Беглянки. Часть 1. Приближение. Больница (Александр Георгиев)

– Ретабль!* Арборс, дай ей ретабль, скорее!

Синий провал неба опрокинулся над уступом скалы. Впереди и внизу, кольцом замыкая горизонт, впились в пустоту горные пики.

Как шипы драконьего гребня над бездонными провалами трещин, над цепочками мелких облаков, словно выдутых из трубки великана. Но выше всего, один в опаляющих лучах солнца, сверкает трехгранный ледяной клык. На его крутые склоны не ступит нога человека. Пик пэра Арчибальда*. Великий покой и молчание…

А на уступе внизу покоем не пахнет. Запах свежей крови заглушил аромат диких трав.

– Арборс, дай ей ретабль, скорее!

Воин в латах обернулся на крик, тяжелый меч брякнул о камни. Латник торопливо зашарил в набедренной сумке.

Красноперая стрела звучно клюнула по шлему и отскочила в заросли ежевичника. Вторая тенькнула о скалу, сорвалась бессильно в ущелье, вниз, где рычала стиснутая валунами река.

Воин зубами срывал пробку с зеленой бутылочки. Откупорил, присел над распростертым телом черноволосой девушки.

Десяток круглых камней размером с яйцо вылетел из-под обрыва, по скалам защелкало.

Воин не обернулся. Кончиком кинжала он разжимал стиснутые зубы раненой, вливал снадобье. На серых щеках проступил слабый румянец, пушистые ресницы дрогнули.

– Жива?

Воин приподнял девушку за плечи.

– Вставай, вставай!

– Ох. Арб…чем меня?

– Камень из пращи. Давай к трещине! Попробуем уйти по ней….а, чтоб вас!

Шесть стрел разом свистнули над уступом, одна прошила руку Арборса. Корявый наконечник вышел насквозь между латной рукавицей и оборванным рукавом кольчуги.

– Лысый гоблин!

Сжав побелевшие губы, Арборс обломил стрелу. Из- под забрала на подбородок упала капля пота.

– Я помогу.

Черноволосая уже стояла на коленях.

– Потом! Они слишком близко!

– Дай!!!

Девушка с неженской силой вцепилась в локоть рыцаря, наконечник торчал, как хищный окровавленный клюв. Она выхватила из-под рубахи кривые клещи, примерилась и одним резким движением выдернула обломок. Арборс скрипнул зубами.

Над краем обрыва высунулась плосконосая харя. Красные глазки стрельнули, оценили расстановку сил, и владелец хари выпрыгнул на уступ. Низкорослый, едва по пояс Арборсу, в плечах он был втрое шире человека. В обезьяньей длинной руке – тяжелый щербатый топор.

Арборс тигром скакнул к мечу. Поздно! С торжествующим хрипом урод взмахнул топором…. и, корчась, упал на бок. Брошенный девушкой кинжал вонзился ему под под лоптаку.

Снизу грянул многоголосый гвалт, камни и стрелы посыпались дождем.

Черноволосая невозмутимо выдернула кинжал и обтерла о куртку убитого.

– Уходим?

– Да, Сийнис вернет сознание Тоури, и мы… Постой, где Фейё? Где мэтр Фейё?!

– Арборс, не ори. Ты собьешь мне концентрацию.

Голос прозвучал певуче, как в консерватории. У ближнего валуна на коленях стоял мужчина. Пропев свою просьбу, он отвернулся от товарищей, воздел руки к небу, встряхнул слишком узкие для человека кисти.

Рукава всплеснули черными крыльями. Сийнис издал низкий горловой звук, и, тихонечко напевая под нос, возложил ладони на затылок лежащего ничком великана в кольчуге.

Над краем уступа высунулось сразу трое. Все неотличимы от первого урода, одинаковые, как монеты. Арборс закрыл целителя собой. Его меч начертил в воздухе сложную кривую, и уроды притормозили.

– На землю!!! ОГНЕННЫЙ ШАР!!!* Сээшессаара, аме…

Девушка успела первой. Катнулась Арборсу под ноги, на лету сцапав лекаря за капюшон.

– Зюдемаа, сешеесаара, о-о-оррр…

Арборс с грохотом рухнул на товарищей. Ловкая девичья ладонь толкнула вниз забрало его шлема.

– Сешеесаара – айегер!!!!

Громадный, с пивную бочку, черно-рыжий сгусток пламени соткался из воздуха и лопнул. Настала полная тишина. Томительно медленно тек расплавленный воздух. Огненной метелью плыли в небо остатки ежевичника, раскаленная рана-трещина ползла по скале.

Ватная тишина взорвалась исступленным грохотом, и мир встал на место. Трещали дружно горящие кусты, эхо несло из ущелья подвывания и вопли. Обугленный край уступа исходил дымом. Остроухий лекарь сел, похлопал себя по голове, гася затлевшие волосы, и улыбнулся. – Благодарение Ви Яс*, на сей раз это всего лишь Огненный Шар. Когда мэтр Феййё творит Бурю Отмщения, находиться поблизости я не пожелал бы даже этим гноллям*. Так было необходимо, мэтр? Рыжий, как горящие кусты, юноша подошел к товарищам. Огненные брови почти не выделялись на его лице, докрасна опаленном горным солнцем. Даже в складках запыленного серого плаща чудилось жгучая рыжина. – За первыми лезли еще семеро. Да двадцать шесть гноллей в ущелье, я подсчитал. Фейё протянул руку девушке и помог ей подняться. – Я проверил, эта трещина через пятьдесят шагов выводит к козьей тропе. Пока гнолли очухаются, мы успеем уйти. Прости, Сийнис, что подверг испытанию твои уши, но дело того стоило. Теперь гнолли изрядно задумались. Остроухий жестом остановил его и прислушался. Попытался уловить снизу чужой возглас или лязг оружия. Но гнолли примолкли. В солнечной тиши гор слышался лишь треск пожара, да глухой монотонный рокот. Это рычала в ущелье, львицей прыгая на каменных ступенях, бешеная река.

Лежащий ничком верзила в кольчуге пошевелился и громогласно чихнул.

– С возвращением в сей мир, Тоури, – весело отозвалась черноволосая.

Рыжий маг повернулся к Арборсу, который молча пытался расстегнуть нагревшийся нагрудник.

– Постой, я помогу. И не сердись, Арб. Я не хотел портить твой бой, но видит Ви Яс, их было чересчур много. Тоури, ты в порядке? Уходим!

Поднявшийся Тоури оказался женщиной непомерного роста. Вороненая вязь кольчуги плотно облегала литые мышцы и высокую грудь. Выгоревшие добела русые волосы небрежно срезаны надо лбом, на затылке забраны в «хвост единорога».

– Чтоб мне морком* подавиться! – басом заявила богатырша, – Такого сраму со мной не бывало – чуть не помереть из-за кучи недомерков!

Она подобрала с камней шлем, кожаный, с бронзовой шишечкой на макушке, смахнула рукавом сажу.

– Уходим, уходим. – поторопил Фейё, – Второго Огненного Шара не будет, я устал. В голове пусто как в Книге Заклинаний первокурсника Бригандского университета*. Надо отдохнуть, запомниться, помолиться. Я прав, Сийнис?

– Да, поспешим. – Вот и отличненько. Вот и прекрасненько. Вот и чудесненько. Скрипучий голосок поразил, как Огненный Шар. Лица всех пятерых окаменели. – Вот и равноправненько. У спасительной трещины стоял низенький толстячок в пестром халате и заплатанном колпаке. – Я-то сомневался, стоит ли убогому Дикому магу вступать в поединок с такими мэтрами, как почтенные Фейё и Сийнис. Мы ведь Ашеторйских университетов не кончали, без дипломчиков работаем! Но поскольку второго Огненного Шара не будет – попробуем. Берег Териблы – не самая плохая могилочка. Аюшки, воришечки вы мои? Не слышу? ПРИЗРАК-УБИЙЦА!!! Ангвара- ранар – тимп- норгонг – хтафатар… – заскрипел он, поднимая толстенькие ручки. Проклятый комар впился в ухо Аркаше Гвоздецкому, и заклинание прервалось. Казнив подлеца, Аркаша выпутался из простыней, и побрел в кухню за минералкой. Хлопнул дверцей холодильника, случайно глянул в окно и онемел. Внизу в синюшном свете фонаря возле соседского «форда» стоял гнолль и ковырял заклепку на щите. Почуяв изумленный взгляд Аркаши, гнолль досадливо повел могучими плечами и дернул куда-то к помойке. – Н-да. Не стоило пиво с водкой на дне рождения у Беккельсгаузена мешать – укорил себя Гвоздецкий. – Слава Музам, завтра грядет фуршет, авось восстановлю утраченное здоровье. Однако сон-то был в руку. Самый гениальный сон, писательский. Срочно включить комп и забить, пока не забыл. Дело в том, что корреспондент областной газеты Аркадий Гвоздецкий мыслил себя отнюдь не журналистом. Куда там, бери выше! Как и легионы его коллег по цеху, Гвоздецкий полагал себя настоящим литератором. Аркашин талант еще оценят читатели, признание – лишь вопрос времени. Правда, в отличие от легионов коллег, Аркаша действительно писал романы в жанре «фэнтези». И как знать… – Детали, детали – вот что дорого! Аромат Пятизерья! – бормотал Аркаша, спешно возвращаясь в комнату, – Примета железная – раз снится так ярко, значит, все верно я накосорезил в «Белом сне бастионов Ашетора». Подсознание врать не может. Конечно, и чепухи во сне много. Например, речка не Терибла, а… м-м-м… ага, знаю – Река Прожорливого Василиска! Но это детали. На то я и писатель, чтобы их к нужному знаменателю привести…» Экран монитора приглашающе засветился, и началось…Ночь пролетела как поезд дальнего – дальнего следования. Колеса стучат, тяжким сном забылось пестрое население вагона. Кажется, что ночь будет тянуться долго, и конца не дождешься. Ан, глядь – за окнами утро, в туалет – очередь, а ты за сто тысяч километров от дома, в диком и древнем Забайкалье. Или Зазеркалье? Кто знает, что на самом деле проносится мимо, снаружи, за железными боками вагона? Степные котловины в кольце мрачных гор и бурая река, несомненно, настоящие, а вот грязные полустанки запросто могут оказаться небрежной декорацией. И нет в природе никакой станции «Известковая-товарная»… Покажутся сейчас на гребне вон той горы всадники в косматых шлемах, и предводитель-шаман вскинет арбалет. А над заболоченным перелеском всплывет в небо дракон… Эх, поскорей бы! «Эх, поскорей бы!» – впечатал Аркаша финальную фразу, и ткнул курсором: сохранить! Сохранить если не для потомков, то хотя бы для друзей-приятелей, вроде Симки. А может, со временем, повезет, и издательства тоже заинтересуются… Завлекательный текст получился, густой. Аркаша и не заметил, как ночь пролетела – словно поезд дальнего-дальнего следования. Но утро, кроме вечернего фуршета, ничего хорошего не обещало. Завалиться бы спать, да ведь железно поклялся Симке домучить ту дурацкую рекламную статью. Аркаша возился с ней уже неделю, сегодня истекает последний срок. Вечером Симка должна показать текст рекламодателю. Симка хорошая, ее обижать нельзя. И кому какое шестнадцатое дело, что гениальный фантаст Гвоздецкий ночь напролет сны записывать изволят? Работа есть работа. Утешаясь этими горькими, как кофе, мыслями, он торопливо собрался. Проверил сумку, обхлопал карманы и заглянул в зеркало. Вроде ничего не забыто. Удостоверение с собой, ироническая морщинка у губ – на месте. В редакцию! Время тянулось, как кошмарный сон Сальвадора Дали. На полотне трудового дня все, чему полагается – перспектива и композиция, краски умело наложены. Вот только постоянно чудится что-то неладное. То часы на стенке лопнули пополам, как яйцо, то у слона в правом верхнем углу вместо ног гигантские паучьи лапы…. Замредактора каждые пять минут вплывает, как каравелла, гордо реет мощным бюстом меж столами: «Ребя-яа-ата… У кого информашки будут? Совсем нечего ставить… Аркаша, не напишешь чего-нибудь криминальное? Строчек на сорок, да поострее, с перчиком?» Голос у замши стенающий. Как у чайки с городской помойки, променявшей речной простор на сытную мусорную халяву. И чудится, будто циферблат часов растекается, каплет со стены, а в окно лезут чьи-то толстые, ярко накрашенные губы…. Бр-р! Шум, стук, болтовня, телефоны звонят, компьютер опять «завис». После бессонной ночи с боями в Пятизерье, Аркаша впал полный ступор. Начал рассказывать юной Лидочке один анекдот – и присобачил к нему концовку от другого. Готовая смеяться Лидочка недоуменно вздернула брови и фыркнула. – Не остроумно, Гвоздецкий!

Растекшееся время ползло по редакции, в нем вязли ноги, руки, взгляды. Но даже аутодафе когда-то кончается…

Аркаша выдал на-гора сорок строк и отбился от замши. Перед Лидочкой реабилитировался, прочтя наизусть стишок Льюиса Кэролла. И главное – каким-то чудом дописал – таки рекламную статью!

Симка заходила раз пять. Напоминала, торопила. Правда не сердито торопила, неубедительно. Говорит-говорит – и вдруг замолкнет на полуслове. Уставится в окно и «роллтон» в кружке размешивает. Невооруженным глазом видно, что наплевать ей с башен Ашетора на рекламную статью про благотворительный фонд «Ауропег».

А день тянется, как кошмарный сон Сальвадора Дали….…но Аркаша уже почти не сердился.

Ни на длинноусого супергения XX века, творца живописных экзерсисов, ни на фонд «Ауропег» и председателя его Петра Евгеньевича Грибушкина. Статью-то Аркаша, как ни крути, написал. А что Грибушкин с головой не дружит – так это его проблемы. Мало ему бизнеса, в депутаты избраться в очередной раз приспичило? Так и ветер попутный в спину! Чего Аркаше-то волноваться? Не его карма страдать будет…

Гонорар за статью заплатят, а Симка говорила, будто этот чудозвон еще и сверху черным налом даст. А это уже совсем хорошо. Побольше бы таких Грибушкиных!

Фонд «Ауропег» заказал Симке целую серию рекламных статей.

Писать их все будет Аркаша, и денег выйдет побольше, чем за газетную «текучку». К тому же халтурить по накатанным рельсам не в пример легче. Гвоздецкому до зеленых хоббитов обрыдло в понедельник воспевать крекинговые установки, а в среду лить слезы над судьбой трудных подростков. Он любил писать – но он хотел писать настоящую литературу. Героическое фэнтези! Да что там, он ее уже писал.

Депутат же и кандидат в депутаты Грибушкин мало того, что денег не жалел! Он обладал совершенно бесценным достоинством полной головой тараканов! Натуральный персонаж будущего шедевра! Сгоряча Аркаша даже придумал Петру Евгеньевичу пятизерское имя Хрюмш и решил превратить его в делягу – гнолля. Пускай «левыми» ретаблями, то бишь, склянками с живой водой, торгует!

Отчетливо, как наяву, Аркаша представлял себе каменный подвал с подобием самогонного аппарата в углу. Только вместо ядреного первача в колбу капает прозрачная, кристальная живая вода. Ее тут же разливают в крохотные бутылочки разной емкости – фабрикуют ретабли. Глотнул и ожил – если твоя удача, ретабль-то, как ни крути, «левый», нелицензированный.

Самое то для Грибушкина, который и в обычной жизни держит магазин релакс-артефатов! «Путь в астрал», фу – ты, ну – ты, ножки гнуты! Про Гермеса Трисмегиста толкует, о параллельных мирах. Бандит, другие у нас магазинами да фондами не владеют, но все равно послушать приятно. Есть в этом некая тонкая усмешка судьбы – народный избранник вечно пьяного Красновражского района о тибетских ашрамах рассуждает.

Да ведь и вечерний фуршет тоже Грибушкин затеял! Понимает дело хитрый эзотерик, желает дружить с прессой. Где еще Аркаша тарталеток с икрой под конъячок вкусить сподобится, с его-то трехкопеечной зряплатой? Одна польза от этого Грибушкина. Будем встречаться!

Не был бы Аркадий Гвоздецкий прожжённым журналистом с двенадцатилетним стажем, если бы ошибся в Петре Грибушкине! Фуршет удался на славу.

Похожий сразу на бродячего проповедника, рок-звезду и обезьяну ди-джей метался по банкетному залу, восхваляя фонд «Ауропег». Девушки в «мини» сверкали стрингами и всем, чего стринги не скрывают. Сексапильные красотки улыбались перед длинным рядом столиков с образчиками релакс – сувениров. Какой только чепухи здесь не было! Рамки для лозоходцев, фигурки пучеглазых идолов с неприлично утрированными деталями организма, псевдославянские обереги, энергетические пирамидки от сглаза… Попадались, впрочем, и любопытные вещицы. То карта звездного неба в египетском стиле с автографом Верховного жреца Изиды, то серебряное зеркальце для медитаций…

Между оберегами разложены кислотно-яркие проспекты лечебных салонов. «Избавим от алкоголизма, табачной зависимости и прочих болезней!» (Разумеется, салоны, как один, принадлежат Грибушкину. Интересно, кто-нибудь еще в городе на эзотерике зарабатывает, или Петр Евгеньевич всех конкурентов с поля выкурил?).

Одним словом, сплошная веселуха, пир духа. И звенят в дыму индийских курильниц шаманские бубенцы северных манси…

Однако на толпу приглашенных журналистов магия «Ауропега» влияла как-то слабо. Акулы пера (а также кильки пера и спруты пера), укротители радиоволн и повелители телеэфира ахать при виде волшебных игрушек не желали.

А уж тем паче – лечиться от пагубной тяги к спиртному!

Бегло скользнув взглядом (или камерой) по развалам артефактов, чиркнув пару закорючек в блокноте, гости брали курс на столы с едой.

– О-о! О-о-о! О-о-о-о-о! Ну, это мы чичас.

На заветных столах млела телесно-розовая лососина, мерцала икра и дышало мясо. Космические россыпи колбас завивались вокруг золотых куч зверски расчлененных куриц. Подмигивали оливками и дразнились листиками петрушки сто сорок восемь разновидностей бутербродов, бродиков и бродищ. Салаты всех цветов радуги прятались в хрустале, неизведанные, как лунные кратеры.

Нетопырями носились официанты, груженые благоухающими мисками и блюдами. И повсюду, иезуитским намеком на полную тщету всех нарколечебниц г-на Грибушкина – бутылки, бутылки, бутылки. Поодиночке, тройками, рядами и повзводно.

Гвоздецкий стряхнул с ушей очередную лапшу ди-джея, набулькал рюмку и страдальчески сморщился. Водка называлась «Пять озёр».

Ну почему эти бизнес-свиньи вечно лезут своими пятачками в самое дорогое? На сигаретах, бутылках, спасибо хоть не на презервативах – всюду церковные купола, намеки на любовь и мечты. «Пять озёр», тьфу!

Мир, придуманный Аркашей, мир, о магии и приключениях которого он писал уже третью книгу, назывался Пятизерьем, в честь пяти волшебных озер. На их зеленых берегах жили маленькие фришки.

При всей журналистской язвительности ассоциировать собственные добрые мечты с водкой Аркаша не желал.

Он брезгливо отставил рюмку и выбрал другую бутылку. «Счастье волхва». Тоже – не торжество вкуса, но с похмелья потянет.

Фуршет набирал силу, булькал, чавкал и пенился. Известный всему городу двухметровый пузатый фотокор Мамичев суетился между столами, ссыпал в громадный пакет мясные пирожки. Девицы из рекламного журнала обсели жирного банкира и щебетали, не давая бедняге толком поковыряться в зубах. Пресс-секретарша губернатора, делая вид, что цедит шампанское, ледяным взглядом сканировала жрущую толпу, что-то просчитывала.

В общем, все буднично. Зря Аркашу томили тревожные предчувствия невероятного. Не было никакого гнолля под кухонным окном. Конечно, не было.

После четвертой рюмки Гвоздецкий наконец почувствовал, что неотвязная с того самого сна головная боль отпустила. Растаяла в воздухе, как дым после Огненного Шара, наколдованного рыжим магом Феййё. Чуть всех друзей не поджарил, тоже мне – мэтр!

Доедая жаркое, Аркаша разглядывал зал. Вон Симка беседует с самим Грибушкиным. Ох ты, мамочка моя, Муза пламенной сатиры, как нашему хозяину бала хорошо!

Здесь надо пояснить, что Петр Евгеньевич из кожи вон лез, формируя образ борца за народное счастье. Он не пил, не курил, занимался спортом и йогой, носил распахнутые кожанки и очень коротко стригся. При всем при том бизнесмен был комически очкаст и трагически невысок ростиком.

Но теперь, посреди скупленного им на корню журналистского бомонда, да рядом с Симкой (1 метр 60 сантиметров), Грибушкин смотрелся настоящим мужланом. Счастью его не было предела. Он цвел, сиял и даже, кажется, благоухал розами. Похлопывая по ладони свернутыми в трубочку листами с аркашкиной писаниной, хозяин фуршета разливался соловьем. Симка старательно хлопала глазами.

Сквозь гам тусовки до Гвоздецкого долетали обрывки грибушкинских откровений: эзотерическая культура… народная аура…бешеные бабки…

Странно, что Симка до сих пор еще не задала ни одного вопроса. Ведь такой, казалось бы, случай!

Аркашина приятельница славилась умением спрашивать невпопад. Ей ничего не стоило в секунду превратить собеседника любой степени заумности в полного идиота – и без малейшего умысла! Аркаша Симку знал со школы, она всегда такая была: любопытная и увлекающаяся. Вечно выставляла серьезных людей шутами. Но вовсе не со зла. Просто мысли у Симки были такие – прыгающие, а может, порхающие. В общем, зануды ее боялись.

Но Грибушкин пока не был близко знаком Симкой, и не понимал, какой опасности подвергается…

Постепенно Гвоздецкий начал тревожиться. Симка, слушая про такую интересную штуку как эзотерика, должна была уже десять раз перебить собеседника! А она – безучастно молчит. Что это с ней сегодня? И лицо…

– Да она же бледная, совсем зеленая! – ахнул Аркаша.

Симка схватилась за бок и упала.

По звонку самого Грибушкина «скорая» прибыла не через два часа, как обычно, а через пять минут. Гвоздецкий растолкал локтями толпу и напросился в сопровождающие. Отказать пролазе-журналисту, когда он очень хотел чего-то, удавалось немногим.

В залитом мертвенным светом обшарпанном приемном покое больницы Аркашу охватила тоска. Так и не пришедшую в сознание Симку озабоченные санитары увезли неведомо куда на дряхлой каталке, а Аркашу с собой не взяли. Он промаялся не меньше часа. В голову упорно лезли маги Школы Некромансер, выниматели душ из тел павших героев, зомби, замшелые надгробия с полустертыми именами…

Молодой доктор возник за плечом по-эльфийски бесшумно, Аркаша вздрогнул от его голоса. – Езжайте домой. Жена ваша в реанимации. – Она не жена, она коллега-Тем более, не сидите тут, все равно ничего не высидите. Телефон оставьте, если что – позвоним. – Что значит «если что»? Что с Симкой? – Пищевое отравление средней тяжести. Едите натощак всякую гадость, с химических заводов Детройта, под мясо замаскированную, а потом удивляетесь! Может быть, алкоголь усугубил. – Это от отравления, как подстреленные, падают? – У нее порок сердца, непростой случай, организм среагировал. Она у нас регулярно курс лечения проходила. – Да я знаю…

– А раз знаете, чему же удивляетесь? Порок – он при любой оказии себя проявить стремится, такая уж противная болячка. Вытащим. Езжайте домой. Завтра приходите. Или послезавтра.

– Во сколько? – крикнул Аркаша в уходящую спину. В унылых стенах приемного покоя голос загудел как в склепе.

– Часы приема передач с 15.00 до 17.30. Если будете Анатолия Францевича благодарить, коньяк не тащите – у него тоже сердце. Лучше конфеты, «Птичье молоко» он очень любит.

Потоптавшись на неприютной остановке, Гвоздецкий плюнул на экономию, и поймал машину. По дороге остановился у «Дома Еды» и купил конъяка – все равно теперь перезанимать!

Таксист давно уехал, а Аркаша все стоял перед подъездом. Он с трудом подавил желание поискать под кухонным окном – вдруг от щита гнолля отскочила заклепка? Но представил, как будет выглядеть, ползая на четвереньках вокруг помойки с бутылкой конъяка, ругнулся и отправился домой.

Спал Аркаша в эту ночь отвратительно – без снов, но и без отдыха. В следующую – еще хуже. А днем жил, как в полусне. Что-то врал на работе про большую статью, про долгий сбор информации, и под это дело часами бродил по парку. Шуршал листьями и ворошил в голове варианты, искал причину меланхолии. Причина не находилась.

Грибушкин остался доволен аркашиной статьей, почти не придирался, только заменил слово «хорошее» на «соответствующее всем стандартам качества в соответствии с федеральным законодательством учрежденным Роспотребнадзором». Сказал, что так красивее и для простого избирателя понятнее. Но Аркаша даже не фыркнул, он жил в полусне.

Разок съездил к Симке, привез яблок и осторожно спросил: не чувствует ли она чего-нибудь странного. Симка рассказала про бабушку, которая предсказывает, куда ударит молния.

Каждый вечер Гвоздецкий садился за компьютер и переписывал сцену боя в ущелье, у реки Прожорливого Василиска.

В первом варианте женщина- воин Тоури падала в пропасть, сраженная заклинанием толстенького мага. Впавший в ярость паладин Арборс рубил проклятого в мелкую капусту.

Во втором варианте гибли все, кроме мэтра Феййё. Рыжий маг, держа врага за шкирку над пропастью, выведал у него тайну родника живой воды и отправился в новую экспедицию – оживлять друзей.

В третьем выходила и вовсе полная околесица, никперумов всмятку. А бросить именно эту главу, выждать время – Аркаша не мог!

Луна, заглядывая в окошко, спрашивала: «Ну что? Написал?»

Капли из крана будили среди ночи: как-де-ла? на – пи- сал? как- де-ла?

На четвертом варианте Аркаша так вымотался, что уснул, упав носом в клавиатуру.

«… Берег Териблы – не самая плохая могилочка. – услышал он, засыпая, – Ааюшки, воришечки вы мои? Ладненько?»

Синий провал неба опрокинулся над Аркашей. Плети черного дыма скользили в нем, корчась, как неверные сны сумасшедшего. Они плыли в сторону главного хребта Сомбр, туда, где на немыслимой высоте сверкает ледяная пирамида пика Пэра Арчибальда. Ежевичник под скалой догорал, треск пожара ослабел, и слышно было, как внизу, в ущелье, вопят, перекрикивая шум реки, гнолли.

– ПРИЗРАК-УБИЙЦА! Тимп норгонг хтафатар… – заскрипел толстенький маг, поднимая ладошки.

Воины схватились за мечи. Черноволосая вскинула лук – и когда успела выхватить из футляра? Каплей ртути сверкнул наконечник стрелы. Но рыжий Фейё оказался проворнее. Он не шагнул, а перетек в вперед и широко раскинул руки. Красный крест его напряженного тела зачеркнул веселого толстячка.

– РАССЕЯНИЕ МАГИИ! – высоким птичьим голосом вскрикнул Фейё.

– Никто не двигается. Никто не говорит. Никто не мешает.

Сийнис почти прошептал, но если бы небо над Сомбрами заговорило – у него был бы такой же голос.

Арборс застыл с воздетым мечом. Стрела не прянула с тетивы. Тоури, вцепившись зубами в клинок своего меча, замерла статуей, глаза ее медленно наливались кровью.

На каменный пятачок невидимой тушей навалилась тишина. Ненормальная, волшебная тишина, в которой гаснут большие звуки и живут маленькие. Шум Териблы в ущелье умер, но слышен был топоток муравья, взбиравшегося по наколеннику Арборса. И пронизывая воздух, потусторонними иглами и загробными нитками сшивая пространство, бродили над полем Последнего Боя два голоса.

– Норгонг хтафатар рирровари рироа – скрипел толстячок-пришелец.

– Ди – норгонг а- хтафтар дара – равари, йер-рироа – айяя! – эхом вторил ему слабеющий с каждым словом голос Феййё. Волшебника колотила крупная дрожь.

Глупая птаха беспечно спланировала ему на плечо, коротко дернулась, и упала на камень безнадежно мертвым комочком. Пот капал с растопыренных пальцев Фейё, из уха на щеку скользнула струйка крови.

– Энсанба! – толстый визжал так, что закладывало уши.

– Энсанба-айяя! – шептал следом Красный маг. Сийнис черной бабочкой порхнул к нему, обхватил ладонями за шею. Вскинул лицо к белой монетке солнца.

– О Великая Ви Яс, Отрада сердца моего, Богатство души моей. дай ему каплю новой крови, дай ему каплю новой силы, дай ему горсточку стуков сердца, И НЕТ НАНЕСЕННЫХ РАН.

Пальцы лекаря замерцали радужными сполохами. Вставшие дыбом рыжие лохмы Феййё упали на плечи. Струйка крови со щеки исчезла, стертая незримой рукой.

– Неплохонько исполнил антизаклинаньице.

Толстяк сел на камень, вытирая ладонями пот с пухлых щек.

– Для мага твоего уровнёчка*, Фейё, очень даже замечательненько. Я всегда говорил Магистрату Кэста*, что в Ашеторийском университете неплохая школа магии. Скажите своему защитничку спасибочки, воришечки. Исхитрился жулик, не то пришлось бы вам помиратеньки. А в такую погодку и пять минуточек жизни – хорошенький подарочек.

Фейё вздрогнул и обвис на руках у Сийниса. – Руби его, ребята – прошептал он, и потерял сознание Бойцы спущенными с цепи псами рванулись в атаку. Стрела со звоном отскочила от невидимой преграды у самой переносицы толстого. Враг подпрыгнул мячиком – за пол-мига до того, как меч Арборса разломил камень, на котором он сидел. Клинок Тоури едва не чиркнул толстяка поперек спины, но зацепил край широкой щели в скале. Брызнули искры. Из щели посыпался визгливый, вперемешку с криками, хохот. – У-ух-ух-юй-юй-юй, лови его храбренькие воины! Держи его, болезного! – За ним!!! – в голосе Сийниса и не осталось и следа певучести. Лекарь метнулся к расщелине, размахивая кинжалом – За ним!!! Не дайте ему сосредоточиться! Если он выдаст еще одну чару, мы все уйдем из этого мира! Тоури по – бычьи вломилась в щель вслед за врагом. Сразу же раздался звон меча и вопль:-Хой-ор! Чтоб мне морком подавиться, здесь ледяная стенка! Ушел, разрази его Пятихарий*!Арборс втиснулся в расщелину и сразу выбрался обратно. – Что это, Сийнис? Куда он подевался? И откуда здесь лед в жаркий полдень? Я прежде не бывал в Сомбрах и не знаю нрава здешней природы. Скажи мне – так надо? – Ему- надо. Нам – нет. Неужели он в состоянии создавать СТЕНУ ЛЬДА? О Ви Яс, кого же они отрядили за нами в погоню? – Хватит тревожить богиню вопросиками, Сийнис. Пора воеватеньки. У обугленного обрыва, как ни в чем не бывало, стоял толстячок. Рядом с ним, на самом краю – черноволосая. Она застыла с кинжалом в руке, остановленная в яростном порыве. Неподвижная, как окрестные скалы. Солнце бликовало на кинжале у самого лица толстячка. Лицо это лучилось удовольствием. Левой рукой толстяк придерживал скованное неведомой силой тело девушки, слегка наклонив его в сторону ущелья. Фиолетовые глаза пленницы сверкали злыми слезами. – Понимаешь, о мудренький Сийнис, я все-таки успел немножечко сосредоточиться. Она, конечно, ловкая девчушка, но против чары ОЦЕПЕНЕНИЕ как-то юна годами. Так что, Арборс, и ты, Тоури, положите ваши железяки, аккуратненько, вон у того камешка. А ты Сийнис, не вздумай колдовством баловаться. Ручки держи вот так, чтобы я их видел, и ни словечечка. А то я ее нечаянно уроню вниз. Она ведь все чувствует, слышит и видит, только вот шевелиться никак не получается. – Ты посмеешь бросить в пропасть женщину, чародей?! – загремел Арборс – Не верю!!! Настоящий маг не опустится до такой низости! Честный поеди… – ИЛЛЮЗОРНАЯ СТЕНА – отстраненным голосом откликнулся толстячок, и забормотал неразборчиво. Арборс с боевым кличем бросился вперед, но последнее, ключевое слово уже каркнуло. Рыцарь налетел на невидимую преграду, сгоряча рубанул. С тем же успехом он мог рубить окрестные скалы. – Ты, Сийнис, главное, молчи – улыбнулся толстячок, пониже наклоняя тело девушки над обрывом. – Ни словечка без моего разрешеньица не говори. На вопросы отвечай сразу, но односложненько: «да», «нет». Я ведь могу любое лишнее движеньице твоих губок за колдовство принять. А эти пусть попрыгают, им полезненько. Арборс и Тоури яростно ощупывали пустой воздух, ища брешь в невидимой преграде. – Стеночка моя на то и Иллюзорная, хе-хе. Для боевого заклинаньица она, моя хорошая, не преградочка, а вот человечка не пропустит, нетушки… Кстати, Сийнис, РАСПОЗНАНИЕ ЛЖИ, я на эту поляночку наложил еще час назад. Вратеньки станешь – уроню вашу красоточку, не помилую. После первого же словечка неправды сразу и уроню, ни секундочки не подожду. Некогда мне разговорчики разговаривать, Магистр ждет. Да и тебе, клирику, негоже неправдочку говорить. А честненько ответишь, я мыслишками пораскину, да девочку и помилую, не стану убиватеньки. Это можно… Драконье Зеркало с вами?

– Ани – еле слышно ответил клирик.

– Охе-хи-хи-хи-хи! – закатился толстячок – Приятненько с эльфами воеватеньки, не соскучишься! Ой уморил! Понятливенький ты, Сийнис! Эльфийские обычаи соблюдаешь? Перед смертью на родном языке говоритеньки начал? Верненько понял – тебе и этим двум кровожадненьким живыми не уйти, а рыжий ваш и без моей помощи помиратеньки собрался. Но девочку пощадить можно, вроде вознагражденьица за правдивые ответики. С вами, значит, Зеркало. Славненько! У тебя?

– Риг.

– У Арборса?

– Риг.

– У рыжего Фе…эй-эй-эй!

Пока он изощрялся в остроумии, Фейё очнулся. Лежа ничком, рыжий маг приподнялся на локтях и что-то хрипло шептал. Толстенький тоже хотел колдовать, но мешало тело парализованной заложницы! Он проворно опустил её на самую кромку обрыва, прижал ногой, вскинул руки.

– РАССЕЯНИЕ МАГИИ!

И опоздал. С дрожащих пальцев Фейе прянул пучок синих молний. Иллюзорная стена полыхнула соломой, посыпались обломки. Тоури, рыча, нырнула в пылающий обвал, Арборс воздев меч к небесам – следом. Сийнис с треском разорвал черные одежды и воззвал тяжелым, как из бочки, басом:

– ГНЕВ БОГОВ!!!

Из хаоса голубого огня выкатился толстяк. Рукав халата набряк кровью, пухлое личико перекошено. Врезавшись в Сийниса, сшиб эльфа с ног, тяпнул мелкими зубками за острое ухо. Прервал страшное заклинание, отпрыгнул к вновь впавшему в забытье Фейе. Но из паутины молний призраками возмездия выступили Тоури и Арборс, массивные, неотвратимые.

– Ааааааааа! – визг толстячка хлестнул по ушам. Враг заметался по уступу, как хомяк в мышеловке – Не подходить!!! Не подходить!!! Брошу чару без подготовки! Побочный эффект*! Сам сдохну, но и вас!

Воины не слушали. Меч Арборса взмыл вверх.

– ПЕЛЕНА!!!!! – истошно заорало катящееся колбаской тело. Как из худого мешка посыпались тарабарские, непонятные уху честного воина, словечки-скороговорки.

– Юркий, подлец! Куда?! – возмутился Арборс, с лязгом поднимая забрало. Помогло слабо. Воздух стремительно серел, на глазах сгущался в студенистую кашу. Тоури неясной тенью метнулась наперехват врагу и сгинула в навалившемся тумане. Арборс уже не различал собственных рук. Шагнул наощупь, прислушался. Над роковым уступом, над ущельем, над окрестными хребтами, над всеми Сомбрами стояла перепуганная, мертвая тишина. Даже бурная Терибла перестала греметь в ущелье, гордую речку крепче чем лёд, сковал ужас.

– Ох, мама… – прозвучал справа осипший голос Тоури.

– Не может быть!!! Этого не может… Такого побочного эффекта не бывает… – взвигнул и осёкся за спиной тенорок толстяка.

Арборс гневно развернулся, хотел разрубить негодяя и выронил меч. В лицо ударило ураганным ветром. Туманную пелену сдуло первым порывом. Вихрь мчался и выл, бил, давил в грудь. На последнем Ашеторийском турнире Арборс стяжал славу, одной рукой удержав на цепи дикого быка, а тут упал на колени, не устоял. Мимо, как птицы, летели сорванные с гор камни. Только самих гор уже не было.

Вместо вершин, вместо летнего неба зиял бархатно-черный бездонный провал. В нем искрились звезды, и клубились дымные смерчи. Скомканным черным листом пролетело по ветру тело Сийниса. Арборс выбросил вперед руки, успел схватить эльфа и рухнул ничком. Глубоко вогнав углы наколенников, слился с камнем, надежно придавив чудом спасенного товарища. По воздуху неслись вырванные с корнем сосны, живые и мертвые животные, тучи пыли и сора.

– Жив?! – Арборс повернул лицо клирика к себе и чуть не отпустил. По грязным щекам эльфа лились слезы, глаза сияли нездешним огнем.

– Спасибо великая Ви Яс, благодарю тебя, Летящий Демиург… – захлебываясь шептал Сийнис.

– Ты лишился рассудка?! Очнись!

– ВРАТА!!! Я увидел ВРАТА МИРОВ!

– Что? Говори толком, или я откручу тебе голову!!! – и очумевший Арборс от души хлопнул эльфа по затылку латной рукавицей. Сийнис до крови прикусил губу, но глаза стали осмысленными.

– Это открылись ВРАТА, Арборс! Дверь в иные миры! Это великая магия, мечта, сон! Я думал, она существует лишь в легендах! Смотри же, смертный человек!

Арборс поднял глаза, и его нижняя челюсть стукнулась о нагрудник.

В недрах черного провала, посреди пляски свихнувшегося космоса, зияла гигантская трещина. В ней царил яркий день и вставали башни дивного города. По дороге к городским воротам белоснежный конь нес двух всадников – старика в широкополой шляпе и маленького не то гнома, не то брауни*, не разглядеть.

– Что это, Синийс? Кто они?

– Ты воочию видишь иной мир, Арборс. Это Средиземье, город Гондор. А всадник, если в старинный трактат «О природе эльфов» не вкралась ошибка … Всадника зовут Митрандир, серебряный странник. Он торопится спасти город, скоро здесь начнется большая война. О Демиург, я не умер, но вижу чужие миры…

Яркая вспышка ослепила обоих. Где-то рядом подвывал толстячок, но Арборсу уже не хотелось убивать гада. Грудь распирали восторг и страх. Голова сладко кружилась, виски ломило. Он кое-как проморгался и … на него несся сверкающий диск, громадный, как щит великана. В его полированной поверхности двигались темные тени. Арборс присмотрелся.

В потоках раскаленного воздуха дрожало над рыжей пустыней черное солнце, и брела толпа зверовидных существ с боевыми топорами.

– Это Дарксан, ужасный мир зачарованных дварфов.

Голос Сийниса дрогнул.

– Значит, он есть не только в сказках…

– Скажи лучше Сийн…

Громовой взрыв прервал Арборса. Все заволокло жарким дымом. Только всхлипывал в горячей тьме толстячок.

– Не может быть такого побочного эффекта, не может быть такого…

– Заткнись!!! – рявкнул Арборс, и словно в ответ ему пала лютая стужа.

Дым исчез, ветра как не бывало. В кристальном воздухе порхали хлопья снега. Вперемешку со снегом плавали бородатые ящерицы и красные мячики.

Арборс взглянул и не увидел под ногами земли.

Он стоял в небе, мимо плыли сырые облака. Справа небо пересекала прямая, будто проведенная кистью белая полоса, там что-то гудело. Далеко внизу виднелись скопища угловатых строений. По дорогам между ними ползали разноцветные жуки. Если волшебная сила сейчас отпустит, он, в доспехах, рухнет вниз с чудовищной высоты …

– Сийнис!!! – воин закричал так, что с нагрудника отскочила застежка. – Фейе!!!

Взвыл ураган, и Арборс вновь оказался на скалистом пятачке. Рядом лежал недвижный Сийнис. Проклятый толстячок полз на четвереньках к расщелине… и тут мир окончательно сошел с ума. Ветер наддал, у ближней скалы отломилась верхушка. Арборс подмял бесчувственного Сийниса и вжался в камень. Их медленно волокло к зияющему провалу, латы оставляли в камне глубокие борозды. Из носа пошла кровь. Шлем переклинило, стальной нашейник впился в горло. Арборс сорвал и отбросил шлем, который тут же как пушинку, всосало в хохочущую небесную дыру. Арборс и сам волокся к этой бездонной дыре, посылая проклятия всем и всему, разумеется, кроме Летящего Демиурга и Верховного Командора Ордена Звезды*.

Тряпичной куклой прокатилось и сгинуло за краем обрыва тело Фейе. Вихрь взметнул в воздух гнолля с мечом и так и не спасенную черноволосую подругу, и все погасло.

Очнулся Арборс от брани. Ругались на гнолльском, которого он не понимал. Попытался шевельнуться и понял, что крепко связан. На глаза давила повязка.

– Что это за побрехушеньки, а?

Услышав милый голосок, Арборс рванулся, но вязавший его свое дело знал.

– Быстренько покидали пленных в носилочки и поехали! И так времечка потеряли многонько….

Брань стихла. Взбудораженные гнолли подхватили носилки и трусцой пустились по узкой тропе вверх по ущелью. Итут зазвонил будильник.

За окном сыплет унылый дождь, а в палате у нас дым коромыслом. У Елены Прекрасной прием – явились сразу трое посетителей. Высокий с усиками – натуральный герой – любовник, только таблички с подписью не хватает. С ним бледный тип, похожий на макаронину, и дама. По всему видно, ровесница Елены – небось, в одном садике пустышку сосали..

Расположились на елениной кровати и шуршат гостинцами, усатый и бледный вперегонки сыплют шуточками. Елена снисходительно усмехается, но явно довольна.

Впрочем, усатый нет – нет, да и зыркнет в мою сторону. Все правильно, молодость – великая сила. Я моложе Прекрасной лет на пятнадцать, хотя кожа у нее матовая, как персик, глаза раненой лани, а такой роскошной пижамы у меня наверняка в жизни не будет.

Елена усиленно не замечает вылазок усатого, только вид у нее становится все ироничнее и кончик носа слегка подрагивает. Ох, припомнит она мне эти поглядки, и к гадалке ходить нечего.

А Любаня стушевалась. Куда бедняжке с ее простецким чувством юмора в этой утонченной компании.

Из палаты выползать жутко не хочется. Кашка вчера притащил стопку старых журналов, я еще и половины не просмотрела. Но Елена дарит меня таким свирепым взглядом…. нет, лучше временно покинуть спорную территорию.

В обшарпанном коридоре пусто. До вечерних капельниц еще далеко, и медсестры, пользуясь перерывом, смотрят телевизор в ординаторской. Длинные лампы под потолком помаргивают, и у меня начинают привычно чесаться глаза. Я совсем не переношу этот белый, режущий, какой – то неживой свет. Хотя Елена Прекрасная говорит, что такие лампы гораздо экономичней обычных, которые «грушками». Наверное, поэтому их и используют в больнице.

Из соседней палаты голоса, у бабы Веры тоже посетители.

– Эй, вы кто такие? – шумит старуха. – а дочек моих куды подевали?

– Мама, да это же мы и есть, – убеждают несчастные дочки.

Хитрая эта баба Вера, никогда не поймешь – то ли у нее впрямь извилины в голове спутались и периодически сбой дают, то ли просто для смеху придуривается. Утром она была добрая, всех угощала вяленой чехонью, подношением старшего зятя. Обидно, я ведь надеялась посидеть часок у бабы Веры.

Но куда же, все-таки, мне деваться?

Я добрела до конца коридора и уткнулась в запертую дверь блока реанимации. За ней отдельный маленький мир – три палаты и своя крохотная ординаторская, я в реанимации дважды лежала и знаю.

Первый раз – когда переволновалась на экзаменах в универ. На бюджетное место я тогда все – таки поступила, зато загремела в больницу на целый месяц. Ольге с Сергеем пришлось ехать на море без меня. Это был удар – на настоящем курорте я была в таком глубоком детстве, что совершенно ничего не помнила, и мне ужасно хотелось увидеть море. Не по телевизору и не на картинке – живое и соленое.

Впрочем, Анатолий Францевич, главный доктор отделения реанимации, мне скоро объяснил, что на юге таким, как я, не климат. Отдыхать следует в умеренных широтах, перенапрягаться, волноваться и курить тоже не рекомендуется.

Я честно исполняла все, что Анатолий Францевич мне написал в карточке, и за пять лет учебы в реанимацию не попала ни разу. Правда, лежать в больнице так и так приходилось – каждой зимой по две недели. Для профилактики. Всего обиднее, что половина этой профилактики обычно падала как раз на каникулы, но тут уж ничего поделать было нельзя.

Зато диплом я ухитрилась сдать без лишних волнений, даже в боку не закололо ни разу. Мне уже начинало казаться, что жизнь наладилась. Я наконец съездила посмотреть море – правда, северное, Балтийское, но нам, хроникам, капризничать не приходится.

И работу нашла довольно легко – тут Кашка помог, порекомендовал меня своему редактору.

Младший менеджер отдела рекламы – одно название чего стоит, правда, зарплата исключительно сдельная. В первый месяц я заработала столько, что пришлось занимать денег у Кашки и питаться «роллтоном». На второй дело понемножку пошло, я «раскрутила» на рекламу три автомойки и две парикмахерские. В одной парикмахерской делали вдобавок татуировки, она считалась элитной и отвалила за объявления в полтора раза больше.

Потом на горизонте замаячили выборы, и появился мой Большой Клиент. Основатель и глава фонда «Ауропег», владелец салона релакс-артефактов (Красновражская, 16, за площадью Героев-Полярников сразу налево), депутат областной думы от Красновражского района Петр Евгеньевич Грибушкин. Не знаю почему, но Петр Евгеньевич страстно желал быть избранным в думу повторно, париться на заседаниях и принимать мутные законопроекты. Все-таки странные люди эти бизнесмены.

По совету старшего менеджера Леры я предложила Петру Евгеньевичу провести предвыборную агитацию еще и в Закопанском районе, мы начали работать.

И надо же мне было пойти на этот дурацкий фуршет! Тем более, после «роллтоновой» диеты.

К счастью, в реанимации на сей раз меня продержали всего сутки, но две дополнительные недели в отделении я себе обеспечила. Не знаешь, где хуже – в боксе, по крайней мере, Елены не было. У нее какой – то врожденный шум в сердце, штука неприятная, но никак не смертельная.

Сзади зацокали каблучки – медсестра Наташа из реанимации.

– Серафима, привет, чего кислая бродишь?

– Так, просто гуляю. Там к Елене посетители, полная палата народа.

– Понятно. Ладно, не бери в голову. Пошли лучше, чайку попьем! Анатолий Францевич на конференции, я сегодня одна на хозяйстве!

Анатолий Францевич запросто достает макушкой до притолоки и очки у него, как у Пьера Безухова. Он замечательный врач и очень внимателен к пациентам. Настоящий Айболит из сказки. Но присутствие посторонней больной в блоке реанимации он бы не одобрил, я уверена.

В ординаторской блока уютно, почти как в домашней квартире. Мебель не белая больничная, а самая простецкая. На потертом диване отсыпаются дежурные врачи, когда им приходится торчать в отделении несколько смен подряд. Такое обычно бывает в праздники.

Наташа вытащила на стол вскрытую коробку конфет «Элегия».

– Жалко, что торт кончился. Вчера нас Николай Саныч угощал, на день варенья. Кофе не предлагаю, нечего облизываться. Вот тебе чай с бергамотом!

А я и не заметила, что верчу в руках банку растворимого кофе.

– Это я машинально. На самом деле давно отвыкла, чай даже лучше.

Тихо у вас сегодня. Того алкоголика увезли?

– Вчера еще. Еле сбагрили в наркологию. Синий весь, не успели откачать – буянить начал, чуть весь бокс не разнес! Хорошо, что Францевич у нас могучий мужчина, а то хоть беги! А не принять не имеем права.

Наташа зевнула.

– В общем, тяжелое дежурство, ночью сегодня чего было – дурдом! Короче, ты меня извини, но я кофейку дерну. Двойного, а то глаза сами закрываются.

– А что, ночью кому плохо было?

– Сперва дедулю из 2-го пульмонологического доставили, повторника. Не успели с ним разобраться – девчонку на «скорой» привезли. Представляешь, с шестого этажа сиганула! Молоденькая совсем, а туда же….

Медсестра добавила в стакан третью ложечку кофе и задумалась.

– Или еще подложить?

– С ума сошла!

– Ерунда, он же растворимый! Главное – вовремя расслабиться. Кстати, ты на свою соседку не обращай внимания. Я таких баб знаю – зависть ее давит. Она и на меня знаешь, как зыркает! Даже Францевичу права качать пыталась, я сама слышала. Мол, медсестры в больнице должны одеваться прилично, не как на панели! Вобла сушеная! У самой ни сзади, ни спереди – вот и шипит.

Я вздохнула. У Наташи по части выпуклостей фигуры все в полном порядке, рядом с ней половина участниц шоу «Мисс мира» покажутся гладильными досками. Тут я Елену даже где-то понимаю.

Но Наташа вдобавок еще и тактичная, на мой вздох среагировала немедленно.

– Ты, Серафима, не вздыхай, не в фигуре счастье. Вон, та девчонка, что из окна сиганула, красотка, каких поискать. Все при ней, а поди ж ты. Из-за парня, как пить дать. Вот ведь дуры мы, девки!

– Она сильно разбилась?

– Отшибла все, чего можно, но переломов нет, вот что странно. Видать, на клумбу грохнулась. Пока ее к нам привезли, она уж не дышала, повезло ей, что Францевич дежурил.

Да, похоже доктору Айболиту удалось совершить очередное чудо. Я не успела подумать, как язык сам повернулся.

– Можно на нее посмотреть?

– Не положено! – отрубила Наташа и засмеялась, – ладно уж. Только одним глазком!

Знакомая палата со специальными кроватями сверкала чистотой. На кровати у окна я разглядела копну черных волос, из-под простыни полоска смуглой кожи, какого-то зеленоватого, видно от бледности, оттенка.

Я отодвинулась.

– Ну, поглядела?

– Ага. Я пойду?

– Чего, по Елене соскучилась? – Наташа фыркнула, – я что подумала, Серафима, ты часок тут в ординаторской не посидишь?

– А можно?

– Журналы вон погляди. А я сосну немного, не то не доживу до вечера. Францевич раньше семи все равно не появится. Ты в палаты поглядывай, если что – сразу буди.

Наташа бухнулась на диван и почти сразу же засвистела носом. Когда человек так дышит, значит, заснул крепко. Но я на всякий случай еще выждала минут пять.

Сама не знаю, почему меня так тянуло еще раз посмотреть на новенькую. Обычная девчонка, ну подумаешь, сдуру из окна сиганула. Может, она и вообще не прыгала, а просто нечаянно навернулась.

Успокаивая совесть тем, что Наташа ведь просила за больными приглядывать, я выскользнула из ординаторской. Заглянула сперва в мужскую палату, к дедушке – повторнику. Старик спал, и я, уже с успокоенной совестью, открыла соседнюю дверь. И сразу поняла – что-то изменилось.

В палате стоял неуловимый запах тревоги, так бывает, когда рано утром опаздываешь на поезд, а автобус где-то застрял, и такси нигде не видно. Потом до меня дошло, что больше не слышно неровного дыхания больной. Неужели померла?!

Сердце провалилось в пятки – надо скорей бежать за Наташей, а ноги как приросли к полу.

С перепугу я чуть было сама не брякнулась на пол, и в тот же момент сообразила, что больная просто укуталась с головой одеялом. Только хохолок черных волос снаружи торчит.

– Фу! Значит, живая – а то как бы сама закуталась.

Стараясь не шлепать тапками, я подкралась поближе.

Ну конечно. Дышит она, вон одеяло немного приподнимается. Наверное, у нее теперь боязнь открытого пространства, как ее, агорафобия. Еще бы, после полета с шестого – то этажа. И как можно на такое решится, ужас просто. Наташа говорит, что девушка нормальная, не обколотая. Наверное, действительно из-за любви.

Я высоты боюсь, и никогда бы не выбрала такой ужасный способ, уж лучше под машину броситься. Как Анна Каренина. Правда Каренина предпочла паровоз, но это просто потому, что автомобилей в ее эпоху не было. Не под пролетку же кидаться. Кстати, меня однажды именно телегой чуть было не задавило – и ничего, даже испугаться толком не успела.

Я тогда просто хотела угостить лошадь сухариком, ну и выскочила на дорогу прямо ей под копыта. Несчастная белая лошадь шарахнулась в оглоблях, бедняжке совсем не хотелось никого давить, а бабка-возница обозвала меня отчаянной.

На самом деле отчаянной я сроду не была, просто для меня лошадь, даже во что-то там запряженная – никакое не транспортное средство, а добрый большой зверь с бархатными губами. И бояться, что он тебя задавит… это абсурдно!

Внезапно я поняла, что за мной наблюдают. В щелку одеяла сверкнул круглый испуганный глаз.

На всякий случай пригладила волосы – может, мой встрепанный вид пугает больную?

Волосы у меня густые и непослушные, никакая укладка их не берет, и я давно махнула рукой на свою голову. Иногда даже забываю по утрам провести по волосам расческой.

– Ты кто?

Вопрос прозвучал, как щелчок затвора, я аж подпрыгнула.

– Ну…я Серафима. Симка. В соседнем отделении лежу. Медсестра попросила за тобой приглядеть, вот я и заглянула. Тебе что-нибудь нужно? Может, попить принести?

– Кто тебя подослал?

– В смысле? Я ж говорю, медсестра.

– Ты врешь! – Одеяло отлетело в сторону, больная рывком привстала в постели. Волосы дыбом, как у солиста любимой группы Нинки Крупиной «Tokio Hotel», как, бишь, его зовут? Билл Какой-то там…Вспомнила – Каулитц!

– Где они, говори! – прошипела черноволосая. Может, она и впрямь…того?

На всякий случай я постаралась улыбнуться поприветливей.

– Врачи, что ли? Так нету их. Анатолий Францевич на конференции, а наша завотделения в своем кабинете.

И тут я догадалась. Она же, небось, ничего не помнит, не понимает, где очутилась!

– Ты в больнице, в реанимации, понимаешь? Тебя сегодня ночью привезли, разбитую. А про кого это ты… погоди, так ты, выходит, не сама из окошка выпала? Тебя вытолкнули?! Верно?!

Я мгновенно представила, как это происходило – ночь, преступники взломали замок и обшаривают квартиру, и в этот момент входит хозяйка. Она только что вернулась из другого города, из командировки. Она слишком поздно понимает, что происходит, кидается к двери…поздно! Здоровенный громила в черном чулке хватает ее и, как пушинку, швыряет вниз! Звенят выбитые стекла… Кашка Гвоздецкий, если бы опустился до сочинения детективов, описал бы все именно так! Жаль, что он презирает криминальный жанр и пишет только фантастику.

Девушка перестала сверлить меня яростным взглядом, откинулась на подушке.

– Кажется, ты не врешь. Ладно, это уже легче. Но все равно плохо…мне надо отсюда уходить. Ты можешь принести мою одежду?

– Здесь реанимация, – я старалась говорить медленно и четко, чтоб девушка поняла. А то у нее от удара, наверное, все мысли спутались. – тебя доставили почти мертвую, Анатолий Францевич полночи с тобой возился. Он отличный врач, другой бы тебя не «вытащил». И уходить тебе сейчас нельзя, ты помереть можешь, дурная.

Не бойся, надолго тебя здесь не оставят – приведут в норму и сразу в обычную палату.

– Ты не понимаешь…

Новенькая мрачно оглядела стены палаты со сверкающими металлическими держателями для капельниц и баллончиками кислородных аппаратов, две незастеленные кровати, белую этажерку с больничными «утками».

Глаза у нее странного разреза, чуть приподнятые к вискам. Сказать бы – как у восточной красавицы, но не бывает на Востоке глаз такого глубокого лилового оттенка. Разве что где-нибудь на Таити.

Действительно, потрясающе красивая девчонка! Таких в наших краях не делают, явно приезжая…кстати, и говорит с заметным акцентом.

– Как тебя зовут? Ты, вообще, откуда приехала?

Девушка слегка вздрогнула.

– С чего ты взяла, что я не отсюда? Я здесь живу…жила.

– Мало ли, кто где жил. У нас на соседней улице вон полная общага индусов, живут, но они ж все равно не местные. Впрочем, не хочешь – не говори, я просто спросила. Так как тебя звать?

– Гериа…вернее, Гелия.

– Красивое имя! Ты из Азербайджана?

– Да. Из Азервай… оттуда. Я тебе, пожалуй, кое-что расскажу. Мне здесь оставаться нельзя, вообще в вашей больнице нельзя, понимаешь? Я должна скрыться.

– Ага, поняла. Ты от кого – то убегаешь. Ты из окна выпрыгнула, спасаясь от преследования! Между прочим, не лучший способ спастись – с шестого-то этажа. Может, ты богатая наследница или тебе в руки попал секрет, за которым охотится мафия?

– Мафия? Такого домена я не знаю. Во всяком случае, у него ко мне претензий быть не может.

Я выпучила на Гелию глаза. Она что, совсем шуток не понимает? Судя по всему – нет.

– Ни с какого этажа я не прыгала, это случайно получилось. Вот что, Се…Сим – ка.

Теперь уже подпрыгнула я. Откуда эта знает, как зовут меня добрые коллеги на работе, когда им взбредает фантазия пошутить? Дружески. Сим – ка, сим – карта. По уму, надо бы не обращать внимания, но я каждый раз заново обижаюсь.

– Что-то неправильно? Извини, у тебя очень трудное имя. – быстро сказала Гелия. И до меня с опозданием дошло, что она просто споткнулась посреди слова. Видимо в местах, откуда она родом, таких имен не бывает.

– Все в порядке, проехали. Что ты хочешь? Только имей в виду, одежду не принесу. Наташу подводить не могу, да и тебя жалко. Хоть ты и не понимаешь.

– Но ты знаешь, куда одежду убрали? Одну вещь мне там поискать можешь? У меня с собой должна быть сумка, небольшая, на ремне. Серая, с вышивкой. Поищи, очень тебя прошу. Если она потерялась, я просто не знаю, что будет! Это очень важно! Или скажи где искать, я сама!

Я испугалась что Гелия сейчас начнет вылезать из кровати, брякнется, расшибется еще сильней. В конце концов, я же за ней приглядываю, почему бы не выполнить просьбу больного человека?

Когда я впервые валялась в этой самой комнате, мне на третий день жутко захотелось лимона. Ну просто до слез захотелось! Мне этот лимон даже снился. А принести было некому.

Домашнюю одежду больных, если ее не забрали родственники, убирают в кладовку, сразу за ординаторской. Там же висят запасные халаты и фартуки и хранится белье.

Вещички Гелии все уместились на одной полке металлической тумбочки, жалкая сиротская кучка. Сперва я решила, что никакой сумки нет, но тут заметила торчащий тряпичный ремень. Сумка была – но абсолютно пустая. Для верности я ее даже потрясла – нет, ничего не выпадает.

Вот незадача, как бы не пришлось звать Наташу. Если Гелия увидит, что драгоценное содержимое пропало… интересно, куда оно могло деться? Может, вывалилось при падении с шестого этажа?

Гелия бросилась на сумку, как коршун.

– Спасибо, Сим-ка!

– Да не за что. Ничего, что пустая? Я смотрела – вроде там ничего не валяется, не выпадало.

По лицу Гелии скользнула улыбка.

– Ничего. Ничего что пустая. – она погладила сумку рукой, – расскажи мне про эту лечебницу. Ты здесь ведь давно лежишь? Сюда с улицы пройти можно, или дверь охраняется? А входов сколько? И ночью стерегут?

Можно было подумать, что она собралась бежать из отделения этой же ночью. Странная девушка, и говорит странно. Я хотела спросить, кого она так боится, но тут в стекло ударилось тяжелое тело. Раз, другой. Схлопали крылья. Даже я вздрогнула. А Гелия… одеяло отлетело на пол. Гелия взвилась, как на пружине, в руке – здоровенный нож. Похожие у мясников на рынке, только этот еще длиннее и никелированный.

Я не успела даже взвизнуть. У самого моего носа сверкнуло и свистнуло. Я зажала уши – сейчас окно разлетится вдребезги… но, на мое счастье, кровати в боксе делали профессионалы. Как раз на такой случай!

Забинтованная ступня Гелии зацепилась за вентиль подъемного механизма. Нож чиркнул, половина занавески, срезанная, как бритвой, скользнула с подоконника. Голова Гелии стукнулась об пол.

Она очнулась после второго стакана воды в лицо. То, что я сначала приняла за нож, торчало тут же, в полу. Тронуть его витую рукоять я не решилась.

Если дотронусь, а он окажется настоящим – прощай, нормальная жизнь. Придется двигать в психушку, следом за Гелией. Никогда не знала, что сумасшествие заразно, может это новый вирус какой? Тогда понятно, почему девушка упала с высоты. Бедняжка.

– Где они?

– А, очнулась…

– Где они? Я видела – это стража Кеста! Это их посланцы! Дрессированные гарпии!

– Послушай, ну какая стража, о чем ты? Здесь же не Древняя Греция, у нас гарпиям* холодно. Давай, я тебе на кровать залезть помогу. Только не ори, а то медсестра проснется, увидит, что ты тут натворила, и в психушку упекут. Оно тебе надо?

– Неправда! Они ломились в окно!

– Это голуби, вон, гляди. Они тут все время ошиваются, на карнизе. Наверное, кто-то из больных прикормил, теперь не отвадишь. Жирные, бухаются, как попало, и как до сих пор стекло не высадили!

Гелия что – то пробормотала сквозь зубы, оттолкнула меня и молча взобралась на постель. Щеки у нее слегка покраснели. Значит, не совсем она сумасшедшая, раз стыдится.

Что-то холодное коснулось колена.

Три красных камня на сложной формы рукояти. Блестящее ртутью лезвие с желобком. Посредине штука как её… гарда, как в фильме про трех мушкетеров.

Он все еще есть, да что ж это такое! Может, плюнуть через левое плечо?

– Меч подай мне, пожалуйста. – попросила Гелия, – не бойся, он не зачарованный.

Час от часу не легче! Я двумя руками взялась за ребристую рукоять, потянула, и полуметровое лезвие выскочило из пола легко, будто из куска масла.

– Спасибо. – Гелия открыла принесенную мной из кладовки сумочку и хладнокровно сунула туда меч. Я ожидала, что лезвие пропорет ткань насквозь, оно никак не могло поместиться в сумке. Но оно поместилось. Я обалдело потрогала сумку. Пустая.

Может быть, Гелия – гипнотизерка? И не было никакого меча, никто не выпрыгивал из кровати?

Я посмотрела на лужу воды на полу. И занавеска, как ни крути, разрублена. Ничего не понимаю!

– Сим-ка, не удивляйся.

– Ты считаешь? – мне внезапно захотелось уйти, терпеть не могу, когда на мне опробуют фокусы. – Пожалуй, мне пора. Сейчас только пол подотру, а то Наташа заругается.

– Подожди! Я сейчас объясню.

– Ага. Про гарпий. Спасибо, не надо.

– Если хочешь, я покажу. Не веришь? Тогда посмотри сама! Я вообще отвернусь, под одеяло спрячусь! Ну?

– Ну…

Гелия запустила руку в пустую сумку и вытащила … не меч. Овальный, величиной с детскую ладошку желтовато-прозрачный медальон на шнурке.

– Приложи его к окну и смотри.

Пожав плечами, я взяла медальон. На ощупь он оказался теплым, и сделан из непонятного материала. Не стекло, не пластмасса.

Медальон прилип к окну, словно намазанный клеем. Я хотела сдернуть его за шнурок, но не успела.

Треугольная массивная крыша военного госпиталя, торчащая над верхушками больничного сквера, стремительно изменялась. Косые скаты на глазах трескались, вспучивались шипами, словно шкура дракона, перепуганные голуби в панике стартовали с них в разные стороны и метались вокруг черными точками. Крыша в последний раз дрогнула и раскололась надвое, из ее центра вырастала иглами шпилей исполинская башня. Верхний, увенчанный золотым языком длинного знамени, насквозь проколол облако и затерялся в открывшейся вдруг синеве. Черные птицы по – прежнему описывали круги, и я внезапно поняла, что никакие это не голуби!

У этих существ были звериные лапы и длинные, не птичьи, туловища.

Золотистый свет медальона затопил всю створку окна, и казалось, я сама стою на высокой башне, и впереди на много километров раскрывается сказочный вид.

– Серафима, что такое? Я же просила присмотреть! Дедуся весь звонок оборвал, судно просит!

От неожиданности я дернулась, медальон со щелчком упал на подоконник.

– Н-ничего… извини, Наташа, Гелию голуби беспокоили, я их пыталась прогнать.

Я отвела глаза лишь на миг, взглянуть на Наташу. А когда повернулась – сияющей башни не было. Над серой крышей госпиталя плыли рваные, как тряпье, тучи. Из них сеялся ранний сентябрьский, смешанный с дождем снег.

Наташа слегка поворчала, особенно когда увидала на полу лужу, и велела мне убрать и отправляться восвояси.

– Помощница. Разве можно человеку после такой травмы стакан в руки давать! Надо было самой ее напоить! А голуби эти и впрямь достали!

Перед тем, как выскользнуть за дверь, я все же успела спросить Гелию.

– Что это было? Где это?

– Башня Пернатый Лев. На море Делибр, в Пятизерье.

Я вернулась в свою унылую, как барак, палату, хлопнулась на кровать и уставилась в стену. Где-то вдалеке, в параллельном просторанстве, о чем-то злословили соседки; по коридору прокатила, дребезжа, тележка с ужином, дежурная медсестра принесла лекарства. Мое время остановилось. На стенах мышиного цвета я продолжала видеть сказочную башню.

Это действительно – было.

Елена Прекрасная положила журнал на тумбочку, щелкнула выключателем. В темноте шум дождя за стеклами сразу сделался сильней, отдельные капли громко стукали по карнизу, как будто просились войти.

Интересно, как там Гелия? Если она голубя приняла Бог знает за кого, то сейчас, в темноте, запросто решит, что кто-то скребется к ней в окошко. Ерунда, конечно…

По карнизу забарабанило сильнее, и мне вдруг показалось, что это действительно не дождь. Звук был неправильный.

С перепугу спина прилипла к постели, сердце колотилось, как бешеное. Скорей прекратить выдумывать! Еще немного, и я, пожалуй, окажусь опять в боксе, на соседней кровати с Гелией.

Медленно – медленно повернуть к окну голову. Никого.

Тогда я отогнула занавеску и посмотрела. Влажная чернота и ничего больше, только видно, как внизу в свете дворового фонаря мелкими искрами сеется дождь.

За спиной, в душной темноте палаты, всхрапнула Любаня. Вот у кого сон всегда здоровый и крепкий, даже завидно. Дома я бы сейчас зажгла лампу и читала, пока нервы не успокоятся, но здесь это не прокатит. Любаню из пушки не разбудишь, но Елена Прекрасная непременно проснется и начнет возмущаться.

Я накинула халат и прикрыла за собой дверь палаты. Если встречу сестру, скажу, что не спится, можно будет таблетку попросить. А если нет… вдруг повезет и удастся проскользнуть незаметно в бокс, проведать, как там Гелия. Сейчас я верила на всю катушку – ей действительно грозит опасность.

Когда днём Наташа прогнала меня в палату, я не успела об этом подумать. До самого ужина перед глазами стояло то, что я успела увидеть за короткие полминуты.

Башня Пернатый Лев – сказала Гелия. Но ведь так не может быть, не бывает! Гелия обманула меня, это самый натуральный гипноз.

Когда в коридоре забрякала тележка с ужином и санитарка Зинаида выдала мне тарелку вечной рисовой запеканки, облитой бледным столовским киселем, я окончательно утвердилась в этой мысли. Сразу сделалось так плохо и обидно, хоть плачь, и я решила, что знать не знаю никакой Гелии, пусть ее пудрит мозги кому – то другому, только не мне. Ну невозможно поверить в то, чего не бывает!

Но теперь, ночью, в заснувшем отделении – кстати, как странно пуст освещенный лампами коридор, под шелест дождя за окнами…

– Куды наладилась – то, Серафима?

От неожиданности я подпрыгнула и коленкой врезалась в стоящие у стены носилки – каталку.

– Ты что, Ерофеич? Разве можно так пугать, из стен выскакивать? У нас же сердечное отделение!

– А ты меня, Серафима, уму – разуму не учи, я здеся без малого полторы сотни годов порядки блюду! Опять же – ты девка крепкая, Францевич вон давеча баил, процесс твой на ремиссию пошел. Никуды твое сердце не денется.

– Правда? – я сразу забыла сердиться на Ерофеича. Если Анатолий Францевич сказал, значит, я действительно могу поправиться совсем. – Ты точно слышал? Кому это он говорил, заведующей?

Ерофеич кивнул и напыжился, важно заложив шестипалые косматые ладони в карманы полосатой пижамы. Как всякий нормальный домовой, он старается соблюдать униформу родного учреждения, и его запросто можно принять за очень низкорослого пациента.

Ростом Ерофеич не выше больничной тумбочки, и такой же квадратный, а руки у него не по-человечьи длинные, почти до колен. Вдобавок он густо зарос черным волосом, из кудлатой бороды торчит только пупырчатый нос, похожий на сморщенный баклажан, да блестят диковатой зеленью маленькие глазки. Строго говоря, Ерофеич не совсем домовой, он больничный и живет здесь уже сто пятьдесят лет. С тех самых пор, когда городской меценат и вольнодумец граф Стогоцкий вздумал вложить остатки состояния в постройку больницы для купцов, мещан и прочих лиц недворянского сословия.

Все это Ерофеич рассказал мне про себя сам, но не думаю, что много наврал. Разве что слегка приукрасил свою биографию: может, он и не был знаком с самим Стогоцким, а прижился в больнице как – нибудь потом, самостоятельно. Но сути дела это ведь не меняет.

Ерофеич бочком привскочил на каталку.

– Ты мне верь – ежели Францевич сказал, дело верное. Наипервейший доктор, вперед него только Иоганн Августыч был, но уж тот одно слово – профессор! При последнем государе императоре, как в отставку выходил, персональный пенсион получил за заслуги!

С Ерофеичем я познакомилась, когда лежала «на профилактике» на третьем курсе. В конце коридора есть маленькая рекреация, там стоит громадный холодильник, в котором больные хранят колбасу, сыр и прочие фрукты, туда свозят временно ненужные каталки, там, на широкой батарее, пациентки отделения ночами сушат бельишко. Вообще стирать и сушить в отделении не положено, сестра-хозяйка днем зорко следит, чтоб никто не нарушал распорядок, хотя когда-то комната- сушилка на этаже работала. Но сейчас она стабильно заперта, и ключ потерян, говорят, якобы, СЭС запретила частные постирушки, как антигигиеничные.

Я шла взять из холодильника пирожки с капустой, но вместо них обнаружила Ерофеича. Он как раз снимал пробу с чьей-то сметаны.

Так мы и познакомились. Ерофеич тогда страшно обиделся. Домовым не положено знаться с людьми, и вообще, нормальный человек домовых не замечает. Домовые, если их застают врасплох, отводят людям глаза, или прикидываются кем-то другим, например, собакой. Ерофеич обычно притворяется пациентом или тумбочкой, и ни врачи, ни медсестры ничего не подозревают. Может быть некоторые больные, из тех, кто вроде меня, часто лежит в отделении, иногда и начинают видеть Ерофеича, как он есть. Естественно, что они никому про это не говорят.

Даже Кашка Гвоздецкий, когда я ему попыталась однажды рассказать про больничного, поднял меня на смех.

– Ты мне, Серафима, вот чего обскажи. – прогудел Ерофеич, болтая шлепанцами. Я сморгнула, на миг мне померещилось, что на ногах больничного черные сапоги с подковками, – Ежели валюту в рубли перегонять, оно как выйдет?

– У тебя есть валюта?

– Откуль? Так, с мужиками в курилке баили, ну и спор вышел. Прежние-то, царские целковые не в пример дороже стоили. А нонче? Вовсе чудно мне. Ну – ко, сочти – ежели энтих «зеленых» пяток – нашенских сколько выйдет?

Пожав плечами, я ответила.

– Только учти, я говорю примерно, курс доллара меняется!

– Ниче, потянет! Ишь, а я думал, брешут…

Он соскочил с каталки и пошаркал за мной, продолжая бубнить под нос.

– Да, оскудела валюта расейская, то ли дело при государях – императорах! Возьмешь, бывалоча, рупь серебряный, сразу видно – маешь вещь! А ноне че – бумажки!

В конце коридора я затормозила. Мне отчего-то не хотелось, чтоб Ерофеич знал, что я иду в отделение реанимации. Хоть бы он куда – нибудь убрался! Прилип, как банный лист, может, еще чего спросить хочет?

– Ты, Серафима, никак обратно в бокс проситься решила? – спросил Ерофеич, и я опять чуть не подпрыгнула. Откуда он догадался?

– Знаю, знаю, допекли тебя соседушки, – ехидно хихикнул больничный и я перевела дух. Ничего он не знает, просто вредничает.

Я свернула в нишу к холодильнику и нашарила пакет с кефиром. Пить мне не хотелось совершенно.

– Угощайся, Ерофеич.

– И-и, Серафима, я уж сметанки поел, на что мне твой кефир сиротский! В мое время, ежели бы кто такой продукт в лавке выставил, мужики в два счета бока бы намяли!

Больничный состроил мне рожу и пропал в противоположной стенке. Как бы узнать, на самом деле ушел или ошивается где – то рядом, например, за батареей? Я все-таки выпила кефир, прошлась как бы невзначай до дверей бокса и спокойненько двинулась обратно. За дверью слышался голос Анатолия Францевича, он говорил по телефону. Значит не спит, и в отделение незаметно не проникнешь. Но зато и никто другой туда не заберется, Францевич за ночь не один раз своих больных проверяет, он и спит-то вполглаза. На эту ночь Гелия точно в безопасности, и я могу спокойно вернуться в палату. А там – посмотрим.

Утром медсестре Элеоноре пришлось будить меня, чтобы выдать градусник. В больнице, как и положено казенному учреждению, железные правила распорядка. «Лежачий» ты или «ходячий», но температуру меряешь за час до завтрака, капельницы ставят в 11 дня, а снотворное тем, у кого проблемы со сном, положено принимать вечером без четверти десять. Если больной спит – его разбудят, чтобы он мог проглотить таблетку. Конечно, среди медсестер есть разгильдяйки, которые просто кладут лекарство на тумбочку, но Элеонора не из таких. Она твердой рукой потрясла меня за плечо и ткнула мне под мышку градусник.

– Ночами спать надо, тогда просыпаться вовремя будете! Вот моду взяли, по коридорам шастать, только и дела дежурной смотреть за всякими. Пускай сиделку персональную нанимают, раз у бабки мозгов нет! И я же еще крайняя, меня же еще премии лишат из-за этой коровы! Уйду в поликлинику, все надоело!

Гневно фыркнув, Элеонора вылетела из палаты. Спросонок я едва сообразила, что насчет моих ночных прогулок Элеонора не знает. Интересно, кого она имела в виду?

Скоро выяснилось, что несчастье случилось с бабой Верой. Разогнав накануне вечером дочек, старуха развеселилась, и ее потянуло на подвиги.

Ночью санитарки поблизости не случилось – она одна на все отделение, а бабе Вере приспичило погулять в туалет.

Ее обнаружил на полу перед унитазами Ерофеич. «Больничный» хвастал, что сунуть бороду в женский туалет его заставила исключительная интуиция. Ерофеич поднял тревогу – своим способом. Холодильник в рекреации вдруг грозно взревел и отключился.

Проснувшаяся на посту дежурная медсестра, проклиная больничную дряхлую технику и ленивую санитарку, побежала за тряпкой в туалет и споткнулась о тело бабы Веры. Ерофеич очень художественно изобразил мне этот момент в лицах.

Сбежались медсестры, бабу Веру взгромоздили на каталку и отвезли в блок, подключили кислород. Сейчас она уже вне опасности, но настроение у нее – из рук вон.

– Помирать собралась, – со значением сообщил Ерофеич и пошаркал в сторону «мужского клуба» – облицованной кафелем каморки перед санкомнатой. Там, на толстой, как бревно, трубе отопления любят посиживать нарушители больничного режима. В часы затишья, когда обход завершен и никого из врачей поблизости нет, они потихоньку смолят свои сигареты, дуются в карты и ведут долгие мужские беседы. В основном за рыбалку и за политику.

Бабу Веру необходимо навестить. Дочки придут только вечером, весь день некому будет отвлечь бедную бабку от черных мыслей. Тем более, что в блок мне и так обязательно нужно, к Гелии. Как она там? Хотя, случись ночью еще что необычное, Ерофеич наверняка бы сказал.

Я вытащила из холодильника остатки яблок, которые в субботу принес Кашка. Они слегка подвяли, но смотрелись вполне аппетитно. Меня навещают не слишком часто, поэтому приходится продукты экономить.

Прикрываясь пакетом с яблоками, я храбро переступила порог реанимации и сунула нос в ординаторскую.

– Анатолий Францевич, можно? Бабу Веру проведать, вот яблоки принесла.

Конечно, он разрешил. Бабу Веру, чтоб ночью не тревожить «тяжелую» Гелию, положили в «резервную», одноместную комнатенку. При виде меня старуха прослезилась.

– Серафима, доча! Не покинула бабку глупую! Подь, спроси у Францыча, долго ль мне еще тута? Вечером девки придут, чего подумают?

– Сегодня вам лежать надо. Анатолий Францевич сказал, если будете слушаться, завтра обратно в палату переведет. А дочкам я объясню, не волнуйтесь.

Баба Вера закивала, но выражение глаз у нее было странно отсутствующе. Словно она меня вообще не услышала. Я слегка струхнула – вдруг у нее опять в мозгах переклинит, как запоет сейчас во всю глотку!

– Баба Вера, яблочка хотите? Сладкие!

– Для энтих яблоков у меня зубов нету! Вовсе ты, девка, без понятия! Ты, Серафима, вот чего… – старуха вперила задумчивый взгляд мне в переносицу. Между бровями немедленно зачесалось. – Ты … подай-ка водицы, чегой-то в горле першит.

Я поскорей подала ей стакан. Авось, не бросит его мне в голову, до сих пор мы с бабой Верой неплохо ладили.

Она отхлебнула воды и прокашлялась. Как начинающий оратор на трибуне. До меня вдруг дошло – да ведь бабу Веру распирает от желания чем – то поделиться.

– Что-то случилось, баба Вера?

– Ох, доча, и не говори! Такое со мной нонеча приключилось – прям страсть! Врачам-то я ни словечка, не поверят, еще в психушку упекут, скажут, рехнулась старая!

– Ну что вы, никуда вас не упекут. Может, вам соку сбегать купить в киоске?

Я хотела ее отвлечь, но бабу Веру с пути не свернешь, как тот бронепоезд из древней песни. Она уставилась на меня с таким выражением!

– Вы говорите…

– То и говорю! Черта я нонеча видела, вот чего!

Вот и приехали. И как прикажете на это реагировать? А баба Вера явно ждет адекватной реакции.

– Черта? Э…и где же?

– Так в туалете! – она вытаращила глаза и страшным шепотом продолжала, – я только дверь закрывать, а за окошком-то бух! Ох, думаю, мальчишки в стекло пуляют. Глянула, а он там. Глазищи огненные, зубья, ровно гребенки, и сам то весь будто ободранный, красный, в пупырьях!

Старуха вцепилась мне в руку, не давая вскочить. Может, в идее насчет психушки есть что-то здравое?

– Да вам, видно, померещилось. Как он там очутился, на четвертом этаже?

– Так крылья-то на что? – изумилась баба Вера, – он ими-по стеклу бряк, бряк! Того гляди, войдет! Тут-то я и грянулась. А после-то, слышь, глазыньки-то приоткрыла – а другой, еще хужей первого, надо мной стоит, и смотрит! А глазищи зеленые, волчьи, так и горят, а бородища-то черная! Тут я, доча моя, и вовсе свету не взвидела!

Баба Вера хотела меня поразить, и у нее это получилось. Я молча уставилась на старуху, а в голове у меня пересыпался целый калейдоскоп мыслей. Баба Вера не врет – она действительно видела черного и косматого в туалете. Только это был не черт, а Ерофеич, один в один описание, он и сам говорит, что первый ее обнаружил. Бабка, понятное дело, испугалась, она же с больничным незнакома. Но у Ерофеича никаких крыльев нет, сколько лет его знаю – ни разу при мне он ни во что пернатое не обращался. Тем более – в красное и ободранное. Голуби бабу Веру напугать, как вчера днем напугали Гелию, не могли, они-то уж точно в темноте не летают. Тогда, что же получается?

Я вспомнила, как Гелия рубанула по занавеске. Похоже, она точно знает, что за крылатый черт стучал в окно туалета. Но тогда… что же я здесь сижу? Надо скорей предупредить ее, что преследователи совсем близко!

Меня выручил Анатолий Францевич. Он вошел со стетоскопом и отвлек бабу Веру. Я пулей выскочила из комнаты и распахнула соседнюю дверь.

– Гелия! Ты в порядке? Ты здесь?!

Она была здесь.

– Привет, Сим – ка.

Сегодня она выглядела куда лучше, зеленоватая бледность пропала, и даже глаза сделались ярче. Только волосы торчат по – прежнему, Гелия, как и я, не удосужилась причесаться.

Я не знала, с чего начать разговор, она успела первая.

– Сим – ка, сегодня ночью что-то случилось?

– Откуда ты знаешь?

– Значит, случилось…

– В общем, да. Баба Вера ночью в окне черта видела, с крыльями.

– Подробней! Как он выглядел? Что делал?

– Откуда я знаю? Баба Вера говорит, весь красный, хотя не думаю, что она цвет в темноте разглядела, в окно ломился. А потом, видно, бабу Веру увидел и передумал.

Смешно! Хотя баба Вера, если захочет, запросто напугать может.

Но Гелия не улыбнулась. Похоже, ей было совсем не смешно.

– Значит, они меня все-таки выследили.

– Кто «они», Гелия? И потом, с чего ты взяла, что это именно …эти. Почему они тогда не разбили окошко, если и впрямь тебя вычислили? Погоди, а может, они не могут войти в дом без приглашения? Я читала, что вампиры…. так вот кто эти они?! Господи, какая глупость!

Я терпеть не могу все эти истории и фильмы про вампиров, а Кашка Гвоздецкий так и вовсе их презирает. Он говорит, что у тех, кто такую ерунду сочиняет, не мозги, а жевательная резинка.

– Разумеется, глупость. – Гелия задумчиво почесала переносицу, – в Кесте не вампиры, а маги живут, самые обычные. А почему он окно не высадил – ты сама подумай, какой смысл? На что ему ваша баба Вера?

– Ничего себе – самые обычные маги!

– Кстати, эта женщина не очень пострадала? Кестовец, скорее всего, на гарпии прилетел, непривычного человека их вид может здорово напугать.

– На ком прилетел, на гарп…? Нет, баба Вера в порядке. То есть, сперва она без сознания грохнулась, но ее быстро подобрали. Здешний больничный ее нашел, ну, домовой то есть. А она его увидала, и заново в обморок грохнулась.

Я ляпнула про Ерофеича, не успев подумать. Сейчас Гелия решит, что у меня мозги набекрень.

– Косматый, в полосатой одежде? Видела.

– Ну…да. Ты его видела? Ничего себе! Я думала, кроме меня никто не может. Правда, баба Вера ночью смогла… странно, раньше ведь она его не замечала?

– В каком смысле? Постой, ты хочешь сказать, что у вас его видят не все? Ага… тогда понятно, почему он так нахально тут разгуливал. В Ашеторе его не то что в лечебницу, вообще бы в город не впустили.

– Почему?

Гелия хмуро пожала плечами.

– Мутный народец. От них только и жди пакости. Нет, бывают и добродушные, но кошелек при них я бы не развязывала. Поверь моему опыту.

Она вытащила из-под подушки вчерашнюю сумку. Я посмотрела еще раз – совершенно плоская холщовая торба, видно, что пустая. Интересно, что вынется из нее на сей раз?

Гелия запустила в сумку руку и извлекла мешочек величиной с заварочный чайник.

– Сим – ка, у меня нет ваших денег, но есть вандры*. Они золотые. У вас золото ценится?

– Конечно, дорого. А что ты…

У меня, как любит выражаться моя тетка, отвалилась челюсть. На ладони Гелии тускло поблескивала желтая монета величиной как раз с ладонь. Ни дать, ни взять, один из золотых, зчто закопал Буратино на Поле Чудес. Я разглядела на ней изображение то ли башни, то ли шахматной ладьи.

– Ты можешь купить мне на свои деньги одну вещь? А эти потом обменяешь. Наклонись поближе, я скажу, что покупать!

Она обхватила меня за шею, дернула так, что я чуть не ткнулась в постель носом, и зашептала. Господи, зачем такая секретность? Да этого добра и в больнице хватает, можно у медсестер спросить.

– Нет, Сим – ка, не надо никого просить, – с нажимом сказала Гелия, когда я предложила ей немедленно обратиться к Наташе, – разве ты не поняла? Оно должно быть определенного размера и обязательно новое! Это главное условие. Так купишь? Сколько денег тебе нужно – один вандр, два?

– Сумасшедшая. На такой вандр… наверное, полжигуля купить можно. Нет, я не могу его взять.

– Но у меня нет серебряных, и монек нет тоже! Так получилось! Возьми, мне очень необходимо!

Я чуть было на нее не обиделась, но потом подумала, что я ведь не знаю как у них там принято. А она не знает как у нас.

– Я тебе и так куплю, не разорюсь. А…все – таки, зачем?

– Я расскажу. После. Только ты покупай так, чтоб никто не видел. И этот ваш … больничный – особенно. Не верю я им, понимаешь? Вандр возьми! Нет? Прости, Сим – ка, я не умею видеть душу людей сразу, как Феййе или Сийнис. Я понимаю, что ты сделаешь это без всяких денег. Ты сможешь придти сегодня?

– Вот уж и не знаю! – произнес от дверей бодрый голос. Я не успела сморгнуть, как Гелия мгновенно впихнула золото в сумку и откинулась на подушку.

В палату широким шагом входил заведующий. Я решила, что он сейчас даст мне разгон за самовольное посещение и выгонит из бокса, но Анатолий Францевич только шугнул меня с кровати на табурет.

– Сиди, раз проникла.

Он быстро осмотрел Гелию, манипулируя блестящим металлическим молоточком, проверил зрачки.

– Наша летчица почти оклемалась, и это радует. Ну что ж… отлично. Вы, я вижу, уже подружились.

– Да. Анатолий Францевич, можно мне Гелию навещать?

– Думаю, ей это будет даже полезно. Но, – он поднял вверх палец, – не больше двух раз в день, и дольше часа не сидеть.

Анатолий Францевич посмотрел на часы.

– Таким образом, ваше время истекло. Серафима может зайти вечером, перед ужином. Но – никаких попыток встать, только разговоры! Поняла, красавица? – обратился он уже к Гелии.

Она серьезно кивнула.

– Я буду ждать Сим-ку.

– Ага. Я приду, не беспокойся.

Я забежала в палату за кошельком и выскочила на лестницу. Вообще-то в больнице есть лифт, но пока его будешь ждать, кто-нибудь из медсестер может поинтересоваться, куда это я наладилась. Внизу в вестибюле имеется ларек, торгующий продуктами, недорогой парфюмерией и книжками в мягких обложках – детективами и любовными романами. Ходить туда не запрещено, но ведь Гелия просила ни в коем случае не привлекать внимания к покупке. Тем более, у меня сразу была уверенность, что нужного предмета в ларьке не окажется. И тогда, ничего не попишешь, придется всерьез нарушать больничную дисциплину.

Внизу, недалеко от ларька, за столом охранника сопел над кроссвордом Петр Степанович, дядя Петя.

У него толстые запорожские усы и подозрительно румяный нос, вдобавок он еще и ленив, как классический гоголевский козак.

Хотя дядя Петя уверен, что основная обязанность охранника – дремать, прикрывшись газетой, на скрип наружной двери он всегда просыпается и грозно озирает вошедшего. Нечего и пытаться проскользнуть на улицу незаметно.

Я трижды обошла ларек по периметру, и поняла, что опасения подтвердились. Впрочем, рискну спросить.

– Извините, у вас зеркало есть? Нет, маленькое не подходит, надо сантиметров сорок в диаметре. Ага. Спасибо, я догадалась, что у вас не мебельный магазин.

Я отошла за киоск и задумалась. Мебельный магазин есть за углом, только перебежать улицу. Но как выйти под бдительным носом дяди Пети? На глаза попался телефон, ну правильно, почему я такая глупая? Сейчас позвоню Кашке и попрошу срочно принести зеркало. Скажу, что вопрос жизни и смерти, возьму страшную клятву молчать – да, это лучший вариант!

Но Гвоздецкий трубку не брал, такое впечатление, что этот злостный тип эмигрировал в какое – нибудь Земноморье и возвращаться не собирается. Я безнадежно набрала номер в двадцать первый раз. Да что же это за форменное невезенье?

За спиной грохнуло, покатилось, заверещало голосом продавщицы. Напали на злобную киоскершу?!

Я скорей повернулась, но киоск был цел. Злая тетка просто вопила, высунув наружу голову в кудряшках. Стол охраны опрокинут, листы кроссворда рассыпаны по полу, посреди этого разора багровый от гнева дядя Петя трясет за грудки тощего мужчину в длинном пальто и темных очочках.

– Кому говорят, нет прохода! Без документов не пропускаю!

Тощий задрыгался, запустил руку под борт пальто, извлек оттуда фиолетовые «корочки» и заявил сварливым голосом.

– Есть у меня документы! Вот, пожалуйста! – он говорил с явным акцентом.

Охранник, остывая, заглянул в документ и лицо его, без того красное, сделалось вообще помидорным. Я испугалась, что дядю Петю, не отходя от вахты, хватит удар.

– Это что за филькину грамоту ты мне тычешь? – взревел охранник, – какие еще курсы перекрестного опыления двоякодышащих? Я тебе сейчас так дохну, ты у меня до Магадана пылить будешь!

Тощий взглянул в корочки, пробормотал что – то неразборчивое… внезапно осел вниз и словно всосался в линолеум. В руках охранника осталось пустое пальто, на пол со стуком упали корочки.

Дядя Петя уронил пальто, руки его дрожали.

– Серафима, ты? Ты это…видела?

– Ну да. Что с вами, Петр Степаныч, все же в порядке.

– А этот … этот, перекрестный, куда исчез? Скажешь, не было его, да? Скажешь, у дяди Пети глюки на почве кроссвордов, так, что ли? А это чего, а? Ничего не понимаю…пусто!

Он поднял корочки, я тоже посмотрела. Абсолютно чистый разворот, хоть бы одна буква нарисована!

– Не волнуйтесь, Петр Степанович, этот тип – просто жулик. Наверное, хотел войти и спереть чего – нибудь. Помните, в прошлом году в Михаила Борисыча дежурство на втором этаже телевизор пропал? И здесь также, только вы оказались бдительным и не пропустили.

– А … а куда ж он девался?

– Да на улицу вышел, Петр Степанович! Вы разве не слышали, что дверь хлопнула! Он испугался, что вы его в милицию сдадите, пальто бросил и сбежал! Вы не волнуйтесь. Давайте, я валерьянки у сестер попрошу!

Мне было жалко беднягу охранника. На его месте я бы, наверное, в обморок хлопнулась. Вот проклятые ОНИ! В больницу рвутся, сволочи, в окно не вышло – теперь в двери лезут! Надо скорей предупредить Гелию. Но что же делать с ее поручением?

– Слышь, Серафима, не в службу, а в дружбу, а ну, отойдем в сторонку, – дядя Петя вдруг перестал хрипеть и оттащил меня за угол, подальше от глаз ларечницы, – мне после такого дела валерьянка – как козе припарки! Мне бы коньяку грамм пятьдесят, и я б вошел в норму. А с поста не отойти, понимаешь? Выручи, Серафима, ты ж меня не первый год знаешь.

– Какой разговор, Петр Степанович. Давайте деньги. Только я в коньяках не разбираюсь, который брать?

– Кизляр бери. Где четыре звездочки. Да погоди, бушлат мой набрось. На улице холодина. Главное, не простудись, лады, Серафима?

– Не волнуйтесь, Петр Степаныч!

Холодный воздух ожег коленки, в тапочках мгновенно захлюпало, но в груди у меня пело и ликовало. Все так удачно получилось, лучше и не придумаешь.

Первым делом я добежала до мебельного и купила зеркало нужного размера, в красной оправе. Потом рысцой потрюхала за коньяком дяде Пете. Я очень спешила, и нервничала вдобавок, меня ведь мог случайно увидеть кто-нибудь из больничных знакомых. И конечно, в боку закололо, да так, что на обратном пути пришлось притормозить возле больничной прачечной и отдышаться. В этот момент из угла вышел тощий тип без пальто, и недовольно покрутив головой, обратился прямо ко мне.

– Не подскажете, уважаемая, где располагается отделение восстановления утраченных жизней?

– Чего – чего? Каких жизней? А, вы, наверное, имеете в виду реанимацию?

– Да, именно так.

– Вам надо вон в тот корпус! – я ткнула пальцем в сторону здания кожно-вен-диспансера.

Он вежливо поклонился. Потянув на себя тяжелую больничную дверь, я оглянулась и увидела, как тощий тип исчез в кирпичной стене.

Когда человеку некогда болеть, он не простужается. Обычно я начинаю хлюпать носом от первого сквозняка, потом немедленно распухает горло, краснеют глаза и уже под финал поднимается температура. На этот раз ничего подобного не случилось.

Перед ужином я отнесла Гелии зеркало и обнаружила, что толком поговорить не получится. На соседней койке возлежала, опираясь сразу на две подушки, баба Вера.

– Вишь, перевели меня из одиночки-то, знать, не совсем бабка плоха! – радостно сообщила мне баба Вера, – глядишь, скоро обратно в отделение отпустят. Как там девки-то мои, небось, спрашивали?

Мне сделалось стыдно, про бабы-вериных дочек я и думать забыла за всеми хлопотами.

– Все нормально, они теперь все вместе завтра зайдут, – соврала я и сунула Гелии сверток с зеркалом.

Она крепко стиснула мне запястье и спрятала зеркало под одеяло.

– Спасибо, Сим – ка. Все было нормально? Никого не встретила?

– Внизу какой – то тип рвался в больницу, охранник его прогнал.

Потом он двинул в соседний корпус, где диспансер. – я понизила голос, – похоже, они не знают точно, где искать. Что теперь?

– Надо уходить, – шепнула Гелия одними губами. – завтра ночью…

– Эй, эй, девки, чего это вы там шепчетесь, а? Небось, все про женихов болтаете? – громко возмутилась баба Вера.

Гелия, в отличие от меня, собой владела отлично. Она улыбнулась настырной старухе так лучезарно, словно позировала для обложки глянцевого журнала. Зубы у нее безупречные, просто жемчужные, и улыбка вышла не хуже голливудовской.

– Ну конечно, про женихов, бабушка. Вы же никому не скажете, правда? Нельзя говорить заранее, судьбу спугнуть можно. – она умоляюще вскинула брови и прижала палец к губам.

– Да кому мне говорить, милыи! – баба Вера махнула рукой, – а судьба что, судьбу и приманить можно! Я молодая-то, глупая была, вроде вас, сперва с Колькой гуляла, красивый был, как цыган, кудрявый! Но злой! Сидим мы с ним, бывало, а он ни с того, ни с сего, как даст мне под дых! Да…

Глаза бабы Веры затуманились. Гелия сжала мне руку.

– Завтра. Меня обещали положить в твою палату, толстый врач сказал. Выбери место, где никого не будет, с окном…

– Да… замучил меня Колька-то! Так что, как Ванька Кобозев завздыхал, я долго не думала, сразу за него пошла! А ты говоришь – судьба!

Я ушла, а баба Вера все говорила и говорила… обычно она отрывается на дочках, но сегодня у нее этой возможности не случилось. Бедняжка Гелия. Впрочем, не все так плохо – по крайней мере, в присутствии бабы Веры ОНИ вряд ли рискнут ночью напасть на Гелию. После истории с чертом в окошке старуха враз поднимет такой крик, что сбежится половина больницы!

И все – таки, кто такие ОНИ? Зачем гонятся за Гелией? Если б не баба Вера, я узнала бы это прямо сейчас, а теперь… Как будто начала читать неизвестную книгу, а на самом интересном месте вдруг не хватает страницы.

Я тряхнула головой и решила лучше подумать конструктивно. Гелия просила выбрать подходящее окно. Интересно, зачем – неужели за ней прилетит крылатая зверюга, вроде тех, что я видела сквозь стекло? Вот было бы здорово! Понятно, что для такой операции надо выбрать уединенное место – иначе нарвемся еще на кого – нибудь, вроде бабы Веры.

Я задумчиво прогулялась по коридору, заглянула в пару палат. Нет, ничего не годится. Летом, говорят, бывают пустые палаты, а сейчас наплыв пациентов. Все хотят лечиться именно в плохую погоду, даже пенсионеры – сердечники. Ординаторская не подходит тем более, туалет…как выяснилось, тоже небезопасен. Рекреация, где стоит холодильник? А вдруг кто пройдет по коридору?

И тут…меня, что называется, осенило. Я поняла, где существует искомое окно! Палата № 6, ВИП – номер! В нее кладут состоятельных пациентов за дополнительную плату. Там собственный телевизор и туалет, дверь запирается, как в гостиничном номере. Нужно только стащить ключ.

В первую минуту я испугалась – если за этим делом засекут…. Просто не знаю, что со мной сделают. Из больницы, конечно, не выкинут, не имеют права, но что заведующая все так не оставит – и к гадалке ходить не надо.

Заведующую нашим отделением я боюсь с первого дня знакомства – при том, что ничего плохого она мне сроду не сделала. Но у Варвары Александровны рост и осанка английской классной дамы, а лицо и голос – снежной королевы. Она меня натурально замораживает, в ее присутствии я сразу цепенею, как кролик перед удавом.

Трусливо прокравшись мимо кабинета Варвары Александровны, я запустила нос в ординаторскую. Где же может храниться ключ… стол, холодильник…может, вон в том шкафчике?

– Серафима, тебе кого? – окликнула меня медсестра Галя, она сидела на диванчике, не видном из-за приоткрытой двери. Вот невезуха!

– А…это самое… таблетку попросить, можно? А то у меня бессонница, сегодня всю ночь промаялась, – соврала я.

У Гали хорошее лицо и веселые глаза, она, пожалуй, даже могла бы мне помочь… но Галя в отделении недавно, только после училища и поэтому страшно важничает. Изображает из себя строгую взрослую. Нет, не поможет мне Галя.

– Я тебе, конечно, дам сейчас димедрол, но Варваре Александровне сообщу. Если есть необходимость, снотворное назначает лечащий врач! – сдвинув бровки, заявила Галя. – Кстати, Серафима, тебе все равно мимо идти – занеси эти банки в пятую палату, больным Ковченко и Чугрееву. Скажи, что им завтра анализы сдать надо.

Я прикрыла дверь ординаторской. Придется наведаться сюда еще раз. Ночью здесь наверняка кто-то будет, значит… остается только утро. Сестры разойдутся ставить капельницы, и в течение минут десяти ординаторская останется пустой. За это время я должна найти ключ.

В пятой палате оказался только больной Чугреев, он грустно сидел на кровати и мне обрадовался.

Дядю Пашу я знаю сто лет. Мы с ним оба – хроники, оба регулярно лежим в отделении, только он начал этот славный путь лет на десять раньше, чем я закончила школу.

Дядя Паша – бывший игрок. Не какой – то там «жучок», тасующий крапленые колоды и «разводящий» доверчивых партнеров, ни в коем случае! Дядя Паша человек честный, игра для него – истинная страсть. Он даже женат не был по этой причине.

– Понимаешь, Серафима, – втолковывал он мне однажды, – я когда карты в руки беру, не то что королем – президентом Америки себя ощущаю! Мне в чужие карты заглядывать не нужно – я по тому, как у человека пальцы дрожат, все вижу! Эх! Бывало, ночи напролет «пульку расписывали», по двое суток из квартиры не вылазили! Разве женщина, какая б она ни была, такое примет – чтобы муж днями пропадал. А если и согласится, так начнет денег требовать, чтоб выигрывал непременно. А я, Серафима, фортуну уважаю, и сроду в игре не мухлевал!

Кончилось дело тем, что дядя Паша «надсадил» себе сердце на почве неуемного азарта. После первого инфаркта врачи рекомендовали срочно умерить игровую активность, но было поздно. Пришлось оставить не только карты, но и домино – после повторного приступа, теперь дядя Паша лишь изредка позволяет себе шахматы.

– Сунь эти банки на подоконник, Серафима. Сыграть не хочешь? В «морской бой»?

Обычно я стараюсь не обижать дядю Пашу, но сегодня у меня не было сил вылавливать на клеточном «море» рисованные корабли.

– Не могу, голова что-то болит. Дядя Паша, рядом с вами, в 6 – ю, положили кого? Вроде, утром пустая стояла?

– Не видал, чтоб отпирали. Кажись, пустая. А тебе зачем?

– Так. – я вздохнула, – Не знаете, где от нее ключ хранится? В ординаторской?

– Бери выше – заведующая при себе держит. Так сыграем, нет?

Я уныло мотнула головой. Мой замечательный план рухнул, не успев толком родиться.

– Не хочется. Пойду я. Не забудьте насчет анализа, соседу скажите. Ага?

– Ага. Слышь, Серафима, – сказал мне в спину дядя Паша, – тебе непременно 6-я палата нужна?

– Что?

– Я говорю, другая комната не пойдет? Бывшая сушилка?

Он пошарил в тумбочке и вытащил довольно большой ключ с деревянной биркой. Я смотрела, выпучив глаза.

– Ну, чего уставилась, дядю Пашу обмануть вздумала? Эх, девки, нет на вас угомона! Одни шашни на уме! Додумалась, к заведующей лезть собралась. Бери ключ! – прикрикнул дядя Паша, – Но гляди у меня, ежели чего… он хоть жениться- то обещает?

– Чего?

Я хотела сказать, что он ошибается, и вообще думает черт знает что… но открылась дверь и вошел сосед, как его… а, больной Ковченко. Объясняться в его присутствии было никак невозможно.

У себя в палате я немного попереживала по этому поводу, но, поразмыслив, решила пока ничего не говорить дяде Паше. Если он думает, что ключ нужен лично мне для свидания – так даже лучше. Как бы я ему объясняла про пернатых львов? А так – имею я право на личную жизнь или не имею? Может, здесь судьба решается, а я застряла в этом проклятом отделении и вся моя будущая жизнь из-за того рухнет! Нет, хороший человек дядя Паша, понимающий … спереть ключ из кабинета заведующей было бы слишком трудно…. – с этой утешительной мыслью я заснула.

Утром дверь в палату распахнулась и…

– Принимай соседку, Серафима! – весело объявил Анатолий Францевич. С больничной каталки мне улыбалась Гелия. Значит, ее все – таки перевели, ура!

Анатолий Францевич могучей рукой подтолкнул каталку к свободной кровати и легко, как перышко, переложил Гелию на новое место. Вот что значит мужская сила и большой рост! Когда лежачих больных перетаскивают медсестры и санитарки, это зрелище не для слабонервных.

– Итак, красавицы, извольте выслушать рекомендации – Анатолий Францевич строго погрозил похожим на сардельку пальцем. Даже удивительно, как он может такими лапищами творить чудеса медицины, они больше подошли бы лесорубу или каменщику.

– Гелия – с постели не вставать! Сидеть на подушках можно, но недолго, тихий час соблюдать – не читать, не разговаривать, если не спится – просто спокойно полежать. Серафима – ты человек опытный, знаешь, что это серьезно – на твою ответственность!

– Конечно, Анатолий Францевич. – пробормотала я.

На сердце внезапно заскребли кошки. Францевич думает, что мне можно верить, а я… вдруг Гелии действительно нельзя вставать? И что наш доктор скажет завтра утром, обнаружив, что она бесследно исчезла? И что я ему совру?

– Сим – ка, не переживай, – негромко сказала Гелия, когда завреанимации прикрыл за собой дверь. – если все получится, завтра утром он будет думать, что я уже выписалась. А за меня не бойся, у нас умеют исцелять и не такие раны.

С появлением в палате Гелии скучный больничный день сразу переменился. Пусть даже нам не удалось сразу поговорить о важном, потому что Елена Прекрасная нахально прислушивалась к разговору. Я только шепнула Гелии, что все готово. Она улыбнулась, и мы заговорили о всяких пустяках. За окном с утра шумел ветер, и я вспомнила, как этим летом впервые побывала на море. Над Балтикой ветер дует часто, гораздо чаще, чем светит солнышко.

– Интересно… а у нас над морем, если солнце, все равно ветер дует. Есть даже такое место, Котел Ветров называется, там чуть не каждый час погода меняется. Опасные места, но красивые. Волны, знаешь, густо-синие, лиловые даже, а на горизонте, далеко-далеко, снежные горы, как будто парят в воздухе. Подножий не видно, только вершины сверкают.

У меня почему – то перехватило горло. Наверное, и у нас на земле есть похожие места, но я их вряд ли когда увижу.

– Симочка, вы не забыли, что Анатолий Францевич сказал? Не отвлекайте девушку своими разговорами, ей нужно отдыхать. Гелию – я правильно запомнила? Вы, Гелия, имейте в виду – к Симочке у нас редко приходят, так что вы поосторожней. Иначе она вас замучает разговорами!

Медовый голос Елены Прекрасной застал меня совершенно врасплох. Ну да, ко мне практически не приходят. Тетка перебралась к мужу-фермеру в деревню, сестра Ольга замужем в Германии, а университетские подруги как-то рассеялись. Новых, в редакции, я пока не завела, я не очень контактный человек. Навещает меня только Кашка. Ничего особенного, но мне вдруг захотелось заплакать.

Как сквозь вату, долетел ответ Гелии.

– Я понимаю. А зато к вам часто приходят, правда ведь? Тот молодой человек, с которым вы вчера на лестнице обнимались, он, наверное, ваш внук? Очень симпатичный, я бы хотела с таким познакомиться.

Я с изумлением наблюдала, как меняется лицо Елены. Что это с ней, неужели судороги?

Елена глотнула воздух и с трудом улыбнулась.

– Это мой очень хороший знакомый. Не думаю, чтобы он согласился общаться с девицами вашего возраста и интеллекта.

– Надо же! – весело воскликнула Гелия, – А мне показалась, он для вас молодоват. Впрочем, всякое бывает, сердцу не прикажешь. Сим – ка, хочешь, я расскажу тебе про море еще?

Елена покрылась пестрыми пятнами и пулей вылетела в коридор.

– Ничего себе, Гелия! Как ты ее! Но постой, ты же не могла ее видеть на лестнице, ты же из бокса не выходила?!

– Ты так думаешь? Гляди! – Гелия взяла с тумбочки зеркало в красной оправе, то самое, купленное мной лично вчера. – да загляни же в него, что видишь?

Я послушалась. Зеркало, как ему и полагалось, отразило мою собственную недоуменную физиономию. Волосы копной, кожа бледная, на носу дурацкие веснушки. Я несколько раз пыталась их свести, половину стипендии тратила на всякие кремы и результат – ноль.

– Неправильно смотришь. Подумай о ком – нибудь. Представь его, ну?

– Кого представить?

– Да кого хочешь. Можешь толстого врача, можешь бабу Веру. Или нет, представь человека, которого я не знаю, это будет интересней.

С полминуты я еще созерцала в зеркале себя, но потом… черты лица дрогнули, смазались, будто кто-то пытался стереть их резинкой. Шевелюра на глазах укорачивалась, а брови, наоборот, густели, плечи раздвинулись, нос утратил противные веснушки, горбинку и вытянулся…

– Да это же Кашка!

Из зазеркального мира на меня смотрел мой друг Гвоздецкий. Вернее, не на меня – Кашка рассеянно таращился во что-то, мне невидимое. Задумчиво поскреб указательным пальцем бровь и застучал по клавиатуре. Ага, значит, на монитор смотрит. Небось, очередную нетленку ваяет. Интересно, он дома или в редакции?

Изображение чуть сместилось, и я увидела знакомые стены Кашкиной квартиры.

Гелия осторожно вынула зеркало у меня из рук.

– Достаточно, Сим – ка. Больше не будем его использовать, иначе кестовцы нас засекут. Если по уму, его вообще не стоило сейчас открывать, но я хотела убедиться, что у меня получилось.

– Ты заколдовала зеркало! Зачем?

– Понимаешь, Сим – ка… вообще, это тайна, но ты помогаешь мне, ты мой друг, и я скажу тебе, что можно. Это – обманное зеркало. Настоящее – здесь, в сумке.

– Не понимаю.

– Все просто. В нашем мире, в Пятизерье, есть замок Кест. На море Демаж, на острове, там живут Дикие маги.

– Это как – дикие? А бывают, что ли домашние маги?

– Какие – какие?

– Ну, домашние, ручные то есть?

– Нет, конечно. Ручные маги – вот выдумала, маги – они сами по себе, попробовал бы кто ими командовать! Это хуже, чем пожелать доброго утра василиску! Дикие – потому что в университетах не учились, колдуют, как попало, правил не соблюдают, ни одной из восьми общеизвестных школ магии не признают.

– Обалдеть можно! Университеты, восемь школ магии, Василиски … Вот бы где поучиться. А Василиски – это которые прекрасные, или премудрые?

– Говорят, что пре… – Гелия уставилась на меня, как на чудо, – ты что, видела живого василиска? И… ты не окаменела?

– Вроде нет, – я машинально оглядела сама себя, – а при чем тут….ой, какая я глупая! Василиски – ты имеешь в виду змеев, да? А я думала, ты про волшебниц. У нас их в сказках зовут Василисами.

Гелия вздохнула.

– Давай, Сим – ка, я буду рассказывать дальше. А то вернутся твои соседки, и не дадут договорить.

– Извини, постараюсь не перебивать. Только последний вопрос: где ты по-русски говорить выучилась?

У меня давно язык чесался спросить это. Я уже верила Гелии, верила на полную катушку, но вот то, что она говорит по-нашему… свободно, почти без акцента… Это разрушало все сразу! Не бывает такого!

Я даже зажмурилась. Сейчас Гелия усмехнется и скажет: «Прости, Симка, я пошутила. Ловко ты меня раскусила».

– Прости, Сим-ка, но я не знаю. Вернее, я понимаю, что это свойства чары, швырнувшей меня в ваш мир. Другого объяснения нет. Но подробней объяснить не могу, я ведь не училась магии специально. Видимо, когда человек шагает в иной мир, он и сам становится немного иным. Чуть-чуть, но жителем этого мира.

– Разве так бывает?

– Как видишь. Это очень могущественная чара, Сим-ка, она меняет свойства самого пространства, что уж говорить о маленьком человеке.

– Да… ладно, рассказывай дальше. Но все так удивительно!

– Кому удивительно, а кому… в общем, Дикие маги похитили у хозяина Башни Пернатый Лев, он тоже маг, только одиночка, Драконье Зеркало. Правда, сами они считают, что взяли его в уплату за что-то там. В общем, типичная свара волшебников. Но хозяину Пернатого Льва без Зеркала никак, у него под боком драконы живут, натуральные. Через Зеркало он с ними может говорить и они его не трогают.

Я опять не выдержала. Ну и кто бы сдержался на моем месте, хотела бы я знать? Может, Гвоздецкий?

– Живые драконы! Они, наверное, жутко опасные? Они людей уносят?

– Никого драконы не уносят, надо им! Они сами по себе живут, на большом острове посреди моря. Ты не отвлекайся, я так никогда не закончу. Словом, хозяин Пернатого Льва в горе. Ну, и его ученик, мэтр Фейё, поклялся пропажу вернуть.

– А почему сам маг не пошел? Ему же, наверное, проще – колданет чего-нибудь, и готово дело…

– Во – первых, Фэйё тоже маг, только послабее. А хозяину Льва нельзя – он связан Договором. Все высшие маги, кроме Диких, его соблюдают – сидят каждый на своей территории и на чужую без спроса не ходят. Договор магический, понимаешь?

– Ни фига не понимаю, но все – равно рассказывай! Потом разберемся!

– Фэйё набрал удальцов: Тоури – варварку, из наемниц, Сийниса и меня. И Арборс с нами пошел. Хотя он паладин, рыцарь, ему такие предприятия не по чину, паладины больше открытые битвы уважают. Но они с Фэйё давние друзья. Ну, забрались мы в Кест, выкрали зеркало. – Гелия вздохнула, – получилось не очень удачно, кестовцы нас заметили и пустились в погоню.

– Верхом на гарпиях?

– По всякому. Это же Дикие маги, от них никогда не знаешь, чего ожидать. То колдуют – пятерым высшим магам впору, а то двух чар связать не умеют. Вместо огненных стрел у одного из тучи вдруг лягушки посыпались, честное слово, не вру – мы как раз из окна вылезли, бежим, а на нас как повалило! Арборс на жабе поскользнулся, чуть шею не свернул. Зря, между прочим, смеешься! Когда они нас в ущелье догнали – нам уже не до веселья было.

– Я не смеюсь, продолжай, пожалуйста!

– А чего продолжать! – она печально махнула рукой, – маги начали швыряться чарами, гнолли стрелы пускают. В итоге, я здесь, а что с остальными… лучше не думать. Но Фейё жив, я теперь знаю, и он откроет мне путь в Пятизерье. Нужно будет только десять минут времени, чтоб никто не помешал, пока я активирую талисман.

– Это зеркало – я немного заколдовала его, как умею, на всякий случай. Если они меня все-таки схватят, сразу им подмену не отличить. Настоящее – в сумке.

Гелия достала уже знакомую сумку. Во время переезда она явно прятала ее под пижамой, просто свернув в трубочку.

– И ты, Сим – ка, тогда Зеркало спаси. И никому не отдавай.

В голове моей царил полный кавардак. Драконы, маги, Гвоздецкий в магазинном зеркале, какие – то гнолли… может, я спятила, и лежу не в сердечном отделении, а в психиатрическом? Крашеные желтой больничной краской стены дрогнули и повернулись вокруг меня.

– Сим – ка, успокойся!

– А? Ну да, попробую.

И все – таки, вряд ли мои бедные мозги выдержали бы такой перегрев. К счастью, в палату ввалилась вернувшаяся с процедур Любаня, за ней, сжав губы в ниточку, вплыла Елена Прекрасная.

– Зинку – то, санитарку, на пенсию, похоже, ушли! – радостно сообщила Любаня, хлопаясь на кровать. – это я сейчас иду, а из санкомнаты новенькая вылезает, здоровая! Прям Шварцнегер, да и только! Теперь она курягам нашим даст шороху, будут знать, как режим нарушать! А тебя, значит, Гелией звать! Говорят, ты с десятого этажа вывалилась, нет?

– С шестого. – вежливо поправила Гелия.

– Ну, это еще мелочи, – Любаня захохотала, – вот у нас в соседнем доме раз мужик грохнулся с двенадцатого, и прикинь – три ребра только и сломал! Пьяный был, как зюзя, упал на куст – ну и целехонький встал, прям огурчик! Протрезвел только!

Любаня – великая сплетница, перемывать косточки знакомым и незнакомым ее любимое развлечение. Она продолжала молоть языком, попутно выспрашивая Гелию о ее жизни, лишь временами недоуменно поглядывала на Елену. Та сидела молча и вязала, вязала с такой скоростью, что спицы напоминали вертолетный пропеллер.

Вечером меня чуть было не вымыла из палаты новая санитарка. Эта дама с лицом бульдога оказалась жутко работящей, вот уже второй раз за день полы надраивает.

– Утром хлоркой развонялась, мало ей, теперь еще и перед ужином! – ворчала Любаня, спешно нашаривая тапочки, и я была с ней совершенно согласна. Елена общалась с очередным визитером на лестнице и в разговоре не участвовала.

– Скоро ей надоест, – сказала я Гелии, – держу пари, ей сменщица лапши на уши навешала, мол, дважды в день мыть, чистить. Чтоб самой утром не возиться.

Гелия рассеянно кивнула.

– Да, наверное. Вот что, Сим – ка, ты лучше не уходи из палаты.

– Я и не собиралась. Думаешь, оставлю тебя тут одну страдать? Сейчас протрут, и откроем окно, пока наших дам нет, быстренько все проветрится. А что, ты думаешь… – Я едва успела поджать ноги, спасаясь от швабры.

Толстуха свирепо зыркнула, ей явно хотелось сказать мне что-то приятное, и так прошлась шваброй, что кровать пошатнулась.

Она явно нарывалась на ссору, нарочно вредничала, среди санитарок часто попадаются подобные особы. Я схватила с тумбочки Любанин журнал и зашелестела страницами.

– Глянь, Гелия, какое платье симпатичнее! Пойдет мне, как думаешь?

Я в упор не слышала сердитого сопения санитарки – пусть ее старается. Кровать она все равно не опрокинет, так зачем доставлять ей удовольствие поругаться?

Сопение отодвинулось, тетка явно поняла, что обломилась – скандала не будет.

– Серафима, ты разве здесь? Анатолий Францевич тебя вроде звал подойти, – окликнул, приоткрыв дверь, дядя Паша.

– Когда звал? Мне ничего не сказали.

– Да минут двадцать назад. Сам слышал, как он твою соседку просил передать, ту высокую, с прической. Елену, как ее, Петровну, вроде? Чего ж она не передала?

– Да мы с ней не разговариваем.

В этот момент, оттеснив дядю Пашу, в палату ввалилась Любаня, и за ней Елена Прекрасная собственной персоной. На нас с Гелией даже не взглянула – с сегодняшнего утра мы обе «персоны нон грата», и сразу «наехала» на санитарку.

– Голубушка, будьте любезны побыстрей закончить вашу уборку! Сейчас привезут ужин. Видимо, вам позабыли объяснить, что палаты следует убирать во время утренних процедур? Я сегодня же попрошу Марию Феоктистовну, чтобы этого больше не было. В палате нечем дышать!

Мария Феоктистовна – сестра – хозяйка, это она не разрешает сушить белье в рекреации и гоняет курильщиков, по-моему, ее даже Анатолий Францевич побаивается. А Елене – хоть бы что!

В коридоре действительно брякала обеденная тележка, и я решила не бежать в бокс сразу, все равно опоздала, а взять сперва еду для Гелии.

Самой мне, если честно, кусок в горло не лез, надвигался вечер, и я волновалась все больше. А вдруг что-то сорвется, вдруг не получится? Кстати, не худо бы на всякий случай проверить ключ – подходит ли еще он к замку? Дядя Паша мог ведь и перепутать, номер на бирке давно стерся от старости.

Я поставила тарелку Гелии на тумбочку и сказала, что все – таки зайду к Анатолию Францевичу. Момент был удачный – тележка уже проехала в конец коридора, раздатчица орудовала поварешкой и назад не смотрела. Оглянувшись, я быстро вставила ключ в скважину и нажала на «ушко». Не идет, заедает на обороте. Хорошо, что я еще утром догадалась сунуть в карман пузырек вазелина. Руки у меня тряслись, ведь торопилась я ужасно, пузырек упал на пол и покатился. Пока я его поймала, в вазелине был не только ключ, но и все окружающее, включая мой халат, щеки и даже волосы. Зато ключ повернулся легко и без малейшего шума. Слегка потянула на себя – открывается.

Именно в этот момент я поверила окончательно – то, что должно случиться ночью будет происходить на самом деле. Это не сон и не сказка, я попала в колесо действительных событий.

Анатолия Францевича на месте не оказалось, сменившая Наташу медсестра Света сказала, что он сдал дежурство часа три назад и, наверное, уже отсыпается сейчас дома.

Я вернулась в палату, и вечер потянулся, как резиновый. Любаня с Еленой после ужина смотрели телевизор в холле, мы с Гелией остались одни. Странное дело, утром мне страшно не хватало именно такого случая, хотелось расспросить Гелию подробнее про ее мир, над которым – вот удивительно – ходят целых пять лун, про тамошние моря, вообще – про все-все. А сейчас не хотелось спрашивать. Толку-то что, если даже расскажет… Только станет еще обиднее, что никогда этого не увижу и совсем ничего не узнаю больше про саму Гелию. Доберется ли она до башни Пернатого Льва, увидит ли живых драконов, куда отправится дальше – ничего. Через несколько часов она навсегда уйдет из моей жизни, а я останусь – в больничной палате, чтобы видеть в окно, как ползут, накрывая грязный каменный город, тяжелые тучи.

Разговор тянется вялый, как переваренная капуста, а потом и совсем обрывается.

Гелия делает вид, что рассматривает журнал, но заметно, что она сильно нервничает. Елена Прекрасная и Любаня уже вернулись и собираются ложиться окончательно. Елена сообщает Гелии, что здесь не изба-читальня и гасит свет. Вот что значит повышенная вредность – сегодня она даже постель на ночь не перестилала. Обычно у нее на это уходит минут двадцать.

Не знаю, сколько прошло времени, Гелия толкает меня в плечо.

– Сим – ка, проснись.

Значит, я каким – то образом задремала. Высовываю нос за дверь – пусто. Только потрескивают под потолком длинные лампы, половина из них собирается перегореть и сочится умирающим лиловым светом, от этого коридор кажется еще обшарпанней, проем рекреации, как темный зев пещеры. Стараясь не шуметь, выволакиваю кресло – каталку.

Теперь главное – чтоб соседки случайно не проснулись.

Я подкатила кресло и Гелия перебралась в него ловко, как акробатка – на руках. Ноги у нее еще побаливают. В оттопыренном кармане пижамы – купленное вчера зеркало, завернутое в мой кашемироваый шарфик, на плече – сумка.

– Поехали.

Толкать груженое кресло оказалось совсем не трудно. Колеса тихо шуршали, подскакивая в тех местах, где линолеум был содран до бетона, я нажала на ручки, чтобы на полной скорости проскочить мимо поста. Там ночью всегда дежурит у телефона медсестра, но обычно она просто спит за своим столиком.

Мы проскользнули мимо нее, как тень на колесах, и вдруг происходящее показалось мне началом ночного кошмара. Этот длинный, мертвенным светом залитый коридор, два ряда закрытых дверей, глухие простенки…

Наперерез, прямо из простенка, вышагнула новая санитарка. На губах крокодилья улыбка, толстые пальцы шевелятся, как десять упитанных пиявок. Надо бежать, а я приросла к месту. Господи, ну какая я дура, ведь могла бы догадаться! С чего я взяла, что она санитарка, эта рожа…вон над верхней губой что-то явно чернеется, а глазки….ой-ой-ой!

Я медленно пятилась, машинально прикрываясь креслом, не в силах оторвать глаз от растопыренных клешней санитарки. Они стремительно вытягивались в длину, как резиновые. Белой молнией рассек воздух меч Гелии, санитарка отпрянула.

– Назад! – крикнула Гелия, – скорей, Сим-ка!.

И тут до меня дошло – Гелия в опасности! Я этой монстрихе не нужна! Стыд окатил меня жаркой волной, я разом очнулась и рывком завалила кресло набок. Получилось! Колеса вычертили вираж, пальцы чудовища вторично цапнули воздух, в следующий миг мы уже мчались назад по коридору. С грохотом пронеслись мимо поста, сзади нарастал сопящий топот, но я уже поняла, что дежурная не проснется. Ничего, только бы успеть до лифта. Вдруг повезет…не успели. Через порог нашей палаты – мы с ней почти поравнялись, шагнули Любаня и Елена Прекрасная. Рты до ушей, вместо глаз – ледяные щели.

– Нет! – крикнула Гелия, но свернуть я уже не успевала.

Колесо врезалось Прекрасной в коленку, коляска встала на дыбы, сильный толчок швырнул меня на пол. Вскакивая на ноги, я увидела, как Гелия, извернувшись, взмахнула мечом дважды, и голова Прекрасной вдруг прыгнула с плеч, в подставленные руки Любани. Безголовое тело суетливо шарило вокруг себя руками. Сейчас ударит фонтан крови!

В панике я присела, по макушке что-то жестко чиркнуло, в живот Любани воткнулся кусок железного прута.

– Сим – ка, спасайся! Беги в палату! – заорала Гелия. Я увидела, что санитарка летит на нас длинными прыжками, наводя мне в лоб непонятную конструкцию, вроде якоря. Над головой свистнуло, клинок Гелии вышиб сноп искр, и второй металлический дрын со звоном впилился в люстру. С запозданием я поняла, что это в меня стреляют.

Я дернула на четвереньках прочь, сшибив забытый у стены штатив капельницы, шест отлетел под ноги безголовой Елене, она покатилась, как кегля. Любаня швырнула в меня ее головой и прыгнула за каталкой. Она обрушилась бы на Гелию всей тягой, но столкнулась в воздухе с такой же тяжеленной санитаркой, и обе с грохотом рухнули, образовав на полу кучу сплетенных тел.

Я развернула проклятую каталку заново и поволокла по коридору. Только бы успеть запереться в сушилке, сразу им дверь не выломать.

Гелия, закусив губы, бешено крутила колеса руками, мы вновь промчались мимо поста, сзади нарастал грохот погони, яростные вопли на неизвестном языке. Огненный шар размером с яблоко врезался в стенку и лопнул, разнеся в щепки ближайшую дверь. В палате раздались испуганные вопли, захлопали еще двери. Сушилка была уже рядом, и тут мои ноги поехали, коляска заскользила юзом и едва не вырвалась из рук.

– Проклятый вазелин, тут же пол скользкий!

Я врезалась в дверь сушилки, рассадив, кажется, лоб, по лицу потекло что – то противное теплое. Оно не давало смотреть, я вслепую искала скважину. Пальцы Гелии сжали мою руку.

– Дай ключ.

Клацнул запор, и тут меня схватили сзади железные лапы.

– Гелия, беги! Запри дверь!

Последним усилием я толкнула кресло внутрь, дверь хлопнула, в нее с размаху врубилась разогнавшаяся на вазелине Любаня – и прилипла, как распластанная жаба. Меня шваркнули об стенку так, что я на минуту увидела коридор в оранжевом, как бенгальский огонь, свете. По нему, размахивая руками, трусцой двигалось безголовое тело Елены Прекрасной. Кто-то из разбуженных больных выглянул из палаты и в ужасе шарахнулся назад. На посту медсестры – лучше поздно, чем никогда – взвыла сигнализация.

– Прочь! – вопила санитарка, пытаясь отлепить Любаню от двери. – О, донгер вашш! Дебилиссимос! Она уходит!

Санитарка и подоспевшая Елена Без Головы схватили Любаню за ноги и дернули. Со смачным хлюпом она отклеилась, на двери остался масляный блинный след.

Отшвырнув Любаню пинком, санитарка врезала по уху подбегавшему охраннику и ворвалась в сушилку.

Я зажмурилась. Вопль неведомой твари, звон расколотого стекла… Неужели она не успела? Я поползла через порог, в лицо хлестнуло черным дождем, на полу валялись осколки, обломки, кучи непонятно чего, ах да, это же кресло… мои пальцы внезапно нащупали угол матерчатой сумки Гелии. Она не смогла ее забрать? Но я знала, что этого не могло быть никогда. Сумка здесь – значит, мою подругу схватили. Она в плену у врагов, а я…

Наверное, я просто отключилась.

По глазам ударил свет, надо мной наклонилась усатая физиономия. С перепугу я чуть не ткнула в нее кулаком, но руки не слушались. А в следующий миг сообразила, что это просто охранник, прибежал с нижнего этажа по тревоге.

– Говорить можешь?

Я кивнула.

– Нормально. Просто лоб рассадила, сейчас встану.

– Куда – встану! Сейчас носилки подвезу, у тебя, может, все кости переломаны. Ни хрена себе нападение, при банке охранником работал, сроду такой разборки не видел!

Он убежал, и я, быстро скомкав, запихнула сумку Гелии в карман халата. Она по – прежнему была совершенно пустая с виду, так что сложности это не представляло.

Через час в процедурную влетел бледный Анатолий Францевич. Халат застегнут сикось-накось, очки перекошены, волосы дыбом – словно только что увидал привидение.

Ладони и лоб у меня уже были забинтованы, медсестра как раз извлекла пинцетом крошки стекла из моих коленок. Они повтыкались еще в коридоре, когда я на карачках скакала по осколкам лампы, хорошо еще, что неглубоко.

Анатолий Францевич молча схватил меня за голову, развернул и заглянул в зрачки. Наскоро пощупал пульс.

– Уф. Кажется, обошлось. Татьяна Андреевна, давление мерили? Насколько повышенное? Ну, это в пределах допустимого. – он тяжело рухнул на стул и стал вытирать со лба капли пота. Рука у него дрожала.

Сказать, что мне сделалось совсем паршиво – ничего не сказать. Мне хотелось не то, чтобы умереть, лучше всего мне было бы вообще не родиться. Никогда больше я не смогу посмотреть Францевичу в глаза! Я сделала вид, что сосредоточилась на коленках, как будто мне очень больно, и я терплю изо всех сил.

Медсестра начала бинтовать порезы, я старательно не поднимала головы. Сейчас он спросит…

– Анатолий Францевич, там Кругликову и Тимченко привезли! – задыхающимся голосом выкрикнула с порога практикантка Галя, – без сознания, обе!

Бинт выпал у медсестры из рук и размотался.

– Как Тимченко? Она же сплющенная!

– Ну да. А Кругликова, как мне сообщили уже несколько человек, бегала по коридору без головы! – Анатолий Францевич встал так резко, что стул хрустнул. – Это абсурд, вы, Татьяна Андреевна, должны знать, что человек не может, как вы выразились, сплющиться! Если, конечно, по нему не прошелся асфальтовый каток! Мы имеем дело с массовой галлюцинацией, помноженной на…я не знаю, на что! Посреди ночи неизвестные лица разносят половину отделения, а дежурная благополучно спит! Где обнаружили Тимченко и Кругликову?

– Внизу под лестницей – пискнула Галя, – охранник случайно заметил.

– Потрясающе! Так, Ежикову – в бокс, в резервную! Ума не приложу, если еще кого привезут – у меня коек не хватит! Галя, везите ее на каталке, передвигаться самостоятельно до утра запрещаю! – не взглянув на меня, Анатолий Францевич громадными шагами удалился.

А мне вдруг сделалось легче. Уже то хорошо, что возле сушилки лежит сплющенной вовсе не Любаня. Не она швыряла в меня отрубленной головой, не она гналась по коридору. И у Елены, слава Богу, голова на месте. Соседки живы, и Анатолий Францевич наверняка приведет их в порядок. Кто-то просто «вырубил» обеих на время, чтобы занять их место. В отличие от всех остальных, я-то знаю – кто и зачем это сделал. И знаю, когда – подмену произвели после ужина, соседки шли посмотреть телевизор…

Порезов и ссадин у меня оказалось столько, что медсестре хватило обрабатывать их еще минут сорок. Татьяна Андреевна ворчала, а я про себя думала, что бы она сказала, попади в меня та железяка. Пожалуй, никакая реанимация уже не помогла бы.

Под конец мне еще вкатили укол от столбняка, очень болючий, но я была такая измотанная, что почти его не ощутила. Галя притащила застиранный больничный халатик и помогла мне переодеться, прежний, весь в пятнах крови, я запихнула в пакет.

Держать карандаш руками, на которых полкило бинтов, невозможно, но Галя действительно добрая девушка. Я диктовала, а она написала записку Гвоздецкому.

«Аркашка, я опять в боксе. Выпустят – поговорим, а пока забери мои вещи, пусть временно у тебя побудут. Я выпишусь, заберу. Спасибо за яблоки».

В коридоре пахло гарью, воняло из той палаты, куда влетел огненный шар. Обломки двери уже убрали, а новую навесить пока не успели.

Ближе к отделению реанимации, напротив нашей палаты, торчала стремянка и возились двое электриков в серой одежде, меняли разбитую лампу. Они даже не удосужились подмести осколки, под колесами каталки противно захрупало. Рабочий, который стоял внизу, скользнул внимательным взглядом по моей забинтованной физиономии и коленкам, и мне сделалось противно, словно до лягушки дотронулась. Уже в боксе я сообразила – электрики почему – то одеты в костюмы, оба в белых рубашках и при галстуках.

Галя выдала мне две таблетки снотворного и велела проглотить тут же, при ней. Потом погасила свет и осторожно прикрыла дверь резервной «одиночки».

Переждав полминуты, я подкралась к раковине, выплюнула таблетки и прополоскала рот, стараясь не булькать слишком сильно.

Пока меня мазали и бинтовали, я мечтала отрубиться, чтобы ночные похождения обернулись наутро просто кошмарным сном. Но сейчас мне не лежалось. Эти странные рабочие, которые похожи на электриков, как я на космонавта – что они тут делают? И почему нет милиции – не может быть, чтобы ее не вызывали. Анатолий Францевич успел примчаться из дома, а милиция не успела?

Или они уже приехали и уехали, забрав сплющенную Лжелюбаню? Но тогда почему ни о чем не спросили меня?

Стоять босиком в лужице бледного света от заоконного фонаря было холодно. Я уже собралась юркнуть в постель и продолжать думать в тепле, когда желтый глазок замочной скважины внезапно мигнул и опять засветился. Кто-то очень тихо прошел в коридорчике за дверью.

Волосы на затылке зашевелились, как живые, я на цыпочках подкралась к скважине и скорее почувствовала, чем услышала чужое присутствие. Кто-то дышал рядом с моей дверью.

Неужели вернулись за мной? Обнаружили, что у Гелии зеркало не настоящее… как хорошо, что я сообразила оставить сумку в пакете с халатом, в процедурной. Им нипочем не догадаться, где искать.

Прижавшись ухом к скважине, я слушала изо всех сил, так что в голове начинало звенеть.

– Вы были правы. Он точно в потолке засел. Только…

– Ну?

Я едва не подпрыгнула, оказывается, совсем рядом с дверью стоял еще второй.

– Это не пуля, а болт. Арбалетный… из неизвестного сплава.

– Интересные дела происходят в городской больнице. В палате осколков, конечно, не нашли? По поводу деформированной санитарки эксперт что говорит?

– Руками разводит. Утверждает, что это не живой организм, а продукт генной инженерии. Биоробот. Кстати, эксперт обнаружил в нем точно такой же болт.

– Так. Подробный доклад мне в трех экземплярах, по санитарке отдельно, по голове – особо. Сделайте запрос в Институт мозга, пусть дадут консультацию.

Ну-с, оприходуйте вещдоки, через пятнадцать минут – запрягайте, хлопцы, коней! Подписки о неразглашении у медсестер взяли? Объясните им еще раз дополнительно – чтобы все, как следует, поняли. Я пока побеседую с заведующим.

Мимо скважины опять кто-то прошел, я ждала, скрючившись под дверью. Вот значит, какие это были электрики. Очень хотелось выглянуть, но я боялась – вдруг этот, второй, с бесцветным голосом, еще торчит поблизости?

Я ждала целую вечность. В коридоре вдруг хлопнуло, и заговорили сердито и громко. Я узнала голос Анатолия Францевича, не выдержала и выглянула. Они стояли на пороге ординаторской – толстый, багровый от гнева Францевич и сухощавенький дядька с белесыми волосами, зачесанными на просвечивающую лысину, в неприметном, но явно дорогом костюме.

– Я вам повторяю – в боксе лежат люди в крайне тяжелом состоянии! Я только что вывел пациенток из комы! Они ничего не помнят, и попытка заставить их вспомнить может завершиться летальным исходом. Я, как врач, не позволю вашему ведомству проводить эксперименты над больными! Слышите, вы? Не позволю!

– Позволять нашему ведомству или не позволять, это, господин заведующий отделением реанимации, не в вашей компетенции. Допрос будет проведен, в ближайшее время, как только женщины очнутся. А вам я советую, – белесый поднялся на цыпочки и процедил Францевичу прямо в лицо, – ПОМАЛКИВАТЬ! Иначе, мы будем вынуждены, в интересах государственной безопасности, принять соответствующие меры в отношении всех, находившихся на данном этаже этой ночью!

Он сделал четко «кругом», я едва успела спрятаться, и беззвучным шагом покинул отделение. С аккуратным щелчком сработал замок, потом я услыхала вздох, и что-то тяжелое рухнуло на пол. Это упал, съехав по дверному косяку, Анатолий Францевич, уже не багровый, а белый, как мел.

В три прыжка я очутилась рядом и отчаянно затрясла тяжелую, как будто ватную, руку.

– А, Серафима… а я вот, как видишь … отказал мой пламенный мотор. Наташу зови, тебе волноваться …нельзя. Помни – ночью ты ничего не видела и ничего не знаешь. Выбежала на шум в коридор и поскользнулась на осколках. Кто бы ни спрашивал, Сима – ты поняла…?

Анатолия Францевича, конечно, спасли. К одиннадцати часам он почти оклемался, и даже пытался шутить с заплаканной Наташей и бледным от ответственности Арсением, вторым врачом реанимации. Потом увидел меня и рассердился, велел немедленно уползать в палату и не высовываться, а то будет хуже.

– Переведу из одиночки в общую, к Тимченко с Кругликовой!

Я сделала испуганное лицо и послушалась.

В «одиночке» было так тихо и обыкновенно, что все недавние события показались мне сном. Я подумала, что если сейчас лягу в постель, поверю в это уже окончательно, и тогда серый осенний денек за стеклами станет совсем беспросветным. Если бы у меня хоть сумка Гелии была при себе, чтоб вытащить из нее что-нибудь волшебное. Только не меч – хватит с меня этого средневекового арсенала: мечи, арбалеты, болты… Вот если бы достать Драконье Зеркало… интересно, какое оно? А вдруг я бы смогла увидеть в нем живого дракона?!

Об стекло со стуком ударился голубь, прошелся по карнизу, топоча коготками, поглядывая на меня круглым оранжевым глазом. Если присмотреться, в этой птице тоже есть нечто драконское. Как радужно отливают перья на изогнутой шее, будто и не перья, а чешуя. И глаз не птичий, бешеный… А что, если он «оттуда», принес мне весть от Гелии?

Я осторожно постучала пальцем по стеклу.

– Эй! Ты ко мне? Ты меня навестить явился?

– Виниться я пришел, Серафима.

Голос у голубя сиплый, простуженный, и говорит он, не разевая клюва. Телепатия, что ли?

– Подвел я тебя, Серафима, ты и не знаешь, как подвел!

Голубь был ни при чем, голос раздавался с другой стороны. Я обернулась – в дверях стоял дядя Паша. Вид плачевный, глаза – красные, плечи ссутулены, и весь он – как простуженный воробей.

– Дядя Паша? Что это с вами? Вам же курить нельзя?

От дяди Паши отчетливо пахло табаком.

– Ничего себе! А если я сейчас медсестре нажалуюсь? Вы же умереть можете!

Дядя Паша безнадежно махнул рукой.

– Я, может, потому и смолю, совесть меня заедает. Ты, Серафима, знай – все это через меня вышло. Я тебя подвел, если ты меня теперь и знать не захочешь – права будешь! Так мне, дурачине, и надо! Заслужил!

– Да чем заслужили – то? Что вы такое сделали? Не понимаю…

Дядя Паша смотрел на меня унылыми собачьими глазами. Извлек из кармана недокуренный чинарик, повертел в пальцах, понюхал и убрал обратно. Казалось, он всеми силами стремится отсрочить признание. У меня мелькнула дикая мысль, уж не являлся ли дядя Паша тайным агентом похитителей?

Ну что же… Я плотнее закрыла дверь и строгим голосом спросила.

– Так в чем вы меня подвели? Рассказывайте уж, раз начали.

Он набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул.

– Про сушилку – то ведь это они через меня разузнали.

– Как? Вы сказали про ключ этой, санитарке?

Дядя Паша заерзал шеей, как будто воротник пижамы на нем раскалился.

– Ведь как все получилось-то. Ключ этот я у Ерофеича выиграл…

Тут я совсем удивилась. Я-то думала, что никто из нынешних больных про домового не знает.

– Вы знакомы с больничным?

– Да было дело, скорефанились. Я ж здесь не первый раз лежу, старожил, можно сказать. Приметил его.

Все правильно, дядя Паша – из категории вечных пациентов, не удивительно, что и про Ерофеича ему известно. Вот интересно, все-таки знают ли Ерофеича медсестры и Анатолий Францевич?

Дядя Паша продолжал, морщась.

– Недели полторы как, уж все спать полегли, вдруг тащится. И доска под мышкой. Давай, говорит, сыграем.

– В шахматы?

– В шашки. Куда ему в шахматы, сиволапому. Нечисть – вся об одну извилину.

Тут он вспомнил, что нечисть его таки надула и помрачнел еще больше.

Но я уже не могла оставить разговор на половине. Ждать, пока дядя Паша придет во вменяемое состояние, тоже не получалось – в любой момент могла войти медсестра и прервать этот вечер воспоминаний.

Я заставила дядю Пашу сесть на табурет и скоро знала уже все. Эх, знать бы раньше!

После разминочных партий Ерофеич предложил сыграть по-настоящему, на интерес.

Дядя Паша, естественно, не смог отказаться и продул Ерофеичу триста рублей. Потом еще двести. Это при том, что дядя Паша имеет за плечами третий взрослый разряд по шашкам.

Заподозрив неладное, он тайком поплевал на свои фишки «от сглазу». То ли меры помогли, то ли просто фортуна ему наконец улыбнулась, но дядя Паша начал обыгрывать больничного. За четыре партии вернул деньги и выиграл еще пятьдесят рублей сверху. Тогда Ерофеич и поставил на кон тот самый ключ.

– Я и согласился, из жалости, – бубнил дядя Паша, – на что мне его ключ? Выиграл. А тут Галина, медсестра, нас шуганула. Ерофеич, само собой, как сквозь землю, пропал.

Да. Я сперва ждал, что он отыграться захочет, а его нет и нет. Ну и отдал тебе ключ на время. Ты за дверь – а Ерофеич тут как тут, явился – играем, говорит, на ключ, срочно. Я туда – сюда, нету мол. Из кармана забыл вынуть, вместе с халатом в стирку отдал. На днях, мол, верну. Он ничего, кивает, а глаза хитрые! Мне бы, дураку, сразу тебе сказать! Не скумекал, старый дурень!

Он еще что-то говорил, но я уже не слышала. Что там дядя Паша, а сама-то я разве умнее?

А ведь я могла бы догадаться! Ну с кем еще могли сговориться волшебники, чтобы проникнуть в отделение? Только с домовым – он ведь по жизни волшебное существо! Небось, заплатили ему – то – то он меня насчет валюты спрашивал… А в ту ночь, когда баба Вера видела «черта» в окно туалета, больничный тоже рядом крутился…. Дура я, дура! Надо было … а что надо?

Я отчаянно потрясла головой, и запоздалый выход обнаружился. Надо было просто заплатить Ерофеичу больше! У Гелии ведь были деньги, настоящие, золотые! Эх, я!

Тут я заметила, что дядя Паша что-то настойчиво мне говорит.

– Чего-чего?

– Подобрал, говорю, в сушилке, на пороге. – он протянул мне кусочек блекло – желтого стекла, исчерченный паутиной трещинок.

Мое сердце сорвалось и упрыгало куда – то в пятки.

Это же обломок медальона Гелии! Во время свалки кто-то, наверное, лже – санитарка, раздавил его ножищей. Я подставила руки, и дядя Паша стряхнул мне осколок на забинтованные ладони.

– Спасибо вам, дядя Паша!

– Да чего уж там, – он понуро махнул рукой и направился к выходу. Я быстро сказала.

– Дядь Паш, вы не мучайтесь, вы же не могли знать. А Ерофеич им бы так и так помог, он же тут все ходы – выходы знает.

Говоря, я припомнила вчерашний странный вызов к завотделением.

Ну конечно, меня тогда попросту выманивали из палаты. Любани с Еленой Прекрасной не было, никто не помешал бы им похитить Гелию прямо днем. Если бы Елена меня позвала, и я сразу побежала….

Впрочем, для них это была только временная неудача, они быстренько придумали другой план, понадежнее.

Я долго рассматривала осколок, пыталась подносить его к стеклу – все напрасно. Сквозь мелкую сеть трещин с трудом просматривалась мокрая крыша соседнего корпуса – и ничего больше.

– Кажется, это действительно, все.

Через день меня выпустили из бокса. Как ни странно, ночная беготня и тревоги совершенно не повлияли на мое состояние. Я упорно поправлялась. Ну да, Ерофеич же уверял, будто врачи говорили, что у меня наметилась ремиссия. Но о Ерофеиче даже думать было тошно, если бы он попался мне в коридоре – честное слово, попыталась бы стукнуть его чем – нибудь тяжелым. Проклятый предатель!

Пару раз приходил Кашка Гвоздецкий, вместо яблок приносил апельсины и рассказывал про дела в редакции. Что фонд «Ауропег» за вторую статью расплатился частично натурой, и теперь у нас есть комп с жидкористаллическим монитором – естественно, в кабинете у редактора, что Грибушкин спрашивал, как мое самочувствие, а редактор обещал мне неделю отпуска сразу после выборов – для поправки здоровья.

– И вообще, все про тебя, Симка, спрашивают, – добавил Гвоздецкий под финал посещения, – тебя когда выпустят?

– Обещали в понедельник. Нет бы в пятницу, а то сразу на работу придется.

– Ничего, ты помаленьку начнешь, и втянешься. Тем более, у вас в отделе новенький менеджер, шустрая такая девушка, Олесей зовут. Лера на нее сразу кучу работы свалила, твою и валькину. Валька-то уволился, ты, кстати, знаешь?

– Нет, откуда мне? Ну ладно, пока, Кашка, я посплю немного.

Он задумчиво поправил очки на длинном носу и вышел, оглянувшись еще раз на пороге со странным выражением. Кашка меня слишком хорошо знает, он чувствует, что я изменилась. Я ему, конечно, все расскажу – только не здесь и не сейчас. Дома, когда, наконец, смогу запереть дверь как следует.

В последние дни меня не отпускает ощущение, что за мной кто-то осторожно наблюдает. Оглянешься – никого. Я даже перестала ходить вечером в туалет и стараюсь в палате одна не оставаться. Вместе с соседками теперь торчу в холле на диване, смотрю все подряд по телевизору. То есть, это они думают, что по телевизору – на самом деле, я вижу совсем другое – сине-зеленое море с барашками пены и вдали, над розовыми скалами острова, громадных, огненно – золотых птиц. Только это вовсе не птицы. Бинты с ладоней у меня сняли, и когда я теперь держу осколок медальона, я чувствую, как он начинает пульсировать, нагреваясь. Если сжать его в ладошке покрепче… но я сделаю это в понедельник, дома, когда как следует запру дверь.