II
7
На рассвете того же дня, в двухстах пятидесяти километрах от места действия – на самом западе страны, офицер полиции Карим Абдуф заканчивал чтение диссертации по криминологии об использовании генетических отпечатков при расследовании таких преступлений, как насилие и убийство. Изучение толстенного, в шестьсот страниц, тома заняло у него практически целую ночь. И только когда зазвонил кварцевый будильник, он взглянул на циферблат: 07.00.
Карим с тяжким вздохом швырнул диссертацию в угол и пошел на кухню готовить себе крепкий чай. Вернувшись в гостиную, служившую ему заодно и столовой, и спальней, он подошел к окну и, приникнув лбом к стеклу, стал глядеть в темноту, пытаясь оценить свои шансы хоть когда-нибудь провести расследование с использованием генетических проб в жалком захолустье, где ему довелось служить. Шансы были равны нулю.
Молодой араб смотрел на фонари – россыпь светящихся пуговиц на черном плаще ночи, – и такая же черная тоска сжимала ему горло. Даже в те времена, когда он был не в ладах с законом, ему всегда удавалось избежать тюрьмы. И вот теперь, в возрасте двадцати девяти лет, когда он сам стал сыщиком, его заперли в худшей из тюрем – маленьком провинциальном городишке, раздавленном скукой, затерянном среди каменных осыпей. В тюрьме без стен и решеток. В психологическом узилище души, где он медленно подыхал от тоски.
Карим погрузился в мечты. Он представлял, как ловит убийц пачками благодаря анализам ДНК и специальным тестам, словно в американских боевиках. Он видел себя во главе группы специалистов, изучающих генетические карты преступников. В результате хитроумных исследований и анализа статистических данных ученые выявляли некий разрыв в цепи хромосом, объясняющий криминальные наклонности злоумышленников. Когда-то давно считалось, что для убийц характерна двойная хромосома Y, однако эта теория оказалась ложной. Но Карим в мечтах открывал новую «орфографическую ошибку» природы, позволявшую выявлять и хватать преступников одного за другим. Но тут у него по спине пробежала дрожь.
Он знал, что если такая «ошибка природы» существует, то она наверняка имеется и в его собственном генетическом коде.
Для Карима слово «сирота» ровно ничего не означало. Можно ли сожалеть о том, чего никогда не знал, – а юному выходцу из Магриба[9] не довелось даже отдаленно испытать радости так называемой семейной жизни. Его первые воспоминания детства ограничивались линолеумным полом да черно-белым телевизором в приюте на улице Мориса Тореза в Нантере. Карим вырос в безобразном сером городском квартале, где низенькие домишки соседствовали с многоэтажками, а пустыри сливались с жилыми массивами. И еще ему запомнилось, как он играл в прятки на стройках, которые мало-помалу вытесняли заросшие сорняками дворы его детства.
Карим был брошенным ребенком. Или найденным. Все зависело от того, с какой стороны посмотреть на эту проблему. Но в любом случае он ничего не знал о своих родителях, а полученное воспитание отнюдь не способствовало обретению родных корней. Он кое-как говорил по-арабски и имел весьма смутное представление об исламе. Довольно скоро подросток отделался от своих опекунов – воспитателей приюта, искренних, добрых людей, от которых его тошнило, – и зажил жизнью улицы.
Тогда-то он и открыл для себя Нантер – бескрайнюю территорию с широкими проспектами, огромными жилыми массивами, заводами, административными зданиями и обитателями предместий, вечно настороженными, помятыми, одетыми в грязные лохмотья и обреченными на нищету. Впрочем, нищета шокировала только богачей. Сам же Карим не замечал этой язвы города – нужды, лежавшей печатью на всем, начиная с морщинистых лиц окружавших его людей.
Зато воспоминания отрочества были скорее приятными. Компания панков, где все жили одним днем. Тринадцать лет. Первые дружки. Первые девчонки. Как ни странно, Карим сумел найти в одиночестве и терзаниях созревающего тела поводы для любви и дружбы. После сиротского детства годы мучительного юношеского взросления подарили ему как бы второй шанс на встречу с внешним миром и возможность открыться другим людям. Карим до сих пор вспоминал о том времени так ясно, словно это было вчера. Долгие бдения в пивных, смех и шутки в толпе приятелей, окруживших флипперы[10]. Нескончаемые мечты, от которых пересыхало в горле, о какой-нибудь хорошенькой девчонке, мелькнувшей в дверях лицея.
Однако предместье тоже вело свою темную игру. Карим всегда знал, что Нантер – могила всех надежд. Вскоре он понял, что этот город был еще и смертельно опасной ловушкой.
Однажды вечером, в пятницу, в кафетерий бассейна, открытый круглые сутки, вломилась банда парней. Не говоря ни слова, они жестоко избили хозяина ногами и пивными бутылками. Никто не знал за что, – вероятно, он когда-нибудь не пустил их в свое заведение или попрекнул неоплаченной кружкой пива. Никто из посетителей даже не двинулся с места. Карим тоже. Но приглушенные крики жертвы, несущиеся из-за стойки, навсегда запомнились ему. Той ночью он многое узнал от своих дружков – имена, слухи, места сходок. Молодой араб увидел иной мир, о котором доселе и не подозревал. Мир беспощадных подонков, неприступных предместий, подвалов-могил. В другой раз, перед концертом на улице Старой Мэрии, мелкая стычка переросла в жестокую бойню. Бандитские кланы сводили счеты в очередной разборке. И Карим помнил изувеченные лица парней, рухнувших на асфальт, липкие от крови волосы девушек, пытавшихся укрыться под машинами.
Юный араб рос и переставал узнавать свой город. Грозная волна насилия вздымалась с его криминального дна. Молодежь восхищенно говорила о некоем камерунце Викторе, который «ширялся» на крышах домов. О Марселе – этот бандит с изрытым оспой лицом и синим кружочком татуировки между бровями, на индийский манер, не единожды сидел в тюрьме за стычки с полицейскими. О Джамеле из Саида, «взявшем» сберегательную кассу. Иногда Карим встречал этих типов в толпе и поражался их изысканным манерам. Это были не какие-нибудь вульгарные, темные и грубые злодеи, а элегантные, модно одетые парни с лихорадочно блестевшими глазами и размеренными движениями.
И он сделал свой выбор. Начав с кражи автомагнитол и угона машин, он достиг определенной финансовой независимости. Сошелся с одним негром – курильщиком опиума, с «медвежатниками», а главное – с пресловутым Марселем, вездесущим, жутковатым, безжалостным Марселем, который с утра до вечера накачивался «дурью», но все равно стоял намного выше всех в предместье, таком близком сердцу Карима. Марсель красил свои коротко остриженные волосы перекисью, носил меховые куртки и любил слушать Венгерские рапсодии Листа. Марсель жил в пустующих домах и читал Блеза Сандрара. Он называл Нантер «спрутом» и измышлял – Карим знал это – сложную систему уловок и доводов, пытаясь оправдать свое скорое и неминуемое падение. Странная вещь: этот человек, порожденный городом, убеждал Карима в том, что за пределами их страшного предместья существует иная жизнь.
И Карим поклялся себе завоевать место в той, иной жизни. Не прекращая воровать, он рьяно взялся за учебу в лицее, немало удивив этим своих дружков. Записался на курсы тайского бокса – чтобы уметь защитить себя от других и от себя самого, ибо временами его обуревали приступы безумной, необузданной ярости. Отныне его судьба уподобилась туго натянутому канату, по которому он шел, балансируя и стараясь не упасть. А вокруг него по-прежнему бушевала яростная, темная, бандитская жизнь, поглощавшая все новые и новые жертвы. Кариму уже исполнилось семнадцать лет. Для него вновь началась пора одиночества. Где бы он ни находился – в клубе, в буфете лицея, у флиппера, – вокруг него тут же воцарялась мертвая тишина. Никто не осмеливался задирать его. Он уже прошел отборочные соревнования по тайскому боксу, и все знали, что Карим Абдуф способен любому свернуть нос на сторону ударом каблука, не вынимая рук из карманов. Шептались также и о других его подвигах – взломах, торговле наркотиками, невиданной жестокости в драках…
Большинство этих слухов были ложными, но обеспечивали Кариму относительную безопасность. Молодой лицеист сдал экзамены на бакалавра с оценкой «хорошо». Директор лицея поздравил его, и Карим с удивлением почувствовал, что этот высокопоставленный господин тоже боится его. Он записался на факультет права в Нантерском университете. В этот период он угонял по две машины в месяц. У него имелись многочисленные каналы сбыта краденого, которые он непрерывно менял. Он был единственным арабом в своем квартале, который ни разу не имел дела с полицией. И еще одно: он ни разу в жизни не попробовал наркотиков, ни тяжелых, ни легких.
В двадцать один год Карим стал лиценциатом права. Что делать дальше? Ни один адвокат города не принял бы к себе на службу, даже в качестве рассыльного, молодого араба ростом метр восемьдесят пять, тонкого, как проволока, и щеголявшего козлиной бородкой, длинными волосами, заплетенными в косы на антильский манер, и гроздьями сережек в ушах. Кариму так или иначе суждено было хлебнуть безработицы и вновь скатиться на дно. Он решил, что скорее сдохнет, чем допустит это. Продолжать заниматься угоном машин? Карим страстно любил таинственные ночные часы, тишину автостоянок и жар адреналина в крови в те минуты, когда он отключал противоугонные устройства. Он знал, что никогда не сможет отказаться от острого соблазна этого скрытного и опасного существования. И еще он знал, что рано или поздно удача отвернется от него.
И тогда его вдруг осенило: он станет полицейским. Останется в том же темном мире преступлений, но уже под охраной законов, которые глубоко презирает, и государства, которое ненавидит всеми силами души. С самого детства Карим твердо усвоил, что у него нет семьи, нет корней, нет родины. Он жил по своим собственным законам, а родиной было его собственное жизненное пространство.
Отслужив в армии, он поступил в высшую школу инспекторов национальной полиции в Канн-Эклюзе, под Монтеро, и стал ее интерном. Впервые в жизни он покинул свое нантерское гнездо. Результаты не заставили себя ждать, и они оказались блестящими. Карим обладал интеллектом выше среднего, а главное – досконально знал нравы и обычаи преступников, законы банд и нищих окраин. К тому же он стал превосходным стрелком и в совершенстве овладел приемами рукопашного боя. Ему не было равных в искусстве «тэ» – квинтэссенции так называемого «закрытого боя», включавшего в себя опаснейшие смертоносные приемы. Товарищи по школе инстинктивно ненавидели его. За то, что он араб. За его гордость и высокомерие. Он умел постоять за себя и выражал свои мысли куда свободнее большинства соучеников, бестолковых, темных парней, подавшихся в эту школу лишь затем, чтобы спастись от безработицы.
Через год Карим завершил учебу, пройдя стажировку в нескольких парижских комиссариатах. И снова трущобы, снова нищета, только на сей раз в Париже. Молодой стажер поселился в одном из домишек квартала Аббесс. И смутно понял, что теперь наконец спасен.
Однако он не сжег за собой мосты, не порвал с Нантером. Он регулярно ездил туда узнавать новости. В предместьях царил полный разгром. Виктора нашли на крыше восемнадцатиэтажного дома скрюченным и давно окоченевшим, с воткнутым в мошонку шприцем. Overdose[11]. Гасану, могучему светловолосому кабилу, вдребезги разнесли башку из охотничьего ружья. «Медвежатники» сидели за решеткой, в тюрьме Флери-Мерожи. А Марсель вконец «поплыл» от героина.
Карим следил за тем, как гибнут его друзья, и с ужасом понимал, что всех их, рано или поздно, накроет грозный девятый вал смерти. СПИД ускорил этот процесс разрушения. Больницы, некогда забитые искалеченными рабочими и умирающими стариками, нынче не вмещали молодых парней с почерневшими деснами, язвами на коже и разъеденными внутренностями. Карим видел, как его приятели один за другим умирают от СПИДа, как эта страшная болезнь набирает силу, расползается и, взяв в союзники гепатит С, безжалостно косит его поколение. И он испугался, он отступил.
Его городу грозила смерть.
В июне 1992 года он получил диплом, а с ним поздравления членов аттестационной комиссии – эти важные господа внушали ему лишь презрительную жалость. Но само событие следовало отметить. Карим купил шампанского и отправился в Фонтенель, где жил Марсель. Этот день он запомнил навсегда. Он позвонил в дверь. Никого. Спустившись, он стал расспрашивать мальчишек во дворе, обошел все подъезды, футбольные площадки, пустыри… Марселя нигде не было. Он искал его до самой ночи. Все тщетно. К десяти часам Карим приехал в городскую больницу Нантера, в отделение СПИДа: Марсель подхватил его еще два года назад. Он обошел палаты, где смерть вершила свою страшную работу, он храбро смотрел в бескровные лица больных, он расспрашивал врачей.
Но он так и не нашел Марселя.
Пять дней спустя он узнал, что тело его друга обнаружили в каком-то подвале, с обожженными руками, изрезанным лицом и вырванными ногтями. Марселя пытали, а затем прикончили выстрелом в рот из дробовика. Карим не удивился этому известию. Его другу требовалось все больше и больше героина, и он подворовывал его из доз, которыми торговал. Вот что привело его к гибели. По нелепой игре случая именно в тот день молодому арабу вручили удостоверение инспектора в роскошных трехцветных «корочках». Карим увидел в этом совпадении знак судьбы. Он затаился, со зловещей усмешкой думая об убийцах Марселя. Эти сучьи дети даже не подозревали, что у Марселя есть дружок-полицейский. И уж тем более не могли они предвидеть, что этот дружок не задумается уничтожить их во имя прошлого, во имя глубокого убеждения, что жизнь не может, не должна быть такой хреновой.
И Карим встал на тропу войны.
В несколько дней он разузнал имена убийц. Их видели вместе с Марселем незадолго до предполагаемого момента его смерти. Тьерри Кальдер, Эрик Мазюро, Антонио Донато. Карим был разочарован – всего-навсего жалкие наркоманы, «шестерки». Наверняка решили вызнать у Марселя, где он хранит свои запасы героина. Он навел более подробные справки; ни Кальдер, ни Мазюро не могли пытать Марселя. Им бы пороху не хватило. Значит, их главарь – Донато. За ним числились многие «подвиги» – рэкет, изнасилования несовершеннолетних, сводничество; вдобавок он плотно «сидел на игле».
Карим решил, что смерть Донато будет достойной местью за друга.
Однако медлить было нельзя: нантерские сыщики тоже разыскивали этих мерзавцев. Карим стал рыскать по городу. Он вырос в Нантере, знал предместья как самого себя. Ему хватило одного дня, чтобы разыскать убежище троицы наркоманов. Это был пустующий дом возле шоссейного моста Нантер-Университет.
Карим вошел в вестибюль с развороченными почтовыми ящиками, взобрался наверх и улыбнулся: за дверью звучала «Tribe Called Quest» – запись из альбома, который он и сам слушал уже многие месяцы. Он вышиб дверь ногой и произнес лишь одно слово: «Полиция!» В его венах бурлил адреналин. Впервые он играл в сыщика, не чувствуя страха.
Трое парней окаменели от изумления. В квартире царил хаос: осыпавшаяся штукатурка, пробитые перегородки, искореженные, торчащие во все стороны трубы; на драном тюфяке стоял телевизор «Сони» последней модели, наверняка краденый. На экране мелькали бледные тела в непристойных позах – шел порнофильм. В углу завывал вентилятор, от его вибрации с потолка осыпалась побелка.
Карим словно раздвоился: его взгляд шарил по комнате, фиксируя автомагнитолы, кучей сваленные в углу, надорванные пакетики героина, помповое ружье и коробки с патронами; одновременно он сразу засек и опознал Донато по имевшейся в его деле антропометрической фотографии, – бескровное костистое лицо в шрамах, со светлыми глазами. А следом и двух остальных – они силились стряхнуть с себя наркотический дурман. Карим еще не вынимал револьвер из кобуры.
– Кальдер, Мазюро, валите отсюда!
Оба парня вздрогнули, услышав свои имена. Поколебавшись, они обменялись бессмысленными взглядами и шмыгнули в дверь. Донато дрожал как осиновый лист. Вдруг он рванулся к ружью. Но в тот миг, как он коснулся приклада, Карим ударом кованого ботинка пригвоздил его руку к полу, а другой ногой пнул в лицо. Рука хрустнула в запястье. Донато взвыл от боли. Сыщик схватил его за шиворот и вдавил в старый тюфяк. Магнитофон продолжал глухо бубнить «А Tribe Called Quest».
Карим выхватил свой автоматический пистолет из кобуры на левом боку и сунул руку с оружием в пакет из прозрачного пластика – специального огнестойкого полимера, – которым он запасся на этот случай. Он стиснул пальцы на тяжелой рукоятке. Донато вытаращил глаза.
– Ты чего, падла… ты чего делаешь?
Карим вогнал пулю в ствол и улыбнулся.
– Гильзы, друг. Никогда не видал в сериалах? Главное – не оставлять стреляные гильзы.
– Чего тебе надо? Ты легавый, что ли? Ты точно легаш?
Карим благодушно покивал в ответ. Затем сказал:
– Я от Марселя.
– От кого?
Взгляд наркомана выражал недоумение. Карим понял, что Донато не помнит человека, которого замучил насмерть. В его одурманенной памяти не существовало никакого Марселя, его просто никогда не было.
– Проси у него прощения.
– Че… чего?
Солнечные лучи осветили взмокшее от пота лицо Донато. Карим наставил на него пистолет в пакете.
– Проси прощения у Марселя! – выдохнул он.
Тот понял, что ему грозит смерть, и взвыл не своим голосом:
– Прости! Прости, Марсель! Прости… мать твою! Я извиняюсь, Марсель! Я…
Карим дважды выстрелил ему в лицо.
Достав пули из опаленной ваты тюфяка, он сунул их в карман вместе с горячими гильзами и вышел не оборачиваясь.
Так Карим распрощался с Нантером, городом, который научил его жить.
Спустя месяц молодой араб позвонил в комиссариат полиции на площади Ла Буль. Ему сообщили то, что он и сам уже знал. Донато убит – скорее всего, двумя пулями из парабеллума 9-го калибра, но ни пуль, ни гильз не нашли. Что же касается двоих его сообщников, то они бесследно исчезли. Дело закрыто. И для полиции. И для Карима.
Он попросился на работу на набережной Орфевр[12], в КРБ подразделения, боровшегося с особо опасными преступниками. Но результаты тестирования обернулись против него. Вместо этого ему предложили поработать в Шестом дивизионе – антитеррористической бригаде, которая занималась внедрением агентов в среду исламских фундаменталистов, обосновавшихся в парижских предместьях. Полицейские-арабы были слишком большой редкостью, чтобы упускать такую блестящую возможность. Но Карим отказался. Он не станет заниматься шпионскими играми, даже если речь идет о фанатичных убийцах. Ему хотелось жить и действовать в царстве ночи, выслеживать и уничтожать бандитов на их же территории – словом, остаться в том параллельном мире, частью которого некогда был сам. Однако начальству не понравился его отказ. И через несколько месяцев лейтенант Карим Абдуф, выпускник полицейской школы Канн-Эклюза, ненайденный убийца психопата и наркомана, получил назначение в Сарзак, департамент Ло.
Ло. Глухомань, в которой давно не останавливались поезда. Место, где призрачные деревушки вырастали за поворотом дороги, точно каменные грибы. Край пещер, где даже туризм ориентировался на троглодитов, – кругом одни ущелья, пропасти да наскальная живопись… Этот медвежий угол самим своим видом оскорблял душу Карима. Молодой араб вырос на городских улицах, и его тошнило от этого деревенского захолустья.
И вот началось время тоскливого прозябания. Карим подыхал от скуки, нарушаемой редкими и смехотворными заданиями – составлением протокола о дорожной аварии, арестом воришек в магазинах, отловом бродяг на турбазах…
Молодой араб жил полной жизнью только в мечтах. Он читал биографии великих сыщиков. В свободное время ездил в библиотеки Фижака или Каора и выискивал в газетах все, что относилось к работе настоящих «профи» в области сыска. Читал он также старые бестселлеры и воспоминания гангстеров. Подписался на все полицейские газеты, каталоги оружия, журналы по баллистике и новым оружейным технологиям. В общем, с головой ушел в бумажный мир.
Он жил один, работал один, спал один. В комиссариате – наверное, самом маленьком во Франции – его ненавидели и боялись. Сотрудники прозвали его Клеопатрой – из-за его косичек. Считали ортодоксальным мусульманином, оттого что он не пил. Подозревали в нем извращенца, так как он упорно избегал традиционных визитов к «девочкам» в часы ночного патрулирования.
Замкнувшись в гордом одиночестве, Карим считал дни, минуты, секунды; иногда, в выходные, он по целым дням не раскрывал рта.
В то утро понедельника он как раз выходил из очередного воскресного ступора после того, как весь день просидел дома, если не считать обычной тренировки в лесу, где он упражнялся в смертоносных приемах «тэ» и в стрельбе по вековым деревьям, служившим ему мишенями.
Раздался звонок в дверь, Карим по привычке взглянул на часы: 07.45. Он открыл.
На пороге стоял Селье, один из патрульных полицейских. Он выглядел одновременно и взволнованным и заспанным. Карим не предложил ему ни сесть, ни выпить чая. Только коротко спросил:
– Ну?
Селье открыл было рот, но так ничего и не выговорил. Его волосы под фуражкой слиплись от жирного пота. Наконец он пробормотал:
– Это… школа. Ну, младшая школа…
– И что там?
– Школа Жана Жореса. Туда залезли… сегодня ночью.
Карим усмехнулся. Хорошенькое начало недели! Наверняка хулиганье из соседнего городка – забрались в школу и устроили там бардак, лишь бы нагадить людям.
– Сильно порезвились? – спросил Карим, одеваясь.
Полицейский в мундире скривился, глядя на Каримов наряд – майка, джинсы, спортивная куртка с капюшоном, а поверх нее коричневая кожаная тужурка, какие носили мусорщики пятидесятых годов. Он промямлил в ответ:
– Да нет, наоборот… Похоже, работали спецы…
Карим начал шнуровать высокие ботинки.
– Спецы? Что ты имеешь в виду?
– Это не молодежь баловалась… Дверь вскрыли отмычкой. И вообще… сработано аккуратно. Хорошо, что директриса заметила кое-что подозрительное, а так бы…
Араб встал.
– Украли что-нибудь?
Селье с тяжким вздохом расстегнул ворот мундира.
– Вот в том-то и загвоздка, что ничего.
– Ничего?
– Совсем ничего. Просто влезли, покопались и – фюить! Как вошли, так и вышли…
Карим взглянул на себя в оконное стекло. Темное худое лицо, вдобавок удлиненное остроконечной бородкой, обрамляли две длинные косы. Он натянул до бровей пеструю ямайскую шапочку и улыбнулся своему отражению. Дьявол. Настоящий дьявол, прилетевший с Карибских островов. Он повернулся к Селье:
– А при чем тут я?
– Крозье еще не вернулся после выходных. Ну вот… мы с Дюссаром и решили… может, ты… В общем, хорошо бы тебе глянуть, Карим, а?
– Ладно. Пошли.
8
Над Сарзаком вставало солнце. Октябрьское солнце, еле теплое, бледное, словно после тяжелой болезни. Карим ехал в своем стареньком «Пежо» следом за патрульным фургоном. Они пересекли центральные кварталы, где царила мертвая тишина.
Сарзак не был ни старинным поселением, ни современным городом. Он расползался по длинной равнине беспорядочными скоплениями ветхих, ничем не примечательных зданий, и только у центра было, пожалуй, свое лицо – булыжные мостовые, трамвайчик, юрко бегавший туда-сюда. Проезжая по этим улочкам, Карим всякий раз, сам не зная почему, думал о Швейцарии или Италии. Он никогда не бывал ни в той, ни в другой.
Школа Жана Жореса находилась в восточной части города, в квартале бедноты, рядом с промзоной. Карим миновал безобразные синие и бурые многоэтажки, напомнившие ему улицы его детства. Школа стояла за бетонным ограждением разбитой асфальтовой дороги.
На крыльце их ждала женщина в просторном темном кардигане. Директриса. Карим поздоровался и назвал себя. Женщина ответила искренней улыбкой, и это удивило сыщика. Обычно его внешность вызывала у людей враждебную настороженность. Карим мысленно поблагодарил женщину и задержал на ней взгляд. Ее безмятежное лицо с большими зелеными глазами напоминало гладкую поверхность пруда с двумя кувшинками.
Директриса, не говоря ни слова, повела его внутрь. Здание в псевдомодерновом стиле выглядело запущенным долгостроем. Коридоры с низкими потолками, облицованные полистиролом с задравшимися краями. Множество детских рисунков, прикрепленных кнопками или сделанных прямо на стене. Маленькие вешалки на высоте детского роста. И все вкривь и вкось. Кариму чудилось, что он угодил в раздавленную коробку из-под обуви.
Директриса остановилась у приоткрытой двери и таинственно прошептала:
– Вот единственная комната, куда они проникли.
Она осторожно отворила дверь, и оба вошли в кабинет, больше похожий на зал ожидания. Застекленные шкафы были набиты школьными журналами и учебниками. На небольшом холодильнике стояла кофеварка. Стол из дерева «под дуб» был почти целиком заставлен цветочными горшками, погруженными в поддоны с водой. В комнате сильно пахло влажной землей.
– Вот видите, – сказала женщина, указав на один из шкафов, – он был открыт. Там наши архивы. На первый взгляд они ничего не украли и даже ни к чему не прикоснулись.
Карим встал на колени и начал разглядывать замок. Десятилетний стаж угонщика автомобилей наделил его солидными познаниями в воровском искусстве. Тот, кто открыл этот шкаф, вне всякого сомнения, знал толк в своем деле. Карим был крайне удивлен: чем могла заинтересовать такого «профи» начальная школа Сарзака? Он вынул один из журналов и бегло пролистал его. Списки учеников, заметки преподавателей, распоряжения администрации… Каждый журнал был помечен определенным годом.
Инспектор встал на ноги.
– Никто ничего не слышал?
Женщина ответила:
– Знаете, школа, в общем-то, не охраняется. Консьержка у нас, конечно, есть, но, честно говоря…
Карим не сводил глаз с застекленного шкафа, который неизвестные открыли так умело.
– Вы думаете, сюда проникли в ночь на субботу или воскресенье?
– Да в любую ночь или даже днем. В воскресенье зайти сюда ничего не стоит, но красть здесь абсолютно нечего.
– Хорошо! – решительно сказал Карим. – Вам придется зайти в комиссариат и оставить заявление.
– Вы ведь внедрены, не так ли?
– Что-что?
Директриса пристально разглядывала Карима. Она продолжала:
– Я ведь вижу по одежде, по поведению. Вас внедряют в банды гангстеров и…
Карим расхохотался.
– Мадам, гангстеры не бегают по полям, особенно по здешним.
Но директриса пропустила эту реплику мимо ушей и убежденно заявила:
– Не спорьте, уж я-то знаю, как это делается. Я видела один документальный фильм, там сыщики вроде вас носят двусторонние куртки с полицейским значком за отворотом и…
– Мадам, – прервал ее Карим, – вы переоцениваете ваш городишко.
Он круто повернулся и направился к двери. Но директриса задержала его.
– Вы даже не снимете отпечатки пальцев, не соберете улики?
Карим ехидно заявил:
– Я думаю, ввиду крайней важности этого дела, мы удовольствуемся вашим заявлением… ну, и еще проедемся по кварталу.
Женщина была явно разочарована. Она снова внимательно оглядела Карима.
– Вы ведь не местный?
– Нет.
– Что же вы такое натворили, что вас назначили сюда?
– Это долгая история. Как-нибудь на днях я, может быть, зайду и поведаю ее вам.
Во дворе Карим увидел полицейских, куривших в кулак с видом провинившихся школьников. Из фургона выскочил Селье.
– Лейтенант, тут еще одна штука приключилась!
– Что такое?
– Опять взлом. Господи, сколько лет я уже в Сарзаке, но чтоб такое!..
– Где?
Селье колебался, глядя на своих товарищей. Его усы подрагивали в такт громкому хриплому дыханию.
– Там… На кладбище… Кто-то пробрался в склеп.
Надгробия с крестами на пологом склоне переливались серовато-зелеными красками, точно подушечки мха. Здесь пахло мокрой землей и увядшими цветами. Карим прошел за ограду.
– Ждите меня тут! – бросил он патрульным.
Молодой араб натянул резиновые перчатки, думая при этом, что Сарзак еще долго будет вспоминать этот бурный понедельник.
На сей раз он заехал домой, чтобы взять свою «походную лабораторию» – чемоданчик с гранитным и алюминиевым порошками, клейкую ленту и нингидрин для снятия отпечатков, каучуковую пасту для фиксации следов, если таковые остались на месте происшествия… Он был полон решимости провести расследование самым тщательным образом.
Карим шагал по усыпанным гравием дорожкам к склепу, который указал ему Селье.
Он со страхом думал, что его ждет там настоящее осквернение могилы, какие вот уже много лет совершались во Франции сатанистами или другими подобными сектами. Обычно они разбивали черепа, уродовали трупы. Но нет: здесь все было в порядке, осквернители как будто ничего не тронули, только проникли в склеп. Карим подошел ближе и увидел гранитное сооружение в виде часовенки.
Дверь была слегка приоткрыта. Карим присел на корточки и осмотрел замок. Как и в школе, так и здесь злоумышленники использовали отмычку. Полицейский провел рукой по створке: да, тут явно работали умельцы. А вдруг те же самые?
Он растворил дверь чуть шире и попытался представить себе эту сцену. Интересно, почему злоумышленники с такими предосторожностями открыли склеп, а ушли, не закрыв дверь? Лейтенант несколько раз качнул ее туда-сюда и понял причину: в дверные петли угодили осколки гравия, мешавшие прижать створку к косяку. Каменная крошка виднелась и на земле, она-то и выдала взломщиков.
Сыщик внимательно изучил устройство замка. Это была особая система гранитных задвижек, несомненно типичная для могильных склепов, но знакомая только специалистам. Карим вздрогнул: ничего себе спецы по склепам! И он снова задумался: не могла ли одна и та же шайка поработать и на кладбище, и в школе? Тогда какая связь между этими двумя взломами?
Надпись на стеле частично ответила на его вопрос. Она гласила: «Жюд Итэро. 23 мая 1972–14 августа 1982». Карим прикинул: может, этот мальчик учился в школе Жана Жореса? Он снова взглянул на плиту – никакой эпитафии, никакой молитвы. Всего лишь овальная рамка из потемневшего серебра. Но портрета внутри не было.
– Это имя девчонки или как?
Карим обернулся. Позади стоял Селье в своих тяжелых армейских ботинках; вид у него был довольно напуганный. Лейтенант процедил сквозь зубы:
– Нет, мальчика.
– Имя-то, кажись, английское?
– Нет, еврейское.
Селье вытер мокрый лоб.
– Черт подери, значит, это осквернение могилы, как в Карпантра. Наверняка штучки правых.
Карим поднялся, отряхивая землю с рук в перчатках.
– Нет, не думаю. Будь добр, обожди меня у входа вместе с другими.
Селье удалился, сдвинув фуражку на затылок и что-то бормоча под нос. Проводив его взглядом, Карим снова принялся рассматривать дверцу склепа.
Наконец он решил войти внутрь. Пригнувшись, он спустился по каменным ступеням, освещая себе путь фонариком; под его ногами скрипели осколки гравия. У Карима было чувство, будто он нарушает какое-то древнее табу. Хорошо хоть, что сам он неверующий. Лучик фонаря разрезал подземный мрак. Карим сделал еще пару шагов и замер. Он увидел перед собой, на подставке, небольшой гроб из светлого дерева.
У Карима пересохло в горле. Подойдя, он стал разглядывать его. Гроб был длиною примерно метр шестьдесят, с серебряными украшениями по углам. Несмотря на подземную сырость, он довольно хорошо сохранился. Карим потрогал швы, думая при этом, что никогда не осмелился бы сделать это без перчаток. Он сердился на себя за эту боязнь. На первый взгляд гроб как будто не открывали. Карим зажал фонарик в зубах, чтобы получше осмотреть винты. И вдруг у него над ухом прогремел голос:
– Какого черта вам здесь надо?
Карим содрогнулся. Он невольно открыл рот, фонарь выпал, ударился о крышку гроба и погас. В кромешной тьме полицейский обернулся и увидел в светлом проеме двери силуэт человека, который, подавшись вперед, разглядывал его. Араб пошарил под ногами, отыскивая фонарь, и через силу выдохнул:
– Полиция. Я офицер полиции.
Помолчав, человек ворчливо изрек:
– Все равно у вас права нет входить сюда.
Полицейский наконец отыскал фонарь и поднялся наверх. Перед ним стоял высокий пожилой мужчина с хмурым взглядом – очевидно, кладбищенский сторож. Карим знал, что действовал незаконно. Для вскрытия могилы полагалось иметь письменное согласие родных или же специальное постановление властей. Он шагнул через порог и сказал:
– Я выхожу, дайте пройти.
Человек посторонился. Карим жадно вдохнул светлый живительный воздух и предъявил сторожу свое трехцветное удостоверение:
– Я Карим Абдуф, офицер полиции Сарзака. Это вы обнаружили, что склеп вскрыли?
Тот молчал, разглядывая араба своими бесцветными глазками – точь-в-точь пузырьки воздуха в мутной воде. Затем повторил:
– У вас права нет входить сюда.
Карим рассеянно кивнул. Утренний воздух и свет уже бесследно прогнали его страхи.
– Ладно, ладно, старина, не будем спорить. Полиция всегда в своем праве.
Сторож скривил губы, еле видные в клочковатой бороде. От него пахло спиртным и мокрой глиной. Карим продолжал:
– О’кей, расскажите мне все, что знаете. В котором часу вы это обнаружили?
Сторож со вздохом ответил:
– Да вот… пришел в шесть часов и увидел. Нынче днем тут у нас похороны.
– А последний раз вы когда здесь проходили?
– Да в пятницу.
– Значит, склеп могли открыть в выходные в любое время?
– Оно так, да только, я думаю, лезли сегодня ночью.
– Почему?
– В воскресенье-то шел дождь, а в склепе сухо… Стало быть, дверь тогда еще была заперта.
– Вы живете тут рядом?
– Тут рядом никто не живет.
Араб окинул взглядом маленькое кладбище, дышавшее безмятежным покоем.
– Бродяги к вам сюда не наведывались?
– Нет.
– Ну, еще какие-нибудь подозрительные личности? Случаев вандализма не было? Черные мессы не устраивались?
– Нет.
– Расскажите мне об этом захоронении.
Сторож сплюнул на гравий.
– А чего говорить-то?
– Склеп для одного ребенка… как-то странно, правда?
– Верно, чудно.
– Вы знаете его родителей?
– Нет. Никогда не видал.
– Разве вы не работали здесь в восемьдесят втором году?
– Нет. Прежний сторож помер. – Мужчина усмехнулся. – Наш брат тоже отдает концы, как и все…
– За этим склепом, видимо, ухаживают?
– А я и не говорю, что не ухаживают. Только я их никого не вижу. Я ведь человек опытный, знаю, за сколько времени может искрошиться камень, сколько держатся цветы, будь они хоть пластмассовые. Знаю, откуда лезут сорняки, колючки и прочая пакость. Ну так вот: за этим склепом приглядывают как надо. И ходят часто. Да только я их никогда тут не заставал.
Карим снова задумался. Потом присел на корточки и взглянул на овальную рамку. Не поднимая головы, он сказал сторожу:
– Мне кажется, воры украли фотографию мальчика.
– Да ну? Что ж, может, и так.
– А вы помните лицо этого ребенка?
– Нет.
Карим выпрямился и, стягивая перчатки с рук, заключил:
– Сегодня приедет спецбригада, они снимут все отпечатки и следы. Так что намеченную церемонию придется отменить. Отговаривайтесь чем хотите – срочные работы, протечка водопровода, – но сегодня на кладбище не должно быть посторонних, ясно? И особенно журналистов.
Старик кивнул. Карим уже шел к воротам.
Где-то вдали колокол лениво прозвонил девять раз.
9
До того как ехать в комиссариат и писать отчет, Карим решил снова заглянуть в школу. Солнце уже разбросало на крышам рыжие лучи. Сыщик опять подумал, что день обещал быть прекрасным, и от этой банальной мысли ему стало тошно.
Войдя в школу, он спросил у директрисы:
– Не учился ли у вас тут в восьмидесятые годы мальчик по имени Жюд Итэро?
Женщина кокетливо промурлыкала, играя широкими рукавами своего кардигана:
– Уже взяли след, инспектор?
– Пожалуйста, ответьте мне.
– Ах да… Нужно проверить в архиве.
– Пошли посмотрим. Сейчас же.
Директриса снова привела Карима в свой кабинет-оранжерею.
– Вы сказали, восьмидесятые годы? – переспросила она, водя пальцем по корешкам журналов на полке.
– Восемьдесят второй, восемьдесят первый и так далее, – ответил Карим.
Внезапно он почувствовал ее замешательство.
– Что случилось?
– Как странно! Сегодня утром я не заметила…
– Что именно?
– Журналы… как раз за восемьдесят первый и восемьдесят второй годы… Они исчезли.
Отстранив директрису, Карим стал внимательно разглядывать темные корешки. На каждом значилась дата. Вот 1979-й, 1980-й… И верно: две следующие цифры отсутствовали.
– Что записывают в этих журналах? – спросил Карим, листая один из них.
– Фамилии учеников. Заметки учителей. Это как бы дневник школьной жизни.
Карим открыл журнал за 1980 год и взглянул на список учеников.
– Если ребенку исполнилось в восьмидесятом году восемь лет, в каком он был классе?
– В начальном втором. Или даже в первом среднем.
Карим пробежал глазами список; Жюда Итэро там не было.
Он спросил:
– А есть ли в школе другая документация, дающая сведения об учениках восемьдесят первого и восемьдесят второго годов?
Директриса задумалась.
– Нужно посмотреть наверху… Там есть, например, списки детей, питающихся в нашей столовой. Или отчеты о медицинских осмотрах. Это все хранится на чердаке. Пройдемте со мной. Там никто никогда не бывает.
Директриса была явно возбуждена этими поисками. Они поднялись наверх, прошли по узкому коридору и остановились у железной двери. И тут женщина застыла в изумлении.
– Не может быть! – воскликнула она. – Смотрите, эту дверь тоже взломали…
Карим исследовал замок. Дверь была не взломана, а отперта, и притом весьма умело. Полицейский шагнул внутрь. Чердак представлял собой обширную мансарду, освещаемую лишь зарешеченным слуховым оконцем. Металлические стеллажи были забиты связками бумаг и папками; от запаха сухой пыли у Карима запершило в горле.
– Где папки за восемьдесят первый и восемьдесят второй годы? – спросил он.
Директриса молча подошла к одной из полок и стала рыться в слежавшихся стопках бумаг. Эта операция заняла несколько минут, после чего женщина уверенно объявила:
– Они тоже исчезли.
У Карима пробежал холодок по спине. Школа. Кладбище. 1981–1982 годы. Мальчик по имени Жюд Итэро. Все эти элементы складывались в единое целое. Он продолжал расспросы:
– Вы уже работали здесь в восемьдесят первом году?
Женщина состроила кокетливо-укоризненную гримаску:
– Ну что вы, инспектор! Я тогда еще была студенткой…
– Тогда, может быть, старожилы рассказывали вам о каких-нибудь странных происшествиях того времени?
– Нет. Что, собственно, вы имеете в виду?
– Например, смерть одного из учеников.
– Нет-нет, таких историй я не слышала. Но я могу узнать, если хотите…
– Где?
– Да в отделе образования нашего департамента.
– Не могли бы вы навести еще такие справки: учился ли в те годы в вашей школе мальчик по имени Жюд Итэро?
Директриса буквально задыхалась от волнения и энтузиазма.
– Конечно… никаких проблем, инспектор! Я непременно…
– Узнайте поскорее. Я заеду через час.
Карим сбежал было по лестнице, но на полдороге остановился и добавил:
– Кстати, еще кое-что для вашей «криминальной» эрудиции: к полицейским теперь обращаются не «инспектор», а «офицер». Как в Америке.
Директриса изумленно смотрела вслед исчезающей тени.
Среди полицейских Сарзака Карим меньше всех презирал своего шефа Крозье. Не потому, что тот был его прямым начальником, просто Крозье прекрасно знал свое дело и нередко демонстрировал интуицию прирожденного сыщика.
Анри Крозье, пятидесяти четырех лет, уроженец Ло и отставной военный, работал в местной полиции уже лет двадцать. Приплюснутый нос, тщательно прилизанные волосы, суровое, непроницаемое лицо. При этом он мог неожиданно проявить доброту и человечность. Крозье жил одиноко, без жены и детей, и нужно было обладать поистине неуемной фантазией, чтобы вообразить его в кругу семьи. Это одиночество сближало его с Каримом, но на том их сходство и кончалось. В остальном шеф был типичным провинциальным полицейским и типичным французом. Чем-то вроде гончей, стремящейся превратиться в немецкую овчарку.
Карим коротко постучал и вошел. Кабинет, заставленный металлическими шкафчиками-картотеками, насквозь пропах душистым трубочным табаком. Стены были завешаны дурацкими фотоплакатами, восславляющими французскую полицию. При виде этих «геройских» фигур Кариму снова стало тошно.
– Ну, что там за хреновина? – спросил Крозье, сидевший за письменным столом.
– Взлом в школе и осквернение могилы. В обоих случаях работали тихо и очень квалифицированно. Странные дела.
Крозье скривился:
– А что украли?
– В школе – пару старых классных журналов. На кладбище – пока неизвестно. Нужно бы получше осмотреть склеп…
– Ты думаешь, эти дела связаны между собой?
– Очень похоже. Два взлома в одно и то же воскресенье, в одном и том же городе… Здорово подпортит нам статистику.
Крозье начал прочищать свою почерневшую трубку. Карим усмехнулся про себя: шеф «косил» под знаменитых детективов пятидесятых годов.
– Вероятно, связь есть, – сказал он, понизив голос. – Конечно, надо сначала проверить, но…
– Я слушаю.
– В склепе захоронен мальчик с весьма оригинальным именем – Жюд Итэро. Он умер в восемьдесят втором году в возрасте десяти лет. Может, вы об этом слышали?
– Нет. Продолжай.
– Ну так вот: украденные классные журналы тоже относятся к восемьдесят первому и восемьдесят второму годам. И я подумал: вдруг малыш Жюд учился в этой школе в те годы и…
– У тебя есть доказательства этой гипотезы?
– Нет.
– Ты проверял другие школы?
– Нет еще.
Крозье продул трубку – ну прямо вылитый комиссар Попей! Карим подошел ближе и заговорил как можно вкрадчивее:
– Разрешите мне заняться этим делом, комиссар. Я нюхом чую: это очень странная история. Тут существует некая связь. Может, это все и ерунда, но я почему-то уверен, что работали настоящие «профи». Они что-то искали. Нужно прежде всего связаться с родителями мальчика, а затем как следует пошарить в склепе. Я… Вы что, не согласны?
Опустив глаза, Крозье усердно набивал табаком жерло трубки. Наконец он пробормотал:
– Это дело рук скинов[13].
– Кого?
Крозье поднял глаза.
– Я говорю, кладбище – это дело рук бритоголовых.
– Каких бритоголовых?
Крозье громко рассмеялся.
– Вот видишь, тебе еще многое предстоит узнать в наших краях. Эти типы – их десятка три – живут в заброшенном ангаре возле Кейлюса. Там раньше был склад минеральных вод. Это километрах в двадцати отсюда.
Карим задумался, не сводя глаз с Крозье. Волосы комиссара ярко блестели на солнце, точно смазанные маслом.
– Мне кажется, вы заблуждаетесь.
– Селье говорил мне, что могила еврейская.
– Да ничего подобного! Я просто сказал ему, что Жюд – имя еврейского происхождения. Но это ровно ничего не означает. На склепе нет никакой иудейской символики, и вообще, евреи предпочитают хоронить покойников среди своих. Комиссар, этот мальчик умер в возрасте десяти лет. В таких случаях на еврейских могилах всегда имеется символ, гравировка, в общем, нечто, объясняющее эту преждевременную кончину. Ну, вроде обрушенной колонны или надломленного деревца. Но это захоронение явно христианское.
– Ишь ты, какой ученый! И откуда ты все знаешь?
– Читал.
Но Крозье упрямо повторил:
– Там орудовали бритоголовые.
– Но это абсурд! Совершенно не типично для расистов. Даже обыкновенным вандализмом не пахнет. Воры явно что-то искали…
– Карим! – прервал его Крозье дружеским тоном, в котором, однако, слышалось легкое раздражение. – Я всегда прислушивался к твоим мнениям и советам. Но здесь командую я. Так вот, поверь старому сыскному псу и займись бритоголовыми. Наведайся к ним, и, я думаю, тебе это кое-что даст.
Карим выпрямился и сглотнул слюну.
– Один?
– Уж не хочешь ли ты сказать, что боишься кучки бритых сопляков?
Карим не ответил. Крозье обожал устраивать своим подчиненным такие испытания. Конечно, с его стороны это была подлость, но вместе с тем и знак уважения. Молодой араб вцепился в край стола. Ладно, если Крозье угодно поиграть, то и он доведет эту игру до конца.
– Комиссар, я предлагаю вам сделку.
– Ишь ты!
– Я съезжу к бритоголовым. Один. Потрясу их как следует и представлю вам рапорт сегодня же, до тринадцати часов. Но за это вы добудете мне разрешение обыскать склеп на законных основаниях. И еще я хочу потолковать с родителями малыша. Тоже сегодня.
– А если это все-таки скины?
– Это не скины.
Крозье раскурил трубку. Табак затрещал, как целый сноп люцерны.
– Ладно, идет, – сказал он со вздохом.
– Значит, после Кейлюса я займусь расследованием?
– Только если успеешь доложиться мне к тринадцати часам. Но все равно, парни из республиканской полиции очень скоро сядут нам на хвост.
Молодой сыщик направился к двери. Он уже взялся за ручку, когда комиссар добавил:
– Я уверен, бритоголовые будут в восторге от твоего стиля работы.
Карим захлопнул за собой дверь под жирный смех старого жандарма.
10
Настоящий сыщик обязан знать своего врага вдоль и поперек. Знать все его сильные и слабые стороны, все его личины. Карим знал скинов как самого себя. Еще во времена Нантера он часто сталкивался с ними в беспощадных уличных разборках. А во время учебы в полицейской школе написал о них подробный доклад. И теперь, мчась на полной скорости в Кейлюс, он мысленно перебирал свои воспоминания. Не вредно было заранее прикинуть шансы на удачу в разговоре с этими подонками.
Главное – определить, с какой из двух группировок ему придется иметь дело. Не все скины были крайне правыми – кроме них имелись еще «красные скины», примыкавшие к левым экстремистам. Молодые люди разных национальностей, тренированные, накачанные, приверженные своему особому кодексу чести, они были так же опасны, как неонацисты, – если не более. Но с этими Кариму еще удалось бы как-то справиться. Он бегло припомнил атрибуты каждой группировки. «Фаты»[14] носили свои «бомберы» – куртки английских военных летчиков – лицевой стороной, блестящей и зеленой. «Красные», напротив, выворачивали их наизнанку, фосфоресцирующей оранжевой подкладкой наружу. «Фаты» шнуровали бутсы белыми или красными шнурками, «левые» – желтыми.
Около одиннадцати утра Карим остановился возле заброшенного ангара с вывеской «Воды долины». Высокие стены из волнистого пластика сливались с голубизной неба. У дверей стояла черная «DS». Несколько секунд на подготовку, и Карим выскочил из машины. Эти ублюдки наверняка там, внутри, лакают свое любимое пиво.
Он подошел к ангару, стараясь дышать глубоко, размеренно и твердя про себя самое важное: зеленые куртки, белые или красные шнурки – «фаты», оранжевые куртки и желтые шнурки – «красные».
Если он это запомнит, у него будет шанс выпутаться без потерь.
Сделав глубокий вдох, он толкнул в сторону раздвижную дверь. Ему даже не понадобилось смотреть на шнурки, чтобы определить, к кому он попал. Стены были сплошь размалеваны красными свастиками. Нацистские символы соседствовали с увеличенными фотографиями узников концлагерей и замученных пытками алжирцев. Под ними расположилась орда бритоголовых в зеленых куртках; все они смотрели на него. Значит, крайне правые, из самых оголтелых. Карим знал, что у каждого из них на нижней губе, с внутренней стороны, вытатуировано слово «skin».
Полицейский напрягся, как рысь, готовая к прыжку, ища взглядом оружие. Ему был знаком арсенал этих психов – американские кастеты, бейсбольные биты и пистолеты для самозащиты с двойным зарядом дроби. И уж наверняка эти сволочи прятали где-нибудь помповые ружья, заряженные каучуковыми пулями-«вышибалами».
Но то, что он увидел, оказалось много хуже.
Birds. Женщины-скины, тоже обритые, если не считать хохолка надо лбом и двух длинных, спадающих на щеки прядей. Дородные мускулистые девки, пропахшие спиртным и наверняка еще более свирепые, чем их парни. У Карима пересохло в горле. Он надеялся застать здесь компанию изнывающих от безделья бродяг, а столкнулся с настоящей бандой, которая оттягивалась в ожидании очередного заказа на погром. Его шансы на благополучный исход таяли с каждой секундой.
Одна из девиц хлебнула из кружки, разинула рот и звучно рыгнула. Специальный номер для Карима. Остальные загоготали. Все они были ростом не ниже полицейского. Карим сказал, стараясь, чтобы его голос звучал громко и уверенно:
– О’кей, парни. Я из полиции. Хочу задать вам несколько вопросов.
Скины встали и пошли на него стеной. Этот тип, из полиции или еще откуда, был для них прежде всего «мавром»[15]. А чего стоила шкура какого-то «мавра» в ангаре, среди банды таких подонков?! Или даже в глазах Крозье и других полицейских. Молодой араб вздрогнул. На какую-то долю секунды почва ушла у него из-под ног. Ему чудилось, будто на него ополчился весь город, вся страна, а может, и целый мир.
Он выхватил автоматический пистолет и вскинул его к потолку. Этот жест на миг остановил нападавших.
– Повторяю: я из полиции и пришел играть с вами в открытую.
Он медленно положил пистолет на ржавую бочку. Бритоголовые молча смотрели на него.
– Вот, глядите, я оставляю оружие здесь. Но чтобы никто не трогал его, пока мы будем говорить.
Пистолет Карима «глок-21» был суперновой моделью, на семьдесят процентов из сверхлегкого полимера. Пятнадцать пуль в обойме, одна в стволе и фосфоресцирующий прицел. Он знал, что скины такого никогда не видели. Одно очко он уже выиграл.
– Кто вожак?
В ответ – молчание. Карим шагнул вперед и повторил:
– Кто вожак, черт подери? Не будем терять время.
Самый рослый из парней подошел ближе; его напряженная поза выдавала готовность к звериному прыжку. Он спросил с местным гортанным акцентом:
– Чего тут надо этой крысе?
– Я забуду, что ты назвал меня крысой, приятель. Давай потолкуем?
Скин надвигался на Карима, мотая головой. Он был выше и шире полицейского. Молодой араб вспомнил о своих косах: в случае драки они давали противнику идеальную возможность для захвата. А скин был уже совсем рядом. Его растопыренные пальцы напоминали железные клещи. Но Карим не отступал ни на миллиметр. Краем глаза он заметил, что остальные, справа, подбираются к его оружию.
– Ну, ты, арабская свинья, чего тебе…
Молниеносный выпад головой – и полицейский раздробил главарю нос. Парень схватился за лицо. Карим сделал полный разворот и ударом каблука в горло отшвырнул от себя хулигана метра на два; тот взлетел в воздух и шлепнулся на пол, вопя от боли.
Один из скинов схватил пистолет Карима и нажал на курок. Но выстрела не последовало. Только легкий щелчок. Он попытался вогнать пулю в ствол, но обойма была пуста. Карим выхватил из-за спины «беретту» и направил ее на бритоголовых. Припечатав поверженного вожака ногой к полу, он взревел:
– Вы что думали, я оставлю заряженную пушку гребаным психам вроде вас?
Скины окаменели. Вожак на полу с трудом прохрипел:
– Ладно, твоя взяла… Давай в открытую…
Карим пнул его в пах. Парень завопил не своим голосом. Сыщик нагнулся и скрутил ему ухо так, что треснули хрящи.
– В открытую, значит? С такими вонючими гнидами? – И он разразился нервным хохотом. – Ну, насмешил… Эй, вы, сучьи дети, к стенке! Руки за головы! Девки тоже!
И он выстрелил в неоновые трубки на потолке. Яркая голубоватая вспышка озарила помещение, лампы рухнули наземь и с грохотом взорвались. Скины в панике заметались по ангару, жалкие, теперь совсем не страшные. Карим заорал, не жалея голосовых связок:
– Всем вывернуть карманы! Кто дернется, разнесу колени к чертовой матери!
Он видел происходящее сквозь багровые волны тумана, застлавшего глаза. Ткнув пистолетом в ребра вожака, он спросил чуть тише:
– Чем ширяетесь?
Тот все еще плевался кровью:
– Че… чего?
Карим прижал пистолет посильнее.
– Я спрашиваю, какие у вас дурики?
– Амфет… таблетки… и еще клей…
– Какой клей?
– «Ди… Диссопластин».
– Где он?
– В мешке для мусора… там, возле холодильника.
Карим попятился, не сводя глаз ни с раненого вожака, ни с остальных, стоявших к нему спиной, и держа их на мушке. Левой рукой он опрокинул мешок, и оттуда высыпались тысячи ампул, таблетки и тюбики с «Диссопластином». Подобрав тюбики, он пересек ангар и выдавил весь клей на пол рядом со скинами. Попутно он пинал их в икры, в спины и отшвыривал подальше брошенные ножи.
– А теперь повернитесь и слушайте меня, парни! Сейчас вы сделаете легкую зарядку: будете отжиматься на руках – за мое драгоценное здоровье! И девки тоже. А ну, все живо, руки – в клей!
Ладони скинов дружно зашлепали по «Диссопластину», который брызгал между пальцами. На третьем шлепке их руки намертво прикипели к битуму. Скины корчились на полу, выворачивая запястья, но встать никто не мог.
Карим подошел к вожаку, сел рядом, скрестив ноги в позе «лотос», и глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. Теперь его голос звучал почти нормально:
– Где вы были вчера ночью?
– Это… это не мы!
Карим насторожился. Он усмирил скинов из чистой бравады и задал свой вопрос лишь для проформы, в полной уверенности, что они не имеют никакого отношения к осквернению могилы. И вот, нате-ка, оказывается, этот что-то знает. Араб нагнулся к парню.
– Ты о чем?
Бритый с трудом приподнялся на локте.
– О кладбище… Это не мы.
– Откуда же тебе известно?
– Мы… мы там ошивались…
У Карима мелькнула мысль: значит, Крозье раздобыл свидетеля. Наверно, кто-то еще утром сообщил ему, что скинов видели около кладбища. И комиссар послал его, Карима, к этим бандитам, не обмолвившись ни единым словом! Ладно, с ним он разберется позже.
– Давай говори!
– Ну… мы туда наладились…
– В котором часу?
– А хрен его знает… Часам к двум, что ли…
– Зачем?
– Да так… коней валить. Мы искали строительные бытовки… Хотели отмудохать черножопых…
Карима передернуло.
– Ну и?..
– Ну, значит, топаем мимо кладбища… Глядим, а решетка-то открыта… И какие-то тени… выходят из склепа…
– Сколько их было?
– Вроде… вроде двое.
– Описать сможешь?
Парень хихикнул:
– Ты что, трехнулся? Мы ж были бухие!
Карим врезал ему по вывернутому уху. Скин подавил крик и только приглушенно зашипел от боли.
– Итак, их приметы?
– Да темно ж было, как у негра в жопе!
Карим призадумался. Теперь он был абсолютно уверен, что в склепе орудовали спецы.
– Ну а дальше?
– А хрен его знает, что там было дальше. Мы сразу усекли, что надо делать ноги, а то навесят на нас и это дельце… из-за Карпантра.
– Это все? Больше ничего не видели? Какие-нибудь мелочи?
– Какие еще мелочи – посреди ночи! Все как вымерло…
Кариму представилась глухая тишина кладбищенских аллей, единственный фонарь – робкое белое пятнышко в полумраке, приманивающее ночных бабочек. И банда бритоголовых наширявшихся ублюдков, горланящих нацистские марши. Он повторил:
– И все-таки?
– Ну… Чуть позже… мы вроде засекли тачку восточной марки, «Ладу» или типа того… Она шла со стороны кладбища. По Сто сорок третьему шоссе…
– Цвет?
– Бе… белый…
– Особые приметы?
– Она… она была вся в грязи…
– Номер запомнил?
– Мать твою, мы ж не легаши какие-нибудь!..
Карим двинул его каблуком в район селезенки. Парень скорчился, извергая кровавую рвоту. Полицейский встал и отряхнул джинсы. Все, больше ему здесь делать нечего. Он слышал за спиной жалобные завывания других скинов. Это действовал клей. Наверняка ожог третьей или четвертой степени. Карим приказал главарю:
– Будь любезен явиться в комиссариат Сарзака. Сегодня же. Дашь письменные показания. Скажи, что ты от меня, и тебя примут как дорогого гостя.
Скин послушно кивал трясущейся головой. В глазах его застыл испуг, точно у загнанного зверя.
– Зачем… зачем ты так, парень?
– Затем, чтоб ты покрепче запомнил, – тихо сказал Карим. – Сыщик – это всегда проблема для таких, как ты. Но сыщик-араб – это самая хреновая из всех проблем. Попробуй еще раз тронуть араба, и я тебя познакомлю с проблемой под названием «сыщик-араб». – Карим последний раз двинул его ногой. – Усек?
И лейтенант пятясь вышел из ангара. По пути он прихватил свой «глок».
Сев в машину, он рванул с места и остановился, лишь проехав несколько километров, в какой-то роще, чтобы прийти в себя и подвести итоги услышанному. Значит, склеп вскрыли до двух часов ночи. Злоумышленников было двое, и они, вполне вероятно, уехали в машине восточноевропейской модели. Карим взглянул на часы: он едва успеет составить рапорт. А расследование придется вести самым серьезным образом: объявить розыск преступников, проверить все водительские права, опросить людей, живущих вдоль шоссе № 143…
Конец ознакомительного фрагмента.