Балтийцы (сборник). Александр Зернин. Балтийцы (Л. И. Павлов, 2013)

Миноносец «Послушный» стоит у бонов Свеаборгского порта. Белые струйки пара вырываются из его труб, мешаясь с черными клубами дыма. Он готов к походу. Ему назначено срочно доставить из Гельсингфорса в Ревель командира линейного корабля «Андрей Первозванный», который немедленно после того должен был выйти в море.

Дует шквалистый ветер и гудит в снастях. Низко нависшие штормовые облака мчатся над головой, почти задевая мачты. В море очень свежо, но в гавани почти тихо. Лишь торопливая рябь дрожит на поверхности воды. Под напором ветра миноносец водит носом из стороны в сторону, слегка налегая на соседей. Скрипят сходни. Командир посматривает на небо и молчит. Вахтенный начальник на мостике приготовляет карты. Боцман с командой заваливает на палубу шлюпки и крепит их по штормовому. У сходен сидят два судовых пса: рыжий пойнтер Джек и дворняга Жучка. Дрожа от сырости, они тоскливо позевывают в предчувствии близкой передряги.

– Вашсокродь! командир «Андрея Первозванного» подходит к трапу, – доложил командиру миноносца вахтенный унтер-офицер.

– Убери собак, – ответил командир, идя навстречу. Вахтенный оттаскивает собак в сторону и передает вестовому, который гонит их на бак.

– Вались в носовой кубрик, подсердешные, – ласково говорит им боцман. – Выпадешь за борт, не поймаем. Ишь какова погода.

Вахтенный свистит трелью. Команда становится смирно. На миноносец входит командир «Андрея» и вместе с командиром миноносца молча поглядывает на небо. Затем гость спускается в кают-кампанию, а командир миноносца идет на мостик.

Отданы швартовы. Забурлив винтами, «Послушный» легко выскакивает на середину бухты и, отбрасывая в стороны пенящиеся струи, движется к проливу Густав-Сверн. Свежий ветер бросает ему навстречу соленую водяную пыль, сметая ее с мелких беспокойных волн, разбежавшихся по рейду.

По обеим сторонам пролива подымаются высокие берега, увенчанные старинными фортификационными постройками. За ними видны крепостной собор и квадратные здания казарм. В глубине пролива на минуту наступает тишина. Не слышно ветра, и мимолетное чувство зависти к спокойно гуляющим на берегу солдатам стыдливо мелькает в сознании. Но задумываться некогда. «Послушный» делает последний поворот, и перед ним во всей своей широте раскрывается бушующее море. Он сразу падает носом точно в яму, и гребень волны обрушивается ему на бак. Клочья пены летят на мостик.

– Лишние вниз! – приказывает командир.

Палуба пустеет. Только из полуоткрытого машинного люка видна голова инженер-механика Миши Порывкина, скептическим взором оценивающего состояние моря.

Миноносец вдруг боком наискось поднялся на волну и в следующую минуту повалился на противоположный борт, зачертив палубой по воде. Волна хлынула в машинный люк. Голова инженер-механика исчезла, и крышка плотно захлопнулась над ней.

Вахтенный начальник, мичман, крепко вцепившись в поручни на мостике, старался бестрепетно смотреть вперед и все оглядывался на командира, пример которого должен был служить ему руководством.

Командир, незадолго перед тем прибывший из академии, казался мичману салонным моряком, теоретиком. В нем не было решительно ничего, напоминающего морского волка. Штормовой переход был своего рода экзаменом для нового командира. Вахтенный начальник с любопытством, украдкой, взглядывал на него. Из машинного люка на него же повернута была голова инженер-механика Миши. Рулевой старшина и боцман с тем же любопытством поглядывали на него через иллюминатор носового кубрика.

Командир стоял посредине мостика, крепко ухватившись за тумбу машинного телеграфа. Рядом с ним рулевой сердито вертел штурвал, с трудом удерживая миноносец на данном курсе. Волна сбивала миноносец. Он шел зигзагами, рыская в стороны и поминутно зарываясь носом в воду по самую носовую пушку, которая, бороздя поверхность волн, взметала снопы брызг и пены, летевшие на мостик и мешавшие смотреть вперед.

От холодного ветра, завывавшего в снастях, стыли руки и лицо. От размахов качки, казалось, все небо стремительно перемещалось из стороны в сторону. Растянутый бег волн, мутно-зеленых, покрытых пеною, как сетью, утомлял зрение и отуплял слух. Как во сне, донеслись до мичмана слова командира:

– Ищите Эранс-Грунд. Надо исправить курс. Нас сильно сдрейфовало.

Командир был бледен и озабочен. Он приложил к глазам бинокль, но сейчас же соленые брызги растеклись по стеклам, и командир опустил руку.

Вахтенный начальник, напрягая зрение, обвел глазами горизонт. Справа от курса над гребнями волн видны были две тоненькие мачты, увенчанные красными плетеными шарами. Это был плавучий маяк Эранс-Грунд. Мичман указал на него командиру.

– Держи на плавучку, – приказал командир рулевому. Рулевой с облегчением поднял глаза от компаса, взволнованного качкой, и вцепился взором в плавучий маяк, силуэт которого стал медленно расти. Около него был виден белый контур пассажирского парохода, делавшего очередной рейс из Гельсингфорса в Ревель. Видно было, как он с трудом боролся против волны и почти не сдвигался с места.

Мичман опять заметил голову инженер-механика, выглядывавшего через машинный люк. С трудом спустившись по трапу и цепляясь за штормовой леер, натянутый вдоль палубы, он подошел к машинному люку. Из люка слышался приятный, чмокающий стук машины. Работа ее была не ровна. Винты ежеминутно выскакивали на воздух, и тогда машина давала перебои. Машинный унтер-офицер и его подручный, утирая лица паклей, стояли на клапанах, по мере возможности прикрывая их во время перебоев. Мичман стал около люка. Его обдало теплым дыханием разогревшегося смазочного масла.

– Как у вас? – спросил он механика.

– Да что тут. Три четверти вахты лежит вповалку и травит. Ферапонтов стонет, что у него сию минуту кишки пойдут горлом. Хоть бы молчал, подлец. Свиридов и Поляков молодцы – одни за всех. Только так долго не выдержать. Сколько ходу до Ревельского рейда?

– От Эранс-Грунда останется сорок миль.

– При такой волне больше двенадцати узлов дать нельзя. Значит, еще три с половиной часа пути. Можем скиснуть, а тогда выбросит на камни и конец всему. Как командир?

– Ничего. Молчит.

– Не для академиков такая погода. Смотрите, пассажирский пароход ворочает обратно.

От плавучего маяка, который был уже недалеко, надо было менять курс и идти к волне лагом, то есть принимая раскаты волн прямо в борт. Плавучий маяк, небольшое судно с мачтами, на которых ночью зажигались красные огни, а днем были красные шары, – стояло на якоре у места поворота. Оно почти опрокидывалось на волне, то валясь с одного борта на другой, то вздымаясь носом и уходя в воду кормой. Мачты его чертили в воздухе огромные круги. Все было задраено на нем. Волны свободно перекатывались через борт. Команда маяка заперлась внизу. Наверху нельзя было держаться без опасности для жизни.

– Вот житье каторжное, – кивнул инженер-механик на маяк.

Пассажирский пароход, тяжело переваливаясь на волне, повернул на обратный курс. Видно было, как у него на мостике кто-то безнадежно махал руками, указывая на море.

«Послушный», обогнув маяк, стал ворочать на новый курс. Корма круто подалась в сторону и огромная волна сейчас же перекатилась через палубу, залив мичмана по колено. Инженер-механик захлопнул свою крышку. Полминуты спустя миноносец повалился на правый борт навстречу новой гряде волн, и вахтенный начальник с ужасом заметил, как на размахе дугой изогнулись мачты. И когда в следующее мгновенье миноносец повалило влево, с треском сломалась стеньга и, запутавшись в снастях, упала клотиком на ют. Антенна беспроволочного телеграфа легла на трубы и, перегорев сейчас же, раскинулась по палубе, путаясь под ногами.

Инженер-механик выглянул из люка.

– Доложите командиру, что так держаться мы не можем, – сказал он.

В душу мичмана закралось сомнение. Волны свободно вливались на палубу и подбивали шлюпки. Крепко цепляясь за леер, мичман двинулся на мостик.

Его поразило бледное лицо командира. Рулевой едва держался на ногах, не скрывая приступов морской болезни. Стол с картами был залит водой, проникшей внутрь под стеклянную крышку. Над головой скрипела стеньга фок-мачты, угрожая переломиться и упасть на мостик. Вахтенный начальник с тревогой посмотрел наверх.

– Мне кажется, что при такой погоде нам не удастся пересечь море, – робко проговорил он, отирая соленую пену, залепившую ему глаза.

Командир помолчал секунду. Потом ответил, едва разжав зубы.

– Слушайте, мой дорогой. Когда волею Петра Великого у России появился флот, он сразу принял в свою душу лучшие традиции прочих флотов мира и с тех пор никогда и ни в чем не отступил от них. Мы должны помнить бесстрашие и настойчивость Нельсона, Сюффрена и других. Но у нас есть и свои великие имена. Ушаков, Нахимов, Макаров, Николай Оттович Эссен. Каждый из нас в трудные минуты должен спрашивать себя, как поступил бы в данном случае, скажем, адмирал Макаров? Думаете ли вы, что он повернул бы теперь назад?

Миноносец стремительно лег на бок. Реи, казалось, вот-вот коснутся гребней волн. У вахтенного начальника захватило дух. Корпус миноносца дрожал от перебоев. Но командир продолжал:

– Пассажирский пароход повернул обратно. Но мы и он не одно и то же. Военный корабль – все равно, что часовой на посту. От возложенного на него долга его освободить может только смерть. А потому мы должны или дойти, или погибнуть. Вспомните «Русалку».

И мичман вспомнил памятник на Екатеринентальском пляже и на нем надпись – «Россияне не забывают своих героев-мучеников».

– Велите боцману со свободной командой принайтовить сломанную стеньгу, а если это невозможно, то столкнуть ее за борт.

Мичман передал приказание.

Размахи качки стали еще сильнее. Берега скрылись из виду. Вокруг – разбушевавшееся море, покрытое белыми гребнями, и стремительный бег волн. Миноносец, переваливаясь с одного борта на другой и зарываясь носом в воду, медленно двигался вперед. Вахтенный начальник, вцепившись в поручни, стоял рядом с командиром, мокрый с головы до ног. Поздно было надевать дождевое платье, так как не было возможности переодеться, и он стоял на месте, сгибая поочередно правое и левое колено навстречу качке. Мостик то уходил из-под его ног, падая куда-то вниз, и мичман чувствовал, что его тело как бы лишалось веса, – то вдруг, нажимая снизу, взмывал вверх, – и мичман едва удерживал на ногах утроенную тяжесть своего тела.

Большая волна водопадом обрушилась на полубак и сорвала крепко принайтовленную вьюшку с перлинем. Вьюшка, обломав поручни вокруг носовой пушки, свалилась за борт и стала разматываться на волне вдоль борта. Размотавшийся перлинь угрожал попасть в винты. Командир изменил курс и приказал подобрать вьюшку.

Мичман спустился на орудийную площадку, наблюдая за работой боцмана и комендоров. Немыслимо казалось что-либо сделать. Палуба уходила из-под ног, волны обрушивались на площадку. Однако боцману удалось часть перлиня вытянуть на бак, остальное прихватить по борту к стойкам и шлюпбалкам.

– Молодцы! – тихо крикнул командир, едва двигая губами. Окоченевший, бледный, он стоял, не отрываясь от тумбы.

Когда миноносец лег на прежний курс, волна ударила под мостик и, продавив дверь под полубаком, залила носовой кубрик и смыла вахтенного начальника с орудийной площадки под полубак. Зацепившись за сломанную стойку рукавом, он повис над дверью, тщетно нащупывая ногами ступеньки трапа. «Господи, какой стыд», – подумал он. Его сейчас же сняли. Оторванный рукав остался болтаться на обломке стойки.

Застигнутые в своем помещении волной матросы стали выскакивать наверх и со сконфуженными лицами озирались по сторонам.

– Держись, держись, молодцы! – слабо крикнул со своего места командир.

Мичман заглянул в носовой кубрик. Люди вышли оттуда. В углу, на рундуке, растопырив ноги, стоял Джек. Жучка вплавь перебиралась к нему с другого борта. Трюмный старшина проворно спустил воду в таранное отделение и привел в действие водоотливную донку.

– Владимир Николаевич, – позвал мичмана командир, – обойдите помещения и навестите гостя.

Вахтенный начальник еще раз заглянул в кубрик и стал пробираться на корму. Инженер-механик выглянул из люка.

– Ну что? – спросил он.

– Командир не повернет, – лаконически ответил мичман. Срываясь ногами со ступенек, он пустился вниз и заглянул в кают-компанию. Против входной двери был книжный шкаф. Книги и бумаги, сложенные в нем, выбили на качке фанерную дверцу и рассыпались по полу. Через разбитый при падении стеньги световой люк, в кают-компанию заплескивала вода. Мичман хотел было собрать размокшие книги, но не мог ничего сделать, так как обеими руками должен был держаться за стенки, чтобы не упасть.

Командир «Андрея Первозванного» лежал на диване, зацепившись одной ногой за шкаф и держась рукой за медный козырек под иллюминатором над его головой. При всем этом он казался спящим. Лицо было спокойно. Глаза закрыты.

Стол с оторванными ножками лежал опрокинутым вверх дном. Иллюминаторы поминутно уходили в воду, и кают-компания погружалась во тьму.

Вахтенный начальник повернул обратно. В уборной что-то страшно сопело. Под трапом он увидел распростертого среди осколков посуды вестового, стонавшего от мучительной икоты.

Чувствуя, что оставаться внизу дольше невозможно, мичман поспешил наверх. Он дошел до кормового помещения и заглянул в него. Сюда волны почти не попадали, и вся свободная от вахты команда собралась здесь, растянувшись вповалку на полу и на нарах. Кислый запах рвоты ударил мичману в лицо. Он повернулся и пошел на мостик.

– Все… в порядке… – доложил он.

– Течи нет?

– Течи нет, но почти всюду попадают волны.

– Ничего. Работают донки.

Командир замолчал. Мичман крепко обнял стойку дальномера и замер на своем месте. Миноносец по-прежнему валяло с боку на бок, но мичман ничего уже не чувствовал, ни о чем не думал, ничего не говорил. Под мостиком от качки разошлись фланцы вспомогательной паровой трубы. Стал сочиться пар. Как сквозь сон, слышал мичман стук зубила и ворчанье подвахтенного машиниста. Он изредка взглядывал на командира, и ему до слез радостно было, что вот бледный командир прочно стоит на своем месте, никуда не уйдет и никогда не отступит. И он понял, что теперь он сам никогда в жизни не сможет поступить иначе, что он сразу стал старше и сильнее.

– Вашсокродь! Вульфский знак слева по носу, – доложил сигнальщик.

– Смотри вехи по носу справа, – ответил командир.

Впереди показался берег. Но мичману было все равно. Ему казалось, что он может простоять так еще долго и что его никогда не оставят силы. Он начал искать вехи и быстро нашел их прямо по курсу. Они были повалены волной и временами пропадали за гребнями.

Миноносец переменил курс. Перед ним, как на дальней декорации, обозначились островерхие башни старого города. Белая полоска пены отметила деревянный мол гавани. На рейде, прервав сообщение с берегом, стояла бригада линейных кораблей. Миноносец поднял позывные, отдавая этим честь адмиралу.

– Идти в гавань, – ответил сигналом адмирал.

Миноносец уменьшил ход. Покрытые тиной срубы гавани то вздымались над волнами, то закрывались ими совершенно. Надо было попасть в ворота. Командир «Андрея» поднялся на мостик.

Огромные валы медленно катились мимо ворот. Перед командиром миноносца была труднейшая задача – войти в гавань на штормовой волне, не зацепив ворота. Видно было, как он колебался. Но, взяв поправку на неизбежный снос, он сразу дал полный ход. Падая носом в разверзавшиеся перед ним морские недра, миноносец, точно толчками, приближался к молу. Все стоявшие на мостике крепко впились в поручни руками. Инженер-механик по пояс высунулся из своего люка.

– Наддай, наддай! – украдкой покрикивал он в машину.

Миноносец поднялся носом почти над срезом стенки и влетел в ворота. Под ударами волн осталась корма. Ее бросило под ветер. Нос оказался перед крайней сваей.

– Отводи! – нервно бросил командир рулевому.

Нос слегка коснулся сваи, острие форштевня сейчас же загнулось вправо.

– Какой позор, – с волнением промолвил командир.

– Нет, нет, – быстро возразил командир «Андрея». – Поход выполнен образцово, я сочту долгом доложить об этом адмиралу. Форштевень вам выправят в полдня.

В гавани почти не было волны. Лишь ветер гудел в снастях и снопы брызг и пены летели через мол.

«Послушный» отдал якорь посреди гавани и подошел кормой к стенке. Подали сходни. Командира «Андрея» ждал баркас под парусами. Крепко пожав руку командиру миноносца, он сошел на стенку.

Команде было дано время обедать.

Вечерело. Мичман поднялся на мол и долго не мог оторвать взора от разбушевавшегося моря. Лишь когда совсем стемнело, он вернулся на миноносец. Проходя мимо кормового люка, заглянул вниз. В кубрике все было уже прибрано. Мокрое платье вынесено наверх. Утомленная походом команда спала. В глубине кубрика, на переборке, темной позолотой поблескивал образ Николая Чудотворца. Слабое мерцание лампады озаряло его строгий лик и благословляющую руку.

Неделю спустя после прибытия Миртова на миноносец ранним утром, когда завороженная природа в сладкой истоме пробуждалась и заря багряным золотом блистала на востоке, – флот снялся с якорей и корабли длинными четкими колоннами потянулись с рейда в море.

Мичман Миртов вышел наверх, неся футляр с картами под мышкой. Ему казалось, что все должно быть еще в глубоком оцепенении сна, что это лишь на его долю пришлось томительное раннее вставанье, когда каждый атом его тела жаждал сонной неги и покоя.

Но, поднявшись на верхний мостик миноносца, он увидел в движении весь рейд. Линейные корабли во главе с «Рюриком» уже вытянулись в кильватерную колонну. На мостике флагманского корабля весь штаб и сам адмирал, зорко наблюдающий съемку с якорей.

Покрытые комьями мокрой глины и залепленные илом якоря медленно подползали к своим клюзам, которые, как ноздри чудовищного зверя, зияли в носах кораблей. Струя воды, метко направленная из пипки, смывала ил и глину, и якоря очищенными втягивались в свою ноздрю.

На всех реях «Рюрика» поднялись сигналы.

– Шестому дивизиону миноносцев вступить в кильватер отряду заградителей, – доложил сигнальный старшина содержание сигнала.

Начальник дивизиона добродушно посматривал на свои миноносцы, видя, что с их стороны не будет задержки.

– Федор Иванович, – ласково картавя, обратился он к командиру, – ложитесь в кильватер «Енисею».

– Уже в кильватере, – ответил тот.

– Ну вот и хорошо. Я знаю, у нас все идет само собой, как заведенные часы, – благодушно продолжал начальник дивизиона, сознавая свою совершенную ненужность. Герой Японской войны, контуженный и обожженный взрывом, потерявший зрение на один глаз, он был всецело в зависимости от своих командиров, которые видели в нем не начальника, а кроткого, немешающего пассажира. Тем не менее дивизион отлично выполнял учебный план и получал призы, а начальник дивизиона – награды, поражавшие его неожиданностью. Он знал, что ровно ничем их не заслужил, но всему личному составу дивизиона доставляло огромное наслаждение уверять его в противном.

– Что это от вас, Владимир Николаевич, так хорошо пахнет? – шутливо спросил он Миртова.

– Вчера на вечере в Морском собрании одна дама подарила мне свой носовой платок.

– Сигнальщики! С «Енисея» семафорят! – крикнул командир.

Те уже видели это, но замешкались, высвобождая семафорные флажки, застрявшие между поручнями и обвесом. Секунду спустя они уже принимали семафор.

– Что же это вы, сигнальщики, сами не смотрите, – безгневно напустился на них начальник дивизиона, мешая им читать семафор.

– Николай Федорович, – деликатно отвлек его командир и стал показывать на карте схему предстоящих боевых эволюций, как бы спрашивая некоторых его указаний.

На мостик поднялся флаг-офицер и окончательно затмил начальника дивизиона.

– «Подвижный» подтянулся наконец, – энергично заговорил он. – У него заело с якорным канатом. Теперь все в порядке.

– Ну вот и отлично, – обрадовался начальник дивизиона. – А я и не знал.

– Я запрашивал по линии с кормового мостика.

– Прекрасно. А как наш ревнитель военно-морских знаний?

– Спит.

– Ха-ха-ха, – неторопливо посмеялся начальник дивизиона. – Известное дело, в четыре часа утра крепко спится. Как вы их распределили?

– По одному на каждый миноносец. У нас слушатель академии генерального штаба, болгарский капитан.

– Ну и пусть себе спит, – продолжал посмеиваться начальник дивизиона.

Отряд заградителей и миноносцы, назначенные вместе с ним изображать неприятеля, понемногу обогнали линейный флот и склонились к весту.

Благодатная тишина царствовала над морем. Берега заволакивались голубой дымкой и скрывались в отдалении. Мелкие волны тихо плескались по бортам.

Миноносцы шли за концевым заградителем, купаясь в широкой струе, пенистой дорогой стлавшейся за ним. Это был старый корабль со множеством надстроек, непозволительных для современного боя, и выступов, замедлявших ход. Но он был красив своими стройными, ненужными больше мачтами и тяжелым рангоутом. От него веяло уютом старины, уносившей мысль к тем счастливым временам, когда для боя нужно было меньше техники и расчета, но больше доблести и чувства.

Начальник дивизиона и командир ушли вниз, оставив Миртова на вахте.

Скрывшись из поля зрения линейного флота, отряд повернул на ост, атакуя центральную позицию, на которой его должны были встретить действующие корабли. Как только показались линейные суда, шедшие навстречу, Миртов послал доложить командиру. Офицеры на всех миноносцах поднялись наверх записывать отдельные стадии воображаемого боя и прокладывать расстояния и направления на противника через каждую минуту. Таким образом вычерчивалась на карте полная картина боевых локсодромий, описанных обеими сторонами, имевшими задание охватить голову противника.

Боевые эволюции тянулись до полудня и были повторены дважды. После чего флот собрался вместе и тремя колоннами двинулся к Балтийскому морю для производства ночных маневров.

Тихо проплыли и исчезли с горизонта лесистые очертания островов, и широкая морская гладь раскинулась вокруг, сливаясь с небесами.

Вечером флот подошел к одному из островов Монзунда, и все множество кораблей стало на якорь в глубине хорошо обследованного стратегического рейда.

На горизонте показались тяжелые свинцовые учи. Блистали зарницы. Ночью надо было ожидать грозы.

Адмирал сигналом потребовал к себе всех командиров кораблей первого и второго ранга, а с миноносцев – начальников дивизионов.

Николай Федорович немедленно сел на вельбот и отправился на «Рюрик».

Вернувшись от адмирала, начальник дивизиона сейчас же собрал всех своих командиров. Тесная кают-компания наполнилась до отказа.

Развернув карту, начальник дивизиона объявил, что ему приказано сегодня ночью атаковать эскадру, для чего миноносцы его дивизиона должны немедленно покинуть рейд и выбрать себе стоянку в другом месте.

– Конечно, нет надобности отходить далеко. Мы станем здесь, в соседней бухте, – указал он на карте место, предложенное флаг-офицером.

– Теперь нам надо выбрать час, – неторопливо продолжал начальник дивизиона. – Это предоставлено нашему усмотрению, чтобы атака была неожиданной. В свою очередь эскадра перестроится совершенно в ином порядке и займет неизвестное нам пространство рейда. Мы должны, пользуясь темнотой, незаметно проникнуть в бухту, прорвав дозоры, и выпустить учебные мины с мнущимися зарядными отделениями – по линейным кораблям и крейсерам. С того момента, как мы будем открыты, на всех кораблях будет вестись ежеминутная запись маневра. Выпуск мин надо записывать с точностью до секунды. То же сделают и атакованные корабли, отметив секунду попадания по секундомеру, пущенному по ракете открывшего нас корабля. Это необходимо, чтобы потом разобраться, какой миноносец кого атаковал и с каким успехом. Мины подберут атакованные корабли, так как мы должны стрелять не останавливаясь, пока не пройдем всей эскадры. Так вот, в котором же часу предпочтительней, по-вашему, атаковать?

– Давайте, в полночь, – предложил один из командиров.

– Хорошо, – немедленно согласился начальник дивизиона.

– Лучше было бы немного попозже. До полуночи, наверно, все будут бодрствовать. Лучше оттянуть до того времени, когда все, не дождавшись, лягут спать и наверху останутся только вахтенные.

– Верно, лучше попозже. Ну, скажем, в два часа.

– Николай Федорович, – энергично вмешался флаг-офицер, – лучше всего вовсе не назначать часа, а атаковать в зависимости от погоды. Сегодня надо ожидать грозы. Вот мы и нагрянем одновременно с ней.

– Совершенно правильно, – одобрил начальник дивизиона. – Так и сделаем, господа. Объявляю заседание закрытым.

Командиры отбыли на свои миноносцы, после чего дивизион немедленно снялся и в густых сумерках перешел в соседнюю бухту.

Небо медленно затягивалось тучами. Погромыхивал гром. Миноносцы стояли под полными парами.

Но вот точно что-то треснуло над бухтой. Молния ослепительным зигзагом прорезала густую тьму, и сразу хлынул дождь.

Было лишь немного за полночь. Начальник дивизиона хотел оттянуть еще, но флаг-офицер побаивался, что гроза перестанет, а потому решено было идти сейчас же.

Дивизион тихо снялся и под проливным дождем вышел в море. Через полчаса он повернул и взял курс к рейду, где имел стоянку флот. На мостике собрались все офицеры и ревнитель, надевший матросское дождевое платье. Дивизион уменьшил ход, чтобы не выдавать себя искрами из труб, неизбежными на форсированном ходу.

– Ни зги не видно, – проворчал командир. – Этак можно запросто влипнуть кому-нибудь прямо в борт.

Командир, как академик, был расчетлив и любил действовать наверняка.

– Ничего, Федор Иванович, – успокаивал его начальник дивизиона. – Свернем себе нос и только всего. Командующий морскими силами только похвалит. Он обещал свое заступничество, если риск будет целесообразен.

– Конечно, – быстро подтвердил флаг-офицер. – Мы идем в атаку, а атака без риска нецелесообразна.

– Правда, Федор Иванович, – обрадовался начальник дивизиона. – Валяйте полный ход.

– Сигнальщики! Передайте по линии: «буки» (больше ход)! – крикнул флаг-офицер.

Сигнальщики бойко замигали фонарем. Миноносец запульсировал всем корпусом от большого числа оборотов.

– Ни зги не видно… – продолжал ворчать командир.

Дождь лил не переставая.

Вдруг молния ударила где-то совсем рядом и осветила дозорный контрминоносец, стоявший у входа на рейд перед самым носом у атакующего дивизиона.

– Право руля! – крикнул командир.

Все на мгновение ослепли. Но дозорный корабль заметил миноносцы, и длинная хвостатая ракета вылетела с него в небо.

– Не будь молнии, разрезали бы его пополам. Какая уж тут целесообразность, – высказывал свое неудовольствие командир.

– Больше ход! – в увлечении крикнул начальник дивизиона. – Теперь нельзя медлить.

Командир повиновался и дал резкий звонок в машину.

– О-ох напоремся на кого-нибудь. Ни зги не видно.

Увидев ракету, все корабли эскадры, как по волшебству, открыли прожекторы и направили навстречу миноносцам снопы ослепляющих лучей. Загремели орудия, стрелявшие холостыми зарядами.

– Николай Федорович, я решительно ни черта не вижу: мы летим на эскадру с закрытыми глазами, – возмущался командир.

Молнии поминутно рассекали небо, и хлестал проливной дождь, довершая впечатление первозданного хаоса.

Миртов, стоя внизу, у минных аппаратов, напрягал зрение, стараясь рассмотреть ближайшие силуэты. Наметив цель между двух смежных слепивших его прожекторов, он самолично повернул аппарат.

– Пли! – крикнул он.

Мина, всхлипнув, вылетела за борт и, оставляя за собой слегка светящийся след, устремилась в неизвестность.

Миртов замкнул секундомер и, подбежав ко второму аппарату, повторил тот же маневр.

– Мины выпущены! – доложил он, бегом подымаясь на мостик.

В этот момент дружный залп орудий с неизвестного корабля совсем рядом справа оглушил всех на мостике миноносца.

Ревнитель схватил Миртова за рукав.

– Господи! – шептал он, не скрывая своего испуга.

– Лево руля! – скомандовал командир, отводя миноносец от стрелявшего корабля.

– Ба-ах! – раздалось вдруг слева. И при вспышке орудийного выстрела стоявшие на мостике увидели, что миноносец, только что избежав столкновения с одним кораблем, мчится прямо на другой.

– «Цесаревич»! – крикнули сигнальщики.

– Право на борт! – коротко приказал командир.

Миноносец даже накренился от резкого переложения руля с одного борта на другой.

– Носовое орудие, пли! – скомандовал Миртов без особой надобности, но для усиления эффекта.

– Бах! – грохнуло орудие холостым зарядом. При вспышке выстрела все увидели, что нос миноносца откатился от «Цесаревича», но зато он сядет на него раскатившейся кормой.

– Отводи! – скомандовал командир. Но миноносец всем корпусом навалился на борт «Цесаревича» и с треском, ломая шлюпбалки, на полном ходу прочертил по всей его длине.

– Бах! – оглушительно рявкнуло прямо в уши. С «Цесаревича» вылетела огненная колбаса и, шипя, повисла на поручнях у носовой пушки миноносца. Комендоры отскочили к противоположной стороне.

– Господи! Что же это такое? – шептал ревнитель, вцепившись Миртову в плечо.

– Это отсыревший порох. Бывает с холостыми. Столкни за борт, молодцы! – крикнул командир, стараясь покрыть гул, грохот и хаос.

Выскочил боцман с обгалдером в руках. Стремительно взлетел на орудийную площадку и столкнул огненную колбасу за борт.

Миноносец выскочил на свободную воду и уменьшил ход.

– Ободрались начисто, – сказал командир, усиливаясь разглядеть поломки. – Как-то другие?

Гром и молния, орудийные выстрелы и сверкание прожекторов, точно гигантскими светящимися щупальцами водивших по небу и воде, – силы стихии и силы человеческие слились в невиданной феерии, потрясая зрение и слух.

– Я ничего подобного не видел, – взволнованно повторял ревнитель, вызывая улыбки офицеров.

– Ну, довольно «Петрушки», – сказал командир, стопоря машину. – Это у нас называется – показывать «Петрушку». Такого положения на войне не будет, ибо никакой флот не рискнет стать на якорь в неприятельских водах, без плотной завесы из истребителей и быстроходных дозорных судов. Все дело решилось бы еще до входа нашего на рейд и, вероятно, без особых световых эффектов.

– Федор Иванович, это необходимо для воспитания находчивости личного состава, – с ласковой вразумительностью протянул начальник дивизиона. – Мы немножко сгустили атмосфе-гу, но тем легче будет нам действовать в менее густой.

Через минуту прожектора потухли и стрельба прекратилась. Корабли открыли мирные якорные огни.

Сигнальщики начали принимать сигнал с флагманского корабля: «Шестому дивизиону миноносцев адмирал изъявляет свое удовольствие. Стать на якорь по диспозиции».

Закончив шлюпочные учения в Тагалахте и дневные эволюции в открытом море, эскадра тихо подходила к Гангэудду, к местам, прославленным первою победой Русского флота на Балтийском море.

В глубине рейда, по берегам бухты, за грядой розовых гранитных скал и зеленых мшистых островков раскинулся курорт. Живописные дачи просвечивали сквозь зеленое кружево молодого сосняка, хвойное дыхание которого доносилось до кораблей, еще облитых чистотой и свежестью моря.

Оба пляжа пестрели нарядной публикой. Белые летние платья и цветные зонтики яркими пятнами играли на песке. Целая стая байдарок скользила от берега навстречу кораблям, бороздя тихую гладь воды своими легкими носами и оставляя позади быстро тающий ровный след.

Эскадра шла тремя колоннами: посредине – линейные корабли и крейсера, по сторонам – эскадренные миноносцы. Вторая минная дивизия шла отдельно, проникая на рейд одновременно с эскадрой боковыми входами через шхеры.

На «Рюрике», несшем адмиральский флаг, шары, обозначавшие уменьшение хода, поднялись под ноки рея – корабли застопорили машины.

«Стать на якорь всем вдруг», – поднялся сигнал и за ним исполнительный флаг, со спуском которого все корабли одновременно должны отдать якорь.

На всех мостиках вахтенные начальники, держа перед правым глазом призму Белля, регулировали расстояние до впереди идущего корабля, дабы интервалы между ними были везде одни и те же. Теперь это было особенно важно, так как с отдачей якоря фиксировалась малейшая ошибка, неприятной тяжестью ложась на самолюбие личного состава.

Сигнальщики замерли, вперив взоры в бело-красный исполнительный флаг на адмиральском корабле. И вдруг, дернувшись всем телом, точно по ним промчался ток, вскричали:

– Исполнительный долой!

– Ат-дать я-корь! – провозгласили на всех кораблях голоса старших офицеров. Серые массы якорей соскользнули из-под полубаков и, взметнув высокие всплески, упали в воду. Оглушительный грохот якорных цепей, мчавшихся за якорями на морское дно, зарокотал далеко вокруг. И, когда смолк, старший боцман на каждом корабле, приложив руку к козырьку, с достоинством доложил на мостик:

– Отдан якорь.

Такова традиция, хотя только глухой мог не знать, что якорь отдан.

На всех кораблях отвалились выстрела, и мощные стрелы вынесли с ростер за борт паровые катера, из труб которых легкими клубами уже подымался дым. Они неторопливо стравливались на воду, сейчас же давали ход – и подходили к трапу.

Первый рейс на берег совершили артельщики и писаря: за провизией и за почтой. На адмиральском катере отправился один из флаг-офицеров сообщить дирекции курорта, что эскадра даст у них сегодня бал, на который приглашает всех обитателей курорта. Адмирал признавал право молодежи на приличное веселье; кроме того, это побуждало публику к знакомству с флотом. Команде назначено гулянье с утра следующего дня.

Перед заходом солнца все парковые аллеи сверкали белизной кителей и летних дамских туалетов. Открытую эстраду в центре пляжа занял адмиральский оркестр, уже гремевший на весь парк. Второй оркестр, струнный, расположился на хорах в танцевальном зале, через который, предводимая метрдотелем, двигалась шеренга пылесосов. На огромной веранде – бесчисленные ряды столиков, украшенных цветами. Лакеи в белых смокингах готовили парадную сервировку.

Тихий вечер. Солнце коснулось горизонта и красным огненным столбом дрожит в воде. Теплый сумрак накрывает сосновый парк. На главной аллее веселый шум и смех.

От кургауза видно, как минута молчания неспешно катится по главной аллее. Белые кителя почтительно отступают к краю: офицеры вереницами становятся во фронт, образуя стройные шеренги, между которыми подвигается скромная фигура адмирала, сопровождаемая свитой. Она двигается вперед очень медленно – адмирал каждому подает руку и каждому смотрит в глаза своим ясным взглядом. Шаг за шагом он проходит всю аллею и появляется на пляже в тот момент, когда с «Рюрика» слетает салютное облачко и гремит выстрел, сопутствующий спуску флага. Солнце исчезает под горизонтом. К адмиралу спешно подходит флаг-офицер и подает телеграмму, доставленную прямо с поста службы связи. Адмирал читает молча и задумчиво идет по пляжу.

Из курзала вырываются манящие звуки первого вальса. Начинается бал. Особый, летний бал, когда танцы чередуются с прогулками по парку и томный вальс уступает место томному шепоту под ласковый воркот дремлющего моря.

В танцевальном зале яркий свет, яркие летние платья, разгоревшиеся щеки, аромат духов. Стройный лейтенант во всем белом дирижирует вальсом с фигурами. Пот градом катится по его смуглому лицу. Танцующие, покорные бальной дисциплине, исполняют без заминки все прихоти дирижера.

Кавалеры становятся на одно колено и целуют пальчики своих дам. Разгоряченные пары выбегают на веранду. Лакеи едва поспевают бегом доставлять освежающие напитки. Около всех столиков вазы со льдом, и в них вспотевшие бутылки с искристым дорогим вином.

Моряки шутя учат своих дам пить сода-виски, но прелесть этого напитка им трудно доказать, а потому шампанское сверкает и шипит во всех бокалах. Дамам подают фрукты и мороженое.

Пока не танцуют – играет румынский оркестр на веранде. Дирижер, зажав скрипку между плечом и подбородком, сверкая черными глазами, раскачивается всем туловищем в такт сладострастным звукам захлебывающегося венского эстрадного вальса. Ему подносят бокал. Он выпивает залпом и вытирает надушенным платком вспотевшее лицо.

– Маэстро! Танго! – кричат ему.

Он улыбается, блестя белыми зубами, и музыканты играют гениальный меланхолично-страстный танец.

Звенят бокалы. Провозглашаются тосты за прекрасных дам. Перед верандой рвется фейерверк. Ракеты, бороздя воздух огненными хвостами, улетают в небо и разноцветными звездами рассыпаются над парком. Гремит опять оркестр. У барышень сладко кружится голова.

Перед Миртовым и его друзьями за столиком две барышни. Одна в золотых кудрях, завитками падающих на лоб, пунцовая от движения и от комплиментов, которые ей щедро расточаются со всех сторон. Другая – бледная, темноволосая, в гладкой прическе, с глазами, оттененными легкой синевой. У нее тонкие черты лица, в глазах скрытое пламя, а губы точно змейки. Она сдержанно отвечает на шутки и остроты. Миртов несколько раз поймал на себе ее темный взгляд. Мать ее обеспокоена предпочтением, которое заметно оказывается блондинке.

– Ты не устала, Лидочка? – спрашивает она. И, наклонившись к ней, довольно громким шепотом добавляет:

– Ведь ты, Лида, не бесприданница. Ты будешь иметь все, что пожелаешь.

– Grand rond! – громко раздается в зале. Начинается котильон. Молодежь устремляется в зал. Открывают настежь огромные окна, в которые видно море в лунной чешуе и иллюминация на пляже.

По пляжу, в сопровождении двух флаг-капитанов, тихо идет адмирал. К нему опять быстро подходит дежурный флаг-офицер и подает телеграмму. Адмирал опять читает молча и идет на пристань. Там, ярко сверкая рубиновым и изумрудным отличительными огнями, его ждет адмиральский катер.

В дверях зала – сербский капитан, ревнитель военно-морских знаний.

– Как вам нравится у нас? – спрашивает его Миртов.

– Знаете что? – отвечает тот. – Мне тридцать восемь лет, но я только вчера – в море и сегодня – здесь увидал, что еще и не начинал жить.

Миртов двинулся было, чтобы пригласить на котильон бледную Лиду, но в этот момент подошел флаг-офицер.

– Слышали новость? – обратился он к стоявшим у входа. – Убит эрцгерцог Франц-Фердинанд.

– Ну и слава Богу. Одним из главных врагов России меньше. Теперь можно вздохнуть спокойно, – сказал кто-то.

– А может быть, и совсем наоборот, – возразили другие.

– Кто убил? – упавшим голосом спросил сербский капитан.

На «Рюрике» в адмиральском кабинете собрались флагманы и чины штаба. Все сосредоточенны и молчаливы. Перед адмиралом на столе мобилизационный часовик. Адмирал говорит тихо, но каждое его слово, как молот, падает на сердце слушающих его людей.

– Мы не политики, но наш долг быть готовыми ко всему.

– Флот всегда мобилизован, – вставляет свое слово начальник штаба.

Адмирал сосредоточенно молчит и смотрит на развернутую перед ним карту, испещренную мобилизационными курсами и секретными фарватерами. Потом опять говорит тихо, отчеканивая каждое слово.

– Под предлогом маневров линейный флот и миноносцы теперь же перейдут на Свеаборгский рейд. Заградители, крейсера и прочие суда под тем же предлогом немедленно перейдут в мобилизационные базы, и, таким образом, возможный сигнал о мобилизации застанет всех уже на должном месте и дальнейшее выполнение мобилизационного плана получит весьма важное ускорение. Я назначаю поход на завтра в пять часов утра. Сделайте соответствующий сигнал.

Чины штаба в молчании расходятся по каютам. Флагманы отбывают на свои отряды.

На мачтах «Рюрика» начинает мелькать клотиковый огонь – флагманские сигнальщики дают сигнал о походе…

На внешнем и внутреннем Свеаборгском рейде весь русский флот.

Съезд на берег запрещен. Офицеры и команда в полном составе на кораблях. Все ждут таинственно краткого радио, которое решит судьбу России.

«Дым, дым, дым», – мобилизация.

«Огонь, огонь, огонь» – война.

Мелкие суда, не имеющие радио, смотрят на грот-мачту «Рюрика»: в момент объявления мобилизации адмиральский флаг будет заменен особым флагом командующего флотом. В мирное время этого звания, так же как на суше звания командующего армией, не существует.

Синяя рябь играет между серых стальных громад. Ветер холодный, предосенний. По небу быстро плывут разорванные облака.

Ранним утром заградители, тучные, как библейские быки, ушли куда-то. Но сигнала о мобилизации все нет.

На юте броненосного крейсера «Рюрик» – маленькая, крепкая фигура адмирала. Живой и ясный взор его быстро скользит по кораблям. Нет «Андрея Первозванного», потерпевшего небольшую аварию несколько дней тому назад. Он в Кронштадте. Будет готов через неделю. Но он нужен сегодня, сию минуту, для дела, ради которого существует флот, ради которого жил, работал и учился его личный состав.

Адмирал Эссен, бесстрашный воин, рыцарь и герой Артура, мудрый флотоводец, которому Россия обязана возрождением своего флота, мерно ходит по юту «Рюрика», опустив по швам руки, чуждый манерности и позы.

В батарейной палубе начинается богослужение. Адмирал присутствует на нем, погруженный в свои думы. Под конец службы к нему тихонько подходит флаг-капитан с синим листком в руках. На листке – три слова: «дым, дым, дым».

– Принесите флаг, – приказывает адмирал.

Флаг появляется немедленно. Его кладут на аналой. Священник читает молитву и кропит его святой водой. Адмирал прикладывается ко кресту, целует флаг и говорит, обращаясь к командиру:

– Этот флаг вы поднимете теперь и перед боем. Если же меня постигнет смерть и могилой моей не будет море, то этим флагом вы покроете мои останки.

Играют большой сбор. Офицеры и команда выстраиваются во фронт на юте. Дует холодный ветер, расправляя во всю ширину красивый флаг командующего флотом. Флаг медленно подымается на грот-мачту. Навстречу, вниз, так же медленно спускается обыкновенный адмиральский флаг. На ноках рей сигнал: «Дым, дым, дым. Оставаться на местах».

Эти же слова невидимые волны радиотелеграфа разносят по всему Балтийскому морю и его портам.

Поднимается новый сигнал, приглашающий начальника второй минной дивизии. Контр-адмирал Курош прибывает на катере через пять минут и после краткого разговора с командующим флотом отбывает к себе на миноносцы.

Через полчаса втораяя минная дивизия снимается с якоря. Миноносцы длинной вереницей проходят через Лангэрн и режут корму флагманскому кораблю флота. Команды во фронте. Командующий флотом здоровается с каждым миноносцем. В ответ несется дружный хор:

– Здравь желаем, ваш-сок-стиль-ство, ура-а-а!

Голова колонны скрывается за островами, концевые миноносцы еще режут корму. «Ура» протяжно и безостановочно несется, периодически прерываемое вскриками «здравия желаем, ваш-сок-стиль-ство». Вторая минная дивизия с этой ночи становится в дозор и закроет собою вход в Финский залив.

Адмирал смотрит вслед. На глазах его блестят слезы. Один из младших флагманов, прибывший на «Рюрик», добивается свидания с адмиралом по делу, не соответствующему важности момента. Начальник штаба останавливает его:

– Вы видите – командующий флотом плачет, – тихо говорит он, оттесняя контр-адмирала к трапу.

К «Рюрику» подходит и держится на траверзе большой катер начальника охраны рейдов. Дежурный флаг-офицер берет мегафон и громким голосом передает на катер:

– Командующий флотом повелел сегодня потушить все маяки, створные огни, мигалки и светящиеся буи.

– Есть, – отвечают с катера, и катер отходит. Торжественно и необычно звучит дотоле неупотребительное слово «повелел».

На «Рюрике» новый сигнал: «Финляндскому генерал-губернатору. С сегодняшнего дня прекращается коммерческое и пассажирское мореплавание в Балтийском море, шхерах и заливах».

Центральная сигнальная станция отвечает: «Ясно вижу».

Под предводительством начальника охраны рейдов выходит боновая партия. Целая флотилия мелких судов работает до вечера у окраин рейда. Рейд медленно затягивается длинной змеевидной линией бонов.

Вот уже ровно месяц, как пятый и шестой дивизионы миноносцев, базируясь на Лапвик, – опорный шхерный пункт для миноносцев, – держат ночные дозоры, крейсируя поперек Финского залива между банками «Олег» и «Аполлон».

Они работают в две смены. Поочередно – одну ночь проводят в море, другую отдыхают, готовые сняться с якоря в любой момент.

Осеннее море ревет. Равноденственные штормы треплют нежные корпуса миноносцев и расшатывают механизмы. Нервно стучат машины, требующие отдыха и переборки, греются подшипники, пар просвистывает сквозь фланцы. Люди извелись и устали.

Неприятеля не видно и не слышно. Но он близко. Тень его витает совсем рядом…

На днях шторм разбушевался с такой силой, что меньшие водоизмещением миноносцы шестого дивизиона не смог ли держаться против волны и провели ночь под защитой каменистой гряды у входа в Гангэ. Гудело море и на следующий день, точно заключив союз с притаившимся врагом.

И наблюдательные посты донесли, что видят посторонние дымы, как раз в том месте, где наши миноносцы обычно держали свою завесу. Линейный флот, стоя у центральной позиции, насторожился, готовый каждую минуту к бою. Но дымы исчезли так же неожиданно, как появились. Постам службы связи показалось, что среди этих дымов высился странный силуэт, похожий на паром. Может быть, просто переутомилось зрение и перенапряглись нервы. Но все посты показывали одно и то же.

Молчаливый заход неприятельских судов в наши воды мог означать только одно – постановку мин. А потому на следующий день, когда волна немного стихла, – длинной, вьющейся между каменистыми островками лентой потянулись в море тральщики и миноносцы.

На мостике тральщика «Проводник» – лейтенант Князев, только что покинувший миноносцы, где он был групповым минным офицером, – захотевший посвятить себя новой, интересной и особенно опасной службе.

Выйдя на свободную воду, тральщики сейчас же стали в пары и двинулись по направлению, указанному наблюдательными постами.

Миноносцы повернули в открытое море и веером разошлись в дозор.

Круглая, умягченная зыбь размашисто ходила по морю гладкими стальными валунами. Миноносцы, раскачиваясь на зыби, то легко вздымались на холодный гладкий гребень, то зарывались носом в воду, отбрасывая по бортам шипящую, клокочущую пену.

На линии «Апполон» – «Олег» миноносцы дали малый ход и, не теряя друг друга из виду, стали медленно передвигаться от норда к зюду и обратно, наблюдая за той частью горизонта, откуда можно было ожидать появления врага.

На малом ходу зыбь переносилась трудно. Килевая и боковая качка, слагаясь с поступательным ходом вперед, создавали винтообразное движение, которое, по выражению сигнальщиков, ломило глаза и выматывало душу. От холодного ветра ныло в висках. Монотонно и снотворно журчала за бортом пена.

Начальник дивизиона спустился вниз. Командир миноносца «Видный», флаг-офицер и вахтенный начальник остались на мостике. Крепко держась за поручни, они вглядывались в горизонт и жадными взорами искали невидимого врага. Но горизонт был пуст. Темно-стальное море четкой линией отделялось от бледно-голубого неба, по которому снежными громадами неслись белые кучевые облака.

– Пятую неделю болтаемся, как в проруби, и хоть бы раз неприятеля увидели, – ворчал командир, сердито попыхивая папиросой. – Болтались ночью, а теперь еще и днем. «Ни сна, ни отдыха измученной душе»… – пропел он неподражаемым козлитоном.

Миноносец окунулся носом в воду, и волна заплеснула мостик. Командир, отряхиваясь, гневно бросил вымокший окурок и отвел душу крепкой бранью.

– Даже покурить не даст, так ее и разэтак…

Миноносец осел кормой, накренился, медленно перевалился на другой борт и, рыскнув по волне в сторону, опять грузно зарылся носом в воду. Правый винт, выскочив из воды, быстро замелькал в воздухе, разбрызгивая пену и сотрясая миноносец. Один из сигнальщиков украдкой наклонился за борт.

– Тэк, тэк, – заметил командир. – Блевать блюй, а службу исполняй. Это тебе не москательная торговля. Скабской, что ли?

– Калуцкий, вашсокродь.

– То-то и оно. Не принюхался еще к воде. Ты не смотри, умная твоя голова, как размахивает. Смотри только вдаль: качку меньше замечать будешь… канатная твоя фабрика. Господа, – повернулся он к офицерам, – вы можете идти пить чай, если что-нибудь из этого выйдет. Когда будет нужно, я вызову вас наверх. А пока нет надобности всем сразу расходовать свои силы.

Офицеры спустились в кают-компанию. Внизу качка чувствовалась еще сильнее. Со стола убраны были все предметы. Кожаные подушки съехали с дивана на пол и медленно ползали под столом, застревая между ножек. Уныло скрипел посудный шкап. В кают-компании стоял зеленоватый сумрак, который то светлел, то вдруг сгущался, когда иллюминаторы погружались в воду.

Вестовой, разъезжаясь ногами по полу и хватаясь за встречные предметы, подал офицерам по полстакана чаю, который они приняли в руки, так как на столе ничто не держалось.

От перебоя поминутно обнажавшихся винтов все внутри миноносца дрожало тяжелой металлической дрожью.

Разговор не клеился. Миноносец вдруг повалился на бок, и иллюминаторы ушли так глубоко, что в кают-компании стало совсем темно. Сидевшие на диване офицеры почувствовали, что они лежат. Но в следующее же мгновенье миноносец перевалился на другой борт. Ножки стола с треском вырвались из медных гнезд, и стол грузно перевернулся вверх ногами. Сидевшие на диване автоматически встали и, махнув рукой, отправились в каюты.

Но и в каюте было не многим лучше. Лежавший на койке ясно чувствовал стремительное перемещение центра тяжести своего тела от головы к ногам и обратно. Голова то тяжело наезжала на подушку, а ноги уходили куда-то вверх, то вдруг испытывала противную легкость и отставала от подушки, а ноги крепко становились на стенку шкапа.

Флаг-офицер силился уснуть, чтобы отделаться от неприятного ощущения качки, но пребывал лишь в состоянии тяжелой дремоты. С фотографии, висевшей перед ним, большими ясными глазами на него смотрела женская головка, осененная густыми светлыми кудрями. Когда он открывал глаза, то неизменно встречался с нею взором.

– О, если бы ты знала… – прошептал он, наезжая головой на переборку. Глаза его сомкнулись. Миноносец затрясся от перебоя.

«Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали…», зазвенела в его голове приятная мелодия сантиментального романса.

Сквозь закрытые веки флаг-офицеру привиделись иные, мирные картины. Он быстро катился под горку на автомобиле. По сторонам дороги вдоль палисадников – белые благоухающие розы. И розы в руках и на шапочке у его соседки. Автомобиль быстро скатился вниз и стал подыматься в гору, такую крутую, что он невольно откинулся на спинку и ноги его поднялись кверху. Ему стало неловко и страшно за соседку…

Дверь отодвинулась со скрипом.

– Вашсокродь, – услышал он. – Начальник дивизиона просит вас наверх.

Флаг-офицер вскочил, надел пальто и выбежал наверх, крепко цепляясь за поручни уходившего из-под ног трапа.

Едва удерживаясь на ногах, он поспешил на мостик, с наслаждением вдыхая чистейший морской воздух и стараясь быть совершенно бодрым.

– Честь имею явиться, – сказал он начальнику дивизиона.

– Хе-хе-хе, – добродушным смехом встретил его командир. – Притворяется, будто не спал. Ну ладно, ладно. Посмотрите-ка вон туда, – махнул он рукой к горизонту.

Флаг-офицер взглянул через левое крыло мостика и увидел три черных дыма со стороны открытого моря.

– Наконец-то! – вырвалось у него. Приложив к глазам бинокль, он стал внимательно разглядывать дымы.

– Ну что? – спросил у него начальник дивизиона.

– По обстановке, данной нам от службы связи, там нет наших кораблей. Значит, это неприятель.

– Так. Дайте мне телеграфный бланк.

И начальник дивизиона размашистым почерком написал радиотелеграмму: «Вижу неприятеля в квадрате № 85. Курс – ост».

– Зашифруйте и отправьте поскорее, – велел он.

– Телеграфиста на мостик! – крикнул командир.

Флаг-офицер вынул секретный код и быстро зашифровал телеграмму. Телеграфист стремглав побежал в радиорубку.

– Семен Ильич, – обратился начальник дивизиона к командиру. – Ворочайте навстречу, чуть уклоняясь влево, чтоб увидеть профиль. Давайте полный ход.

Миноносец повернул на зюд-ост. Звякнул машинный телеграф, и черный дым густо повалил изо всех труб. На большом ходу качка сразу уменьшилась.

Неприятель продолжал идти прежним курсом. Через несколько минут стала видна вся колонна. Впереди виден был силуэт легкого крейсера, истребителя миноносцев.

– Кто это? – спросил начальник дивизиона.

– Крейсер типа «Аугсбург».

– Тогда нам тут делать нечего. Давайте на партию траления. Надо предупредить, чтобы сматывали манатки.

Офицеры, приложив к глазам бинокли, неотступно следили за неприятельским крейсером. Миноносец, вибрируя от большого числа оборотов, мчался по направлению к партии Тталения, место которой отмечалось в восточной части горизонта тоненькими струйками дыма.

Неприятель шел позади слева, слегка нагоняя миноносец. Под первой трубой неприятельского крейсера сверкнул зеленоватый огонек и двадцать секунд спустя недалеко от миноносца легким фонтаном поднялся из воды высокий белый всплеск, медленно растаявший на ветру…

– Первый выстрел по Русскому флоту, – сказал командир.

Сейчас же вслед за первым поднялось еще три всплеска, один за другим, ближе, ближе, – точно кто-то невидимый легкой поступью подбегал к миноносцу, исторгая из волн дымчато-белые, тающие в воздухе фонтаны.

– После первого перелета можно будет поздравить вас, господа, с боевым крещением, – сказал командир офицерам.

– Дайте телеграмму: «Иду на соединение с партией траления. Неприятель меня преследует», – приказал начальник дивизиона.

Миноносец мчался полным ходом, не отвечая на выстрелы неприятеля, так как расстояние до него намного превышало дальность выстрела 75-миллиметровых пушек, которыми миноносец был вооружен.

Расстояние увеличилось еще. Неприятель прекратил огонь, но продолжал следовать за миноносцем. Струйки дыма тралящего каравана приблизились. Стали видны крошечные силуэты, сбившиеся на небольшом пространстве. Из самой их середины поднялся вдруг высокий белый столб, надолго остановившийся над горизонтом. Все повернули на него свои бинокли. Столб медленно таял в воздухе. По обе его стороны обнажились два красных конуса непонятного вида.

– Это взорвалась мина, – сказал флаг-офицер. – Но что значат эти конусы?

В молчаливом напряжении все старались разгадать загадку.

– Знаете что? Это погиб один из тральщиков. Он разорвался пополам, и мы видим отдельно его нос и корму, погружающиеся в воду и повернутые к нам подводной частью.

– Ну вот, что за страхи вы рассказываете, – возразил кто-то.

– Не страхи, а так и есть, – согласился командир. – Сразу видно, что не крестились мы еще боевым крещением: по мирной привычке ищем благополучного исхода.

Разорвавшийся силуэт исчез под водой.

– Утонул, – тихо проговорил начальник дивизиона, приподняв фуражку. – Пошлите сказать механику, чтобы дал максимальный ход. Может быть, они не приняли нашей телеграммы. Надо скорей сблизиться и отправить их домой. Поднимите сигнал: «Возвратиться».

Сигнальщики засуетились. Механик сам явился на мостик и, узнав, в чем дело, спешно спустился в кочегарки. Густой дым жирными, тяжелыми клубами повалил из труб. Нервно и протяжно завыли вентиляторные машинки, усиливая тягу. До тралящего каравана оставалось около 35-кабельтов, что составляло десять минут ходу.

Наконец стало видно, что с головного тральщика семафорят. Сигнальщики схватились за флажки, чтоб отвечать. Флаг-офицер сам начал читать семафор.

– Что они говорят? – нетерпеливо спрашивал начальник дивизиона.

– Не видно. Дым мешает.

– Отведите немного к зюду, – приказал начальник дивизиона.

Командир изменил курс.

– Теперь видно?

– Да… «Вы… идете… по…» – не понял. Сигнальщики, отмахните: «Не понял». «Вы… идете…» – сигнальщики, сделайте: «Ясно вижу». «Вы идете по… минному… полю…»

– Застопорьте машины, – приказал начальник дивизиона.

Звякнул машинный телеграф.

– Комендоры носового орудия – на бак, – крикнул командир. – На самый форштевень! Смотреть в воду и докладывать, что видно в воде.

Комендоры соскользнули с орудийной площадки и, вцепившись в поручни, уставились глазами в воду.

– Дайте самый малый ход. Надо выбираться.

– Слева мина! С колпаками! – закричал один из комендоров.

– Право руля, – приказал командир.

– Прямо по носу мина! – крикнул другой.

– Больше право, – приказал командир рулевому. – Юрий Федорович, спуститесь сами на бак и докладывайте о минах, – повернулся командир к вахтенному начальнику.

Миноносец тихо двигался вперед. Пар, нагнетенный в котлах для самого большого хода, не находя себе употребления в машине, стал густыми белыми струями стремительно вырываться через предохранительные клапаны. Оглушительное шипение засверлило уши.

– Не слышу! – надорванным голосом кричал вахтенному начальнику командир. Вахтенный начальник показал рукою влево. Сразу вспотевший рулевой завертел штурвал.

– Одерживай, – остановил его командир. – Не раскатывай корму.

Наклонившись через поручни, начальник дивизиона с командиром смотрели, как по левому борту, уплывая назад, тихо колебался под водой целый букет рогатых мин, точно связанных вместе.

Миноносец медленно прошел между тральщиками и вышел на свободную воду под кормой их начальника, собиравшего к себе свою славную стаю.

– Вы чудом прошли через северный угол минного поля, – сказал в рупор начальник партии траления. – У нас взорвался тральщик «Проводник». «Прочный» спасает команду.

– Возвращайтесь! – крикнул в ответ начальник дивизиона. – Подходит неприятель. Я останусь здесь, пока не будут подняты люди.

В этот момент два белых фонтана стремительно взлетели из воды по обеим сторонам концевого тральщика, не успевшего убрать свои тралы.

Опять все бинокли устремились на неприятеля, который, развернувшись всем бортом, стал обстреливать тралящие суда с расстояния, недосягаемого для артиллерии миноносца. Он не подходил ближе, опасаясь минного поля, разделявшего его и тралящий караван. Охраняемый двумя большими миноносцами, он, спокойно застопорив машины, открыл беглый огонь. Концевой тральщик «Якорь» весь закрылся всплесками от падавших вокруг него снарядов. Зеленые огоньки бегали по борту неприятельского крейсера. Глухо гремели отдаленные выстрелы. Вокруг отставшего тральщика целым лесом вырастали все новые и новые каскады. Его вовсе не стало видно.

– Конец, – мрачно произнес начальник дивизиона и стал смотреть на миноносец «Прочный», оставленный с утра при партии траления для связи. Не смущаясь падающими вокруг снарядами, «Прочный» продолжал спасать едва державшихся на воде людей.

Стрельба вдруг затихла. Все невольно устремили взоры на тральщик, покрытый всплесками от беспрерывно падавших снарядов. Сквозь мутную завесу медленно таявших каскадов тихо выдвинулся темный силуэт, спокойно продолжавший свой путь вперед.

– Жив курилка! – воскликнул вахтенный начальник.

– Не шутите в такую минуту, – строго заметил командир, – там могут быть раненые и убитые.

Неприятель вдруг круто повернул и, сильно задымив, стал быстро уходить на вест.

– Почему это? – подумал флаг-офицер и, медленно осмотрев в бинокль горизонт, увидал на фоне шхер крейсера «Макаров» и «Баян», шедшие полным ходом на пересечку курса неприятельским судам. Слегка искаженные рефракцией серые силуэты крейсеров казались растянутыми и осевшими носом, точно они уходили в воду. И на мгновенье показалось флаг-офицеру, что все это происходит на странном, неживом, как бы внечувственном экране. И эти крейсера, точно нарисованные на далекой декорации, и вся эта движущаяся панорама, в центре которой стонут и умирают люди.

Тральщики вытянулись в длинную колонну, направляясь в шхеры.

Подошел «Прочный».

– Всех подобрали? – спросил начальник дивизиона в рупор.

– Поднял семнадцать человек, – ответил голос «Прочного». – Погиб лейтенант Князев и с ним двенадцать человек команды.

Первая бригада крейсеров: «Адмирал Макаров», «Баян», «Олег» и «Богатырь» – уже два месяца стоит на стратегическом рейде Люм у выхода в Балтийское море, чтобы в случае проникновения неприятеля в Финский залив отрезать его с тыла.

Время тянется томительно скучно.

Отцвели ландыши и незабудки, своею скромной красотою так оживлявшие суровую финляндскую природу. Кругом – гранитные мшистые острова, поросшие сосной. Безлюдье. Лишь редкие рыбачьи хижины среди диких скал и мрежи на пустынном берегу.

Сегодня, 17-го июня, что-то важное творится в отрезанных от судовой жизни командирских кабинетах. Командиры только что вернулись от начальника бригады и немедленно же пригласили к себе старших офицеров и старших специалистов. Прочие офицеры с терпеливым любопытством ждут в кают-компании.

За круглым столиком ведут нескончаемую игру в трик-трак. Под аккомпанемент пианино шумно распевают «Типерери».

Игумен Вассиан мирно дремлет в кресле после сытного обеда, распустив веером седую бороду на полном животе.

Около него двое шахматистов в трудные моменты с пафосом декламируют морскую поэму о Сидонии Медине и о сватовстве Филиппа:

Игумен, не подымая отяжелевших век, грустно вздохнул.

Игумен поднял веки.

– И что за охота вам гадости декламировать, – мрачно сказал он.

– А вы, батя, зачем слушаете? Шли бы к себе в каюту да помолились.

Игумена не очень уважали, так как был он несколько сонлив, любил покушать и в религиозной области ничем себя не проявлял.

В эту минуту старший офицер и старшие специалисты с таинственным видом вошли в кают-компанию. Взоры всех обратились на них. Музыка, декламация, шахматы и триктрак сразу прекратились.

– Господа, я могу поздравить вас с предстоящей боевой операцией, – сказал старший офицер и, заняв свое председательское место, кратко изложил офицерам суть предстоящего дела.

Штаб флота получил агентское сообщение, что 19-го числа весь германский флот собирается на смотр в Киле. Поэтому первой бригаде крейсеров приказано сегодня же вечером выйти в Балтийское море и на рассвете следующего дня бомбардировать Мемель. Каждый крейсер получает свой сектор для обстрела. Плутонговым командирам надлежит немедленно обсудить с артиллеристами план ведения стрельбы. Вечером на смену крейсерам придет вторая бригада и займет их место на Люмском рейде. В море к крейсерам присоединятся «Рюрик» и миноносцы.

Воодушевление сразу овладело всеми. До вечера, склонившись над планом Мемеля, плутонговые командиры изучали цель обстрела.

А перед заходом солнца на стратегическом шхерном фарватере показались огромные силуэты «Громобоя» и «России», за ними «Диана» и «Аврора».

Обменявшись приветственными сигналами и визитами адмиралов, первая бригада снялась с якоря и, спустившись до самого выхода в море у острова Утэ, пошла шхерами на ост, дабы создать у немецких подводных лодок, дежуривших около Утэ, впечатление ухода в тыл после смены.

На другом стратегическом рейде, у острова Эрэ, крейсера застали линейные корабли «Цесаревич» и «Славу», посланные сюда на случай, если крейсера, столкнувшись в море с более сильным врагом, будут иметь необходимость в поддержке.

Створные огни на Эрэ вспыхнули на полчаса, чтобы дать возможность крейсерам под покровом ночи выбраться из шхер в море и – по миновении надобности – потухли.

На рассвете, в легкой мгле, со стороны Финского залива показался красавец «Рюрик». Встреча с ним была рассчитана математически точно. Лаконическим сигналом адмирал приказал ему быть концевым. «Рюрик» подоспел на рандеву прямо из Кронштадта, где он в течение нескольких месяцев чинился после тяжелой аварии, понесенной им зимою во время похода с минами к немецким берегам.

Утром крейсера вышли в открытое море. Курс на Мемель. Корпуса их дрожат и точно дышат, запыхавшись от полного хода.

Но как бы ни шуровали кочегары, как ни старались машинисты – перед крейсерами 300 миль пути. Они вынуждены идти весь день совершенно открыто. И если в море нет большого неприятельского флота, то всегда есть дежурные подводные лодки, которые или атакуют, или предупредят по радио о движении наших судов к неприятельским берегам. Трудно, невозможно почти, думать, что крейсера нагрянут к Мемелю врасплох.

И вот сама природа неслышно становится на нашу сторону в этой жуткой игре на жизнь и смерть. Легкая завеса тумана опускается вокруг. И весь день крейсера идут по спокойному морю, как в шапке-невидимке, скрытые от нескромных взоров и от ударов из-под воды.

К вечеру туман густеет. Концевые корабли колонны – «Рюрик» и присоединившийся к нам днем «Новик» – давно уже не видны. По законам мореплавания в тумане все корабли должны идти малым ходом, давая о себе знать сиреной через каждую минуту. Теперь смешно даже вспоминать об этом. Крейсера продолжают свой мощный бег – в густом тумане и в темноте. Каждый крейсер видит перед собой только слабо мигающий кильватерный огонь, исчезающий сейчас же, как только идущий сзади выйдет из кильватерной струи. А найти потом трудно, иногда и невозможно. Поэтому чрезвычайное напряжение царит на мостиках. Рулевые, вцепившись в медные пальцы штурвалов, чутко держатся за огонек. Вахтенные начальники не выпускают из рук шнура, условными звонками прибавляя или убавляя по 5—10 оборотов машины, чтобы нагнать или слегка отстать в случае сближения или удаления.

Вахта страшно трудна в такой момент. Командиры не покидают рубки. Штурмана следят за каждой пройденной милей. Комендоры спят у своих пушек.

На верхней палубе потушены все огни. Гробовая тишина. Широкая пенистая дорога мириадами влажных искр стелется за кораблями. Журчат забортные струи. Море точно дышит в спокойном, тихом сне.

Вдруг яркое пятно света блеснуло слева. Все насторожились. Каждый на своем месте и каждый, как натянутая струна…

Невозможно решить, что это. Догадки бесполезны. На адмиральском корабле замигал зеленый огонек: «Ворочаю вправо». Сигнал немедленно пробежал по всей колонне с крейсера на крейсер. Теперь только бы не оторваться друг от друга на повороте. Найти потерянное место в тумане невозможно.

«Баян» благополучно повернул за адмиралом, не выйдя носом из кильватерной струи. В этот момент, слева, в мутном сумраке ночи промелькнули два силуэта.

В закрытых палубах сдавленно протрубили горны. Боевая тревога. Команда неслышной поступью, босиком, разбежалась по местам. Спеша на мостик, младший штурман натолкнулся у машинных люков на темную фигуру. Присмотревшись, увидел, что это игумен Вассиан, в епитрахили, с кропилом. Младший штурман улыбнулся. Он думал, что игумен спит. Но вот – он на посту по боевой тревоге. Несколько капель святой воды упало лейтенанту на лицо, принеся с собой таинственно обновляющую свежесть.

На мостике глубокое молчание. Бригада идет измененным курсом, уклоняясь от возможных встреч, чтобы не опоздать отдать Мемелю свой страшный салют на рассвете.

Слабым миганием ратьера адмирал запрашивает по линии о составе колонны. Запрос быстро передается с крейсера на крейсер. «Рюрик» и «Новик», бывшие концевыми, – не отвечают. Оторвались во время неожиданного поворота. Неудачный маневр. Бригада лишилась своего сильнейшего корабля. Но цель дана, и адмирал ведет к ней корабли без колебаний.

Кругом туман; капельки росы влажной пылью осели на башнях, пушках и надстройках, и, если приложить к ним руку, тоненькие струйки побегут в рукав.

Старший офицер вызывает наверх всех офицеров. До Мемеля близко. Может быть, придется пройти через сторожевую цепь. Офицеры группами прогуливаются по юту. Ночная сырость прохватывает насквозь. Покуривают в кулак, так как всякий огонь снаружи запрещен.

Мемель близко, но он закрыт туманом. Дальше идти нельзя. Можно наскочить на сети и боковые заграждения.

Адмирал передает сигнал: «Буду крейсировать между Мемелем и Хоборгом до тех пор, пока не пройдет туман».

Бригада поворачивает и идет на Готланд. Через два часа ворочает обратно. Командир и штурмана бодрствуют в ходовой рубке.

Тихонько стучит в дверь телеграфист. В рубке гасят свет и после того, как телеграфист вошел и закрыл дверь за собой, зажигают снова. Командир принимает радио командующего флотом. Штурмана расшифровывают ее по секретному коду.

«В квадрате 987 курсом 195 и ходом 22 узла идет крейсер „Аугсбург“».

Штурмана сейчас же наносят на карту место неприятельского корабля и прокладывают его курс и скорость. Быстро решается тактическая задача, требующая ответа на вопрос: какой курс должна взять бригада, чтобы встретить «Аугсбург» в 7 часов утра. Ответ – курс 295.

Но командующий флотом не дает приказания о бое. Мемель или «Аугсбург» – решит начальник бригады. Запрашивать ни о чем нельзя, так как телеграфирование в море может нас обнаружить.

Скрытое волнение охватывает всех в штурманской рубке. Решение начальника бригады должно последовать сию же минуту.

– Сигнальщикам смотреть в оба, – приказывает старший штурман из рубки на мостик по трубе.

Младший штурман не выдерживает, выходит из рубки, взлетает на мостик и сквозь мокрую тьму видит прямо по носу слабое мерцание ратьера. Он знает, что сигнальщики выше всякой похвалы и что они сигнала не пропустят, но все же читает сам. У него так сильно бьется сердце.

– Аз-Иже, Аз-Иже, – адмирал показывает курс, – двести… девяносто… пять…

Младший штурман, обжигая руки о мокрые поручни, скатывается с мостика в штурманскую рубку.

– Двести девяносто пять! – почти кричит он, врываясь в рубку, и конфузится, видя перед собою командира.

Вахтенный начальник докладывает о сигнале по трубе.

На адмиральском корабле быстро мигает красный огонек. Крейсера, не отрываясь от кильватерной струи, ворочают влево и ложатся на курс 295. Итак – бой в 7 часов утра. Командир приглашает к себе в рубку старшего артиллериста.

Вокруг по-прежнему легкий туман. Он может быть причиною того, что встреча не состоится. Но крейсера придут к месту боя, какова бы ни была погода. Бой, точно по расписанию, назначен в 7 часов утра. Еще есть время отдохнуть. Младший штурман спускается вниз и, несмотря на томящие его волнение и любопытство, быстро засыпает.

Гулкою дробью постукивает рулевая машинка. Поворчит и отдохнет. Опять поворчит и снова отдохнет. Легко спится под ее ворчанье. Но вот и другой стук. Слегка дребезжит дверь. Вестовой просовывает в каюту голову и, подергивая штурмана за полу пальто, внушительным шепотом докладывает:

– Вашсокродь, боевая тревога!

Лейтенант мгновенно вскакивает и вылетает наверх. «Что так рано», – думается ему.

Но наверху уже рассвело. Туман отодвинулся далеко к горизонту. Волны рябят стальной чешуей. Солнце лениво проглядывает через прозрачную пелену тумана и золотит крылья чаек, плавающих в воздухе вокруг кораблей.

Под полубаком бьют пять склянок. Половина седьмого. Офицеры и команда на местах. Медленно ворочаются башни, проверяя механизмы. В батарейной палубе щелкают тяжелые затворы. Дальномерщики вращают на тумбе бар и струд, зорко вглядываясь в горизонт.

В боевой рубке артиллеристы надевают свою сбрую, – широкий пояс с кронштейном, поддерживающим у подбородка переговорную трубу, наушники с микрофоном, бинокли с градуированным полем зрения.

Командир и старший штурман впереди штурвала смотрят в узкую, горизонтально вырезанную в броне щель. Младший штурман сбоку, у откидного столика, прилаживает карту с прокладкой курса корабля.

Без десяти семь еще ничего нет. Может, ничего не будет.

Без пяти – легкое облачко дыма подымается над туманной полосой, стелющейся по горизонту. Крейсера идут точно рассчитанным курсом. Встреча неизбежна.

Прорезавшись через туманную завесу, на горизонте появляется трехтрубный крейсер.

– «Аугсбург»!

Указание командующего флотом оказалось вполне точным. Впрочем не совсем. Позади «Аугсбурга» вытянулся вверх еще один дымок. За ним третий – четвертый – пятый. «Аугсбург» не один. С ним еще четыре корабля.

Их силуэты выступили из тумана, и перед бригадой крейсеров вытянулась целая колонна.

На чьей стороне сила – еще сказать нельзя. Три концевых силуэта кажутся приземистыми, растянутыми по воде… Может быть, дредноуты, а может быть, только миноносцы. Но решение принято. Будет бой.

Из носовой башни «Макарова» сверкнул огонь. Гулко разнесся по морю первый выстрел. Вызов брошен. Отступление невозможно.

– Расстояние 80 кабельтов! – передали из дальномерной рубки.

– Товсь, – нервно крикнул в трубу старший артиллерист и, после второго выстрела с адмирала: – Пли!

«Баян» вздрогнул. В прорези боевой рубки дохнуло теплой воздушной волной, едва не сорвавшей с голов фуражек. Тупая боль кольнула в уши. Ординарец мичман пустил в ход секундомер. Снаряд пролетит 80 кабельтов в 25 секунд. Корабль узнает падение своего снаряда по секундомеру, измеряя время его полета.

Все ждут. Пристрелка. Мичман молча следит за бегущей стрелкой. С двадцати начинает считать вслух.

– Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… Падение!

За «Аугсбургом» поднимается белый столб воды. Перелет.

– Два кабельтова меньше, – командует старший артиллерист.

– Пли…

– Двадцать один, двадцать два… Падение!

Столб закрывает цель. Недолет и вилка.

– Прицел 79, беглый огонь.

Башни начинают самостоятельную стрельбу. Гул орудийных выстрелов наполняет воздух. Немыслимо говорить.

Сквозь тяжелый рев стрельбы послышался свистящий звук.

– Тий-йюп!

Под бортом «Баяна» встали три белых столба. Неприятельский залп накрыл его.

– Тий-йюп! – слышится с другого борта, и сейчас же за этим металлический треск и лязгающее мяуканье осколков от разорвавшихся снарядов.

Младший штурман вспомнил о сигнальщиках, стоящих на мостике открыто. Надо выйти к ним.

Боевая рубка опять сотрясается от залпа. На нее каскадом летит водяная пыль. Зловещее мяуканье режет ухо. Штурману немного страшно. Но выйти все же надо. Сигнальщики одни. Штурман оставляет свое место в боевой рубке и выходит на открытый воздух.

– Тий-йюп!.. тий-йюп!.. – слышится вокруг. Мостик окутан облаком водяной пыли. Штурман смотрит сквозь него на горизонт.

Немецкая колонна растянулась. «Аугсбург», дав полный ход, отошел вперед. Перед бригадой прямая цель – заградитель «Альбатрос» и три миноносца. Огонь перенесен на них. «Альбатрос» в густом лесу белых водяных столбов. Ход его падает. Валится мачта. Стрельба его слабеет. Уже не слышно мяуканья под бортом. Миноносцы пытаются прикрыть его собой. В строе пеленга они отважно идут в атаку на бригаду. Силуэты их растут.

– Как красиво, – слышится сверху. Младший штурман подымает голову и видит на площадке главного компаса ревизора, невозмутимо щелкающего фотографическим аппаратом навстречу неприятельским снарядам.

Командир отдает приказание младшему артиллеристу установить огневую завесу, беглый огонь на постоянный прицел 40 кабельтов, и перед атакующими миноносцами вырастает на этой дистанции целая стена водяных столбов. Не решаясь пройти сквозь эту стену, они выпускают свои мины и ворочают обратно. От места их поворота потянулись по направлению к крейсерам борозды быстро режущих воду торпед. Следуя движениям адмирала, крейсера ворочают навстречу минам и вдогонку миноносцам. Мины, отмечая пенистыми струями свой бег, прошли благополучно между кораблями.

На месте поворота миноносцев появилась полоса жирного белого дыма. По воде, под дымом, протянулась полоса огня. В боевой рубке высказывается предположение, что миноносцы отделили себя от нас газовой волной. Но спустя минуту крейсера проходят через нее, не чувствуя вреда. То была лишь дымовая завеса, которую немецкие миноносцы хотели прикрыть гибнущий «Альбатрос».

Увидев, что цель не достигнута, миноносцы, обогнув бригаду, зашли с противоположной стороны и повторили маневр атаки, чтобы отвлечь крейсера от «Альбатроса». Крейсера снова ответили огневой завесой и продолжали преследовать «Альбатрос».

Изрешеченный нашими снарядами, со сбитой мачтой и сильным креном, «Альбатрос» повернул на обратный курс, пытаясь скрыться за островком Эстергарн.

Младший штурман неожиданно заметил, что горизонт очистился вполне и невдалеке открылись берега острова Готланд.

– С «Макарова» семафор: «„Баяну“ отрезать неприятеля с норда», – громко доложил сигнальный старшина.

«Баян», круто положив руля, повернул за «Альбатросом», чтобы взять его под обстрел с северной стороны островка, куда тот хотел укрыться.

– Подходим к нейтральным водам, – доложил старший штурман командиру.

– Прицел 30 кабельтов! Пли! – командует младший артиллерист.

Вступившая в действие шестидюймовая артиллерия дает залп, и в борту «Альбатроса» ясно обозначаются, зияя чернотой, четыре новых пробоины. Приспустив флаг, с большим креном он идет к берегу, чтобы выброситься на мель.

– Прекратите огонь, – велит командир.

– Прицел четыре меньше! Пли! – не унимается младший артиллерист, который не видит ничего, кроме цели, и не слышит командира, так как уши его закрыты слуховыми приемниками. В борту «Альбатроса» зазияли еще четыре черных круга… Содрогнувшись всем корпусом, он выбрасывается на камни.

– Прекратите огонь.

– Прицел два меньше!..

Старший штурман оттаскивает артиллериста за пояс от аппаратов и снимает с него наушники. Тот возмущенно оглядывается и хочет протестовать.

– Прекратите огонь, – повторяет свое приказание командир. – Неприятель в нейтральных водах.

Младший артиллерист повинуется, но не отрывает глаз от цели.

На «Альбатросе» все разбито. Флаг спущен. Сам он на боку.

Неприятельские миноносцы, бесплодно израсходовав все мины, быстро отходят к зюду, где на горизонте видны новые дымки.

Крейсера выстраиваются в кильватерную колонну и ворочают на норд. Надо уходить. Теперь всполошится весь германский флот. Погоня неизбежна.

Море совсем затихает и затягивается штилевыми полосами, волнующими воображение сигнальщиков, которым все море начинает казаться испещренным струями бегущих отовсюду мин.

Трубят отбой. Команда собирается на утреннюю молитву. Кроткое «Отче наш» огласило воздух, встревоженный другим пением, железным пением пушечных жерл. Минуту назад – война, теперь – мир… Но нет – мира нет: последние слова молитвы вдруг оборвались огромным всплеском, столбом вырвавшимся из-под правого борта.

Резкие звуки горнов зовут на место по боевой тревоге. Второй такой же мощный всплеск подымается с левого борта. «Баян» уже в вилке. Стреляет кто-то, чья пристрелка является шедевром артиллерийского искусства.

Штурмана, перенесшие карты в легкую штурманскую рубку, проворно сворачивают их и бегут в броневую. Через несколько секунд все уже на местах. В прорези боевой рубки виден большой четырехтрубный крейсер, подошедший на помощь германскому отряду. Типичная конструкция труб не оставляет сомнений: это «Роон». Флагманский корабль германского артиллерийского отряда. Его огонь чудовищно точен. Своей мишенью он избрал «Баян», шедший сейчас концевым. Вокруг «Баяна» вырос целый лес огромных водяных столбов. Но «Роон» стреляет почти с предельной для восьмидюймовой артиллерии дистанции, а потому его снаряды не пронизывают борт, а падают на излете почти по вертикали и рвутся в воде под самым бортом.

«Адмирал Макаров», идущий головным, не отвечает на огонь, приберегая запас 8-дюймовых снарядов на случай крайней нужды. Шестидюймовые батареи еще не могут вступить в бой. «Баян» ведет поединок с «Рооном», отвечая ему всего лишь из двух своих восьмидюймовых пушек. Его падения видны близ «Роона». Артиллерист спокойно делает свои расчеты по таблицам и корректирует стрельбу. В рубке мертвая тишина, нарушаемая тяжкими, глухими взрывами под самым бортом. Все понимают, что положение гораздо более серьезно, чем в бою с «Альбатросом».

Младший штурман опять делает попытку выйти на незащищенный мостик, чтобы побыть среди сигнальщиков, лишь морально прикрытых контуром боевой рубки.

У выхода из боевой рубки он видит игумена, в епитрахили, с кропилом в руках. Величавое спокойствие разлито на его лице. Взрыв у таранного отделения потрясает мостик. Струей воздуха игумен и младший штурман отбрасываются к рубке. Сигнальщики испуганно жмутся друг к другу. Игумен невозмутимо движется вперед – и кропит их святой водой. Все стягивают фуражки и крестятся. Медленно, точно за богослужением, игумен спускается с мостика, подходит к носовой башне и кропит ее водой. Орудие мечет огонь из своего жерла, оглушая страшным громом. Воздушная волна рвет волосы и рясу. Игумен тихо поворачивает назад и, крестообразно помахивая кропилом, идет на корму по спардеку. Штурман и сигнальщики невольно оглядываются ему вслед. Игумен тихо движется по левому борту, ничем неприкрытый.

Глухой, давящий виски взрыв сотрясает весь корабль. С правого шкафута взлетает столб огня и щепок. Лязг разрываемого железа режет слух. Облако пара со свистом вылетает из лопнувшего паропровода и растекается по шкафуту. Видно, как щепки и обрывки железа, кувыркаясь в воздухе, падают вокруг игумена. Он останавливается и кропит разорвавшуюся трубу.

Из камбузной двери стремительно выскакивает трюмный Шерамутдинов, расторопный матрос, татарин. Он проворно перекрывает пар и вводит в действие запасную проводку. Игумен благословляет его крестом и кропит водой. Шерамутдинов, не отрываясь от работы, сбрасывает с головы шапку.

Игумен медленно поворачивается и богослужебной поступью идет дальше. Водяная пыль от всплесков тонкой завесой накрывает его и мелкими каплями серебрится на рясе и на клобуке. Он идет к кормовой башне.

– Недолет, – говорят в рубке.

– Ворочает, – докладывают с дальномерного поста.

«Роон» начинает отставать и медленно погружается в туманную полосу, лежащую на горизонте. Однако гул его стрельбы продолжает доноситься до «Баяна», хотя всплесков под бортами уже нет.

Младший штурман входит в боевую рубку. Гул стрельбы не прекращается.

– Это вступил в бой «Рюрик», – догадываются в рубке. – По-видимому, он спустился ночью к зюду дальше нас.

Стрельба учащается и вдруг тяжелой дробью рассыпается по морю. После этого затихает.

Из радиорубки звонит телефон:

– «Рюрик» ведет бой с «Рооном». Атакован подводной лодкой.

Стрельбы больше не слышно. Несколько минут спустя «Рюрик» дает радио: «Иду на соединение с бригадой. Прошу указать ее место».

«Адмирал Макаров» дает по радио просимые указания, после чего сигналом приказывает идти ломаными курсами для затруднения атак подводных лодок. На мостике устанавливается усиленное наблюдение. По морю тянутся штилевые полосы, очень похожие на следы от бегущих мин. Крейсера, то тот, то другой, неожиданно покидают строй и описывают циркуляцию, уклоняясь от подозрительных борозд. Может быть, напрасно. Но пример «Паллады» слишком очевиден, чтобы им пренебрегать.

Крейсера передают по линии на «Макаров» о количестве раненых и о полученных повреждениях.

На «Баяне» чинят паропровод и прибирают обломки. Снаряд с «Роона» пробил наружный борт и, сделав в верхней палубе огромную воронку, разорвался в батарейной, подбив 75-миллиметровое орудие и в щепки разнесши шлюпку, висевшую над местом взрыва. Осколками были пробиты некоторые паровые трубы и разорван котел со щами, заправленными с утра для командного обеда. Стряпню пришлось начать сызнова, после того, как на место был установлен запасной котел.

На корабле праздничное настроение. Командир, сняв фуражку, благодарит отца Вассиана за доблестное поведение в бою.

Радиорубка принимает донесение начальника бригады командующему флотом. Гордые успехом, все ждут внушительных и гордых слов, и потому в первый момент разочарованы скромным тоном радиограммы.

«Поручения не исполнил, – телеграфировал адмирал Бахирев командующему флотом. – Туман воспрепятствовал бомбардировке Мемеля. Ночью крейсировал около германских берегов, ожидая прояснения погоды. Получив ваше указание о наличии неприятеля в квадрате 987, лег на встречный курс в расчете сойтись с ним на рассвете. В 7 часов открыл неприятельский крейсер и миноносцы. Вступил с ними в бой, в результате которого германский заградитель „Альбатрос“, получив серьезные повреждения, спустил флаг и выбросился на берег у маяка Эстергарн. На бригаде 14 раненых. Повреждения ничтожны».

Через полчаса приносят ответное радио командующего флотом: «Поздравляю с успехом. Не увлекайтесь преследованием. Возвращайтесь в Ревель».

Крейсера идут на норд, предвкушая заслуженный отдых. Навстречу, со стороны Финского залива, подынимаются дымки. После тревоги, пробитой на всякий случай, узнают «Цесаревича» и «Славу», идущих полным ходом на поддержку крейсерам. Они окружены миноносцами, которые охраняют их от подводных лодок. Броненосцы обмениваются приветственными сигналами с крейсерами и ворочают на параллельный с ними курс.

Миноносец «Внимательный» вдруг выходит из строя и бросается в сторону. «Вижу подводную лодку», – сигналит он.

Под носом «Внимательного» огромный белый бурун. Миноносец вдруг испытывает толчок на свободной воде. Сомнений нет. Он таранил немецкую подводную лодку. В трюме обнаруживается вмятина и течь. Откачивая воду, он возвращается в строй и идет вместе с крейсерами.

На кораблях сдержанное ликование. Опасность не миновала, пока корабли в открытом море. Но все вокруг празднично и тихо. Солнце устало клонится к закату. Вечерняя заря причудливыми красками расцвечивает берега Монзунда. Крейсера поворачивают в Финский залив.

Миновал день в ореоле мимолетной славы. На кораблях все затихает. Только вахтенные маячат на своих постах да штурмана в ходовых рубках, склонивши головы над картой, освещенной узкой полоской света из лампы, задвинутой металлическою ширмой, прокладывают пеленга и курсы. Командир дремлет рядом на диване.

Среди скал у Эстергарна лежит на боку разбитый «Альбатрос». Повалены мачты. Спущен флаг. Волны вливаются в пробоины и, выливаясь обратно, уносят с собою окровавленные обломки и никому уже не нужный скарб. Сонные чайки покачиваются на волнах.

По дороге в Висби тянется длинный ряд подвод. На соломе рядами лежат раненые с «Альбатроса». Их сопровождают шведские стражники в треугольных шляпах. Печальное шествие замыкается повозкой с трупом командира.

Всю ночь густой туман лежал над морем. На заре он рассеялся немного, но горизонт оставался закрытым мглистой пеленой, красноватой на востоке и дымчато-сизой в других частях.

Вокруг «Рюрика» было пусто. Бригада крейсеров, за которою он шел в кильватер, исчезла. В густом ночном тумане на «Рюрике» не заметили перемены курса, и он шел теперь совсем один.

Тем не менее ночная радиотелеграмма командующего флотом указывала на наличие в этом районе неприятельских судов. Встречи с ними надо было ждать каждую минуту.

Одновременно с утренней побудкой горны протрубили боевую тревогу. Офицеры и команда заняли свои места для приготовления к бою.

Ходившая с вечера зыбь улеглась. Мелкие волны приятно рябили в глазах бирюзовой чешуей и ласково плескались за бортом, отгоняемые широкой пенистой струей, кипевшей вокруг корабля, шедшего полным ходом.

Холодное еще солнце лениво подымалось над морем и розоватым золотом играло на белых крыльях чаек, чертивших круги в воздухе, то ниспадая на воду, то взмывая к небесам.

За отсыревшим обвесом ходового мостика видна была высокая, статная фигура командира. Он мерным, твердым шагом ходил взад и вперед, изредка прикладывая к глазам бинокль.

Боевая вахта сигнальщиков, расставленных по отдельным секторам, напряженно вглядывалась в горизонт.

У главного компаса оба штурмана, а над ними на особой площадке – дальномерный офицер.

– В каком квадрате должен быть сейчас неприятельский дозор? – спросил командир у старшего штурмана.

– В восемьсот шестьдесят третьем, если он после дачи телеграммы не изменил скорости и курса.

– А как мы?

– Подходим. Неприятель должен открыться на норд-ост: мы как раз пересекаем его курс на Данциг.

– Сигнальщикам смотреть в оба.

Сигнальщики, зябко поеживаясь в утренней сырой прохладе, усердно пытали глазами горизонт, стараясь проникнуть взором за лежавшие на нем мглистые покровы.

– Как время? – спросил командир.

– Семь часов, – ответили из рубки.

– Если не было перемен, то сейчас должен открыться. Вперед смотреть.

– Есть вперед смотреть!

За горизонтом вдруг прокатился глухой раскат грома. Небо ясное.

– С какой стороны? – спросил командир, не доверяя слуху, ибо загоризонтный гул, казалось, шел сразу отовсюду.

– С норд-веста, Вашбродь, – удостоверил сигнальный старшина.

Раскат грома повторился. Еще и еще раз.

– Это наши крейсера вступили в бой. Надо же было нам оторваться, – мрачно процедил командир.

Глухие раскаты бежали по морю, догоняя друг друга, временами давая перебои, временами сливаясь в общий гул. Было ясно, что стреляли орудия крупного калибра.

– Позвоните старшему механику. Пусть кочегары подшуруют. Надо сблизиться.

Телефонист зазвонил в машину. Густой черный дым жирными тяжелыми клубами повалил из труб.

У всех амбразур и приоткрытых броневых башенных дверей столпились люди, с жадным любопытством слушая канонаду и усиливаясь рассмотреть что-либо за туманным горизонтом.

Гулкие взрывы слышались яснее. Будто лопалось в воздухе что-то не обнимаемое ни умом, ни чувством.

…И вдруг из-за туманной завесы вырвался четкий силуэт… За ним другой.

– По местам стоять! Дальномерщики – расстояние! – громко крикнул командир, уходя в боевую рубку, сопровождаемый штурманами.

Люди исчезли из амбразур. Броневые двери, движимые невидимою силой, накатились по рельсам на свои места, плотно закрыв входы в башни. И сейчас же самые башни повернулись вслед неприятелю, точно щупальцами двигая орудиями, разыскивая цель.

Лейтенант Арчеев сел на свой боевой стул, головою под броневым колпаком, слегка выступавшим над верхним срезом башни. С удовлетворением обвел взором сверкавшие белизной стены и блестевшие надраенною медью части орудий.

– Не подгадь, сердечные! – крикнул он внимательно смотревшей на него орудийной прислуге и приложил глаза к оптическому прицелу.

– Прицел 80 кабельтов! – прокричал соответствующий номер башенной прислуги, не спускавший глаз с циферблата, приводимого в действие из боевой рубки.

Орудия с приятным зудением подняли свои жерла на соответствующую высоту.

Телефон зазвонил над ухом Арчеева. Он взял слуховую трубку.

– Носовой башне стрелять по «Роону». Головной.

– Есть стрелять по головному, – ответил Арчеев, вешая трубку.

– Наводи на головной четырехтрубный, – приказал он комендорам.

– Есть на головной четырехтрубный, – ответили наводчики.

Башенный унтер-офицер Ковальчук, внушительно поглядывая на застывших по местам людей, тихонько подошел к башенному командиру.

– Это что же – «Роон»? – вполголоса спросил он у Арчеева.

– Германский броненосный крейсер «Роон». Ходит для поддержки дозоров, – ответил Арчеев.

– Какова у них артиллерия? – спросил снова Ковальчук.

– Четыре восьмидюймовых с борта.

– Так что слабее нас.

– Слабее. Но их двое. Второй типа «Бремен». А вон… еще миноносцы.

– А, так что мы одни.

– Товсь! – приказал Арчеев.

– Есть товсь! – ответили комендоры.

Зазвонил телефон.

– Пристрелка. Стрелять только по ревуну, – сказали из боевой рубки.

«Рюрик» лег на курсовой угол, позволявший стрелять главным башням с 10-дюймовыми орудиями, и пошел на пересечку курса германским крейсерам.

Запел ревун.

– Пли! – скомандовал Арчеев.

Башня содрогнулась. Глухой мощный гул наполнил воздух, захватив дыхание людей. Правое орудие быстро откатилось на компрессоре и сейчас же плавно стало подтягиваться на свое место.

Правый замочный сжатым воздухом продул оставшиеся в орудии газы. Орудие снизилось и приняло положение для зарядки.

Подносчики замкнули коммутаторы элеватора, и через несколько секунд из недр башни поднялся желобообразный медный стол с лежащими на нем отдельно снарядом и зарядом. Затвор орудия открылся. Из стальной коробки позади орудия, как по волшебству, выскочил автоматический прибойник, гибкий стержень из складных отдельных звеньев с диском на конце, втолкнул в орудие снаряд и, откатившись назад, повторным движением дослал за ним заряд, зашитый в картузе.

Затвор орудия тяжело замкнулся, сочно чавкнув, и орудие снова подняло свое жерло на соответствующую 80 кабельтовым высоту. Зарядный стол, под зудящее пение моторов, опустился в бездну.

Кормовая башня выстрелила одновременно с носовой.

Всплески от падения снарядов в воду белыми пенистыми столбами поднялись перед неприятельским кораблем.

– Оба недолет, – сказал Арчеев, наблюдавший стрельбу в оптический прицел.

– Прицел 85 кабельтов! – прокричал замочный, следя за стрелкой циферблата.

Жерла поднялись еще выше.

– Товсь! – сказал Арчеев.

Запел ревун.

– Пли!

Опять глухо содрогнулась башня, перехватив дыхание людей. Левое орудие мягко осело вниз и сейчас же плавно вернулось на свое место. Загудели моторы, и повторился параллельный маневр зарядки.

Водяные столбы поднялись по обе стороны неприятельского корабля.

– Вилка! – с удовлетворением произнес Арчеев.

В это время по борту «Роона» вспыхнули сразу четыре огонька, и через 20 секунд совсем близко от «Рюрика» поднялись высокие белые, медленно тающие в воздухе фонтаны.

– Так. Сейчас и мы будем в вилке, – промолвил Арчеев.

– Прицел 83 кабельтова. Беглый огонь! – прокричал замочный, передавая указание из боевой рубки.

– Беглый огонь! – скомандовал Арчеев.

Башня дала залп, и у обоих орудий сразу началась молчаливая лихорадочная работа. Зудели моторы. Поднимались и опускались зарядные столы. Вылетали и прятались змеевидные прибойники. Башня содрогалась и гудела.

Вокруг «Роона» поднялся целый лес белых столбов. Точно вереницы смертей в белых саванах гнались за ним. Два или три раза черный дымок над его бортом отметил попадание и взрыв на палубе неприятельского корабля.

В свою очередь восьмидюймовые снаряды «Роона» взметали вокруг «Рюрика» белые каскады, которые, рассеиваясь по ветру, мелким дождем падали ему на палубу и на борта. Но скоро перешли на недолеты. Получив несколько наших попаданий, «Роон» стал уходить.

– Прицел 90 кабельтов!

Жерла поднялись еще выше. Под самой носовой башней раздался вдруг сухой треск, и черный дым поднялся вокруг нее.

«Попадание в нас, около самой башни, – подумал Арчеев. – Но странно: „Роон“ уходит. У него уже все недолеты».

И, повернув свой прицел, Арчеев увидел, что по «Рюрику» стреляет «Бремен», державшийся в стороне и не тревожимый нашим огнем.

«Так. Впрочем, у него калибр меньше. Но хорошо бьет», – размышлял он, слыша новый треск под бортом и видя белые саваны, снова вставшие вплотную к «Рюрику» с обеих сторон.

Арчеев почувствовал легкую боль в висках. Зеленоватые блики зарябили в его глазах. Вздохнул с трудом.

«Что это меня так развинтило?» – подумал он и снова навел прицел на «Роон».

Не обращая внимания на «Бремен», «Рюрик» полным ходом шел вдогонку за «Рооном», представлявшим более ценную добычу. Кормовая башня вышла из курсового угла, и стреляла только носовая.

– Навались! навались, братцы! – крикнул Арчеев, с удивлением заметив вялость и медленность в движениях орудийной прислуги. Несколько человек сидело на железной настилке, поводя вокруг мутными глазами.

– Что такое, Ковальчук? – спросил Арчеев, поворачиваясь внутрь башни, чувствуя слабость во всех членах и зеленые круги перед глазами.

– Вроде угорели как бы, – ответил тот. – Ну, ну, шевелись, молодцы! Чего расселись? Потом отдыхать будешь.

И Ковальчук, сам едва передвигая ноги, стал тормошить сидевших на полу людей.

Арчеев почувствовал, что к сладковатому, уже давно дурманившему его запаху метилового ленточного пороха, которым заряжались орудия, примешивался другой – удушливый, давивший грудь.

– Неладно, Ковальчук, – проговорил Арчеев, слезая с боевого стула. – Надо стрелять дальше, а то немец уйдет.

Ковальчук стал на место свалившегося горизонтального наводчика и, наведя нить на неприятеля, нажал спусковой рычаг.

Орудие ухнуло, откатилось, накатилось и, когда замочный открыл затвор, из орудия тихо поползла тяжелая сизая струйка непродутого газа.

– Вот оно. Не действует продувание, – сказал Арчеев. – Но и не это только. Это бывало раньше, но такого действия не производило.

«Должно быть, немецкие снаряды! – мелькнула у него мысль. – Один разорвался под самой башней».

Зазвонил телефон. Арчеев приложил трубку к уху.

– Почему носовая башня редко стреляет?

– Испортилось продувание орудий. Прислуга угорела.

– Можете ли исправить повреждение?

– Попытаемся.

Чувствуя ужасающую слабость и помутнение в глазах, Арчеев стал исследовать продувательный трубопровод. Превозмогая ту же слабость, башенный унтер-офицер следовал за ним.

– Вот тут разошлися фланцы. Нужны болты.

Ковальчук достал инструменты.

– Ишь, как садит. Этак весь воздух утечет.

Напрягая все оставшиеся силы, Ковальчук придерживал фланцы, Арчеев завинчивал болты.

– Готово. Идем стрелять, Ковальчук.

Оба они сидели на железной настилке, не имея сил подняться.

– Кажись, помирать придется… – с трудом вымолвил Ковальчук.

– Погоди помирать, Ваня… Надо доделать дело.

Ковальчук с нежностью взглянул на башенного командира и, держась за стенку, подошел к пушкам.

Арчеев последовательно замкнул коммутаторы автоматической зарядки и, по окончании маневра, сел на место вертикального наводчика комендора.

– Прицел 95… Пли!..

Орудие качнулось. Продувание подействовало.

– Недолет.

– Прицел 97.

Арчеев, с трудом отдавая отчет в своих движениях, из последних сил повторил маневр зарядки.

– Отчего мы держимся, Ваня? – тихо спросил он. – Все лежат.

– Сознательность, Вашбродь.

– Сознание долга, Ваня. Верно понимаешь. Из одного двух делает.

И он, слегка ворочая медный штурвал, подвел начерченную в оптическом прицеле нить на носовую трубу «Роона».

– Пли!

Опершись лбом на гуттаперчевый наглазник, он сквозь мелькавшие перед глазами темные блики увидел, как на корме «Роона» поднялся черный взрыв.

– Носовая башня, отлично! – послышался дребезжащий голос из беспомощно висевшей телефонной трубки.

Арчеев не ответил. Все бежало и вихрем кружилось в его глазах. Он упал головой на прицел…

– Опять не стреляет носовая башня, – с досадой промолвил командир. – Еще одно попадание, и немец не уйдет.

Но «Роон» уже скрывался за горизонтом. Видя, что «Рюрик» прекратил стрельбу, стал уходить и «Бремен», который не мог поддерживать с «Рюриком» единоборства.

– Перископ на правом крамболе! – закричали сигнальщики.

Командир и штурман приложили к глазам бинокли. Справа по носу что-то торчало из воды.

– Лево на борт! Противоминной артиллерии открыть огонь! – приказал командир.

«Рюрик» плавно покатился носом влево. Небо и море, как огромная передвижная панорама, повернулись на полкруга. 120-миллиметровые орудия огласили воздух громкими резкими хлопками. На месте скрывшегося перископа забил целый строй пенистых фонтанов.

Сизая дымка на горизонте скрыла неприятельские корабли. «Рюрик» опять один.

– Надо догонять нашу бригаду, – сказал командир. – Запросите по радио ее место. Теперь можно не скрываться.

– Есть, – ответил старший штурман.

– В носовой башне точно умерли все. Спросите по телефону, в чем дело.

– Телефон не отвечает, – доложил телефонист.

– Бегом в носовую башню! – крикнул командир ординарцам и, выйдя из боевой рубки, стал с мостика смотреть, как ворочали медный штурвал, откатывая тяжелую броневую дверь.

Несколько секунд спустя расторопные ординарцы стали выносить на свежий воздух лежавшую без чувств, угоревшую и отравленную команду.

Вызвав доктора и санитаров, командир спустился вниз и подошел к башне.

Доктор поочередно щупал пульс и отгибал веки.

– Живы? – коротко спросил командир.

– Живы. Свежий воздух и кофе. А сейчас будем делать искусственное дыхание.

– Георгий Алексеевич! Как себя чувствуете? – спросил командир лежавшего на палубе Арчеева, видя, что тот открыл глаза.

– Хорошо, – шепотом ответил он.

Глаза его смотрели в небо, а небо сплошь было в чайках… Чайки и большие мотыльки с перламутровыми крыльями часто-часто рябили пред его глазами, заслоняя солнце и застилая небеса, так что временами наступала темнота. Море убаюкивающе шумело, покрывая слабо доносившиеся до его слуха голоса. Иногда совсем темнело пред глазами, и тогда он слышал голос матери, говоривший ему что-то по-французски. Но тут же слышалась и невероятно крепкая речь старшего офицера, распоряжавшегося переносом отравленных на кормовой мостик. Арчеев почувствовал укол в руку и запах камфоры. Он очнулся и снова забылся, испытывая ломящую боль в висках. И над всем этим – тихое и спокойное сознание, что все хорошо, все – как надо, все сделано, ничего не забыто.

4-го августа 1915 года после продолжительных усилий, под покровом густого тумана, немцам удалось форсировать Ирбенский пролив и провести свои крейсера в воды Рижского залива.

Наши миноносцы, защищавшие пролив, отступили к Монзунду, закрывши минным заграждением подходы к нему с юга. Залив оказался в руках немцев, получивших доступ к Риге и Пернову. Наш Северный фронт оказался перед угрозой немецкого десанта в тыл его правого фланга.

Сосредоточенно-тревожное настроение охватило всех. На севере залива минная дивизия и подводные лодки готовились к отпору, но крепость Усть-Двинск и Рига как бы висели в воздухе. Вопрос их охвата с тыла, при владении немцами Рижским заливом, был вопросом нескольких дней.

В этот момент в Усть-Двинске находились две наши канонерские лодки – «Сивуч» и «Кореец» – командированные в распоряжение Северного флота для обстрела побережья, в которое упирался левый фланг германских армий. Эти канонерки своей отличной боевой службой и постоянным участием в боях уже успели заслужить добрую славу у сухопутных собратьев, поддерживая их своим огнем с моря.

4 августа, при наличии неприятеля в Рижском заливе, «Сивуч» и «Кореец» успешно бомбардировали расположение немецких батарей у местечка Кемерн, заставив немцев отвести эти батареи в тыл. Вернувшись в тот день в Усть-Двинск, канонерки приняли последнюю похвалу сухопутного начальства: «Покорно благодарим славных братьев моряков за помощь. Ваша стрельба была поразительно точна. Полковник кн. Меликов».

Но похвальная телеграмма не меняла обстановки. Командиры лодок знали, что дни их сочтены. Но эти сочтенные дни не должны быть пропущены даром. Несмотря на присутствие немцев в заливе, они успели еще раз выйти в море и ночью поставить минное заграждение на путях неприятеля к Усть-Двинску.

Вернувшись, они получили приказание идти в Моонзунд.

С рассвета, в день Преображения, началась срочная погрузка угля. Нельзя было терять ни минуты, так как у входа в Двину могли появиться неприятельские корабли.

На сердце камень. Рушилось дело, которому многие месяцы самоотверженно служили лодки. Командир «Корейца» от имени обеих лодок отправился к коменданту крепости проститься. Расставание было грустно – совместно пережитые минуты опасности и ответственной работы связывают людей узами родства.

– Но ведь неприятель уже в заливе, – удивлялся генерал, – вы можете встретить сильнейшего врага и погибнуть совсем напрасно.

– Мы это знаем, – отвечал командир «Корейца».

– Сколько же шансов за то, что вы дойдете до Моонзунда?

– Один на сто, – ответил командир.

Перед командирами лодок был выбор – сдаться у пристаней или рискнуть гибелью в неравном бою. Они выбрали последнее. И они условились, что в случае гибели одной из лодок оставшаяся должна уходить, не спасая тонущих людей, дабы не увеличивать триумфа неприятеля и своей гибелью, неминуемой при такой задержке. Решение это было принято на основании прецедента, имевшего место в английском флоте, когда одна и та же подводная лодка утопила три английских крейсера подряд вследствие того, что они останавливались у гибнувшего сотоварища, чтобы снять людей.

Перед выходом в море командир «Сивуча» капитан второго ранга Черкасов чувствовал себя нездоровым. Его мягкой, женственной натуре уже пришлось выдержать много серьезных испытаний. Ныне судьба назначила ему совершить акт бессмертного геройства. Ввиду его нездоровья капитан второго ранга Федяевский, командир «Корейца», сделал прощальные визиты, и в полдень лодки вышли в море, взяв кратчайший курс на Моонзунд. «Сивуч» как старший шел головным.

Позади – тихий благовест Преображения. Впереди – тихое, притаившееся море. Штиль. Влажная мглистая дымка, точно гарь от лесного пожарища, легкой завесой легла между лодками и невидимым врагом, дыхание которого сразу же коснулось обреченных. Едва выйдя в море, лодки приняли радио командующего флотом о неприятельских крейсерах, идущих в сопровождении миноносцев от поста Медис курсом на норд-ост.

Отступить? Отсрочить развязку? Но это означает бесславный плен у пристаней. Потеря Рижского залива казалась неотвратимой.

Лодки продолжают путь вперед.

В море тихо и мглисто. Пахнет гарью. И этот запах так успокаивает, близит с землей, хотя ее уже не видно.

Еще радио: «Два неприятельских крейсера и миноносцы – в квадрате 238».

Командиры и штурмана склоняются над картой: квадрат 238 прямо по носу в 25 милях. Но солнце клонится к закату. Ночь спасет, укроет.

Лодки идут прежним курсом.

Новое радио с наблюдательного поста на острове Кюно: «Неприятельский крейсер и два миноносца проходят курсом на Пернов». И от начальника минной дивизии, собравшейся в Моонзунде: «Большие неприятельские силы подходят с юга».

Куда идти? Неприятель движется к Моонзунду и к Пернову. У лодок отрезаны все базы. Вернуться? Невозможно. Обратный путь отсечен гранью сильнее смерти. Нужны немедленные указания, а спрашивать нельзя. Но лодки все слышат. Телеграфисты все время приносят на мостик радиотелеграммы. Самим же говорить нельзя, так как их характерная для небольших судов радиоволна немедленно навлечет на них неприятельские силы. Командующий флотом должен сам вспомнить о них. Лодки ждут и продолжают идти прежним курсом.

И вот сквозь телеграфные волны неприятельских судов, открыто разговаривающих в заливе, пробивается голос командующего флотом: «„Сивучу“ и „Корейцу“ идти под восточный берег и ждать темноты. С темнотой продолжать путь в Монзунд».

Солнце уже вступило в серую полосу гари и багровело красным шаром, посылая лодкам свой прощальный взор.

«Кореец» спрашивает по семафору: «Куда пойдем? Неприятель занимает пути на Пернов и на Моонзунд».

«Сивуч» показывает прежний курс. Идти под восточный берег согласно радио командующего флотом уже не имеет смысла, так как туда только что прошел неприятельский отряд.

Опять телеграфист бежит на мостик и подает новый голубоватый бланк. «Начальник Минной Дивизии оповещает о постановке мин у входа в Моонзунд. Для встречи и проводки лодок будет выслан конвоир».

И сейчас же вслед за сим: «Неприятельские крейсера и миноносцы держатся на линии Усть-Двинск – Патерностер», то есть прямо на курсе лодок.

Минута тягостного раздумья. «Сивуч» стопорит машины и передает семафором на «Кореец»: «Буду стоять здесь до полной темноты».

«Кореец» подошел и стал рядом.

Тускло-красный диск солнца медленно погружался в окутанное гарью море. Вокруг жуткая, томительная тишина…

Сквозь густые сумерки на востоке от лодок появился ряд дымков… Но еще немного, и ночь укроет. С обоих мостиков напряженно вглядываются в горизонт… Новые дымки – с юга. Неприятель со всех сторон.

Вечерняя мгла густеет, и из нее четко выступает силуэт трехтрубного крейсера… Неприятель… Но еще несколько минут, и все скроет ночь.

Тишина, тишина. Усыпляюще приятно тянет гарью. Мысли уносятся далеко, к земле. Хорошо пойти в лес за грибами. Мягко хрустел бы хворост на мшистой земле… Неприятель?.. Закрыть глаза, не видеть и не думать. Может быть, представится косогор и коровы у водопоя. Как хорошо. А открыть глаза… Тихо. Густые сумерки. На западе багряная полоска. И вот слева черно-сизый силуэт. Молчит. Тихо все, но ведь это смерть. А как тихо. Ласково журчат забортные струи. У орудий тихие, замолкшие люди. Они умрут через четверть часа. Они знают это, но не верят. Разве может быть смерть, когда так мирно, по-деревенски пахнет гарью…

Темный призрак слева близится и растет, опережая рост ночи. За ним, в клубах дыма, меньшие силуэты, миноносцы. Клубы дыма растут, обволакивают небо. Кто-то страшный разворачивает в небе черный плащ.

Неприятель близится. Силы неравны. Надо уходить.

Лодки дают полный ход вперед.

Но темный призрак настигает. Лодки, рассчитанные для вспомогательной, прибрежной службы, при полном напряжении могут дать всего 10 узлов. Слабо теплится надежда, что призрак не видит, что спасительная темнота ляжет между ним и нами.

На темном силуэте нервно замигал огонь. Опознавательный сигнал. Неприятель заметил лодки и ждет ответа. Что могут они ответить? Чужой опознавательный сигнал – тайна. Лодки молчат и стараются уйти.

По борту неприятеля, ослепительно прорезав тьму, вспыхнула зеленая молния, и вслед за нею прогремел орудийный гром. За кормой у лодок поднялось несколько водяных столбов. Лодки, не отвечая, продолжают уходить.

Неприятель умолкает и в течение нескольких минут молча следует по пятам, без всякого усилия, легко, настигая жертву.

Совсем стемнело. Но страшная тень неуклонно растет, быстро выходя на левый траверз и загораживая путь в Моонзунд. Уже не видно силуэта, но лишь темная давящая масса, которая наваливается слева и заставляет склонять курс в сторону от намеченной цели.

Все начинают томиться. Смерть подступила. Но почему она молчит и в мрачном молчании идет рядом, неотступная и жуткая, как немая тень Агасфера? Хоть бы конец скорее.

Комендоры замерли у орудий, стынет плечо, опертое на резиновый приклад. Офицеры не отнимают от глаз ночных биноклей. Но видно плохо.

Вдруг яркая вспышка опять до боли ослепила всех. С тяжким гулом над лодками пронеслись неприятельские снаряды.

– Прицел 30 кабельтов! Открыть огонь! – командуют на лодках.

Лодки дают ответный залп. Сквозь ночную тьму просвечивают падения снарядов, легкими фосфоресценциями встающие из моря. Силуэт неприятеля проектируется на них. Перелет.

«Пять кабельтов меньше» – показывает светящийся циферблат. Подносчики, скользя потными от волнения руками по латунным гильзам, вталкивают в орудия унитарные патроны.

Целить трудно. Неприятель слепит прожекторами. «Сивуч» весь залит белым светом, весь обнажен и открыт врагу. Вокруг него в лучах прожектора взлетают белые каскады, пересеченные радугой, повисшей в водяной пыли.

Снаряды пронизывают его незащищенный корпус. Он не выдерживает поединка и начинает склоняться вправо. Ворочает все круче. Уже многие орудия подбиты. Стреляют только две пушки. Наконец, пораженный сознанием тщетности своих усилий, «Сивуч» ложится на обратный курс и проходит по борту «Корейца». «Кореец» продолжает идти вперед, приняв на себя неприятельский огонь.

Снаряды рвутся теперь вокруг «Корейца», засыпая его осколками и заливая каскадами воды. «Кореец» отвечает изо всех пушек. Несмотря на это, неприятель подходит ближе. Циферблаты у орудий немедленно передают изменения прицела. Но шальной осколок перебивает провода, и циферблаты бездействуют. Стрельба выходит из-под управления и становится бессистемной. «Кореец» имеет несколько попаданий навылет. Рвутся паровые трубы, падают ранеными подносчики кормовой пушки. Их стон доносится на мостик. Гибель кажется неотвратимой.

И перед лицом смерти встают незаметные, простые люди и идут делать свое дело, точно нет этого града снарядов, этих сотрясающих корабль взрывов. Унтер-офицер Шацкий чинит проводку управления огнем. Она, конечно, будет снова перебита, но пока действует опять, и командир получает возможность корректировать стрельбу.

Машинный кондуктор Ермил Репин перекрывает пар, садящий через разорванную трубу, и ставит запасную. Телеграфный унтер-офицер Ильин поправляет оборванную антенну.

Стонут раненые подносчики. Машинный содержатель (писарь) Сурков, робкий и пугливый, предмет шуток и насмешек всей команды, смотрит из-под прикрытия на мешкотню у пушки, потерявшей обоих подносчиков сразу, и в трепете ждет близкого конца. Но вдруг, перекрестившись, идет к пушке и работает за обоих раненых так споро и умело, что пушка начинает стрелять, как стреляла раньше.

Конец ознакомительного фрагмента.