– Жаль, очень жаль.
Тогда танцовщица с интересом прищурилась.
– И даже не станешь обещать замолвить за меня словечко перед кузиной? – спросила она.
– Как я могу опуститься до столь банального вранья?
Девушка улыбнулась.
– Хорошо, подумаю, – вдруг пообещала она. – И хоть ты не спросил, меня зовут Жанна!
– Знаю, – соврал я.
– Откуда?
– Это моя работа!
Я послал Жанне воздушный поцелуй и заглянул в гримерку Ольги Орловой.
– Тук-тук! – сказал, уже распахнув дверь.
Русская прима испуганно вздрогнула и оторвалась от зеркала.
– О-о-о… – протянула она и смущенно улыбнулась. – Жан-Пьер, я должна извиниться за вчерашнее. Это все шампанское. Прости!
– В самом деле? – прищурился я. – А может, повторим?
– Не думаю, что это будет уместно, – мягко ответила Ольга и зарделась.
– Если вдруг передумаешь, всегда к твоим услугам!
Я подмигнул танцовщице и закрыл дверь гримерки, нисколько не смущенный отказом. Уверен, это не последний прием с бесплатным шампанским…
Мимолетный флирт поднял настроение, и в кабинет Софи я вошел, продолжая тихонько посмеиваться себе под нос. Кузина оторвалась от бумаг и с удивлением спросила:
– У нас все так хорошо?
– Лучше не бывает! – ухмыльнулся я, накинул кепку на крючок вешалки и развалился в кресле. – Нас либо вздернут за государственную измену, либо перестреляют сицилийцы!
Софи тяжело вздохнула и потребовала:
– Рассказывай, Жан-Пьер!
Я вкратце пересказал все, что сумел выяснить о Дизеле, потом поведал и об уличной стычке.
– Уверен, что это были сицилийцы? – спросила Софи.
– А с каких пор в этом районе грабят средь бела дня? – фыркнул я в ответ. – Но это ерунда. Лучше скажи, что будем делать с бумагами.
Софи покачала головой.
– Пока что, Жан-Пьер, это лишь твои догадки. И потом – мы лишь вернем Анри имущество его дяди. В конце концов, он его наследник.
– Расскажешь это, когда нас поведут на эшафот.
– К черту все! Мы не можем отказаться от ста тысяч франков! Да и Анри от меня не отстанет! Он без пяти минут банкрот и загнан в угол. Я не собираюсь становиться между ним и спасением. Затопчет!
Софи раскраснелась, и я не преминул заметить:
– Ты еще красивее, когда сердишься.
– Убирайся к дьяволу, Жан-Пьер! Пьетро никогда не мотал мне нервы, как ты!
– Творческая натура, что с него взять! – рассмеялся я, но сразу осекся и в задумчивости откинулся на спинку кресла.
А какой я на самом деле? Нервный художник или развязный костолом? Или некто совсем другой? Осталось хоть что-то от меня настоящего или прежняя личность потеряна бесповоротно? Получится вернуть память или нет? И что, черт побери, со мной произошло?!
– Жан-Пьер! – окликнула меня Софи. – Жан-Пьер, с тобой все в порядке?
– Просто задумался, – отмахнулся я и поднялся из кресла. – Ты звонила Джимми Чену? Чем раньше отправим табак китайцам, тем лучше. Не хватало еще, чтобы о сделке пронюхали люди Джузеппе.
Кузина налила из хрустального графина в стакан воды, сделала несколько медленных глотков и кивнула.
– Ты прав, тянуть с этим не стоит. Я позвоню Чену и обговорю время. Но пока об этом никому ни слова.
– Нем как рыба, – пообещал я. Единственный секрет, что человек не выболтает ни под пытками, ни случайно, – это тот, в который его не посчитали нужным посвятить.
От Софи я отправился прямиком на кухню, взял там бутылку вина и поднялся на крышу. Уселся у дымовой трубы, достал блокнот и принялся зарисовывать напавших на меня громил. Их лица, фигуры, стойки.
Потом просто пил вино и набрасывал виды окрестных крыш с поднимавшимися к небу жиденькими струйками дыма, трубочистами и гонявшими стаи белоснежных голубей мальчишками. На заднем фоне – башни Старого города и медленно дрейфующие в пелене смога дирижабли. Время до вечера пролетело совершенно незаметно.
Перед самым открытием клуба я спустился на первый этаж и начал прохаживаться в фойе, присматривая за порядком. Публика все прибывала и прибывала, всюду царил шум и гам. Официанты сбились с ног, разнося выпивку, Морис Тома самолично принимал от них поступающие заказы.
Когда подошло к концу выступление фокусника и на сцену выбежали девицы из кордебалета, Антонио толкнул меня в бок и указал:
– Хозяйка вышла.
Софи прошла в бар, но шляпка с вуалью на голове ясно давала понять, что в клубе она оставаться не намерена.
– Очень интересно, – проворчал я и поспешил вслед за кузиной.
– Не забудь запереть выручку в сейф, – напомнила Софи буфетчику, обернулась и улыбнулась. – Жан-Пьер! Ты-то мне и нужен!
Мы отошли от стойки, и тогда кузина негромко произнесла:
– Китайцы будут ждать товар завтра в десять утра позади игорного дома «Три листка» на Максвелл-стрит. Не опаздывай, они этого не любят.
– Понял, – кивнул я и спросил: – Куда-то собралась?
– Собралась, – отстраненно сказала Софи и вдруг помахала рукой. – Альберт!
Я проследил за ее взглядом и увидел поэта, который читал на вчерашнем приеме стихи.
Как его, Альберт Брандт?
Точно, он!
– Не хочешь поделиться со мной планами на сегодняшний вечер? – нахмурился я.
– Нет.
– Я должен знать, где тебя искать!
Софи ничего не ответила и протянула поэту руку для поцелуя. Они обменялись приветствиями и отправились к выходу.
Мне оставалось лишь выругаться.
Впрочем…
Я подошел к Антонио и предупредил:
– Ночевать оставайтесь в клубе. И передай это остальным.
Высокий лоб красавчика прочертила глубокая морщина.
– Намечается что-то серьезное?
– Сицилийцы воду мутят.
– И? Долго нам тут безвылазно куковать? – разозлился Антонио.
– День или два, – ответил я спокойно. – Не беспокойся, Софи все оплатит.
– Да не в деньгах дело! У меня собственная жизнь, между прочим!
– Так или иначе, дело всегда в деньгах, – похлопал я красавчика по плечу, бросил напоследок: – Не забудь сказать остальным! – и поспешил к выходу.
Пробежав мимо озадаченного Жиля, выскочил на крыльцо и увидел, как поэт усаживает Софи на пассажирское сиденье приземистой самоходной коляски. Сиденья вызывающе-красного экипажа были обтянуты кожей, а фары, оси и ободья колес сверкали позолотой. Альберт лихо запрыгнул на водительское место, коляску окутали клубы пара, и она резко тронулась с места, перепугав лошадей дежуривших у клуба извозчиков.
Я скатился с крыльца и махнул рукой, а когда рядом остановился конный экипаж, забрался на козлы к вознице и скомандовал:
– Давай за этим пижоном!
Извозчик посмотрел на меня с неприкрытым сомнением.
– Не нужны мне неприятности, господин хороший…
– А деньги? – Я сунул в нагрудный карман сюртука кучера десятку и поторопил его: – Давай шевелись! Моя кузина связалась с каким-то проходимцем, и я должен за ней присмотреть!
Не знаю, подействовала история или десять франков, но дядька взмахнул вожжами, и экипаж покатил по улице. На перекрестке мы повернули, и лошади резво потрусили за окутанной белыми клубами пара самоходной коляской. Ее движок негромко фырчал, а поэт лихо крутил баранку, объезжая тихоходные телеги.
– Дьявольское изобретение! – выругался извозчик и сразу косо глянул на меня, немного даже испуганно.
– Истину глаголешь, – усмехнулся я, дав понять, что не отношусь к механистам, и тогда болтун с облегчением перевел дух.
Вскоре самоходная коляска вывернула с освещенной газовыми фонарями улочки на широкую набережную, где на чугунных фонарях вдоль реки резким белым светом горели электрические лампы. Из-за множества конных экипажей Альберту пришлось сбросить скорость, и мы пристроились позади коляски, уже не опасаясь упустить шустрый аппарат из виду.
К счастью, поэту не пришло в голову обогнуть затор переулками, он так и ехал дальше без всякой спешки по набережной. Самоходный экипаж миновал один мост, затем другой и свернул к реке, где у разбитого на берегу сквера стоял на приколе пассажирский пароход.
Альберт Брандт поставил паровую коляску на свободное место, выбрался из нее и подал руку Софи. Когда они направились к дебаркадеру, извозчик хохотнул:
– Основательно к делу подошел, шельмец!
Я кивнул. Над сходнями висела красочная вывеска «Ля Мистраль»; надо понимать, это был ресторан французской кухни. Если судить по публике, вовсе не из дешевых. Впрочем, в дешевую забегаловку поэт владелицу «Сирены» и не пригласил бы.
– Ну, стало быть, я свободен? – спросил кучер, многозначительно шмыгнув носом. – Поеду?
– Куда собрался? Десятку еще и близко не отработал! – возразил я и счел уместным подсластить пилюлю: – Лицо попроще сделай! Если через два часа не выйдут, накину сверху еще.
Дядька недовольно покрутил головой, но спорить не стал.
– Черт с тобой! – махнул он рукой, соглашаясь с предложенными условиями.
Ну да еще бы ему не согласиться!
Я спрыгнул с козел и огляделся по сторонам. В сквере оказалось многолюдно. Совершавшие вечерний променад по набережной горожане сворачивали сюда перевести дух на скамейках, выпить газированной воды или разливного вина, посмотреть на выступления фокусников и жонглеров. На небольшой эстраде играл оркестр, там кружились в танце несколько пар. Под фонарями расположились портретисты, по тропинкам расхаживали продавщицы сигарет и цветов, в палатках готовилась немудреная снедь вроде пончиков и лепешек, а в пузатых чанах подогревался глинтвейн.
Попадались на глаза и личности в высшей степени подозрительные, но едва ли кто-то из них мог следить за Софи, поэтому я предупредил извозчика:
– Смотри за коляской и не вздумай уехать, – а сам зашагал к палаткам.
Побродил там, принюхиваясь к аромату готовящейся на открытом огне еды, и купил у старого грека гирос. В тонкую лепешку оказались завернуты мелко-мелко нарубленные кусочки жареной свинины и ломтики хрустящей бельгийской картошки, все это было сдобрено овощами и традиционным греческим соусом.
Отыскав свободную скамейку, откуда просматривалась парковка, я поужинал, вытер пальцы носовым платком и купил стакан газированной воды без сиропа. К вечеру жара спала, но, на мой взгляд, для глинтвейна сейчас было слишком душно.
Вернув ларечнице пустой стакан, я направился к экипажу, и тут же рядом оказалась молоденькая цыганка в платье с длинной цветастой юбкой.
– Эй, красавчик! Давай погадаю! – затараторила она. – Порча на тебе лежит, порча страшная! Снять ее надо, а то долго не проживешь!
– Сейчас полицейского кликну, – негромко произнес я. – За антинаучную деятельность впаяют – мало не покажется.
Цыганку словно ветром сдуло. Приглядывавшие за ней со стороны черноволосые парни зло зыркнули на меня, но цепляться не стали. За порядком в сквере следила пара конных констеблей.
Только я направился дальше, и сбоку немедленно пристроился сутулый господин в не по погоде длинном плаще.
– Обереги от сглаза не желаете приобрести? Ведьмам и малефикам человека проклясть – раз плюнуть! А вы с цыганами сцепились, не к добру это. Да и от инфернальных тварей защита имеется, вот взгляните! – И продавец амулетов слегка приоткрыл полы своего одеяния, сетчатые кармашки на внутренней стороне которого оказались заполнены замысловатыми кулонами, колечками и подвесками из светло-серого металла. – Вы не подумайте, все на строго научной основе! Используем только алюминий! А еще есть зубные коронки из титана!
– Не интересует, – отказался я, поскольку такие побрякушки от магии защитить не могли, а драли за них втридорога.
– Но постойте…
– Отвали! – нахмурился я, и торговец спешно от меня отошел.
А вот скользкому типу в надвинутой на самые глаза фуражке чутья на неприятности явно недоставало, поскольку на отказ посмотреть фотокарточки он принялся совать их мне под нос.
– Вы только взгляните! – лихорадочно зашептал проходимец. – Ее величество в своем потустороннем обличье и при этом совершенно голая!
Лицо императрицы Анны на снимке оказалось безыскусно совмещено с фигурой грудастой девахи, а раскинутые крылья за ее спиной и вовсе были, такое впечатление, сделаны из картона и страусовых перьев. Но выдавало подделку даже не это – просто рискни фотограф и в самом деле запечатлеть такой кадр, пленка оказалась бы неминуемо засвечена. Но, разумеется, любителей подобных художеств это нисколько не волновало.
– Сгинь! – потребовал я, невесть с чего ощутив вдруг глухую злобу на распространителя срамных снимков.
– Такого больше ни у кого нет! – ухватил тот меня за плечо, получил кулаком в живот и завалился в кусты.
Я огляделся по сторонам, но на короткую стычку никто внимания не обратил, тогда шагнул в кусты и сам. Пару раз пробил проходимцу в голову и с чувством выполненного долга отправился назад, к экипажу. Раздражение отступило само собой.
– Не появлялись еще? – спросил я у извозчика, развалившись на широком сиденье.
– Нет, – отозвался тот, сворачивая самокрутку. Затем прикусил ее, сплюнул с языка крошки табака и спросил: – Долго куковать тут будем?
– Тебе-то что? – фыркнул я, сдвигая на глаза козырек кепки. – Ты сидишь, а денежки идут. Еще и музыку слушаешь, чисто на концерте!
– Да не по мне это, – вздохнул дядька и разгладил вислые усы. Потом досадливо махнул рукой, закурил и надолго замолчал.
В следующий раз он окликнул меня, когда я уже начал проваливаться в полудрему.
– Появился, стервец! – сообщил извозчик. – Но один, нету твоей сестрицы. Не вижу.
Я продрал глаза, зевнул и предположил:
– Может, пошла носик припудрить? – Перебрался на козлы к извозчику и усмехнулся. – А! Нет, это он паровой котел раскочегаривает просто…
– Выдумают же люди гадость всякую… – поморщился дядька. – Живых тварей никакой механизм не заменит.
Альберт Брандт еще немного повозился с самоходной коляской, затем опустил крышку капота и вернулся в ресторан.
– И долго теперь раскочегариваться будет? – спросил извозчик.
– Четверть часа, – предположил я, и дядька приободрился, рассчитывая успеть за вечер взять еще одного или двух клиентов.
С набережной послышалось частое-часто стрекотание порохового движка, по дороге мимо нас неспешно прокатил полицейский броневик. Луч его поворотного фонаря скользнул по скверу и ушел дальше. В голове тут же забилась размеренная пульсация и почудились отголоски призрачных голосов, но почти сразу все стихло. Осталось лишь неприятное давление в затылке.
Я потер виски пальцами и недовольно поморщился. У Пьетро Моретти таких проблем не было. Если только поначалу…
Софи и Альберт покинули ресторан уже минут через десять. Поэт помог спутнице забраться на пассажирское место, сам уселся за руль, включил фары и резво тронулся с места. К этому времени набережная опустела, и он воспользовался возможностью выжать из парового двигателя все заложенные в него лошадиные силы.
Мы сразу отстали, но коляску из вида не потеряли и уверенно висели у нее на хвосте. Альберт направлялся в сторону центра; когда он свернул на узенькую темную улочку, извозчик попросил меня зажечь фонарь. Я так и сделал и вывесил лампу сбоку. Дорогу та нисколько не освещала, зато позволяла избежать столкновений со встречным транспортом: фарами были оснащены лишь самоходные экипажи.
Неожиданно меж крышами домов бесшумно мелькнула черная тень, и лошади испуганно заржали. Я сунул руку к пистолету, но непонятная тварь уже сгинула без следа.
Извозчик нервно ругнулся и поправил сунутый за голенище сапога кнут.
– Ну вот куда это он намылился? – пробурчал дядька, свернув в очередной переулок. – Старый город до сих пор перекопан! Нечего там ночью делать! Дрянь место стало! Никогда ночью туда заказы не принимаю!
Я только фыркнул и потребовал:
– Не отставай!
На самом деле разрушенный несколько лет назад центр Нового Вавилона по большей части уже восстановили, строительные работы продолжались только в окрестностях дворца, где сожженные небесным огнем здания попросту снесли и все отстраивали заново.
Самоходная коляска еще немного попетляла по тихому району неподалеку от Императорской академии и въехала на узенькую улочку, дома на которой тесно жались друг к другу, а на стенах, освещая медные цифири, горели газовые фонари.
Поэт остановил машину возле двухэтажного особняка, ничем внешне не примечательного, выбрался из-за руля и протянул руку Софи.
– Теперь что? – спросил извозчик.
– Езжай! – распорядился я.
Дядька взмахнул вожжами, и лошади негромко зацокали копытами по булыжной мостовой. Ни Альберт, ни Софи не обратили на наше приближение ни малейшего внимания. Поэт отпер входную дверь и предупредил:
– Мне надо отогнать коляску на задний двор…
Извозчик придержал лошадей, и я приподнял кепку над головой.
– Мсье Брандт, кузина!
– Жан-Пьер? – опешила Софи и нахмурилась. – Ты следил за нами?!
– Просто забыл уточнить, к какому времени прислать за тобой Луку.
Госпожа Робер с вызовом ответила:
– К половине десятого утра! Это все?
– Мадам, мсье! Доброй ночи! – с улыбкой попрощался я и скомандовал извозчику: – Трогай!
Переваливаясь на неровной брусчатке, экипаж покатил прочь, и кучер не удержался от усмешки.
– А сестрица твоя – себе на уме!
– Не без этого, – согласился я.
Извозчик глянул на меня и многозначительно произнес:
– Дело сделано, так?
Я вытащил из бумажника мятую пятерку и покачал головой.
– Сделано, да не совсем. Давай обратно к «Сирене».
Кучер спорить не стал. Не иначе и сам собирался ехать в ту сторону.
Ночевать остался в клубе, но и так пришлось встать ни свет ни заря. Первым делом позвонил в транспортную контору «Адам Заремба и сыновья» и напомнил о заказанном на утро фургоне, потом растолкал Луку и велел ехать за Софи. Остальным охранникам раздал револьверы и отправил их на задний двор перетаскивать ящики с табаком из каретного сарая на улицу, чтобы потом сразу погрузить товар в арендованный транспорт.
Пришлось пособачиться, но никто из вышибал права особо не качал. Работал я наравне со всеми, а премию нам с этой сделки Софи посулила немалую.
К тому времени, когда весь табак был вытащен во двор, солнце уже поднялось над крышами домов и начало заметно припекать. Я повесил пиджак на перила лестницы и принялся обмахивать раскрасневшееся лицо кепкой.
Антонио достал из жилетного кармашка часы, взглянул на них и возмутился:
– Уже десятый час! Где этот драный фургон?!
– На свидание опаздываешь? – усмехнулся Жиль, раскрыл портсигар и закурил.
– Да просто элементарно привести себя в порядок хочу! – с вызовом ответил красавчик. – Никакой личной жизни с этой работой!
Гаспар кивнул, соглашаясь с коллегой.
– Нам еще ящики загружать, – напомнил он. – Жан-Пьер, позвони им!
– Приедут, – отмахнулся я, подтянул штанины и уселся на нижнюю ступеньку лестницы.
Эту транспортную контору Софи привлекала всякий раз, когда требовалось перевезти какие-то тяжести, проблем с ними никогда не возникало. Да и сегодня не так уж сильно задерживаются. Десять минут погоды не сделают.
– А я бы позвонил… – начал Антонио, и тут же за оградой послышался шум парового движка и требовательно просигналил клаксон.
Я поднялся на ноги и скомандовал:
– Открывайте ворота!
Гаспар убрал поперечный брус и вместе с Жилем раздвинул створки. Паровой фургон только начал сдавать задом, как вдруг дверцы кузова распахнулись и два типа с закрытыми платками лицами и надвинутыми на глаза шляпами наставили на нас короткие стволы лупар. Еще двое налетчиков с револьверами забежали в ворота.
– Назад! Руки вверх! – заорали они. – Быстро!
Ничего не оставалось, кроме как выполнить распоряжение, тогда грабители с обрезами выпрыгнули из кузова. Один приблизился ко мне и вдруг шибанул прикладом лупары в живот. Я успел напрячь пресс и слегка развернуться, пропуская удар вскользь, но и так от пронзившей ребра боли скорчился и не успел увести голову от нового, еще более резкого замаха. И хоть начал валиться с ног за миг до того, как приклад врезался в лоб, это уже нисколько не помогло.
Вспышка, искры из глаз, мрак…
– Очнись!
– Жан-Пьер!
– Очнись! Да очнись же ты!
Слова доносились откуда-то издалека и кружились в заполнившей голову пустоте.
– Очнись, Жан-Пьер!
Я и рад был очнуться, да не мог. Рвался откуда-то с самого дна бездны, загребал тьму руками, пытался выплыть на свет, но все впустую.
– Жан-Пьер!
Глаза вдруг распахнулись, и солнце вонзило в них свои пылающие когти. Земля заходила ходуном, и я бы непременно упал, когда б уже не лежал на спине. По виску текло что-то теплое и липкое.
Кровь? Она самая…
– Живой! – с облегчением перевела дух Софи и выпрямилась, убирая от моего носа пузырек с нюхательной солью.
Я перевалился на бок, попытался подняться на четвереньки, и сразу накатила дурнота. Пришлось уткнуться лбом в гравий.
– Лежи спокойно! – потребовала Софи, будто мне оставалось что-то иное…
Я повернул голову, чтобы лоб не кололи острые мелкие камушки, и увидел, как Лука освобождает моих товарищей по несчастью. Рядом со связанными вышибалами у стены каретного сарая сидел и водитель фургона; нос его распух, пшеничного цвета усы слиплись от засохшей крови. На земле валялось наше разряженное оружие, а вот табака и след простыл.
– Дерьмо! – прохрипел я, попытался подняться, и меня немедленно вырвало. Ладно хоть не упал лицом в блевотину, сумел отодвинуться в сторону.
Софи принесла какой-то лоскут и начала заматывать мне разбитую голову, а когда освобожденные охранники загалдели, развернулась и прикрикнула на них:
– Ну-ка умолкните! И оставьте мне решать, кто виноват! Лука!
Громила подошел, ухватил меня под руку и легко поставил на ноги.
– В мой кабинет! – приказала госпожа Робер. – А вы чего стоите? Ворота закройте!
Вышибалы бросились выполнять распоряжение, а водитель фургона залепетал что-то о полиции, но Софи и слушать ничего не стала. Она раскрыла золотой медальон с часами, взглянула на циферблат и объявила:
– Никакой полиции до полудня! Лука, проводи его в комнату отдыха и помоги привести себя в порядок! Можете взять в буфете бутылку вина.
Если молодого поляка такой расклад и не устроил, протестовать у него решимости не хватило, очень уж недобрый вид был у вышибал.
Лука завел меня в кабинет кузины и уложил на диванчик, а сам встал у двери.
– Не уходи, – остановила его Софи. – Жан-Пьер, можешь говорить?
Голова кружилась все сильнее, стены раскачивались, потолок выгибался, а стоило лишь закрыть глаза – и стало еще хуже.
– Надо выпить, – сообщил я. – Что-нибудь покрепче.
– Лука, налей ему кубинского рома.
Вышибала достал из бара бутылку темно-зеленого стекла, наполнил до краев стакан и сунул его мне в руку. Я принюхался, и резкий запах подействовал ничуть не хуже едкой вони нюхательной соли.
Я сделал осторожный глоток и скривился. Потом стянул с головы тряпицу, которая, по счастью, не успела присохнуть к ране, смочил ее ромом и прижал к рассеченной коже. Ссадина полыхнула огнем.
– Ух… – просипел я и откинулся на спинку диванчика.
– Жан-Пьер! – рявкнула потерявшая терпение Софи. – Это были люди Джованни?
– Не знаю, – ответил я. – Но того типа, что врезал мне прикладом, я уже видел раньше. Это он подкараулил меня вчера перед клубом. Я рассказывал об этом, помнишь?
– Проклятье! – выругалась хозяйка клуба. – Откуда они прознали о табаке?!
– У нас завелась крыса? – предположил Лука и закрутил ус, глядя при этом почему-то на меня. Ну да, новый человек в команде…
Но Софи, разумеется, никаких подозрений на мой счет не испытывала.
– Жан-Пьер, что ты об этом думаешь? – спросила она.
– Исключено.
– А как иначе?! – не согласился со мной бывший борец. – Сицилийцы не могли караулить за воротами! Да они и о табаке знать не могли! Им кто-то донес!
– Кто-то донес – это несомненно, – не стал я оспаривать очевидного. – Кто-то из тех, кто знал о табаке и был осведомлен о его сегодняшней отправке китайцам.
– Кому ты рассказал об отгрузке, Жан-Пьер? – потребовала ответа Софи.
Я отнял тряпицу от виска и прямо заявил:
– Никому. Об отправке табака знали только ты и я. Остальных я поставил утром перед фактом, весточку сицилийцам они послать никак не успевали. Все время были на виду.
Софи закусила губу.
– Транспортная контора? – предположила она.
Но тут покачал головой Лука.
– Мы всякий хлам обыкновенно перевозим – реквизит, декорации…
Хозяйка клуба застучала ноготками по столешнице, потом посмотрела на меня.
– Сицилийцы снюхались с узкоглазыми?
Лично я других вариантов попросту не видел.
– Возможно, Джованни требуется не столько клуб, сколько наш канал. Только переправлять по нему он хочет не табак. Или не только табак.
– Опиум? – предположила Софи.
– И гашиш. Китайцы не откажутся поучаствовать в контрабанде и того и другого.
Полицию мало волновало то, что происходило в Китайском квартале, пока это оставалось в Китайском квартале. Сбывать там на улицах и в притонах наркотики не составляло никакого труда. Как правило, сложности возникали с их доставкой в Новый Вавилон – для этого был нужен надежный канал, а заполучить его вовсе не просто. Договариваясь о поставках контрабандного табака, Софи задействовала все свои немалые связи, но и так переговоры тянулись едва ли не год.
Кузина надолго задумалась, потом спросила:
– Крепко досталось?
– Два часа – и буду как огурчик.
– Тебе что-то нужно?
– Не помешает бутылка вина.
– Лука, проводи его, – попросила Софи громилу, – и позови Жиля. Надо кое-что проверить.
Вышибала не только помог мне подняться с диванчика, но и придержал, когда я покачнулся и едва не уселся обратно. К счастью, дурнота почти сразу отступила, и мы направились к двери. Вышли в коридор, а там Лука тихонько предупредил:
– Если узнаю, что ты как-то связан с этим, сверну шею.
– Какая муха тебя укусила? – беспечно улыбнулся я, но улыбка вышла так себе. Меня штормило, голова кружилась, во рту стоял мерзкий приторно-сладкий привкус.
– Проблемы начались после твоего появления.
– Чушь! Шло б все гладко, меня бы здесь не было!
Лука кивнул.
– Так, возможно, в этом все и дело? – многозначительно заметил он, но развивать мысль не стал. Вместо этого усадил меня в фойе на стул, а сам сходил в бар и вскоре вернулся оттуда с откупоренной бутылкой вина. Красное сухое, все как я люблю.
Но кьянти?
Я с подозрением глянул на громилу и спросил:
– Французского не было?
– Нет, – односложно ответил Лука, помог встать и повел меня к лестнице.
Ноги так и подгибались, но бывший борец всякий раз легко удерживал меня от падения. Мы начали подниматься на второй этаж, и вот уже там на лысине Луки наконец заблестели капельки пота.
– Какого дьявола ты позабыл на крыше? – спросил он, не скрывая недовольства.
– Воздух. Свежий воздух, – ответил я, едва не проваливаясь в бесцветно-серую бездну забытья.
Распахнув низенькую дверцу, я буквально вывалился на крышу. Растянулся на черепице, и Лука протянул бутылку вина, а сам огляделся и задумчиво покрутил завитой ус, но больше ничего говорить не стал и потопал вниз.
В голове звенело все сильнее; я приложился к горлышку, сделал несколько жадных глотков, подавился и облился вином.
Не беда! Сорочка и без того кровью перепачкана. Теперь на выброс.
Когда немного отпустило головокружение, я перебрался на свое любимое место к печной трубе и развалился в ее тени на нагретой солнцем черепице.
Хорошо? Хорошо.
Но дурнота не отступала, небо кружилось, и вместе с небом понемногу начал кружиться весь остальной мир. Вино не помогало, голова продолжала раскалываться, да еще ломило отбитые прикладом ребра. Дышать становилось все трудней.
Я отставил бутылку, раскинул руки и уставился в затянутую серой дымкой высь. Над городом плыли дирижабли, между ними и крышами домов носились стаи голубей. Я заставил себя расслабиться и отрешиться от боли, но головокружение никуда не делось. Показалось даже, что меня под размеренные взмахи крыльев несет над столичными домами, а ветер обдувает и срывает все наносное, оставляет одну лишь суть.
Настоящего меня.
В груди потеплело. Я словно впитал в себя окружающий простор и вскоре ощутил легкое биение силы. Бездумно, словно моими действиями управлял некто иной, потянулся к голове, и боль моментально стихла, осталось лишь саднящее жжение. Организм вернулся к своему изначальному состоянию и стер все последствия сотрясения мозга, оставив от серьезной раны только рассечение кожи.
Затем ладонь легла на отбитый бок, но ребра я до конца исцелять не стал. Просто зарастил трещины и остановился, оставив малую крупицу силы на будущее. Та жгла и дергала пальцы, словно маленький злой уголек, и все же я удержал ее, вопреки внутреннему давлению.
Приберегу на крайний случай. Лишним точно не будет.
Как не помешает какое-то время ощущать легкую ломоту в ребрах. Нельзя совсем уж забывать о пропущенном ударе, иначе мое чудесное исцеление может породить слишком много неудобных вопросов. Так и до обвинения в сговоре с налетчиками недалеко. Устроят темную – не отобьюсь.
Как обычно, после использования таланта навалилась жажда, и я надолго приложился к горлышку. А затем просто лежал на крыше и бездумно смотрел в небо. Когда бутылка опустела, вставать не стал и продолжил любоваться несшимися над городом облаками.
Это… успокаивало.
Двух часов мне не дали. Самое большее – провалялся на крыше половину запрошенного срока; отбрасываемая печной трубой тень сместилась не так уж и сильно.
Подобные мелочи я подмечал подсознательно.
Что это говорило обо мне настоящем? Человек со столь развитой наблюдательностью – кто он? Сыщик или жулик? А быть может, простой художник?
Не знаю. Не могу вспомнить. Просто не могу.
– Ты выглядишь слишком довольным жизнью для человека, которому чуть не проломили череп, – отметил выбравшийся на крышу Гаспар. Он уселся рядом и закурил, потом покачал головой. – Да уж, отделали тебя…
Я осторожно прикоснулся к рассаженному виску и поморщился. Рана перестала кровоточить, но отек никуда не делся.
– Что-то случилось? – спросил я испанца.
– Хозяйка просит тебя к себе, – сообщил Матадор. – Сам дойдешь? Я тогда докурю.
– Кури. – Я поднялся на четвереньки и постоял так немного, затем перебрался к чердачной дверце. Оттуда напомнил: – Запереть не забудь.
Гаспар кивнул, и я, контролируя каждое свое движение, спустился на чердак. Накатило и почти сразу прошло головокружение, кольнула недолеченные ребра боль. Я осторожно наполнил легкие воздухом, постоял так немного, затем двинулся дальше.
Персонал уже подходил в клуб, и начиналась подготовка к вечернему представлению, но наверх танцовщицы и официанты не поднимались, а вот на первом этаже, дабы не привлекать внимания, пришлось прикрыть рассаженную голову кепкой. И все бы прошло лучшим образом, не угораздь меня наткнуться на рыженькую девицу из кордебалета.
Как ее, Жанна? Она самая.
– Жан-Пьер! – всполошилась слишком уж наблюдательная танцовщица. – Что с тобой?!
Я беспечно улыбнулся в ответ.
– Пустяки, просто царапина. Черт дернул заняться починкой черепицы. Не мое это, просто не мое.
– Давай я забинтую!
– Шутишь? Чтобы я ходил как раненый солдат?
– А лейкопластырь?
Идея показалась здравой – не стоило выставлять рану на всеобщее обозрение, слишком уж быстро она подсыхала и затягивалась.
– Лейкопластырь? – хмыкнул я. – Отличная идея!
– Идем!
В общей гримерке никого не оказалось. Жанна прикрыла рассечение кусочком бинта, а сверху крест-накрест наклеила две полоски лейкопластыря. Вид у меня после этого сделался откровенно бандитским.
– Ты просто умница! – не поскупился я на похвалу.
– Подожди! – остановила меня Жанна, смочила салфетку и стерла с лица следы крови. – Вот, так гораздо лучше. Твоя Ольга точно не справилась бы!
– Моя? – притворно поразился я.
– Все вы, кобели, к ней неровно дышите. Только воображаете, что этого никто не видит!
Я обхватил Жанну за талию и улыбнулся.
– Ерунда. Мне больше рыженькие нравятся.
Танцовщица высвободилась далеко не так быстро, как могла, и беззлобно шлепнула меня по руке.
– Врешь ты все!
– И в мыслях не было! – Я отошел к двери, обернулся и пообещал: – С меня ужин.
– Говоришь так, будто я уже согласилась.
– Против моего обаяния никому не устоять!
– В зеркале-то себя видел? – прыснула от смеха Жанна.
Я прикоснулся к полоскам лейкопластыря и кивнул.
– Ну да. Тогда – когда заживет.
– Иди уже!
– Благодарю!
Я надел кепку, опустил козырек пониже на лоб и вышел в коридор. Мельком глянул в зеркало на стене и остался увиденным вполне доволен. Лейкопластырь в глаза нисколько не бросался.
Да и мало ли? Вдруг у меня там чирей вскочил?
Перекинув пиджак через руку, я заглянул в кабинет Софи и прямо с порога спросил:
– Есть новости?
– Закрой дверь, – потребовала хозяйка клуба, потом многозначительно произнесла: – Звонил Анри Фальер.
Я на миг замер, не понимая, о ком идет речь, потом прищелкнул пальцами.
– Ах да! Фальер! Чего он хотел?
– Он готов заплатить сто тысяч.
– Когда?
– Сегодня – завтра.
Я опустился на диванчик и шумно выдохнул.
– Однако!
– Сто тысяч решат все наши проблемы.
– Денежные проблемы.
– Дело всегда в деньгах, не ты ли так говорил? – напомнила Софи.
«Дело всегда в деньгах, но лишь пока речь не заходит о власти», – мог бы возразить я, но промолчал. Между деньгами и политикой – очень тонкая грань, подчас совершенно незаметная со стороны.
Я потер переносицу и предложил:
– Почему бы не передать ему документы прямо в банке?
– Жан-Пьер! Тебя слишком сильно стукнули по голове? – округлила глаза Софи. – Если Анри узнает, где хранятся бумаги, то сможет все переиграть! А так ты придержишь их у себя. Даже если в клуб нагрянет полиция, они ничего не найдут.
– Фальер не отдаст деньги просто так. Ему понадобится подтверждение.
– Оставлю титульный лист.
– Может сработать, да, – кивнул я и поморщился от боли. – Когда поедем в банк?
Софи поднялась из-за стола, налила в стакан шерри, выпила и лишь после этого ответила:
– Прямо сейчас.
Ей было откровенно не по себе, и немудрено – куш на кону стоял изрядный.
– А что с табаком? – спросил я.
– Жиль занимается этим.
– Джимми Чен?
– Звонит не переставая, но я ему не доверяю. Фургон бросили на соседней улице, его уже вернули хозяевам, – сообщила Софи и взяла с вешалки шляпку с вуалью. – Лука и Гаспар поедут с нами. Антонио присмотрит за клубом, но в любом случае мы вернемся задолго до вечернего представления.
Конец ознакомительного фрагмента.