Башкиры в войнах России первой четверти XIX века. Глава 2. Вклад башкир в победу в отечественной войне 1812 года (С. Г. Асфатуллин, 2017)

2.1. Башкиры в период вторжения Наполеновских войск и отступления русских армий

Грозный враг заставил Наполеона сосредоточить особое внимание на предвоенной пропаганде против России. Д.и.н., профессор МГИМО и писатель В. Р. Мединский очень толково разбирает механизм осуществления этой пропаганды в своей книге «О русском рабстве, грязи и «тюрьме народов»: «Шельмованию своих врагов Наполеон уделял столь же пристальное внимание, как и пропаганде своего величия, могущества своей армии, справедливости ведущихся войн. Французская пресса изображала всех его противников и внутри страны, и за её пределами личностями совершенно ничтожными, жалкими, недостойными. «Для победы необходимо, чтобы простой солдат не только ненавидел своих противников, но и презирал их», – так говаривал Наполеон. Так вслед за Наполеоном рассуждали его генералы. Простой солдат презирал и Россию, и русских. Он был воспитан в этом презрении. Он знал, что русские – опасные полудикари, рабы своего начальства, враждебные Европе, всегда угрожающие Европе. Победи они, и тут же принесут всюду страшные нравы русского мужлана.

Наполеон постоянно следил за тем, чтобы все французские газеты перепечатывали передовицы и все статьи о войне, о внешней и внутренней политике из главной парижской газеты «Монитер». Газет он оставил несколько: «Журналь де Пари», «Газет де Франс», «Журналь де Л' Ампир», «Меркюр Галан», «Меркюр де Франс». На всех оккупированных территориях все газеты должны были поступать точно так же. При малейшей попытке вести собственную линию они немедленно закрывались(!). Это была первая в мире система управляемой прессы. Принципы пропаганды Наполеона были просты:

– постоянно «опускать» врагов (он настолько преуспел в этом, что даже в наиболее пострадавшей России, даже через 200 лет после войны, появились младоисторики со степенями, цитирующие французскую или их союзников дезинформацию, как «истину в последней инстанции» (Оренбургский военный губернатор требовал с начальников башкирских кантонов, чтобы воины были вооружены, как следует: «Чтобы люди выкомандированные на линию с ружьями, потребное число пороху и свинца покупали, по крайней мере хотя по двадцати патронов на каждого человека». Воины должны были быть здоровые, не моложе 20 лет и не старше 45 лет. Обмундирование, кафтаны и шаровары, крепкие и единообразные, вооружение исправное, оно включало сабли, пики, сайдаки (лук и стрелы), ружья; последних было необходимо иметь на половину числа людей в командах»[94]. То есть, каждый взрослый башкир за свою жизнь несколько раз нёс пограничную службу на линии и, как минимум, участвовал в одной войне России, потому-что они в XVII–XIX вв. случались каждые 20-25 лет. Соответственно, каждый мужчина обзаводился оружием, обмундированием и верховыми лошадьми. А к.и.н. Рахимов Р. Н. в толстой книги «На службе у «Белого царя» 2014 года утверждает «Часть башкир имела в качестве холодного оружия сабли (?). …Незначительное число воинов (башкир) имело огнестрельное оружие (фитильные, в XVIII в., кремневые ружья на сошках)». И пытается это обосновать так: «Массовое отсутствие огнестрельного оружия связано с последствиями известного указа от 11 февраля 1736 г., по которому башкирам было запрещено иметь кузни, огнестрельное оружие». Но не останавливается на этом, а совершенно необоснованно удлиняет этот срок по …1812 год: «Запрет сохранялся вплоть до введения кантонной системы в 1798 г. …Хотя после введения кантонной системы башкирам разрешалось иметь огнестрельное оружие, оказалось, что на протяжении нескольких поколений был утерян навык обращения с ним». Более того, в этой книге, он начинает утверждать, что башкиры даже саблей не владели: «Индивидуальный бой с применением сабель также не имел широкой практики, навыками его могли владеть воины, имевшие профессиональную подготовку. Однако таковая подготовка у башкир в это время отсутствовала, да и количество холодного оружия было незначительным, чтобы использовать его в качестве учебного»[95]. Это чистая отсебятина, без всяких ссылок на документы и труды надёжных предшественников. Хотя вышеприведённые свидетельства очевидцев и надёжных историков о вооружении башкир и их умении владеть оружием это полностью опровергают. Кто-то может возразить, что он просто не знает о тех свидетельствах очевидцев, историков-предшественников о наличии у башкир ружей, сабель и их хорошем владении оружием. Нет, знает, приведём пару цитат из вышеупомянутой книги: «П. Размахнин: «Они все вообще искусно ездят верхом, большие мастера управлять пикой, стрелять из ружей и особенно из луков. Последнее искусство доведено у башкирцев до такой степени совершенства, что многие из них каждый раз безошибочно попадают стрелюю (так в книге – авт.) в самые малые предметы, например, в воробья находящегося от них шагов во 100 и далее»[96]; «И. М. Казанцев о вооружении башкир писал, что оно состоит «из пары пистолетов, ружья, пики, сабли, лука, колчана со стрелами, которыми башкирцы мастерски стреляют на большое пространство в цель и с такою силой, что стрела в 15 саженях может проткнуть насквозь не только человека, но даже и лошадь»[97]. Более того, в книге есть даже прямые свидетельства о количестве расстрелянных патронах – записи в журнале о выдаче начальником отдельного летучего отряда графом М. С. Волконским свидетельства: «9 октября 1813 г. Свидетельство казачьему Башкирскому 1-му полку на разстрелянные в бывших с неприятелем перестрелках 25 и 26 числа сентября при г. Лейпциге ружейных 2000 и пистолетных 1270 боевых патронов»[98]. Месяцем позже, при освобождении Голландии, в 1-м полку было 411 башкир с командирами. То есть, можно предположить, что каждый в полку имел ружьё и пистолет, и выстрелил из ружья 5 раз, а из пистолета 3 раза за два дня. Но зная эти и другие положительные примеры, он выбирает наиболее критично – унизительный, оставленный тогдашним нашим врагом и принимает его за истину в последней инстанции. И начинает всячески раздувать в разных вариациях. То есть, приходится признать, что в Башкортостане появился свой «перебежчик Резун-Рахимов» или, точнее, «фальсификатор истории Отечественной войны 1812 года Соколов-Рахимов»); Однако, продолжим цитирование В. Р. Мединского:

«– запаздывать с сообщением плохой новости или не сообщать её вовсе;

– давать строго дозированную информацию.

По его личному приказу лучшие художники Франции и Европы писали портреты самого Наполеона и его маршалов и генералов. Портреты… впоследствии украшали императорские резиденции или государственные учреждения: государственный Совет, Сенат, казначейство, министерства и пр. По его же заказу писали батальные полотна, прославляющие эпизоды из наполеоновских кампаний.

Россия была ОПАСНА. Настолько опасна, что Наполеон начал постоянно обвинять её в агрессивности. «Видите? – говорили его журналисты и литераторы. – Видите, русские опять побеждают. Так они скоро и вообще всю Европу завоюют. В 1807-1811 годах, готовясь вторгнуться в Россию, Наполеон начал готовить общественное мнение Европы к этому походу»[99].

В юбилейном 2012 г. французский исследователь М.-П. Рей в своём докладе на международной конференции подтвердил всё написанное Мединским, и, даже, был ещё откровеннее: «С 1810 г. создаётся генеральная дирекция типографий и книгоиздательства, призванная следить за печатниками и ограничивать их число. Печатники должны были дать клятву не издавать никаких критических текстов об императоре и государстве. В декабре 1811 г. в преддверии приближающейся войны с Россией, цензура усилилась: запрещались не только критические, но и пессимистические, мрачные публикации. От прессы требовали воспевать славу режима.

Частная переписка находилась под наблюдением полиции всемогущего министра Р. Савари, и письма, расцененные «черным кабинетом» как излишне критичные, содержащие негативную информацию, никогда не доходили до адресата (!).

Публикация сводок подчинялась одному правилу: сначала текст появлялся в газете «Le Moniteir», потом его отправляли в другие парижские газеты и префектам. Префекты передавали текст в провинциальные газеты. (?!). Затем его издавали в большом формате, чтобы расклеивать на стенах, либо в малом формате для чтения в …церквях во время произнесения проповедей, с театральной сцены перед спектаклем или в лицеях»[100].

Арман де Коленкур, хорошо узнавший русских и проникнув к ним уважением за годы службы посланником Франции в 1807 – 1811 гг., предостерегал Наполеона от нападения на Россию не раз. Последний раз – за день до перехода армии нашествия через Неман, пересказав заявление Александра I в разговоре с послом: «Что он воздаёт должное великим военным талантам императора и будет избегать до пределов возможного меряться силами с ним в открытом бою; если русские будут разбиты, то они возьмут пример с испанцев, которые часто бывали разбиты, но не были, однако, ни побеждены, ни покорены; недостаток выдержки погубил другие государства; он не будет стрелять первым, но он скорее отступит до Камчатки, чем уступит свои губернии или будет приносить жертвы, которые не приведут ни к чему, кроме передышки»[101].

Однако, Наполеон сделал самую роковую ошибку своей жизни: напал на Россию. В ночь на 12 июня по старому стилю Наполеон с воинскими соединениями почти всех стран Европы вторгся в пределы Российской империи. «При этом Великая армия прочно защитила свои фланги. Правый фланг французской армии был защищён австрийским корпусом генерала К. Шварценберга… Левый фланг прикрывал корпус маршала Э. Макдональда. В центре находились три армии. В составе Великой армии было 200 тыс. французов, а остальные были немцы, поляки, австрийцы, итальянцы, то есть Наполеон мобилизовал и использовал потенциал почти всей Европы против России. Стратегический план Наполеона состоял в том, чтобы разгромить русские войска в 1-2 генеральных сражениях, овладеть Москвой и принудить Александра I к капитуляции»[102]. Английский посланник при штабе русской армии Роберт Вильсон объясняет это так: «Он сам (Наполеон – авт.) вполне осознавал (а теперь это уразумел и весь свет), что не может властвовать без войны. Состояние мира было несовместимо с его политическим существованием, оно разрушало добытое мечом господство, каковые один только меч и мог поддерживать. Только так можно было бороться с нападками роялистов, интригамии доктринёров и заговорами республиканцев, ибо состояние мира придало бы всем им необоримые жизненные силы»[103]. И в этом Вильсон был прав.

Участник войны, ставший знаменитым военным летописцем Александр Иванович Михайловский – Данилевский пишет: «К началу 1812 года Наполеон располагал 1187000 человек войска, состоявшего собственно из французской армии и войск союзников: Французских войск 850000; В Италийском королевстве – 50000; В Неаполитанском королевстве – 30000; В Варшавском герцогстве – 60000; Баварцев – 40000; Саксонцев – 30000; Вестфальцев – 30000; Виртембергцев – 15000; Баденцев – 9000; Владений Рейнского союза – 23000; Вспомогательный корпус Австрии – 30000; Вспомогательный корпус Пруссии – 20000 чел. (Эту же цифру в 1 млн. 187 тысяч человек подтверждает на стр. 58 своего «Повествования» и Роберт Вильсон – авт.). Для нашествия на Россию он сформировал Великую армию в составе гвардейского, 12 пехотных и 4 резервных кавалерийских корпусов, общей силою в 610000 строевых чинов, а с нестроевыми доходившую до 700000 человек, при 187111 лошадях и 1372 орудиях. В разноплеменный состав армии не вошли из народов Европы только шведы, датчане и турки»[104].

Наполеон 1 Бонапарт (1769-1821). Литография М. Лавине. Середина XIX в.

Д.и.н. Николай Троицкий в книге «1812. Великий год России» пишет: «Наиболее достоверна подробная роспись вторгшихся войск, которую сделал Жорж Шамбре по данным военного министерства Франции. Из неё следует, что с 12 (24) июня по 19 июня (1 июля) перешли русскую границу 448 083 завоевателя (включая 34-тысячный австрийский корпус генерала К. Ф. Шварценберга). Позднее к ним присоединились 9-й корпус маршала К. Виктора (33,5 тыс. человек, в сентябре) и другие подкрепления общей численностью 199 075 человек. Всего, таким образом, Наполеон бросил на войну против России 647 158 человек и 1 372 орудия»[105]. Эту же цифру в 647 тысяч человек повторил затем в примечаниях к «Запискам Бенкендорфа» 2001 года и её составитель П. Н. Грюнберг. С такой тьмой врагов Россия никогда ещё не сталкивалась.

На берегах Немана 13 июня 1813 года. Литография по рис, Х. В. Фабера дю Фора. ГИМ.

Французская армия превосходила тогда любую из армий того времени. То была массовая армия буржуазного типа. Она не знала ни кастовых барьеров между солдатами и офицерами, ни бессмысленной муштры, ни палочной дисциплины. И была сильна сознанием равенства прав и возможностей простому солдату стать, когда-нибудь, генералом. Боевая подготовка «Великой армии» считалась к 1812 г. образцовой. Французская пехота со времён революции использовала новый способ боя, основанный на сочетании рассыпанных в цепи стрелков с колоннами. Этот способ пришёл на смену линейной тактике, которая господствовала ранее: она помогала офицерам контролировать поведение солдат в бою, но зато связывала всю армию.

Всего в России только в 1811 г. было выработано до 20 планов войны с Наполеоном. Составлялись они и в 1810, и в 1812 гг. Первый и самый обстоятельный план изложил М. Б. Барклай-де-Толли в записке «О защите западных пределов России», которая была представлена царю 14 марта 1810 г. Этот план развивал идею, которую Барклай впервые высказал еще весной 1807 г. в беседе с немецким историком Б. Нибуром: «В случае вторжения его (Наполеона) в Россию следует искусным отступлением заставить неприятеля удалиться от операционного базиса, утомить его мелкими предприятиями и завлечь вовнутрь страны, а затем с сохраненными войсками и с помощью климата подготовить ему, хотя бы за Москвой, новую Полтаву». Нибур запомнил эти слова. Но русская сторона до самого дня наполеоновского вторжения не имела единого утверждённого плана, а главное, долго не могла определить направление основного удара Наполеона (отсюда – разброс армий для одновременного прикрытия трех направлений)»[106].

Здесь обязательно надо сказать, что согласно сохранившимся первоисточникам, Александр 1 ни за что не хотел стать агрессором. Ещё в письме от 31 января (12 февраля) 1811 года к Чарторыйскому император писал: «Нет сомнения, что Наполеон старается вызвать Россию на разрыв с ним в надежде, что я действительно сделаю ошибку и стану агрессором. При существующих обстоятельствах это действительно была бы ошибка, и я решил её не делать». Накануне нападения французов Россия вела уже две долгих войны: с Персией (1804-1813) и Османской империей (1806-1812). Мир с последней М. И. Кутузову удалось заключить за месяц до наполеоновского вторжения. В январе 1812 г. вспыхнул мятеж в Кахетии, инспирированный турками и французами. Русским войскам в течение всего 1812 г. пришлось вести упорную и тяжёлую борьбу с мятежниками. В Европе Россия осталась без союзников, единственный потенциальный союзник – Великобритания – был скован, не без наущения Наполеона, начавшейся в июне 1812 г. Англо-Американской войной»[107].

Автографы императора Наполеона и Кутузова. Музей 1812 года. Г. Калуга.

Михайловский – Данилевский пишет: «Против столь значительных сил Наполеона Россия могла выставить лишь 218000 человек при 942 орудиях, составлявших 17 корпусов, которые были разделены на три армии: 1-я Западная Барклая де Толли – 127000, 2-я Западная Багратиона – 48000, 3-я Резервная обсервационная Тормасова – 43000 человек. В запасных и рекрутских батальонах и эскадронах – 100000; Во вновь формируемых 12 полках – 23800, В четырёх Украинских – 3600 чел. Итого: 345400 чел»[108].

Английский представитель генерал Роберт Вильсон также подтверждает несоответствие сил: «Русские силы, предназначавшиеся для действий против Наполеона, при начале кампании 1812 года были разделены на три армии: Первая Западная армия. Командующий генерал Барклай де Толли (штаб армии в Вильно) – 129 тыс. Вторая Западная армия. Командующий генерал от инфантерии князь П. И. Багратион (штаб армии в Волковыске) – 48 тыс. Третья Западная армия. Командующий генерал граф Тормасов (штаб армии в Луцке) – 43 тыс. Резервные дивизии (в Риге, Митаве, Динабурге, Борисове, Бобруйске, Мозыре и Киеве) – 34 тыс. Всего: 254 тыс. Кроме того, имелась ещё Молдавская армия, действовавшая против турок и состоявшая из семидесяти двух батальонов, восьмидесяти эскадронов, семнадцати артиллерийских рот и четырнадцати казачьих полков, что в целом составляло более пятидесяти тысяч человек. Этой армией командовал адмирал Чичагов»[109]. Но до окончательного подписания мира с Турцией, её, ни в коем случае, нельзя было снимать оттуда. Поэтому она подоспела к месту военных действий против Наполеоновских орд только в сентябре 2012 года.

Всего к 1812 г. Россия имела под ружьем меньше, чем Франция, по Троицкому 975 тыс. человек. Мультатули приводит цифру гораздо меньше – «численность на март 1812 г. 590 тысяч 973 человека при 1 тыс. 556 орудиях»[110]. Но русские войска были рассредоточены гораздо больше, чем французские. Едва успела освободиться от войны с Турцией Дунайская армия, продолжалась война с Ираном. Целые корпуса стояли в Грузии и на Кавказской линии, несколько дивизий несли гарнизонную службу в Одессе и Крыму, в Зауралье и Сибири. Отдельный корпус внутренней стражи был распределен полубатальонами по всем губерниям для борьбы с крестьянскими волнениями. Поэтому русские численно и уступали французам в зоне вторжения почти в полтора раза.

Академик Тарле Е. В. приводит ещё меньшие цифры численности двух русских армий: «в армии Барклая (1-й армии) было 118 тысяч человек; в армии Багратиона (2-й армии) – 35 тысяч человек, в общем – 153 тысячи». И расшифровывает численность подразделений: «Каждая русская пехотная дивизия состояла из 18 батальонов и имела в общем 10500 человек. Каждый пехотный полк состоял из двух батальонов линейных и одного запасного, обучавшегося в тылу. Кавалерийский полк состоял из шести эскадронов и одного запасного. Кавалерия была равна 48 тысячам человек. Артиллерия делилась на роты, и каждая из них была равна 250 человекам. Всего в России весной 1812 г. было 133 артиллерийских роты»[111].

После вторжения наполеоновской армии манифест царя Александра I и предписание генерал-губернатора с призывом об обороне Отечества оглашали во всех мечетях и на деревенских сходках. Многие джигиты рвались на войну, стыдно было мужчине-башкиру не служить, а побывавшему на войне, да еще вернувшемуся с медалью, был почет по всей округе. С годовалого возраста мальчишек начинали воспитывать джигитами, причем не только отец с матерью, но и вся улица, весь аул.

В развитие царского манифеста «Волконский приказал всем могущим носить оружие, приготовиться «к обороне и защите жилищ своих», чтобы в стойле была всегда готова одна лошадь, для чего и не изнурять её работой, должны быть наготове пика, копьё на ней трёхгранное, сабля, ружьё и пистолет, дабы, как только последует повеление, не было задержки для выхода в поход. В августе 1812 года Волконский приказал немедленно всех старых и немощных казаков причислить к отставным, а отставных, «кто получил свободу от болезни, то пока зачислить в служащие», всех достигших 18 лет поверстать в казаки. Тем самым освобождались от линейной и внутренней службы определённое количество служащих казаков, которых можно было направить в полки действующей армии»[112].

В первые же недели войны по инициативе башкир (словесные известия доходят намного быстрее официальных), мгновенно поддержанной Оренбургским военным губернатором, были сформированы 3-й, 4-й, 5-й Башкирские полки из добровольцев. И прямо в день получения официального известия, 25 июля 1812 года эти полки, под общим командованием капитана Верхнеуральского гарнизонного батальона Тихановского И. Г. выступили в поход.

Знамя 5-го Башкирского полка. Национальный музей Республики Башкортостан.

В верхней части знамени 5-го полка слова: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного; Нет бога, кроме Аллаха, Мухаммед посланник Его». В центре – сокращенное название подразделения: «О. Вh. б. П.5», которое расшифровывается так: «Отдельная Башкирская бригада. Полк 5».

В формулярном списке командира 5-го Башкирского полка Тихановского И. Г. есть дата начала его личного участия в боевых действиях: 1 ноября 1812 года[113]. «Не только стародавние сыны России, – писал поэт Сергей Глинка, – но и народы, отличные языком, нравами, верою и образом жизни, народы кочующие – и те наравне с природными россиянами готовы были умереть за землю русскую. Башкирцы оренбургские сами собою вызывались и спрашивали у правительства: не нужны ли их полки?»[114].

Упоминавшийся полковник Углицкий не забыл боевое содружество 1807 года с башкирами и, будучи Оренбургским войсковым атаманом, подал в начале войны в Санкт-Петербурге управляющему военным министерством Российской империи рапорт с предложением быстро организовать от 10 до 30 башкиро – мишарских казачьих полков для войны с Наполеоном. Предложение было поддержано на всех уровнях, и уже 8 августа 1812 года, в день своего утверждения Александром I главнокомандующим армиями, Кутузов М. И. получил также указ о сформировании башкирских казачьих полков.

«Высочайше утвержденная записка управляющего Военным Министерством.

8 августа 1812 г. В Оренбургской и сопредельных к оной губерниях Саратовской, Вятской и Пермской, как представляет мне войска Оренбургского войсковой атаман полковник Углицкой, состоит по исчислению 1811 года башкирцев 109 409 и мещеряков 19 800, всего 129 209 душ. Народы сии, кроме содержания по Оренбургской линии кордонной стражи, более никаких государственных повинностей не отправляют. Они, по природной своей склонности к воинским упражнениям и навыкам, весьма способны к казачьей службе, и могут быть с пользою употребляемы в армии противу неприятеля. Знатное число народа сего без отягощения поставит ныне из себя на службу от 10 до 30 и более пятисотных полков. Полковник Углицкий, будучи движим усердием на пользу службы и любовию к отечеству, приемлет на себя составление сих полков, как равно одного атаманского тысячного из войска Оренбургского. Составление оных, по мнению его, можно произвести на следующем основании:

1. Число людей в полках, образ управления оными и продовольствие их вообще должны быть точно на том же положении, на каком находятся уже в армии от сих народов казачьи полки.

Башкирский воин. Карандашный рисунок А. Орловского. Перв. четв. 19 в. Государственный исторический музей (ГИМ). Фотокопия из Архива УНЦ РАН.

2. Вооружение составить употребляемое ими и именно: ружья, пистолеты, сабли, пики и луки, кто чем может, и навык употреблять, не требуя единообразия.

3. Равномерно не требовать единообразия и в одежде, а дозволить им иметь оную по своему обычаю; если же кто по собственному желанию употреблять будет мундир, установленный для казачьих войск, то сего не только не возбранять, но считать оное отличною ревностью к службе и о таковых для поощрения к тому прочих доносить начальству в месячных рапортах.

4. Полковых командиров и прочих чиновников выбрать из башкирского и мещерякского народов; но как не весьма много найдется знающих хорошо русский язык, то недостающее за тем число дополнить из Оренбургского войска. Равномерно дать из оного войска по нескольку человек в каждый полк для введения порядка службы и внутреннего благоустройства, так же в полковые квартирмистры и писаря, и дозволить определить в сии должности из другого состояния людей по аттестатам.

5. Для пользования больных прикомандировать нужное число медицинских чинов и снабдить их аптечными веществами.

6. Командирование полков произвесть на правилах, существующих на подобные случаи, то есть с обыкновенною и утвержденною подмогою.

7. За выкомандированием сего войска в армию освободить от воинского постоя домы чиновников и казаков, отправившихся на службу, и оказывать женам их и детям всякое покровительство и защиту, что и возложить на обязанность местного начальства.

8. Дальнейшее образование оного войска предоставить последствию времени, по совершенном познании на опыте нравов, обычаев и состояния сего народа.

Сие предложение войска Оренбургского войскового атамана полковника Углицкого нахожу я сообразным пользе службы и теперешним чрезвычайным военным обстоятельствам, а потому полагаю:

«1. Составить на точном основании вышеизложенного предположения один Атаманский тысячный полк из войска Оренбургского, и от 10 до 30 пятисотных полков из башкирского и мещерякского народов, коим дать название Башкирских казачьих по нумерам.

2. Составление сих полков возложить на полковника Углицкого, который, по служению в Оренбургском войске с 1776 года, конечно, приобрел достаточные сведения о состоянии оного народа, как равно и его к себе доверенность.

3. Для поспешнейшего исполнения сего он может во все обитаемые башкирским и мещерякским народами губернии отправиться сам и посылать известных ему чиновников Оренбургского, Башкирского и Мещерякского войска.

4. Начальники губернии обязаны оказывать ему в сем деле возможные содействия и пособия и удовлетворять все законные его требования беспрекословно.

5. Войскам сим находиться в непосредственной его команде. На сей конец присвоить ему звание войска Оренбургского, Башкирского и Мещерякского войскового атамана, и иметь двух адъютантов, коих изберет он из войска Оренбургского.

6. Ему предоставить право производить нижних чинов до обер-офицерского чина; к производству ж в обер-офицеры и к другим наградам представляет на основании общего порядка по команде.

7. По мере сформирования сих полков отправлять к Нижнему Новгороду.

8. Атаман Углицкий обязан будет по выкомандировании остальных полков отправиться вслед и обозреть все полки на марше.

В прочем все оное, как равно таковой полковника Углицкого похвальный подвиг, всеподданнейше подвергая на благородосмотрение Вашего императорского величества, испрашиваю высочайшего повеления. Управляющий военным министерством князь Горчаков»[115]. Александр I положение о призыве башкир утвердил.

Башкиры откликнулись на указ чрезвычайно энергично. 15 номерных башкирских полков, с 6-го по 20-й, тут же выступили, по мере формирования, на войну.

Ранее прибывший на западную границу 1-й Башкирский полк вошел в состав летучего казачьего корпуса войскового атамана Матвея Ивановича Платова (14 полков, 12 орудий), находящегося в городе Гродно. Он нёс кордонную службу на дистанции. 9 июня отправлен по распоряжению Барклая де Толли к Гродно[116]. В марте 1812 года на западной границе находился и 2-й Башкирский полк, который был расположен в белорусском селе Олеске и входил в 1-ю бригаду полковника Иловайского 12-го, 5-й кавалерийской дивизии 2-й Западной армии[117]. Занимал кордон у м. Почекайки.

1-й Тептярский полк майора Тимирова прибыл на западную границу в марте 1812 года и вошел в состав авангарда 3-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта Тучкова 1-го. Вскоре он был выделен на аванпостную службу на берегу Немана в районе Олиты. В апреле 1812 года в 24 дивизию вошел и Уфимский пехотный полк. В нем было 3 штаб-офицера, 30 обер-офицеров, 73 унтер-офицера и 1104 рядовых[118].

Таким образом, 1-й Башкирский полк сначала был в составе 1-й Западной армии, а с началом военных действий оказался в составе 2-й армии; 2-й Башкирский полк, находившийся в составе 2-й армии, с июня 1812 года вошёл в состав 3-й армии; а 1-й Тептярский полк был в составе 1-й Западной армии.

Башкирские полки и полк майора Тимирова оказались на боевом участке пограничной линии, где уже в мае 1812 года начались стычки с разъездами Наполеона. 12 мая командир 3-го корпуса генерал Тучков писал военному министру: «Командующий кордоном вверенного мне корпуса 1-го Тептярского казачьего полка шеф-майор Темиров… доносит мне… что на противном берегу реки Немана, против местечек Олиты, Мереча, где находятся наши запасные магазины, и селения Судовой, где строятся плоты, каждый день разъезжают большие партии конных егерей, и дороги, против сих мест к берегу ведущие, расчищаются с большим тщанием и делаются гораздо шире». Майор Тимиров доносил, что с противоположного берега Немана открыли стрельбу по русским судам, и она продолжалась до самого прибытия на сии выстрелы к берегу наших казаков»[119].

Начальник Почекайского кордона хорунжий Милованов, в подчинении которого были конники 2-го Башкирского полка, 31 мая сообщил командованию важные сведения, собранные разведчиками в глубоком тылу неприятеля. В донесении говорилось, что «на сих днях непременно вступят в пределы герцогства Варшавского австрийские войска, составляющие корпусом двадцати или тридцати тысяч… Из числа оного имеют прибыть в местечко Скрылов противу кордона, мне вверенного Почекайки, числом до пяти тысяч человек». Милованов просил разрешить ему собрать команду, «которая ныне находится в раскомандировке у всякого кордона и пикета башкирского 2-го полка»[120]. Поражают разведспособности прапрапрадедов. Ведь через 130 лет в Великую Отечественную войну такие масштабные сведения добывали только специально подготовленные и глубоко законспирированные разведчики ГРУ СССР, проникшие в самые высокопоставленные штабы вермахта. А тут – простые казаки, расставленные по постам на границе.

В связи с создавшейся тревожной обстановкой на западной границе уточнялась и укреплялась авангардная служба по кордонам пограничной линии. 1-й Тептярский казачий полк майора Тимирова оказался прямо в том районе, где началась переправа передовых частей наполеоновской армии через Неман. 11 июня (ст. ст.) 1812 года вечером 1-й армейский корпус французского маршала Даву начал переправу через Неман у деревни Понемунь. Это был участок, где кордонную службу несла 5-я сотня Тептярского полка. Французы показались и на других участках. 12 июня майор Тимиров доносил бригадному командиру генералу Орлову-Денисову: «Получил я сейчас рапорт есаула Юсупова…, что вчерашнего числа на противной стороне реки Немана через местечко Балберишки вниз по реке к Ковно проходило несколько сильных отрядов. Равно и сотник Юмашев рапортует, что через Матишанцы прошло конницы полков пять, и против кордона Прены прошла пехота. Сии войска потянулися вниз к Ковно. А для разбора обстоятельнейшего я отправился, и что мною усмотрено будет, поспешу донести о том вашему сиятельству»[121]. Сообщение майора Тимирова подтвердилось полностью. В ночь с 11 на 12 июня по трем мостам у Понемуня через Неман хлынули в Россию полчища Наполеона.

Остальные части перешли границу чуть позже – 18 июня и южнее: вице – король Италии Евгений Богарне форсировал Неман со своими войсками у селения Прены, а генерал Жером Бонапарт, король Вестфалии – у города Гродно. Слева и справа действия этих группировок Великой армии обеспечивали два корпуса: прусский Жака Макдональда и австрийский Карла Шварценберга. Во втором эшелоне стояли в полной боевой готовности войска под командованием Клода Виктора и Пьера Ожеро[122].

Под натиском превосходящих сил противника русские войска вынуждены были отступать вглубь страны. Третий пехотный корпус отходил к городу Вильно. Авангард генерала Шаховского, где находился полк майора Тимирова, превратился в арьергард. Бой 16 июня под Вильно с небольшими перерывами он продолжался с 8 часов утра до 9 часов вечера. В «Экстракте из военного журнала, составленного генерал-майором Мухиным в 1812 году», говорится, что «арьергард… под командою генерал-майора князя Шаховского, составленный из 20-го Егерского, лейб-гвардии уланского и Тептярского казачьего полков и полуроты конной артиллерии, сильно был преследуем неприятелем. Генерал-майор Шаховской, переправляясь через Вилию, сжег за собою мост и запасные магазины. Арсенал города Вильны, заполненный воинским оружием всякого рода, был также предан огню»[123].

В «Истории Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам», составленной генерал-майором Богдановичем М.И и изданной в Санкт-Петербурге в 1859 году, приведены интересные детали этого дела: «В 6 часов утра (16 июня) неприятель завязал у Антополя довольно жаркую перестрелку с лейб-казачьим и Тептярским полками. Казаки захватили в плен капитана графа Сегюра и 7 рядовых 8-го гусарского полка. При отступлении из Вильны, войска наши успели увезти с собой все, кроме 85-ти больных. Провиантский магазин, находящийся в городе, был сожжен. Мосты на Вилии, при отступлении наших войск за сию реку, были уничтожены»[124]. В первые дни войны 1-й Тептярский полк участвовал в боестолкновениях почти ежедневно: «18 июня вместе с лейб-гвардии Уланским полком в бою при м. Довигоны, где выдержали «несколько сильных атак» кавалерии противника. 21 июня хорунжий лейб-гвардии Черноморской сотни Н. С. Завадовский был командирован на аванпосты при м. Свенцянах с 25 черноморскими казаками и 50 тептярами. Им навстречу вышли два французских кавалерийских полка, с фланкерами которых отряд Завадовского сражался более двух часов»[125].

Карта-схема «Бой за Вильно в июне 1812 г.»

Главные силы 1-й Западной армии, оставив Вильно, отступили к городу Свенцянам, чтобы оттуда следовать к Дриссе. 23 июня (5 июля) 1812 года произошел бой у местечка Довгелишки между арьергардом главной колонны 1-й Западной армии под командование ген. Ф. К. Корфа и 2-й дивизии легкой кавалерии французов под началом ген. О. Себастьяни с приданными шестью ротами вольтижеров и легкой артиллерией. Бой начался в 2 часа. В 18 часов ген. Орлов-Денисов во главе лейб-гвардии Казачьего, 1-го Тептярского, 1-го Бугского казачьих и Елисаветградского гусарского полков при поддержке артиллерии атаковал неприятеля и заставил его в беспорядке отступить, «а сам с отрядом своим в совершенном порядке переправился за реку». Наши войска частично разрушили мост и выстроились за рекой под прикрытием 6 орудий. Русские потери составили в этом бою 61 чел. убитыми, 43 ранеными, 137 чел пропали без вести. На поле боя были погребены 150 человек[126].

Стычка казаков с французами у с. Довгелишки 23 июня (5 июля) 1812 г. Раскрашенная гравюра неизвестного художника. Первая половина XIX в.

29 июня 1812 года Барклай-де-Толли поручил командиру 2-го корпуса генералу Корфу взять под свое начальство «все авангарды» 1-й армии: «…для чего препровождаю при сем расписание, где именно расположены и из каких войск составлены авангарды от корпусов, да сверх того имеется при оных донской Родионова 1-го, Бугский и Тептярский полки». Причем Тептярскому и некоторым другим полкам давалось особо важное задание: продвинуться «как можно далее вперед, для узнания, где неприятель находится и непременно стараться схватить несколько пленных». «О всех движениях неприятеля» и результатах разведки предлагалось доложить Барклаю де Толли[127].

«2 (14) июля 1-я армия оставила Дриссу. Из Полоцка царь отправился в Москву, а Барклай повел 1-ю армию к Витебску на соединение с Багратионом»[128]. Полк майора Тимирова с боями производил смелую разведку. 10 июля в окрестностях местечка Бешенковичи произошла схватка с неприятельским авангардом Мюрата. «12 июля Барклай де Толли отправил в Бабиновичи отряд генерал-майора Тучкова 4-го (33-й и 34 егерские, Курляндский драгунский, лейб-Уланский, Польский уланский, Родионова 2-го, 1-й Тептярский полки и полурота конной артиллерии).

Нижний чин тептярских полков, 1812 – 1815 гг. Худ. М. Борисов на основе материалов С. Калинина. 2007 г.

В тот же день отряд Тучкова 4-го лесными тропами незаметно подошёл к Бабиновичам и захватил в плен партию под командой лейтенантов ван Зюйлена и Вихеля (50 шеволежеров-улан 2-го (голландского) полка гвардии)»[129].

Как уже было отмечено, 1-й Башкирский конно-казачий полк находился в летучем корпусе Платова, расположившемся в районе Гродно. На корпус была возложена задача прикрыть отход 2-й Западной армии Багратиона. С 14 июня войска Платова обеспечивали эвакуацию в Минск припасов, оружия и больных. Уже 15 июня казаки Платова приняли бой под городом Гродно, в котором активно участвовали конники Башкирского полка. Противник вступил в Занеманский форштадт. Казаки и башкиры совместно с батальоном Гродненского внутреннего гарнизона завязали перестрелку с войсками вестфальского корпуса короля Жерома и польского корпуса Понятовского. Вечером российские войска сожгли мост через р. Неман. Особенно отличались рядовые Буранбай Чувашбаев, Узбек Акмурзин, есаул Ихсан Абубакиров, хорунжий Гильман Худайбердин и др.[130].

Атаман Платов получил поручение Багратиона от 24 июня помочь отдельному отряду Дорохова воссоединиться с армией. «Он сразу же отправил на помощь Дорохову бригаду генерала Кутейникова 2-го. Её состав известен по состоянию на 28 июня, когда она вернулась к корпусу: часть Атаманского полка, Грекова 18-го, Харитонова 7-го, Симферопольский конно-татарский, 1-й Башкирский полки. Что касается 1-го Башкирского полка, то он примкнул к Кутейникову, вероятно, только 27 июня, поскольку накануне, 26 июня, был у Платова в стычке при Кореличах»[131].

Лядунка – коробка для хранения огнестрельных трубок. Начало XIX в. Национальный музей Республики Башкортостан.

Багратион оказался в критическом положении – сказалась нехватка сил. 26 июня Платов из лагеря при Мире рапортует Багратиону: «Генерал-майору Иловайскому 5-му и полковнику Сысоеву 3-му не прикажете ли Ваше сиятельство оставаться со мною, пока прибудет ко мне генерал-майор Кутейников 2-й с полками, с коим большая часть оных, нежели со мною, ибо при мне осталось теперь только три сотни полка Атаманского и полки: один татарской, один башкирской (1-й Башкирский – авт.) и один же калмыцкой, да вторая рота донской конной артиллерии; а притом и другие команды, в разные места отряженные, ещё не прибыли»[132]. Эти три национальных полка составляли бригаду генерала Краснова. «26 июня из Новогрудка выступила кавалерия противника и направилась к Кареличам, где столкнулась с казачьими полками. Платов отрапортовал так: «При самих Кареличах неприятель показался со стороны Новогрудка тремя колоннами кавалерии, но отряжёнными от меня полками был обращён из Кореличей к стороне Новогрудка. Генерал-майоры Иловайский 5-й и Карпов 2-й явились ко мне с полками их, в самое то время, как наступал неприятель, и способствовали в отражении оного»[133]. 25 июня (7 июля) Багратион получил приказ царя: идти через Минск к Витебску. Но уже 26 июня (8 июля) маршал Даву взял Минск и отрезал войскам Багратиона путь на север. «С юга наперерез Багратиону шел Жером Бонапарт, который должен был замкнуть кольцо окружения вокруг 2-й армии у г. Несвижа. Корпус Даву (без двух дивизий, выделенных против Барклая) насчитывал 40 тыс. человек, у Жерома в трех корпусах его группы было 70 тыс. Багратион же имел не более 49 тыс. человек». Ему грозила верная гибель.

Но Жером, хотя имел преимущество перед Багратионом на пути к Несвижу в два перехода, опоздал сомкнуть вокруг русской армии французские клещи. Багратион ушел. Наполеон был в ярости. «Все плоды моих маневров и прекраснейший случай, какой только мог представиться на войне, – отчитывал он Жерома, – потеряны вследствие этого странного забвения элементарных правил войны»[134].

Отряд Дорохова И. С., состоявший всего из двух егерских и двух казачьих полков при 12 орудиях, был отрезан противником. Не имея возможности прорваться к своей 1-й армии, он в течение недели шёл с боями по лесам и болотам на соединение с войсками П. И. Багратиона. И, потеряв 60 человек, 26 июня соединился со 2-й армией.

Врач, лейб-хирург Павла I и Александра I, президент Медико-хирургической академии Я. В. Виллие занимал пост главного военно-медицинского инспектора Российской империи. Беда заключалась в том, что «врачей было ничтожное количество, да и те были плохи»[135].

Все заботы Барклая были подчинены одной, главной задаче – обеспечить отступление армии в наибольшем порядке и с наименьшими потерями. «И русские, и французские источники свидетельствуют, что 1-я армия отступала образцово. Барклай «на пути своем не оставил позади не только ни одной пушки, но даже и ни одной телеги», – вспоминал А. П. Бутенев. И «ни одного раненого», – добавляет А. Коленкур. Он не раз возвращается к этой теме в своих мемуарах «Поход Наполеона в Россию»: «Лошади и скот – всё исчезло вместе с людьми, и мы находились как бы среди пустыни…Его (Наполеона) удивляло это отступление 100-тысячной армии, при котором не оставалось ни одного отставшего, ни одной повозки. На 10 лье кругом нельзя было найти какую-нибудь лошадь для проводника. Нам приходилось сажать проводников на наших лошадей; часто даже не удавалось найти человека, который служил бы проводником императору. Авангард был в таком же положении»[136]. Тем не менее, с каждым днем организованного отступления росло недовольство против Барклая-де-Толли по всей стране. Первоисточником его был неблагоприятный для России, уязвлявший национальную гордость ход войны. В такой обстановке Барклай-де-Толли отводил 1-ю армию от Полоцка к Витебску. Он понимал, что, если будет отступать к Москве, Наполеон пойдет за ним, а не на Петербург. Но на всякий случай, Барклай 5 (17) июля выделил из своей армии целый корпус (1-й, под командованием генерал-лейтенанта гр. П. X. Витгенштейна) для защиты Петербургского направления. Барклай учитывал, что царский двор, вся царская фамилия и сам царь были тогда в страхе за судьбу «града Петрова». Столичные тузы «не знали, «что и предпринять, куда деваться… – свидетельствовал Р. М. Цебриков (отец декабриста). – Все дворцовое казенное начали отсюда вывозить… Всяк помышлял своем отсюда удалении». Александр I в день своего отъезда из армии отправил председателю Государственного совета Н. И. Салтыкову паническое письмо: «Нужно вывозить из Петербурга: – Совет. – Сенат. – Синод. – Департаменты министерские. – Банки. – Монетный двор… – Арсенал», «лучшие картины Эрмитажа», обе статуи Петра I, «богатства Александро-Невской лавры», даже домик Петра велел «разобрать» и «увезти», а императорскую фамилию подготовить к эвакуации в Казань»[137].

27 июня под Миром казаки устроили врагу ловушку: «впереди Мира по дороге к Кареличам составлена в 100 человек застава, как для наблюдения за неприятелем, так и для заманки его оттоль ближе к Миру, а по сторонам направо и налево в скрытых местах сделаны засады, каждая по 100 отборных казаков, называемые вентерь. Для того, что ежели открывающие от неприятеля будут стремиться по дороге, тогда застава отступает с намерением с торопливостью и проводит неприятеля сквозь засады, которые тогда делают на него удар, и застава оборачивается ему же лицом». На месте боя у д. Симаково и по пути отступления поляков осталось свыше 300 убитых, в плен захватили 6 офицеров и 242 рядовых. Платов же потерял не более 25 казаков убитыми и ранеными. Задуманная военная хитрость была осуществлена с успехом и получила ещё большее развитие 28 июня. Из следующего рапорта Платова Багратиону: «Генерал Кутейников подоспел с бригадою его и ударил с правого фланга моего на неприятеля так, что из 6 полков неприятельских едва ли останется одна душа или, быть может, несколько спасется». А у казаков потери были совершенно незначительны, «потому что, – сообщает Платов, – перестрелки с неприятелем не вели, а бросились дружно в дротики и тем скоро опрокинули, не дав им поддержаться стрельбою»[138]. Бригада генерала Турно была разбита наголову. В бою при местечке Мир вместе с донскими казаками против польских всадников храбро сражались и башкирские конники. За проявленную отвагу и храбрость рядовой Узбек Акмурзин был произведен в урядники.

Противник также оставил воспоминания об этом сражении. Польский генерал К. Турно пишет в своих «Воспоминаниях польского офицера о кампании 1812 года»: «Следуя по дороге на Турце, не видели никого, кроме казаков, башкиров, калмыков, которые обычно двигались галопом, проскальзывая от оврага к оврагу, чтобы стрелять с более близкого расстояния.… В мгновение ока равнина у Симакова была затоплена лёгкими войсками. Я никогда не слышал воя столь ужасного, чем тот, который поднялся в этот момент. Мы выдвинули вперёд 3-й уланский, чтобы освободить 7-й. Полковник Радзиминьский с кипучим рвением воодушевил своих солдат, обрушился на казаков, которые отступили, но было опрометчивой дерзостью атаковать драгун русского резерва, что вынудило генерала Турно ввести в дело остаток своей бригады. Тогда толпы башкиров, калмыков и казаков обошли кругом эти неподвижные эскадроны, отрезая им отход и связывая их узлом. Три раза они повторяли атаку и три раза разбивались напротив линии, которая их отбрасывала. Более проворные казаки сыпали град пуль, и, когда они в течение четырёх часов исчерпали свой пыл, бой прекратился и была демаскирована лёгкая кавалерия. Подготовившись, завывающая ватага, сделав поворот к лесу, который отделял нас от Гордеи, устремилась на левый фланг нашей развёрнутой линии, охватив этот фланг, она посеяла ужас и смерть в рядах 11-го и 2-го уланских. Генерал Турно истощал себя в тщетных усилиях, чтобы удержать регулярную кавалерию и прикрыть отступление; едва мы вышли из деревни, как ужасный беспорядок охватил все войска, эскадроны левого крыла обратились в бегство»[139].

Двигаясь через Несвиж и Тимковичи, 1 июля корпус Платова прибыл в Романово, где получил приказ Багратиона задержать наступление неприятеля «до глубокой ночи 3-го числа». Уже 2 июля крупные силы неприятеля появились у местечка Романово. Авангард французов, состоящий из 7 кавалерийских полков Латур-Мобура М. В., был встречен казаками, башкирами и калмыками и после упорного боя опрокинут. Враг предпринял вторичную атаку, но, натолкнувшись на стойкую оборону казачьих полков, вынужден был отступить. «Дорога и хлебные поля усеяны были трупами», казаки взяли в плен 260 человек, в том числе 17 офицеров. Победа казачьего корпуса Платова у местечка Романово способствовала успешному отходу 2-й армии на Бобруйск. В числе отличившихся в этом бою были и башкирские воины. Рядовой конник Буранбай Чувашбаев за отличную службу и проявленную храбрость был произведен в урядники[140].

«Багратион отправил полк Мельникова 4-го для содержания разъездов на дорогу из Минска в Бобруйск. Затем туда же, на Минскую дорогу, была отправлена прибывшая ко 2-й армии бригада Быхалова (полки его имени и Комиссарова). Эти три донских полка и, возможно, 1-й Башкирский, выполняли функции северного охранительного отряда. В послужном списке есаула М. Е. Александрина из полка Быхалова есть сведения о двух стычках: «июля 3 при деревне Якшицы, того ж и 6 числ при местечке Свислоче». Оба населённых пункта находятся к северу от Бобруйска; эта бригада сдерживала продвижение войск Даву. Стычка 3 июля в Якшицах подтверждается рапортом Даву: «…Я отправлю бригаду Пажоля как можно далее по дороге на Бобруйск, чтобы иметь новости к вечеру. В течение последних суток были замечены казаки на дороге в Бобруйск; этим утром были застигнуты врасплох 14 поляков в Якшицах, чьи лошади были разнузданы, казаки захватили несколько человек». Бригаде Пажоля не удалось продвинутся к Бобруйску: ему пришлось остановиться в Якшицах (в 60 километрах от Бобруйска). 3 июля Пажоль рапортовал Даву, что его посты у Острова и Свислочи ночью были атакованы казаками и башкирами. Казаки заставили его кавалерию свернуться в эскадроны и отступить. Четыре конно-егеря и один улан были убиты»[141].

В это время в 1-й Западной армии ощущалась острая нехватка легкой кавалерии. 5 (17) июля Платов получил высочайшее повеление идти на соединение со своей армией, что передал прибывший от Барклая де Толли подполковник Чуйкевич П. А. Но Багратион накануне сражения под Салтановкой попросил Платова задержаться в Ст. Быхове. Однако ворваться на плечах противника в Могилёв у войск Раевского не получилось. Отряд Паскевича, посланный в обход правого фланга неприятеля натолкнулся на такой же отряд противника, то есть внезапный фланговый удар уже не получался. Багратион понял, что не сможет пробиться через Могилёв, и решил пробиваться к Смоленску через Мстиславль. После сражения он отпустил корпус Платова в 1-ю армию. «В полдень 12 июля атаман переправился через Днепр в Ворколабово (ныне Борколабово) с 11-ю донскими, Перекопским и Симферопольским конно-татарскими, Ставропольским калмыцким, 1-м Башкирским полками, 2-й ротой донской артиллерии и отрядом Дорохова (1-й егерский и Изюмский гусарский полки)»[142]. И двинулся к Смоленску, прикрывая слева путь отступления 2-й Западной армии. От местечка Горки Оршанского уезда Могилевской губернии Платов отправил к Шклову, Копысю и Орше казачьи партии, которые совершили удачные поиски и отвлекли внимание противника от истинного маршрута 2-й армии. 15 (27) июля его корпус вновь переправился через Днепр у местечка Дубровно Оршанского уезда. Но 16 июля русские войска оставили позицию у Витебска. Лишь 18(30) июля передовые казаки Платова вышли на войска 1-й Западной армии. Напомним, что в составе этого летучего казачьего корпуса воевал и 1-й Башкирский полк.

Башкиры использовались в армии разнообразно: разведка, сторожевое охранение, конвойная служба, прямо в боях и в партизанах. Необычный вариант использования башкир, учитывающий наличие у них второй лошади, приводит в своих воспоминаниях тогдашний командир 3-го батальона 1-го Егерского полка. В своих «Рассказах служившего в 1-м егерском полку полковника Михаила Петрова о военной службе» 1845 года, он пишет: «Присоединясь у Столбцов к армии князя Багратиона и перейдя чрез Бобруйск к Старому Быхову на Днепр, мы маневрировали одним нашим Егерским полком с атаманом Платовым при его 20 казачьих – Донских, Уральских, Татарских, Калмыцких и Башкирских – полках, у 16 орудий Донской артиллерии его около Могилёва, Копыса, Орши, Любавичей и Рудни до Бабинович и Поречья. По этим местам мы пропасть полей и перелогов исплутали. Спасибо ещё нашему атаманушке батюшке Матвею Ивановичу, что он в чрезвычайных движениях этих давал нашему полку два Башкирских полка возить: ранцы, шанцевые инструменты и заслабелых егерей; а без того все они не рождённые быть конями, сгинули бы от беготни по извилистым тропам героев донских»[143]. Потом 1-й Егерский полк геройски воевал всю Отечественную войну 1812 года и дошёл до штурма Монмартра в Париже в марте 1814 года.

Характерно и то, что в годы войны среди башкир не наблюдалось дезертирства и членовредительства. Матвиевский П. Е., изучавший период Отечественной войны 1812 года по местным архивным материалам, делает вывод, что «членовредительство наблюдалось в отдельных случаях по русским и нерусским селениям, при полном отсутствии его, по изученным делам, в казачьих и башкирских кантонах»[144].

Всего в 1812 году в Башкирии было призвано 28 башкирских (в том числе 6 ремонтных), 2 мишарских и 2 тептярских полка[145]. Эти же цифры приводит в своей диссертации и к.и.н. Зайнуллин М. М.: «С августа по октябрь (1812 г.), кроме названных пяти полков, башкирские кантоны отправляли на фронт ещё 15 полков. В конце 1812-1813 годов было сформировано ещё 8 полков. В общей сложности в 1811- 1813 годах башкирские кантоны призвали в армию 28 полков. Помимо полков, действовавших против французских захватчиков, 12 тыс. башкир несли линейно-сторожевую службу на восточных границах России. Всего в 1811 – 1813 годах башкирские кантоны выставили для защиты страны от наполеоновских войск и для охраны границ около 27 тыс. воинов. Мишарские кантоны снарядили 2 полка. Из национальных частей в рядах действующей армии находились ещё 2 тептярских и 1 полк ставропольских калмыков»[146]. На Дону дополнительно было сформировано 26 ополченческих полков[147]. Генерал Краснов И. И. вспоминал о положении на Дону накануне 1812 года, когда большинство служилых казаков находились в полках: «В то время полки за полками беспрестанно выходили с Дона на службу, а в старые полки высылались частые команды для пополнения убыли; со службы же полки давно не возвращались, и многие из них находились там лет по десять и более; приходили оттуда на Дон, и то не часто, израненные да калеки, так что, наконец, увидеть в станице казака, способного для службы, сделалось большой редкостью». Десятилетний срок службы донских полков в наполеоновскую эпоху стал нормой, что подтверждает один из рапортов Платова императору, в котором он просит сменить старослужащие полки на прусской и австрийской границах, называя их местонахождение и срок службы: – полк Астахова, в Молдавии, 10 лет; – полк Янова, в Одессе, 10 лет; – полк Кисилёва, на шведской границе, 10 лет; – полк Мелентьева, в Таври, 10 лет»[148].

«15 сентября войсковой старшина В. А. Кутейников 6-й рапортовал Кутузову, подходя к Туле, что следует к армии со своим полком и командой на пополнение полков (2 офицера, 2 урядника и 144 казака). 26 июля Платов предписал наказному атаману А. К. Денисову 6-му отправить с Дона всех служилых казаков, а к отставным обратиться с воззванием. Формируемые команды по 300-500 казаков должны были следовать к Смоленску. Всего на укомплектование полков в 1812 г. с Дона отправили 34 обер-офицера, 18 урядников, 2488 казаков, 92 калмыка. Например, в послужном списке есаула Г. И. Минаева отмечено, что 1 сентября он был откомандирован с Дона с тремя сотнями к Москве. По прибытии к армии команду распределили по полкам, сам Минаев поступил в Атаманский полк. Известно, что в конце сентября в отряд Винценгероде отправили четыре сотни казаков для укомплектования донских казаков. В полках Войско Донского существовала практика отправки на Дон ремонтных команд даже для восполнения убыли в лошадях. Впоследствии она была регламентирована в Положении о Войске Донском (26 мая 1835 г.).

Иногда ремонтные команды останавливали в пути. 7 октября в Петербурге получили рапорт от управляющего Брянским арсеналом генерал-майора Ф. Е. Бухмейера. В нём он сообщил, что через Брянск с Дону проходила команда хорунжего С. Е. Семилетова для пополнения полка Иловайского 12-го, и он истребовал из неё 30 казаков для разъездов. Бухмейер просил оставить их в Брянске»[149].

Напомню, нерегулярные полки создавались по образцу донских. Ещё 31 августа 1803 года указом императора было установлено новое штатное расписание донским полкам, где снова подчёркивалось: «Положение сие как в рассуждении числа чинов в полках, так и производства жалованья урядникам, распространить и на полки прочих нерегулярных войск, составленных по примеру Войска Донского». В том числе, и по отправке ремонтных команд, как видно на примере 92 калмыков выше.

В 1812 году в Башкирии был неурожай, народ голодал, но снаряжал воинов конями, обмундированием и оружием. «Пять полков было сформировано и уральскими казаками. Горожане выставили Уфимский пехотный полк. Всего в действующую армию Оренбургский край выставил 45 полков. Помимо этого, в 1812-1813 гг. по четырем рекрутским наборам на защиту Родины ушло свыше 10 тысяч солдат из крестьян и горожан губернии»[150]. Население края собирало деньги на нужды войны. Уже к 15 августа 1812 года башкиры, тептяри и мишари пожертвовали в пользу армии 500 тыс. рублей[151]. Усманов А. Н. со ссылкой на 1-й том Очерков по истории Башкирской АССР 1959 года (ч. 2, с. 69) указывает, что помимо этого, тогда же 12 тысяч башкир несли линейную службу на восточных границах России, плюс отправили в дар на фронт 4 139 строевых лошадей[152]. В командный состав башкирского казачьего полка входили 30 человек: командир полка, старшина, 5 есаулов, 5 сотников, 5 хорунжих, 1 квартирмейстер, 1 мулла, 1-2 писаря и 10 пятидесятников. Кроме этого, был ещё и командующий или шеф полка из русских офицеров, говоривших на башкирском языке или из крещённых башкир.

3 июля 2-й Башкирский полк был включён в состав авангарда 3-й Западной армии под начальством генерал – адьютанта Ламберта К. О. «3 июля авангардный командир (3-й Западной армии-авт.) решился сделать рекогносцировку неприятельских сил в герцогстве Варшавском, о коих не имели верных сведений, и в одно время, отомстить нападение австрийских гусар на казачий наш пост при Орховке (где занимал пост 2-й башкирский полк- авт.). Операция началась 3 июля и завершилась 15 числа того же месяца»[153]. У к.и.н., а ныне д.и.н. Сапожникова А. И. находим некоторые подробности рейда: «8 июля авангард Ламберта переправился при Устилуге через Буг и проследовал через Влодаву к Брест-Литовскому на польской территории. Его состав был следующим: Александрийский гусарский, Стародубовский и Тверской драгунские, Власова 2-го, (2-й) Башкирский, (1-й) Калмыцкий, 10-й и 14-й егерские полки, шесть орудий конной артиллерии. Факт сам по себе примечательный: в то время как 1-я и 2-я Западные армии поспешно отступали к Смоленску, войска 3-й Западной армии совершили марш по территории противника»[154].

12 июля ознаменован удачными действиями отрядов 3-й Западной армии Тормасова: «1) князь Щербатов, подойдя к Бресту, узнал, что он занят небольшим отрядом саксонской конницы, а потому, не дожидаясь графа Ламберта, ночью с кавалерий ворвался в город и захватил в плен начальника отряда и 40 улан; 2) Мелиссино, воспользовавшись бурей и градом, перешёл Пину и разбил близ Янова авангард Ренье; авангард, полагая, что за Мелиссино идут главные силы, отступил через Дрогичин; 3) Высланный Мелиссино к Пинску полковник князь Жевахов рассеял неприятельскую партию и захватил одну пушку – первый трофей в Отечественную войну»[155].

2-й Башкирский полк майора Курбатова в составе авангарда Обсервационной, позже названной 3-ей Западной армией, под командованием Ламберта К. О. 15(27) июля участвовал в сражении под городом Кобрином восточнее Брест-Литовска: «Авангард Ламберта 14 июля занял Бульков и утром следующего дня подошёл к Кобрину. Первыми к городу подступили полки Власова 2-го, Евпаторийский конно-татарский, Татарский уланский и 2-й Башкирский. Это были бригады Кнорринга и Власова 2-го. Выступившую им навстречу саксонскую кавалерию они загнали в город. Однако пехота противника заняла перед городом крепкую позицию, и Ламберт решил дождаться подхода авангарда Чаплица. Отряд князя В. Г. Мадатова (эскадрон гусар, полки 2-й Башкирский и Власова 2-го) он отправил за реку Мухавец, чтобы отрезать противнику отступление в Пружаны и окружить город с севера. Из наградного представления Власова 2-го видно, что он командовал в отряде Мадатова казачьей бригадой: «со своим и 2-м Башкирским полками неоднократно поражал неприятеля, выезжавшего из города Кобрина для перестрелки, и тем отвлекал силы его от противной стороны»[156]. В ходе сражения были убиты более сотни саксонцев, взято в плен 2382 солдата, 76 офицеров и 2 генерала из корпуса Ренье. Русские потеряли всего 74 человека убитыми и 181 ранеными. Штурм Кобрина стал первой крупной победой русского оружия в 1812 году. Тормасов написал 16 июля из г. Кобрина Багратиону: «Поспешаю равномерно поздравить Ваше сиятельство с теми трофеями победы над неприятелем, каковые Бог в 15-й день сего месяца даровал войску армии, мною предводительствуемой, при совершенном разбитии и покорении всего отряда саксонских войск, занимавших город Кобрин, где по упорном и сильном его сопротивлении и защищении себя, продолжавшемся чрез девять часов наконец был поражён, и, кроме убитых на месте более тысячи человек, взято в плен: командовавший отрядом генерал-майор Клингель, полковников 3, штаб-офицеров 6, офицеров 57, унтер-офицеров и рядовых 2234 (!), знамён 4, пушек 8 и разное, в большом числе, оружие. Потеря же с нашей стороны не весьма значительна»[157]. В честь этой победы в Санкт-Петербурге был произведен артиллерийский салют, а Тормасов награжден орденом Св. Георгия 2-й степени. За храбрость и отвагу Аюп Каипов из Белебеевского уезда и, полковой старшина Аралбай Акчулпанов из Стерлитамакского уезда были награждены орденом Святой Анны.

1812 г. июля 18 – о награждении пятисотенного старшины 2-го Башкирского полка Аксулпанова орденом св. Анны 3-й степени[158]:

«Господин пятисотенный старшина Аксулпанов. Именем е. и. в. и властию высочайше мне вверенною, справедливом уважении к отличной храбрости вашей в сражении 15 июля при городе Кобрине оказанной, по личному моему в том удостоверению препровождаю у сего для возложения на вас орден Св. Анны 3-го класса. Подлинное подписал генерал от кавалерии Тормасов. Июля 18 дня 1812 года при г. Кобрине». Орден св. Анны 3-й степени по установлению 1797 года носили на «инфантерийской (пехотной) или кавалерийской сабле». В 1770 году Аннинским кавалером стал сорокалетний А. В. Суворов. Это был первый его орден. Первоначально Знак Ордена св. Анны 3-й степени на оружие изготовлялся из чистого золота. Аннинское оружие никогда не снималось, даже при получении более высоких ступеней того же ордена. В 1815 году орден св. Анны был разделен на четыре степени, причем Аннинское оружие стало низшей, 4-й.

В 1912 г. у братской могилы русских воинов, павших в бою за город, открыт памятник (скульптор С. Отто, инженер Д. В. Марков), сооруженный на средства, собранные солдатами и офицерами частей, принимавших участие в событиях 100-лет назад. На вершине гранитной скалы – бронзовый орел, впившийся когтями в лавровый венок с вензелем N. У подножья скалы – четыре мортиры и пирамидки ядер. На трех сторонах скалы – мраморные мемориальные доски с перечнем частей российской армии, участвовавших в Кобринском сражении, а также взятых ими трофеев и пленных.

Башкир на лошади. Худ. А. О. Орловский. Первая четв. Х1Х в.

В отечественной историографии боевые действия Обсервационной, затем называемой 3-й Западной армией, изучены гораздо менее, чем 1-й и 2-й Западных армий. А ведь она оттянула на себя, в разные периоды, от 40 до 100 тысяч неприятельских войск и существенно влияла на общий ход войны. Тем ценнее редкие записи очевидцев. Генерал-майор князь Вяземский Василий Васильевич, командир бригады из двух пехотных и одного егерского полка 3-й Западной армии оставил после себя дневниковые записи. В его «Журнале», который вёлся им с 1803 года до ноября 1812 года, есть запись и о Кобринском сражении: «Июль 15-го. В 7 часов утра корпус выступил к Кобрину. В 8 часов подошёл к Кобрину наш авангард и нашёл неприятеля в Кобрине и круг местечка расположенного, коего было до 5000 и 8 пушек. Войски сии были саксонцы, под командою генерала Клингеля. Генерал-майор Чаплиц, командовавший нашим авангардом, напал на неприятельскую кавалерию, врубился в оную. Часть оной бежала в местечко, а часть малая в лес; а 13-му егерскому полку приказал атаковать пехоту саксонскую. Сей полк храбро сражался более двух часов. В нём было до 900 человек и две пушки. Саксонцы имели против сего полка более 3000 и 8 пушек. Около девяти часов показался по Дивинской дороге наш корпус, по Бржестской – отряд де Ламберта, и тогда 13-й полк секурсирован Ряжским полком. Но 13-й взял уже 8 пушек, командующего генерала, до 20-ти штаб и обер-офицеров и до 1000 рядовых. В то же время я с дивизиею обошёл местечко справа, де Ламберт слева, а остальные войски стали пред местечком…. Победа около 12 –ти часов дня. У неприятеля взято 8 пушек, 4 знамя, генерал 1, штаб и обер-офицеров 53, рядовых 2500, множество лошадей и оружия. Убитыми неприятель потерял до 1300 человек. С нашей стороны убито два офицера, до 10 раненых; рядовых: до 100 убитых и до 100 раненых.

Июль 16-го. Армия наша стояла при Кобрине. Наши транспорты приотстали. Магазейнов впереди нет. Земля опустошается, все здесь стонет. Какая ужасная картина, когда я обходил местечко. Всё в пламени, жёны, девушки в одних рубашках, дети, все бегут и ищут спасения; сражение в пожаре, быстрое движение войск, раскиданные неприятелем обозы, ревущий и бегущий скот по полю, пыль затмила солнце, ужас повсюду»[159].

Ренье пытался форсированным маршем прийти на помощь Кленгелю, но, приблизившись, понял, что опоздал и отступил на Слоним, где соединился со Шварценбергом. «Тормасов со своей стороны, пошёл на Пружаны, отделив часть лёгких войск для действия в тылу австрийцев под Белостоком и Варшавой. В них распространилась величайшая паника, вследствие чего командовавший в Кёнигсберге генерал Луазон с десятью тысячами выступил к Растенбургу на помощь Шварценбергу и Ренье»[160]. Объединившиеся корпуса Шварценберга и Ренье смогли начать контрнаступление. Д. и. н. Уташ Очиров пишет: «В сражении при Городечно 31 июля Шварценберг и Ренье имели более чем двукратное превосходство над Тормасовым. Калмыки вместе с казаками и татарскими уланами прикрывали стык корпусов Маркова и Ламберта. Ламберт вновь отметил майора Тюменя (командира 1-го Калмыцкого полка – авт.). Нойона первоначально представили к ордену Св. Владимира 4-й степени с бантом, но в ноябре 1812 года крест заменили на Золотую саблю с надписью «За храбрость». Это была единственная награда среди воинов калмыцких полков в кампанию 1812 года»[161].

21 июля Барклай де Толли, одновременно со смоленским губернатором написал Платову: «Как мы теперь находимся в местах отечественной России, то должно внушить обывателям, чтобы они старались хватать патрули и шатающихся по разным дорогам, где можно, чтобы их истребляли и также ловили мародёров. Внушите жителям, что теперь дело идёт об Отечестве, о Божьем Законе, о собственном имении, о спасении жён и детей»[162].

22 июля (3 августа) две русские армии соединились у Смоленска. Под Смоленском башкирские воины вели боевую разведку. «1-й Тептярский полк был придан авангарду Смоленского резервного корпуса под командованием генерала Оленина Е. И., а затем вошёл в состав отряда генерала Розена Г. В. 1-го»[163]. 22 июля полк Тимирова сражался с французами при деревнях Сырокоренье и Гусиной, где удалось получить важные сведения и взять в плен французского гусара. 23 июля генерал Оленин из Корытно рапортовал Барклаю-де-Толли об успехах майора Тимирова и полковника Власова 3-го: «Командиры полков казачьих Тептярского и полковника Власова 3-го сейчас доставили ко мне двух пленных: первый – одного французского гусара, а второй польского улана, из коих гусар взят разъездом на той стороне реки Днепра против села Гусинова, последний же в селении Лядах. Причем донесено от майора Темирова 1-го, командующего Тептярским полком, что при взятии гусара убито на месте четыре француза. Помянутые пленные объявили мне, что конная бригада генерала Вотрена расположена у самого берега Днепра, восемь же полков кавалерии растянуты до местечка Рудни, а пехота вся позади. Наполеон тому назад четыре дня был в местечке Рудне и Любавичах». Не ограничиваясь донесением, Оленин послал майора Тимирова к Барклаю де Толли для личного доклада. «Прописанных пленных вашему высокопревосходительству, – писал Оленин, – поручил я доставить потребованному к вашему превосходительству майору Темирову… г. майор Темиров о силе и намерении неприятеля лично Вашему высокопр-ству донесет»[164].

«25 июля полки Власова 3-го и 1-й Тептярский приказали отправить на правый берег Днепра в отряд генерал-майора Розена, для поддержания связи между левым флангом корпуса Платова и авангардом 2-й армии. 27 июля этот отряд был расформирован, и Барклай де Толли предписал Чуйкевичу присоединить бригаду Власова 3-го (его полк и 1-й Тептярский) к корпусу Платова»[165].

26 июля русские войска предприняли попытку наступления к м. Рудни, к северо-западу от Смоленска. В этой попытке наступления участвовали и башкиры.

27 июля в бою между деревнями Лешня и Молево Болото (дело при Иньково) вместе с донскими казачьими полками: атаманским, подполковника Грекова 18-го, генерал-майора Денисова 7-го, генерала Иловайского 5-го и Симферопольским конно-татарским полком дрался 1-й Башкирский полк. Российскими конниками «сделана на неприятеля сильная атака, простиравшаяся с фланга на фланг неприятеля, и неприятель…храбростью российских войск совершенно опрокинут и преследован с большим поражением». Казаки, «быв разъярены, кололи и били неприятеля беспощадно. Много вражеских офицеров и рядовых было взято в плен»[166]. Атаман Платов, давно убедившись в храбрости башкирских конников, из двухсот наиболее отличившихся башкирских джигитов образовал особый отряд для этого боя[167].

Дело при Молевом болоте (26 июля 1812 г.). Худ. Н. Самокиш.

«1812 г., июля 27. Рапорт Главнокомандующему 1-ю Западною армией ген. Барклаю де Толли. Сего числа в 4 часа пополуночи находящийся в авангарде моем генерал-майор Денисов 7-й донес мне, что неприятель в 9-ти полках кавалерии и одном пехотном следует от деревни Лешни по дороге, где я находился, впереди деревни Зарубенки. Почему приказал я ему, Денисову, неприятельский авангард в 4-х кавалерийских полках бывший удерживать, а сам с находящимися при мне полками с 12-ю орудиями донской конной артиллерии двинулся поспешно вперед и, сближаясь к неприятелю при деревне Молево Болото, где он со мной повстречался, приказал помянутому генерал-майору Денисову с полками имени его и подполковника Мельникова 3-го, прибавя к ним бригаду генерал-майора Иловайского 5-го, в 2-х полках состоящую, под командою подполковника Грекова 18-го и 200 человек башкир при адъютанте моем поручике Жилине, ударить на неприятельский авангард, который храбростью оных полков был в глазах моих опрокинут и преследуем поражением до 2-х верст до оставшихся в подкрепление оному авангарду еще 5-ти неприятельских кавалерийских полков и одного пехотного. Тогда неприятель сильно стал наступать на мой авангард, за которым вслед шел я не более версты с оставшимися при мне полками и, увидя сильное неприятельское наступление, пустил с правого моего фланга в его левый полки: весь Атаманский, Харитонова 7-го и Симферопольский татарский под командою генерал-майора Кутейникова 2-го; сам я с донской конной артиллерией и находящимися при мне конвоем в центре, где способствовал мне генерал-майор Иловайский 5-й. Тут вышло упорное сражение, продолжавшееся более часу…» По итогам дела Платов пишет: «Неприятель потерял большое количество, ежели не больше, то по крайней мере половину кавалерийского корпуса его, из пехотного же полка осталось не более ста человек и те спаслись кустарниками. В плен взят полковник конно-егерского, подполковник гусарский, майор один, обер – офицеров семь, разных полков унтер – офицеров и рядовых ещё не сочтено, но полагательно, что будет более трёх сот человек. Неприятель пардона не просил, войска Российские…, быв разъярены, кололи и били его».

Врач французской армии Генрих Роос также отметил этот бой в своих «Записках врача Великой армии»: «8 августа…затрубили тревогу, и мы совсем вблизи увидели русских, которые гнали впереди себя, в полном беспорядке, французские полки, стоявшие перед этим в Инкове. Я…видел дурной исход этого дела по смятению обращённых в бегство французов.…польские гусары защищали дорогу около поместья, старались удержать её для нашего отступления и долго препятствовали движению вперёд казаков и башкир. Здесь мы в первый раз подверглись обстрелу стрелами, которые по большей части летят и свищут в воздухе, как пули. Одному польскому офицеру стрела попала в бедро, у другого она застряла в платье; Кровавой работы для врачей оказалось вдосталь; занялся ею и я»[168].

В Кратком военном журнале движений 1-й Западной армии от укрепленного лагеря при Дриссе до города Смоленска, составленном генералом Толем в 1812 году, отмечено, что «войсковой атаман Платов с шестью казачьими полками успел разбить при деревне Молево авангард короля Неаполитанского под командой генерала Себастиани, из 6000 человек кавалерии и некоторой части пехоты состоящего, взяв в плен одного полковника, многих штаб- и обер-офицеров и до 800 нижних чинов»[169]. В бою у деревни Молево Болото казаки захватили документы, принадлежавшие генералу Себастиани, из которых стало ясно, что французскому командованию известен план наступления русских сил к Рудне. Точная осведомлённость противника свидетельствовала о том, что он имеет ловких шпионов в штабе Барклая де Толли[170].

Поручик Павлоградского гусарского полка Жилин, получивший «в правую ногу пулею тяжёлую рану», был награждён орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом. Зауряд-есаулы Муслим Сиксимбаев и Ихсан Абубакиров получили чин есаула. Зауряд-сотник Иждавлет Мисареев, зауряд-хорунжии Мурат Хурурдинов (Куруртинов), Ерыш (Яруш) Азаматов, Янмурза Шкалдеев (Ян Мурдашкалдеев), которые «действовали с отличной храбростью и поражали онаго, прогнали до самого подкрепления, подавая пример рядовым башкирцам, за что были награждены следующим чином»[171].

Левой боковой обсервационный отряд при Красном под командой генерала Неверовского должен был «занять в силах Ляды, дабы обратить внимание неприятельское с сей стороны». А находившиеся при этом корпусе казачьи полки Власова и майора Тимирова «должны немедленно присоединиться к отряду генерал-майора в с. Чабуры». Эти полки без всякой задержки переправляются на правый берег Днепра, чтобы «беспокоить неприятеля»[172]. Утром 22 июля (3 августа) генерал-майор Оленин получил известие от разъездов Власова 3-го, что «неприятель в большом числе следует по левому берегу Днепра, а часть его переправилась у с. Лучки (Лучково) и Сырокоренье. Посланный к Сырокоренью отряд 1-го Тептярского полка прогнал 50 французских кавалеристов на другой берег в Гусиное, причём последние обрубили канат, по которому ходил паром. На подступах к Смоленску вместе с донскими казаками отличился и 1-й Башкирский полк. За отличие в храбрости Ихсан Абубакиров представлен был в полковые есаулы, что и было утверждено командованием[173]. Вместе с казачьим полком Власова важную разведоперацию проводил и Тептярский полк майора Тимирова[174]. Похоже, башкиры служили и в ополчениях соседних губерний. Вот выписка из «Формулярных списков нижних воинских чинов первой роты Екатеринбургской горной воинской команды» 1822 года: «Халим Бахтеев сын Бахтеев, 40 (лет), (мерою) 2 (арш.) 6 (вершков), лицом бел, глаза тёмнокарие, волосы чёрные. 1812 год внутри России против французских войск под городом Смоленском и Можайском в действительных сражениях находился. Потом в Саксонии под городом Дрезденом, где и ранен в правую ногу выше колена пулею на вылет, от чего оная худо владеет»[175]. Во второй роте имелся «Жунадр Дуксанов сын Дуксанов, 39 лет», также раненый «пулею в брюхо» в самый последний день войны уже во Франции.

Интересные подсчёты плановой и фактической численности 1-й и 2-й русских армий к Смоленску сделал академик Тарле Е. В.: «При отступлении к Дриссе, к Бобруйску, к Могилёву, к Смоленску в эти армии вливались гарнизоны и пополнения, и это первоначальное число (118+35=153 тыс. чел – авт.) возросло бы до 181800 человек, если бы не пришлось выделять для охраны петербургских путей армию (генерала Витгенштейна) в 25 тысяч человек и если бы не потери в боях (7 тысяч человек). За вычетом этих двух цифр из 181800 получается 149800 человек, которые должны были бы оказаться в Смоленске 3 августа, когда, наконец, Барклай и Багратион соединились. На самом деле оказалось в Смоленске всего-навсего 113 тысяч человек, т. Е. на 36800 человек меньше, чем можно было бы ожидать. Болезни, смертность от болезней, отставание схели эту огромную массу»[176].

В сражении у Смоленска отличился и Уфимский пехотный полк. Вот как описывал подвиг уфимцев 5 августа обер- квартирмейстер корпуса И. П. Липранди. «Вправо от Малаховских ворот, за форштатом, расположен был Уфимский полк. Там беспрерывно слышны были крики «Ура!», и в то же мгновение огонь усиливался. В числе посланных туда с приказанием – не подаваться вперед из предназначенной черты, был послан и я… Я нашел шефа полка этого, генерал-майора Цыбульского, в полной форме, верхом в цепи стрелков. Он отвечал, что не в силах удержать порыва людей, которые после нескольких выстрелов с французами, занимающими против них кладбище, без всякой команды бросаются в штыки. В продолжение того времени, что генерал-майор Цыбульский мне говорил это, в цепи раздалось «Ура!». Он начал кричать, даже гнать стрелков своих шпагой назад; но там, где он был, ему повиновались, и в то же самое время в нескольких шагах от него опять слышалось «Ура!» и бросались на неприятеля. Одинаково делали и остальные полки этой дивизии… в первый раз здесь сошедшиеся с французами. Ожесточение, с которым войска наши, в особенности пехота, сражались под Смоленском 5-го числа, невыразимо. Нетяжкие раны не замечались до тех пор, пока получившие их не падали от истощения сил и течения крови»[177].

После оставления Смоленска 1-й Тептярский полк был направлен для прикрытия обозов на Духовщинскую дорогу. Обе русские армии выступили из Смоленска 26 июля, оставив два обсервационных корпуса, каждый с 5000 по правому и левому берегу Днепра. Находившиеся при отряде Оленина казачьи полки Власова и Тептярский должны были присоединиться к отряду генерал-майора Г. В. Розена 1-го в с. Чабатуры на правом берегу Днепра»[178].

2 августа в Смоленске Барклай де Толли выделил под командование генерал-майора Ф. Ф. Винценгероде один драгунский и 4 казачьих полка с заданием действовать на коммуникациях противника. Это был один из первых в России армейский партизанский отряд.

Уже за Смоленском 7 августа произошел бой русского арьергарда у д. Валутина Гора. Наполеон отправил корпус Нея для захвата перекрёстка дорог у д. Лубино, чтобы перерезать пути отхода русской армии. «У Валутиной Горы путь ему заградил отряд Тучкова, занявший удобную позицию на высотах около Смоленской дороги. Попытки французов с ходу сбить русских с позиции были отбиты. После трёх часов дня Тучков отошел на позицию за р. Строгань, где за счёт подошедших подкреплений (кавалерийский отряд генерал – адъютанта Орлова-Денисова В. В., в котором был и 1-й Башкирский полк – авт.) его отряд увеличился. Бой, в котором приняли участие вместе с казаками и башкиры, длился до поздней ночи»[179].

Башкирские полки в Отечественной войне 1812 года. Историко-культурный энциклопедический атлас «Республика Башкортостан. – М.: ИПЦ «Дизайн. Информация. Картография». 2007 г.

Во время отступления от Смоленска летучий казачий корпус 1-й Западной армии с 8(20) по 18(30) августа находился в главном арьергарде под общим командованием Платова. Сражался под д. Пнево и Михалевка, при Дорогобуже и у Семлева[180]. В его составе воевал и 1-й Башкирский казачий полк.

Шишов А. В. в книге «Казачество в 1812 году» упоминает, что 11 августа 1-й Башкирский полк «был употреблён для перевозки на своих лошадях, отставших от армейских колонн пехотных солдат»[181]. А 12 августа 1-й Башкирский полк участвовал в бою арьергарда с противником при отступлении от Смоленска. Здесь вновь отличился зауряд-хорунжий Гильман Худайбердин.

Командир дивизии Обсервационной, затем 3-й Западной армии Василий Вяземский в своём «Журнале» в двух случаях точно указал национальный состав войск корпуса 3-й армии: «14 августа. Корпуса разделены на отряды: 1-й, графа Ламберта: Александрийской гусарской, Татарской уланской, казачий Власова, башкиры (2-й Башкирский казачий полк – авт.), калмыки, 10-й егерский полк. 22 августа. Отряд Кноринга, расположенный при Берестечке на Стыре состоит из Татарского уланского, башкир и Евпаторийского татарского»[182]. К сожалению, далее, при описании наступательных действий, В. Вяземский и большинство других авторов обозначают участников боёв общим словом «казаки».

Портрет Е. И. Чаплица. Худ. О. А. Кипренский. Рисунок, 1813 г. Москва, Третьяковская галерея.

Искать следы башкир в истории Отечественной войны 1812 года крайне затруднительно. Ведь большинство штабных офицеров, мемуаристов и позднейших исследователей писали просто «казаки», не выделяя башкир или калмыков.

Молодой артиллерийский офицер Митаревский оставил нам весьма живое, житейское (и тем самым ценное) описание отступления: «Овсом мы более всего дорожили, и трудно было его доставать; сено находили по лугам и селениям, а потому в нём и не нуждались; в провианте для людей тоже не нуждались; для говядины ловили и забирали рогатый скот, овец и свиней. Жители не только не противились, но даже предлагали брать, говоря: «Берите, батюшки, берите, родные, чтоб не досталось французу.…Всё, что относилось до продовольствия людей и лошадей – позволялось брать, но строго было запрещено брать что-либо из вещей….Не было дров, чтобы разложить огонь и обогреться; мы мокрые, продрогли и не знали, что делать. Один из офицеров, чтобы согреться, предложил выпить водки. Водка у нас не была в употреблении, некоторые пили, но понемногу, а я и совсем не пил; но тут с другими и я немного проглотил водки и почувствовал, как по всему телу разлилась какая-то приятная теплота». Позже он напишет об этом, всё-таки, с другой концовкой: «Водку мы почти не пили, но после, когда настала осень и холода, то научились пить и водку»….Мы всегда ходили в фуражках, а кивера наши под чехлами носили денщики; это делалось для того, чтобы они не мялись». Он же по ходу своих «Рассказов…» несколько раз пишет о поступлении пополнений: «За несколько дней до прихода к Бородину дали в нашу роту человек двадцать или тридцать из ополчения, взамен выбывших из строя солдат в сражении под Смоленском и заболевших в походе. Их поместили большей частью в обоз, к фурам, а фурлейтеров из обоза взяли вместо ездовых»[183].

Участник событий Вильсон оставил свидетельство жестокости неприятеля: «Марш неприятеля от Смоленска сопровождался самыми варварскими разрушениями и всяческими бесчинствами. Даже города, им занятые, поджигались с безумным остервенением, вопреки собственным интересам. Сия судьба постигла Гжатск и Дорогобуж. Ничему не было пощады, повсюду свирепствовал дьявольский дух, приуготовляя не менее дикий и бедственный день отмщения»[184].

16 августа наши армии отступили от Вязьмы. «Арьергард выдержал кровопролитное дело, но удержался перед городом до 17-го числа, когда отошёл вслед за армиями; тотчас, едва прошли последние наши полки, жители зажгли город, так что французская артиллерия не могла следовать по улицам»[185].

В послужном списке Власова 3-го отмечено: «20 (августа) на правом же фланге при г. Гжатске, имея в команде полки: его имени, Бугский, Перекопский татарский и 1-й Тептярский, выдержав в больших силах неприятельскую кавалерийскую атаку два раза, обращал оного назад с его потерею и тем не допустил отрезать наш арьергард»[186].

Отступая, Барклай де Толли верил в скорую победу России. «По словам его адъютанта В. И. Левенштерна, которому поручалось доклады от имени главнокомандующего царю, Барклай с первых дней войны «успокаивал государя» и «ручался головою (в июне месяце), что к ноябрю французские войска будут вынуждены покинуть Россию более поспешно, нежели вступили туда». Вскоре после Смоленска, получив в Дорогобуже подкрепление из 10 тыс. смоленских ратников и узнав, что Милорадович уже ведет к нему еще 15 тыс., Барклай стал готовится к генеральному сражению. Он знал «по расспросам от пленных», что французов уже «немного больше», чем русских. Наполеон 25 августа имел в центральной группе 155 675 человек, а обе русские армии, по данным на 29 августа, – 100453 человека, не считая 10 тыс. ополченцев и более 11 тысяч казаков, т. е. всего 121,5 тысяч.

Уже 12(24) августа Барклай вместе с Багратионом обследовал позицию у Дорогобужа, рекомендованную К. Ф. Толем, но счел ее невыгодной и к 17(29) августа отвел войска на другою позицию – у с. Царево-Займище, где и решил дать сражение, тем более что 18(30) – го прибыл Милирадович во главе 15,5 тыс. бойцов»[187]. Барклай напишет об этом царю: «Когда я почти довел до конца… свой план и был готов дать сражение, князь Кутузов принял командование армией». Однако боевые генералы и офицеры, потерявшие всякое доверие к Барклаю, не хотели мириться с ним. Еще более непримиримо была настроена солдатская масса, которая отнюдь не утешалась тем, что по приказу Барклая перед ней «были заранее свозимы с дороги» верстовые столбы – указатели числа верст до Москвы. Всеобщее раздражение против Барклая поддерживал своим авторитетом Багратион. В таких условиях, когда армия фактически стала единой, а командующих оставалось двое, распря между Багратионом и Барклаем как нельзя лучше иллюстрировала парадокс Наполеона: «Один плохой главнокомандующий лучше, чем два хороших». Перед армией и страной остро встал вопрос о едином главнокомандующем»[188].

С 8 (20) августа 1812 г. главнокомандующим стал Кутузов М. И. Он имел очевидное преимущество перед другими. Было ему тогда 67 лет. Его боевой опыт исчислялся в полвека. Генералом он стал в 1784 г., раньше, чем Наполеон – лейтенантом. Много раз смерть смотрела ему в глаза. В молодости ему дважды прострелили голову, но оба раза он, к удивлению русских и европейских медиков, выжил. Его правый глаз выбила турецкая пуля в битве под Алуштой, когда ему было 28 лет. После этого Кутузов отличился не в одном десятке походов, осад, сражений, штурмов, особенно в знаменитом штурме Измаила 22 декабря 1790 г. «Он шел у меня на левом крыле, – написал тогда о Кутузове Суворов, – но был моей правой рукой». К 1812 г Кутузов прочно зарекомендовал себя как мудрый стратег и блистательный дипломат. «Хитер, хитер! Умен, умен! Никто его не обманет», – говорил о нем Суворов[189].

М. И. Голенищев-Кутузов. Гравюра Ф. Вендрамани с оригинала Л. Де Сент-Обена. 1813 г.

Кутузов, заменив Барклая, продолжил его стратегию. Но не потому, что воспользовался ею, не сумев придумать ничего собственного, а потому, что она была единственно правильной, и Кутузов понимал это не хуже, чем Барклай. Его назначение главнокомандующим русскими армиями обрадовало почти всех, даже Наполеона, который, кстати, был высокого мнения о своём новом противнике. «Узнав о прибытии Кутузова, он, вспоминал о Наполеоне А. Коленкур, – тотчас же с довольным видом сделал отсюда вывод, что Кутузов не мог приехать для того, чтобы продолжать отступление: он, наверное, даст нам бой, проиграет его и сдаст Москву, потому – что находится сишком близко к этой столице, чтобы спасти её»[190].

На все приветствия опытный полководец скромно отвечал: «Не победить, а дай бог обмануть Наполеона»[191].

В 1837 г. перед Казанским собором в Петербурге, где похоронен Кутузов, были установлены рядом памятники и Кутузову, и Барклаю де Толли, глядя на которые еще в мастерской скульптора Б. И. Орловского Пушкин точно, не возвеличивая кого-либо одного в ущерб другому, определил место обоих полководцев в истории 1812 г.: «Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов»[192].

Генерал и дипломат Арман-Огюст-Луи де Коленкур (1773-1827).

14 августа к русской армии прибыл сэр Роберт Томас Вильсон – английский генерал и представитель Англии при Александре I. Небольшая часть башкир составили его конвой. Он их хорошо знал и ценил ещё с 1807 года[193].

24 августа (4 сентября по новому стилю) Наполеон атаковал в Гридневе арьергард Коновницына, состоявший из двадцати батальонов и девяносто пяти эскадронов. «Жестокие схватки продолжались до ночи; изюмские гусары и казаки изрубили пять неприятельских эскадронов, но Коновницын, видя, как обходят его левый фланг, неспешно отступил и занял позицию при Бородине. …В трёх деревнях перед Шевардиным – Алексинках, Фомкине и Доронине – находились лёгкие войска»1а. Барклай де Толли писал: «Иррегулярные войска вверенной мне армии остались на левом берегу сей реки (Колочи) для наблюдения и прикрытия правого фланга, и в сей день, а равно и 25-го числа, препятствовали неприятелю распространиться своею позициею в сию сторону»[194].

Французский офицер М. Комба оставил мемуары о перестрелке с башкирами накануне Бородинского сражения: «В последующие дни, 5-6 сентября (по новому стилю – авт.), мы продвинулись вперёд лишь на очень небольшое расстояние, так как русская армия всюду оказывала нам очень решительное сопротивление, используя всякие позиции для артиллерии, чтобы поражать нас, и прикрывала своё отступление частой цепью стрелков, составленной из казаков, калмыков и башкир. Последние были вооружёны луками и стрелами, свист которых был для нас нов, и ранили нескольких из наших стрелков. Шея лошади капитана Депену из моего полка была пронзена под гривой одной из этих стрел, имевших, приблизительно, четыре фута в длину…»[195].

1-й Башкирский полк и четыре сотни Тептярского полка были в казачьем корпусе Платова в день Бородинского сражения[196]. Имеются документ о нахождении 1-го Башкирского и 1-го Тептярского полков из Башкирии в составе русской армии в дни Бородинского сражения и труды серьёзных докторов наук – предшественников[197]. В книге «Бородино: Документальная хроника» (состав. А. М. Валькович, А. П. Капитонов) есть Приложение № 1 «Состав соединенных русских армий при с. Бородино 24-26 августа 1812 года». А в нём имеется подраздел «Иррегулярные войска 1-й Западной армии». И под заголовком «Не входили в бригады» находим 1-й Башкирский конно-казачий полк (5 сотен), командир – майор Нарвского драгунского пока М. М. Лачин. А также 1-й Тептярский казачий полк (5 сотен), командир – майор Н. А. Тимиров 1-й. Кроме того, под этим же заголовком находятся Атаманский казачий полк (7 сотен) С. Ф. Балабина 2-го, 1-й Бугский казачий полк (5 сотен) есаула С. Ф. Жекула и Донская конно – артиллерийская рота № 2 (12 орудий) П. В. Суворова 2-го. (Славная компания для затыкания внезапно возникающих прорех! – авт.). А в конце таблицы – итог: «Всего в иррегулярных войсках 1-й Западной армии 72 сотни и 12 орудий – около 5600 человек (на 24 августа)». А у Троицкого казаков насчитано больше: 5+2=7 тысяч. Шишов А. В. подтверждает нахождение 1-го Башкирского и 1-го Тептярского полков на поле Бородинского сражения, 5600 иррегулярных казаков в 1-й Западной армии и даёт, со ссылкой на исследования Шведова С. В., общее количество всех казаков: «Фактически на Бородинской позиции находились в те августовские дни 23 казачьих полка (всего 120 сотен) и 2 казачьих артиллерийских роты. …около 9 тысяч человек (в 1-й и 2-й Западных армиях – авт.)»[198].

Еще в 7 часов утра Платов с 6-тью с половиной полками летучего казачьего корпуса 1-й Западной армии (около 2700 человек) отправился на разведку с правого фланга русской армии на левый фланг неприятеля. Выяснив его численность, он предложил нанести здесь удар. Полковник К. Ф. Толь сообщил его план Кутузову. Поскольку положение армии Багратиона было крайне тяжелым, Кутузов около 9 часов 30 минут направил Первый кавалерийский корпус генерала Уварова (28 эскадронов, 12 орудий, около 3400 чел.) для совершения диверсии на левом фланге противника, чтобы оттянуть часть его сил от русского левого фланга. Ту же задачу получил и Платов, под началом которого всего было 14 казачьих полков. По его рапорту получается, что его казаки дожидались кавалеристов Уварова в тылу неприятеля, вступая в схватки: «и пока прибыл в подкрепление ко мне кавалерийский корпус под командованием генерал-лейтенанта Уварова, действовал я наступательно на неприятельскую пехоту и кавалерию, в лесу бывшую, неоднократными ударами в дротики, опрокидывая его кавалерию с поражением и взятьем до двухсот в плен конных и пехотных стрелков»[199]. Одновременно с этим, в целом ряде документов и работ, указано, что казаки двинулись в рейд после получения приказа Кутузова на диверсию. Эти факты примиряются в случае, если Платов оставил 6,5 полков, осуществлявших с 7 утра разведку, в тылу неприятеля, а после получения приказа Кутузова на диверсию, ринулся в тыл врага с оставленными казаками, охранявшими цепью правый фланг русской армии. Множество мелких упоминаний неприятеля из разного рода войск о казаках, тревоживших наполеоновские войска то там, то здесь, приводит нас к мысли, что этот вариант ближе к истине. Жизнь всегда богаче описаний.

Уверен, что в этом рейде участвовал и 1-й Башкирский казачий полк- народ не будет хранить песню об участии башкир в Бородинском сражении целых 200 лет, если этого факта не было на самом деле. Да и д.и.н. Усманов, весьма уважаемый в учёном мире, так считал: «В составе войск казачьего корпуса Платова конники Башкирии принимали участие в знаменитом Бородинском сражении. На подступах к Бородино 1-й Тептярский полк майора Темирова находился «в командировке», а 26 августа участвовал в Бородинском сражении»[200]. Думаю, участвовали в рейде по тылам наполеоновских войск и четыре сотни 1-го Тептярского полка, оставшиеся на Бородинском поле, так как есть историческое свидетельство, что на перевязочном пункте видели раненого тептярского казака. «И. Т. Родожницкий, участник сражения, описывая лазарет, отметил: «Особенно страшен и жалок был один татарин, тептярский казак: …у него из спинной лопатки вырезывали пулю, от чего он ужасно корчился и кричал, имея черное, отвратительное лицо. …Недавно опубликован «Список нижних чинов кавалерийских полков и 2-го сводного гренадерского батальона, отличившихся в аръергардных боях и Бородинском сражении», представленных к награждению Знаком отличия Военного ордена, в котором с формулировкой: «Оные нижние чины, состоя при генерал-лейтенанте Коновницыне в разных линейных сражениях и в ежедневных делах ариергарда во время командования его оным, находились в разных кавалерийских атаках, где неоднократно показали особенное мужество и поощряли своим примером прочих к поражению неприятеля» приведена среди прочих фамилия урядника 1-го Тептярского полка Маулухея Абрикаримова»[201]. А шеф полка майор Тимиров с одной сотней уже партизанил в Юхновском уезде Калужской губернии. Документы об этом будут представлены в разделе «Башкиры в партизанах…».

Карта-схема Бородинского сражения с указанием рейда Уварова и Платова в тылы французской армии

Казачьи полки Платова преодолели р. Колоча, овраг, переправились через реку Войну, поднялись на холм и устремились в тыл неприятеля, нагоняя страх. Здесь располагались экипажи главной квартиры Наполеона, личное имущество и экипажи маршалов, канцелярии министров, подвижные госпитали, артиллерийские парки и огромные обозы.

Рейд казаков Платова в тыл наполеоновской армии. Худ. С. Зелихман. 1959 г.

Внезапный удар казаков и регулярной кавалерии вызвал панику и ужас в этих тыловых частях. Войска же Дельзона и Орнано под натиском вынуждены были отступить для прикрытия итальянской батареи, Бородина и провианта. Евгений Богарне, остановив атаки на батареи в центре, повёл итальянскую гвардию на защиту левого фланга. Но попало и им. Сам Богарне отступил, укрывшись в каре итальянских гвардейцев. Паника охватывала тылы всё шире: «Наполеону доложили, что русская кавалерия атаковала его левое крыло. Обе дивизии молодой гвардии, приготовленные для введения в дело, были оставлены на своих позициях, до прояснения обстановки. Ней и Мюрат, не получив подкреплений, прекратили свои атаки, ограничившись артиллерийской дуэлью с русскими. По приказу Наполеона в распоряжение Е. Богарне был направлен 1-й гвардейский шволежерский польский полк. Имеется свидетельство полковника Жана-Жака-Жермена Пеле, что около 11 часов, когда пришло известие о русском нападении, Наполеон «тотчас же сел на лошадь и поспешил на другой берег ручья. Узнав последствия этого утра и исчезновение русской кавалерии, он вскоре возвратился к центру…»[202]. П. Дотанкур также пишет, что Наполеон приблизился к правому берегу реки, и увидев, что происходит, тотчас вернулся к Шевардино»[203]. То есть, опасаясь за свои коммуникации, Наполеон приостановил яростные атаки войск Багратиона на два часа и поехал на место разбираться. А ведь был уже отдан приказ Молодой гвардии: последней яростной атакой решить исход сражения в пользу французов. Пришлось его отменить.

Эту отлучку Наполеона и задержку яростного штурма подтверждает в своих воспоминаниях и Михайловский-Данилевский: «Эти два лихих налёта вызвали отъезд Наполеона в тыл, а вследствие этого огонь и атаки неприятеля в боевой линии заметно ослабели. В третьем часу дня Наполеон возвратился к Шевардину и с новой энергией устремился на центр в намерении овладеть курганной высотой»[204].

Очевидец событий, представитель Англии при русском командовании английский генерал Роберт Вильсон добавляет некоторые подробности и даёт большее число казачьих полков, участвовавших в знаменитом рейде в тылы противника: «Наполеон понимал необходимость концентрированного и завершающего усилия. Для штурма левого фланга русских были собраны все силы и четыреста артиллерийских орудий. Сиё перестроение неприятеля заставило Милорадовича и Остермана прийти на помощь Багратиону. Для создания резерва в центре была собрана вся оставшаяся кавалерия, а чтобы отвлечь внимание французов, приказано Уварову с первым кавалерийским корпусом и семью тысячами казаков Платова «двигаться от правого фланга позиции, повернуть влево, перейти Колочу и привести в замешательство неприятеля у Бородина и в тылу, насколько сие позволят обстоятельства»[205]. Семь тысяч казаков – это все 14 полков, бывших тогда под личным началом Платова.

Двухчасовое ослабление натиска позволило русскому командованию подтянуть резервы, перегруппировать силы: заменить потрёпанные части корпусом Остермана – Толстого, двумя гвардейскими кавалерийскими полками, сосредоточить до 100 орудий и приготовиться к дальнейшей обороне. Алексей Петрович Ермолов, защищавший батарею Раевского в это время, засвидетельствовал: «Внезапное их появление произвело общее в лагере французов движение: стремительно собиралась пехота, выдвигалась артиллерия, со многих позиций направлены в помощь отряды. По всей линии действия неприятеля были менее настойчивы, и многим из нас казалось это время отдохновением».

Роберт Вильсон подтверждает его слова: «В этот момент было получено известие об атаке русской кавалерии в тылу вице-короля у Бородина. Обеспокоившись возможными от сего последствиями, император отменил все ранее данные приказания до поступления дальнейших сведений.

Уваров и Платов, перейдя Колочу и двигаясь к Бородину, внезапно натолкнулись на кавалерию вице-короля и, приведя её в замешательство, отбросили с большими потерями на дивизию Дельзона, оставленную для охранения сей деревни. Пехота едва успела построиться в полковые каре, и сам вице-король со своей итальянской гвардией и кавалерией поспешил к угрожаемому месту, но ради собственной безопасности принужден был укрыться в одном из каре. Уваров и Платов, не поддержанные пехотой, но всё-таки отвлёкшие часть войск вице-короля и обеспокоившие Наполеона, в самый критический момент баталии рассеялись. Благодаря их действиям, атака на центр была задержана и выиграно время для того, чтобы перестроить русский левый фланг и поставить батареи на новую позицию, которая имела теперь фронт немногим более 3000 ярдов»[206]. (1 ярд=91,4 см).

Лесин В. И. в ЖЗЛ пишет, что «Участники рейда оттянули на себя более 23 тысяч человек (эту же цифру приводят Болговский, Бескровный, Астапенко, Левченко- авт.). И главнокомандующий отметил это в реляции на имя Александа I»[207]. Более того, напуганный стремительным рейдом казаков и кавалерии Уварова, Наполеон не решился вводить в бой старую гвардию. Начальник штаба Бертье и маршалы сговорились и через Дарю передали ему, что все считают необходимым бросить в бой гвардию, что обеспечит перелом в битве. Тогда Наполеон насупившись раздражённо сказал: «Я не хочу истребить мою гвардию. За восемьсот лье от Парижа не жертвуют последним резервом»[208]. А. И. Попов же считает, что на отражение диверсии неприятель направил около 5 тыс. человек, взятых из резервов к имевшимся на позициях 10 тысячам. Каждая из сторон потеряла примерно по 200 человек убитыми. Более 250 разных чинов армии Наполеона было захвачено в плен. Казалось бы, немного, но диверсия кавалерии Уварова и казаков Платова, проведённая на виду у значительной части армии, подняла боевой дух русского войска, на два часа задержала очередную атаку на батарею Раевского и позволила перегруппироваться. Наверное, при согласованной атаке Платова с Уваровым, можно было сделать больше. А казаки находились «на расстоянии четверти часа от Уварова». Далее Карл фон Клаузевиц, ставший после войны известным военным теоретиком, а тогда служивший в штабе Уварова, пишет: «Если что-нибудь и могло получиться из подобного предприятия, то для этого во главе его должен был бы стоять какой-нибудь молодой сорви – голова, которому ещё надо завоёвывать себе репутацию, а отнюдь не генерал Уваров. Пока тянулись эти совещания, прошло несколько часов. (?!). Внезапно на той стороне ручья на левом фланге французов в растущей там заросли поднялась сильная стрельба, и вскоре пришло известие, что Платов нашёл наконец переправу и со своими казаками находится на той стороне в перелеске. Неприятельские части, находившиеся напротив нас, боясь оказаться защемлёнными в болоте, отошли несколько в сторону. Тут лейб-гвардии казачий полк, находившийся в корпусе Уварова, не мог дольше выдержать; как ракета с длинным хвостом, понеслись казаки к плотине, молниеносно оказались на другой стороне и присоединились в лесу к собратьям.

Бесспорно, в это мгновение Уваров мог бы за ними последовать, но ему не хотелось быть прижатым к теснине в том случае, если бы он был отброшен, или же быть вынужденным к беспорядочному отступлению врассыпную, как то иногда случается с казаками. Так как он уже отделался от всех посланцев Кутузова, Беннигсена и Барклая, то он и решил ничего не предпринимать в ожидании новых распоряжений. Ждать пришлось недолго. Вскоре вернулись гвардейские казаки, понёсшие значительные потери убитыми и ранеными. В таком положении мы наблюдали всё сражение…»(?). Вот так, отсутствие единого командования, артиллерии и егерей в составе диверсионной группы Уварова и Платова против встречавшей французской пехоты и артиллерии, не позволили развить рейд в контрудар всей армии. Во время нахождения Уварова в тылу врага «один за другим приезжали адъютант, офицер Генерального штаба и флигель-адъютант императора, чтобы посмотреть, нельзя ли что-нибудь здесь предпринять. Если мы не ошибаемся, то на одно мгновение появился здесь сам полковник Толь, более определённо припоминаем мы генерал-лейтенанта Ожаровского. Все возвращались в полном убеждении, что Уваров ничего сделать не может. Во-первых, нелегко было кавалерии переправиться под неприятельским огнём через ручей, а во-вторых, по ту сторону виделось столько войск, образовавших свободные резервы, что отряду в 2500 коней было невозможно достигнуть такого успеха, который воздействовал бы на ход всего сражения»[209]. Это рассказ очевидца событий Клаузевица. Неприятель уже направил сюда столько войск, что контрудар армии надо было основательно готовить, а резервов не осталось. Князь Голицын А. Б., ординарец главнокомандующего в своей «Записке о войне 1812 года» написал об упрёке Кутузова Уварову: «Когда генерал Уваров, имевший столь важное назначение сделать диверсию на левый фланг французской армии, возвратился и стал опять в линию без всякого на то приказания, то Кутузов, выслушав от него рапорт, сказал ему: «Я всё знаю – Бог тебя простит»[210]. И он не получил никакой награды за Бородинское сражение. Теснейшему взаимодействию конников, пехоты и артиллерии в рейдах русская армия научиться чуть позже и будет блестяще использовать при формировании летучих корпусов во время освобождения Европы.

К.и.н. Рахимов же утверждает: «в числе участников этого манёвра (первая подмена понятия: рейд казаков в глубокий тыл наполеоновских войск назвать простым манёвром – авт.) 1-й Башкирский полк не входил». Ссылается при этом на книгу современника Попова А. И., по которому в этот диверсионный рейд ходило только 7 донских полков. Однако у десятка предшественников, включая члена – корреспондента Академии наук СССР Жилина П. А. указано, что в боевой рейд ходило 9 полков. Полагаю, ещё 1-й Башкирский и 4 сотни 1-го Тептярского полков, вдобавок к тем 7-ми донским. Народ не будет 200 лет хранить песню об участии башкир в Бородинском сражении, если этого не было на самом деле. Башкиры сохранили много народных песен об Отечественной войне 1812 года и последующем освобождении Европы: «Любизар», «Эскадрон», «Кахым-турэ», «Банк», «Кутузов», «Вторая армия» и баиты о русско-французской войне, о Кутузове и др.[211]. А народная песня также служит историческим источником. Отталкиваясь от народной песни, можно и нужно искать исторические документы. К тому же, в «Истории Башкортостана с древнейших времён до конца Х1Х века» 2004 года прямо указано: «В Бородинском сражении также участвовал 1-й Тептярский полк. Кроме того, в составе казачьего корпуса Платова, совершившего рейд в левый фланг и тыл французов во время этого сражения, действовал 1-й Башкирский полк»[212]. А 6,5 полков ходили рано-рано утром на разведку. Отсюда, наверное, и зародилась у Попова А. И. версия о семи полках. Ещё в качестве основного обоснования Рахимов Р. Н. приводит «отсутствие наградных документов, связанных с этим сражением». Специалистам известно, что Кутузов М. И. был сильно недоволен действиями сверх осторожного генерала Уварова и атамана Платова, бывшего «не в форме» в день Бородинского сражения, и поэтому даже они, заслуженные генералы от кавалерии Российской империи, не получили никаких наград. Из-за этого Платов даже не стал отправлять своё донесение о сражении с указанием отличившихся казаков Кутузову. Да и надо признать, что главными героями этого грандиозного сражения были простые русские солдаты-пехотинцы и пушкари. Их и надо было награждать за стойкость. А Рахимов Р. Н. вновь, но уже замаскировано, утверждает теперь в журнале «Ватандаш»: «Однако документы показывают, что в число участников этого рейда (на левый фланг и в тыл французской армии) 1-й Башкирский полк не входил». Опять подтасовка: пишет «документы показывают», а в сноске указана вся та же книжка современника Попова А. И. из Самары, по которому в этот диверсионный рейд ходило только 7 донских полков.

В 2011 году издательством «Наука» в Санкт-Петербурге издан капитальный труд «История башкирского народа» в семи томах. Но в четвёртом томе Рахимов Р. Н. опять повторил почти все свои выше разобранные инсинуации[213], чем снизил значимость и ценность этого масштабного исследования большого количества уважаемых учёных. Опять, но с новым изворотом, внушает: «Однако рапорт самого атамана М. И. Кутузову, в котором перечисляются полки, бывшие в рейде показывает, что в число его участников 1-й Башкирский полк не входил (Бородино…2004. С. 248).…25 августа, перед сражением, 1-й Башкирский полк был направлен на пикет, находившийся на крайнем правом фланге русской армии»[214]. Но хочет замаскировать своё авторство последней выдумкой и приписать её командиру 26-й дивизии генерал-майору Паскевичу И. Ф. Поэтому Рахимов Р. Н. ставит двоеточие и начинает кусочек отрезанной цитаты: «Влево от Уварова Платов с 9 казачьими (…)». В полном размере она написана Паскевичем так: «В резерве находились на правом фланге позади леса 1-й кавалерийский корпус генерала Уварова. Влево от него Платов с 9-ю казачьими полками»[215]. Влево, – значит ближе к центру русской армии. И нет ни слова о 1-м Башкирском полку. Действительно, после двух предложений Паскевича о казаках, есть третье: «Остальные 5 полков казаков стояли при соединении рек Колочи и Москвы, наблюдая по их течению». Это совсем не говорит о том, что и 1-й Башкирский полк стоял там. Башкир в разделе «Бородино», Паскевич не затрагивает вообще никоим образом. А Платов, на рапорт которого ссылается перед этим госп. Рахимов, вначале прямо пишет, кого он отправил на крайний правый фланг: «отправил вправо вёрст за пятнадцать отряд под командою полковника Балабина 2-го, из пяти сотен полка Атаманского, для наблюдения за неприятельским движением, дабы он не мог зайти за фланг наш. Подполковнику Власову 3-му с полком его имени, приказал, имея наблюдение за неприятельскими движениями, связываться постами с полковником Балабиным, и в случае надобности подкреплять оного Балабина»[216]. То есть, не Башкирский, не Тептярский полки посланы. Но эту часть рапорта Рахимов Р. Н. вообще не упоминает, так как она мешает его инсинуации. И предпочитает пересказать рапорт своими словами, потому – что там есть ещё одна очень важная деталь: время выступления: «Сам с полками: Иловайского 5-го, Грекова 18-го, Харитонова 7-го, Денисова 7-го, Жирова, частию полка Атаманского и Симферопольским конно-татарским, в 7 часов утра 26 числа выступил из лагерного расположения и следовал на левый фланг неприятельской армии». То есть речь идёт о первой рекогносцировке тылов противника, потому – что приказ Кутузова на дивесию был отдан только 9-30 утра. Умалчивает Рахимов Р. Н. и о том, что составители сборника Валькович и Капитонов, как и положено добросовестным исследователям, честно предупреждают читателей в первой же сноске: «Рапорт этот находится при реляциях без номера и числа, а сверху на нём написано: «Оставлено, то и надо думать, что он не был отправлен к главнокомандующему. А.Е.П.» (Примеч. документа)». Как и о том, что это всего лишь копия, заверенная адъютантом – есаулом Поповым, которая требует тщательной перекрёстной проверки, потому – что по ней выходит, что Платовские казаки провели весь день Бородинского сражения в стычках с противником в его глубоком тылу. К тому же в рапорте упоминается, что некоторые полки, стоявшие просто в охранении, тоже участвовали в рейде: «После сильных поражений сих неприятель хотя и делал наступление, но был прогоняем неоднократно с пораженим, до самой ночи. Полковник Балабин, находясь со фланга даже частию и в тылу, тревожил неприятеля и поражал, довольно доставил пленных уже на другой день по присоединении ко мне. …Пользуясь данной ему властью, атаман Платов смог…произвести восемь урядников Атаманского полка в хорунжии. Они стали офицерами за проявленную доблесть»[217]. Нет у Рахимова Р. Н. никаких документально подтверждённых оснований для отрицания участия башкир в рейде.

В 2012 году вышел научный сборник документов и материалов «Вклад Башкирии в победу России в Отечественной войне 1812 года»[218]. Там действительно ценные исторические документы-первоисточники перемешаны со случайными, частными документами, не имеющими ценности. То есть, имеется немало вопросов к научному редактору сборника кандидату исторических наук Рахимову Р. Н. Например, хорошо, что приведён пофамильный список Уфимского пехотного полка, кои заслуживают медали «В память об Отечественной войне 1812 года» на 25 апреля 1814 года. Но куда исчезли из списка поручик Иванов, представленный к ордену Св. Анны 3-й степени, а также представленные Барклаем де Толли М. Б. к ордену Св. Владимира 4-й степени за Бородино штабс-капитаны Пятницкий, Агапитов, поручики Поленский, Чибиряев, прапорщик Алга? Все они упоминались в работе того же Рахимова Р. Н. «С именем города…К истории Уфимского пехотного полка» в сборнике «Любезные вы мои…» 1992 года. Где же правда? В той же работе Рахимова Р. Н. 1992 года было написано: «В фондах Бородинского военно- исторического музея хранился наградной список рядовых Уфимского полка, представленных к знаку отличия военного ордена. Вот как звучит формулировка награждения: «сии воины были отменной храбрости преисполнены. Во время сражения находились впереди, ободряли своих товарищей, когда же неприятель пошел на редут, то несмотря на сильный картечный огонь, оные воины первыми в штыки устремились, многие из них ранены были, но побоище до самой ночи не оставили». Барклай де Толли. К награде были представлены и рядовые: Ислам Бакиров, Тимирзян Султанов, Арслан Ахметов, Ахтан Сулейманов, Павел Жуков, Яков Иванов, Корней Шкурлатен, Данила Хавтурин, Салават Нуриев»[219]. Но в пофамильном списке сборника документов и материалов 2012 года того же составителя и, даже, научного редактора Рахимова Р. Н., никого из них нет, кроме Якова Иванова. Не могли же они все погибнуть, особенно офицеры, за 1,5 года после представления на ордена и Знаки отличия военного ордена Св. Георгия за Бородинское сражение? И почему в сборнике 2012 года нет пофамильных списков хотя бы награждённых из башкирских, тептярских и мишарских полков? А если сборник научный, то там должны быть пофамильные списки всех призванных на войну, как в труде ИИЯЛ УНЦ РАН, посвящённому участию башкир в подавлении мятежа Барских конфедератов в Польше. Не хватает огромного количества важнейших документов военной поры о потерях и доукомплектованиях полков, зато родословным дворян Оренбургской губернии, сбору денег и имущества, проживанию военнопленных в Оренбургском крае, празднованию победы в XIX веке, столетнему юбилею и подготовительным документам 200-летнего юбилея отдана половина (?!) 488-страничного сборника. Это явный перекос в сторону лёгких для добывания текстов, не имеющих прямого отношения к воинам. Видна торопливость составителей напечатать сборник к юбилею, в ущерб научной проработанности и осмыслению всего возможного и нужного массива документов. Попытки найти и привести в сборнике, хотя бы, общее количество погибших воинов, призванных из Башкирии, даже не предпринималась.

Участник Отечественной войны Норов А. С., кроме знаменитого дневного рейда Уварова и казаков Платова в тыл противника, дважды пишет в своих воспоминаниях ещё и о ночной атаке казаков на французов: «Ночная атака Платова опять смутила всю (французскую) армию, отступившую к Колоцкому монастырю. Смятение достигло до ставки Наполеона, так что Старая его гвардия стала в ружьё», «что казалось, после победы, позор», – прибавляет он Сегюра»[220]. Через страницу Норов снова пишет: «Не можем не повторить, что если бы ночная атака наших казаков была поддержана регулярною кавалериею и частию конной артиллерии, то последствия могли бы обратить законченную битву в победу; но физическое истощение – не одного Кутузова – превозмогло принятую им сначала решимость»[221]. Доктор исторических наук Попов А. И. добавляет другой случай возле с. Бородино: «Вполне вероятно, что какая-то часть казаков осталась на левом берегу (Колочи), поскольку, по французским данным, ночью они (казаки) беспокоили фуражиров, пытавшихся найти ночлег, дрова и продукты»[222].

Французы вряд ли могли рассчитывать на лучший для них исход, ибо дело здесь не столько в Кутузове и Наполеоне, сколько в русском солдате. Русский солдат, плоть от плоти своего народа – главный герой Бородина. Именно его беспримерная стойкость искупила все промахи командования и сорвала все расчеты Наполеона. Кутузов свое донесение царю о Бородинской битве закончил такими словами: «Французская армия под предводительством самого Наполеона, будучи в превосходнейших силах, не превозмогла твердости духа российского солдата, жертвовавшего с бодростию жизнию за свое отечество»[223].

Более того, к.и.н. из Санкт-Петербурга А. И. Сапожников, написавший несколько капитальных трудов по Войску Донскому 1805-1814 гг., утверждает, что казаки вступали в стычки на Бородинском поле даже утром следующего дня: «Русские армии покинули Бородинскую позицию ещё до рассвета, отступив на высоты за Можайском. Последними на Бородинском поле оставались казаки. Есть свидетельства, что утром казаки появились у ставки Наполеона. Полковник Ш. Гриуа писал, что утром 27 августа казаки атаковали правое крыло французской армии неподалёку от императорской квартиры, но были отбиты. Префект императорского двора Л. Боссе утверждал, что большой отряд казаков в полдень по ошибке приблизился к Главной квартире и их пришлось отогнать. Таким образом, казачьи отряды оставались на поле сражения после отступления русской армии и даже вступали в стычки с противником»[224].

План Ларрея. На нем под литерой D (слева внизу) показан амбуланс у Колоцкого монастыря, атакованный казаками в ночь на 27 августа.

Это подтверждает и польский офицер Великой армии Колачковский: «27 августа (8 сентября), около полудня, наши фуражиры, отыскивая в ближайших деревнях корм для лошадей, подверглись нападению казаков, которые перепугали их и пригнали к обозу. Произошёл переполох, раздались крики: «К оружию!», которые повторились и на французской линии»[225]. Надо признать, что тема участия казаков в Бородинском сражении не раскрыта пока даже наполовину. По ряду свидетельств выходит, часть казачьих полков провели в глубоком тылу неприятеля больше суток, но что они там делали и какие именно полки, до сих пор неясно. Не бережём мы своей же славы…

В Бородинском сражении русские выбили из строя наиболее боеспособную и храбрую часть Великой армии, за исключением охраны Наполеона в лице гвардии. Думаю, именно поэтому произошло столь быстрое разложение разноплемённой Наполеоновской армии всего за один месяц оккупации Москвы. Несмотря на огромные потери, после Бородино русская армия не утратила своей боеспособности.

Арман де Коленкур, одно из самых доверенных лиц Наполеона в походе на Россию записал: «Император много раз повторял, что он не может понять, каким образом редуты и позиции, которые были захвачены с такой отвагой и которые мы так упорно защищали, дали нам лишь небольшое число пленных. Он много раз спрашивал у офицеров, прибывших с донесениями, где пленные, которых должны были взять. Он посылал даже в соответствующие пункты удостовериться, не были ли взяты ещё другие пленные. Эти успехи без пленных, без трофеев не удовлетворяли его»[226].

Наполеон 1 на Бородинских высотах. Худ. В. Верещагин. 1897 г.

Впоследствии Наполеон писал: «Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвой. Французы показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми».

«Могила генералов и французской кавалерии» – вот европейское прозвище Бородинского сражения»[227]. Согласно фолианту «Бородино.1812» под редакцией Жилина П. А. здесь было уничтожено около 60 % ее состава[228], хотя французские историки называют цифры в два с лишним раза меньшие. Но признают, что Бородино было одной из самых кровавых битв в истории XIX в. Важно, что французская армия потеряла наиболее храбрую и боеспособную часть армии, за исключением личной охраны Наполеона в лице Старой гвардии. Цифры потерь «Великой армии» до сих пор не утрясены и колеблются от 30 до 50 тыс. человек. Академик Тарле Е. В., например, утверждает, что Наполеон «потерял больше 50 тысяч из 130 тысяч, которые привёл к Бородинскому полю»[229]. Французские историки по своим официальным данным называют цифру даже меньше 30 тыс., но уверен, что потери союзников Наполеона в этих данных подсчитаны весьма поверхностно. Также они считают Бородинское сражение безусловно выигранным Наполеоном. Но к нему в наибольшей степени применим вывод известного военного теоретика Клаузевица: «Победа заключается не просто в захвате поля сражения, а в физическом и моральном разгроме сил противника». А вот этого-то, русские не допустили. Более того, учитывая огромные потери в наполеоновской кавалерии, которые очень долго, хлопотно и дорого восстанавливать, можно считать, что русские обеспечили себе задел победы в будущем на Бородинском поле. Наполеон небрежно относился к сохранению жизни даже французских солдат и не раз бросал свои армии в самый критический момент и в Египте, и в России. К сожалению, в 1990-х годах появилась группировка российских историков, которые напрочь отметают подсчёты всех маститых историков советского периода. И даже немалые цифры потерь, приведённые русскими военными историками 1812-1814 гг. – непосредственными участниками событий! Для этих проНаполеоновских историков французские официальные данные о потерях являются «истиной в последней инстанции». Но если цифра потерь в Бородинском сражении французского участника превышает 30 тыс. убитыми и раненых, как например у Сегюра- 40 тысяч, то даже их объявляют «завышенными». Неудивительно, что наиболее ретивых из российских «младоисториков» наградили ныне французским орденом Почётного легиона. (Наши же предки, «северные амуры» прицепляли эти трофейные ордена к сбруе своей лошади, выказывая, тем самым, отношение к французским наградам. Это можно посмотреть на лошади башкира в правой части большой картины художника П. Гесса «Переправа через реку Березину» 1840-х гг.). Эти профранцузские историки как-то незаметно «забыли», что мы были противниками, когда каждая сторона стремиться преувеличить потери врагов и преуменьшить собственные. А в этом манипулировании цифрами Наполеон был первым ловким пиарщиком мира. Соответственно, и его штабисты знали, чего хочет их император. Возможностей для этого у них было множество. Например, отошёл отряд наполеоновских войск добыть пропитания в село и весь истреблён и зарыт в землю крестьянами, как часто и происходило в той войне. А штабисты записывают их, как «откомандированных» или, на худой случай «без вести пропавшими», то есть в число боевых потерь убитыми, ранеными и пленными они уже не входят. Или не прислал командир или штабной офицер какого-нибудь польского полка, бригады или корпуса сведений об убитых и раненых в Бородинском сражении, потому – что сам убит, ну и ладно, подведём итог без этих славян… Бригадный генерал граф де Сегюр был квартирьером двора Наполеона и хорошо знал штабные французские хитрости при подсчёте потерь. Думаю, именно поэтому он сделал поправку к итоговой штабной цифре потерь при Бородино. Уверен, если сложить все цифры потерь 1812 года по французским «официальным данным», то получится только половина численности «Великой армии», хотя она в Отечественную войну была уничтожена практически вся. И об этом в России есть множество документальных подтверждений. Не зря французский народ сложил пословицу: «Врёт, как бюллетень». Ох, не зря…

Впечатление, произведённое на солдат Московской битвой, совсем не было утешительным. Что мы выиграли после таких потерь и в походе, и в битве? Где отобранные знамёна, где орудия, где пленные? Таких трофеев армия почти не добыла, кроме нескольких десятков разбитых орудий, брошенных в шанцах. Вот и весь наш выигрыш. Русское войско не понесло позорного поражения и, не потеряв ни одного полевого орудия, скрылось из наших глаз под прикрытием лёгкой кавалерии, оставив Наполеона в полной неизвестности, куда оно пошло – к Калуге или к Москве? Поэтому, вместо радости, наше войско чувствовало недоумение. С этих пор мы перестали и думать об успехах»[230].

Русская армия потеряла около 45,6 тысяч человек, то есть почти 40 % своего состава. 49 лучших генералов наполеоновской армии выбыло из строя и 29 генералов – с русской стороны[231].

Чтоб дать возможность русской армии спокойно отступить, Кутузов приказал Платову удерживать город Можайск и назначил генерала Розена командовать пехотой арьергарда. На территории бывшего кремля была развернута донская батарея, команды стрелков заняли окраинные дома и «изгороды». Мюрат также развернул артиллерию и начал обстрел города гранатами и картечью до сумерек. 27-28 августа (8-9 сент.) в районе Можайска произошел бой между арьергардом под командованием Платова и французским авангардом под командованием маршала Мюрата. В 10 часов утра 27 августа французский авангард атаковал русский арьергард и вынудил его с боями отступить. К 15 часам неприятель вышел на подступы к Можайску. Утром 28 -го Платов вывел основные силы арьергарда из Можайска и расположил их на высотах к востоку от города, устроив там батареи. Бой продолжался и почти весь день 28 августа. «В послужном списке Власова 3-го сказано: «25 и 26 прикрывал правый фланг армии с полками: его имени, Краснова 1, Андриянова 2-го и Перекопским татарским, когда оная находилась при деревне Бородине в генеральном сражении; 27 с теми же полками и ещё вновь употреблёнными: Чернозубова, Симферопольским и 1-м Башкирским при г. Можайске, удерживая неприятельскую от места генерального сражения сильную атаку и многократными ударами обращал оную назад»[232]. Армия получила возможность отступить более организованно.

Вот какие подробности добавляет к этому Вильсон: «Около четырёх часов пополудни Мюрат настиг Платова и пытался выбить его пехоту из Можайска, однако наступление ночи прервало сей бой. Наполеон был недоволен неуспехом Мюрата. Поелику уже предназначал Можайск для своей главной квартиры. Он приказал ему выдвинуться вперёд на две лиги и прикрыть город. Утром Мюрат вновь атаковал Платова, который к десяти часам очистил Можайск. …С Платовым соединился имевший сильный резерв Милорадович, который принял командование арьергардом, после чего уже Мюрат подвергся атаке и был отогнан на две или три мили»[233]. 29 августа Милорадович отступил к с. Крымское и занял там выгодную позицию, с узким, из-за условий местности фронтом. Три батареи простреливали подступы к позиции. Казаки в тот день отличились – захватили вражеского курьера, везшего приказ одной из наполеоновских дивизий обойти правый фланг русской армии. Естественно, приказ остался без исполнения. В упомянутом послужном списке Власова 3-го записано, что 1-й Башкирский полк и 29 августа находился в его отряде на правом фланге русской армии[234].

Наступила роковая минута: совет в Филях. Князь Кутузов, объяснив положение дел и указав неудобства позиций, сказал: «Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор останется надежда счастливо довершить войну, но по уничтожении армии, и Москва и Россия потеряны». Затем он предложил на разрешение вопрос: «Ожидать ли нападения в неудобной позиции или отступить за Москву?» Начались жаркие прения. … Выслушав различные мнения, фельдмаршал закончил заседание следующими словами: «С потерею Москвы не потеряна Россия. Первой обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которые идут к нам на подкрепление. Самим уступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю. Из Москвы я намерен идти по Рязанской дороге. Знаю, что ответственность обрушится на мне, но жертвую собой на благо Отечества». Сказав, он встал со стула и присовокупил: «Приказываю отступать»[235].

Когда Толь подал мысль стать на Воробьевых горах параллельно Калужской дороге, чтобы избегнуть отступления городом…Кутузов, опровергая его, сказал достопамятные слова: «Вы боитесь отступления через Москву, а я смотрю на это как на провидение, ибо оно спасёт армию. Наполеон подобен быстрому потоку, который мы сейчас не можем остановить. Москва – это губка, которая всосёт его в себя». Эту губку трудно будет ему выжать»[236].

Эту дальновидную мудрость Кутузова подтверждает в своих воспоминаниях и Михайловский – Данилевский: «Надобно идти по Московской дороге, сказал князь Кутузов. – Если неприятель и займёт Москву, то он в ней расплывётся, как губка в воде, а я буду свободен действовать, как захочу»[237]. Именно так и получилось впоследствии. Даже военный генерал-губернатор Москвы Ростопчин позже признался: «При этом случае он оказал мне большую услугу, не пригласив меня на неожиданный Военный совет; потому-что я тоже высказался бы за отступление, а он стал бы впоследствии ссылаться на моё мнение, для оправдания себя от нареканий за отдачу Москвы»[238].

Французы в Москве. Неизв. худ. 1844 г.

Вывоз пожарных труб Ростопчин признаёт: «Самому же обер-полицеймейстеру велел, собрав всех находившихся под его начальством людей, на самом рассвете выйти из Москвы, увозя с собой все 64 пожарные трубы, с их принадлежностями, и отправиться во Владимир. Коменданту и начальнику Московского гарнизонного полка я тоже отдал приказание уходить»[239].

Итак, Москву спешно оставили, не успев вывезти орудий и оружия на целую армию. Граф Ростопчин, назначенный главнокомандующим Москвы и всех центральных губерний, побоялся чуть заранее раздать его даже большей части московского ополчения, не говоря уже о населении. Собирался вручать прямо в день сражения под стенами или прямо на улицах столицы… Ростопчин придавал такое значение вывозу «огнегасительного снаряда», что занял под него и время, и транспорт, бросив при этом громадное количество оружия: 156 орудий (что позволило Наполеону формировать батареи из русских пушек), 74974 ружья, 39846 сабель, 27 119 артиллерийских снарядов, 108 712 штук чугунной дроби и многое другое. По официальным данным, только оружия и боеприпасов осталось в Москве на 2172412 руб[240]. Трудно было все это вывезти, легче – уничтожить; проще же всего и полезнее было бы раздать москвичам, вооружить народ, но пойти на это царские чиновники и военачальники не рискнули. Растопчин доносил: «Жители требуют оружия, и оно готово, но я им вручу его накануне дня, который должен будет решить участь Москвы». Хотя высокомерно и недоверчиво относящийся к простому народу Ростопчин, позже невольно признал его тогдашний патриотический дух: «Бородачи постоянно повторяли одни и те же слова: «Ему (Наполеону) нас не покорить, потому что для этого пришлось бы всех нас перебить»[241].

Конец ознакомительного фрагмента.