Голь на выдумки…
Брежневская Конституция, как, впрочем, и все предыдущие, гарантировала всем гражданам Советского Союза право на жилище. Это неопровержимый факт. Гарантировала и даже обеспечивала, но, мягко говоря, по-разному. Кто-то жил в коммуналках, где количество соседей могло доходить до нескольких десятков. Кому-то повезло жить в «хрущёвках», где были пусть и крохотные комнатушки, но без соседей. Существовали, правда, кооперативные квартиры, но они для простого смертного были недостижимы по многим причинам, перечислять и обсуждать которые я не хочу – не та тема. Тема моей трагикомичной байки – ячейка общества, то есть семья.
Мой друг, возможно, встретил ту единственную, или ему надоело платить налог на бездетность. Сути дела это не меняло, он женился. Поступок верный, но необдуманный. Им – что поделаешь, проза жизни – просто негде было жить. У него – однокомнатная квартира и мама, у неё – аж трёхкомнатная, но мама (она же тёща), папа и брат. Был найден, казалось, гениальный ход. Тёща забирает свою маму к себе, а молодые перебираются в её комнату в малонаселённой коммуналке. Радость была недолгой. Буквально до заселения в «апартаменты». Их гнёздышко находилось в трёхэтажном дореволюционной постройки доме, который стоял на привокзальной площади. На первом этаже дома, как раз под их комнатой, находилась пирожковая, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я имею в виду запах горелого масла и всевозможную живность – спутники таких заведений. В подъезде был канализационный люк, связанный трубой с каналом, находившимся в двадцати метрах. Канал выходил в Финский залив, и при малейшем наводнении, в соответствии с законом сообщающихся сосудов, крышку люка вышибало водой, которая заливала подъезд дома.
Сама квартира состояла из трёх комнат. В одной из них жила престарелая весьма склочная бабуся. Баба-Яга в исполнении Милляра была симпатичней и покладистей. Вторую комнату занимала семья: муж-алкаш, совершенно необъятная и неряшливая жена и их малолетняя дочь. Порядок в этом семействе, несмотря на его странность, соблюдался строго. Ежедневно и скрупулёзно происходил ритуал. В одно и то же время приходил в стельку пьяный муж и замертво падал в коридоре. Его малолетняя дочь по наущению мамаши выливала ему за шиворот холодной воды и, радостно визжа, убегала в комнату. Тот вскакивал, хватал что попадётся под руку и гонялся за орущей во всю глотку женой. Появлялась милиция, и побитая жена уговаривала в который уже раз не забирать его.
Молодожёнам досталась третья комната, нечто среднее между пеналом и просторным гробом на двоих, в которой с трудом, занимая две трети пространства, помещались кровать и крохотный стол, остальное забирала круглая дровяная печь. Были ещё неухоженная кухня и туалет, посещение которого требовало определённого мужества. Прожив неделю в этих «апартаментах», новоиспечённый глава семейства прилюдно поклялся положить этому безобразию конец. Выйдя на кухню, в присутствии всех жильцов он заявил: «Я этот гадюшник расселю!». Ответом ему был хохот соседей. На свет появилась многокилограммовая папка, содержавшая переписку между жильцами и инстанциями. В папке находился, если так можно выразиться, краткий перечень адресов, штамповавших отписки. В ней, к примеру, было письмо Терешковой (ходили слухи, что она помогает), слезливые челобитные в газеты «Правда» и «Труд», почему-то Юрию Брежневу, сыну Леонида Ильича Брежнева.
О клятве моего друга узнали жильцы соседних, точно таких же домов. У них были такие же папки. Они не стали помогать ему – их можно было понять: годы бессмысленной переписки оптимизма не прибавляют – и даже не стали отговаривать моего друга, а просто соревновались в насмешках, что только раззадоривало его.
Однажды в разговоре со мной он поделился своими невзгодами. Не знаю почему, но я напросился к нему в гости. Увиденное меня потрясло. «Давай устроим здесь погром, – предложил я. – Обрушим всё что возможно и сфотографируем; хорошего фотографа найти не проблема, а фотографии представим в горисполком». На следующий день мы приступили к выполнению задуманного. В разгар работы мы вдруг услышали страшный грохот. Вбежав в комнату новобрачных, мы, к своему ужасу, увидели, что рухнула печка. Она не обвалилась под своей тяжестью, а упала на кровать. Случись это ночью, мой друг мог стать вдовцом или его супруга – вдовой. Естественно, мы сфотографировали и это. Когда вся работа была завершена и мы уселись в комнатушке друга обмыть наше предприятие, к нам ворвался, как всегда пьяный, сосед и заорал: «Рюмочная горит». «Враги сожгли родную хату, – сострил я. – Пойдём посмотрим». Мы выскочили на улицу. Первый этаж соседнего дома был объят пламенем. «Зачем они спасают эту рухлядь? Их надо остановить, если всё сгорит, они получат квартиры», – сказал я. «Даже не думай, они тебя за такое кощунство побьют – горит их святыня, разве не понятно?» – урезонил меня мой друг.
Дом отстояли, жильцы разошлись по своим халупам. Загадочная русская душа. Не раздумывая бросаться в огонь, чтобы спасти портвейн, а затем, выпив спасённое, сетовать на то, что живёшь в нечеловеческих условиях. Как тут не вспомнишь классика: «А счастье было так возможно».
Мой друг сравнительно быстро, в течение полугода, добился приёма в комиссии горисполкома. Ему с порога было заявлено, что квартира, в которой он живёт, расселена. В доказательство была предъявлена телеграмма следующего содержания: «Дом расселён, телеграфистка Кикоть». Тогда он предъявил снимки. Ему не поверили, что объяснимо: не может нормальный человек поверить, что люди могут жить в таких условиях. Решив, что его хотят, как теперь говорят, кинуть, он пригрозил тем, что «потеряет» эти снимки у гостиницы «Интурист». Угроза сработала: было решено отправить комиссию специалистов.
Комиссия пришла к двум выводам. Первый: снимки не отражают истинного положения, всё гораздо хуже. Второй: дом подлежит немедленному расселению. Что касается снимков, тут всё ясно: их сделал ленфильмовский фотограф на цветном «кодаке». Комиссия же сделала чёрно-белые фотографии – почувствуйте разницу. Долго ли, коротко ли, но однажды утром меня разбудил телефонный звонок: «Жду тебя завтра на новоселье». Его мучения с получением квартиры закончились. Теперь надо было доводить новую квартиру до ума. Но это были другие мучения и другая история.