II
Бенито Д'Эспиноза (по – еврейски – Барух, по латыни – Бенедиктус) по происхождению своему был самым настоящим буржуа.
Он – потомок довольно длинного ряда крупных еврейских торговцев и ростовщиков, живших сначала в Испании, потом в Португалии, потом во Франции и, наконец, в Амстердаме.
После смерти отца Барух вместе с младшим братом Габриэлем пытался продолжать «дело», т. е. вести экспортно – импортную торговую контору, соединенную с маленькой банкирской конторой, – дело, которое, впрочем, уже при отце покачнулось.
Вероятно, Спиноза был неважным купцом, а может быть, ему просто не повезло. Купцы стоят под знаком неверного колеса Фортуны.
Когда Барух решил выйти из «дела», его родственники попытались пустить его по миру. Барух судился с ними и выиграл процесс. Но потом он добровольно отказался от своей части и взял себе из имущества только одну кровать. Так вышел Барух Спиноза из состава имущего класса.
Ближайшая буржуазная среда, окружавшая Спинозу, была синагога.
Амстердамская синагога разрывалась противоречиями. Твердокаменные «ашкеназим»,[4] руководимые суровым раввином Мортейрой,[5] имели по горло дела, сопротивляясь натиску мистиков и каббалистов, с одной стороны, и склонявшихся к естествознанию и свободомыслию молодых купцов – с другой. Замечались и тенденции в сторону христианства.
Мальчик Спиноза, о котором один из современников говорит: «Самая внешность этого острого еврейского юноши имела в себе нечто чарующее», – становится на самый крайний левый фланг этого мирка. Он оказывается учеником естествоиспытателя, картезиански мыслящего и заглядывающего дальше картезианства, еврея Хуана де Прадо.[6] Учитель был выброшен из общины приблизительно в то же время, как и ученик.
На страшные средневековые формулы проклятия, низвергнутые раввинами на голову Спинозы, он ответил спокойным письмом, где писал между прочим: «Вы поступили справедливо, вы заставили меня сделать то, что я и сам собирался сделать по доброй воле».
Далеко не так спокойны были его враги. Один из них покушался убить Спинозу. Двадцатитрехлетний юноша ловко увернулся от ножа и сохранил на память свой камзол, рассеченный ударом.
Так ушел Барух Спиноза из своей ближайшей естественной буржуазно – еврейской среды.
Теперь он не купец и не еврей. Он рад этому.
В сочиненном в это время трактате «Об усовершенствовании разума» имеются замечательные страницы самоанализа и признаний, почти единственное, что говорит нам Спиноза о себе.
На первых страницах этого трактата автор сообщает читателю, что он находится на жизненном повороте и вырабатывает для себя «новый план жизни».
Молодой человек оказывается глубоко разочарованным теми обычными формами буржуазного быта, которым раньше он и сам подчинялся.
По его наблюдениям, окружавшие его люди придавали слишком большое значение целям обманчивым и маловажным, но способным в высокой мере волновать и смущать дух.
По мнению Спинозы, эти цели в общем сводятся к трем категориям: жажде денег, славы и наслаждения.
Спиноза признается, что он и сам был в значительной мере во власти этих «страстей». Можно предположить, что к пересмотру жизни наряду с глубокой серьезностью натуры Спинозы толчком послужили и значительные неудачи на поприще наживы, карьеры и чувственной жизни.
В чем же заключается «новый план» Спинозы? Он говорит об этом несколько глухо: он – де хочет искать истину, хочет искать прочную основу жизни, прочное благо. Но можно ли найти их, спрашивает себя молодой мудрец, «не покидаю ли я блага меньшие, но верные, ради блага гадательного»? Эти сомнения, по словам автора трактата, отпали для него постольку, поскольку он убедился, что уже само искание истины дает высокое счастье и делает человека свободным от «страстей».
Но читатель может спросить нас: не имеем ли мы тут перед собой довольно обычную картину бегства от «мира» к аскетизму? Ничуть. В Спинозе нет ни малейшей доли поповства или монашества. Правда, с этих пор он будет жить лично почти аскетической жизнью, но этот образ жизни продиктован той поистине гигантской работой, которую он возложил на свои плечи. Это – просто образ жизни, наиболее соответствующий избранной им «специальности».
Оставаясь «бюргером», Спиноза уже в этом трактате, как много раз позднее, осуждает принципиально аскетизм, отречение – «дух сокрушен и сердце сокрушено», – провозглашает не только право на радость, но и положение, что радость возвышает человека, растит его силы.
Даже о тех трех категориях страстей, от которых решил уйти Спиноза, он тут же говорит, что страсти эти стоят поперек дороги развитию человека, лишь если он видит в них конечную цель; «если же человек видит в них только средство для более высоких достижений, то они сразу получают свою меру и свой смысл».
Что же за «специальность» выбрал себе Спиноза? Он стал философом; он стал одним из ученейших натуралистов своего века; он стал замечательным математиком; он стал первым критиком Библии и значительным филологом; он стал всеевропейски известным публицистомполитиком.
Но «специальность» Спинозы была шире всего этого.
Она заключалась в том, что он стал идеологом своего класса.
Как смутно сознавали многие передовые буржуа того времени и как с предельной ясностью сознавал Спиноза, буржуазия принесла с собой новый мир, новую культуру. Их сущность заключалась в том, что все – природа, общество, личное поведение – должно было стать светским и рациональным.
Конечно, Макс Вебер[7] прав, указывая на то, что и иудейство, и во многом подобный ему кальвинизм стремились дать метафизическую и моральную опору стихийно вызванному социальными обстоятельствами духу первоначального накопления, бережливости, обогащения путем «честной торговли» и т. п. Тем не менее религиозные формы и даже философский идеализм, как ни хватаются за них реально господствующие буржуа разных эпох, вовсе не соответствуют основным принципам буржуазного мира. Им в их объективном последовательном развитии соответствовал лишь материализм: монистическая и материалистическая концепция мира, материалистическая этика, провозглашающая истинную свободу личности на основе понимания законов среды и организма, материалистическая политика, отбрасывающая весь феодальный хлам и строящая разумное общество людей и даже разумное общество народов.
Буржуазия нигде и никогда не осуществила во всей полноте этих своих принципов. Даже «плебейская» революция Франции, даже североамериканская демократия их не осуществили. Эти предельные постулаты законченного буржуазного мира может осуществить implicite (включая в себя) и, так сказать, попутно только пролетариат, строящий социализм. Эту истину неоднократно доказывал и Ленин. Именно в этом смысле пролетариат является не только наследником, но и душеприказчиком великих мыслителей буржуазии, несмотря на то что он остается пролетариатом, а они остаются последовательными буржуа, переросшими свой класс именно потому, что класс – то этот так и не дорос до них и до последовательного, революционного выполнения рационализации жизни, даже в узких рамках частной собственности.
Буржуа, погрязший в «гешефтах», редко способен, а может быть, и вовсе не способен подняться до всеобъемлющих формулировок «постулатов» своего класса. Но Спиноза ушел из «дел» и отдался тому, что он считал величайшим делом своего класса, – построению нового, законченного, целостного миросозерцания.
Для этого ему нужно было развернуть новое, несомненное и научное понимание мира, т. е. всего целого – природы; новую, покоящуюся на этой основе систему поведения, т. е. этику, выработать новый взгляд на общественный и политический уклад.
Все это он и сделал. Притом с такой глубиной мысли и таким богатством знаний, с таким верным и строгим чувством, так сказать, стиля новой жизни, что за ним оказалось обеспеченным, несмотря на вызванную им против себя бурю ненависти, высокое место в истории человеческой культуры.
Главным врагом, которого при этом Спиноза вызвал на бой, врагом, ответившим ему звериной злобой, был поп: поп католический, поп еврейский и больше всего поп кальвинистский!