Часть 2
После этой поездки долгое время меня не покидало совершенно особенное чувство. Я стала усердно учиться, особое внимание стала уделять немецкому языку, которого всегда боялась. Я даже сдала немецкий в качестве вступительного экзамена в университет. Поступив, я выбрала немецкий язык, вместо английского, как основной иностранный. Я была счастлива и думала мне только об одном – о том, что была влюблена. Мне казалось, что все вокруг стало более ярким, более красивым, хотя на самом деле мир не особо изменился. Точнее, не изменился вообще. В шестнадцать лет я была готова верить в самые наивные вещи, в любовь, даже на расстоянии, даже после всего двух неделей знакомства.
Но в какой-то момент разум включился. Точнее, мне его «включили». Великолепная «подружка» Сабрина, с которой мы еще некоторое время переписывались по интернету, как бы невзначай рассказала, как они с Риччи смотрят вместе по ночам фильмы и как еще несколько девушек крутилось вокруг него сразу после того, как я уехала.
Я даже думать не хотела о том, какой глупостью было поверить в какие-то возможные чувства. Собственно, и верить было совершенно не во что! Никто мне ничего не обещал! Никто даже не намекал на что-либо, во что можно было бы поверить! Это просто было нечто мимолетное, а таких, как я, вокруг него явно пруд пруди. Каждые две недели новая девушка.
Мне стало так противно от этих мыслей, что я радикально сменила свои жизненные приоритеты. Я забросила учебу, начала заниматься творческой деятельностью (написала первые картины, хотя тогда это было сложно назвать картинами – мне казалось, что я просто изливаю душу куску бумаги), пить со своими друзьями до тех пор, пока на душе не становилось чуточку лучше. Я плюнула на немецкий и отрицала любую возможность его дальнейшего изучения. Мне было противно даже думать об этом языке. Зато думать у меня отлично получалось в красках и на мольберте. Столько мыслей и эмоций через бумагу мне никогда не удавалось передать. Казалось, из меня льется какой-то нескончаемый поток идей. Хотя, как выяснилось это было только началом. Все это было только началом.
Пусть мучительно, но так я начала свой путь во взрослую жизнь. И моим проводником туда оказался именно Риччи. Я ненавидела его в тот момент. Он казался мне мучителем, почти преступником, убийцей. И я рыдала каждую ночь с единственной мыслью: «Ну почему именно я?», почему он не мог выбрать себе другую жертву. Почему именно мне теперь предстояло пройти через все эти мучения и дурацкие чувства, с которыми я не могла ничего сделать. Я открыла свою юную душу человеку, которому оказалась совершенно не нужна.
А больше всего меня раздражало то, что каждый раз, когда мне становилось чуть легче и удавалось хоть чуть-чуть забыть об этой всей истории, он каким-то немыслимым образом вдруг напоминал о себе – например, звонил на Новый год, чтобы лично поздравить меня с праздником. Или находил меня в интернете в одной из социальных сетей. Я ненавидела его и за это тоже.
Когда уровень моей злости и ненависти к нему зашкаливал, я писала ему злобные письма. Он ведь оставил все свои контакты мне и сказал, что я могу звонить и писать в любое время и по любому интересующему меня вопросу, что бы меня ни беспокоило – он все готов выслушать. И я в гневе писала ему все, что я о нем думаю. В ответ я получала либо скрупулёзный и крайне неоперативный ответ, либо молчание, которое раздирало меня изнутри еще больше. В какой-то момент ненавидеть этого человека и винить его во всех своих бедах стало гораздо проще, чем стремиться стать лучше и сделать что-то со своей жизнью.
Я была уверена, что не смогла продолжить учебу именно из-за него, ведь в своих стенаниях я совершенно не могла найти времени и сил сесть за учебники. Я абсолютно точно знала, что закурила (о да, я ведь закурила!) и стала увлекаться алкоголем из-за него, потому что делала это именно в те моменты, когда вдруг начинала думать о нем. И уж совершенно очевидно, что моя бессонница, депрессия, сбитые о стену кулаки и прочие проявления невроза – все было только из-за него. Мама беспокоилась за меня и отправляла ко мне психологов пачками. Но психологов я меняла одного за другим, так как не могла даже говорить о волнующей меня теме. Как только мы хоть на шаг к ней подбирались, я сбегала от психолога и говорила маме, что он некомпетентен и делает только хуже. Сама в этот момент я продолжала пить, курить, ничего не есть и не спать по ночам. Один тот факт, что он существовал где-то там, без меня и ему на меня было совершенно начхать, а я тут уже полгода не могла избавиться ни от одной мысли о нем, делал меня до жути несчастной. Одно время я представляла себе картины, как сталкиваю его с обрыва в море и он разбивается о скалы. Но потом все это плавно переросло в желание самой бросится о скалы на его глазах. Когда я поняла, что погружаться в творчество я стала чаще, чем в депрессию, а на новые краски спускать больше денег, чем на алкоголь, все началось по новой.
***
Я сидела и настырно таращилась на дисплей мобильного телефона. Еще две минуты назад я трясла его в руках и с наигранной истеричностью кричала «Ну пожалуйста, ну позвони!» – теперь же я не понимала, как такое могло случиться. Ведь как всегда, стоило мне только отойти на минуту и вернуться обратно – и я обнаружила пропущенный звонок с незнакомого номера. Это он. Сомнений не было. Сердце бешено колотилось. Я знала, это был он.
Когда я впервые услышала его голос в телефонной трубке, несмотря на весь трагизм минувших дней, лицо расплылось в блаженной улыбке. Я думала, что во мне не осталось добрых чувств к этому человеку, но я так любила этот голос. По-детски заливистый, звонкий смех. Все то, что я сохранила в своей памяти. Я уже не идентифицировала его лицо как нечто знакомое – ну вы знаете, так обычно происходит, когда кого-то долго не видишь. И вроде смотришь на фотографию, а оживить изображение уже не получается. Оно замерло, ты уже не помнишь его черт лица, не помнишь, как его взгляд наполняется задором, не помнишь почти ничего из того, что когда-то вызывало у тебя чувство невероятной привязанности к этому человеку.
***
Сегодня я всеми силами проклинала чертову погоду, ведь дождь лил с самого утра и даже не думал останавливаться. А я так хотела подготовить хорошую программу осмотра московских достопримечательностей, столько всего готова была ему показать. Но, видимо, не судьба. Собралась, поела, покурила, вздохнула, чуть не перекрестилась даже – и «погнали». Пока ехала, поняла, что не знаю дорогу и придется искать место встречи наобум. Но «наобум» сегодня оказался ко мне крайне благосклонен, я выбрала станцию Смоленская нужной ветки, а торговый центр, возле которого мы собирались встретиться, увидела сразу, как вышла из метро.
Стоя у входа, я долго всматривалась в лица. Мне казалось, что я, наверное, его уже не узнаю. Прошло 2 года. Но он сам меня окликнул. Когда я поняла, что это он, в голову пришла лишь одна мысль: «Вот теперь обратной дороги точно нет…». Я еще раз вздохнула и повернулась. Он по восточному обычаю меня расцеловал. Затем спросил, чем бы я хотела заняться, где бы я хотела посидеть. Я сказала, что кофе был бы кстати (да, он мне уже в первые секунды нашего разговора потребовался)! Он предложил пойти в ближайший Старбакс, на Арбате. Самое забавное, что вел меня туда он, а не наоборот. Я даже удивилась! Как может человек за два дня научиться так хорошо ориентироваться в незнакомом городе? Там было не очень далеко, но он вел меня какими-то закоулками, мы постоянно куда-то поворачивали, даже я запутаться успела. Когда дошли до огромной лужи, он как галантный кавалер сначала сам все осмотрел, потом сделал два или три шага и показал мне, куда наступать, чтобы я не промочила ботинки. В кафе он открыл передо мной дверь. Потом на кассе спросил, что я буду пить, предложил поесть, но я отказалась, «потребовав» с него только чашку капучино.
«Выбери столик, какой тебе нравится, я возьму кофе и приду…» – сказал он и улыбнулся. Я кивнула и покорно ушла искать столик. Только сейчас до меня дошло, что мне придется все это время говорить с ним по-немецки. Привыкнув общаться в интернете, я почему-то решила, что он плохо знает немецкий, забыв, как он на самом деле говорит. Он не умеет писать, вообще не умеет, в каждом немецком слове делает по три-четыре ошибки, путает окончания, приставки, артикли – я уже привыкла к тому, что даже я немецкий знаю лучше. Каково было мое огорчение, когда я вновь осознала, что это не так! Он начал говорить, и я почувствовала себя неуютно. «Черт, он же учился в Германии, ну конечно он отлично говорит, ну конечно у него произношение как у немцев, ну да, теперь не получится показать, какая ты умная и замечательная. Хоть бы не опозориться теперь!» Пока общение ограничивалось фразами типа «найди столик», «попьем кофе» и так далее, все было нормально, но сейчас он вон там, скоро придет с чашками, а я даже не представляю себе, как я буду с ним разговаривать, как я буду воспринимать его речь. И о чем вообще нам разговаривать спустя столько времени? Делать вид, что все нормально? Изображать из себя особу, которая не закидывала его письмами в 400 строк мелким шрифтом и злобными пожеланиями скорейшей кончины? Боже, и зачем я себя так ужасно вела?..
Поначалу страхи оправдались – я не понимала почти ничего, что он говорит. Или не вслушивалась. Или слишком нервничала, думая о том, как же мне теперь себя вести в его присутствии. В общем-то причины и не важны – я просто сидела и бросала короткие реплики: «Ну да», «Да, это понятно», «Понимаю» и, мое любимое, «Да, со мной такое тоже было». Но когда он коснулся какой-то больной для меня темы, а сегодня это был футбол, мне пришлось вступить в разговор.
– Да, я играю в футбол… – промычала я. – С 5 лет. Давно это началось, потом пара перерывов было, но это не важно. Теперь и это в прошлом.
– С 5 лет? – искренне удивился он, а я ведь уже много раз рассказывала об этом. – Да, это очень долго.
– Неважно, больше не играю… – буркнула я.
– Потому что у тебя с клубом проблемы, – протянул Риччи, понимающе закивав. «Ага, что с 5 лет играю, не помнит, а это он почему-то запомнил…», – подумалось мне.
– Наши ассистенты тренеров – поддонки… – бросила я и безразлично пожала плечами.
– Это все равно, тебе надо думать о себе. Если ты хочешь играть – найдешь способ.
И, зацепившись за эту, вполне нейтральную тему, мы начали дискутировать. Интересно было узнать, что друг, с которым он приехал сюда, не кто иной, как тот самый его друг из турецкого футбольного клуба Трабзонспор. Я воодушевилась. Я должна его непременно увидеть! Даже несмотря на то, что я болела за другой турецкий клуб, мне было интересно посмотреть на звезду.
Потом разговор пошел лучше. Его уже можно было назвать «беседой». Одна тема плавно перетекала в другую. После футбола мы говорили о баскетболе и теннисе, после тенниса – о дисциплине, после дисциплины – о работе, после работы – об аниматорах, после аниматоров – о его отелях, о Турции, об отдыхе, о его каникулах в Москве, о его сыне, о моем отце, о моих друзьях, о подростках, об ошибках, об опыте, поддержке, дружбе и любви. Приятно было не чувствовать в беседе напряжения. Как ни странно, его и правда не было. Хотя мне было по-прежнему несколько тяжело говорить. Я стеснялась заговорить на немецком так, как делала это со своими друзьями из Берлина. Потом он вспомнил о том, что его пригласили на детское танцевальное представление в этот день. Он позвонил подруге, которая, собственно, его звала и передал телефон мне – я узнала у нее адрес и попыталась распланировать наши дальнейшие действия.
Когда мы попробовали попасть на Красную Площадь, нас послали – там был какой-то концерт, очевидно, новогодний, как всегда, все было к чертям перекрыто. Что поделать. В результате мы прогулялись по Китай-Городу, прошлись по скверу.
– Поиграем в снежки? – весело спросил Риччи, комкая в руках снег. Я засмеялась и ткнула в его толстовочку, в которой ему, как он уверял, совершенно не холодно.
– Ну у меня-то одежда приспособлена для снежков, а вот ты, друг мой, боюсь не совсем готов к жестким зимним играм. – Он по-детски улыбнулся, но в итоге согласился, безразлично пожав плечами, бросив на землю скомканный снежок и добавив:
– Я бы все равно тебя обыграл.
Мы поехали на север города, где проходил тот то ли детский утренник, то ли какое-то шоу, я так толком и не поняла. Мы шли по инструкции, которую мне дали, однако нужной улицы все не было и не было. Время на то, чтобы несколько раз заблудиться, впрочем, было – оставался еще целый час. Риччи предложил сходить еще куда-нибудь – посидеть попить кофе или даже поесть. Я не раздумывая согласилась, ведь погода на улице была премерзкая.
В этот момент нашлась и нужная улица – а через дорогу мы увидели еще один старбакс и решили, что это судьба. Хорошо, что среди «Шоколадниц и «Кофе-хаузов» наконец-то начали появляться и кофейни получше. Сели, выпили еще по чашечке кофе и еще немного поболтали. Оказалось, я многого не знала о нем, а он – обо мне. Он не знал, что, я работаю дизайнером, не знал, что умею клепать сайты и могу разобрать и собрать системный блок. А я в свою очередь не знала, что он начинал в анимации ди-джеем (вот уж никогда бы не подумала, человек не отличает певцов своей же эстрады!) и стал шефом всего за три месяца работы. А еще, что он занимался раньше боксом, ему дважды или трижды ломали и вправляли потом нос. Не знала, что у него в Анталии огромные хоромы с личным бассейном (он даже показал мне фотографии). Не знала, что у него есть кошка. Не знала, что у него есть в Турции свое агентство. Не знала… да еще много чего. Он и правда совсем другой человек. А я ведь никогда его ни о чем не спрашивала…
Мы зашли внутрь дворца творчества – Риччи там сразу встретили его радостные друзья, провели нас через «черный ход», и показали здание.
– Ты говоришь по-английски? – на ломанном английском спросила меня женщина, которая нас встретила. – Да я и по-русски в принципе говорю… – засмеялась я. Ведь мы уже с ней общались по телефону, чего она вдруг со мной на английском заговорила?
– А, ну отлично, тогда будешь переводить… – вот этого я совсем не ожидала, это будет не самым приятным занятием на вечер.
Из одной из комнаток вдруг выбежала дюжина девочек в белых костюмах и хором заверещали при виде моего компаньона. Он мне рассказывал про одну из них, она очень хорошо танцует. Собственно, мы здесь ради нее и ее родителей, если я все правильно поняла. В основном пообщаться, потусить, ну и заодно выступление посмотреть.
Мы пошли в кабинет, там нам предложили выпить, но Риччи отказался. Я отказываться не стала. Если мне еще предстояло три часа там сидеть, да еще и переводить все с русского на немецкий, с немецкого на русский, то я, пожалуй, выпью! Еще час назад я едва ли вообще вступала в разговор, как теперь я должна, интересно, переводить?
Но дело пошло само собой. Благодаря вверенным мне обязанностям, я, видимо, каким-то образом сумела разбудить временно уснувшее во мне чувство языка, и с радостью переводила ему все, что можно было перевести. На концерте я в общем и целом объясняла ему суть сказки, которую дети на сцене показывали с песнями и плясками. После шоу было застолье, на котором я уже окончательно ощутила себя тем, кем мои друзья немцы учили меня быть. Я не только переводила. Где-то к середине вечера я показала высший пилотаж, взявшись за синхронный перевод. Это конечно были не ахти какие беседы, не политики это, в конце концов, и не профессора, но это всегда непросто – слушать и сразу переводить, при этом в процессе того, как ты говоришь на немецком, продолжать слушать русскую речь и воспринимать ее смысл и наоборот. Мне очень понравилось. Пожалуй, это были даже самые мощные эмоции за этот вечер. Я наконец-то могу говорить по-немецки! Хотя может дело в алкоголе, который окончательно убил стеснение или желание спрятаться в шарф и не вылезать оттуда весь вечер. Я получала искреннее удовольствие от перевода, от синхронного перевода, от попытки перевести с русского на немецкий почти нереальные для меня фразы вроде «он так назюзюкался, что, говорит, я уже „кривой“, как турецкая сабля». Да, некоторые вещи приходилось объяснять почти на пальцах, так как мои знания все-таки были не на самом высоком уровне, но я почти не замолкала, выходила из положений сама, а иногда Риччи помогал, видя, что я несколько застопорилась, выдавал целый ряд слов, из которых я выбирала нужное.
А еще это было прямо как в Турции – он постоянно спрашивал у меня, есть ли у меня еще время, когда нам надо уходить, когда я должна быть дома, не будет ли у меня проблем (а ведь было всего 7 часов вечера!). После застолья мы со всеми долго прощались (ну точнее он долго прощался) и договорились встретиться на следующий день, чтобы сходить еще на какое-то мероприятие.
Когда мы шли до метро, Риччи предложил поймать такси, чтобы доехать до дома, но я сказала, что нам недалеко ехать, да и время еще есть. На Смоленской, когда мы расставались, после долгих дружеских объятий и благодарностей с его стороны за «чудесный день», он в очередной раз предложил поймать мне такси, чтобы я с комфортом доехала до дома, но я отказалось – мне оттуда быстрее на метро будет добраться. Я приехала домой, и минут через десять он позвонил.
– Привет. Ты дома?
– Да, привет, я уже давно дома…
– Хорошо, я волновался за тебя, – на часах было всего 8 часов. Но он все равно «волновался»
– Ооо, это так мило с твоей стороны… – я засмеялась.
– Еще раз спасибо тебе за замечательный день, все было просто великолепно, завтра позвоню тебе чуть пораньше утром, чтобы мы смогли встретиться.
– Хорошо, нет проблем.
– Тогда до завтра.
– До завтра.
***
Когда я только вернулась домой, у меня не было особых эмоций по поводу нашей с ним встречи. Нет, да, у меня живот был скручен в узел, мне было физически плохо, но это от нервов, такое у меня бывает. До встречи я была постоянно напряжена, накручивала себя и ничего не могла есть.
Я прекрасно знала, что мне так нравилось в нем. Что меня привлекало в нем так, как ни в одном другом человеке на всем белом свете. С Риччи я чувствовала себя на все сто защищенной, на все сто комфортно, уютно. Даже в абсолютных мелочах. Когда мы шли по городу, и надо было обойти толпу или перешагнуть через лужу, он клал руку мне на плечо или на спину, как бы говоря: «Иди здесь, все хорошо, а я позади». И это не было попыткой меня обнять или чем-то подобным. Это была банальная галантность. Он открывал передо мной двери, всегда пропускал меня вперед. Все время спрашивал, комфортно ли мне идти туда-то или туда-то, куда хочу пойти я, чем я хочу заняться, сколько у меня свободного времени. Так было и в Турции. А последний звонок просто меня удивил. Раньше мне казалось, что Риччи – один из тех «парней», что никогда не позвонит «после», потому что даже не вспомнит. Но это было приятно. Даже очень.
Из-за этого «завтра я тебе позвоню пораньше» ночь была бессонной – я честно ждала «раннего» звонка, но в районе 8 утра пошла-таки спать. Причем сном это назвать было сложно, я очень боялась пропустить звонок. Поставила будильник на 9 утра и выключала его каждые пять минут. Я лежала на кровати в джинсах, толстовке, под каким-то старым пледом, чтобы было максимально неуютно и не получилось проспать следующие 17 часов по инерции. Но телефон молчал. Прошло уже не только раннее утро, но и утро вообще. Было уже 12.30, когда я встала в дико помятом состоянии, посмотрела на телефон и поняла, что ничего, видимо, уже не произойдет. Отправила смс, через некоторое время позвонила, а телефон отключен. Очень расстроилась, пошла в свою пустующую комнату, села в угол, прислонилась к стене и заплакала. Не верилось мне, что прошло так мало времени, а он все такой же – говорит, обещает отвечать на все мои вопросы и откликаться на мое общение, но ничего в итоге не делает.
В отчаянии и за разговорами со стенкой о том, как же было хорошо вчера, я набрала его номер еще раз, так, чисто для галочки. И как всегда, когда ты сидишь вся в слезах и соплях, жутко гундосишь и совершенно не надеешься услышать его голос в телефонной трубке, это вдруг происходит.
– Привет, Энн. Как дела? Я звонил тебе много раз, почему ты не отвечала? – я не отреагировала, потому что звонков не было, в этом я была уверена.
– Я спала, – соврала я и спросила его о планах на сегодняшний день. Их как всегда не было, и мы договорились, что я подъеду к ним с другом домой. Я сказала, что буду через час, вытерла слезы, положила трубку и без особой радости отправилась к нему.
Нет, это было безумное облегчение, ведь я думала, что он встретился со мной, а потом решил игнорировать, видимо, понял, что все совсем плохо. Но я уже жалела о потраченном утре в ужасном состоянии психоза в полусне и у телефона. Мне не нравился сам тот факт, что я так ненормально себя вела. Забыла о своем истеричном состоянии, встряхнулась и как ни в чем не бывало пошла искать его дом.
Они сняли квартиру прямо возле Белого Дома, из окна на кухне он представал во всей красе (если в нем вообще есть какая-то краса). Пока я шла к дому, который Риччи по телефону описал «дом с надписью Филипс наверху», я все думала, как оно будет. Представляла себе маленькую однокомнатную квартирку с потертыми стенами и старой советской посудой, как я буду сидеть на кухне, смотреть в унылое окно и пить скучный черный чай, а напротив будет сидеть Риччи, и мы, конечно же, не будем знать, что друг другу сказать. Когда я подошла к дому, я сняла наушники и приготовилась уже было позвонить, но, как только я выключила музыку, я услышала радостный сиплый голос:
– ЭННИ! – я подняла голову. Из окна четвертого или пятого этажа торчала знакомая веселая рожица. С улыбкой чеширского кота, он помахал и сказал, что сейчас спустится. Минуты через две он показался из-за угла и с очень довольным выражением лица поманил меня за собой. Я вошла в галантно отворенную передо мной дверь, мы поднялись на пятый этаж и о боже! Что это была за квартира! Три большие комнаты, огромная столовая вместе с кухней, громадная ванная. Все сделано по последнему слову техники, стильно, шикарно и очень красиво. Да, мне кажется, я уже начала подзабывать, что он не считает денег.
Я села в кресло, Риччи предложил мне поесть или что-нибудь выпить. От еды я отказалась. Риччи сделал нам обоим по чашке крепкого чая и сел на диван. Положив ноги на стоявший рядом стул, он потянулся и закинул руки за голову. Ему явно было тут скучно одному, и он был рад меня видеть. Мы выяснили, что он все утро безуспешно набирал мой номер – и дело было не в моем телефоне, а в номере, который он набирал (да, я думала уже об этом в первые дни, когда он только прилетел и не звонил). Я дала ему номер с восьмеркой, он и набирал +8-…
– Я сегодня раз 200 набирал твой номер, а он все был отключен и отключен, я думал, все, закончились мои московские каникулы! – воскликнул он. Я усмехнулась: я думала точно так же про него.
С телефоном разобрались, и разговор пошел как-то вяло, пока мы не коснулись одной очень любопытной темы, которая, как мне казалось до сегодняшнего дня, вызывала вопросы только у меня.
– Ты сказала маме, что едешь ко мне? – спросил Риччи с некоторой усмешкой в голосе. В прошлый раз я сказала, что мама не знает, что я с ним, потому что ей не стоит.
– Нет… Ей этого… – «не хотелось бы знать…»
– Не стоит знать? – еще больше усмехнулся он.
– Да, именно так. Да и потом, я не все ей говорю, это нормально. Не обо всем стоит всегда рассказывать, —повисло неловкое молчание, а затем последовал неожиданный вопрос.
– Она на меня злится? – спросил Риччи. Я нахмурила брови и откинулась на спинку кресла.
– Да нет, скорее… – это я на тебя злюсь! – это она на меня злится, а не на тебя. Но это сути не меняет, в общем-то.
– Ну да… – он заерзал, а потом, несколько сбивчиво продолжил: – я хотел еще вчера спросить, но что-то не решился. Не знаю, наверное, боялся ответа, – я недоуменно посмотрела на него, но реагировать не стала. – Ну, то есть, у нее есть полное право на меня злиться. Ровно настолько, насколько у тебя есть это право. Это вообще было бы самым нормальным в данной ситуации, ты скорее всего думаешь «Ах ты козел», и это верно, это нормальная реакция на такие вещи.
– Да нет, я так не думаю, – улыбнулась я, впрочем, фраза прозвучала неубедительно.
– Нет-нет, я серьезно, это совершенно нормально. Гораздо лучше, чем молчать, сказать все, что ты думаешь. Мол, «ты – такой-сякой, поддонок последний…» – он рассмеялся, потом посмотрел на меня, ожидая реакции. Я поняла, что это была не просто попытка поддержать разговор. Он серьезно намеревался обсудить эту тему.
– Ну… – я запнулась и медленно продолжила, пытаясь подобрать нужные слова, – да, я злилась. Но это было раньше. Да, я очень злилась, но потом поняла, что мне не на что было.
– Нет-нет, не говори так, – он помотал головой и закрыл глаза, – Все, что ты чувствуешь – есть единственно верное, то, во что следует верить. Если ты злилась, не говори себе, что у тебя не было причин – значит, они были. Это чувства, это нормально, – я начала нервно теребить ярлычок от пакетика с чаем, всеми силами пытаясь не смотреть Риччи в глаза. До этого разговора я с радостью играла с ним в гляделки и чаще всего пересиливала его, но теперь мне правда стало неуютно.
– А на что я должна злиться? Все было хорошо, ты был более чем сдержан… – но увидев неудовольствие на лице моего собеседника, я вдруг улыбнулась и решила, что больше нет смысла лукавить, пришло время разговаривать. Хочешь правду? Получай: – Хотя знаешь? Да, на самом деле, эта вся история вызвала у меня кучу разных эмоций. Это сейчас я уже понимаю, что моя злость и прочее были необоснованными, но честно, когда ты меня поцеловал, – я выдержала паузу и посмотрела ему в глаза, пытаясь самой себе доказать, что я и правда больше не боюсь с ним затевать этот разговор. Раньше мы ни разу этого не касались, как будто это было то-о-чем-нельзя-говорить, – мне, честно говоря, хотелось тебя ударить чем-то тяжелым… – мы оба засмеялись, Риччи снова закрыл глаза, покачал головой и протянул:
– Черт, как хорошо, что ты этого не сделала, – я продолжила:
– Но я хотела. Очень хотела. Пойми, я не сделала этого только потому, что я была настолько шокирована этим, настолько в растерянности, что даже если бы рядом лежал тяжелый кирпич, а его, к сожалению, не было, я бы не сообразила…
– Я же говорю, это нормальная реакция. Сказала бы мне сразу: «Ты, подонок…» – он засмеялся, я с наслаждением закивала головой и сказала:
– Не-ет, у меня было для тебя другое слово, – он вопросительно поднял бровь, а я выдержала театральную паузу, чтобы эффектно выдать разученное год назад ругательное турецкое слово: – Pezevenk. – Риччи усмехнулся, потом закатил глаза и закрыл лицо руками:
– О Аллах… Да, я все понимаю, – он кивнул и посмотрел на меня с задорной улыбкой. Потом резко нахмурился: – Если серьезно, я считаю, что нам давно пора уже об этом поговорить.
Вот тут уже я расплылась в улыбке. Единственное, что я поняла об этой истории за последний год, так это то, что я никогда не потребую у Риччи ее обсудить, ведь там же даже нечего обсуждать. 5 дней мы были вместе? Дважды поцеловались? Потанцевали под луной? Мм, да, какие тут могут быть вопросы. Мне бы может и хотелось бы это обговорить, но я бы никогда этого не предложила, потому что не видела смысла. Но если так считает даже он, как я думала, человек, вообще в принципе не заморачивающийся такими вещами, то и правда пора.
– Ты можешь мне задавать любые вопросы, я знаю, их много. Ведь я понимаю, как тебе было тяжело и больно, – это был удар ниже пояса. Ты не мог этого понять, ведь ничего собственно и не было, для тебя это был лишь еще один легкий курортный роман, один из миллиона.
– Мне было тяжело, – я покачала головой, – но теперь этого нет. Прошло уже два года, я уже не чувствую того, что чувствовала тогда. Мне было тяжело, а сейчас – нет.
– Не надо, давай будем честными в этом разговоре. Вчера я видел, что тебе тяжело, все еще тяжело. Поэтому ты должна задать эти вопросы, у тебя есть шанс узнать все, что тебе интересно, я обещаю, что постараюсь честно и доходчиво с тобой обсудить все, что тебя волнует, – говорил он, а я все больше погружалась в состоянии шока, совершенно не ожидая таких разговоров.
– Аналогично, вопросы были, но с течением времени они испарились, я сама на них ответила, – я продолжала терзать бедный ярлычок от чайного пакетика.
– Нет-нет, договорились честно, – он недовольно замотал головой.
– Просто с возрастом я поняла, что те вопросы, которые возникли у меня 2 года назад, они просто глупы. Ну сам подумай, одна неделя только, какие тут могут быть вопросы? У меня нет причин спрашивать, почему, что и как. Это уже не имеет значения, – я отвернулась, при этом расстроено скрестив руки на груди. Я же сама понимала, что то, что я говорю – правда. Я буду чувствовать себя полной идиоткой, если задам ему хотя бы один вопрос о чувствах.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, но ты не права. Все имеет значение. Это не просто глупости, это твои чувства. Если они были, тогда все равно, были на то причины или нет. Было это год или всего неделю. Нельзя просто отворачиваться от своих чувств. У всех есть чувства. У меня тоже есть чувства. Я ведь не изо льда, мне тоже бывает больно. Особенно больно, когда я доставляю боль кому-то другому. И в данной истории мне тоже было больно. Я никогда не завожу ничего с 18-летними и уж тем более младше, но ты была другой. Даже просто разговаривая с тобой, я видел все твои продвижения по жизни, твои шаги, большие и маленькие, твои открытия и твой прогресс. И я… – он запнулся, провел рукой по лбу и посмотрел на меня, после чего сказал извиняющимся голосом: – я не знаю, как это случилось, я поддался каким-то чувствам… Но я очень не хотел тебя ранить потом, хотя и знал, что ни к чему это не приведет. Ты не можешь посвятить свою жизнь мне, я не могу посвятить свою жизнь тебе, но мы оба просто услышали эти чувства и соответствовали тому, что говорит нам внутренний голос. Мне очень жаль, что это потом принесло тебе столько сложностей и боли. Я тоже очень часто об этом думаю. Например, ты попросила меня стереть все контакты, я это сделал, потому что, как я уже тебе говорил, я тебя глубоко уважаю. Как только ты мне сказала, что ты этого хочешь, я немедленно сделал все, что ты просила. Но потом через год я, очищая входящие, увидел старое сообщение с незнакомого российского номера. Я решил написать, потому что не знал, кто это, я думал, а вдруг это какой-нибудь танцор, аниматор, кто-то, с кем я случайно мог потерять связь. Когда ты ответила мне на мою смс… оо, Аллах… – он покачал головой и закрыл ее руками.
– О дааа, я очень хорошо это помню, – ответила я. Эта смс пришла в тот момент, когда я только-только начала о нем забывать и жизнь входила в нормальную колею. Сейчас даже несмотря на сильные эмоции, кипящие внутри, я старалась не давать им волю, тем более, что Риччи вел себя мило и располагающе. Поэтому я говорила, максимально подчеркивая отдельные слова, с паузами, сохраняя при этом добродушное выражение лица. Повернувшись к собеседнику, я продолжила: – никогда не забуду это. Прошел год, я уже почти забыла всю эту историю и тут… сюрприз. Немецкая речь с турецкого номера. У меня даже вопросов не было, кто это… – я наигранно нахмурила брови и томно, с театральным пафосом в голосе протянула: – И вот только я все забыла и все по новой, спасибо.
– Да, я тогда долго думал, как бы ответить, – Риччи залился краской стал говорить сбивчиво, часто вздыхать и с трудом подбирать слова, – ведь знал, что уже сделал глупость. Так унизительно, я сказал, что все контакты стер, так и было на самом деле, но вдруг снова тебе написал. Это было ужасно… Я долго потом не мог заснуть. Да, это было ночью, я помню.
– Я тоже… – я закивала, в очередной раз, наигранно изобразив недовольство. Но потом улыбнулась, а Риччи попытался оставить неприятную тему про сообщение.
– Зато потом, в этом году, когда я увидел вдруг твое письмо, я не мог глазам поверить. Я читал и читал. Потом снова перечитывал и так пять или шесть раз. Потом понял, что ты уже выросла, стала молодой дамой, мне было очень приятно получить твое письмо, это было так неожиданно.
– Да, я поняла, что не имело больше смысла злиться…
– Нет, мы договорились, не надо так говорить. Ты знаешь, злость не требует повода, опять же, если ты злилась, значит так и должно было быть. Я злился на себя за то, что поддался этому всему. Когда я пригласил тогда тебя в номер, я тут же хотел провалиться сквозь землю, в мыслях я кричал на себя: «Господи, что ты делаешь?!» – он снова закрыл голову руками и потом уверенно добавил: – я знал, насколько это неправильно, даже сам факт, ведь я уже говорил, я уважаю тебя, ни в коем случае не имею по отношению к тебе грязных намерений. Но сам факт, что я позвал тебя к себе в номер, заставлял меня бить себя по голове и повторять: «Что ты творишь?» – рассказывал он. Я медленно кивала. Мне было приятно наконец осознать, что то, что меня так долго убивало, постепенно растворилось в воздухе – я думала, я была единственной, кто так долго над этим всем размышлял. Я думала, он ничего вообще по этому поводу не чувствует и не думает.
– Приятно это слышать… Что ты понимаешь.
– Да, я всегда это знал. Больше всего я не хотел причинить тебе боль. Поэтому сейчас, в очередной раз говорю, тебе надо спросить у меня все, что тебя интересует. Пожалуйста, это необходимо. Я знаю, что тебе тяжело это все далось, и я не виню в этом никого, кроме себя, поэтому знай, я всегда рядом, чтобы ответить тебе на твои вопросы, поговорить об этом, дать совет, если таковой нужен. Мы с тобой оба поддались этим чувствам и теперь мы должны вместе это преодолеть. Я знаю, что тебе тяжело, знай, я всегда тебе помогу.
– Спасибо, мне было очень важно это услышать, – я говорила искренне. Я никогда не ожидала от него таких слов, особенно «по собственной инициативе». То есть, когда год назад я наорала на него на эту тему, я ждала чего-то подобного, но этого не было. А сейчас не было никаких предпосылок, и его возникнувшая ниоткуда забота была очень приятна, она сглаживала все острые углы этой неприятной истории.
– Вчера ты заметила, как это было необычно, да? – протянул он, вопросительно подняв бровь. – Когда мы вечером расставались, – я не поняла, о чем он говорил. Пожала плечами.
– Оооо. Нет, так не пойдет! – воскликнул он и резко встал, подошел ко мне и поднял меня с кресла. Потом неожиданно сжал в объятии. Ничего скользкого, просто старые добрые объятия. – Что ты чувствуешь? – спросил он интонацией экзаменатора.
– Не знаю… – слукавила я. «Защищенность. Тепло. Отцовское тепло?»
– Нет, это неправильно. Тебе неуютно?
– Отнюдь. Хорошо.
– Просто постоять так, молча. Ты должна понять, что я всегда тебя поддержу, если что. Я всегда рядом, чтобы помочь, – так мы стояли почти минуту. Потом расселись на свои места, и я в очередной раз не знала, куда мне деть взгляд. Нам уже пора было идти, и я кивнула на часы, как-то неуверенно буркнув и густо залившись краской:
– Нам пора.
Риччи почему-то вдруг рассмеялся, а потом покачал головой, громко воскликнув:
– Энн!! Не беги от своих чувств. Если ты не научишься в них разбираться, быть с собой честной, задавать вопросы и получать ответы, говорить, ты всегда будешь испытывать трудности, ты никогда не справишься с этим. Не беги от своих чувств, помоги себе с ними разобраться, помоги мне в них разобраться.
– Да-да, я понимаю… – я улыбнулась, – Но некоторые чувства совершенно не нужны…
– В этом я согласен, – закивал он, но я продолжила, не обращая внимания на его реплику:
– Когда понимаю, что нет смысла их испытывать, тогда я поступаю именно так.
Он вопросительно поднял брови.
– Ну да, бегу… – вынужденно призналась я. Риччи снова залился смехом. Потом вздохнул:
– Ах, Энни. Пожалуйста, не забывай о вопросах. Я буду рад ответить, если тебя что-то интересует. Очень рад. И я несказанно счастлив, что мы наконец об этом обо всем поговорили, этого не хватало.
– Да, я согласна. Спасибо, это было полезно…
И мы поехали на Красную площадь. Я помогла ему встретиться с его русскими друзьями, с его другом, с которым они приехали сюда вместе и его девушкой, и мы все вместе пошли в суши-бар. Там за шутками, весельем, диким хохотом мы провели потрясающий вечер.
Риччи и его друг сидели за разными концами стола и периодически начинали бормотать на турецком, но я выдала себя, в очередной раз не сдержавшись и рассмеявшись над турецкой шуткой. Друг Риччи, известный футболист из клуба Трабзонспор, был в недоумении, а Риччи сказал ему с ухмылкой:
– Да, блин, Умут, нам теперь с тобой не посплетничать, она все слышит и понимает.
В результате к середине вечера я была не только периодическим переводчиком Риччи, когда тот не мог выразить свои мысли на английском, но и, чего я совсем не ожидала, переводчиком с турецкого на русский для девушки Умута (тот плохо говорит на английском, а она не понимает турецкий, не представляю, как они вообще общаются между собой), а также для остальных, жаждущих узнать, о чем же сплетничают Риччи и Умут. Это было незабываемое чувство – я и это понимала, и то могла перевести, помогала находить нужные слова, объяснить. Потом мы гуляли до посинения. Промерзли, но зато совершенно довольные разошлись по домам. Еще долго не забуду этот странный день, который, казалось, никогда не закончится.
В последний день я, как и обещала, позвонила ему сразу, как освободилась от работы. Освободилась, естественно, раньше, чем обычно, придумав всевозможные отговорки для начальства. Сходила покушала, потому что все то время, что я находилась рядом с ним, я не могла есть. Настолько внутри все скручивало, что еда просто не лезла. Крайне паршивое состояние. В общем, пошла в пиццерию, заставила себя съесть порцию пасты, потом позвонила. Я не стала звонить раньше, так как знала, что сегодня Риччи позвали в галерею
Но оказалось, что он никуда не ездил. Его друг недавно проснулся, и они только что закончили завтракать. Он сказал, что через полчаса они выезжают в город, и как только они это сделают, он позвонит, и мы встретимся. Я поехала на Красную площадь, решила, что оттуда будет проще всего куда-либо добираться. Погуляла, посидела на скамейке, покурила, потом решила, чтобы зря не ждать, прогуляться до книжного магазина. Но, как это всегда бывает, только я подошла к переходу – звонок.
– Мы сейчас садимся в такси, едем туда же, где были вчера – на Красную Площадь к вашему торговому центру и катку. Там и встретимся тогда. Годится?
Конечно годится, мне и ехать никуда не надо. Попросила позвонить, как они будут там. Пошла прогулялась по ГУМу, потом потопталась на площади, смотрела по сторонам, думая, что увижу их раньше, чем они позвонят. Но они прошли каким-то видимо другим путем и, когда они позвонили, они были уже в ГУМе, в магазине Армани (куда мне до них, пафос-пафос…).
Следующие полтора часа мы тупо ходили по ГУМу, разговор шел в основном на турецком между Умутом и Риччи, мы с Аней (девушкой Умута) были не при делах. Ну, то есть, я частично понимала, о чем они разговаривают, но в беседу не вступала. Было дико скучно ходить с ними по магазинам. Я уже думала, что зря вообще сюда пришла. Но Риччи сказал ведь, что я могу задавать вопросы. Вот у меня и был один вопрос, но задавать его при всех, даже зная, что никто больше не понимает немецкий, я боялась. Мне казалось, вопрос такой простой, что на каком языке его не задай, я выдам себя. Я не хотела, чтобы остальные знали, что нас с Риччи что-то когда-то связывало. Мне казалось это невежливым, неприличным и неуместным. Поэтому я стойко выдержала поход по магазинам, потом мы пошли в кафе (тоже, разумеется, не менее пафосное… и что я там вообще делала?).
Впрочем, там было не менее скучно, потому что мужчины продолжали говорить на турецком, причем так быстро, что даже я уже не понимала их речь. В результате мы сидели и общались с Аней. Нет, это было хорошо, ведь нам обеим было скучно, и мы обе не понимали, как можно так приехать «смотреть Москву» – два часа протаскаться по бутикам, а потом засесть на вечер в кафе. Я предложила съездить на смотровую площадку. Я так хотела, чтобы мы туда съездили, там так красиво, они бы это непременно оценили. Но у Умута на следующий день была запланирована важная тренировка, которая решит впоследствии, в какой команде он будет играть в этом сезоне, он боится разболеться, а там довольно холодно. В итоге мы посидели в кафе, потом поехали к ним домой ужинать.
Когда мы уже подходили к их дому, я таки решилась задать вопрос, но разговор получился крайне странным.
– Ты помнишь, ты сказал, я могу задавать вопросы, когда хочу? – спросила я. Риччи закивал:– Да-да, естественно.
– Хорошо, потому что у меня есть один вопрос, который меня уже очень давно интересовал, он очевидный и очень глупый, – я долго репетировала в этот день тот момент, когда задаю этот вопрос и почти отчеканила то, что уже заучила:
– Когда я была у тебя в отеле, помнишь, я с тобой однажды целый день не разговаривала. Это было не только потому, что ты пригласил меня к себе в номер, но больше потому, что я весь день думала о том, как же глупо я попалась на крючок. Думала, ну у тебя каждую неделю новая девушка, а я, соответственно, одна из множества. Несмотря на краткость нашего с тобой «романа», у меня уже были какие-то чувства к тебе, и для меня это было чем-то особенным. А для тебя, как мне казалось, это было чем-то очень привычным, повседневным, и от этого мне было безумно обидно. Так вот мой вопрос прост, и я хочу, чтобы ты ответил честно. Было ли это для тебя чем-то ну хоть капельку особенным?
– Я хочу сказать, что ты очень неверно думаешь, что у меня может быть несколько девушек одновременно. Когда я с кем-то встречаюсь, я больше ни на кого не смотрю, потому что мне не хочется, я полностью погружаюсь в эти чувства, – ответил Риччи. Я нахмурилась и прервала его:
– Нет, это не то, что я говорю. Я говорю, для тебя это постоянное занятие – с кем-то встречаться в отеле, но было ли то, что было тогда чем-то хоть каплю особенным? Или это был один из сотни романов? – я уже чувствовала себя погано, подумав, что хватит унижаться. Но что-то внутри меня поставило себе цель получить ответ на этот дурацкий-предурацкий вопрос, который вечно волнует всех девушек. И я знала, что честного ответа вряд ли дождусь, но все же надеялась не на простой и короткий ответ из серии да-нет. Я ждала такой ответ, в который я смогла бы поверить, дабы успокоить свое эго. Но Риччи меня опять не понял.
– Да, конечно, ты была особенной. Ведь ты была настолько юна, и мне нужно было быть с тобой очень осторожным. Никаких грязных намерений, больше разговоров и просто времени, проведенного вместе, – вот тут мне откровенно захотелось заплакать. Значит он говорит, что я была особенной, потому что мне было всего 16 и ему надо было со мной осторожненько мутить, так, чтобы не спалиться? Отлично! Лучше ответа не придумаешь. В какую сторону тут метро?..
– У тебя вообще были хоть какие-то чувства? – спросила я, на секунду остановившись как вкопанная. Это не совсем то, что я хотела сказать, но получилось именно так. Хотелось еще при этом ему битой по голове добавить.
– Элен, – усмехнулся он, я сразу шикнула, потому что не люблю, когда меня называют полным именем, – когда у меня нет чувств, ничего этого не происходит. Я не целую кого-то, к кому у меня нет чувств. Это же очевидно. А когда ты видишь, как человек, к которому у тебя есть чувства, улыбается, смеется, это незабываемо, это не описать словами, это можно только почувствовать, – быстро говорил он, но мне было уже все равно. Мне казалось, было сложно не понять мой вопрос, но он не понял. Так унизительно. Это было так унизительно. Но я понимала, что устала уже его ненавидеть и постараюсь пропустить эти реплики мимо ушей. Ведь вчера все было так хорошо.
Уже дома Умут и Аня ушли в одну комнату, а мы с Риччи засели в другой. Сначала мы оба молчали. Я смотрела на часы и считала, сколько мне еще предстоит сидеть и думать над тем, что он сказал. Но Риччи как всегда первым нарушил тишину:
– Я тебе уже говорил, ты можешь рассказать мне то, что тебя волнует. Рассказать мне все. Я немногим это говорю, но ты можешь обращаться ко мне с этим в любое время, – я кивнула, но, увидев, что Риччи, видимо, ждет, что я начну говорить, пожала плечами.
– По-моему мы вчера так много на эту тему говорили, что у меня уже ничего не осталось. Сегодня я почти весь день молчала.
– Да, я заметил.
– Я больше думаю, а это иногда сводит с ума. Если бы я только могла отключить свою голову на время, это было бы так кстати.
– Обдумывать что-то не есть плохо.
– Да, но одно дело просто обдумывать, а другое дело думать постоянно. Ты думаешь днем, ты думаешь ночью, думаешь днем, думаешь ночью, так ты постепенно перестаешь есть, спать и сходишь с ума, – я посмотрела на собеседника, пытаясь понять, знает ли он, о чем именно я говорю. Он сначала немного завис, но потом сказал:
– Все это испытывают. Но никто не признается. В тебе удивительно как раз то, что ты делишься этим с другими, это уже шаг к облегчению своей ноши. И более того, мне вдвойне приятно, что ты делишься этим именно со мной
Я покачала головой:
– Да, возможно, но это не помогает. Я все равно постоянно думаю о чем-то, – я знала, что именно подразумевала под этим «чем-то», но видела, что он не догадывается.
– Поверь, придет время, у тебя будет столько занятий и работы, что на все остальное не останется времени. А сейчас у тебя проблемы потому, что ты, как мне кажется, не позволяешь себе расслабиться.
– Я позволяю, но это не помогает.
– Нет, ты этого не делаешь.
– Скажи, что именно ты имеешь в виду.
– Просто развлечься, делать то, что тебе хочется – сходить вечером на дискотеку с друзьями, посидеть-поболтать, забыть о повседневных заботах.
– По-моему я как раз кроме этого больше ничего и не делаю, – я провела рукой по лбу и посмотрела на часы. Еще 3 часа.
– Тогда не зацикливайся. Все мы думаем, много думаем, я тоже думаю, со временем, все встанет на свои места.
Потом как-то постепенно разговор опять вылился с его подачи в «выяснение отношений». Я уже не помню, с чего все началось.
– …Я могу тебе сказать, что ты вообще первая, младше 18, из тех, кто был со мной. У девушек, младше 18, какими бы они ни были, со мной нет шанса. Я не смотрю на них, они меня не интересуют. У меня даже 18-летних не было никогда, всегда 25—30 лет. Очень многие считают, что есть разница между тем, сколько мне и ей лет. Но это не так. Я не чувствую себя старым (ему было 35). Элен, – я снова невольно поежилась от этого имени, – я танцую, когда мне хочется, просто идя по улице, я пою песни, когда есть настроение…
– Да, я знаю… – я улыбнулась, вспоминая, каким действительно харизматичным и игривым он был. Он и правда мог просто затанцевать вдруг на улице или подойти к прохожему и рассмешить его чем-то. Ему улыбались даже наши грубые жирные продавщицы в магазинах, потому что он их смешил.
– Но что касается тебя… ты и правда первая, – ладно, будем считать это ответом на вопрос про особенность. Опять он меня расположил к беседе, – и ты не думай, что ты одинока в своих переживаниях. Взять, к примеру, меня. Я живу один, уже более десяти лет, с тех пор, как мы разошлись с женой. И я знаю, что после этого я никогда не смогу больше жить с кем-либо вместе. Я просто не смогу. Но жить одному? Это тяжело. Это чертовски тяжело. Я прихожу в свой огромный дом, меня там встречает моя кошка, и все. Да, у меня есть деньги, но деньги не разговаривают. Большинство моих друзей думают, что я приехал сюда, в Россию и использую любую возможность, чтобы переспать с любой из своих знакомых. Они глупы. Да, у меня много друзей здесь и есть много женщин, которые уже пытались дать мне понять, что они не против, но мне это не нужно. Все эти дни мы – Умут, Аня, ты и я гуляли, общались, разговаривали, и для меня это было важнее всего. К черту секс, мне гораздо важнее чувствовать внутреннюю связь с человеком. Как с тобой, сейчас, за разговорами.
Через некоторое время и я разговорилась. Не знаю почему, мне вдруг захотелось об этом ему рассказать…
– Этим летом я даже ходила к психологу. У меня были определенные проблемы, расстройство, и к тому моменту все было уже в порядке, но мы хотели выяснить причины…
– Я тоже хочу отправить сына на терапию, мне кажется, это должно помочь ему разобраться в себе.
– Чепуха! Зацени, я сбежала оттуда после четвертого же занятия.
– Ты ему не доверяла, наверное?
– Нет, дело было не в этом. Просто мы пришли с конкретной проблемой, в которой он должен был разобраться, а он вдруг затронул другую тему, которая была мне очень неприятна и никак к делу не относилась.
В этот момент на кухню пришли Умут с Аней и Риччи начал готовить ужин. Я поняла, что шанс рассказать все, как есть, упущен. Но Риччи повернулся ко мне и сказал, чтобы я продолжала. Они все равно по-немецки не понимают.
– Итак, ты сказала, что он затронул некую тему, тебе стало неприятно, и ты больше к нему не ходила?
– Ну да, вроде того, но он сказал, что если я найду решение этой проблемы, то…
– … все встанет на свои места? Ясно, значит так и надо сделать.
– Нет, ты не понимаешь. Он назвал это проблемой, а я не знаю, как найти к ней решение, ведь я не считаю это проблемой.
– Ах вот в чем дело. С лета что-нибудь изменилось? – вот он, шанс сказать! Но я все думала, как бы лучше сделать. Мне упорно казалось, что если я скажу «Этой проблемой был ты», даже на немецком, все поймут, что именно я сказала, и я снова буду чувствовать себя полной дурой. Настоящая теория заговора.
– Ну, понимаешь… – я говорила размеренно, подбирая нужные слова, – если бы, скажем, ты приехал летом, я бы ни за что с тобой не встретилась, но так как сейчас я сижу тут и как ни в чем не бывало с тобой разговариваю, значит, я и правда решила проблему…
– Так вооот, о чем ты говоришь! – громко воскликнул Риччи. Когда пицца к ужину была уже в духовке, он вдруг стал нервно расхаживать по комнате и как-то несколько раздраженно пробормотал: – Надо было с этой «проблемой» поговорить, ведь у этой «проблемы» тоже есть чувства, этой «проблеме» тоже тяжело и больно… – мне стало не по себе, так он подчеркивал это слово проблема… Я невольно вжалась в кресло.
– Какой там поговорить, я, когда нервничаю, даже не ем ничего, в такой ступор я вхожу! Я могу день не есть, два не есть, три не есть… – протянула я, посмотрев на пиццу и пытаясь понять, по-прежнему ли я вся на нервах или нет.
– Три дня? Это довольно много, чтобы совсем ничего не есть… С другой стороны, я восхищен тобой, я знаю, как тяжело тебе, скорее всего, было решиться со мной вновь встретиться. Это действительно требует храбрости. И если ты сейчас здесь, и мы говорим, как ни в чем не бывало, значит, ты очень сильный человек.
Через некоторое время я поняла, что раз Риччи спокойно говорит со мной об этом при остальных, он либо уверен на все сто, что они не понимают, либо не беспокоится о том, что они услышат и поймут. Я решилась и спросила:
– У меня есть еще один вопрос… – Риччи заулыбался так, как если бы это его ребенок в очередной раз спросил нечто занимательное вроде «где живут единороги?». Я захотела продолжить гнуть свою линию. В общем и целом, это был тот же самый вопрос, но, наверное, в таком контексте ему будет проще его понять. – Ты сказал, что у девушек младше 18 с тобой нет шанса, мол, они тебя не интересуют. Что же в этот раз тогда изменилось? – он еще больше расплылся в улыбке, потом, слегка запинаясь, ответил:
– На это сложно что-то сказать. Это чувства, это необъяснимо, нельзя описать словами. Что-то потянуло меня, я не знаю, как это объяснить. Я никогда раньше такого не чувствовал…
Что ж, давай зачетку, садись, пять.
В конец он опять расчувствовался и много раз повторял, что безумно рад, что мы поговорили, обсудили все как есть. Он в очередной раз напомнил мне, что я всегда могу ему все рассказать, когда мне тяжело или когда мне этого хочется. Мы вместе поужинали, потом мужчины пытались протестировать мое знание турецкого. Они говорили что-то, я отвечала им на английском или немецком, по мере восприятия.
За столом, уже после пиццы и чая пошло второе блюдо. Пиццу, надо сказать, я ела не охотно, но ела все-таки. Значит, все было нормально. Второе блюдо, приготовленное по рецепту Риччи – паста в томатном соусе под айраном. Это было необычно, но очень вкусно. Аня долго шутила, что только турки могут есть пиццу вместе с пастой и еще вприкуску с хлебом.
В десять часов мне было пора уходить. Риччи предложил остаться, сказал, может постелить мне в своей комнате, а сам лечь в гостиной на диване, но как бы сильно я этого ни хотела, я наврала маме про вечерние занятия в художественной школе, и она и так волновалась, что я только к полуночи буду дома. Звонить и говорить, что я останусь у подружки ночевать, я не хочу. Да и оставаться на ночь в одной квартире с Риччи, сколь бы благородным он ни был, я тоже не хочу. Не хочу начинать все по новой. Он хотел меня проводить до метро, но я попросила его этого не делать. Надо же мне, наконец, от него отдохнуть! Попросил позвонить, как доеду. Проследил, что я дождалась лифта. Распрощались.
Уже дома по телефону я поблагодарила его за все, потом на турецком спросила: «Ты от меня и бесконечных разговоров, наверное, уже устал?» – он посчитал это установкой к переходу на турецкий, начал быстро меня в этом разубеждать, потом сказал: «Если я буду еще в Москве, обязательно позвоню и мы проведем время вместе. Уговор? Потом, если ты будешь в Турции, обязательно звони и мы проведет время вместе. Уговор?» Да-да. Непременно.
Эпилог
Собственно, так и будет всегда. Ты уедешь, тебе там будет тяжело в одиночку. Я останусь тут, буду долго думать и размышлять о том, что ты тут мне всего наговорил. Но в этот раз все совсем по-другому. Это то, о чем я всем говорила, это то, чего я так долго ждала. Ведь тогда мы расстались очень странно, все было так скомкано, мы никогда потом не обсуждали, что между нами произошло, никогда даже не затрагивали эту тему.
По большей части все мои проблемы и переживания были только от одного – я думала, тебе безразлично. Я была уверена, что мы не затеваем эти разговоры только потому, что нам не о чем говорить. Я думала, что это все настолько ничтожно, что не заслуживает даже пары слов. Но мне хотелось. У меня и правда было много вопросов, но я никогда не утруждала тебя ими, потому что знала, что и так уже достаточно унижалась в этой истории. Но вдруг вот он ты, говоришь, что я должна рассказать тебе все-все-все, что я чувствую, вытягиваешь из меня вопросы… Заставляешь говорить тебе о своих чувствах. И что самое приятное, ты всегда первый затеваешь этот разговор. От меня не требуется буквально ничего. Лишь поддержать тебя, когда ты вновь начинаешь объясняться и говорить, что чувствуешь сам.
Узнать, что ты так много об этом обо всем думал, словно поменять полюса на Земле местами. Я знала о тебе все что угодно, кроме этого, я бы никогда не подумала, что ты переживаешь. Переживаешь уже не за себя, как тогда, в отеле, спрашивая меня каждые пять минут, все ли нормально, а за меня. Ты хочешь мне помочь и меня поддержать. Ты предлагаешь мне объятья, учишь меня по новой с тобой общаться. Ты очень обо мне заботишься и внимательно следишь за моим взглядом, как и о чем я думаю, у тебя легко получается прочесть почти все, что пролетает в моей голове, по глазам. Ты звонишь, чтобы узнать, дошла ли я домой в восемь часов вечера. И с упреком громко восклицаешь: не забывай турецкий!!
И теперь я понимаю, что даже если бы у меня был шанс все тогда переиграть, я бы оставила все, как есть. Ты ведешь себя со мной, как отец. Даже больше. Мой папа никогда не интересовался так сильно тем, как я себя чувствую, о чем думаю. Он никогда не заставлял меня рассказывать ему, как и что… Он вообще не утруждал себя встречами со мной последние несколько лет. А ты прессуешь меня до тех пор, пока я не оттаю и не начну делиться своими чувствами и переживаниями с тобой. Это очень для меня важно. Это было для меня очень важно. Эти три дня прошли для меня как в параллельном мире, но теперь я знаю, что история, которая меня так долго мучила, наконец закончена. Два года с лишним прошло. И вот я наконец могу закрыть книгу, поставив окончательную точку. Это произошло. Спасибо за то, что ты друг и что ты теперь просто есть для меня как человек, а не как «проблема».