Глава II
Дѣвицы Шарпъ и Седли приготовляются къ открытію кампаніи
Показавъ свою храбрость надъ несчастнымъ словаремъ, укатившимся къ ногамъ изумленной Джемимы, миссъ Ребекка Шарпъ приняла самодовольный видъ, и съ улыбкой на блѣдныхъ щекахъ облокотилась на подушку..
– Прощай Академія! воскликнула миссъ Шарпъ, пусть старая дѣвка припоминаетъ на досугѣ, какъ меня звали!
Миссъ Седли была озадачена выходкой своей подруги почти столько же, какъ бѣдная Джемима, потому-что, можете представить, прошло не болѣе одной минуты, какъ она оставила свой пансіонъ, державшій ее шесть лѣтъ въ своихъ четырехъ стѣнахъ. Въ одну минуту, разумѣется, не могутъ разлетѣться по воздушному пространству впечатлѣнія школы, гдѣ первоначально развились наши мысли и чувства. Что я говорю? Мнѣ случалось видѣть и такихъ особъ, которыя сохранили на всю жизнь воспоминанія школьныхъ лѣтъ. Я знаю, напримѣръ, одного старого джентльмена лѣтъ семидесяти, который однажды, явившись на завтракъ съ испуганнымъ лицомъ, сказалъ мнѣ съ величайшимъ волненіемъ:
– Вообразите, мистеръ Теккерей, я видѣлъ сонъ, ужасный, страшный сонъ…
– Какой, смѣю спросить?
– Мнѣ грезилось, будто докторъ Рейнъ высѣкъ меня розгами! Фантазія, какъ видите, перекинула этого джентльмена за шестьдесятъ лѣтъ назадъ, къ блаженнымъ временамъ школьной жизни. Еслибъ докторъ Рейнъ явился изъ-за могилы съ розгою въ рукахъ, семидесяти-лѣтній старецъ, я увѣренъ, сталъ бы передъ нимъ на колѣни, испрашивая помилованья какъ провинившійся школьникъ. Что жь мудреного теперь, если миссъ Седли въ нѣкоторой степени поражена была ужасомъ и страхомъ при выходкѣ своей дерзкой подруги?
– Какъ это вы осмѣлились, Ребекка? сказала наконецъ миссъ Седли, послѣ продолжительной паузы, что вы надѣлали?
– Какъ что? Перекувыркнула Джонсона, вотъ и все тутъ.
– Бросить прощальный подарокъ!
– Э, полноте! Неужьто вы думаете, что миссъ Пинкертонъ пустится за нами въ погоню?
– Конечно нѣтъ; однакожь…
– Терпѣть я не могу этотъ домъ, и надѣюсь, глаза мои не увидятъ больше заведенія старой дѣвки, продолжала съ ожесточеніемъ миссъ Ребекка Шарпъ; о, еслибъ Темза выступила изъ береговъ и затопила миссъ Пинкертонъ съ ея тюрбаномъ!
– Тсс!
– Что съ вами, Амелія? Неужели вы боитесь, что насъ подслушаютъ, и старая дѣвка поставитъ насъ въ темный уголъ?
– Нѣтъ, нѣтъ; однакожь…
– Или вы думаете, что этотъ чорный лакей перескажетъ мою повѣсть старой дѣвкѣ? продолжала запальчиво миссъ Ребекка, пусть онъ; если хочетъ, идетъ къ миссъ Пинкертонъ и объявитъ отъ моего имени, что я ненавижу ее отъ всего моего сердца, и что я желаю отъ всей души доказать ей эту ненависть на самомъ дѣлѣ. Пусть идетъ. Цѣлыхъ два года я терпѣла отъ нея насмѣшки всякого рода. Ни отъ кого, кромѣ васъ, Амелія, я не слыхала дружеского и ласкового слова, и всѣ въ этомъ заведеніи могли безнаказанно обижать меня потому только, что я не имѣла счастія пользоваться благосклонностью старой дѣвки. Цѣлыхъ два года болтала я безъ умолка по-французски въ нисшихъ классахъ до того, что мнѣ самой наконецъ опротивѣлъ материнскій языкъ. А не правда-ли, я очень хорошо сдѣлала, что обратилась къ миссъ Пинкертонъ съ французскимъ комплиментомъ? Пусть ее бѣснуется, какъ фурія. Vive la France! Vive Bonaparte!
Подобныя восклицанія, должно замѣтить, считались въ ту пору самымъ нечестивымъ злословіемъ въ устахъ всякой честной Англичанки. Сказать «Vive Bonaparte» значило почти то же, что пожелать многая лѣта Люциферу и его нечестивымъ легіонамъ. Миссъ Амелія затрепетала.
– Ахъ, Ребекка, Ребекка, какъ вамъ не стыдно питать въ душѣ такія нечестивыя мысли! воскликнула миссъ Седли.
– Vive Bonaparte, и да погибнетъ старая дѣвка! вскричала миссъ Шарпъ.
– Мщеніе великій грѣхъ, мой ангелъ.
– Можетъ-быть; но я совсѣмъ не ангелъ.
И, сказать правду, титулъ ангела никакимъ образомъ не могъ примѣниться къ миссъ Ребеккѣ Шарпъ.
Коляска между-тѣмъ медленно продолжала катиться по правому берегу Темзы. Подруги разговаривали все въ такомъ же тонѣ, обращая рѣчь на свѣжія воспоминанія пансіонской жизни. Приведенный нами отрывокъ изъ этой бесѣды характеризуетъ нѣкоторымъ образомъ нравственныя свойства миссъ Ребекки Шарпъ, и читатель, конечно, догадался, что она порядочный мизантропъ или, если угодно, мизогинистъ потому-что мужчины еще не входили въ кругъ ея наблюденій, и стало-быть не могли сдѣлаться предметомъ ея ненависти. Всѣ обходились съ нею дурно; сказала сама Ребекка, и мы въ свою очередь увѣрены, что если какая-нибудь особа, мужского или женского пола, подвергается дурному обхожденію въ какомъ бы то ни было обществѣ, значитъ, она сама, такъ или иначе, заслуживала это обхожденіе. Міръ, по нашему мнѣнію, то же что зеркало, въ которомъ каждый видитъ отраженіе своего собственного лица. Бросьте на наго сердитый взглядъ, и онъ въ свою очередь будетъ хмуриться на васъ; улыбнитесь ему, и онъ тоже подаритъ васъ добродушною улыбкой. Всякой мизантропъ, кто бы онъ ни былъ, виноватъ прежде всего самъ, и отнюдь не имѣетъ безъусловного права жаловаться на толпу и презирать людей: это аксіома въ моихъ глазахъ. Что касается до миссъ Ребекки, достовѣрно по крайней мѣрѣ то, что она никому и никогда не дѣлала никакого добра въ томъ обществѣ, среди которого жила: что жь мудреного; если двѣ дюжины дѣвочекъ не имѣли въ свою очередь ни малѣйшей привязанности къ этому мизантропу въ женской юбкѣ?
Отецъ миссъ Шарпъ былъ художникъ, и давалъ нѣсколько времени уроки въ учебномъ заведеніи миссъ Пинкертонъ. Это былъ смышленый малый, весельчакъ, беззаботный поэтъ, съ рѣшительной наклонностью занимать деньги, гдѣ ни попало, и пропивать ихъ въ первомъ трактирѣ. Пьяный, онъ обыкновенно шумѣлъ въ своей квартирѣ, и проспавшись на другой день съ головною болью, сердился на человѣчество вообще и на художниковъ въ особенности, не умѣвшихъ по достоинству оцѣнить его артистического таланта. Такъ-какъ онъ могъ содержать себя не иначе какъ съ величайшимъ трудомъ, и притомъ лишился почти всякого кредита между трактирщиками предмѣстья Сого, гдѣ была его квартира, то, для поправленія своихъ обстоятельствъ, онъ придумалъ жениться на Француженкѣ, отставной оперной дѣвицѣ, потерявшей свое мѣсто. Плодомъ этого брака была миссъ Ребекка, не считавшая, впрочемъ, нужнымъ объяснять со всѣми подробностями свое происхожденіе съ матерней стороны. Она разсказывала первоначально, что предки ея съ матерней стороны были какіе-то Entrechats, извѣстные всей Гасконіи по древности и благородству своего рода. Это служило предметомъ гордости для миссъ Ребекки. Замѣчательно, впрочемъ, что, по мѣрѣ возвышенія своего на почетныхъ ступеняхъ общественной лѣстницы, миссъ Шарпъ постепенно возвышала геральдическое достоинство своихъ предковъ.
Мать Ребекки была женщина довольно образованная, и ея дочь говорила по-французски какъ природная Парижанка. Это обстоятельство, рѣдкое между Англичанками, доставило ей доступъ въ академію миссъ Пинкертонъ. Когда мать Ребекки умерла; мистеръ Шарпъ, предчувствуя и свою близкую смерть, написалъ къ миссъ Пинкертонъ патетическое письмо, въ которомъ рекомендовалъ сироту ея просвѣщенному вниманію и покровительству. Вслѣдъ затѣмъ, онъ сошолъ въ могилу послѣ третяьго припадка delirii trementis. Ребекка, которой въ эту пору было уже семнадцать лѣтъ, явилась на Чизвиккскій проспектъ, и поступила пепиньеркой въ заведеніе миссъ Пинкертонъ. Она обязалась говорить по-французски съ молодыми дѣвицами, и въ замѣнъ этого, ей предоставлено право слушать безплатно профессоровъ Чизвиккской Академіи. Это заведеніе давно было извѣстно миссъ Шарпъ, потому-что она часто ходила туда при жизни отца.
Ребекка была низка ростомъ, худощава, блѣдна, съ волосами золотистого цвѣта и съ глазами, почти постоянно-опущенными въ землю; но эти глаза, зеленые и большіе, имѣли силу до того привлекательную, что отъ нихъ чуть не сошолъ съ ума молодой оксфордскій студентъ, нѣкто мистеръ Криспъ, отрекомендованный своею маменькой въ заведеніе миссъ Пинкертонъ, гдѣ онъ долженъ былъ преподавать эстетику молодымъ пансіонеркамъ. Уже влюбленный юноша написалъ нѣжное посланіе предмету своей страсти; но, къ несчастью, записка была перехвачена изъ рукъ неловкой торговки пирогами, и нѣжная страсть должна была погаснуть при самомъ разгарѣ. Мистриссъ Криспъ, извѣщенная объ опасности, немедленно взяла къ себѣ обратно неопытного преподавателя эстетики, и спокойствіе, разрушенное на нѣсколько времени въ «Академіи благородныхъ дѣвицъ», скоро было возстановлено на прочныхъ основаніяхъ. Миссъ Шарпъ получила строжайшій выговоръ отъ содержательницы пансіона, хотя было доказано неоспоримыми фактами. что она ни разу не имѣла счастья говорить съ господиномъ Криспомъ.
Въ обществѣ взрослыхъ и высокихъ пансіонерокъ, Ребекка Шарпъ казалась настоящимъ ребенкомъ; но бѣдность и нужда преждевременно развили ея мозгъ. Нерѣдко разговаривала она съ кредиторами своего отца, и удачно успѣвала выпроваживать ихъ за двери; нерѣдко своими ласками вкрадывалась она въ довѣренность мелочныхъ лавочниковъ и купцовъ, отпускавшихъ имъ въ долгъ свои товары. Отецъ гордился остроуміемъ маленькой дочери, и съ удовольствіемъ рекомендовалъ ее своимъ буйнымъ товарищамъ, приходившимъ въ его квартиру фантазировать за бутылками артистическихъ напитковъ. Часто молодая дѣвушка сидѣла съ ними за однимъ столомъ, прислушиваясь къ такимъ рѣчамъ, которыя должны быть слишкомъ чужды дѣтского уха. Послѣ всего этого, Ребекка имѣла, конечно, полное право сказать:
– Никогда я не была дѣвочкой, и никогда не ощущала дѣтскихъ чувствъ. Восьми лѣтъ отъ роду, я уже была женщиной въ полномъ смыслѣ слова.
О миссъ Пинкертонъ! Зачѣмъ вы такъ неосторожно заключили въ свою клѣтку эту опасную птичку?
Но великія женщины, такъ же какъ и малыя, подвергаются иногда непростительнымъ ошибкамъ. Миссъ Пинкертонъ въ простотѣ сердечной воображала, что дочка рисовального учителя самое кроткое, слабое и беззащитное созданіе въ подлунномъ мірѣ, потому-что Ребекка съ неподражаемымъ искуствомъ разыгрывала роль d'une fille ingénue всякій разъ, какъ удавалось ей побывать въ Чизвиккѣ. Семирамида считала ее скромнымъ и невиннымъ ребенкомъ, и разъ, въ одинъ прекрасный вечеръ, это случилось за годъ до окончательнаго поступленія Ребекки въ Академію благородныхъ дѣвицъ: ей было тогда шестнадцать лѣтъ, миссъ Пинкертонъ съ величественною важностью подарила ей куклу, конфискованную собственность миссъ Суиндль, которая осмѣлилась заниматься своимъ сокровищемъ въ учебные часы. О, если бы видѣла миссъ Пинкертонъ, какъ Ребекка и ея отецъ, по возвращеніи домой, хохотали цѣлый вечеръ надъ этой куклой, дѣлая изъ нея каррикатуру самой основательницы благородного пансіона! Ребекка наряжала куклу собственными руками, вздергивала ей носъ, разговаривала съ нею какъ пансіонерка съ своей начальницей, и заставляла ее выдѣлывать самые уморительные фарсы. Съ этой поры все предмѣстье Сого, отъ мелочного лавочника до чумазого мальчишки изъ харчевни, знали почтенную миссъ Пинкертонъ въ образѣ куклы миссъ Ребекки. Молодые живописцы, собиравшіеся у своего ветерана, разспрашивали, по обыкновенію, Ребекку, о здоровьѣ мнимой старухи Пинкертонъ, и веселились на-славу послѣ ея остроумныхъ отвѣтовъ. Однажды Ребекка удостоилась прогостить цѣлую недѣлю на Чизвиккскомъ проспектѣ: Джемима подчивала ее разными сластями, ласкала какъ бѣдную сиротку, и даже подарила ей на дорогу нѣсколько серебряныхъ монетъ. И что же? По возвращеніи домой, миссъ Шарпъ соорудила себѣ другую куклу, представлявшую миссъ Джемиму въ самомъ каррикатурномъ видѣ! Эстетическое чувство смѣха, очевидно, одерживало верхъ надъ чувствомъ благодарности въ сердцѣ дочери оперной актрисы.
Наступила наконецъ пора, когда миссъ Ребекка Шарпъ водворилась окончательно въ «Академіи благородныхъ дѣвицъ». Строгая формальность непріятна была молодой дѣвушкѣ, привыкшей къ цыганской жизни съ своими покойными родителями. Урочные часы вставанья, молитвъ, обѣдовъ и прогулокъ, распредѣленныхъ съ математическою точностью, надоѣли ей до того, что она поминутно вздыхала о своей прежней жизни, и всѣ воображали, что миссъ Ребекка груститъ неутѣшно о потерѣ своего отца. Ей отвели каморку на чердакѣ, гдѣ часто слышали какъ она рыдаетъ по ночамъ. Она точно рыдала отъ злости, но не отъ печали. Никогда не случалось ей жить въ обществѣ женщинъ: ея отецъ, несмотря на свое не совсѣмъ безъукоризненное поведеніе; былъ человѣкъ съ талантомъ, и его разговоръ нравился ей въ тысячу разъ больше, чѣмъ болтовня всѣхъ этихъ дѣвицъ, молодыхъ и старыхъ, съ которыми теперь связала ее судьба. Она ненавидѣла всѣхъ вообще и каждую порознь, за исключеніемъ миссъ Амеліи Седли, къ которой чувствовала искреннюю привязанность. Ктому же предпочтеніе, которое отдавали передъ ней другимъ молодымъ дѣвицамъ, раздирало ея сердце мучительной завистью.
– И отчего эта дѣвчонка такъ высоко поднимаетъ носъ? говорила она объ одной изъ воспитанницъ миссъ Пинкертонъ.
Едва прошолъ годъ, и уже миссъ Ребекка Шарпъ рѣшилась, во что бы то ни стало, и какъ бы ни стало, вырваться изъ «Академіи благородныхъ дѣвицъ». Въ головѣ ея образовались и созрѣли связные планы относительно будущей судьбы.
Однажды, въ отсутствіе дѣвицъ, Ребекка сѣла за фортепьяно и сыграла нѣсколько новыхъ и трудныхъ пьесъ съ такимъ совершенствомъ, что миссъ Пинкертонъ предложила ей давать музыкальные уроки въ младшемъ классѣ: это освободило бы ее отъ платы музыкальному учителю. Но, къ величайшему ея изумленію, миссъ Шарпъ сдѣлала рѣшительный отказъ.
– Я живу здѣсь для того, чтобъ говорить съ дѣтьми по французски, сказала она смѣлымъ и рѣшительнымъ тономъ, не мое дѣло давать имъ музыкальные уроки и сберегать для васъ деньги! Платите мнѣ, если угодно, за каждый урокъ, и я буду учить.
Миссъ Пинкертонъ принуждена была уступить; и съ этого дня перестала любить миссъ Ребекку Шарпъ.
– Никто и никогда, въ продолженіе цѣлыхъ тридцати пяти лѣтъ, не смѣлъ въ моемъ домѣ идти наперекоръ моимъ распоряженіямъ! воскликнула миссъ Пинкертонъ, озадаченная дерзостью молодой дѣвицы. Я пригрѣла змѣю на своей груди!
– Змѣю, какой вздоръ! воскликнула въ свою очередь миссъ Шарпъ. Вы взяли меня, потому-что разсчитывали употребить съ пользой въ своемъ заведеніи; вотъ и все тутъ. Между нами нѣтъ и не можетъ быть вопроса о взаимной благодарности. Я ненавижу это мѣсто и хочу его оставить по своей доброй волѣ. Вы не принудите меня дѣлать то, къ чему я не обязывалась.
– Вы забываетесь, миссъ Ребекка!
– Дайте мнѣ денегъ, и отпустите меня на всѣ четыре стороны, если угодно. А всего лучше вы сдѣлаете, миссъ Пинкертонъ, если пріищете мнѣ мѣсто гувернантки.
Миссъ Пинкертонъ разъ заблагоразсудила сдѣлать ей публичный выговоръ въ присутствіи двадцати-четырехъ дѣвицъ; но Ребекка, при помощи французского діалекта, совершенно сбила съ толку раздраженную старуху.
Такимъ образомъ, для возстановленія порядка въ заведеніи, оказывалось неизбѣжно необходимымъ удалить миссъ Шарпъ, и когда этимъ временемъ сэръ Питтъ Кроли обратился съ просьбой насчетъ гувернантки, миссъ Пинкертонъ поспѣшила отрекомендовать миссъ Шарпъ, какъ дѣвицу ученую, способную преподавать всѣ возможныя искуства и науки.
– И что жь такое? говорила миссъ Пинкертонъ. Поведеніе дѣвицы Шарпъ преступно только въ отношеніи ко мнѣ одной; но я не могу не согласиться, что ея таланты и познанія относятся къ высшему разряду. Что касается до необыкновеннаго развитія головы этой дѣвицы, я заранѣе увѣрена, миссъ Шарпъ сдѣлаетъ большую честь педагогической системѣ моего заведенія. Ктому же, во всякомъ случаѣ, я сдѣлаю доброе дѣло, оказавъ окончательное покровительство безпріютной сиротѣ.
Такъ кончилась эта достопамятная борьба на Чизвиккскомъ проспектѣ, продолжавшаяся съ. упорнымъ ожесточеніемъ нѣсколько мѣсяцовъ сряду.
Этимъ временемъ миссъ Амелія Седли вступила въ завѣтный возрастъ семнадцатилѣтней дѣвицы, и должна была, по требованію своей матери, возвратиться подъ гостепріимную кровлю родительского дома. Чувствуя искреннюю привязанность къ бывшей пепиньеркѣ, Амелія пригласила ее съ собою погостить на недѣлю въ центрѣ англійской столицы, и Ребекка безъ всякихъ отговорокъ согласилась на предложеніе своей подруги.
Такъ открылся свѣтъ для двухъ молодыхъ дѣвицъ. Въ глазахъ Амеліи, это былъ совершенно новый, свѣжій, блистательный міръ со всѣми радужными цвѣтами у его подножія; что жь касается до миссъ Ребекки, свѣтъ едва ли имѣлъ для нея привлекательность новизны. Много навидѣлась она и наслышалась въ предмѣстьи Сого, еще больше начиталась. Во всякомъ случаѣ, Ребекка видѣла теперь передъ собой необозримое поле новой жизни.
Между-тѣмъ, молодыя дѣвушки благополучно проѣхали черезъ Кенссингтонскую заставу. Амелія, само собою разумѣется, еще не успѣла забыть своихъ пансіонскихъ подругъ; но глаза ея уже совершенно осушились отъ слезъ, и щеки покрылись яркимъ румянцемъ, когда передъ заставой молодой офицеръ, заглянувъ ей въ лицо, сказалъ: «Какая хорошенькая дѣвушка!» Много и долго говорили онѣ о своихъ надеждахъ и мечтахъ и о томъ, какъ онѣ будутъ рисоваться на балѣ у лорда-мэра, куда. нѣтъ сомнѣнія, Амелію непременно пригласятъ.
Но вотъ; наконецъ, коляска остановилась у великолѣпного подъѣзда. Миссъ Амелія выпорхнула какъ бабочка на плечахъ чорного слуги, вполнѣ счастливая и довольная судьбой. Самбо и кучеръ давно согласились между собой, что барышня ихъ прослыветъ первою красавицей въ Лойдонѣ, и теперь единодушно согласились съ этимъ, мнѣніемъ и отецъ и мать, и слуги, и служанки, обступившія свою госпожу въ пріемной залѣ.
Послѣ первыхъ привѣтствій и восторговъ, Амелія ознакомила свою подругу съ устройствомъ дома, и показала ей все свое имѣніе: шкафы, книги, свой ройяль, свои платья, ожерелья, кольца, браслеты, брошки, цѣпочки, и прочая, и прочая. Она упросила ее принять нѣсколько драгоцѣнныхъ бездѣлокъ, и дала себѣ слово выпросить у матери позволеніе подарить ей бѣлую кашмировую шаль. Почему жь и не подарить? Братецъ Джозефъ привезъ ей изъ Индіи двѣ кашмировыя шали.
Услышавъ, будто въ первый разъ, что у Амеліи есть братецъ, Ребекка пришла въ истинное умиленіе.
– Ахъ, какъ это должно быть пріятно имѣть братца! воскликнула она съ невиннымъ простодушіемъ, а модна въ цѣломъ мірѣ, круглая сирота, безъ родственниковъ, покровителей и друзей!
– Нѣтъ, Ребекка, ты не одна, мой ангелъ, сказала Амелія, я люблю тебя какъ сестру, и буду всегда твоимъ нѣжнымъ, истиннымъ другомъ.
– Но у тебя есть родители, добрые, богатые, любящіе родители, которые даютъ тебѣ все, чего ни попросишь. Мой бѣдный папа ничего мнѣ не оставилъ, и все мое имѣніе въ двухъ поношенныхъ платьяхъ. Притомъ, Амелія, у тебя есть братъ, милый, нѣжный братъ! Ахъ, какъ ты должна любитъ его?
Амелія засмѣялась.
– Какъ! Развѣ ты его не любишь? Можетъ ли это быть?
– Люблю, отвѣчала Амелія, только…
– Только что?
– Только Джозефу, кажется; все равно, люблю я его, или нѣтъ. По возвращеніи изъ Индіи, гдѣ пробылъ десять лѣтъ, онъ даже не поцаловался со мной. Онъ добръ, конечно, и ласковъ, но со мной почти никогда не говоритъ. Кажется, онъ больше любитъ свою трубку, чѣмъ меня. Мнѣ было только пять лѣтъ, когда онъ уѣхалъ въ Индію.
– Богатъ онъ? спросила Ребекка. Говорятъ, что всѣ эти индійскіе набобы ужасные богачи.
– Да, кажется у него огромное имѣніе.
– Давно ли онъ женатъ? Его супруга, я полагаю, прекрасная леди.
– Да кто жь тебѣ сказалъ, что у него есть супруга? отвѣчала Амелія улыбаясь. Джозефъ и не думалъ жениться.
– Вотъ что!!
Очень могло статься, что Амелія говорила объ этомъ еще въ пансіонѣ; но Ребекка, по разсѣянности, совсѣмъ забыла, и ей казалось, что она увидитъ цѣлую группу племянниковъ и племянницъ вокругъ своей подруги.
– Ахъ, какъ это жаль, что мистеръ Седли не женатъ! воскликнула миссъ Ребекка. Я такъ люблю маленькихъ дѣтей!
– Вотъ прекрасно! Маленькія дѣти, я думаю, надоѣли тебѣ и въ Чизвиккѣ, отвѣчала миссъ Амелія, совсѣмъ не подозрѣвавшая такой нѣжности въ своей подругѣ.
Въ самомъ дѣлѣ, миссъ Шарпъ никогда не обнаруживала особенной привязанности къ дѣтямъ; но можно ли было сомнѣваться въ ея искренности? Ей было теперь только девятнадцать лѣтъ.
Толпы предположеній, надеждъ, разсчетовъ, плановъ, мгновенно. образовались теперь въ головѣ невинной дѣвушки, и все это само собою подводилось бодъ одинъ и тотъ же итогъ, который можетъ быть переданъ на простой и ясный языкъ въ слѣдующей формѣ:
– Если мистеръ Джозефъ Седли холостякъ и богатъ, какъ индійскій набобъ, то почему же мнѣ не сдѣлаться его женой? Я могу пробыть здѣсь только двѣ недѣли; короткій срокъ; но… попытка не шутка, спросъ не бѣда.
И Ребекка рѣшилась попытаться. Она удвоила свои ласки къ Амеліи, перецаловала всѣ ея подарки, и поклялась на первый случай, что ей не хотѣлось бы разстаться съ нею никогда, во всю свою жизнь. Въ ту минуту раздался обѣденный звонокъ, и обѣ пріятельницы, сцѣпившись подъ руку, побѣжали внизъ. Передъ дверью гостиной невольная робость овладѣла Ребеккой, и она никакъ не рѣшалась войдти.
– Ахъ, Боже мой, какъ бьется у меня сердце! сказала она взволнованнымъ тономъ своей подругѣ.
– Чего жь тутъ робѣть, мой ангелъ? Не бойся. Папенька такой добрый. Войдемъ.
И онѣ вошли.