Глава 6
Все утро в воскресенье шел дождь, но к обеду распогодилось, выглянуло солнце и Фаберовский решился на верховую прогулку по Гайд-парку. Это было не самое подходящее время для подобных прогулок, поскольку все уважающие себя джентльмены катались верхом по утрам, а вечер – время дам, катающихся в колясках. Однако поляк совершал свои прогулки как раз исключительно ради одной из этих дам, мисс Пенелопы Смит, так как с тех пор как наемным экипажам разрешили проезд по аллее от ворот Королевы до ворот Виктории, и по воскресеньям ее отец стал вывозить свое семейство сюда на катание, это был единственный способ с нею увидеться.
Фаберовский надел цилиндр, визитку из черной вигони и жилетку с отложным воротником и шестью перламутровыми пуговицами и поехал в Гайд-парк. На пропахшем навозом конюшенном дворе офицерского манежа конюх вывел ему кобылу и, взобравшись в седло, Фаберовский направил лошадь к длинному пруду, пересекавшему весь парк и непонятно почему прозванному Серпентайном, любуясь роскошными платанами и вековыми вязами парка, меж которых веселыми пятнами то и дело мелькали зеленые поляны. Вскоре он выбрался на Ринг-роуд, широкую аллею вдоль пруда, по которой в обе стороны двигались ряды нарядных колясок, викторий и ландо с открытым верхом. Дамы прикрывались от солнечных лучей белыми кружевными зонтиками, джентльмены сквозь монокли разглядывали красавиц и обсуждали друг с другом их достоинства.
Пенелопа родилась в Ирландии, где получил степень доктора медицины и долгое время практиковал ее отец, и с восьми до шестнадцати лет училась в Королевском Масонском институте для девочек в Сент-Джонс-хилл. Фаберовский познакомился с ее отцом весной, когда следил за одним негодяем, неким Рейвнскрофтом, у которого доктор Смит был личным врачом. Документы, которые Фаберовский собрал в ходе дела, и показания очевидцев свидетельствовали о совсем иной репутации доктора, нежели та, которой он пользовался в добропорядочных домах. Но пока документы не были явлены на свет, можно было просить его иногда извещать о том, что знает его пациент Андерсон о Монро и Особом отделе. Доктор Андерсон был одним из главных участников борьбы с фениями, а позднее – советником по вопросам, относящимся к политическим преступлениям в министерстве внутренних дел.
Получив ранение в «борьбе» с фениями, Фаберовский, по просьбе Андерсона, сам стал пациентом доктора Смита. Доктор Смит приехал к нему на Эбби-роуд, затем поляк несколько раз ездил к нему на осмотры, где и познакомился с Пенелопой. К этому времени его интрижка с княгиней Радзивилл закончилась крахом. Сперва доктор Смит покровительствовал интересу поляка к своей дочери, так как это злило его ассистента Гримбла, однако вскоре стал активно противодействовать встречам дочери с поляком, отчего Фаберовскому приходилось изображать все их встречи как случайность.
Взглянув налево-направо, он дал кобыле шенкеля и поскакал вдоль пруда к Пороховому погребу, мимо которого шла аллея, доступная для езды в кэбах. Ему не пришлось долго искать наемный экипаж Смита и его семейства, поляк сразу же углядел его среди прочих, более роскошных, экипажей.
Доктору Смиту было уже под пятьдесят, он высоко держал плечи, отчего спина его казалась неестественно прямой, а торчавшая из накрахмаленного воротничка тонкая шея заканчивалась почти лысой головой в высоком цилиндре. Он был членом совета Королевского колледжа врачей, членом Королевского колледжа хирургов, и хотя не слишком видным, но все же фримасоном. Рядом с ним сидел его ассистент, доктор Энтони Гримбл, субъект с моноклем в глазу и с завитыми усами.
Дочь доктора Смита и ее мачеха были примерно одних лет, но разницу между ними можно было сегодня заметить и по выражениям лиц, и по их одежде. Хотя обе носили одинаковые соломенные шляпки и кружевные зонтики от солнца, Пенелопа Смит была одета в простое голубое платье с собранной в складку юбкой и в вязаную кофту с выпущенными поверх жабо и воротником из красной тюлевой ленты с золотыми точками, тогда как миссис Смит была облачена в гораздо более дорогое и соответствующее ее положению платье из полосатого кофейно-розово-голубого шелка с манжетами и воротником из белых ирландских кружев.
Фаберовский развернул лошадь и пустил ее в галоп, доскакал до ворот Виктории, где купил у цветочниц корзинку с розами, и уже медленным шагом направился навстречу ландо доктора Смита.
Доктор заметил его и велел кучеру остановиться.
– Это становится невыносимым! – крикнул Гримбл и в сердцах стукнул тростью в днище кузова. – Стоит нам выехать в парк, мы тут же натыкаемся на мистера Фейберовского!
– Хорошо что наш коротконогий ланкаширец Опеншо не умеет ездить на лошади, – ухмыльнулся доктор Смит. – То-то вы бы все тут собирались как мухи на мою дочь!
Поляк приветственно приподнял цилиндр и подъехал к ландо, намеренно горяча кобылу.
Сперва Гримбл высокомерно поджал губы и отвернулся, но встретившись с насмешливым взглядом Пенелопы, переменил тактику. Он прошелся вслух по деревенской манере поляка сидеть в седле и относительно его Росинанта, которого, наверное, специально для него держат в конюшне, так как на нормальных лошадях Фейберовский цепляется ногами за землю.
– Известно, какой большой знаток лошадей мистер Фейберовский! – подхватил тему доктор Смит. – В казармах конной артиллерии в Сент-Джонс-Вуд до сих пор смеются над тем, как он купил предназначенных на скотобойню столетних одров для своей коляски.
– Зато при собственном выезде. Только на нем стыдно за ворота выехать, вот он и смешит всех, разъезжая среди экипажей на арендованной кобыле!
– Патентованная кляча, – поляк похлопал лошадь по шее. – Лицензированная для провоза одного человека. Не понимаю, чем она вам не нравится.
– Мы не умеем ездить верхом, – сказала Пенелопа. – Даже на ослах.
– Зато Гримбл с Опеншо участвуют в бесконечном «дерби ослов» вокруг Патологического музея у нас в Лондонском госпитале, – сказал доктор Смит. – Кстати, Гримбл, последнее время я склоняюсь к мысли, что вас правильно уволили за нерасторопность в приготовлении препаратов для музея. Я еще в среду просил вас приготовить мне препарат туберкулезных легких для лекции в Королевской больнице грудных болезней. Где он?
– В среду я был занят. Кстати, в тот день я видел, кажется, мистера Фейберовского, который дожидался окончания занятий мисс Пенелопы в Бедфордском колледже!
– Жалко, что не дождался, если это был действительно он, – сказала Пенелопа. – А что вы, Гримбл, делали у моего колледжа?
– Если мне понадобится частный сыщик для слежки за дочерью или женой, Гримбл, можете быть уверены, что я найму не вас, – рассвирепел Смит. – А ваше дело – изготовлять препараты для моих лекций.
– Может быть, вы следите за нами и в Фехтовальном клубе? – язвительно спросила жена доктора Смита.
– Простите, что вынужден прервать вашу семейную беседу, – сказал Фаберовский. – Позвольте, доктор Смит, вручить вашей дочери эти цветы и откланяться.
– Да-да, откланивайтесь, – согласился Смит. – Только поскорее.
Гримбл ревнивым взглядом проследил, как корзина с цветами перекочевала из рук Фаберовского к Пенелопе, и сказал:
– Интересно, Пенни, почему это ты поставила поднесенные мною цветы на пол, в ноги миссис Смит, а его корзинку приняла себе на колени?
– Вы куда-то торопитесь, мистер Фейберовский? – спросила миссис Смит.
– Да, – поляк обеспокоенно оглянулся через плечо, где еще минуту назад заприметил экстравагантную парочку верховых: Тамулти и Артемия Ивановича.
Тамулти был шикарен. У ног его жеребца бежал великолепный белый дог. Артемий Иванович трясся рядом на огромном буром мерине, судорожно вцепившись в гриву и подпрыгивая. Особенно шла ему жилетка с жирной полосой на брюхе и пятнами от пролитых на нее в парижских кабаках соусов и вин, поверх которых блестела толстая цепочка от новых часов.
И все-таки поляк не успел. Тамулти заметил его и подъехал к экипажу.
– Добрый день, мистер Фейберовский, вот ваш друг. Полагаю, ему будет лучше с вами, чем со мной.
И, не дожидаясь ответа поляка, ирландец облегченно ускакал. Понурая спокойная кляча Артемия Ивановича, не видя хвоста впереди идущей лошади, спокойно заснула около ландо, положив голову на заднее лакированное крыло.
– Какого дьяблу пан Артемий тут делает? – зло прошипел поляк.
– Это все Тамулти, – прошипел Артемий Иванович, чье лицо то и дело искажала судорога от тщетных попыток ровно держаться в седле. – Я не хотел.
– Поехали отсюда скорее.
– Господи, но я не знаю как! Она спит!
– Дерните за повод!
Артемий Иванович дернул – и в следующее же мгновение, потеряв равновесие, сполз прямо в коляску доктора Смита с так и не проснувшейся кобылы.
– Позвольте представить: мой друг из России, мистер Артемас Гурин, торговый агент, – сказал, разводя руками, поляк.
– Что это говорит ваш русский друг? – спросила у поляка жена доктора, ощущая у себя на коленях неимоверный вес барахтающегося в коляске Артемия Ивановича.
– Он вспомнил свою мать, миссис Смит, – ответил Фаберовский.
– Моей жене еще незнакомы материнские чувства, – заявил доктор, брезгливо стряхивая с визитки грязь, насыпавшуюся на него с сапог Владимирова. – Пусть он с нее слезет.
– Русские – удивительно сентиментальный народ, Гилбарт, – сказала супруга доктора Смита своему мужу, с интересом глядя на Артемия Ивановича. – Англичанин сразу бы вспомнил Бога.
– Бога он тоже вспомнил, – сказал поляк, силясь достать из коляски Артемия Ивановича.
– Я слышала, что русские прекрасно умеют обращаться с лошадьми, – вставила слово Пенелопа Смит.
– Еще бы, мисс! Мой друг продемонстрировал вам старинный казацкий способ соскакивать с коня, заслоняясь им от ружейного огня диких кавказских горцев.
– Какая прелесть! – воскликнула миссис Смит, восхищенно глядя на Артемия Ивановича, который угнездился наконец на сиденье между ней и ее супругом и теперь пытался найти на полу отстегнувшиеся от цепочки часы, задирая в своих поисках подолы юбок у обеих дам на неприличную высоту.
– Мне очень неловко, что все так получилось, – вздохнул поляк, обращаясь главным образом к Пенелопе. – Но у русских такие необычные для Европы манеры выказывать свое восхищение дамам…
– Это не манеры! – крикнул Гримбл. – Это форменное хамство.
– Вот они, проклятые! А я то думал, чего там такое давит! – Артемий Иванович достал из-под себя свои часы и галантно улыбнулся соседке.
– Что он мне сказал? – спросила у поляка Эстер, с трудом удерживаясь на сиденье, так как поворот Артемия Ивановича между ею и доктором едва не выбросил их из коляски.
– Он сказал, что сердце вольного казака, в котором до сих пор было лишь место для дикого простора степей, отныне навсегда занято вами.
– Вы не могли бы попросить мистера Гурина сесть ровно? – сквозь зубы сказал доктор Смит. – Иначе я упаду.
– Послушайте, бестолочь, вылезайте из коляски, – сердито сказал Владимирову Фаберовский.
Артемий Иванович встал посреди коляски и отвесил поклоны всем сидевшим в ландо.
– Было очень приятно познакомиться, – по-французски сказал он.
– В Лондоне так скучно сейчас, – посетовала Эстер, обрадовавшись, что хотя бы на французском она может поговорить с Гуриным без переводчика. – Все знакомые, кроме Энтони Гримбла, разъехались, а доктора Смита никуда не вытащишь. Мы с Пенелопой так рады, что встретили вас с мистером Фейберовским.
– Я опять их куда-то дел! – негодующе взглянув на поляка, громогласно объявил Артемий Иванович.
Он похлопал себя по карманам, затем присел на корточки и стал методично выкладывать их содержимое в ряд на коленях у Эстер. Дамы и доктор Смит с интересом папуасов на торге с европейским капитаном наблюдали за растущей кучкой разных разностей. Сперва на колени миссис Смит легла сломанная глиняная трубка. Следом появился почти пустой кисет, складной штопор с накрученной на него пробкой, бесплатный билет выставочного займа на Международную Парижскую выставку в будущем году, перочинный нож, серебряная сигарочница, разнообразная медная мелочь всех стран и номиналов, пригласительная карточка с парижским адресом и надписью по-французски “Poses plastiques”[1], и еще множество непонятных и ненужных вещей, обильно пересыпанных табаком.
– Пан Артемий положил свои часы в карман брюк, – устало сказал Фаберовский. – Прицепите их к цепочке и вылезайте.
– Ну, что уставились?! – недовольно спросил Гримбла Артемий Иванович. – Здесь вам не балаган, и я вам не Петрушка! Отойдите! Уберите ноги! Ах, у него шляпа! Да плевать я хотел на вашу шляпу.
Что Артемий Иванович тут же и сделал, предварительно сняв цилиндр с головы Гримбла и затем бросив его на землю.
– Мистер Фейберовский подстроил все это специально! – взвизгнул оскорбленный Гримбл. – Он хочет унизить меня при всех! Все видели, что его обезьяну, которая даже не умеет сидеть на лошади, сюда нарочно привез какой-то джентльмен. Скажу вам прямо, Пенни: он хочет жениться на вас, чтобы приобрести положение в обществе, которого ему никаким образом не получить, как католику и инородцу! Он действует с низкой целью и нисколько не любит вас.
Тут он повернулся к поляку.
– После того, что натворила здесь ваша ручная обезьяна, мистер Фейберовский, вам не только нельзя надеяться увидеть мисс Смит, но вы и на пушечный выстрел не можете приближаться к ее дому!
– С каких это пор вы распоряжаетсь в моем доме, Гримбл? – подскочил Смит. – Мистер Фейберовский, мы будем рады вас видеть у себя. Только без обезьяны.
– Мисс Смит? – поляк вопросительно посмотрел на Пенелопу.
– С обезьяной, Стивен, с обезьяной.
– Скажите этому дикарю, мистер Фейберовский, – крикнул Гримбл, – чтобы он немедленно убирался из нашей коляски, поднял мой цилиндр и вручил мне его с извинениями.
– Если вы хотите избежать дальнейших неприятностей от мистера Гурина, я посоветовал бы доктору Гримблу самому подобрать свой цилиндр и не приставать к моему другу с требованиями извинений, – ответил поляк.
– Не смейте мне указывать! – взвился Гримбл. – Пенни, ты не должна принимать цветы от человека, который считает возможным появляться в обществе таких…
От сильного толчка Гримбла в грудь Артемий Иванович едва не вывалился из коляски. Он схватил его за грудки, приподнял с сиденья и что есть силы бросил на доктора Смита, который, со своей стороны, пребольно ткнул Владимирова рукояткой трости в бок. Лощеный цилиндр доктора слетел с его головы и упал в грязь.
– Это переходит всякие допустимые границы! – рассердился Смит, но Артемий Иванович был уже на земле вне пределов его досягаемости.
Доктор Гримбл схватил Пенелопу за руку и энергично замахал кучеру. Коляска тронулась и покатила прочь, оставляя на поле боя два осиротевших цилиндра, а доктор Смит, полуобернувшись на сиденье, еще долго гневно потрясал тростью.
– Поймаю, уши оборву! – крикнул Владимиров и запустил вослед ландо комком конского навоза. – А то взяли манеру всякой дрянью в боки тыкать!