Глава 7 (кисельные берега)
В горах быстро темнеет. Остроугольный месяц контрастного очертания вместе со звёздами настолько низко притянул небо к земле, что казалось, будто они цепляются за горный хребет, который угадывался на их чёрном фоне.
Коротая время, пулемётчик в очередной раз вспоминал подробности сна. Он опять был мальчиком и находился там, в городских дымящихся развалинах из красного полуобугленного кирпича на фоне тёмно-серого неба с алой полосой на горизонте. И наблюдал за теми, кто его не видит. Но был и тот, кто наблюдал за ним, которого он не видел, но чувствовал его вибрацию. Невидимый и ужасный находился то вдали от Сергея, то так близко, что порой казалось, будто он слышит его звериное дыхание, и это наводило тихий и щемящий ужас, от которого не было спасенья. Но тут твёрдая опора перевернулась, став одновременно сыпучей, переворачивая ногами вверх, затягивая в воронку вместе с пеплом ада, который на выходе с другой стороны начал превращаться в небо. Судорожно ища кольцо парашюта, он вылетал под действием притяжения земли из густого облачного пространства. Планета приближалась сначала медленно, впрочем, как и всегда на прыжках, но потом скорость начала увеличиваться в разы, очень быстро притягивая к себе. Но тут он понял, что никакого парашюта нет и в помине, им овладела паника. Болтая ногами и руками, которые вдруг на глазах превратились в чёрные конечности с копытами, он с ужасом успел подумать: значит, я один из них! – и тут же плашмя пузом больно ударился о воду, которая, высоко разлетаясь в стороны, подняла фонтан воды над озёрной гладью.
Вот же черти живучие, – не веря в своё спасение и осматривая на берегу свои конечности, подумал десантник.
На фоне серебристо-голубого неба – точной копии озера, которое имело песчаный берег со свисающей над водой весенней пахучей черёмухой, летними берёзами с длинными серёжками, и осенними яблонями, полными спелых фруктов, источающих небывалый аромат, ярко светило и пригревало солнце. Слышалось щебетание птиц на деревьях, стрекот летающих стрекоз и кузнечиков в траве, через которую проглядывали лесные ягоды. И тут на фоне всего этого сюрреализма, который казался раем, на небе показалась звезда. Первая, – тут же пролетела мысль, – значит, север там, – машинально, привязался десантник к незнакомой местности по направлению сторон света.
– Даже кишки от такого плоского приземления не вылетели, – констатируя факт, рискнув взглянуть на своё отражение в водной плоскости озера, уже вслух произнёс он. Но сказанных слов не получилось, из мыслей, которые он произнёс, вышло ржание, а в отражении воды он увидел конскую морду со свисающей над водой густой чёрной гривой.
– Конь, ты что, уснул, что ли? – крикнул Бес, чуть ударив прикладом АКСа по металлу тележки.
– Чё орёшь! – огрызнулся пулемётчик. – Нормально спросить нельзя?
– Да я два раза тебя спросил, ты же мычишь сидишь. Вот я и треснул по телеге. Уснул, что ли?
– Не, задумался что-то. Чего хотел-то?
– Спрашиваю, пожрать есть что-нибудь?
– Да, килограмма полтора кулинарного жира. Но так просто его жрать невозможно. А у тебя?
– А у меня сухари! – обрадованно сообщил сержант.
– Живём, братуха, давай порубаем!
Они сидели и грызли сухпаёвские «деревянные» сухари, хранившиеся до этого десятилетиями в жестяных десятилитровых банках-консервах на продовольственных складах державы, так сказать, на «чёрный день», который, видимо, бойцы уже «трогали руками», тыкая их в жировую массу беловатого цвета, насыщая свои молодые организмы питательными веществами. Впоследствии они часто таким способом подавляли голод, а когда становилось противно, это был знак того, что наелись. Кто не голодал, никогда не узнает, какой же иной раз вкусной бывает такая непривычная для современного homo sapiens пища.
– Вот уж никогда не думал, что придётся таким питаться, так и зубы поломать можно, – не особо уже обращая внимание на противный жир, характеризовал Бес ночную трапезу, громко щёлкнув откушенным сухарём.
– А я в своё время нагрызся киселя в брикетах, так что, можно сказать, натренированный, – улыбнулся ему Конев ровными рядами зубов.
– О, я бы сейчас не против киселя-то погрызть! А что, сварить нельзя было?
– Неа. Негде, да и незачем.
Сержант вопросительно посмотрел на пулемётчика и, переворачивая языком во рту большой жирный кусок, изрёк:
– Ааа эээоо эаем?
– Дело было так, – продолжил пулемётчик, понимая вопрос напарника. – У нас на краю города есть спортивный зал с бассейном, мы, когда ещё школьниками были, в волейбол там играли, а после занятий нас пускали на полчаса покупаться, только из-за воды туда, в принципе, и ходили зимой. Где на севере ещё такие блага найдёшь? Этот запах бассейна мне теперь всегда детство напоминает, вроде ничё хорошего в нём, а по душе – ширк так, чуть заметно плеснёт, и приятно, – ударился в воспоминания пулемётчик. – Выходили мы из «Дельфина» после воды голодные, как волки, а рядом, по пути домой, магазин небольшой продуктовый находился.
– Погоди, какого такого дельфина?
– Так спорткомплекс называется. Так вот, скинемся, у кого сколько мелочи есть, на пачку печений или какую-то мелочёвку подобную и заходим толпой в этот магазин, кто осмелился и сумел своровать себе чего-нибудь съестного, тот молодец. Я всегда кисель воровал, как-то проще, что ли, с ним было, но он всегда старый был и засохший, как эти сухари, но зато надолго хватало, пока дойдёшь за полчаса до дома, как раз успеваешь брикет заточить.
– Это оттого, что у вас вечная мерзлота, ничего ктоме моха и мухоморов не растёт на вашем севере.
– И вовсе не вечная у нас мерзлота, у нас же кедрач! Малина с шиповником и рябиной в лесах, на болотах брусника с клюквой. Картошка в огородах и даже клубника, зелень там всякая, помидоры и огурцы в теплицах.
– В теплицах?! Ты б ещё в квартирах сказал! Вот у нас только одной кукурузы горы в каждом дворе круглый год почти. А фрукты, а бахчевые, вот где берега кисельные! Так что, Конь, переезжай ты к нам со своего северного Легиона, не пожалеешь.
– Нет уж брат, как говорится – где родился, там сгодился. Тем более, гы-гы, я казахского не знаю. Да и какая там у вас кукуруза, мы в армию через Казахстан по железке ехали, степи да степи кругом.
– Заметь – ци-ви-ли-за-ци-я! – сказал по слогам Бес, подняв указательный палец вверх и с удивлением посмотрев на него, продолжил, переведя взгляд на напарника. – Ты по степи на поезде ехал. А у вас через тундру кто поезд хотя бы раз видел?
И вот полночи за спиной, их сменила другая пара. Сняв доспехи и расстелив бушлат на деревянном полу, на место сменившего его бойца, Конев положил пулемёт по привычке с левой стороны и закинул руки за голову. Адаптировавшись к казарменному запаху немытых тел и обмундирования, подумал: а ведь для счастья много не надо, всё познаётся в сравнении, если, конечно, есть кому что сравнивать. – И, вспомнив очередной раз про свой сон, продолжил, – вот бесяра голодная, не дал даже как следует сон вспомнить, никак желудок свой не набьёт, худее меня, а жрёт за троих. И куда в него лезет?
Тут вдоль позвоночника что-то побежало, часто перебирая лапками.
– Ах ты сука… – выматерился Конев и поёрзал спиной, движения между кожей и тельником прекратились. – А может, у Беса вшей больше, чем у всех, вот и жрут его, и он, соответственно, не отстаёт, – оправдывая напарника засыпая, подумал пулемётчик, проваливаясь в сладкую негу.
– А сейчас мы с вами пройдем в следующий зал, где представлены экспонаты орудия труда местных аборигенов, – сказала экскурсовод, поведя группу по переходу узкого коридора.
Маэстро потянул Конева за рукав, шепнув: – не торопись. И они сделали вид, что очень заинтересованы пищалями, мушкетами, саблями и прочим оружием войска Ермака хранившимися для всеобщего обозрения в стеклянных шкафах музея.
– Вот он, – сказал Сашка, кивнув на горизонтальный стеклянный ящик.
– Кто? – недоумевая спросил Сергей, мельком заглянув внутрь где лежали несколько ржавых экспонатов.
– Топорик, – с нетерпением произнес Маэстро, недоумевая как можно быть таким тормозом.
– Ты обалдел! На выходе на пожарном щите топор висит, я думал ты о нем говоришь, – не веря в происходящее зашептал Конев надеясь, что напарник пошутил.
– Это ты обалдел. Как ты с таким здоровенным красным топором на дело по городу собрался идти? Я уже все предусмотрел, здесь нет сигнализации, ты только крышку приподними, а я топорик вытащу, – не унимался Александр.
– Ладно, – принял решение Сергей, понимая, что если откажется то друг может посчитать его за труса, – только быстро все делаем и аккуратно, не облажайся смотри, – и, побледнев еще больше от страха и дерзости, схватился за узкий край стеклянной крышки, приподняв её.
Напарник резко просунув руку схватив полуметровый цельнометаллический боевой топорик и аккуратно достав сунул его под брючный ремень быстро застегнув молнию куртки. Одновременно Сергей аккуратно опустил крышку. Все дело заняло не более пяти секунд, которые казались подельникам неопределенным временем.
– Сейчас уходить нельзя, – шепнул Маэстро, – слишком подозрительно, надо с группой выходить.
– Да, верно, пошли догонять, – ответил Сергей, заставляя себя спокойно двигаться, сопротивляясь выбросу в кровь адреналина зашкалившему все допустимые пределы, от чего не терпелось броситься наутек со всех ног туда, где его ни кто не найдет.
Секунды шли невероятно медленно, и Коневу казалось, что сердце от сумасшедшего волнения барабанившее так, что его слышат все вокруг, выдаст его с напарником.
На следующий день первому и второму взводу седьмой роты Конева определили участок ответственности в Нахичеванской АССР, который расположился в одноэтажном, крепком, каменном здании, до разгрома принадлежавшем ЖД СССР. Здание имело две комнаты, одна большая и абсолютно пустая, можно было только догадываться, для чего она служила в мирное время, в каждой стене по небольшому окну, которые выходили во все стороны света, так что можно было обороняться при нападении со всех сторон. Вторая же комната была намного меньше и предназначалась, как видно, для отдыха сменных местных рабочих, так как там находились: шкаф, стол, две кровати без матрасов и пара разбитых стульев, – вот и вся утварь. Само собой, малая комната, окно которой выходило во (так называемый) двор, стала офицерской, которую заняли ротный и взводный. Сама же ЖД проходила рядом, и вдоль её дублировала федеральная автотрасса. За дорогами и проходила государственная граница Советского Союза с Ираном, граничащая горной, с красным оттенком, рекой Аракс. Странно, но наших пограничников не было, как и самой пограничной системы, то есть она была, но частями в вандальном состоянии.
– Зачем вы войну начали, что вам не хватало? – имея в виду обе стороны, спросил Конев пожилого с сухими закопчёнными мозолистыми руками армянина, обходчика путей работающего на этой территории ЖД, когда они с ним разговорились на заднем дворе временного расположения.
– Кто? – откровенно удивился обходчик, – мы? – Да что ты такое говоришь! Зачем нам это надо было?! Мы жили как говориться душу в душу, конечно разное бывало, тем более что они мусульмане, а мы христиане, но каждый из нас знает, что Бог один, и все решалось мирно. Но однажды они как взбесились и стали ни с того ни с сего убивать нас. Это как называется?! Мы стали защищаться, вот война и началась.
– Так что, азера все-таки начали войну, – слушая рассказ обходчика, утвердительно спросил пулеметчик.
– А кто еще? – недоуменно ответил армянин, – они нам как братья были, мы с ними делились всем, свадьбы вместе гуляли, предков хоронили, а они вот как с нами поступили. Звери они, а не люди после этого.
Через некоторое время, в Нахичевани разговорившись с местными азербайджанцами, Конев, уже зная рассказ обходчика, откровенно спросил их:
– Зачем вы начали войну, чего вам не хватало? – имея в виду уже только одну сторону.
– Да ты что?! Как можно такое говорить! Наши предки с армянами веками жили тихо-мирно, мы никогда их не трогали, помогали всегда, но армян как шайтан схватил! Пришли и стали вырезать наши семьи! Это как называется?! Мы что им после этого должны в ножки кланяться что ли?! – эмоционально рассказывали нахичеванцы.
– Так это армяне начали войну что ли? – удивившись кардинально противоположной информации, спросил Конев.
– А кто еще?! И как только их Бог терпит!
Вот это да. И каждый из них рассказывая свою правду, обвиняя соседа, божится, что войну начал не его народ. Значит здесь не все так просто, – подумал Сергей, вспоминая как его с друзьями, соседскими мальчишками, во дворе лбами сталкивали старшие товарищи, – знать их грамотно развели, как пацанов, – сделал выводы десантник, – значит, их стравила третья сила.
Роту поделили на две части – ночную и дневную смены. Одни стояли на блоках, другие осуществляли пеший патруль в своих вверенных зонах. Двойку Коня и Беса разбивать не стали и оставили в ночную смену. Со снабжением питания и всем необходимым со временем всё наладилось, и как-то даже привезли зарплату за два месяца и письма из дома. Письма были самыми важными, никакая еда и никакие деньги не сравнятся в таких условиях с весточкой от близких людей, что о тебе помнят, любят и ждут. За долгое время писем накопилось по несколько штук каждому, и бойцы в свободное время перечитывали их, некоторые с гордостью зачитывали выдержки друг другу из писем своих подруг. У Конева ни когда не было девушки на гражданке, и из женщин ему писала только мама. Честно говоря, в молодости Конев очень стеснялся девчонок, и если какая из них начинала ему нравиться, то он, как назло, начинал при ней тупить, не зная, как выразить свои мысли, и от этого чувствовал, что краснеет, отчего ему хотелось провалиться сквозь землю. Ну кому нужен такой? Девчонки любят смелых и уверенных в себе ребят. Однако пулемётчик не был девственником, к восемнадцати годам ему всё же удалось попробовать женского тела, но это были не те, с кем бы ему хотелось остаться. На самом деле, комплекс неполноценности у него появился гораздо раньше и вовсе не из-за того, что он был не в состоянии выразить свои мысли.
Мужской рык или рёв перекрывал все женские крики и вопли ребёнка. Крепкий мужчина с могучим торсом и чёрной шевелюрой на буйной голове в очередной раз вскинул топор, но уже над своей женщиной, которая, упав перед ним на колени, выставила на вытянутых руках дитя, прикрываясь им, как щитом, и прокричала, как в последний раз: – Не смей! – топор остановился в нескольких сантиметрах от тела малыша, в это же мгновение с его лезвия слетела тень и, ударившись в детскую грудь, провалилась в малыша. На несколько секунд из мрака воцарилась зловещая тишина, лишь только щёлкали горящие поленья в печи, отбрасывая блики пламени на побелённый низкий потолок хаты. Мужчина ещё какое-то время смотрел перед собой озверевшими от алкоголя глазами, как бы осознавая, что происходит, но, так ничего и не поняв, бросил топор на косую поленницу возле печи и, упав на лосиную шкуру, которая служила в доме ковром, тут же заснул мертвецки пьяным сном, сотрясая могучим храпом рубленую избу.
После этого случая двухлетний мальчик, который только начал разговаривать и произносить фразы, не мог больше этого делать. И вместо слов у него получалось ммм-м-м или ддд-д-д, либо что-то подобное, что очень раздражало взрослых и близких ему людей, которые открыто ругали его по этому поводу. Но хуже всего было то, что все дети стали его дразнить и избегать, особенно девчонки. От стыда не было спасенья, стоило ему открыть рот, как тут же он читал презрение в глазах соседских ребятишек.
Чувствуя перед ним вину, эта женщина через три года всё-таки нашла человека, который смог бы исправить эту ошибку речи, так как традиционная медицина, к сожалению, здесь бессильна (по крайней мере, была), и стала его водить к одной старой и очень сутулой женщине, которая жила на самом краю северного посёлка, в своём заросшем мхом, утонувшем по самые окна в землю доме. Обряд проходил следующим образом: женщина перед иконами что-то шептала в жестяную кружку с водой и в это время крошила туда пчелиный воск, после чего собирала его губами и, жуя его, что-то приговаривала, затем набирая в рот из кружки часть воды, не вынимая изо рта воск, орошала лицо и грудь стоящего перед ней мальчика (типа того, как делают с сухим бельём во время глажки).
Удивительно, но! через несколько сеансов заикания прошли полностью. Но вот комплекс собственной неполноценности остался, особенно в отношении женского пола.
Мать писала, что в магазинах плохое продовольственное снабжение, если что-то выбрасывают на продажу, люди берут мешками и коробками. Цены меняются чуть ли не каждый день, и денег на социалку, еду и прочие необходимости уже не хватает. Даже несмотря на то, что время от времени она подрабатывала, шабашила, если сказать по-советски, рисуя агитационные и всевозможные поздравительные плакаты и лозунги по заказу местных предприятий и учреждений. К слову сказать, по своей настоящей профессии она была художник-оформитель, но после рождения сына через пять лет у неё появилась странная аллергия на краски, да такая сильная, что о художественной мастерской можно было лишь только мечтать, но никак не работать в ней. А отобрать у художника краски, сами понимаете, это – как отобрать крылья у птицы, возможно, жить она будет, но…
Тайный разговор двух женщин о заключении соглашения:
– Мне сказали, что вы можете вылечить от заикания, – сказала полногрудая с толстой по пояс косой брюнетка крепкого телосложения, всматриваясь в темноту небольшой комнаты, которую освещала керосиновая лампа, стоявшая в центре стола, где сгорбленная, старая, седая женщина перебирала какие то травы.
– Да, могу, но это стоит свою цену.
– Я понимаю. Сколько?
– Пятьдесят рублей.
Женщина от удивления проглотила комок, подступивший к горлу.
– А не дорого ли?
На этот вопрос ответа не последовало, и после полуминутной тишины она вынуждена была согласиться.
– Хорошо, я вам заплачу. Когда мальчика приводить?
– Это ещё не вся плата.
– Как не вся, что вы ещё хотите?
– Это уже не я хочу, так следует то, что хочешь ты. Ибо я лишь только человек, а полностью уничтожить болезнь может лишь только Господь Бог.
– Но зачем же тогда берётесь, да ещё и деньги требуете, раз вылечить не можете?
– Вылечить вашего мальчика я смогу, но только это будет обмен.
– Какой обмен? – испугавшись, спросила брюнетка. – Объяснитесь.
– Болезнь перейдёт к его близкому человеку, а сейчас это его мать.
– И что, она будет заикаться?
– Нет, это слишком явно. Болезнь будет другая, скрытая, но она изменит её жизнь, хотя, уверяю тебя, ничего страшного от этого с ней не произойдёт.
– Может быть, вам ещё денег дать, пятьдесят или сто рублей вас устроит?
– Нет, только обмен, здесь уже не я распоряжаюсь.
– Хорошо, пускай так будет, чем мальчик навсегда останется калекой, – приняла решение женщина.
Старуха подала ей жестяную кружку и небольшой свёрток со словами:
– Вот тебе свечка, зажжёшь в полночь от печной щепки со словами «желаю сметь». Эти же слова напишешь на бумажке простым карандашом, после чего разорвешь ее на две половинки, первую со словом «желаю», подожжёшь от свечи сразу, а пепел кинешь в эту кружку, наполненную дождевой водой. Вторую бумажку со словом «сметь» сожжёшь под конец, когда свеча прогорит, пепел от неё бросишь туда же, всё это размешаешь и выпьешь со словами «желаю сметь».
– Странно как-то всё это, – обеспокоенно сказала женщина, забирая у старухи свечу и кружку, – а мальчик точно выздоровит?
– Точнее не бывает, будь спокойна.
– Так когда нам приходить?
– Как сделаешь, что я сказала, так и приводи. Да не обмани, тебе же хуже будет.
Женщина всё сделала, как сказала ведунья, кроме одного: размешав пепел от сгоревших слов на бумаге она поднесла кружку к губам со словами «желаю сметь», – но тут её охватил необъяснимый страх, от которого начался озноб, и она, чуть не расплескав содержимое, поставила кружку на стол.
– Да ну его! Не буду я это пить, глупости какие-то. Вылью-ка я это лучше в собачью похлёбку, какая разница, пускай пёс сожрёт.
Через несколько дней волкодав по кличке Ингул умер. Но этому совпадению не придали особого значения, вспомнив однако, что его хотел выкупить некий странный неизвестный человек, которому было отказано, – знать, это его рук злое дело.
Далее, в течение трёх лет у этой женщины при довольно странных обстоятельствах погибают при несчастных случаях все мужчины её рода. Все, кроме находившегося в утробе её невестки мальчика. Так же с мужской стороны Конева за это время погибают в несчастных случаях при нелепых обстоятельствах все мужчины его рода, кроме дяди, которого скрутит темной силой и отжав с него по максимуму, через два десятка лет его тело случайно обнаружат в доме по улице Львов при странных обстоятельствах: мертвец сидел в кресле за столом, на котором стояла пустая бутылка водки и два стакана, на одном из которых были отпечатки хозяина квартиры, а другой был стерильно чист. Но для кого он тогда был поставлен, или некто таинственный тщательно стер все отпечатки? Но череду странных смертей, задавшись вопросом, никто не анализирует, и убитые горем женщины остаются доживать свой век каждая сама по себе.
Из-за внезапной аллергии пришлось резко поменять профессию и уйти, как это ни было банально, особенно для творческого человека, в торговлю. И сегодня чтобы хоть как-то свести концы с концами она вынуждена сбывать самогон, который хранился дома для личных нужд, через соседку, женщину пожилого возраста, которая спекулировала крепкими напитками за процент, благо с покупателями не было проблем. Антиалкогольная компания Горбачёва, сверкая медалью другой стороны, искусно делала своё гибло-тихое дело, в стране на фоне вырубки виноградников вовсю процветал чёрный бизнес поддельно-сивушного алкоголя. А наркотрафик в это время только начинал набирать свою силу, поставляя в армию наркоманов всё новые и новые отряды «бойцов-самураев». И уже в начале девяностых все кладбища страны были усеяны могилами молодых мужчин и девушек, по своим причинам бившихся в агонии боёв своего морального и физического устранения. Тех, кого смог соблазнить через своих подручных дьявол. И если верить статистике, то за всё время компании только от поддельного алкоголя граждан страны погибло больше, чем за время боевых действий СССР в Афганистане, территория которого была, по сути, полем брани соприкосновения двух одержимых величием супердержав в период Холодной войны.
В то же время, (непосредственное время) подготовки страны к падению «берлинской стены» в 1989 году, СССР (игнорируя финансовую помощь своим гражданам) помог дружественным странам на сумму в двести миллионов долларов. А это значит, что партийные руководители, чьи отпрыски с женами, от которых взяли по возможностям, предоставив по потребностям, чтобы быть логичными до конца, залезли в карман к женщинам нашей страны. Изымая от них по возможности («излишки») последний кусок, который они по потребностям несли своим детям, вынуждая первых выходить на панель, а вторых вставать в ряды рэкетиров и налётчиков. Предательство начало приобретать масштабы эпидемии морально-этического разложения по всей стране.