Глава VIII
По следу соперника
В том, что меня опередили, невозможно было усомниться.
Никакой неясности в этих словах: «Да хранит тебя Бог, дорогой Франсиско!» Самое холодное сердце легко истолковало бы их – учитывая и то действие, которое сопровождалось этими словами.
Мое сердце было в огне. В нем была ревность; больше того – гнев.
Мне казалось, что я имею право на гнев. Если женщина когда-либо давала надежду – взглядами и улыбками, – то это Мерседес Вилла-Сеньор.
Все было сделано, чтобы обмануть меня; может, чтобы удовлетворить легкий каприз женского тщеславия? Она несомненно дала мне понять, что заметила мое восхищение. Оно было слишком ясно, чтобы его можно истолковать их по-другому. Может, ей слегка льстило мое внимание? Так это или нет, но я определенно получал знаки одобрения.
Однажды с балкона упал цветок. Выглядело это как случайность; во всяком случае, она постаралась, чтобы случай этот трудно было интерепретировать. Я принял это как вызов; пройдя по тротуару, наклонился и поднял цветок.
В ответ я увидел одобрительную улыбку, которая словно говорила: «Это за шнур от сабли». Так я тогда и подумал; мне казалось, что я вижу свой шнур за плетенкой корсета платья девушки: он был на мгновение продемонстрирован, а потом искусно спрятан.
Это произошло во время моей десятой прогулки на Калле дель Обиспо. В последний раз мне удалось тогда увидеть Мерседес в сумерках. После этого началось досадное заключение; теперь ему предстояло смениться длительным периодом раздражения: записка и сопровождавшие ее слова положили конец моим надеждам – так же окончательно, как если бы Мерседес оказалась в объятиях Франсиско.
Наряду с раздражением, я испытывал унижение. Мне казалось, что сомной играли.
На ком сорвать свое раздражение? На сеньорите?
Никакой возможности. Она уже ушла с балкона. Я могу больше никогда ее не увbдеть – ни здесь, ни в другом месте. На ком тогда? На человеке, который опередил меня?
Перейти улицу, бросить ему вызов, начать ссору и кончить ее своей саблей? Человек, которого я никогда раньше не встречал и который, по всей вероятности, меня никогда не видел!
Как это ни нелепо, каким несправедливым это ни покажется, именно таков был мой первый порыв!
Но потом его сменили более благородные мысли. Лицо Франсиско говорит в его пользу. Я разглядел его лучше, когда он подошел к лампе, чтобы прочесть записку. Человека с таким лицом нельзя оскорблять без основательной причины; недолгое рассуждение убедило меня, что причина неосновательная. Он не только не знает, что его соперничество причинило мне горе: скорее всего он просто не подозревает о моем существовании.
И в будущем не должен подозревать.
Таковы были мои рассуждения, когда я повернулся, собираясь уходить. Причин оставаться больше не было. Кучер может уходить и приходить, не опасаясь, что я обращусь к нему. Медлительность не позволила ему заработать онзу (золотая монета). Письмо, которое я держал в руке, отправилось в скомканном виде в карман. Теплые слова, выражение искренних чувств – все то, что я сочинял со всем доступным мне искусством, никогда не дойдет до той, кому предназначалось!
С дочерью дона Эусебио Вилла-Сеньор все покончено; но я знал, что в сердце у меня она остается, и пройдет очень много времени, пока я не сумею удалить ее оттуда.
Я повернулся, чтобы вернуться к себе и там попытаться справиться с испытанным унижением. Но ушел не сразу. Что-то шепнуло мне немного задержаться. Может, у эпизода, невольным свидетелем которого я стал, будет продолжение.
Вряд ли такая мысль заставила меня задержаться. Совершенно очевидно, что девушка не собирается выходить снова. На балкон она выбралась украдкой. Я заметил, что она раз или два оглядывалась через плечо, как будто за ней следят внимательные глаза и она выбрала мгновение, когда эти глаза отвернулись.
Все ее действия отличались необычной осторожностью. Было очевидно, что возлюбленные встречаются без разрешения. Ах, я слишком хорошо понимал это тайное свидание!
По-прежнему в тени портика я наблюдал, как Франсиско читает, вернее, пожирает взглядом записку. Как я завидовал ему в эти благословенные моменты! Должно быть, слова записки ему приятны, как горько мне это зрелище.
Лицо его оказалось прямо под лампой. Я видел, что такого мужчина может любить женщина, к нему может ревновать другой мужчина. Неудивительно, что он завоевал сердце дочери дона Эусебио!
Он недолго знакомился с содержанием записки. Конечно, она принесла ему радость. Я видел его сияющее лицо. Если бы мог увидеть свое, то стал бы свидетелем печального контраста!
Но вот он кончил чтение. Сложил записку – бережно, как будто собирался сохранить ее надолго. Она исчезла под плащом; плащ запахнут плотнее; последний взгляд на место, где он получил послание, принесшее радость; повернувшись, он с улыбкой ушел.
Я последовал за ним.
Не могу сказать, почему я так поступил. Первые шаги я сделал совершенно машинально – без мотивов, не задумываясь.
Возможно, это был инстинкт или то странное чувство очарования, которое притягивает жертву к той самой опасности, которой ей следует избегать.
Благоразумие и опыт, если бы я к ним обратился, сказали бы мне:
«Уходи другим путем. Уходи и забудь ее! Его тоже – забудь все случившееся. Еще не поздно. Ты еще только на краю Сциллы страсти. И можешь еще избежать ее. Уходи и спасайся от Харибды!»
Благоразумие и опыт – что они перед такой красотой? Какую силу имеют они против очарования мексиканской девушки?
Даже злость, которую я испытывал, не могла перевесить чашу весов в их пользу. Мне хотелось узнать как можно больше; и, может быть, именно это заставило меня пойти следом за Франсиско.
Вскоре в моем сознании сформировался и план – нечто вроде ужасного мотива, оправдывающего мои действия. Мне хотелось больше узнать о человеке, опередившем меня.
Он выглядит джентльменом, осанка подлинного милитарио (военного); я и раньше часто встречал таких в земле Анахуака, хотя до сих пор они были моими противниками.
Ничего подчеркнуто военного в его одежде не было.
Он шел по улице под лампами, а я наблюдал за ним, за его походкой, за стилем и характером. Пара темно-серых брюк без шевронов; плащ; глазированная шляпа – так одеваются обычные комерсиантес (торговцы) города. Мне казалось, что одежда у него слегка потрепанная – это свидетельство долгого употребления. Однако материал дорогой. Плащ из лучшей ткани испанского производства; на шляпе вышитая золотом лента; когда-то она, должно быть, ярко блестела.
Все эти наблюдения я делал не зря. Я извлек из них несколько заключений. И одно самое очевидное: мой соперник совсем не богат, напротив – он беден, у него совсем нет денег.
Это заключение подтвердилось, когда я увидел, что он остановился перед входом в скромный одноэтажный дом на столь же скромной улице; он уверенно и привычно открыл дверь и вошел.
Вывод совершенно однозначный: он не принадлежит к «рикос» города. Это объясняет и тайную передачу записки, и осторожность поведения той, что эту записку написала.
Эта мысль не только не утешила меня; напротив – усилила мою горечь. Мне было бы легче, если бы моего соперника окружали великолепие и роскошь. Любовь, не привлекаемая богатством, должна быть действительно искренней, ее не уничтожишь. Невозможно заменить возлюбленного, которого любят ради него самого. Никакой надежды у меня не оставалось.
Случай дал мне доступ к романтической истории. Мерседес Вилла-Сеньор, дочь одного из богатейших горожан, живущая в одном из лучших домов, тайно переписывается с мужчиной в потрепанном плаще, который живет в одной из самых бедных хижин города Ангелов!
Это открытие меня не очень удивило. Я знал, что в Мексике такое случается. Но знание нисколько не смягчило моего раздражения.