7
Поезд остановился возле серого, под красной черепицей, двухэтажного здания станции, на перроне которой уже ждет эсэсовский патруль, а также несколько санитаров в прорезиненных плащах и закрывающих уши фетровых шлемах. Я тут же сообразил, что дело явно идет к концу, в чем многие были со мной согласны, и единственным моим желанием было теперь оказаться возле матери, устроившейся в тамбуре, в полной темноте, на холодном железном полу. Только она и могла бы теперь подбодрить меня, ворчливо заметив, к примеру, что я давно уже не чистил зубы и не стирал носки, и я хотел теперь услышать именно это. При мне был самодельный вещевой мешок, в который я зачем-то запихнул купленный по случаю окончания института костюм и галстук, и я едко усмехнулся при мысли о бесполезности в жизни иллюзий, а тем более, иллюзий собственной значимости в глазах других. Так мало мы зрим в темноте, так неохотно мы поворачиваемся к свету. И если ты еще к тому же еврей, ты считаешь своим первейшим долгом отучить других от потребности смотреть на солнце: ты лжешь, совершенствуя свое мастерство до полной схожести с правдой, которой, однако, здесь и не пахнет.
В каждый из вагонов с такими же, как мы, приговоренными к смерти, пропускают теперь по одному санитару, и тот, чтобы особенно не тревожить наших вшей, стоит в дверях и внятно командует по-украински: вещи оставить, самим выходить. То есть вещи – этим фашистским гадам, нам же – пуля в затылок. Кто-то уже набивает всякой ерундой карманы, и мой неотвязный Нафталий спешно сует в рот какие-то стекляшки, будучи уверенным в том, что эти бриллианты можно потом втихаря высрать… и я мысленно расстаюсь со своим новым костюмом, задвинув вещевой мешок под сиденье.
На платформе нас тут же разделяют на два потока: сюда бабье и дети, туда все остальные. Мать машет мне из толпы, и я несколько раз оглядываюсь, тащась в мужской компании к наспех сколоченному сараю, где, судя по всему, нам и предстоит умереть.
В сарае санитар командует всем раздеться и сложить барахло в корзины, и пока мы тянем, кто как может, с этой самой последней в жизни процедурой, до нас доносится истошный бабий вой, со всей очевидностью означающий совершаемое поблизости зверство.
– Schneller, schneller, jude schwein!
Этот шпрехающий по-немецки санитар – бандеровец, и если верить слухам, Львов недавно стал новозванной столицей провозглашенного Степаном Кровавым суверенного украинского государства. Украина без русских, это звучит как-то даже… по-польски, гордо. Хотя Гитлер, узнав об этой бандеровской самодеятельности, был искренне изумлен и, оценив кровавую заварушку как путч, тут же распорядился отослать самого Степана в Заксенхаузен, где содержались рецидивисты, воры и сексуальные извращенцы. Впрочем, Степан успел уже сделать много, обеспечив отдаленное украинское будущее сосущей тоской по крови врага-соседа. И как ему было не вступить в черные ряды американского «Нахтигала», присягнув фальшивому флагу ЦРУ! Степан презирал немцев за то, что те, щадя жителей деревень, аккуратно предупреждали их о готовящейся облаве на партизан, нередко помогая им в ремонте телег и плугов, а также следя за ходом посевной и сбором урожая, не говоря уже о том, что немецкий военный врач всегда готов был принять местных больных или роженицу.
Теперь мы все как один – голые, молодые и старые, толстые и тонкие. У голого нет при себе никаких алиби, в виде хотя бы погон или медалей, и только кислая, как просроченный борщ, гримаса еще и оживляет усталые, серые лица: сейчас, вот сейчас… Санитар командует заходить по трое в отделенное от раздевалки боковое помещение, где, как он уверяет, нам предстоит вымыться, и никто, конечно, в это не верит, учитывая наш собственный большевистский опыт «мытья»: три трупа, потом еще три, пока вся кладовка не окажется забитой до самой двери. Однако вот я иду, иду… да тут, похоже, и в самом деле есть душ! И прилипший ко мне сзади Нафталий быстрее всех остальных догадывается о подлой выдумке фашистов: из этих дыр нам на голову будет вылита отрава! Недаром же бабы в соседнем сарае подняли такой шум. И каждый из нас, дрожа, становится на сколоченную из досок решетку…
О, Господи! Это все, что я мог подумать, когда на меня сверху обрушилась струя теплой воды. Это была вода, вода! И я стал усердно мылиться коричневым рифом, нисколько не сожалея о пущенном на мыло сырье, я был по-идиотски счастлив, и клубящийся под ногами пар наверняка застал моих вшей врасплох и те попадали, кто где был, в обморок…
Пока мы так мылись и терли друг другу спины, наш страх предательски пропал, и даже обезвшивленному Нафталию не приходила в намыленную голову мысль о том, что нам дали такую возможность исключительно в целях повышения качества того же самого рифа. И когда мы вышли, один за другим, в холодную раздевалку, санитар выдал каждому обработанную горячим паром одежду, без гнид и вшей, что было для нас большим и неожиданным праздником.
– Проклятые фашистские бестии, – возмущенно шепчет мне на ухо Нафталий, – они заставили нас мыться в субботу!
Нас снова собрали на платформе, теперь уже пустой, велев идти пешком по запасным путям вдоль длинного бетонного туннеля, в который, как выяснилось позже, загнали наш поезд.
Знали бы мы тогда, какой великолепной газовой камерой мог бы стать этот туннель! В нем умещался целиком весь состав, все шесть вагонов, ворота герметически закрывались, и из специальных отверстий пускался вовнутрь отравляющий газ, «Циклон-В», состоящий, собственно, из цианида. Технология использования этой гадости была предельно проста: цианид находился в жидком состоянии в маленьких картонных шариках, в свою очередь упакованных в фольгу, и когда в помещение пускали горячий воздух, жидкость испарялась и ядовитый газ выходил наружу. После окончания процедуры, которая длилась обычно два с половиной часа, отравляющий газ откачивали специальной установкой, в режиме полной герметичности, и поезд выкатывался локомотивом из туннеля, теперь уже без всяких вшей, блох, клопов или тараканов. До войны такие газовые туннели были на всех границах Германии, а сам метод широко использовался в Европе и в США. Главной причиной такой процедуры были, разумеется, беженцы из Восточной Европы, где все еще распространен тиф, переносимый вшами. В Америке это касалось, в основном, мексиканцев, и если бы гринго захотели захватить Мексику и истребить местное население, им достаточно было бы набить мексиканцами поезд и прогнать его через туннель, только и всего. До войны в США имелось четыре мощные газовые установки, позволяющие прогнать за год шестьдесят пять тысяч вагонов, так что если в одном вагоне умещается сотня индейцев, то за год их наберется шесть миллионов, ровно столько, сколько набралось впоследствие еврейских жертв, выдутых, как мыльный пузырь, из еврейской же, недалекой фантазии.
Совершенно простой и гигиеничный способ массового убийства евреев: без изнурительной работы обслуживающего персонала или каких-то дополнительных инвестиций. Зачем суетиться, поднимать панику, шум и крик, когда можно просто загнать в туннель набитые евреями вагоны, спокойно перекурить, пока длится процедура, после чего, без всяких помех, освободить вагоны от трупов, свезти трупы на свалку, где сжигают мусор, и загнать в туннель следующий поезд… Поезда-то все равно нужно дезинфицировать. Это было бы экстремально эффективной операцией, и за день можно было бы прогнать через туннель, объем которого мог достигать полутора тысяч кубометров, несколько десятков вагонов!
Я не думал, конечно, об этом, тащась вместе с остальными следом за медленно вылезающим из туннеля поездом. Но, сохранив в памяти это странное во многих отношениях событие, я не раз сопоставлял прекрасно обустроенный газовый туннель с холодным и сырым полуподвальным помещением «газовой камеры» в Аушвице, расположенной рядом с крематорием и являющейся в действительности всего лишь покойницкой, куда переправляли трупы узников и тут же сжигали, ведь немцы, как известно, очень чистоплотны. Эти фантастические «газовые камеры», в которых, согласно еврейской фантазии, использовался все тот же цианид, Циклон – В, не были обустроены ни установкой для нагревания воздуха, без чего капли отравляющей жидкости не могут перейти в газовое состояние, ни вентиляционным устройством, позволяющим откачивать отравляющий газ, ни даже герметически закрывающейся дверью: дверь была просто деревянной, висела на петлях и открывалась вовнутрь. Я думаю, такого рода бездарные фантазии являются крайним оскорблением немецкого интеллекта, изобретательности и стремления к эффективности, этих истинно германских качеств. Но, с другой стороны, ненавидящие немцев евреи ничего так не желают, как растоптать в глазах у остальных саму немецкую сущность, немецкий дух, оставляющий далеко позади себя давно уже прогнивший и никому сегодня не нужный иудаизм. И я, надо сказать, не дам и ломаного гроша за нудно хнычущие, всегда отдающие тухлецой и дерьмом еврейские жалобы. Я отрекся от своей крови, раз и навсегда.