Охранник
Решил я сдуру покрасить свой гараж. Так ближе к вечеру. А точнее на ночь глядя. И вообще, активная жизнь у меня, как у летучих мышей, начинается глубокой ночью. Ну а чё? Душа романтики требует. Засиделся я в офисе допоздна, вот для разнообразия и решил покрасить свой ржавый гараж. Во мраке. Вслепую. Зато под звёздами. Это уже потом, при свете тусклой лампы, выяснилось, что красил-то я больше себя, чем гараж. Ведь ближайший источник света в нашем гараже, как в кинотеатрах, лишь у выхода. Но не об этом сейчас речь.
Речь пойдёт об охраннике. Седой старик, с молодыми глазами. Взгляд, будто в бинокль глядит, непроглядную даль разглядывает. При редкой улыбке еле заметный шрам на левой щеке расплывается по контору губ. Тяжёлыми, но уверенными шагами производит он обход своих владений. Обыкновенно он молчит. Впрочем, и я не многословен. Как все «нормальные» люди, утром я хмурый, не выспавшийся, вечером уставший, нервный. Вот и молчим обоюдно.
– Драсти, – я под нос.
– Драсти, – он в ответ.
Вот и весь наш диалог с ним за последние три года. Но то было до вчерашнего вечера.
Измазавшись краской и благоухая ацетоном, я, наконец, закончил свою ночную авантюру. При свете полной луны результат моей работы меня вполне удовлетворял. Впрочем, утром, уже при свете солнца, завидя свой измазанный гараж, я кардинально поменял своё мнение. Но это будет утром, а пока я довольный направлялся домой. Наш охранник, обхватив палку как винтовку, стоял на своём посту, словно часовой в Кремле. Проходя мимо, я буркнул ему «Дсвидань».
Тот ответил. А затем мне вдруг послышалась речь на английском: «A fool at forty is a fool…».
Я невольно обернулся. Взглянул на старика.
– Что, простите? – спрашиваю ошеломлённо.
– Говорю, кто же по ночам гаражи-то красит? – отвечает старче. – Ты же труд свой в темноте и не разглядишь!
– Нет, нет, вы до этого что-то сказали на английском, кажись, я не расслышал, – хотел я убедиться, что мне не послышалось.
– То была пословица, старая, английская, – улыбнулся охранник, растягивая свой шрам, – про эволюцию человека, философская, в общем, труднопереводимая. А вообще, англичане говорят: «Too much knowledge makes the head bald».
Тут от неожиданности я и вовсе растерялся. Диссонанс когнитивел меня по полной: передо мной стоял почти что пушкинский старичок, ну тот самый, который три раза свой невод в море закидывал, простой охранник гаражей, шпаривший на английском, причём на манчестерском диалекте.
Мне, дураку, жуть как интересно стало всё про него узнать. Я и давай его вопросами заваливать. Я ему вопрос на русском, он мне на английском ответ, я ему на английском, так он, старый хрыч, на русский перебегает. Тут мы с ним за все три года и наговорили. Поведал он мне всю свою кучерявую жизнь. Смачно так, задушевно изложил. «Эх, сюда бы сейчас Чехова, – мелькнула мысля. – Антон Павлович бы жизнь-то эту кучерявую мастерски нарисовал бы, макая кисть свою в слова».
Старик оказался и вовсе не старик – чуть больше за полтинник. А постареть ему довелось уже на зоне, при строгом режиме, там ведь год за три идут. А загремел он отнюдь не на мелкой краже, а ни много ни мало за организованную преступность, группировку.
– В лихие 90-е все были такие. Организованные! – уточнял он сквозь смех. – Бригада у меня была отменная, Саша Белый позавидовал бы. Уличные лотереи, подпольные производства, рэкет. Нам в нюх втереть да лохов бомбить, ну и винта нарезать – как нечего делать. «Товар» возили по всему миру. Кстати, моё знание английский тут как раз и пригодилось. Что, зря что ли два ВУЗа на «красный» оканчивал!
Вспомнил он молодость свою. Безбашенную. Как группу свою (пока ещё музыкальную) собрал. Как на клавишнике играл, песни пел.
– Ну и допелся, – подытожил он свою эстрадную карьеру. – Батон как-то крошили с местными, те пальцы мои и переломали, лицо порезали, волки позорные. Я и бросил группу свою к чертям, и бригаду собрал, организованную. А тут и масть пошла и впору гужеваться по полной.
Бывший интеллигентный авторитет и вор в законе, выбравшись на волю, тщетно пытался скрыть свой липкий воровской жаргон под английскую речь и пословицы.
– И вот как-то зимой прилетаю, значит, я из Лондона. Везу с собой общак в два чемодана. А в аэропорту меня уже ждут. В общем, приняли мусора меня тёпленького, аркан накинули. Следак попался настырный. Червончик накинули. А я и не стал тереть бузу, всё подписал и отбыл в цугундер.
Он грустно улыбнулся. Закурил. Подолгу глядел как дымок, медленно рассеиваясь, уходил в ночное небо, прямо к звёздам.
– Увы, life is made up of marble and mud, – продолжил он очнувшись. – Молодость растаяла, как мартовский снег. Нет, я на судьбу не в обиде. Ведь каждый рано или поздно отсидит своё, кто на нарах, а кто в бездолье. Видел я шик и блеск, уважение и предательство. Покаялся я. Только вот Зоя, жена моя, с дочкой в Германии-то остались. И в Тель-Авиве вторая, тоже с дочкой. Я-то не выездной теперь, откинулся, женился вновь. Дочка, естественно, растёт. С работой, правда, туговато, не берут нигде бывшего зека, боятся. Потому и торчу здесь, средь гаражей. BBC слушаю, Шекспира читаю. Everything in this life has to be paid for. Всё лучше, чем нары нюхать.
Луна, заскучав от нашей болтовни, завалилась куда-то на бок. Звёзды попрятались за облака. Ну а я медленно брёл домой и думу свою тяжкую думал: «С людьми живыми, не фейсбушными, надо бы почаще общаться… совсем я одичал».