20
Доктор Менгеле привязался к этим лилипутам, как к детям, дав им имена семи сказочных гномов и постоянно навещая их в благоустроенном и теплом бараке. Среди них было двое сестер-близнецов, и ими доктор особенно интересовался: как вообще обстоит дело с близнецами. В свои тридцать три года доктор Менгеле был не только несравненным врачом-практиком, но еще, пожалуй, учителем, педагогический принцип которого звучит так: учи тому, что исцеляет. Этим он заметно отличался от всех до этого знакомых мне медиков, суть деятельности которых определяется в основном спущенной сверху инструкцией. И я думаю, что медицина и педагогика – явления одного порядка, так что если тебе прописали, к примеру, крысиный яд, то с педагогической точки зрения это может означать отсутствие всякого воображения в угоду иссушающему ум рассудку. Врач, принимающий в расчет одно только физическое тело пациента, это никакой не врач, но, скорее, палач. И сама медицина, чурающаяся даже самых невинных догадок относительно незримых оболочек человека, это ведь геноцидальная медицина: человек – это всего лишь подопытная крыса. Клянусь моими чудесно исцеленными коленками: во мне определенно есть та скрытая жизненная сила, которую надо просто разбудить. И доктор Менгеле знает, как.
Он прозревает не только скрытую силу самых обычных, «сорных», растений, он видит также убогое и никчемное послевоенное будущее, в котором Европе отводится постыдная роль интернационального публичного дома, а белой расе как таковой – перспектива самоистребления. Согласно готовым уже к употреблению англо-американо-сталинским сценариям, истребить следует прежде всего немцев, и не в каком-то там условно символическом смысле, но в самом прямом и буквальном: взрослых поголовно кастрировать, детям сделать «прививки», а еще лучше – заморить голодом. В целях успешного осуществления этого перспективного антиевропейского проекта сразу после войны было завербовано двадцать пять тысяч врачей, способных поставить на индустриальный конвейер нехитрую процедуру кастрации. «Убивайте как можно больше немцев! – призывает хороший советский писатель Илья Эренбург, – насилуйте их, жгите, душите!» Этот интернационалист и получатель государственных сталинских премий, этот пламенный борец «за великое дело» никогда не принимал чужую жизнь всерьез, эту никчемную игрушку природы. Он написал, впрочем, «Люди, годы, жизнь», на тот случай, если никто никогда ничего больше уже не напишет, а сама литература сгинет в публичном доме корпоративной политики и чистого профита. И хотя этот еврейский идеолог каннибализма блестяще подтвердил полную неспособность иудея к разумности, я бы прижал его к стене неумолимо надвигающейся нас всех нас истиной: если бы в самом деле удалось полностью уничтожить всё германское поголовье, мир немедленно рухнул бы в такой неописуемый хаос, что у земли осталась бы одна-единственная возможность – стать для всех общей братской могилой. Да и кто бы стал тогда содержать, кормить, одевать и ублажать эгоистическое племя авраамовых паразитов? Может, переодетый европейцем негр, араб или индус?
Когда в свое время германцы завоевали Рим, они принесли, наряду с разрушением пришедшей уже в негодность помпезной, извращенной и лживой римской культуры, еще и оздоровление: влили свою чистую нордическую кровь в размякшие от блудливого застоя латинские тела. Романский мир только потому и выжил, что был укреплен кровосмешением с германцами. Что восхищало в германцах покоренных ими римлян, так это строгая северная мораль: в ней полностью отсутствовало понятие коррупции! Германцы попросту не знали, что такое своровать или предать, и всегда однозначно определяли свою цель: иду, скажем, на вы. И если бы сегодня Гитлер взял Москву и дал пинка Сталину – о ужас, что я говорю! – ничего особенно плохого не произошло бы: русские многому бы у немцев научились. Что же касается хорошо известных сказок о «рабах-славянах-унтерменшах», то сказки эти давно уже стали былью на всем бескрайнем российском пространстве, щедро удобренном кровью так ничего и не понявших, безоружных и беззащитных… десятки и десятки миллионов невинных русских душ! То, о чем Адольф не помышлял даже в своих самых страшных нацистских снах, запросто практикуется у нас каждый божий день, со всей обстоятельностью той сатанинской рассудочности, что позволила американскому жиду Лейбе Бронштейну занять место расстрелянного им русского царя. Так что хуже, я думаю, при немцах не стало бы. И если быть предельно точным, то следует заявить прямо: не скоро еще русские станут самими собой, это пока лишь ожидающая нация. И сегодня есть только две для русского человека возможности: либо с немцами и вперед, либо под еврея и сгинуть. Но только ведь дирижирующий всей этой паскудной войной и расстилающимся впереди истребительским миром всемирный еврейский конгресс ни за что не допустит, чтобы «унтерменш» русский однажды побратался с немцем и построил общую с ним, русско-германскую, арийскую культуру. Ни за что! В противодействии этому, страшному для иудея будущему и состоит смысл обеих мировых войн. Задумана, разумеется, еще и третья, самая последняя война, в которой единственной нейтральной стороной окажется, хе-хе, Великий теперь уже Израиль, и ему же и придется внедрять потом, как единственному арбитру, долгожданный мировой порядок, согласно которому нет больше никаких народов и наций, есть лишь рабы. Это ясно как день: белая раса обречена. Придет, я думаю, время, когда белому будет запрещено спариваться с белым, так что безликая коричневая жижа зальет мир, вместе с последними в нем конвульсиями индивидуальности. И на все это будет смотреть свысока иудей-победитель.
Не воткнуть ли в прямо сейчас в историю спасительные вилы?
Самый простой, от доктора Менгеле, совет: надо рожать близнецов. У арийцев есть к этому генетическая предрасположенность, и ее надо только усилить. Вот что, собственно, и занимает ум доктора Менгеле. Забегая вперед, скажу, что, перебравшись вскоре после войны в Бразилию, он стал применять ветеринарный способ искусственного оплодотворения, и многие до этого бесплодные женщины стали многодетными матерями: каждая пятая беременность несла в себе близнецов, так что уже через несколько лет близнецы составили двадцать процентов населения провинциального бразильского городка. Сами роженицы не имели ничего против, когда новорожденные оказывались голубоглазыми, хотя в Европе в это время уже вовсю плодились негры.
В нашем мирном лагере смерти тоже имеется родильное отделение, и за время работы доктора Менгеле в Аушвице родилось три тысячи детей, из которых ни один так и не умер. Это был лучший в мире результат. Да, в концлагере.
Может, уже тогда доктор Менгеле искусственно осеменял ни о чем не подозревающих узниц? Во всяком случае, близнецов в Аушвице понародилась уйма, и для них построен был специальный барак, во многом напоминающий загородную виллу: светлые спальни с двухэтажными кроватями, столы, стулья, занавески… За порядком следят эсэсовские медсестры, и не было ни одного такого случая, чтобы воспитанник получил оплеуху или остался в качестве наказания без обеда. Строгость заключается в другом: не допустить, чтобы дети приучались врать. Но не все, конечно, поддавались этому зверскому эсэсовскому воспитанию: практически во всех послевоенных мемуарах указывается, что сразу по прибытию в лагерь всех детей отправляли в газовую камеру, и только «чудом выжившие» – интересное такое происходило с авторами мемуаров чудо – и смогли потом сполна отомстить нацистам за свое загубленное в крематории детство. Я не судья им, этим уверенным в своей безнаказанности лжецам, и пусть Христос прогонит их от себя, как некогда прогнал из храма менял.
Все, кому нет еще шести лет, содержатся в Аушвице в организованном доктором Менгеле детском саду: дети здесь не только едят и спят, но еще и учатся рисовать, петь, писать и говорить по-немецки, обучаются простым правилам гигиены и навыкам физкультуры. И это притом, что в самой Германии в это время тысячи немецких детей гибнут от бомбежек и голода. Такова, надо сказать, глубина немецкой души: в ней нет ни капли мести. И если кому-то это интересно, я уточню: в детсаду Аушвица полным-полно цыганят, родители которых, до этого не признававшие никаких над собой законов, теперь принудительно роют траншеи, вывозят мусор, чистят отхожие места. Согласно же подсунутой всему миру «хронике», цыган по прибытию в лагерь немедленно, вместе с цыганятами, уничтожали. Ха-ха-ха!
Внутреннее обустройство детсада настолько уютно, что любое, в том числе и цыганское детство вполне может считать себя состоявшимся: помешение оштукатурено и побелено изнутри, на стенах развешены картинки из немецких сказок, нарисованные тут же, в лагере, узниками-художниками, все дети спят в одинаковых деревянных кроватках со сплошной спинкой, над каждым висит по два чистых полотенца, в ногах стоит тумбочка, на полу постелены домотканые дорожки, и с ранней весны и до поздней осени в стеклянных банках стоят полевые цветы, заботливо собранные эсэсовскими воспитательницами. Эти эсэсовские медсестры смиренно и честно исполняют свой долг: они в самом прямом и истинном смысле милосердны. Им не положено есть то же, что дают в детсаду детям: молоко, сливочное масло, белый хлеб, суп на мясном бульоне, а также шоколад и варенье. Они только смотрят и… радуются за этих, ни о каком зле пока не подозревающих человеческих созданиях, значительная часть которых впоследствие будет свидетельствовать против своих «убийц» на устроенном американскими евреями фальшивом судебном процессе. Уплетая в Аушвице хлеб с вареньем и маслом, эти счастливцы даже и не вспомнят потом солнечную площадку для игр, песочницу, карусель и качели…
Я всегда склонялся к тому, что человеческая память заключена непосредственно в индивидуальности каждого, в самых потайных глубинах «я», откуда и черпает потом пищу готовый ко всяким компромиссам рассудок. Проблема состоит в том, чтобы не дать рассудку властвовать над этим неприкосновенным запасом: только любовь, единственно, и должна иметь к памяти доступ. Но кто же сегодня годен к любви? Кто готов взять на себя груз истины?
Лилипут претендует на нормальность, похотливо спариваясь с «крупным», но чтобы дать на себя, карлика, взглянуть, на свое обнаженное уродство, это лилипут считает уже нарушение прав человека, в карликовом то есть понимании. Именно это и проделал со своими гномами доктор Менгеле: привел их на свою лекцию, устроенную для эсэсовского лагерного персонала, и заставил выйти на сцену совершенно голыми! Большая, почти нормальная голова, короткие руки, сжатое в «бочонок» тело, обрубки ног. Кто знал тогда, сколько пыхающей ядом ненависти заключено в этих убогих карликовых телах! В этих хорошо откормленных и ухоженных, да, привилегированных организмах! И вот что впоследствие подсказала лилипутам их карликовая фантазия: доктор Смерть протыкал насквозь карликовые клиросы и матки, рвал без наркоза яичники, отрезал – тоже без наркоза – и снова пришивал на место соски, выскабливал обычным кухонным ножом влагалище… Все это говорилось с искренним карликовым возмущением и заносилось в протоколы вечных, на все времена, обвинений.
Священная, непоколебимая, всепобеждающая ложь.