Бегущий без сна. Откровения ультрамарафонца. Часть первая (Дин Карназес, 2006)

Глава 1. Долгая дорога в Санта-Крус

Пошатываясь, я плелся по пустынной дороге. Было тихо и тепло. Приближалась полночь. На мне были только шорты и майка, а телефон я засунул в карман рюкзака. Уже несколько часов я не встречал ни души. Полная луна освещала растущие вдоль дороги виноградники, я слышал, как лоза шуршит от легкого ветра. Но был не в состоянии оценить эту картину: я умирал от голода. Я постоянно думал о еде. Накануне вечером я съел тарелку макарон с сыром, большую упаковку соленых крендельков, два банана, энергетический батончик PowerBar и шоколадный эклер. Но после этого прошло уже больше трех часов, а в таких серьезных обстоятельствах, как сейчас, мой организм требует куда больше еды. Причем немедленно.

В моем теле меньше пяти процентов жира, и мне неоткуда черпать запасы. Я придерживаюсь строгой диеты: ем много белка, правильных жиров, сложные углеводы и совсем исключаю рафинированный сахар, но в тот вечер я был вынужден нарушить правила. Я бы не смог выполнить свою задачу без мощного вброса калорий, мне нужно было съесть гамбургер, картошку фри, мороженое, сладкий пирожок или пирожное, иначе моему метаболизму пришел бы конец.

Прямо сейчас организм требовал большую жирную пиццу.

Проблема была в том, что уже несколько часов у меня не было возможности купить еды. Я направлялся на запад через глухие районы Сономы[1], и никакой еды в обозримых окрестностях не было. Все больше удаляясь от цивилизации, я терял шансы на связь с внешним миром, наблюдая, как индикатор сигнала на телефоне приближается к отметке полного отсутствия приема. Полночь подступала, я был совершенно разбит.

Несмотря на голод, мне нравилась тишина этих мест, ночной воздух был сухим и свежим. Я живу в бешеном темпе, а сейчас был редкий момент спокойствия и ясности. Иногда я как зачарованный смотрел на полную луну, освещающую склоны холмов.

Но временами я мог думать только о том, как найти какой-нибудь магазин.

Когда я сегодня уходил с работы чуть раньше обычного, коллеги, знающие о моей другой жизни, похлопывали меня по спине и всячески подбадривали. Еще минуту назад в тщательно выглаженной (хотя и не очень формальной по случаю пятницы) одежде я обсуждал прогнозирование доходов и стратегию развития компании и был полностью погружен в дела. Но я научился в считаные секунды переключаться с работы на отдых. И вот, пританцовывая на ходу, как подросток, которому сложно устоять на месте, я вышел из здания, одержимый радостными мыслями о предстоящих выходных. Мне нравится моя работа, но я обожаю то, чем собирался заняться.

В пять часов вечера я нажал кнопку секундомера, и моя миссия началась. Я стартовал в Калистоге – маленьком пасторальном городке на севере долины Напа. День был теплый и безоблачный, горожане прогуливались по улицам. Один парень, когда я пробегал мимо, чуть приподнял шляпу и сказал: «Приветик!» А женщина, подметавшая дорожку, остановилась и улыбнулась. Они были довольно приветливы, но, судя по тому, как странно на меня смотрели, меня оценивали: мы понимаем, что ничего страшного он тут не натворит, но что же он здесь делает?

Мои родители, жена Джули и дети Александрия и Николас, в общем, вся моя семья вместе со мной обитала в доме на колесах, который мы обычно называли плавбазой… На ближайшие три дня наш Volkswagen должен был стать мозговым центром. Правда, это название подразумевало некоторый порядок и серьезность, которых у нас в штабе не наблюдалось. Наша плавбаза была больше похожа на передвижную комнату смеха, там валялись карты, игрушки, журналы о путешествиях, бинокли и самодельные ловушки для жуков. Между сиденьями можно было найти кусочки печенья с инжиром или золотую рыбку, присыпанную пляжным песком. Здесь было великолепно, совсем не по фэншуй, но нам нравилось.

Готовые макароны с сыром – наш ужин, который легко сделать на маленькой плитке плавбазы. Из-за моей двойной жизни совместные обеды с семьей случались гораздо реже, чем хотелось бы, поэтому этот ужин был для меня особенно ценным, и не важно, слиплись макароны или нет.

Мы ужинали вместе и были похожи на любую другую семью, разве что сидели на отбойнике шоссе. Детям это совсем не казалось странным, они не знали ничего другого, поверьте. Да и родители постепенно привыкли потягивать вино из бумажных стаканчиков, балансируя на узкой перекладине, когда мимо со свистом проносились машины. В тот вечер движение на дороге не было оживленным, и мы очень приятно общались.

Я съел добавку, потом еще, а потом прикончил все, что не доела жена. Затем последовал десерт: два банана, энергетический батончик PowerBar и шоколадный эклер.

– Терпеть не могу срываться сразу после еды, – сказал я, даже не отдышавшись после ужина, – но мне пора.

– Папа, тебя опять не будет всю ночь? – спросила Александрия. Она восторженно смотрела на меня карими глазами, полными любопытства, как будто пыталась понять, почему ее отец, в отличие от многих других пап, такой особенный.

– Да, милая. Но утром мы позавтракаем вместе.

Сейчас мне казалось, что этот разговор был давным-давно, хотя прошло всего несколько часов. До полуночи оставалось совсем немного, мое семейство уже счастливо смотрело сны на плавбазе. А я бежал на запад через Соному по направлению к Петалуме[2].

Петалума – немноголюдное место и совсем не центр культурной жизни, городок больше известен благодаря магазинчикам экономкласса и боулинг-клубам. Однако нужно отдать ему должное, здесь есть «Пицца Круглого стола», одна из величайших сетевых пиццерий на планете.

Другие подобные заведения не столь отзывчивы, у них сложные правила обслуживания: чтобы доставить вам пиццу, они дотошно выспрашивают разные мелочи, например улицу и номер дома. Только представьте, вам обязательно нужно точно назвать, где именно вы находитесь! А «Пицца Круглого стола» доставит заказ почти куда угодно. Уже много лет я испытывал их возможности, и они снова и снова оказывались лучше всех остальных пиццерий.

Я поднялся на небольшой холм, убедился, что сигнал, хотя и очень слабый, есть, и набрал номер.

– «Пицца Круглого стола», – ответил молодой голос. На заднем плане грохотала рок-музыка.

– Мне нужно заказать пиццу.

– Что? Вам нужна пицца?

Интересно, зачем еще можно было звонить в службу доставки «Пиццы Круглого стола»?!

– ДА, Я ХОЧУ ЗАКАЗАТЬ ПИЦЦУ! МНЕ НУЖНА ПИЦЦА!

– Ладно, чувак, незачем так орать.

– Извините.

– Ничего страшного. Я-то знаю, как люди раздражаются по поводу пиццы.

– Я не раздражаюсь, – сказал я очень раздраженным тоном.

– Как скажешь, чувак. Просто поверь, мы привезем тебе самую вкусную пиццу, которую ты только можешь себе представить. Я менеджер. Так что будешь брать?

– Я возьму гавайскую с дополнительным сыром. И дополнительными оливками. И дополнительной ветчиной. А, да, и еще с дополнительными ананасами.

– Дополнительная порция всего? Всё положу. Какого размера?

Коварный вопрос. Мне совсем не хотелось тащить с собой недоеденные куски, но если я закажу слишком мало, то у меня кончится «топливо», и я никогда не доберусь до места назначения до рассвета.

– Сколько стоит большая?

– Пять, вместе со всем, что дополнительно. Сколько вас там празднует?

– Только я. Я возьму большую.

– Ну ты даешь, чувак! Какой же ты, должно быть, голодный.

«Если бы ты только знал», – подумал я.

– У вас есть десерты?

– Вишневый чизкейк. Это просто бомба, я уже успел попробовать сегодня.

– Хорошо, я возьму один.

– Один кусочек?

– Нет же, я хочу целый чертов чизкейк.

– Это грандиозно, чувак!

– Сколько времени займет доставка?

– Минут двадцать-тридцать. Вы торопитесь?

– Нет, не тороплюсь, но мне нужно знать, сколько это займет времени, чтобы сказать вам, где мы сможем встретиться.

– Ну… Дай подумать. Скажем, минут через двадцать пять.

– Тогда встретимся на углу Хайвей 116 и Арнольд Драйв.

– Что, прямо на углу? – спросил он. – Это довольно безлюдный участок шоссе. Какого цвета ваша машина?

– Я без машины, – сказал я. – Но меня очень легко заметить, я единственный, кто бежит здесь.

– Бежит? – Он ненадолго затих. – За тобой кто-то гонится?

– Нет, – засмеялся я.

– Но сейчас полночь, – сказал он.

– Да, поздновато. Именно поэтому мне нужна пицца, я умираю от голода.

– Я понял. – Долгая пауза. – Все очень логично. Еще что-нибудь привезти?

– А есть в городе Starbucks?

– Да, хотя я уверен, они уже закрыты. Но у меня есть запас кофейных зерен, так что я сварю, пока пицца готовится. Просто беги прямо по Хайвей 116, мы определим твое местоположение.

После этого я оставил ему номер телефона, положил трубку и побежал дальше, тараня темноту. Хорошо, что они сами найдут меня, не придется стоять и ждать на углу. Самый верный способ заработать сильные судороги мышц ног – это просто остановиться и стоять на вечернем воздухе.

Я переложил телефон в задний карман рюкзака и вытащил фотографию маленькой девочки. Она выглядела жизнерадостной, несмотря на трубки и датчики по всему телу. Но она была больна, практически при смерти. И я бежал для того, чтобы помочь ее спасти. Я последний раз взглянул на фотографию и аккуратно положил ее обратно.

Ровно двадцать пять минут спустя меня нагнал пыльный пикап с широкими шинами – прибыла моя пицца. За рулем, к моему удивлению, сидел молодой менеджер.

– Чувак! – закричал он, выскакивая из машины. – Ты сумасшедший! Это круто!

Он достал пиццу с пассажирского сиденья и открыл коробку. Это был шедевр: в высоту пицца была почти такая же, как в диаметре, сверху громоздились кусочки ананаса и оливки. Пиццей такого размера можно накормить и слона. Я расплатился, поблагодарил менеджера и приготовился подкрепиться.

– Ты побежишь дальше? – спросил он. – Или подвезти?

– Теперь у меня есть «топливо», – ответил я, держа в руках еду. – Я использую его по назначению.

– Тебе еще далеко бежать?

– Я бегу на побережье, – ответил я.

– На побережье?! – закричал он. – Чувак, до Бодега Бей[3] отсюда еще почти пятьдесят километров, не меньше!

На самом деле я направлялся на пляж в Санта-Крус[4], до него было больше двухсот сорока километров, но мне показалось, что ни один из нас не был готов сейчас посмотреть правде в глаза.

– Не могу поверить, что человек может пробежать пятьдесят километров, – ахнул он, – ты как Карл Льюис[5] или вроде того?

– Ну… да, – ответил я, – как Карл Льюис, только медленнее.

– Где ты будешь спать?

– Я не буду.

– Ты бежишь всю ночь? Это очень круто. Мне нравится. – Он запрыгнул обратно в пикап. – Не могу дождаться, когда расскажу о тебе ребятам в магазине.

И укатил.

Мне понравился этот малый. Для большинства людей, не занимающихся бегом, это занятие в лучшем случае скучное, а в худшем – ужасно тяжелое и бессмысленное. Мне показалось, он был по-настоящему заинтригован моей авантюрой, хотя я понимал, что в обозримом будущем он бегать не начнет.

Я водрузил чизкейк поверх пиццы и побежал дальше. Ел я на ходу – за долгие годы я все больше совершенствовал это умение. Коробку с пиццей и чизкейком я держал в одной руке, другой брал пищу. Это была хорошая тренировка для верхней части туловища. К счастью, у меня хорошо развиты предплечья, поэтому дополнительный вес не проблема. Для удобства я скатал четыре куска пиццы в один большой валик, похожий на огромный итальянский буррито. Уже почти прикончив первое блюдо, я снова услышал звук разболтанной выхлопной трубы – этот шум выдавал пикап разносчика пиццы. Парень забыл отдать мне кофе. Мы заполнили одну из моих бутылочек для воды темной жидкостью, а остальное я выпил. Я пытался ему заплатить, но он отказался от денег.

Уже собираясь уезжать, парень высунул голову из окошка и спросил:

– Слушай, чувак, не против, если я спрошу: зачем ты это делаешь?

– Ох, – ответил я, – мне придется связаться с тобой позже по этому вопросу.

И вот сейчас самое время подумать над этим. Миллионы американцев занимаются бегом. Они делают это, чтобы быть в форме, повысить уровень эндорфинов или для укрепления сердечно-сосудистой системы. В 2003 году в одном из многочисленных марафонов, которые проводят в этой стране, до финиша добежали рекордное количество участников – четыреста шестьдесят тысяч человек. Они вышли за пределы собственной выносливости и пробежали сорок два с лишним километра.

Но есть еще те, кого называют ультрамарафонцами, – небольшая неофициальная группа истинных фанатов бега. Для нас марафонская дистанция – это просто разминка. Мы бегаем гонки по пятьдесят и сто миль (восемьдесят или сто шестьдесят километров). Мы бежим сутки или больше без сна, лишь изредка останавливаясь, чтобы поесть, попить или сходить в туалет. Мы бегаем по Долине Смерти в самый разгар лета, вверх-вниз по горам, на Южном полюсе. Мы заставляем свое тело, разум и дух выносить то, что обычный человек считает пределом боли и напряжения. Я один из тех немногих, кто бегает больше ста шестидесяти километров без отдыха, что, вероятно, делает меня суперультрамарафонцем. Или же просто сумасшедшим. Когда люди слышат, что я одним махом пробежал сто шестьдесят километров, они обязательно задают мне два вопроса. Первый: «Как ты это делаешь?» Второй – тот самый, который задал мне разносчик пиццы: «Зачем?» И ответить на него гораздо сложнее.

Это отличный вопрос, несмотря на то что нельзя дать четкое определение этой зависимости. Джордж Мэллори, участник первых экспедиций на Эверест, предельно кратко ответил на вопрос, почему хочет подняться на него: «Потому что он существует». Кажется, этой фразы, хотя ее нельзя считать ответом, людям достаточно, поэтому она и стала известной. Тем не менее лаконичный ответ Мэллори я очень хорошо понимаю. Когда меня спрашивают, зачем я ночи напролет бегаю на такие невероятные расстояния, мне часто хочется ответить что-то вроде: «Потому что я могу». И это правда, как и то, что спортсмены далеко не всегда занимаются самоанализом. Но это не полный ответ. Его недостаточно даже для меня. У меня были вопросы к самому себе.

Зачем я бегу?

Для кого я бегу?

Куда я бегу?

У каждого бегуна есть своя история. Сейчас вы прочтете мою.

Глава 2. Становление

Большую часть жизни я бегаю, и одно из моих самых ранних воспоминаний – я бегу домой из детского сада. Я вырос в Лос-Анджелесе в рабочей семье, брат Крейг моложе меня на год, а сестра Пэри – на три.

Отец работал на двух работах, так он мог свести концы с концами. Чтобы облегчить жизнь матери и избавить ее от необходимости каждый день забирать меня из школы домой, я начал бегать.

Сначала по прямому маршруту от школы к дому. Но со временем я начал прокладывать обходные пути по новым районам и неизведанным местам. В школе нужно было хорошо себя вести и сидеть смирно, пока тебе рассказывали, каков мир на самом деле. А когда я бежал домой, то мог исследовать что-то новое, у меня появлялось чувство свободы, которого не было в школе. И поэтому бежать домой было гораздо веселее, чем ходить в школу. Я бегал по улице и изучал мир: я смотрел, как строят дома, наблюдал, как птицы улетают зимовать на юг, видел, как падают листья и как дни становятся короче из-за смены времен года. Ни один учебник не мог сравниться с уроками самой жизни.

В третьем классе я уже участвовал в соревнованиях по бегу на достаточно короткие дистанции, часто не длиннее футбольного поля, и даже сам организовывал их. Я постоянно звал одноклассников в свою компанию, но иногда мне было сложно найти кого-то, согласного бегать со мной. Родственники из Старого Света часто напоминали мне, что греки были прекрасными бегунами и бег на марафонскую дистанцию, в конце концов, появился именно в Греции.

– Константин[6], – говорили они, – ты станешь отличным греческим бегуном, таким же, как твои предки.

За этим следовало традиционное греческое «опа!»[7] и еще одна рюмка узо[8] – так они окончательно определили мою судьбу.

А ту часть истории, в которой говорится, что греческий спортсмен и воин Фидиппид, доставив с Марафонской равнины в Афины известие о победе над персами, упал замертво от усталости, никогда не упоминали[9].

Я становился старше, и мне все больше нравилось испытывать свое небольшое тело разными крайностями. Мне казалось, у меня на подкорке записана необходимость постоянно раздвигать границы собственной выносливости. В том, что касалось физической нагрузки, мне было очень сложно соблюдать умеренность. В одиннадцать лет за неделю, таская все необходимое на себе, я исходил Гранд-Каньон вдоль и поперек и поднялся на гору Уитни – самую высокую вершину Континентальных штатов[10].

Свой двенадцатый день рождения я хотел отметить с бабушкой и дедушкой, но они жили почти за шестьдесят пять километров от нас. Напрягать родителей просьбой отвезти меня я не хотел и решил поехать на велосипеде. Мою тягу к приключениям не ослабило даже то, что я представления не имел, как добираться до дома бабушки с дедушкой. Крейг не поддался на настойчивые уговоры и не поехал со мной, не помогла и попытка дать ему взятку из моих карманных денег. Я засунул деньги обратно в карман, сказал матери, что собираюсь в местный магазин, и взял курс на Пасадену.

Когда я спрашивал дорогу, люди смотрели на меня озадаченно и с беспокойством.

– До нее больше шестидесяти километров, – сказал оператор бензоколонки.

– А в каком направлении мне ехать? – спросил я.

– Думаю, сначала по скоростной автостраде, а потом – на север по шоссе двести десять, – неуверенно ответил он.

Конечно же, я не мог ехать на велосипеде по автостраде, мне нужно было найти путь по городским улицам.

– Ты уверен, что не нужно позвонить родителям? – спросил он.

– Все в порядке, – небрежно ответил я, показывая пальцем на автостраду. – То есть вы считаете, что Пасадена там?

Он кивнул, хотя и выглядел при этом не очень уверенно.

– Спасибо.

Я улыбнулся и отправился на поиски ближайшей городской улицы в том направлении, куда он мне показал. Все складывалось хорошо.

Через десять часов я добрался до Пасадены. Дорога, по которой я ехал, петляла по долине вокруг Лос-Анджелеса, так что сложно сказать, сколько всего километров я проехал. Пару раз я останавливался на заправках, чтобы спросить дорогу, купить газировку или сходить в туалет. Деньги у меня почти закончились, но это не имело никакого значения. Важно было одно: я добрался до Пасадены. И что теперь?

Я не знал ни названия улицы, на которой жили бабушка с дедушкой, ни номера их телефона. И, как выяснилось, они даже жили не в Пасадене, а рядом – в Сан-Марино. Я послонялся по округе и нашел знакомое место – «Галеру» – большой корабль у дорожной развязки, переделанный в закусочную. Мы много раз заходили туда поесть, и я знал, как отсюда добраться до родственников. От «Галеры» до Сан-Марино было около восьми километров.

Подъезжая к дому по грязной дорожке, я испытывал огромное удовлетворение. С тем же чувством я мог стоять на вершине Эвереста или на Луне. Это был лучший день рождения за всю мою жизнь.

К счастью, бабушка с дедушкой были дома. Увидев меня, они одновременно обрадовались и страшно перепугались. Родители, которым мы тут же позвонили, не рассердились, они были рады, что со мной ничего не случилось, и облегченно вздохнули, узнав, что все в порядке. Мне кажется, они были слишком напуганы, поэтому не стали меня ругать. Никто никогда не объяснял мне всю опасность моего поступка, и я надеялся, что родные гордились мною. Бабушка с дедушкой погрузили велосипед в кузов машины и отвезли меня домой, где нас встретила вся семья – двоюродные братья и сестры, тети, дяди, соседи тоже пришли, все собрались на вечеринку в честь моего дня рождения. Играла музыка, мы танцевали, пировали, а взрослые от души выпивали.

Все разговоры на празднике то и дело возвращались к моему путешествию. То, что я только что сделал, было невероятно для ребенка моего возраста, это ощущение придавало мне сил и очень вдохновляло. Все, что мне нужно было сделать, чтобы собрать вокруг себя всю семью и устроить праздник, – проехать на велосипеде или пробежать очень большое расстояние. Это может показаться наивным, но именно такой урок я усвоил в тот день.

Мы взрослели, и Крейг начал считать, что моя упертость становится чрезмерной. И в данном случае его чувства были вполне оправданны, поскольку главным событием выходных для меня всегда была какая-нибудь смелая авантюра. А Пэри, напротив, с пониманием относилась к моим странностям, но всегда заставляла учитывать и ее интересы, независимо от того, как к этому относились другие.

– Если тебе так нравится бегать, продолжай, – сказала она однажды. В этом была она вся: даже ребенком она умела радоваться за других.

Мне действительно очень нравилось бегать, и я продолжил это занятие в средней школе, где и познакомился со своим первым наставником. Там же я больше узнал о том, почему людей привлекает бег на длинные дистанции.

Ходили слухи, что рядовой Джек Мактэвиш мог отжаться, подтянуться и сделать упражнения на пресс больше раз, чем остальные его сослуживцы, включая офицеров. При этом он был еще и быстрее всех. Остальные призывники боялись вставать с ним в пару, потому что его сила и способность к концентрации не оставляли им ничего, кроме позора. У Мактэвиша был очень простой подход к жизни: вставай раньше, тренируйся больше и держись дольше остальных. В те дни, когда он не чувствовал, что выкладывается на все сто, он заставлял себя выкладываться на сто двадцать процентов.

В армии такие самодисциплина и упорство сослужили ему хорошую службу, но, если говорить о нем как о тренере в средней школе, его подход меня пугал. Впрочем, я не думаю, что другие ученики или преподаватели знали наверняка, как к нему относиться. Дело было в Южной Калифорнии в семидесятых годах двадцатого века, и бывший солдат казался немного не на своем месте. Другие учителя носили ожерелья из ракушек, разноцветные футболки и длинные нечесаные волосы. Мактэвиш всегда стригся под ежик. Каждый день, независимо от времени года или обстановки, он одевался одинаково: серые спортивные шорты, тщательно отглаженная белая футболка с треугольным вырезом и легкие черные кроссовки. Он всегда был свежевыбрит, выглядел опрятным и ухоженным. Не имея ни грамма жира, при росте метр семьдесят четыре он весил семьдесят килограммов и был сложен основательно, как древесный ствол. Он напоминал перевернутую грушу.

Тренер Мактэвиш говорил мало, но если открывал рот, то исключительно по делу. Просто так поболтать с ним было абсолютно невозможно.

Первый раз я встретил тренера рядом с мужской раздевалкой, он качал пресс на бетонном полу. Мактэвиш встал, сдавил мою ладонь рукопожатием, посмотрел мне прямо в глаза и представился, а затем, не моргнув глазом, вернулся к упражнениям.

Все члены легкоатлетической команды учились в седьмом или восьмом классе, но тренер всегда обращался с нами как с мужчинами. По его мнению, существовали два типа людей: одни отдавали приказы ему, а другим отдавал приказы он. Мы были счастливы слушаться его.

Подход тренера к бегу отличался от того, что предлагали учебники: он просто ставил нам задачу бежать как можно быстрее до тех пор, пока мы не пересечем финишную прямую. Тренер почти никогда не давал советов и не подбадривал нас. Его любимым наставлением было: «Резче включайся».

Однажды я попытался ему объяснить, что если быстро рвану прямо со старта, то к концу у меня не останется сил.

– Ерунда, – ответил он, – стартуй быстро и финишируй тоже быстро.

Это была одна из немногих длинных фраз, оброненных тренером. И вообще за два года мы вряд ли сказали друг другу больше пятидесяти слов. При этом из всех бегунов нашей команды он говорил со мной чаще всего, как будто отдавая должное моим потенциальным способностям.

Все мое внимание всегда было полностью приковано к нему. Странным образом что-то привлекало меня в его методике обучения. Нужно было выкладываться по полной, и я начинал это понимать и даже получать удовольствие, когда доводил себя бегом до изнеможения. Теория была проста: победа достанется тому, кто будет бежать изо всех сил, тренироваться дольше всех и терпеть до последнего.

На чемпионате Калифорнии по бегу на длинные дистанции – престижном мероприятии, которое проводится в конце сезона на легендарном стадионе колледжа Сан-Антонио, – тренер выдал: «С самого начала беги быстрее, чем все эти олухи». И ушел. Мне казалось, что остальные знали, что делали. Спортсмены из других школ были одеты в одинаковую аккуратную форму для бега, сшитую на заказ из ткани, которая переливалась в утренних лучах солнца. Ребята делали растяжку и ускорения, а затем тихонько советовались со своими тренерами. Создавалось ощущение, что они полностью контролируют ситуацию. Команда нашей школы была одета так же, как тренер: серые спортивные шорты и белые футболки с треугольным вырезом.

Я стоял на старте, и меня трясло от беспокойства и страха, мне казалось, что другие атлеты знали о том, как лучше тренироваться и бегать быстрее, что-то, чего не знал я. Но для меня было очень важно пробежать милю[11] – самую длинную и самую сложную с точки зрения физических усилий соревновательную дистанцию в средней школе. Я знал наверняка: несмотря на незнание формальной стратегии бега, я намного выносливее остальных. Я был уверен, что ни один из участников не старался так, как я, никто не упорствовал так, как я.

Раздался выстрел, и я поступил точно так, как меня научил тренер: сорвался с места так быстро, как только мог. Я бежал, как будто это была не миля, а короткая дистанция. Благодаря такому агрессивному старту я немедленно оказался впереди всех. Наращивая темп, я мчался быстрее молнии, и расстояние между мной и остальными участниками увеличивалось. Я бежал все быстрее и быстрее и вырывался все дальше. В полной сосредоточенности я не заметил, как сорвал ленточку, и все еще продолжал бежать, пока не заметил, что люди машут мне, пытаясь остановить.

Я стоял, согнувшись пополам, и старался восстановить дыхание. Ко мне с поздравлениями подходили участники и тренеры, они говорили что-то вроде: «Никогда раньше не видел, чтобы кто-то так резко срывался с места». Было ясно: моя решительность поставила их в тупик. Но больше это было похоже на узость их мышления. В конце концов, когда все разошлись, тренер незаметно подошел ко мне.

– Отличная работа, дружище, – сказал он. – Как тебе?

Это меня шокировало. Тренер никогда не задавал вопросов.

– Ну, – медленно начал я, – было правильным резко уйти со старта. Все нормально.

Тренер ковырял землю носком кроссовки.

– Если тебе нормально, – сказал он, прищурившись, как Клинт Иствуд, – значит, ты не старался изо всех сил. Должно быть адски больно.

Моего отца перевели в другой город, и мы переехали всей семьей через неделю после этих соревнований. Те слова были последними, что сказал мне тренер, и я до сих пор руководствуюсь ими в своей жизни: если тебе легко, то никаких усилий не требуется и ты не стараешься изо всех сил. Должно быть адски больно.

Глава 3. Беги сердцем

Моя семья переехала из Лос-Анджелеса в Сан-Клементе, небольшой городок на берегу океана на окраине Южной Калифорнии. Он известен тем, что там находился так называемый западный Белый дом – вилла президента Ричарда Никсона. Отец моего друга был начальником службы охраны Никсона и разрешал нам проходить через территорию виллы, чтобы найти лучшее место для серфинга. Иногда бывший президент проезжал мимо в гольф-мобиле Rolls-Royce. «Как водичка сегодня, мальчики?» – бывало, спрашивал он. «Хорошо, мистер президент», – отвечали мы, брали под мышку доски и уходили прочь. Зачем попусту болтать с Никсоном, когда стоит такая отличная погода для серфинга.

Сколько бы я ни занимался серфингом, я все равно любил бегать. Поэтому, когда объявили набор в команду бегунов по пересеченной местности, я тут же рванул пробоваться. Очень быстро я понял, что все спортсмены старших классов делились на два лагеря: те, кто бегал по пересеченной местности, и те, кто бегал по стадиону. Отношение к этому занятию отражало и общий подход к жизни. Парни, которые преодолевали кроссы, считали бегунов по стадиону пустоголовыми неженками. При этом вторые считали тех, кто бегает по пересеченной местности, кучкой атлетов-неудачников.

Первый год в старших классах

Команда бегунов кросса действительно выглядела весьма пестрой толпой: парни плотного сложения с длинными нечесаными волосами, из-за нечастого бритья больше похожие на команду лесорубов, чем бегунов. Они носили свободные шорты, колючие шерстяные носки и лыжные шапочки с начесом, даже если на улице стояла ужасная жара. Одинаковая форма была редкостью.

Стадионные бегуны – высокие, долговязые, с длинными худыми ногами и узкими плечами – преодолевали спринтерские дистанции. Эти ребята носили высокие белые носки, одинаковые тонкие шерстяные джемперы и шорты – такие короткие, что было видно ягодицы. Они всегда выглядели очень аккуратными и ухоженными, даже после пробежки.

Парни, которые бегали кроссы, допоздна зависали в кафе, читали Кафку и Керуака. Они редко говорили о беге, он просто был их делом. При этом те, кто бегал по стадиону, разговаривали только о скорости. Встречаясь в коридоре, они спрашивали друг друга: «Ну что, думаю, сегодня тренировка на скорость?» или «Ты засекал время интервалов в понедельник?» Члены этой сборной редко ложились спать после восьми вечера, даже в выходные. Они проводили какое-то запредельное количество времени, встряхивая руки и ноги и разминаясь. Они делали растяжку до, во время и после тренировки, не говоря уже про обеденный перерыв и общие собрания, а также до и после того, как сходили в туалет. Те, кто бегал кроссы, вообще не делали растяжку.

Стадионники бегали интервалы и вели журналы, куда скрупулезно записывали километраж. Они носили навороченные наручные часы, которые считали круги, и фиксировали время, потраченное на каждый. Они делили милю на четыре части, и время пробега каждого отрезка записывалось отдельно и сравнивалось с предыдущими показателями. У них все было отмерено, распределено и посчитано.

Кроссеры ничего не записывали. Они просто находили маршрут и бежали по нему. Иногда час, иногда три. Все зависело от самочувствия в конкретный день. После пробега они, как правило, занимались чем-то еще, чаще всего серфингом.

Меня больше тянуло к ним, отчасти потому, что я любил серфинг, но больше из-за того, что мне подходил их образ жизни. Во время собеседований с тренерами и капитанами обеих команд я отчетливо понял разницу. Ребята со стадиона принадлежали к закрытому клубу с четкой иерархией. Я чувствовал себя как на допросе и понимал, что меня проверяют. В команде бегунов кросса все было не так, там все были в одной связке. Ребята старались на благо команды, а не ради личных целей. Один мог компенсировать слабые стороны другого, и при этом они поддерживали друг друга, когда команда набирала мало очков, и не пытались ставить друг другу подножку.

Резкий и властный тренер стадионников мистер Билдербек во время собеседования бросил несколько небрежных замечаний в адрес команды кроссеров и, на мой взгляд, перегнул палку. Это было похоже уже не на здоровую конкуренцию, а на открытую зависть. А Беннер Камингз, тренер второй команды, настаивал на том, чтобы я называл его по имени, в отличие от Билдербека, которому явно не нравилось, что я называю его как-то иначе, а не Богом. Беннер говорил со мной на равных и не демонстрировал свое превосходство.

Он заразительно улыбался, был не очень высокого роста – примерно метр семьдесят – и довольно подвижен для человека, которому за шестьдесят. У Беннера была сияющая гладкая кожа, густые темные волосы и широкие брови, которыми он постоянно шевелил при разговоре.

Учащиеся старших классов редко к кому относятся с уважением, даже если это учителя, но Беннера в команде уважали все до единого. Он был для нас больше гуру, чем тренером, его неординарные методы тренировок оказывались невероятно эффективными. Год за годом его команда оказывалась если не первой, то среди первых в лиге.

Сам Беннер был великолепным бегуном, и больше всего на свете ему нравилось тренироваться с командой. Он часто заставлял нас бежать больше полутора километров от школы до пляжа, там мы прятали обувь в кустах и босиком бегали вдоль берега – есть свои плюсы в жизни на юге Калифорнии. Иногда мы бежали по мягкому песку в колонну друг за другом, след в след, и меняли ведущего около каждой спасательной вышки.

А иногда мы вносили разнообразие в наши тренировки и бегали плотными шеренгами по два-три человека.

Больше всего мне нравились пляжные тренировки бега с ускорением по методу Беннера, которые мы называли «догони прибой». На стадионе спортсмены, как ненормальные, бегали стометровки по прямой, засекая время секундомером. Мы же двигались вдоль воды, приближаясь, когда она спадала, а когда волна накатывала на берег, отбегали прочь, всего в нескольких сантиметрах от линии прибоя. Так мы бежали километр за километром. Нас настолько увлекал естественный ритм этой игры, что мы почти не замечали, сколько тратим сил.

Большинство тех, кто бегал кроссы, носили мешковатые шорты для серфинга. Они сильно отличались от традиционных шортов для бега с защитой паха внутри. Один парень в команде мне сказал, что ему больше нравятся свободные трусы для серфинга, потому что «мальчикам нужен свежий воздух». В этом было разумное зерно, и я тоже стал носить такие.

Кроссы по многим параметрам были противоречивым явлением. Несмотря на то что наш подход к тренировкам казался наплевательским, мы тем не менее серьезно относились к победе. Если мы побеждали, наши нетрадиционные методы и развлечения на берегу обсуждались как гениальная тренировочная методика. Если мы проигрывали, нас считали ненормальными.

После тренировок мы всегда шли купаться. Беннеру нравилось плавать, точнее, лежать на воде на спине. Он отплывал туда, где было меньше волн, переворачивался на спину, закрывал глаза и мог так пролежать чуть ли не вечность. Некоторым из нас казалось, что он дремлет, лежа на воде.

Тогда было самое время заниматься бегом, этот вид спорта находился на пике популярности. Выпустив первые кроссовки с амортизирующей подошвой, компания Nike раз и навсегда изменила подход к бегу. Вафельная подошва[12] стала настоящим золотым стандартом в мире беговых кроссовок, но технология изготовления обуви с амортизирующей подошвой принесла в занятия бегом совершенно новый уровень комфорта, добавила мощи и энергии. Я помню свои первые кроссовки Tailwinds[13], и ощущение, которое оставалось от них в руках, и запах прорезиненной подметки, как первую любовь. По вечерам я смотрел повторы телесериала «Остров Гиллигана»[14] и на протяжении всей серии разнашивал кроссовки – надевал их, крутил и мял на ноге.

В средней школе длинной дистанцией считалась миля, в старшей школе мы бегали от двух с половиной до трех миль (от 4 до 4,8 километра), поэтому мне потребовалось довольно быстро повысить выносливость и научиться терпеть. Мое телосложение было далеким от идеального для бегуна – я был плотным и коренастым, а не высоким и худым. Однако все, чего мне не хватало по этой части, я с лихвой компенсировал намерением тренироваться упорнее остальных.

На тренировки я всегда приходил первым, а уходил последним. Часто я не появлялся дома до темноты, но это было нормально, потому что родители работали и тоже приходили домой поздно.

Время шло, и я начал пожинать плоды своих трудов. Раз за разом я приходил к финишу одним из первых и даже выиграл пару соревнований. Ребята из команды стали любя называть меня Карно, и это укрепляло наш командный дух.

Кульминацией сезона тренировок стал заключительный кросс лиги. Наша школа участвовала в острой трехсторонней борьбе с командами Мишен-Вьехо и Лагуна-Бич[15]. Вдобавок ко всему Беннер объявил о выходе на пенсию в конце сезона и хотел закончить карьеру уверенной победой своих подопечных. Мы были последней командой, которую он тренировал.

Это был мой первый год обучения в старших классах, но, несмотря на это, Беннер попросил меня выступить в финальной гонке за сборную школы. Мне было лестно принять его предложение, хотя это означало, что придется сразиться с более старшими и сильными спортсменами. Кое-кто из одноклассников считал, что я упускаю возможность выиграть в гонке новичков только за право стать середнячком в сборной. Однако мне показалось, что ребята, с которыми мы бегали кроссы, с уважением отнеслись к тому, что я принес себя в жертву ради великой цели и ради команды.

Мероприятие выпало на субботнее, не характерное для Южной Калифорнии холодное и туманное утро. Отец подбросил меня до стадиона Калифорнийского университета в Ирвайне. Когда-то в старших классах папа и сам бегал за сборную школы, правда, он был спринтером, специализировался на дистанции четыреста метров. В течение сезона он следил за развитием событий и тренировками нашей команды, но времени вдаваться в детали у него не было: бедняга, он тратил на дорогу до работы по три часа в день. Папа прекрасно знал, что я обожал нестандартный подход Беннера к тренировкам и преклонялся перед ним и остальными членами команды.

Как всегда, наша команда собралась на небольшом пятачке, где мы обычно расстилали пляжные полотенца и валялись перед гонкой, как стая волков. Иногда мы рассказывали друг другу анекдоты и смеялись, а порой просто лежали и глазели на небо. В то утро мы делились байками про Беннера. Моя любимая история была о том, как он опоздал на собрание, которое вел тренер «стадионников» Билдербек. Беннер тихонько проскользнул через заднюю дверь и сел, он был растрепан, его лицо горело. Билдербек прервал собрание и прямо перед всем коллективом спросил, почему Беннер опоздал.

Беннер жил на окраине города, и, как он объяснил, в его районе отключили электричество.

– То есть ты проспал? – Билдербек пытался подогреть аудиторию.

– Нет, – ответил Беннер, – я не смог выкатить машину из гаража, потому что автоматическая дверь не работала.

– И как же ты тогда попал в школу, Бен?

– Я сделал то, что мог, – сказал Беннер, – я побежал.

У Билдербека отвисла челюсть.

Я никогда не устану слушать эту историю.

Солнце только-только начало пробиваться сквозь утренний туман, когда Беннер повел нас всех вместе к старту. Некоторые спортсмены бормотали себе под нос молитвы или крестились. Я только кусал губу.

Я слишком нервничал и поэтому ничего не ел за последние сутки. Теперь меня тошнило и мышцы были как каменные. Мне нужен был совет Беннера.

– У меня что-то не так с ногами! – сказал я. – Явно что-то не то. Что мне делать?

– Беги настолько хорошо, насколько можешь, – ответил он. – Беги не ногами, беги сердцем.

На каком-то уровне, несмотря на то что я первый год учился в старших классах, до меня дошел смысл: для человеческого организма есть пределы, но человеческий дух их не имеет. Мне не нужны были часы, чтобы установить темп, все, что мне было нужно, – слушать свое сердце. Я собрался, настроился и вышел на старт. Следующие несколько километров серьезно повлияли на всю мою жизнь.

Раздался выстрел, и гонка началась. Сначала трасса – поросшая травой, хорошо ухоженная широкая дорожка – шла прямо. Двое самых сильных бегунов команды, Фогерти и Фрай, сразу вырвались вперед. Я оказался во второй группе и попытался там найти свободное пространство. Но чем больше я пытался, тем теснее становилась группа вокруг меня. Мне нужно было вырваться из нее, или я рисковал, что так и буду бежать со скоростью, которую задавали спортсмены из чужой команды.

Резкий рывок в начале дистанции – очень рискованное дело, это кратковременное ускорение с неопределенными результатами и надеждой, что затраченные на него силы не выйдут тебе боком, когда придет время финишного спурта.

Мне было необходимо пойти на этот риск. Я резко увеличил скорость и вырвался вперед, большинство спортсменов из группы я обогнал, но двое преследовали меня.

Они спрятались за моей спиной, как в тени, и использовали меня как защиту от встречного напора воздуха. Было бы ничего, если бы за мной был один человек, но двое – это уже перебор. Я еще раз ускорился, и мне удалось оторваться от одного из них, но второй все еще держался рядом. Мы обошли изгиб трассы, закрытый деревьями, и в лицо резко подул ветер. От этого я даже почувствовал вес бегуна, который бежал следом, он буквально присосался ко мне, как пиявка. Он бежал так близко, что я чувствовал его дыхание на шее. Из соображений тактики я притормозил в надежде, что он меня обгонит, и тогда я на какое-то время смогу сесть ему на хвост и прятаться за ним от ветра. Но его было не так просто провести. Он снизил скорость вместе со мной и по-прежнему бежал сзади. Теперь, когда я двигался медленнее, мне было слышно остальных спортсменов, которых мы обогнали, они настигали нас.

Конец ознакомительного фрагмента.