Дизайнер обложки Елана Кудинова
© Мадина Рахимбаева, 2017
© Елана Кудинова, дизайн обложки, 2017
ISBN 978-5-4485-2246-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
– Ку-ку!
Талгат вздрогнул. От непроизвольного желания вскрикнуть горло сжалось в дичайшем спазме. Из уголка правого глаза потекла слеза. Не первая и, видимо, не последняя в эту страшную ночь. Ученик знаменитого баритона Жанибека Исимбаева и лауреат музыкального конкурса не мог сейчас побороться голосом даже с ICQ1, это дурацкой кукующей аськой, на которую градом сыпались сообщения от сокурсников, друзей и пронюхавших о его горе врагов.
Врач не мог им рассказать.
Он только ругался, что скорую ждут инфарктники, а ему приходится утирать сопли впечатлительному певцу. Зато эта квохчущая женщина-администратор конкурса уже всё разболтала ребятам за дверью. Пусть даже и шёпотом.
Да! Ни петь, ни говорить он не мог. Но ведь слух то никто не забирал!
Кулак сжался так, что костяшки побелели, а вены набухли.
Хотелось захлопнуть ноутбук и отключить мобильный телефон, вибрирующий от поступающих сообщений. Но оставить своих родных наедине со слухами, пока он тут, так далеко от дома, совершенно один в гостинице…
Конечно же, не один. Вон, под дверью стоят его конкуренты, так лицемерно желающие ему удачи. Скорее всего, они жалеют, что это случилось не вчера, перед финальным этапом.
Ну почему же его не предупредили, что оркестр готовил арию Зурги из «Искателей жемчуга» Бизе, хотя всё это время до конкурса он отрабатывал знаменитое «Фигаро там, Фигаро тут»? Выучить практически неизвестный материал, да ещё и на французском языке – задача не для студента консерватории. И требования к исполнению не ограничиваются попаданием в ноты. С этим у Талгата никогда не было проблем. Жюри смотрело и на драматизм, на проникновенное метание между любовью и справедливой обидой на предательство друга. Но до этих ли душевных терзаний вымышленного персонажа, если все мысли о том, как не свернуть с витиеватых французских переливов и извилистого течения мелодии классического произведения, столь далёкого от трёхаккордовой попсы?
А чего стоит язык бессмертных классиков!
Зачем?
Для чего они пихают в слова букв раза в два больше, чем нужно для произношения? И как прикажете выучить полную трагизма арию и остаться при этом совершенно спокойным и рассудительным человеком?
Если до приезда на конкурс Талгат боялся, что его Фигаро потеряется среди десятков таких же, то с Зургой можно было за это не переживать.
Талгат помнил, как подкашивались ноги, когда надо было выходить на сцену после объявления его имени. Он так и видел снисходительно улыбающегося Пьера Ришара2, который выслушает, похлопает в полной тишине и спросит: «А на каком языке это было?»
Как ни крути, но это был полный «Hélas» – слово, так часто встречающееся в «Искателях» и обозначающее сожаление. А главная насмешка в ситуации – непроизносимая первая «Х».
Ко второму куплету Талгат смог отключиться от жадных глаз в зале и полностью уйти в музыку. В конце концов, как учил Жанибек-ага, даже если забыл слова и ноты, надо идти дальше. И чем естественнее получится проскочить этот момент, тем меньше шансов, что это кто-нибудь заметит. Главное – не останавливаться и не посыпать голову пеплом. Даже, если это полный «Hélas».
Когда музыка закончилась, он открыл глаза полностью и посмотрел в зал. Оттуда доносились громогласные овации. Больших усилий стоило не упасть, удержаться на ногах, поклониться, хоть в висках стучало «дун-дун-дун», развернуться и уйти.
Уже за кулисами он прислонился к стене, закрыл глаза, и темнота будто затопила его всего изнутри. «Дун-дун-дун» в висках не прекращалось. Из-за этого мерного грохота в ушах он даже не слышал, что ему говорили другие конкурсанты. Они подходили, хлопали по спине и что-то говорили.
Три месяца подготовки. Четыре номера на отборочный тур и злополучный «Фигаро» на финал. Чтобы потом впопыхах учить Зургу. Две ночи с концертмейстером в классе. Спасибо Антонине Васильевне, что уговорила его не сдаваться и сделать всё, что в человеческих и не только силах. Хотя, зачем? Ведь другие конкурсанты готовились к этому этапу несколько месяцев. Что можно сделать за две ночи и одну репетицию с оркестром?
А самое главное – никого не интересуют оправдания.
Если ты вышел на сцену, ты должен быть великолепным.
Или не выходи вообще.
Никого не волнует, как ты спал, что ты ел, что происходит у тебя дома и поменял ли кто-то программу, не сообщив тебе. Раз вышел, ты должен спеть и отыграть по полной. Стать Зургой – предводителем рыбаков острова Фиджи. А то, что ты студент консерватории в чужом городе на конкурсе – это не важно. Костюм должен сидеть как влитой, а ботинки – отражать свет рампы.
Две бессонные ночи, вчерашний день и сегодня он держался на адреналине. Выступление стало предсмертным прыжком на мечи. Сейчас Талгат чувствовал, как из него буквально утекают остатки сил. Надо бы уйти за кулисы, выпить сладкого чая с молоком, присесть и отдохнуть, непринуждённо шутя и переговариваясь с другими. Но для этого надо было хотя бы встать ровно и сделать шаг. Догорающая спичка не в состоянии перекинуть свой огонь даже на коробок, лежащий рядом. Ей только остаётся сколько возможно продержать лепесток пламени, чтобы потом бессильно испустить лёгкий дымок, замереть обугленной щепкой и рассыпаться при первом же прикосновении.
Сколько так простоял, он не понял. Только когда его начали тормошить уж совсем настойчиво и нагло дёргать, он поднял двадцатикилограммовые веки и посмотрел сквозь мутную пелену на того, кто его звал.
Надо идти на сцену получать грамоту.
Оказалось, что его Зурга получил гран-при конкурса.
Неладное Талгат почувствовал, когда говорил «спасибо» тому, кто вручал награду. Горло просто рвало от обычного напряжения для тихого голоса. Раздирало так, что первым порывом было выронить документ и схватиться двумя руками за то, что могло просто рассыпаться в кровавые клочья от простых усилий гортани. Он попытался сглотнуть, как обычно делал, когда что-то мешало говорить. Но от этого было ощущение, будто открытую рану полоснули разбитым стеклом.
Хорошо, что никаких слов больше не требовалось. Можно было молча улыбнуться, сжимая губы и стараясь не заплакать от боли. Наверное, его лицо было перекошено. Иначе с чего бы главному члену жюри так уставиться на него?
Хорошо, что призовых мест много. Стоять в общей толпе на сцене, хлопать и стараться не упасть было не так уж и трудно. Гораздо сложнее что-то разобрать сквозь чёрную пелену в глазах. К счастью, победителей объявили в день финала, не устраивая гала-концерт, как это нередко бывает на подобных конкурсах.
Уходить со сцены пришлось почти на ощупь, ориентируясь на толпу конкурсантов рядом.
Потоком его вынесло в гримерную. Там он встал у стены, ожидая, пока, наконец, стихнет гомон и топот. Перед глазами также стояла темнота, а горло по-прежнему сжималось в режущих спазмах.
И никого не было рядом. То есть, конечно, туда-сюда сновали парни, пару раз даже наступили на ногу, раза три споткнулись об него. И каждый раз второпях бормотали: «ой, прости». Один раз даже кто-то спросил: «ты как?». Пришлось в ответ покивать. Но зря, потому что за этим последовало: «так что? Может, пойдём, проставишься за свою грамоту?». Вслед за своим молчанием Талгат услышал приглушённый шёпот: «вот жлоб».
«Нельзя раскисать. Ни в коем случае нельзя. Не здесь и не сейчас», – думал он, вжимаясь в стену и всё сильнее стискивая губы, словно пытаясь задавить боль. – «Надо добраться до гостиницы. Там можно будет связаться с отцом по аське».
Конечно, можно было написать SMS. Но отец, скорее всего, перезвонил бы. А как ему отвечать? На долгую переписку с ограничением символов в каждом сообщении у него бы не хватило денег на счету, а средства стоило поберечь на срочные звонки в дороге.
Прошли томительные сорок минут. Всего сорок минут, как оказалось, когда в наступившей тишине он попробовал снова открыть глаза и увидел, что туман рассеялся. Картинка ещё немного плыла, но в целом можно было ориентироваться и даже разглядеть, напротив каких цифр стоят стрелки на часах. Талгат еле удержался от того, чтобы не выглянуть в окно и убедиться, что сейчас восемь всё ещё вечера, а не следующего утра.
Его уличные вещи одиноко висели на вешалке, а ботинки кто-то раскидал в разные стороны. Невероятных усилий стоило их подобрать, а потом ещё и переодеться.
Когда Талгат застёгивал молнию на чехле от концертного костюма, неожиданно открылась дверь, и появилось ведро. За ним незамедлительно материализовалась уборщица со шваброй.
– А ты что это тут делаешь?
В ответ на автоматический порыв что-то произнести, горло снова резанула боль. Скривив лицо, он показал на одежду.
– А что так долго вошкаешься-то? Мне тут убирать надо. А то завтра тут концерт будет. Звёзды с самого Мариинского приезжают. От вас, шалопаев, столько мусора, что упаси Господь. Завтра начну убирать, так и не закончу же. Я им так и сказала, что я лучше сразу приберу. А то вдруг ещё всю ночь надо будет тут провозиться. Конечно, столько народу собрали. Ещё неизвестно, откуда вы сюда понаприехали. Может там вообще не учат, что сорить нельзя. Вот я вчерась смотрю, стоит один…
Талгат не стал дослушивать, чем закончится рассказ милой женщины. Ему показалось, что точки и слова «финал» в этом повествовании нет в принципе.
На улице ощутимо морозило. Капюшон на куртке оказался весьма кстати.
Он почувствовал себя невероятно беспомощным в этом мире. В чужом городе, где всего неделю, ему надо было как-то добраться до своей гостиницы без возможности объяснить это голосом. До этого было просто организаторы каждое утро после завтрака всех привозили в филармонию, а вечером забирали обратно. После отборочного тура остался только один микроавтобус, который их доставил утром. А вечером все разбрелись отмечать успех или заливать горе, сославшись на знакомство с городом. В другой ситуации он был бы только рад погулять в компании или один, но только не сегодня. Ещё следовало бы показаться врачу или хотя бы зайти в аптеку, чтобы спросить хоть какое-нибудь средство для облегчения боли. Но как это сделать?
Маршруты местных автобусов были совершенно незнакомы. Спросить у кого-то тоже не было шансов. Талгат решил идти пешком, благо за предыдущие дни дорогу, он надеялся, что запомнил. Заодно по пути можно было заметить аптеку.
Первая светящаяся витрина с призывным зелёным крестом и приветливой змеёй, обвившей кубок, была через квартал. Он зашёл туда. У маленького окошечка была небольшая очередь из молодого, явно спешащего мужчины, пожилого мужчины с трясущимися руками и в очках с дужкой, перемотанной изолентой, и измождённой женщины с собранными в неряшливый пучок волосами в куртке, накинутой сверху спортивного костюма с пятнами на груди.
Тонкий слух Талгата ясно уловил почти шёпот «презервативы», громогласное, чтобы наверняка все услышали, «Валидол! Пачку!» и нервное «боботики и укропную водичку». Последнее было до того чудное, что хотелось переспросить. Не может быть, чтобы он точно понял, а ещё удивительнее было то, что аптекарь – женщина средних лет, не стала переспрашивать, а тут же достала с полок требуемое.
У самого окошка Талгат понял, что у него нет даже ручки и бумаги, чтобы написать, что ему надо. Он показал на горло. Даже помычать не было никакой возможности.
– Горло болит?! – зачем-то очень громко спросила аптекарь, будто Талгат ей пожаловался на уши.
Он покивал.
– Вот хорошие леденцы! С эвкалиптом и мёдом!
Он замахал руками.
– С прополисом дать?! Вот, с прополисом!
«На всякий случай надо будет иметь в виду, что махание руками – это, как ни странно, прополис», – подумал Талгат. Но ему было нужно обезболивающее.
Он показал, что ему надо написать. Аптекарь показала на ручку на пружинке у окошка и протянула ему пачку склеенных с одной стороны листков бумаги с названием, видимо, какого-то лекарства, потому что такие жуткие буквосочетания могли быть только у них.
«Обезболивающее» с трудом написал Талгат, так как той же правой рукой приходилось одновременно зажимать выскальзывающий малюсенький листочек, а левой держать повыше над полом чехол с костюмом. Наконец ему удалось завершить такое неожиданно длинное слово, и он повернул к ней своё творение.
– Хмм… – она задумалась.
Талгат развернул листок к себе обратно и дописал «для горла». Учительница первого класса, скорее всего, была бы недовольна своим учеником. Буквы скакали, будто молоточки рояля, бьющие по струнам. Но аптекарша всё поняла правильно. Видимо, ей и не с таким приходилось сталкиваться за годы практики.
– Ну, можно фалиминт попробовать… – и достала с полки коробочку.
Талгат покивал. Она показала цену, написанную сбоку на коробочке, парень кивнул ещё раз.
Прямо в аптеке перед тем, как выйти на улицу, он распечатал упаковку и положил в рот одну приплюснутую таблетку. От неё сразу пошло что-то похожее на электрические заряды прямо в гортань. Стало вроде и больно, но в то же время почувствовалось некоторое облегчение. Но оно было далеко от его состояния хотя бы полдня назад.
Он шёл по морозу под светом фонарей. Прохожих практически не было. Погода не располагала к прогулкам без особой нужды. С неба начал сыпаться белый крупный порошок, набирая темп и густоту. Примерно так выглядела манная крупа, которую мама постепенно всыпала в молоко, готовя по утрам завтрак.
Сквозь слёзы приходилось немного сглатывать слюну с растворённым эликсиром, больше ощущаемым как покалывающий лёгким током раствор. Однако это были хоть какие-то действия. От этого Талгат собрался, и даже шаг его стал более упругим.