Глава вторая
1
Наконец Блатов пришёл отяжелевший от ноши и весь распаренный нелёгким выстаиванием в очереди за зельем, и теперь прятал его за верстак.
Этим временем Крайнев тщательно быстро вымыл стаканы, потом заставил Блатова достать из заначки бутылку портвейчика.
– Не, видел, что значит, быть у бабы под каблуком, наш Лёня вертится, как юла! Ха-ха! – подначивал дружка Трухин.
– Ещё бы, Ваня, побыл бы ты на моём месте! – без злобы ответил Крайнев. – Братцы, я такой бабы, как моя Светик отродясь не имел, все были стервы, только о себе пеклись! В общем, моя Светик – это само добро, да я за неё любому пасть перегрызу…
– Кончай базар, Лёха – насыпай! – крикнул охрипло Ефрем, восседая на топчане, поставив одну бутылку на верстак.
– Жажда мучит? Ефрем, принимай пойло! – Крайнев ухнул почти из литровой бутылки вина в большой гранёный стакан под завязку и чинно подал Блатову. – Ха, Ваня, гляди, как у Ефрема руки затряслись! Не, Светик права, дожить до такого мандража – позор всему свету, может, я сам тебе волью, гы-гы?
– Парень, отвали, без сопливых! – Блатов держал стакан на весу; и впрямь, вино запрыгало, заволновалось и красными ручейками потекло по загорелой руке. Блатов резко наклонил лицо к стакану и, зажав его губами, быстро выпил, обмочив вином подбородок.
– Ну, братухи, я пью за вас и лечу… без меня, чур, ко второй не приступать! – и он без промедления опрокинул в себя стакан, смачно крякнул, разорвал пирожок пополам, всунул в рот половинку и, почти не жуя, проглотил, доставая следом из кармана брюк кусочек мускатного ореха, сунул под зуб и смачно стал разжевывать…
Когда Крайнев умчался к жене, Трухин с Блатовым, храня задумчиво молчание, покуривали: один полёживал на топчане, а второй, чуть сутуля долговязую шею, похаживал около верстака, словно охранял, как часовой важный объект.
– Удивительно, чего это сегодня никого нет? – блаженно потягиваясь, наконец, спросил Трухин, разглядывая высокий белёный потолок слесарки. – Да, наверно, уроки мамы всем пошли впрок! – с ехидцей прибавил он.
– А кого ты хочешь видеть? – лукаво, охриплым голосом спросил Ефрем, почёсывая затылок, и, улыбаясь, уставился на приятеля.
– Зрить-то особо и некого, да что-то Шустрин ещё у нас не отметился, – несколько витиевато проговорил Трухин.
– Сегодня его дочь в котельной дежурит, так он, наверно, пользуясь моментом, с зятем на своей даче груши околачивает…
– Ишь ты, дачу имеет, куркуль! – притворно воскликнул он. – Поэтому на затравку не прибёг, а то всегда, бес его дери, скачет, как на нюх…
– На хрен мы ему, у самого, наверное, винища – залейся – не хочу…
О том, что Шустрин поторговывал вином вкупе с дочкой, Трухин втайне знал и поэтому преднамеренно отмолчался. Сам он жил почти на городской окраине с кривыми улицами, с разбитыми мостовыми. На одной из них стоял старый, обшитый тесом большой дом Трухина, в котором он теперь жил с женой и двумя сыновьями. Этот краёк знавал его ещё босоногим мальцом, числившимся в среде местной уличной шпаны первой шкодой всей низовки, которая славилась издавна богатыми садами и которые постоянно сотрясали местные пацаны. В своё время ими верховодил Трухин по прозвищу Струп. Эту кличку он заслужил из-за того, что у него на ногах и руках никогда не заживали раны, которые получал в мальчишеских потасовках и лазаньях по деревьям и голубятням и в прочих шалостях.
С возрастом сады сами по себе отпали, и на место детским шалостям и забавам пришёл настоящий воровской интерес. К тому же после восьмилетки Трухин пошёл в профтехучилище на слесаря-сантехника. И там вымогал деньги на курево и пиво у иногородних пацанов, держа их в постоянном страхе своей спаянной когортой местной шпаны.
За год учёбы свой воровской опыт он пополнил несколькими взломанными и ограбленными торговыми ларьками… Трухин также не гнушался со своими подельниками в базарной толчее залезть в карман к покупателю. В воровской промысел Трухин втягивал и Крайнева, который так и не научился мастерству щипача. Зато мог ловко заговорить зубы любому человеку и зорко стоять на шухере, чему его натаскивал, естественно, Трухин, который когда-то сам прошёл хорошую воровскую выучку у известного в блатном мире того времени карманного вора по кличке Серпок. Прозвали его так за тонкое искусство опустошать и вырезать карманы, однако это не помешало ему схлопотать две судимости.
Среди воровского мира Серпок, разумеется, был известным лицом, причём числился не на последнем месте. Тогда ему было уже под пятьдесят. И к тому времени он навсегда завязал лазить по карманам, зато окружил себя подростками, склонив тех к своему оставленному ремеслу, а прошедшие его выучку, после каждого искусно сработанного дела были ему обязаны платить «налоги», на которые, собственно, он и жил. А для отвода от себя ока милиции, как порядочный, работал на стройках сторожем, где его обнаружили убитым более десяти лет назад…
После смерти учителя Трухин занял полноправно его место, однако, вскоре по окончании училища он уехал по распределению в областной центр, где, живя в общежитии, украл у своих же товарищей по комнате ценные вещи, за что его сильно избили. Но это его не отучило от воровства: в день получки с одним подельником вымогал деньги у первого встречного гражданина, по горячим следам были пойманы и отданы под суд. И Трухину предъявили обвинение по всем тогдашним случаям ограблений, которые случились за тот отрезок времени, пока он проживал в рабочем общежитии, несмотря на то, что преступления такого же рода случались здесь и до его появления. Однако Трухина принудили взять всё на себя, за что схлопотал пять лет с отбыванием срока на лесоповале в колонии строгого режима.
Трухин отбыл наказание, вернулся в родной город, а через год женился на разведённой и бездетной молодой женщине, которая родила ему двойню. Вот уже пятый год он жил вполне счастливой семейной жизнью, понемногу забывая своё воровское прошлое, и уже больше года под натиском домовитой жены занимался тепличным делом, выращивая к праздникам цветы и ранние овощи. И так крепко втянулся в своё хозяйство, что даже вошёл во вкус истого огородника-любителя.
Для того, чтобы в совершенстве овладеть навыком по выращиванию разных сортов огородных культур и получить элементарные знания по агрономии, он выписал журнал «Сад и огород», читая его добросовестно от корки до корки. И уже шёл второй год, как они с женой успешно выращивали тюльпаны, гвоздики, пряную раннюю зелень, редиску, огурцы, помидоры, а в этом году впервые занялся клубникой, которая обещала дать неплохой урожай.
Так что карманный вор Трухин выродился совсем, превратясь в частного дельца, так как больше не хотел, чтобы шипачество опять загнало его на какой-нибудь лесоповал. К тому же он всё ещё находился под неусыпным контролем участкового…
Но подрастающая поросль, которая находилась на отлёте в самостоятельную воровскую жизнь уже не почитала таких, как он. А ему нынче, как примерному семьянину, оставаться прежним уже было ни к чему: во-первых, он отстал в совершенствовании техники вора, а во-вторых, уже не тот возраст, Для пресловутой красивой жизни надёжней всего добывать деньги честным трудом. Как бы не соблазняла она всеми усладами, пора знать свой шесток…
И вот, став частным предпринимателем, ему и в деле садовода и огородника нет спокойной жизни. Не успел он с Блатовым за два дня сварить из металлического уголка каркас теплицы и прикупить пару ящиков стекла для её остекленения, как пришёл участковый посмотреть, что он, Трухин, тут сварганил. На каких основаниях на постройку сооружения приобрёл материал, есть ли у него на это разрешение властей? Но какое благо, что его предусмотрительная во всех мелочах жена Мила предъявила участковому накладные, и только после этого тот убрался прочь со двора.
2
У Трухина была привычка менять свою личину, превращаясь из блатного в приличного человека. В отличие от своих напарников, одевался он тоже неплохо: в слегка поношенном костюме модного покроя стального оттенка, в свежей голубоватой сорочке, при галстуке, в начищенных до блеска туфлях, он выглядел довольно элегантным и щеголеватым, как отправляющийся на свидание к женщине кавалер. Вот только запашок спиртного, суточная на щеках щетина, припухлость под глазами, выдавали в нём неисправимого пьяницу. Да ещё лихорадочный блеск в насмешливых и раскосых глазах, несколько настораживали любого постороннего человека, порождая некоторые сомнения на счёт его психического здоровья, несмотря на импозантный вид…
Разумеется, другим Трухин был и в семье (блатной шарм к нему навсегда не пристал), а в обращении с женой Милой он проявлял себя нежным и любящим мужем, свет от которой отражался на искренно им обожаемых сыновьях-двойняшках, которые были очень похожи на него, Трухина.
На досуге он любил читать книги с острым, захватывающим сюжетом, в основном о разведчиках, пристрастившись к запойному чтиву, будучи ещё на зоне. Но вот что касалось его напарников, то Крайнев и Блатов, последний раз держали книги в руках, ещё учась в школе, да и то учебники. Однако, видя Трухина читающим на работе, они стали тоже почитывать, оставляемую товарищем по их просьбе книгу.
Итак, узнав от Блатова, что Шустрин с зятем Валерьяном на даче, а дочь Элка дежурит в котельной одна, Трухин стал искать убедительный предлог, чтобы улизнуть из бани к Элке, которую уже давно не видел. Впрочем, с того момента, когда та ошарашила его своим признанием, что забеременела от него, Трухина. И он тут же посоветовал ей сделать безотлагательный аборт, после чего Элка завелась перед ним слезливым причётом, что она его, Трухина, безумно любит и уже поздно делать операцию по удалению греховного плода.
В тот день между ними произошла ссора, которая приблизила разрыв, длившийся более двух месяцев их тайной связи, о которой, впрочем, уже что-то пронюхал Шустрин.
Трухину было жалко навсегда расставаться с Элкой. Хотя она порой была вспыльчива и чересчур нервная бабёнка, однако, влекла его к себе почти неодолимо.
Сейчас Трухину не хотелось давать Блатову повод разгадать его думку. Поэтому он ждал, чтобы кто-нибудь пришёл из посторонних в слесарку, а он тогда мог исчезнуть незамеченным.
Крайнева позвала Земелина, разумеется, ради своего женского каприза, а ему, Трухину, по той же причине захотелось смотаться в котельную и приласкать Элку. На миг он представил, как она там расхаживала в одном полупрозрачном халатике. И от одного эротического наваждения в томительном ожидании у него взволнованно забилось сердце. Трухин достаточно ясно представлял волнующее Элкино гибкое тело; его глаза возбуждённо заблестели, выражая нетерпение. Он быстро наполнил стакан вином, живо подал его Блатову:
– Давай тяни, друг! Я ещё смотаюсь, у меня в заначке пятерик нарисовался…
– Ты чего, паря, Лёня обидится, – вытаращил тот осоловевшие глаза, с застывшим в них будто навечно непрекращающимся хмелем.
– Небольшая беда, зато он там жену жамкает, а двух зайцев за раз убивать, никому не дано!
И тогда Блатов поддался уговору, приятели выцедили по стакану, Трухин умчался, как угорелый. А Блатов развалился на топчане в своих туманных грёзах и думал с тоской о своей матери, с которой они долгое время жили вдвоём. Он вспомнил, как она хотела, чтобы сын, наконец, завязал с беспутным пьянством и завёл семью, внука повидала хотя бы напоследок перед своим уходом, ведь оттуда сюда больше никогда не вернётся…
Конец ознакомительного фрагмента.