Этрусская ваза
Огюста Сен-Кле не любили в том, что мы называем светом; по принципиальным причинам, он не стремился наслаждаться общением с людьми, которые ему не нравились. Он искал одних и бежал от других12.
Кроме того, он был рассеян и празден. Однажды вечером, когда он вышел из итальянского театра, маркиза А*** спросила его, как пела мадемуазель Зонтаг13. «Да, мадам», – ответил Сен-Кле, приятно улыбаясь и думая совсем о другом. Мы не могли бы объяснить этот забавный ответ робостью; так он говорил с великим князем, со значительным лицом и с самой модной дамой, с большим апломбом, как будто он был им равным. Маркиза решила, что Сен-Кле – чудо дерзости и самодовольства.
Мадам Б*** пригласила его на обед в понедельник. Она говорила с ним, и, выйдя от нее, он объявил, что никогда не встречал женщины приятнее. В течение месяца мадам Б*** набиралась сведений у других и разбазаривала их в один вечер у себя. Сен-Кле увиделся с ней в четверг той же недели. В этот раз он немного скучал. Другой визит заставил его подумать больше не задерживаться в ее салоне. Мадам Б. заключила, что Сен-Кле – молодой человек без манер и самого ужасного воспитания.
Он был нежен и добр сердцем, но находился в том возрасте, когда слишком легко впитываются впечатления, которые длятся потом всю жизнь; слишком эмоциональной была его чувствительность, и он привлекал из-за нее насмешки своих товарищей. Он был горд, честолюбив, похож на нежного ребенка.
Таким образом, он пытался скрывать все, на что он смотрел как на неблагородную слабость. Он ждал своей цели; но победа стоила ему дорого. Он мог таить другие, слишком нежные эмоции своей души, но, затворившись в себе самом, становился в сто раз более жестоким. В свете он имел печальную репутацию бесчувственного и беззаботного человека, а в одиночестве его беспокойное воображение создавало мучения самые ужасные, которыми он не имел желания гордиться и никому о них не рассказывал.
Правда, что ему было трудно найти друга! «Трудно! Но возможно ли? Могут ли два человека не иметь секретов друг от друга?» Сен-Кле вряд ли верил в дружбу, и это отмечалось окружающими. Он вел себя холодно и закрыто с молодыми людьми из общества. Никогда он не выведывал их тайн; но все его мысли и большая часть его действий были для них тайной.
Французы любят говорить о них самих; таким же был и Сен-Кле, и, несмотря на это, он хорошо хранил тайны. Его друзья (это слово ничего не означает, кроме того, что они виделись два раза в неделю), жаловались на то, что он не доверял им; на самом деле, те, кого мы делаем частью нашей тайны, обычно обижаются, что не становятся частью нашей. Мы полагаем, что должны иметь взаимность в неблагоразумии.
– Он застегнут до подбородка, – сказал однажды прекрасный командир эскадрона Альфонс де Темин. – Я никогда не мог иметь большого доверия к этому дьяволу де Сен-Кле.
– Я его считаю немного иезуитом14, – вторил ему Жуль Ламбер, – кое-кто меня осудит за эти слова, но я встретил его два раза, выходя из Сен-Суплис15. Никто не знает, о чем он думает. Что касается меня, я никогда не мог быть бы откровенен с ним.
Они расстались. Альфонс встретил Сен-Кле на Итальянском бульваре, идущим с опущенной головой и никого не видящим. Альфонс остановился, протянул ему руку, и, перед тем как они пришли на улицу Мира, рассказал Сен-Кле всю историю любви к мадам ***, чей муж – ревнивец и негодяй.
Этим самым вечером Жуль Ламбер потерял свои деньги в карточной игре экарте16. Он пошел танцевать. Танцуя, Жюль заметил, что толкнул человека, который также потерял все свои деньги и был в отвратительном настроении. Они сказали друг другу несколько резких слов, и последовал вызов. Жюль просил Сен-Кле быть его секундантом, по этому случаю занял у Сен-Кле деньги, которые все время забывал ему вернуть.
Кроме всего, Сен-Кле был человеком, большей частью живущим легко. Его недостатки не вредили никому, кроме него самого. Он был благороден, незамедлительно дружелюбен, редко скучал. Он много путешествовал, много читал, но рассказывал о своих путешествиях и о чтении, только когда это требовалось. Кроме того, он был огромен ростом, хорошо сложен, его лицо было благородно и одухотворенно, почти всегда слишком серьезно, но улыбка исполнена пленительной грации.
Я забыл упомянуть о важной особенности: Сен-Кле был внимателен ко всем женщинам и ценил беседу с ними больше, чем мужскую.
Был ли он влюблен? Трудно было это решить. Просто если этот холодный внешне человек любил, красота графини Матильды де Корси должна была бы быть объектом его предпочтения. Эта юная вдова, у которой постоянно видели его. Чтобы заключить об их близости, имелось следующее представление: сначала почти церемонная вежливость обращения Сен-Кле с графиней, и наоборот, никакой аффектации при упоминании о ней в свете, или, если необходимо было говорить о ней, он никогда не ее не хвалил; потом, перед тем как Сен-Кле ей представили, он страстно любил музыку, а графиня имела вкус к живописи. С того момента как они увиделись, их вкусы изменились. Наконец, в прошлом году графиня была на водах. Сен-Кле уехал через шесть дней после нее.
Мой долг историка обязывает меня осветить июльскую ночь, несколько моментов перед восходом солнца, открытые ворота парка в деревенском имении, в которые вышел человек со всеми предосторожностями вора, который выглядел удивленным. Этот деревенский дом принадлежал мадам де Корси, а этот человек был Сен-Кле. Женщина в плаще сопровождала его до ворот; она стояла с непокрытой головой, чтобы долго видеть его, пока он спускался по тропинке, которая нисходила вдоль стены парка. Сен-Кле остановился, кинул вокруг себя быстрый взгляд, и рука сделала прощальный знак женщине. Ясная ночь позволяла разглядеть ее бледную фигуру, теперь неподвижно застывшую на том самом месте. Он сделал несколько шагов, приблизился к ней и нежно взял ее за руки. Он хотел попросить разрешения вернуться, хотел сказать ей еще сотни вещей. Их беседа продолжалась в течение десяти минут, когда послышался голос крестьянина, который вышел для работы в поле. Был дан последний поцелуй, надо было возвращаться, ворота закрылись, Сен-Кле прыгнул и оказался на краю тропинки.
Он следовал по дороге, которая была ему хорошо известна, так что он прыгнул почти с радостью и побежал, ударяя кусты своей тростью; потом остановил себя и пошел медленно, посмотрев на небо, которое розовело на востоке. Короче говоря, на первый взгляд, мы можем сказать, это был счастливый безумец, сломавший свою клетку. После получаса ходьбы он был у двери маленького уединенного домика, который сдается на сезон. У него был ключ, он вошел, потом кинулся на большую кушетку, и взгляд его остановился; его рот вился в нежной улыбке; он подумал, что собирается встать пораньше. Его воображение ничего не рисовало ему, кроме радостных мыслей: «Как я счастлив! – говорил он себе каждое мгновение. – Наконец я встретил сердце, которое понимает мое! Да, это мой идеал, который я нашел… У меня есть теперь и друг, и любовница… Какой характер! …какая страстная душа! Нет, она никогда никого не любила до меня». Как скоро тщеславие всегда скользит в светских делах: «Это самая прекрасная женщина Парижа!» – подумал он. И его воображение мгновенно нарисовало ему все ее прелести. «Она выбрала меня между всеми. Она имела поклонников из высшего общества. Этот полковник-гусар так интересен, так смел и не слишком толст; и молодой автор, который делает эти прекрасные акварели и отлично играет словами, этот русский Ловелас, который видел Балканы и который служил при Дибиче17; главным образом, Камилл Т., для которого обычный дух прекрасных манер – хороший удар саблей в лоб, – она от всех отвернулась. И я! Еще раз повторю этот рефрен:
– Как я счастлив! Как я счастлив!» – и он поднялся, открыл окно, словно не мог дышать, потом он прошелся, затем вернулся к кушетке.
Радостный возлюбленный так же скучен, как несчастный любовник. Один из моих друзей, который находился и в том, и в другом положении, не мог найти другого средства заставить меня слушать иначе, чем за отличным завтраком, в течение которого он мог свободно говорить о своей любви; дойдя до кофе, нужно было абсолютно переменить тему разговора.
Поскольку я больше не могу кормить завтраками всех моих читателей, к их удовольствию, я им сообщу любовные мысли Сен-Кле. Притом мы не можем все время витать в облаках. Сен-Кле устал, зевнул, вытянул руки и увидел, что наступил день; наконец, он захотел уснуть. Когда проснулся, он посмотрел на часы: оставалось мало времени, чтобы переодеться и бежать в Париж, где его пригласили позавтракать с несколькими знакомыми молодыми людьми.
Мы пришли откупорить одну-другую бутылку шампанского; я оставлю читателю определить их число. Довольно знать, что мы пришли в тот момент, который наступает довольно быстро за завтраком молодых людей, когда все хотят говорить разом и прекрасные головы начинают с проектов, а заканчивают проклятиями.
– Я хотел бы, – сказал Альфонс де Темин, который никогда не упускал случая поговорить об англичанах, – я хотел бы в Париже, как и в Лондоне, произносить всякий тост в честь своей возлюбленной. В этом случае мы бы точно знали, по кому вздыхает наш друг Сен-Кле. Говоря так, Альфонс де Темин наполнил свой бокал и бокалы своих друзей.
Сен-Кле, немного смущенный, приготовился отвечать, но Жуль Ламбер его предупредил:
– Я очень одобряю такое употребление, – сказал он, – и я это принимаю, – и, подняв бокал, добавил: – за всех модисток Парижа! Я исключаю только тех, кому за тридцать, слепых, хромых и так далее…
Конец ознакомительного фрагмента.