Вы здесь

Башмачник по имени Время (сборник). Башмачник по имени Время (Е. И. Федорова, 2009)

Башмачник по имени Время

Утекает время по каплям

Из разбитого циферблата.

Я его удержать пытаюсь,

Но нет сил. Ах, какая досада.

Утекает по капелькам вечность,

Растворяясь в земном просторе.

И вздыхает украдкой кто-то:

– Ах, какое же это горе.

Утекают мгновения счастья

Безвозвратно по капелькам в Лету,

И холодной становится наша,

Остывающая планета.

Смешной человечек в крошечных деревянных башмачках семенил по дорожке, напевая:

– Время – башмачник нами играет.

Время – башмачник нас обувает…

Человечек остановился. Рассмеялся звонко, беззаботно, представился:

– Я – минутка. Потерянная, потерявшаяся, сбежавшая минутка. Никому невдомек, что я стану часом, когда добегу до горизонта. Кто-то усмехнется, можно ли добежать до горизонта? Да, если заметить место, где заканчивается земля и начинается небо, за которым небыль… Или там, за горизонтом, все же, быль?

Человечек хитро улыбнулся, огляделся по сторонам и зашагал вперед, напевая свою песенку про башмачника по имени Время.

Дойдя до известной лишь ему одному точки, человечек подбоченился, преобразился, сбросил свои маленькие деревянные башмаки, спрятал их за пазуху. Посмотрел на небо, проговорил нараспев: – Ну вот, я и достиг заветного горизонта. Теперь я – час. Сбежавший из жизни час! – он обернулся, подмигнул кому-то, спросил: – Может быть, я сбежал из вашей жизни? – усмехнулся. – Может быть… Но вы не станете оплакивать меня. Не станете до тех пор, пока я не превращусь в исчезнувший из вашей жизни месяц, год… Тогда, вы зальетесь горючими слезами. Вы приметесь ругать стремительное время, не думая о том, что… – человечек подбоченился и зашагал вперед, напевая:

– Время подковой сгибает хребты.

Время сжигает мечты и мосты…

С каждым шагом человечек утрачивал свою смешную детскость, превращаясь в строгого, серьезного господина с задумчивым взглядом и бороздками морщин на лице. Время…

Борис сидел за письменным столом, подперев голову руками, и думал, думал, думал о быстротечности времени.

– Как могло такое случиться? – в который раз восклицал он. – Я не заметил, как пролетел год. Целый год! Целый… Двенадцать месяцев. Триста шестьдесят пять дней и ночей, безумное множество часов, минут, секунд, мгновений…

Борис положил руки на стол, посмотрел на свои длинные, музыкальные пальцы, усмехнулся. Вспомнил, как в детстве они с сестрой Ариной играли в маленьких человечков. Письменный стол превращался в сцену, на которой разыгрывались драмы и комедии. А актерами были их с Ариной руки, их пальцы, длинные, музыкальные пальцы.

Борис приподнял ладони над столом, словно совершал некое таинство. Таинство воскрешения из небытия забытых движений и жестов. Вот уже по столу шагают человечки, лихо размахивая руками. Это – королевские гвардейцы. А вот и сам король. Его Величество Фридрих Великий шагает твердой поступью, заложив руки за спину. Он доволен, горд, счастлив. Он – победитель. Гвардейцы вытягиваются во фрунт, приветствуя своего короля. Но, что это? Гвардейцы замирают, поворачивают головы в другую сторону. Король негодует. Но через миг его негодование бесследно исчезает, уступает место восторгу. Он видит неземное существо в легком платье, движущееся по тротуару, едва касаясь маленькими ножками земли. Оно проплывает, пролетает мимо короля, мимо гвардейцев и исчезает.

– Что это было? – первым приходит в себя король. – Кто это?

– Ни-на, – еще находясь под гипнозом очарования, хором выдыхают гвардейцы. – Ни-на…

– Нина?! – хмурится король. – Кто она такая? Почему я прежде ничего не слышал о ней?

– Она – нимфа, являющаяся тогда, когда сама пожелает, – ответил генерал, глядя вдаль.

– Что за вздор? – рассердился король. – Я – повелитель этой страны. Без моего разрешения никто не смеет… – он осекся, вспомнив, что девушка – фея, а он…

Фридрих повернулся и зашагал прочь. Во всем его облике читалось раздражение и бессильная злоба. Зло-ба…

Руки Бориса опустились на стол. Он вздохнул. Подумал об Арине. Они не виделись с сестрой с тех пор, как она уехала в Шотландию. А это значит – десять лет. Борис ужаснулся.

– Десять?! Десять лет, уму не постижимо….

Он извлек из верхнего ящика письменного стола фотоальбом, открыл. Со старой, пожелтевшей фотографии строгим взглядом из-под сросшихся бровей глянул на него прапрадед Лаврентий Митрофанович Приморский – один из первых поселенцев приморского края. Он приехал на Дальний Восток в 1820 году вместе с совсем еще юной женой Улитой, которой едва исполнилось шестнадцать лет. В ее огромных глазах застыл испуг, который так и не прошел с годами. Маленькая прапрабабушка всегда вызывала у Бориса чувство сострадания. Глядя в ее широко распахнутые глаза, он видел бескрайние таежные просторы и волны Японского моря. Улита Степановна и Лаврентий Митрофанович прожили вместе двадцать лет. Выстроили огромный каменный дом с колоннами. Обзавелись хозяйством, прислугой, работниками. Вырастили троих детей: Константина, Бориса и Арину.

Борис улыбнулся, глядя на серьезные, сосредоточенные лица. Взгляд Константина был устремлен вдаль. Казалось, он стремился предугадать свою судьбу. Любивший приключения Константин уехал с золотоискателями на Аляску и пропал без вести.

Борис и Арина Приморские, в честь которых получили свои имена Борис и Арина Зорины, остались с родителями. На их руках умерла Улита Степановна от неизвестной, загадочной болезни, вспыхнувшей в ее теле и спалившей ее в считанные недели. Лаврентий Митрофанович тяжело переживал утрату жены. Поседел, осунулся, стал угрюмым, немногословным. Надолго уходил из дому в тайгу. В отсутствие отца, Борис и Арина истово молились за спасение его души. Когда же он возвращался грязный, обросший, бросались ему в ноги. Лаврентий Митрофанович улыбался. Глаза его теплели. Он усаживался к столу, выпивал стакан можжевеловой самогонки и уходил в свою комнату. Дети знали, что отец будет спать три-четыре дня без пробуждения. Не беспокоили его.

Неизменно, после долгих отлучек, Лаврентий Митрофанович божился, что больше не оставит их одних. Борис и Арина целовали его в обветренные щеки, но клятвам не верили. Знали, пройдет месяц, другой, и Лаврентий Приморский вновь отправится в тайгу, чтобы побороть свою печаль, чтобы научиться жить по-другому…

Борис перевернул страницу фотоальбома. Посмотрел на прабабушку Арину в окружении детей, улыбнулся. Как удивительно похожи их судьбы. Арина Лаврентьевна Приморская вышла замуж в восемнадцать лет за красавца гусара Андрея Данилина. Родила шестерых детей: Фёдора, Клавдию, Илью, Григория, Михаила и Ксению. А Борис Лаврентьевич Приморский семьей так и не обзавелся. Он повсюду сопровождал сестру, нянчился с малышами. И здесь на фотографии он сидит по правую руку от Арины, обнимая маленькую Ксению, похожую на куклу. Бабушка Клавдия объясняла кукольность младшей сестры Ксении неизлечимой болезнью. Девочка была парализованной от рождения. Пять лет она безмолвно смотрела на мир, впитывая звуки, запахи, краски. А за день до смерти поднялась на ножки, всплеснула ручонками и запела ангельским голоском. Слова ее песенки никто не понял. Но нехитрая мелодия навсегда осталась в памяти Клавдии Андреевны, став молитвой, которой она приветствует новый день, с которой отходит ко сну.

– Мы так обрадовались, когда Ксения запела, – вспомнил Борис слова бабушки Клавдии. Перед внутренним взором возникло ее лицо. В сознании зазвучал ее негромкий голос:

– Мы были уверены, что теперь все пойдет по-иному. Что теперь вся наша жизнь станет другой, но… Смерть Ксении потрясла нас. А потом неприятности повалились на нас, как из рога изобилия. Наша привычная жизнь закончилась. Нас выгнали из каменного дома – раскулачили. Дед Лаврентий усадил нас на телегу и куда-то повез. Мы плакали беззвучно. Жались друг к другу, чтобы согреться. За телегой плелась корова, которую время от времени доил дед Лаврентий. Теплое молоко пахло дорожной пылью и немного горчило. Но мы были счастливы сделать несколько глотков, чтобы утолить голод и жажду. Куда нас везут? Зачем? Скоро ли закончатся наши беды? Никто не знал. Через пару дней нам преградил дорогу военный конвой. Грязные злые солдаты приказали нам возвращаться обратно. Мы обрадовались, а дед Лаврентий строго прикрикнул на нас. Он знал, предвидел, что ждет нас в усадьбе… – бабушка вздохнула. – Наш каменный дом занял красный командир, руководивший коллективизацией. А нам разрешили жить в сарае, где прежде мы держали скотину. Мама разрыдалась в голос. Дед обнял ее, прошептал:

– Потерпи, Аринушка, скоро все наладится. Будет радость и в нашей жизни.

Она вытерла слезы, улыбнулась, принялась обустраиваться. Мы помогали ей, как могли. Прошло несколько дней. Мы стали привыкать к своему убогому жилищу, но произошло новое событие: исчезли дед Лаврентий и дядя Борис. Мама сразу как-то осунулась, постарела, глаза потухли. Мы приставали к ней с расспросами, она только хмурилась, но не говорила ни слова. Неведение было невыносимым. Воспоминания той поры ассоциируются у меня с чувством голода и страха. Животного страха, зарождавшегося внизу живота, и обхватывавшего огненными руками все тело. От этого сознание погружалось в горячечный бред, из которого невозможно было вырваться, высвободиться…

Возвращение деда Лаврентия вселило надежду. Нашей радости не было границ. Мы даже не сразу осознали, что дядя Борис не вернулся. По обрывкам фраз я догадалась, что дед помог ему перейти через границу, что скоро все мы тоже уедем в Китай или Японию, если… – бабушка усмехнулась. – Чуда не произошло. Мы никуда не уехали, не уплыли. Мы остались здесь, в приморье. А дядя Борис, наверное, исчез в уссурийской тайге… Мы долго ждали вестей от него. Не хотелось верить, что он погиб. Дед Лаврентий говорил, что Борис жив, просто весточку нам подать не может, война… Мама тосковала по брату Борису очень сильно. Она почти ничего не ела. Заболела чахоткой. Пришедший в наш сарай фельдшер, сказал, что жить ей недолго. Дед Лаврентий нахмурился.

– Ничего-то вы не понимаете в человеческом организме. Ни-че-го. Арина выздоровеет непременно. Не-пре-мен-но. Вот тогда и посмотрим, кто прав: я – раскулаченный барин, или ты – эскулап ученый.

Фельдшер обиделся. Он закричал, что от чахотки еще нет лекарств, что никто еще не выздоравливал, что наука бессильна победить эту страшную болезнь, что… Дед Лаврентий, вывел его за двери и негромко проговорил:

– Через неделю Арина встанет на ноги.

Так и случилось. Мама выздоровела. Только волосы стали совершенно белыми, глаза потухли, потеряли свой цвет и голос надломился. Теперь она не говорила, шептала. И мы замирали, чтобы услышать ее…

Борис посмотрел на портрет постаревшей прабабушки Арины, подумал:

– Что время делает с людьми?

Он перелистнул еще одну страницу истории своей семьи. Вспомнил их с сестрой Ариной желание составить генеалогическое древо, которое так и осталось неосуществленным. Как всегда, не хватило времени. Борис подмигнул сестре, смотрящей на него с фотографии.

– Привет, болтушка! Ты помнишь про свои обещания и грандиозные замыслы?

Первоклассница Арина Зорина с огромными белоснежными бантами ничего не ответила ему. Она счастливо улыбалась, прижимая к груди букет георгинов. Букет алых георгинов.

Борис помнил этот букет, несмотря на бездну лет, отделявшую его от того солнечного сентябрьского утра. Помнил, потому что сам нарвал эти цветы в соседском саду. За что был нещадно бит отцом. Было больно и нестерпимо жалко себя. А когда Арина пришла утешать его, отчаяние сменилось блаженством. Арина прикладывала к горячему лбу Бориса влажный платочек и шептала какие-то глупости, которые простительны семилетнему ребенку, гордящемуся поступком своего десятилетнего брата. Тогда Борис думал, что Арина – лучшая из женщин, что именно такой он желает видеть свою будущую избранницу.

– Я люблю тебя, – признался он.

– Я тоже, тоже тебя безумно люблю. Люблю, – обхватив его шею руками, воскликнула она. – Лучшего брата мне не нужно. Ты – самый, самый, самый…

У Бориса защемило под ложечкой. Стало скучно от того, что Арина своими словами все испортила. Зачем, зачем, зачем, она все это сказала? Зачем..?

Борис долго злился на сестру, а потом придумал игру. Они с Ариной стали актерами, которые разыгрывали разные истории. Так появились влюбленный король Фридрих Великий и фея по имени Нина…

Борис захлопнул фотоальбом, поднялся, прошелся по комнате, остановился у окна.

– Кто же мог предположить тогда, что все придуманное, разыгранное нами станет явью? – подумал он, глядя на текущую как река московскую улицу.

Среди стучащих каблучками людей возник полупрозрачный силуэт девушки. Борис подался вперед, ударился лбом о стекло, усмехнулся.

– Правильно. Начинать все сначала нет смысла. Слишком много времени прошло. Слишком многое изменилось во мне, в окружающем нас мире…

Борис отошел от окна. Принялся перебирать документы. Но, поняв, что работа его раздражает, швырнул папки на пол, схватил связку ключей и вышел. Ему нужно было куда-то уехать из душной, суетной столицы. Уехать в лес, в безмолвное очарование природы, чтобы успокоиться, чтобы заставить свое сердце биться ровно, а мысли – двигаться в нужном, привычном направлении…

Дорога, запруженная машинами, на время отвлекла его от тяжких раздумий. Но, когда транспортный поток уменьшился, в сознании Бориса вновь возникли образы, от которых не было спасения. Он остановил машину на обочине. Вышел и побрел по едва заметной тропинке, петляющей между деревьями…

Когда Николай Зорин вернулся домой раньше обычного, жена Ольга замерла в прихожей и испуганно прошептала:

– Что-то случилось, да?

В этот миг она была удивительно похожа на свою прабабушку Улиту, худенькую, большеглазую женщину, портрет которой висел в комнате над роялем. Николай улыбнулся. Ему нравилось это сходство. Нравилось представлять Ольгу барышней из девятнадцатого века. А себя гусаром, которого она выбрала из целого полка красавцев. Но сегодня сходство Ольги с прабабушкой Николая испугало. Испугало потому, что он должен был сообщить ей о событии, которое изменит их жизнь, поставит все вверх ногами.

– Что? – еще раз спросила Ольга. Николай сбросил обувь, зачем-то пригладил перед зеркалом волосы и, по-детски оттопырив нижнюю губу, сказал:

– Меня в Москву отправляют.

– Так это же прекрасно! – воскликнула Ольга. Заулыбалась. Подала Николаю тапочки, взяла его пиджак. Хотела повесить на плечики, не успела. Слова мужа оглушили ее.

– Мы должны будем поехать всей семьей. Меня переводят на работу в Министерство путей сообщения…

Николай говорил быстро, чтобы Ольга не могла вставить ни слова. А она и не собиралась этого делать. Слова Николая тонули в вязком пространстве ее ночного видения, которое она посчитала дурным предзнаменованием. Но теперь получалось, что сон сулил не беду, а радость. Поехать в Москву – мечта любого человека, живущего в маленьком провинциальном городке. Такая мечта была и у Ольги. Ей хотелось дать детям Борису и Арине хорошее образование, а сделать это можно только в столице. Значит, Ольга должна благодарить судьбу за такой неожиданный поворот, за такой царский подарок. Но сердце почему-то сжимается от какого-то недоброго предчувствия, а перед внутренним взором возникают картины прошлого. Картины никогда не виденного прошлого, главными героями которого были Лаврентий Митрофанович и Улита Степановна Приморские, приехавшие в эти места в 1820 году. Эти картинки смешиваются с ее сном. Ольга видит поле, бескрайнее, безбрежное поле, поросшее седым ковылем, по которому медленно движется старая телега, увозя дорогих ей людей. Ольга хочет догнать их, но не может двинуться с места. Она пытается кричать, но голоса не слышно. Плакать она тоже не может, нет слез. Высохли. Тело наливается свинцом. Еще мгновение и она упадет. Но этого не происходит. Распахивается дверь. На пороге появляется Клавдия Андреевна. Ольга через силу улыбается.

– Добрый вечер, Николай. Вы сегодня рано. Что-то случилось? – голос матери возвращает Ольгу в реальность.

– Добрый вечер, Клавдия Андреевна, – говорит Николай, глядя на Ольгу. – Меня в Москву переводят.

– Когда? – спрашивает Клавдия Андреевна растерянно.

– На сборы неделю дали, – виновато отвечает Николай.

– Да, неутешительные новости у вас, Николай, – вздохнула Клавдия Андреевна, забрала из рук Ольги пиджак Николая, повесила на плечики. Провела по нему ладонью, словно погладила человека. Резко обернулась, выдохнула:

– Не пущу. Ольгу с детьми не пущу. Один поезжай.

– Мама? – Ольга растерялась. Она никогда не видела Клавдию Андреевну такой жестокой, злой. Никогда не слышала такого металла в ее голосе. Страх и отчаяние захлестнули Ольгу с головой. Скорее бы вынырнуть, выбраться наружу. Скорее. Где спасательный круг? Где соломинка, за которую можно ухватиться?

– Вы забыли, что Ольга – моя жена. Что она мать двоих детей. Что… – в голосе Николая зазвучала угроза.

– Она – моя дочь! – прервала его Клавдия Андреевна. – Моя младшая дочь, и… – она неожиданно обмякла, прижала ладони к губам. – Мне Олечку жальче всех. Она же без меня пропадет. Как же она жить будет?

– Так же, как живут остальные ваши дети: Сергей, Ирина, Константин, – ответил Николай, усаживая Клавдию Андреевну в кресло.

– Нет, – покачала она головой. – Ольга другая. Она так, как все, жить не сможет. Трудно ей будет. Трудно…

– А мы вас с собой в Москву возьмем, – пообещал Николай. – Вот устроимся, и заберем вас к себе.

– Не поеду я никуда, Коленька, – покачала она головой. – Здесь, на родной земле, век доживать буду.

– Мама? – Ольга опустилась к ее ногам, положила голову ей на колени. – Мамочка, может…

– Нет, дорогая, нет. Хватит с меня переездов, – сказала Клавдия Андреевна и закрыла глаза.

Николай несколько минут наблюдал за женой и тещей, застывшими в трагических позах. Не выдержал. Спросил обиженно:

– Ужином меня кормить в этом доме будут или нет?

Ольга поднялась, побежала на кухню, а Клавдия Андреевна так и осталась сидеть в прихожей с закрытыми глазами. Она ожила, когда вернулись с занятий Борис и Арина.

– Бабулечка, почему у тебя такой скорбный лик? – поинтересовалась Арина, целуя ее в морщинистую щеку.

– Потому что, потому… – улыбнулась Клавдия Андреевна. – После ужина скажу.

– Вот так всегда, – вздохнула Арина. – Все меня ребенком считают, никаких тайн не раскрывают, а я… я, может быть, самый лучший хранитель, и оберегатель, и…

– Болтушка ты самая лучшая, – дернув Арину за косичку, сказал Борис.

– А ты, а ты, а ты… болван, – выпалила Арина, прячась за бабушкину спину.

– У нас опять-опять война, опять кровопролитие, – пропел Николай, выходя из кухни. – Не лучше ли бокал вина за здравие испить нам? И, заключив победный мир, союз любви восславить. А раздражение и злость скорее прочь отправить!

– Папка! – Арина бросилась ему на шею. – Папка, папка, как хорошо, что ты дома. Ты не позволишь Борису дразнить меня.

– Конечно, – поцеловав ее в щеку, сказал он. – Ты в объятиях самого надежного, самого верного друга и защитника, который никому тебя в обиду не даст.

– Понятно? – показав брату язык, спросила Арина.

– Понятно, – нахмурился он.

– Аринушка, ты должна запомнить, что Борис – мой адъютант, – сказал отец. – Он станет защищать тебя, когда меня не будет рядом.

– Станет защищать? – нахмурилась Арина. – Как бы не так. Он все время меня дразнит и за косички дергает.

– Борис тебя любит, душа моя, – улыбнулся отец.

– Любит? – Арина отстранилась. – Да разве это любовь, когда за косички дергают?

– Это – самая настоящая любовь, детка, – проговорил отец серьезным тоном. – Став старше, ты все поймешь. Верно, сынок?

Борис покраснел и юркнул в ванную комнату. Он долго мыл руки. Нарочно делал это долго, чтобы позлить вредную Арину. Всю дорогу она ныла, что устала и умирает с голода. Что готова проглотить слона со всеми его косточками и бивнями. Борис усмехнулся вытер руки, вышел из ванной комнаты с победоносным видом. Арина сидела за столом и уплетала жареную картошку.

– Я руки здесь помыла, – сказала она, подмигнув брату.

– Ясно, – пробубнил он, усаживаясь напротив.

– Теперь, когда мы все в сборе, я могу сообщить вам… – проговорил отец, поднявшись.

– «Пренеприятное известие: к нам едет ревизор!» – пропищала Арина противным голосом.

– Попрошу не перебивать, – нахмурился отец. – Сообщение весьма серьезное. Поэтому, прошу всех быть предельно внимательными. Итак… – он улыбнулся. – Меня в Москву переводят, в министерство.

– В Москву? – Арина выронила вилку. – Ma, ба, это правда?

И мама, и бабушка кивнули, но обе при этом низко опустили голову, чтобы дети не видели их глаз, наполнившихся слезами.

– Вы не рады, да? Не рады? – испугалась Арина. Она вскочила, заговорила с жаром:

– Да, как вы можете не радоваться? Вы же петь и плясать от радости должны, а вы сидите, как на поминках. Борис, а ты, почему молчишь? Ты что, тоже не рад?

– Я не смел прерывать ваш пламенный монолог, – ответил он, глядя в горящие глаза сестры. – Теперь, когда вы мне позволили вставить словечко, я скажу, что ошеломлен известием. Когда учитель черчения рассказывал нам про скульптора Огюста Родена, я решил, во что бы то ни стало, увидеть его скульптуры в Третьяковской галере. А потом, может быть, добраться и до Парижа, где жил великий Роден, и где выставлены почти все его работы. До Парижа далеко. До Москвы ближе. Но что настолько ближе, я не предполагал… Когда можно вещи собирать? – спросил он, посмотрев на отца.

– Когда пожелаете, – улыбнулся он, усаживаясь на свое место. – Мы с мамой уедем через неделю, а вы чуть позже, когда занятия закончатся.

– Скорей бы они закончились эти занятия, – вздохнула Арина. – Надоела эта школа, ой…

Отец укоризненно покачал головой.

– Я к себе пойду. Мне еще уроки надо доделать и с мыслями собраться, – сказала Арина.

– Ей надо собраться с мыслями, – покачал головой отец. – Видели вы подобные штучки? Девочка восьмиклассница…

– Поступает верно, – сказала Клавдия Андреевна и поднялась. – Приятного аппетита. Я тоже к себе пойду с мыслями собираться.

– Разлад в нашем дружном доме, – вздохнула мама, проводив ее взглядом. – Крушение вековых устоев и традиций. Надо ли нам все менять, Николай?

– Олечка, ты прекрасно знаешь ответ на свой вопрос, – проговорил он нежным голосом.

– Знаю, – кивнула она. – Знаю, Коля, но… как же мама без нас здесь жить будет?

– А мы ее уговорим с нами в Москву поехать, – пообещал Николай. – Уговорим, непременно.

– Нет, – покачала она головой. – Мама ни за что с нами не поедет. Я знаю, что мы с ней навсегда расстаемся.

– Оля, к чему столько трагизма? – нахмурился он. Она всхлипнула, поднялась и ушла в комнату Клавдии Андреевны.

– Слабый пол покинул поле боя, – сказал отец. Потер виски. – Да-с. Потом, много лет спустя, мы будем вспоминать этот вечер с улыбкой. Мы скажем, что радость наша была омрачена слезами вековых устоев, но мы от предложения не отказались. Не отказались, потому что во второй раз нас бы никто в Москву не позвал. И мы, оставив пепелище предков, двинулись осваивать новые горизонты, – он подмигнул Борису. – У наших предков была удивительная жизнь, полная, интересная, непредсказуемая. Они ее прожили достойно. Мы о них помним. Но, у нас своя полная, интересная, непредсказуемая жизнь. Она другая. Она наша собственная. Одна единственная, другой не будет. Так почему же мы должны держаться за нить неизвестного нам прошлого и отказываться ради него от настоящего и будущего? От своего будущего? От будущего своих детей, внуков, а если повезет, и правнуков?! Разве я делаю что-то не так? Разве я не прав, выбирая лучшее?

– Ты прав, Николай, прав, – проговорила Ольга, возникнув в дверном проеме. – Нам нужно ехать. Мы должны сделать это ради детей…

– Мы должны это сделать и ради себя, дорогая моя Оленька, – обняв жену, сказал Николай…


Переезд в Москву сблизил Арину и Бориса. Теперь каждый вечер они запирались в комнате Арины и подолгу беседовали, обо всем произошедшем за день. Все чаще они стали разыгрывать истории любви и предательства, главными героями которых были король Фридрих Великий и неземная девушка по имени Нина… Почему они придумали такие имена? Теперь было уже не важно. Важным было то, что они с Ариной стали лучшими друзьями, как и предсказывал отец.

Борис и Арина Зорины закончили школу с отличием, поступили в МГТУ им. Баумана. Борис учился тремя курсами старше. Он помогал Арине с чертежами, решал задачи, делал курсовые. А когда он заболел ангиной, Арина просиживала ночи у его постели. Сквозь горячечный бред он слышал ее тихие молитвы и шепот:

– Не умирай, пожалуйста. Я так тебя люблю. Так люблю…

– Как брата, – хотелось добавить ему, но губы едва шевелились.

Высокая температура держалась три дня. Борис попал в ватное пространство черных облаков, из которого не было выхода. А потом появилась нимфа. Склонилась над Борисом и что-то прошептала. Ему стало легче. В темной вате появился просвет. А в мыслях возникло осознание того, что придуманная ими Нина – живая настоящая девушка. Он запомнил ее бледное лицо, обрамленное темными прямыми волосами. Ее карие глаза в бархате ресниц. Ее вздернутый кверху носик и аккуратные губы, которыми она что-то шептала. Что? Борис не разобрал. Он даже не пытался понять смысл ее слов. Он просто смотрел на нее во все глаза и блаженно улыбался. От ее журчаще-звенящего голоса ему становилось легче. Горячечный бред отступил. Тело приобрело свойственную ему тяжесть, весомость и подвижность. Правда, когда Борис попытался коснуться кончиками пальцев руки Нины, у него ничего не получилось. Рука, очертив круг, безжизненно упала на простыню. Видение Нины исчезло.

Борис долго не решался рассказать сестре об этом. Но, чем больше он молчал, тем сильнее тяготила его эта тайна. Избавление пришло неожиданно. Арина вбежала в комнату, закрыла дверь, прижалась к ней спиной, выпалила:

– Я нашла ее!

– Кого? – поинтересовался Борис.

– Нашу Нину. Нашу придуманную сказочную девочку-нимфу. Знаешь, я ее именно так себе и представляла. Именно так… – Борис улыбнулся, протянул сестре карандашный рисунок, сделанный за несколько минут до ее прихода. Арина ахнула:

– Ты уже познакомился с ней? Когда ты успел, Борис?

– Я видел ее в горячечном бреду. Она сидела у моей постели, прикладывала влажную салфетку к моей голове и пела ангельские песни, – ответил Борис.

– Болтун, – рассердилась Арина. – У твоего изголовья сидела я.

– Значит, Нина мне пригрезилась, – улыбнулся он. – Не сердись. Я говорю правду.

– Но, Борис, как может пригрезившаяся тебе девушка быть точной копией живой девушки по имени Нина, про которую я пытаюсь тебе рассказать? – проговорила Арина, разглядывая рисунок.

– Назовем это чудом, – предложил Борис. – Я слушаю тебя, дорогая моя избавительница.

Арина поцеловала брата в лоб, вернула рисунок, сказала:

– Эту девушку зовут Нина Гончарова. Она учится в нашем институте курсом младше меня. А еще, еще она играет в студенческом театре. Сегодня я была на спектакле «Сонечка» по произведениям Марины Цветаевой. Нина там играла Сонечку, – Арина зажмурилась. – Ах, как она играла. Борис, тебе непременно надо посмотреть этот спектакль. Ты должен увидеть Нину, потому что… – Арина замолчала, внимательно посмотрела на брата.

– Потому что это – вопрос жизни и смерти, – усмехнулся Борис.

– Да, – кивнула Арина. – Именно вопрос жизни и смерти. Вернее, вопрос нашей с тобой дальнейшей жизни.

Она села на край дивана. Через минуту вскочила, прошлась по комнате. Вновь села, положила голову на сжатые кулачки, нахмурилась.

– Борис, я должна признаться тебе… – она опустила голову еще ниже. – Я должна сказать, что… что нашла не только Нину, – Арина подняла голову, посмотрела на Бориса. – Я нашла его…

– Так, так, так, – скрестив на груди руки, проговорил Борис. – Ну, и как зовут нашего избранника?

– Фридрих Великий, – ответила Арина.

– Шутка? – улыбнулся Борис.

– Правда, – ответила она, поднявшись. – Его зовут Фридрих Великовский. Он живет в Шотландии, в городе Абердин. А рядом… – Арина перешла на шепот. – Рядом замок Глэмис. Это невероятно, Боря. Не-ве-ро-ят-но… Но это так.

Арина села на диван, обхватила себя за плечи. Заговорила так, словно пыталась успокоить себя:

– Я знаю, знаю, что сейчас не время. У тебя защита диплома. У меня куча хвостов, которые… – она с надеждой посмотрела на Бориса. – Ты мне поможешь? – он кивнул. Арина поднялась, поцеловала его в щеку. Заговорила спокойней:

– Я знаю, что сейчас не время для романов, но если подумать, когда для них наступит время? Вдруг это тот же случай, что и с нашим переездом в Москву? Вдруг больше не предложат?

– Ариша, тебе ли беспокоиться о женихах? – покачал головой Борис. – Ты у нас, как сказал поэт: «очарование и стать!» Уедет этот король, появится новый.

– Борька, ты болван, – рассердилась Арина. – Зачем мне другой, если мне нужен этот, этот Фридрих Великий, Великовский из замка Глэмис?

– Ты хочешь сказать, что готова бежать за ним на край света? – нахмурился Борис. Он все еще надеялся, что Арина шутит. Но разговор стал неожиданно серьезным.

– Да, Борис, я готова бежать за ним на край света, – сказала Арина. В голосе зазвучали металлические нотки, такие же, как у мамы, когда она была уверена в правильности своего решения. Борис подумал о том, что такой же металл он слышал в голосе бабушки Клавдии Андреевны, а до этого он мог звучать в голосе прабабушки Арины и прапрабабушки Улиты.

– Хочешь поехать со мной, с нами в Шотландию? – спросила Арина, чтобы показать всю серьезность своих намерений.

– Нет, – ответил он резко. – Я с вами не поеду. Я предпочитаю иное окончание своей жизненной истории, а не такое, как у наших предков, в честь которых нас с тобой назвали.

– А ты знаешь, знаешь их историю? – закричала Арина. Щеки ее вспыхнули, глаза заблестели.

– А ты знаешь? – усмехнулся Борис.

– Да, да, да…

– Я тебе не верю, – отступив от сестры на несколько шагов, сказал Борис.

– Напрасно, – сказала Арина, усевшись на диван. – Бабушка Клавдия рассказала мне все, что знала про Арину и Бориса Приморских. Правда она просила хранить молчание до тех пор, пока я не встречу человека, который сделает мне предложение.

– Из твоих слов я должен сделать вывод, что король из замка Глэмис сделал тебе предложение? – улыбнулся Борис. Он не верил, что все, о чем говорит Арина, произошло за такое короткое время. Разве можно за неделю понять, что за человек перед тобой? Разве можно через неделю после знакомства собираться замуж? Разве можно так опрометчиво относиться к своему будущему? Арина шутит. Ей хочется позлить меня. Сейчас она скажет, что…

– Фридрих Великовский сделал мне предложение, – проговорила Арина торжественным тоном и показала левую руку, на которой красовалось миниатюрное колечко с бриллиантом. – Я его предложение приняла.

– Когда? – спросил Борис, глядя на сестру исподлобья.

– Сегодня, – счастливо улыбнувшись, ответила она. – Правда, как добропорядочная барышня с прекрасной родословной, я сказала, что должна подумать над его предложением неделю.

– Браво, – сказал Борис. – Значит, у меня есть целая неделя, чтобы оповестить родителей.

– Я обо всем скажу им сама, когда приму окончательное решение, – улыбнулась она.

– А разве ты его еще не приняла? – искренне удивился Борис.

– Еще нет, – ответила она, направляясь к двери. Борис преградил ей путь.

– Так не пойдет, дорогая моя, Аринушка, ты не сказала мне главного: почему были так неразлучны наши предки: Борис и Арина Приморские?

– Я не знаю, – ответила она. – Я пошутила, чтобы немного разрядить обстановку.

Борис схватил ее за плечи, привлек к себе, выдохнул:

– А я знаю, знаю… Он был влюблен в нее безумно, страстно. Страдал от этой любви. Мучился, терзался так же, как теперь… я, – оттолкнул Арину, отвернулся. – Уходи. Убирайся. Уезжай со своим королем, чтобы я тебя не видел… Может быть, тогда мне станет легче. Может быть, тогда огонь, пылающий в моей душе, погаснет…

– Борис, – прошептала Арина, проведя рукой по его спине. – Борис, я… я ведь тоже страдаю и мучаюсь из-за любви к тебе. Я понимаю, что это – великий грех. Мы не имеем права любить друг друга, потому что мы – брат и сестра… Но, если посмотреть на нашу любовь по-иному, то можно сказать, что мы – самые счастливые люди, потому что можем любить друг друга возвышенной, возвышающей любовью. У нашей любви нет ничего общего с той любовью, которая заканчивается в постели. Заканчивается постелью. Умирает в постели. Подумай, как много людей занимаются этим, ничего не ведая о любви? Ими движет страсть, животное желание, потребность в сиюминутном удовольствии, поэтому потом они не желают смотреть друг на друга. Их соединяет ночь, срывающая покрывало стыдливости. Нас соединяет свет. Наши помыслы чисты. Мы должны благодарить создателя за то, что он позволил нам испытать такую любовь, такие чувства…

Борис закрыл лицо руками, чтобы Арина не видела его слез. Она прижалась к нему, поцеловала его руки, прошептала:

– Поедем со мной в Шотландию.

– Зачем, мой ангел? – отозвался он. – Любить можно на расстоянии. Ступай. Спасибо тебе за чистосердечие, – он обнял ее, поцеловал в лоб. – Ступай, Аринушка.

Она вышла, прикрыв за собой дверь. Борис упал ничком на кровать и разрыдался. Впервые разрыдался в голос…

Через неделю вернулись родители. Отец – из Парижа. Мама – из Уссурийска. Она привезла подарки от бабушки Клавдии. Белоснежный шарф для Бориса и пестрые вязаные перчатки для Арины.

– В этих перчатках мне будет не холодно бродить по горам Шотландии в поисках красных оленей, – воскликнула Арина, примерив бабушкин подарок. – Да, кстати, есть с ног сшибательная новость, я замуж выхожу.

– Арина, тебе всего девятнадцать, – простонала мама, схватившись за сердце.

– Мне уже девятнадцать! – парировала Арина. – Если бы мы жили в девятнадцатом веке, меня бы назвали старой девой. Вспомните историю наших предков: у прапрабабушки Улиты в девятнадцать уже было трое детей!

– Тогда было другое время, Арина, – сказала мама.

– Время всегда одинаковое, – улыбнулась Арина. – Секунды, минуты, часы, дни, недели, месяцы, годы…

Она подбежала к столу и принялась разыгрывать перчаточное представление. Маленький человечек вышагивал по дорожке и напевал:

– Время-башмачник нами играет.

Время-башмачник нас обувает.

Время подковой сгибает хребты.

Время сжигает мечты и мосты…

Арина сняла перчатки, бросила их на стол. Сказала металлическим голосом:

– Я не желаю, чтобы мою мечту сожгли, спалили дотла.

– Надеюсь, ты не станешь бросать институт, – проговорил отец.

– Пока не стану, – повернувшись к нему, ответила Арина. – Но хочу предупредить, что я про шотландские горы не шутила. Мой жених Фридрих живет в Шотландии. И мы после свадьбы поедем к нему в город Абердин.

– Значит, Арина Зорина хочет превратиться в толстую фермершу, пасущую овец? – нахмурился отец.

– Не вижу в этом ничего плохого, – сказала Арина. – Наши предки пасли коров, сеяли пшеницу, обрабатывали зерно.

– Тогда время было такое, – воскликнула мама. Но тут же прижала ладони к губам. Арина улыбнулась.

– Вижу, ты приняла решение, которое пересмотру не подлежит, – сказал отец, хмурясь. – Нас ты просто информируешь, так? – Арина кивнула. – Что ж, отлично. Раз ты такая самостоятельная, то, наверное, и о свадьбе подумала?

– Свадьбы у нас не будет, папочка, – рассмеялась Арина. – Не беспокойся, раскошеливаться тебе не придется.

– Как же без свадьбы? – воскликнула мама. – Разве можно без белого платья, без гостей?

– Можно. Сейчас время другое, мамочка.

– Не ерничай, – стукнул кулаком по столу отец. – Я занимаю высокий пост. Моя дочь выходит замуж за иностранца, а это значит, что я должен устроить грандиозное торжество в лучшем ресторане.

– Должен, устраивай, только без нас, – выкрикнула Арина. – Я не желаю смотреть на пьяные лица твоих высокопоставленных компаньонов. Я не желаю слушать бесконечные лживые речи, написанные на все случаи жизни. Не же-ла-ю.

– Ах так, тогда я на твою свадьбу не пойду, – рассердился отец.

– И не надо, – сказала Арина, схватила со стола перчатки, убежала к себе. Бросилась на кровать и разрыдалась в голос. Борис слушал рыдания сестры, прислонившись спиной к двери. Сердце разрывалось, но войти он не посмел. Знал, Арине нужно побыть одной. Нужно выплакать накопившуюся обиду.


К дню бракосочетания Арина сшила себе платье из кремового шелка с нежной кружевной отделкой. Волосы украсила веточкой флердоранжа. В этом наряде она выглядела моложе своих лет. Рядом с ней Фридрих, одетый в черный смокинг, был похож на старого короля. Высокий, стройный, красивый особой мужской красотой, свойственной аристократам прошлого века. Держался он с достоинством. Был в меру любезен, в меру строг.

Ко Дворцу бракосочетаний молодые подъехали на розовом лимузине. Единственная роскошь, которую они себе позволили. Прошли в зал, где их ждали гости: несколько девушек и молодых людей, среди которых Борис увидел Нину. Она сделала несколько шагов ему навстречу, остановилась, надеясь, что он подойдет первым. Он не подошел. Не посмел. Не смог перебороть волнение. Решил, что сейчас не подходящее время. Решил знакомство отложить на потом. Не ведая, что потом будет горько сожалеть об упущенном времени. Если бы он знал тогда, что теряет, от чего отказывается, он бы не медлил ни минуты, ни мига, но… Теперь поздно сожалеть о том, чего не произошло.

Нину окликнули. Она отвернулась. Борис затерялся среди гостей, радуясь, что все так удачно сложилось. Мама взяла его под руку, что-то принялась шептать. Ни слова не запомнилось. Он просто глупо улыбался и кивал, кивал, кивал, как китайский болванчик. Отец стоял рядом сосредоточенно серьезный. А когда разрешили поздравить молодых, первым шагнул вперед. Вручил Арине и Фридриху золотые кольца с инкрустацией – царский подарок.

После Загса молодожены уехали в аэропорт, а гости разъехались по домам. Борис вошел в комнату сестры, лег не кровать, закинул руки за голову. Из-под подушки выглянул белый уголок. Борис вытащил лист бумаги, на котором ровным красивым почерком Арины было написано:

– Милый мой Борис, люблю тебя бесконечно. Желаю тебе счастья. Сходи непременно на спектакль. Сделай мне одолжение. Борис Николаевич, я прошу вас об этом, преклонив колени. А, если без шуток, вот телефон Нины… позвони ей. Целую, твоя сестра Арина… Великовская – фермерша из Шотландии.

Борис аккуратно сложил листок, спрятал его в нагрудный карман пиджака и забыл о нем. Сделал вид, что забыл. Что он скажет Нине, когда позвонит? Привет?! Но они не знакомы. Значит, надо пойти в театр, но он занят. У него нет ни минуты свободного времени, чтобы думать о пустяках. Ни минуты…

Нина Гончарова позвонила сама.

– Добрый день. Я звоню по поручению Арины, – ворвался в телефонную трубку голос из его горячечного бреда. Она говорила, а он слушал, желая, чтобы голос ее не умолкал. Не важно было, о чем она говорит. Важно, как. Ее голос ласкал слух, баюкал, успокаивал.

– Можно вас увидеть? – вдруг спросил Борис. – Увидеть сегодня, сейчас? – в трубке молчание. – Нина?

– Да, да, я здесь. Я думаю, где?

– Где хотите. Где вы живете?

Оказывается рядом. Три поворота направо. Но лучше в сквере, который называют долиной влюбленных, потому что там стоит скульптурная композиция, копия влюбленных Родена. Вот так новость!?

Борис сбегает вниз по лестнице. Как же так, он живет здесь столько лет, но ничего не знает про сквер, про влюбленных. Сердце колотится с такой силой, что не слышно никаких посторонних, потусторонних звуков. Все они по ту сторону сознания Бориса. По ту сторону его чувств, его мироощущения, его переживаний. Первое, что он видит – Нина, летящая через сквер. Она спешит к нему навстречу, едва касаясь ногами земли, а за ее спиной возвышаются, слившиеся в страстном поцелуе обнаженные натурщики. Но это лишь жалкое подобие, подделка под Родена. Борис замирает. Нина останавливается в двух шагах от него. Удивлена. Не решается сделать шаг. А он вдруг поворачивается и убегает прочь. Уходит, не сказав ей ни слова.

Нина опускается на скамью. Слезы отчаяния душат ее. Она ничего не видит, не слышит. Она прячет лицо в ладони. Она не предполагает, что Борис убежал не от нее, а от уродливых гипсовых фигур, охваченных фальшивой страстью. Убежал от скульптурной композиции, на которую невозможно смотреть без содрогания.

– Как все глупо, глупо, – шепчет Нина. – Почему я не могу выбросить из головы этого человека? Что за безумная страсть влечет меня к нему?

Борис вдруг опомнился. Остановился.

– Что я наделал? Болван. Я обидел девушку. Нужно вернуться немедленно и все ей объяснить. Нужно броситься ей в ноги, попросить прощения.

Он развернулся, но не пошел больше в сквер, чтобы не видеть ужасные тела. Он помнит адрес Нины. Вот ее дом, подъезд, этаж. Борис звонит долго, но никто не открывает. Борис садиться на ступени, обхватывает голову руками.

– Наверное, нужно уехать к бабушке в Уссурийск, – говорит он сам себе. – Уехать, чтобы привести в порядок мысли, чувства, желания.

Он поднимается и идет домой, минуя сквер. А Нина так и сидит на скамье, опустив лицо в ладони. Ей кажется, что все вокруг знают, что сейчас произошло. Хотя, если подумать, то в огромном, безумном городе никому ни до кого нет дела. Никому ни до кого…

Клавдия Андреевна обрадовалась приезду внука. Она давно хотела рассказать все, что еще хранила ее память. Борис слушал не перебивая. А потом вдруг взял и выложил все про Нину, про свои сомнения, про огонь, сжигающий его изнутри. Клавдия Андреевна посмотрела в его глаза и сказала:

– Всему свое время, Борис. Если вам суждено быть вместе, то никакие события не смогут помешать вашей встрече. Если нет, то никакие силы притяжения не соединят вас.

Бабушкины слова Бориса успокоили. Ему стало легко, словно сняли с плеч тяжелый рюкзак. Борис вскочил, расцеловал бабушку в морщинистые щеки, запел:

– «Что день грядущий нам готовит?»

– Новые радости, – проговорила Клавдия Андреевна.

Утром пришла телеграмма: «Арина родила дочь Ксению».

– Как родила? Когда она успела? – удивился Борис. А бабушка рассмеялась.

– Совсем ты со своей математикой счет времен потерял. Уже больше года прошло, как Аринушка замуж вышла.

– Сколько? – Борис растерянно посмотрел на нее. – Не может быть.

– Жениться тебе пора, Боря, тогда другой отсчет времени пойдет, – проговорила бабушка. Но Борис не расслышал ее слов. Он силился вспомнить важные события прошедшего года и не мог. Все дни были одинаковыми, безликими, серыми. Он закрыл глаза, увидел Нину, летящую ему навстречу. Подумал, что пора возвращаться домой, в Москву. Что ему просто необходимо перед ней извиниться. Не последний же он мерзавец. Не последний…


Борис прилетел в Москву с твердым намерением увидеть Нину. Но странное стечение обстоятельств не позволило ему выполнить задуманное. А потом позвонила Арина и строгим голосом отчитала его.

– Проворонил свое счастье, братец. Ниночка Гончарова в Лондон уехала. Ее пригласили в королевский театр. Контракт на три года. Пока на три…

– Что ж, я рад за нее. Привет ей передавай, – сказал Борис, пытаясь улыбнуться. – Пусть порхает по сцене, у нас дела поважнее, посерьезнее.

– Да, да, у вас, господин Зорин, столько дел, что вы никак не соберетесь навестить любимую сестру Аринушку, – с обидой в голосе сказала она. – А у меня, между прочим, скоро второй ребенок родится. Я уже и имя придумала – Пелагея.

– Как ребенок? – воскликнул Борис. – Опять? Когда ты успеваешь?

– Борис, – в голосе Арины зазвучал металл. – Моей старшей девочке полтора года. Вторая родится через четыре месяца. Посчитай, когда я все успела. Ты же у нас великий математик. Тебе же кроме интегралов ничего не нужно. Ты… – она всхлипнула. – Ладно. Целую тебя. И люблю, хотя ты невыносимый, несносный, не…

Разговор прервался. Борис долго стоял с телефонной трубкой в руке и слушал отрывистые гудки, похожие на всхлипы сестры. Неизвестно, сколько бы он так стоял, если бы не мама. Она взяла из его рук трубку, положила на место, что-то спросила. Борис что-то невпопад ответил. Она звонко рассмеялась. Борис пожал плечами, ушел к себе, к своим формулам и расчетам.

Еще через год у Арины родились двойняшки Степан и Демьян. Родители улетели в Шотландию посмотреть на внуков. Борис остался в Москве. Ему не хотелось видеть Арину в роли жены, матери большого семейства. Все, произошедшее с сестрой, он считал предательством. Неожиданно пришло осознание того, что он боится встречаться с Ниной, чтобы не разрушился иллюзорный мир детской фантазии, в котором он хотел подольше задержаться. Борис прекрасно понимал, что жизнь не похожа на их с Ариной сказку, что все намного сложней и запутанней. Но мечта помогает ему жить в реальности. Помогает быть непохожим на других. Пусть все вокруг считают его странным человеком. Пускай над ним смеются. Угодить толпе невозможно. Неизменно найдется тот, кто закричит: – Ату его! Ату!

Поэтому, лучше держаться подальше от семи земных соблазнов – сладострастия, богатства, праздности, жестокости, славы и мести.

– Мне быть непохожим на вас не страшно, страшней оказаться на вас похожим, примерить наряд из шагреневой кожи, – думал Борис.


Бабушка Клавдия умерла через два года после рождения двойняшек. Арина приехать не смогла, не с кем было оставить детей. На похороны собрались многочисленные родственники и дети Клавдии Андреевны: Сергей, Ирина, Константин, Ольга. К ним подошла высокая дама в черном строгом костюме и шляпе с вуалью. На ломаном русском языке объяснила, что приехала она из Америки, что зовут ее Улита Приморская. Она – внучка Бориса Приморского родного брата Арины – мамы Клавдии Андреевны. Дед Борис знал, что дети Арины никуда из Уссурийска не уедут. Искал их. Огорчился, когда узнал, что в живых осталась только Клавдия. Велел сыну Лаврентию ехать в Россию. Но тот не смог получить визу. И вот теперь она, Улита приехала по приглашению, которое ей выслала Клавдия Андреевна. Оказалось, что они переписывались больше года. Что приехать раньше не позволила смерть отца Лаврентия Борисовича Приморского. А теперь вот…

Улита прижала к глазам кружевной платочек. Сказала что-то по-английски. Родственники зашептались. Улита поспешно достала из сумочки письма, фотографии, принялась объяснять: вот это дед Борис с бабушкой Жаклин. Она была на двадцать лет его моложе. Вот отец Лаврентий с женой Дениз. Она тоже младше его на двадцать лет. А вот она – Улита Приморская. Дед просил не менять фамилию. Она сдержит данное ему слово.

Улита откинула вуаль с лица. Все ахнули. Быть не может: Улита Приморская собственной персоной. Борис снял портрет прапрабабушки со стены, протянул гостье. Ее лицо озарила счастливая улыбка.

– Ей на портрете тридцать шесть лет, – сказал Борис, с нескрываемым любопытством разглядывая утонченные черты новой родственницы.

– Как и мне, – машинально проговорила Улита, посмотрела на Бориса. – А вы кто?

– Я – Борис Зорин, внук Клавдии Андреевны, названный в честь вашего деда, – ответил он.

– Бо-о-о-рис Зо-о-о-рин, – проговорила Улита. – Мэш-та-тэль, да? – Борис кивнул. Понял, что бабушка рассказала Улите обо всех.

– По-зо-ву со-бой тэбья за мо-о-рэ. Хо-о-чэш?

– Нет, – прошептал он ей на ухо. – Время для приглашений не самое подходящее. Похороны.

Она смутилась. Опустила на лицо вуаль. Прижала к груди портрет.

– Это я. Я…

Ночевать Улита осталась у Зориных, в доме, где жила Клавдия Андреевна. Она долго не ложилась. Смотрела фотографии, нервно курила тонкие ароматные сигареты и что-то шептала. Борис сидел в углу и молча наблюдал за Улитой. Она его не замечала. Она была поглощена собой, своими переживаниями, неожиданным обретением такого большого количества родственников. Что теперь с ними делать? Не звать же их всех к себе. Зачем они ей там, в другом мире? Здесь, в объединяющем их прошлом, они нужны друг другу. Сегодня, сейчас нужны. А завтра при свете дня они станут тяготиться друг другом. Они так непохожи, так далеки, как север и юг, как день и ночь, как Россия и Америка. Улита посмотрела на Бориса, спросила:

– Хо-о-чэш за мо-о-орэ со-о-о мноо-о-й?

– Хочу, – ответил он. Улита вздрогнула.

– Не ожидала, что соглашусь? – спросил Борис, подавшись вперед.

– Да, – призналась она.

– Расслабься, сестричка, – усмехнулся он. – Никуда я с тобой не поеду. Времени у меня нет, ясно. Работы много. Понимаешь?

– По-о-нимаэш, – кивнула Улита.

Ее странная манера говорить, растягивая «о», нравилась Борису. Ему хотелось, чтобы Улита не умолкала. А она, почему-то смутилась, потупила взор.

– Хочешь чаю? – спросил Борис. Она замотала головой. Нет.

– А водки хочешь? Русской водки? – спросил он.

– Хо-о-чэш, – улыбнулась она.

Борис достал из холодильника водку, соленые огурцы. Налил себе и Улите в небольшие граненые рюмки. Выпил залпом. Впервые пил водку. Не мог объяснить себе, зачем это делает? Просто вдруг возникла потребность залить горящий в душе пожар. Но оказалось, что не затушить его водкой. От нее он еще сильней разгорелся. Еще жарче заполыхало внутри. Неведомая сила заставила Бориса опуститься перед Улитой на колени, обхватить ее тонкую талию руками, и прижавшись к груди, рыдать. Она, ошеломленная случившимся, зашептала ему что-то на ухо. Он ничего не понимал, только слышал «о-о-о-о» и ощущал прикосновение ее горячих губ к своей щеке. Потом она уткнулась в волосы Бориса и тихо заплакала.

Сколько они так сидели, он не помнил. Было хорошо, спокойно, не хотелось разжимать объятий. Она первой отстранилась, сказала:

– С-па-си-бо-о, Бо-о-о-рис.

– Спасибо тебе, Улита, – проговорил он, поднявшись. Было стыдно смотреть ей в глаза. Спасало то, что она уедет к себе в Америку, и они больше никогда не увидятся. Никогда.

– Я спать пойду, – сказал он глухим голосом.

– Да, да, – прошептала она, опустив голову. – Да…

Борис слышал, как Улита разбудила родителей. Как сообщила им о своем желании уехать, а они принялись уговаривать ее остаться. Не уговорили. Отец вызвал машину. Мама помогла собрать вещи, разрешила забрать с собой портрет прапрабабушки Улиты. Хлопнула входная дверь, и стало тихо-тихо. Борис накрылся с головой, погрузился в темноту, уснул…

Через несколько месяцев Улита прислала ему приглашение. Он порвал его на мелкие кусочки, растоптал в бессильной злобе. А потом долго смеялся над собой. Написал Улите нежное письмо на трех страницах. Предлагал ей приехать в Москву. Знал, что она его приглашение не примет. Не ошибся. Улита прислала ему нежное письмо с вежливым отказом. Они переписывались чуть больше года. Постепенно письма стали скучными, однообразными. Борис перестал на них отвечать. Улита тоже писать перестала. Зачем? Все и так ясно. При свете дня все выглядит иначе…

Вспоминая прошлое, Борис брел по лесной тропинке. Она манила его за собой в чащу, словно уводила от мирских забот и сиюминутных проблем. Внимание Бориса привлек кустарник с беловато-кремовыми цветами. Зеленой листвы не было видно, казалось, что это не куст, а облако, спустившееся на землю. Борис присел на корточки взял в ладони небольшую цветочную гроздь, преподнес к лицу, зажмурился, вдыхая медовый аромат.

– Чарли, нельзя! – раздался за его спиной взволнованный женский голос. Борис открыл глаза, увидел прямо перед собой любопытную собачью мордочку. Шоколадная такса встала на задние лапки и лизнула Бориса в нос.

– Чарли, как тебе не стыдно, ты… – хозяйка собаки не договорила, увидев поднимающегося Бориса. Минуту они стояли друг против друга. Он высокий, крепкий мужчина с темной копной густых волос. Она невысокая, миниатюрная женщина с бледным лицом, обрамленным черными прямыми волосами. В ее больших карих глазах отразилось удивление.

– Вы? – прошептала она. – Но как? Почему вы здесь, в лесу, где только я и пес?

– Ни-на, – выдохнул он. – Ни-на. Удивительная встреча через… сколько лет. Я думал о вас, о нас, вообще о жизни. Странно, да? Я даже не знаю, где я? В каком лесу? На какой дороге я бросил свою машину? Просто ехал, остановился и… – он развел руками. – Вот вас встретил. Удивительно. А вы ведь в Лондон уехали.

– Я уже благополучно из Лондона вернулась, – улыбнулась она. – Два года назад вернулась. Сбежала ото всех. Купила себе домик здесь, под Нарофоминском…

– Ого, куда меня занесло! – воскликнул Борис. – Я в эту сторону ни разу не ездил. Впервые и сразу такая удача.

Он посмотрел на Нину. Она грызла травинку и морщила носик. Было видно, что она волнуется. Борису рассмеялся. Нина удивленно на него посмотрела.

– Я вспомнил наше с вами не состоявшееся свидание, – сказал он. – Как глупо я тогда, наверно, выглядел?

Она пожала плечами, подумав:

– Зачем он опять про это вспоминает? Через десять лет напоминать о моем унижении – верх жестокости. Он просто бессердечный, бесчеловечный, бес…

Борис сложил молитвенно руки, проговорил:

– Простите меня, Нина. Я не хотел вас обидеть. Я возмутился, увидев уродов, которых вы назвали копией влюбленных Родена. Я от них бежал, не от вас. Потом опомнился, побежал к вам домой, чтобы просить прощения. А вас не было… Я постоянно вспоминаю про свой бесчеловечный поступок. Он не дает мне покоя. Простите меня, умоляю. Снимите грех с моей души.

– Смешной вы человек, – улыбнулась она. – Я уже забыла про все. Я вас простила еще тогда, десять лет назад.

– Простили и забыли – это чудесно, – облегченно вздохнув, сказал Борис. Он заметил вспыхнувшие Нинины щеки. Отметил, что она знает, сколько лет прошло с их несостоявшегося свидания. Значит, ничего не забыла. Борис склонил голову набок, сказал:

– Вы забыли, а я все эти годы о вас помнил. Закрывал глаза и видел летящую через сквер девушку по имени Нина.

Борис повернулся и пошел по тропинке. Пес побежал следом.

– Ты куда? – спросила Нина.

– К машине, – ответил он.

– Чарли, нам с тобой в другую сторону, – строго сказала Нина. – Чарли, ко мне.

Пес ее не послушался. Он продолжал бежать за Борисом, смешно перебирая короткими лапками.

– Борис Николаевич, постойте, я… – он обернулся.

– Мы снова на «вы»?

– А разве мы переходили на «ты»? – растерянно спросила она. – Я звала не вас, а Чарли.

Борис повернулся медленно пошел к ней. Порывисто обнял. Уткнувшись в волосы, прошептал:

– Нина, как хорошо, что мы встретились. Встретились вот так, в лесу… Спасибо вам.

Развернулся, пошел прочь, почти побежал. А потом остановился. Обернулся. Она стояла посреди тропинки с прижатыми к лицу ладонями, а возле ног лежал верный пес и поскуливал.

– Нина! – крикнул Борис. Она вздрогнула, но рук от лица не убрала. – Нина, через два дня Арина с семьей прилетает в Москву.

– Арина? – Нина опустила руки. Борис понял, что не имеет права вот так от нее уйти. Он должен увезти ее собой. Это его женщина. Его нимфа. Его судьба. Права была бабушка, говоря о неизбежности невозможной, но предначертанной свыше встречи.

– Хотите поехать со мной?

– Да, – кивнула она. Но тут же спохватилась: – Ой, нет, нет, как же Чарли?

Борис уже шел ей навстречу. Он понимал, что никаких преград больше нет и быть не может.

– Чарли поедет с нами. Правда, песик? – собачка завиляла хвостом, радостно взвизгнула. – Сейчас заберем моего мустанга, заедем к вам и… – Борис осекся. – А могу ли я к вам? Имею ли право вот так, явившись из небытия, разрушать ваш устоявшийся быт?

– Мы с Чарли живем вдвоем, – сказала она. – Какое это счастье жить вдвоем… с верным другом!

– Какое счастье, что вы одна! – облегченно вздохнул Борис. – А почему вы одна?

– Вопрос, конечно, бестактный с вашей стороны, но я на него отвечу, – с вызовом глянув на него, сказала Нина. – Я ждала вас, Борис Николаевич Зорин.

– Меня? – заулыбался он. – Но, зачем я вам?

– Сама не знаю, – пожала она плечами. – Сама не знаю, почему все эти годы думаю о вас? Убежала из-под венца. Расторгла контракт. Рассорилась с режиссером. Уехала из Лондона. Прилетела в Москву, набрала ваш номер. Услышала ваш голос, отлегло от сердца. А потом увидела вас с дамой. И… вот сюда перебралась, подальше от вас.

– Что, что, что? Вы сюда из-за меня уехали? Из-за того, что меня на улице с дамой увидели? – рассердился Борис. – Что за ребячество? У нас в институте сотни женщин, тысячи. Мало ли кого я мог подвозить с работы домой. Это, вообще, к нам с вами не относится. Нина, разве так можно?

– Да, да, я понимаю, что это глупо, – сказала она. – Надо было поговорить с вами по телефону, а я не смогла, но стоит ли об этом теперь, когда вокруг такая природа, когда… поцелуйте меня, Борис Николаевич.

Он растерялся. Ее слова прозвучали так неожиданно, что дыхание перехватило.

– Нина, вы… вы…

Она приподнялась на цыпочки, коснулась его губ. Над их головами громко и стройно грянул птичий хор.

«Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время плакать, и время смеяться, время сетовать, и время плясать… Время обнимать и время уклоняться от объятий…»[1]

Всему свое время…

Маленький смешной человечек присел на пенек. Надел аккуратные деревянные башмачки и побежал по дорожке. Возле старого могучего дуба он остановился, перевел дух, проговорил:

– Я – минутка. Важная составляющая жизни каждого человека. Того, кто бережет меня, награждает строгий башмачник по имени Время…


И побежал дальше, весело напевая:

– Время-башмачник нами играет.

Время-башмачник нас обувает…

Время подковой сгибает хребты,

Время сжигает мечты и мосты.

Над вечностью только время не властно.

В вечной Вселеной время безгласно.

Воздух свободы всей грудью вдыхай,

И в измеренье седьмое шагай…