Вы здесь

Ассы – в массы. Гарри Асса (Миша Бастер)

© M.Бастер 2005-2015

Фотоархив © www.kompost.ru

* * *

Участникам, ушедшим, и всем кто это терпел, особенно родным и близким, посвящается.


Фотография Петры Галл. Хенк и Гарри, 1987

Гарри Асса

Активный участник субкультурных коммуникаций восьмидесятых-девяностых годов прошлого века. Основатель авангардного дома моделей «Ай-да-люли» и субкультурного панкдендизма.


Г.А. Детство у всех было понятное, как и у меня. Папа художник, мама учительница. Полное отсутствие какой-либо информации. В общем, мрачные шестидесятые. Но все-таки это был Дальний Восток, и там было два прогрессивных города. В Хабаровске уже тогда был отлажен иностранный туризм. Через город шла туристическая авиалиния, где дозаправлялись самолеты, следующие курсом на Японию из Европы. Еще – Владивосток: хоть и закрытый город, но все-таки порт. Так вот, делать там по большому счету было нечего, хотя сам город был населен достаточно культурными людьми, вполне себе нормальными. Пьют водку, от души веселятся, братаются. Спел за столом песню – друг навеки. Владивосток другое дело; там все-таки Приморье, климат помягче, а город закрытый, и люди соответственно, несколько другие. Такая консервная банка: люди в ней тухнут. В Хабаровске все-таки институт восточных языков, все комитетчики там учились, да и сейчас, наверное, учатся. Будущие шпионы… А если серьезно, то в конце шестидесятых в Хабаровске был наплыв молодой интеллигенции, и город стал несколько странным. Суди сам – маленький город, а пять театров…

М.Б. Аномалия. Может, комсомольцы город будущего хотели там построить?

Г.А. Нет. Комсомольцы один уже себе построили – на Амуре и, видимо, надорвались. А в Хабаровск понаехало военных высокого уровня, и все стали ловить сигналы из космоса. Вот где киберпанк зародился на самом деле. Супер аппаратура, о которой мы вам не расскажем…


Гарри Асса, 1987 год. Фото Осы Франк


М.Б. Ага, ловили сигналы из космоса, записывали на бобины, а потом дискотеки для комитетчиков под них крутили в стиле диско…

Г.А. Да-да-да… А вообще после конфликта на Таманском острове, когда китайцы были готовы ломануться в хабаровские прерии, но их превентивными методами остановили… А то набежали бы как муравьи, прикинь, их там миллиард и все голодные. Всех бизонов бы вмиг пожрали, а Хабаровску кранты были бы в первую очередь. Мне, малышу, нравилось одно. Где-то в 66–67-м году я создал группу, типа местный «Битлз», не меньше… Называлась «Зе Флит энд бойз». Что это значит, я до сих пор не знаю. Была группа, нас потом выгнали со школьной базы, репетиции продолжились на квартирах. А концерты давались на школьных вечерах. Гоняли нас, как положено.

М.Б. Мы тут, кстати, новый адаптивный термин для рок-н-ролла вывели; все же его в период семидесятых пытались на русские корни насадить, но как-то не вышло. Тогда проблема первичная была серьезная, и все спорили – петь на «пидже инглише» или на русском. А тут решение вопроса созрело. Кул*и*бяка, вот их-то, кулибяки, и лепили.

Г.А. Тогда уж «кул энд байки»….

М.Б. Телеги…

Г.А. Телеги были в основе всего раскачивания. И не умевшие красиво гнать, просто не воспринимались как интересные люди. Возможно, это советское наследие, когда люди фантазировали на тему; скорее, этот феномен имеет более глубокие фольклорные корни. Но при этом в русской культуре, с ее традицией анекдота и сказок, более важным, чем красивое слово (как бы не утверждали некоторые писатели и поэты), всегда была красивая история или, как теперь говорят, прогон. И в панковский период фольклор имел немалое значение. Так персонаж русских народных сказок трансформировался в фекальное божество – Калобог

Вот, понагнали в Хабаровск молодых разведчиков со знанием восточного языка, вникнуть в колорит местной культуры. Со многими подружились, а лично мне они помогали переводить всякую там литературу. Тогда был период хиппи и увлечение восточной философией. А транзитной точкой между востоком и западом оказался Хабаровск. Где музыканты и туристы гуляли всего один день и продолжали свои путешествия. Там не было ни французов, ни итальянцев, только «бритиша» и американцы; причем в основном хиппи, которые действительно чем-то интересовались по жизни. Потом еще появился рейс Аляска-Хабаровск, и поехали простые парни. Самую страшную подростковую проблему – отсутствие информации – можно было не без труда решить через этих людей. Радио мы тоже записывали и переводили. Но на слух это было очень сложно. Никаких планов о какой-либо революции тогда не было, была просто проблема самореализации. Я даже не утюжил, а просто поставил утюжку на уровень и лично перестал участвовать в этом процессе. У наc тогда город был отделен мостом, за которым была слободка, населенная хулиганами. Там жили мои родственники, а сам я с товарищами жил на другой стороне и слыл уважаемым подростком, потому что одевался смешно, да и жизнерадостным был. Потом это сыграло свою роль.

А так, в силу своей коммуникативности, были очень быстро налажены связи по всему городу. Тогда у нас было очень спортивное детство. Алкоголь мы как-то не очень уважали, поэтому все интересы сосредоточились в области изучения восточных боевых искусств. Вот таких парней мы объединили в единую коммуникацию. Видеомагнитофонов тогда не было, были только катушечные магнитофоны. И вот, когда мы уже стали себя чувствовать достаточно информированными и раскрепощенными, стало интересно – а как себя чувствуют остальные жители города? И лично я столкнулся с тем, что в городе существует культурная прослойка, которая пишет (за деньги, конечно) Элвиса Пресли, Пэта Буна, Клиффа Ричарда. Иного не было вовсе, даже «Ху». Были и пласты на «костях». Записи стоили, как и везде, пять рублей (комплексный обед в московском ресторане без алкоголя стоил столько же). Попасть в эту тусовку было не просто, но не для меня. Тогда мне было лет пятнадцать, но я уже слушал «Дорз», Фрэнка Заппу, «Джефферсон аэроплан»… Все учились в школе. Денег, стало быть, не было, а «винил» стоил от пятидесяти рублей и… уж не знаю, сколько там. Страшные по тем временам деньги, а иностранцы с собой «винил» не возили. Только где-то в семидесятом году иностранцы подарили мне «сорокопятки» «Криденс». А «Лед Зеппелин» и «Блэк Саббат» тогда вообще было не найти. Когда они появились, это была уже революция. Все стили тогда были в общей куче, но каждая новинка была праздником на весь город. Только пришла пластинка, сразу шел пиар, все начинали бегать – искать, у кого бы записать. И этот процесс всколыхнул мирный город, где-то на месяц.

С этой музыкой, с этой информацией о стилях и внешнем виде, пошли изменения в молодежной среде. Стали носить длинные волосы, и тут же огребли от властей. Еще насильно не стригли, но в четвертым классе я сшил себе какие-то клеша с цепочкой и пришел в школу, первую прическу себе состряпал. Хотел ежик, а получилось черти что, потому как стриг неопытный в этом деле сосед. Какие-то клочки, которые я натер по совету товарищей хозяйственным мылом. Когда я появился в школе, там, конечно же, случился шок. И вот так вот постепенно, постепенно, наступил 71-й год.

Да, была такая история, тогда многие утюги оперировали иконами. И вот мне один раз очень старая икона попалась. Хотел сначала пойти, ну, обменять там, как все нормальные советские люди на джинсы, жвачку… смотрел я на нее, смотрел… И так подумал: а чего она мне такого (икона) сделала, чтоб ее взять, да и обменять? Оставил я ее себе и начал искать всякие брошюры – тогда же религия тоже под коммунистическим запретом была. Почитал, решил, что вот это – мое. И философия хиппи мне подходит. А потом мое фото просочилось в прессу, в статейку про хиппи позитивного толка, где написали, что «эти мальчики с длинными волосами, с надписью «люди за мир», с сумкой от противогаза, протестуют против войны». И вот после этой статьи подняли на уши весь комсомольский актив, кого отловили и подстригли, кого в «дурку» положили, кого-то просто посадили.

И понеслась у нас революция хиппи, спровоцированная местными бюрократами. Мне пришлось просто уйти из дома, там уже были постоянные засады. Как это делалось: оперативники без формы провоцировали на грубость (а все они были наглыми), якобы звали на помощь тут же стоявших прохожих (тоже оперативников), крутили и пристраивали по случаю, в зависимости от оказываемого сопротивления. Поэтому у нас в стране хиппи – а их правильнее называть битниками (потому что слушали бит) – были далеко не мирными, не смотря на все свое желание быть в гармонии с окружающей средой…

М.Б. В принципе, на Западе первые битники, из которых выросло поколение байкеров, тоже умели постоять за себя. Все изменилось с популяризацией движения, когда костяк тусовок был размыт пришлыми доморощенными жлобами.

Г.А. Да. И несмотря на то, что я ушел из дома, неприятности все равно меня настигли. А дело было так. Мне тогда американцы подарили майку «Изи райдер» (по названию культового фильма начала семидесятых): блин, как знали. И вот шел я на пляж в фисташковых клешах в полосочку, очки «райбан» дорогущие и в сумке «американ» – «сорокопятки» и документы. А у меня там лежали на пляже пять знакомых шведов, тоже волосатых, с которыми я хотел обменяться пластинками. И так получилось, что мне пришлось проходить мимо станции спасателей, которая стояла на горе. А там сидели милиционеры, человек пять, распаренные, с расстегнутыми рубашками. И когда я проходил мимо, сказали: «Так, ну-ка сюда пошел. Сейчас будем подстригать!» Я подумал, что это очередная провокация и решил не вестись. К тому же, хипповская теория человеколюбия подвела. А они давай меня ловить, бегать. Выдернули из-под меня ноги, подняли над головой (а они здоровые-таки мужички). И понесли в эту спасательную будку. Сумка с пластами и документами сразу ушла куда-то. Я подумал, что надо сваливать, но было поздно. Бросили меня в эту будку, скрутили, принесли ножницы. Один жирный мент сел на ноги, другой придавил спину, и давай из меня Рода Стюарта делать. Я потерял сознание, не от страха. А от того, что просто сдавили сильно (мне-то семнадцать всего было и не особо богатырь). Милиционеры, конечно же, испугались, заверещали тому, что спину придавил, он слез… С первым глотком воздуха я на автомате хватаю ножницы, которыми меня стригли, и просто крутанул их над головой. А очнулся я окончательно, от душераздирающего воя, который издавал мент со сломанными пальцами (ножницы были такие, старого образца, крупные). Насыпали мне, конечно, и просто выкинули из этой будки. Весь пляж, было полно народа, услышавший крик, конечно же, отреагировал. Люди повскакивали. Ну и я понял, что уже на сцене. «Шоу маст гоу он». И пошел в народ. Люди расступились, образовав коридор, я дошел до своих знакомых и толкнул речь о том, что, мол, так и зарабатывали себе фашисты железные кресты во время войны… Прочитал лекцию; прибежали менты, а народ уже впрягся, мол, за что мальчиков, взрослые мужики, мучаете. И я пошел сквозь толпу, с разорванным рукавом, клочьями на голове, крови там чуть-чуть было. В общем, дал Иисуса Христа, при этом повторить тогда его финальный путь в те времена можно было легко.

М.Б. Ага, «биробиджанский мессия»…

Г.А. Да там уже не было никаких иудеев, как только границы открыли, все тут же свалили в полном составе…

После того случая за мной сразу потянулась вереница молодежи. Конфликты были и с родителями, которые понимали, но находились под социальным прессом и боялись. В итоге меня все-таки сдали в военкомат, осенью 72-го года, куда отвезли под конвоем. Можно было бы и не сдаваться, потому как страха никакого уже не было, но вот поехал туда, и меня второй раз постригли. У меня там случилась истерика; я пришел домой, включил «Джефферсон Аэроплан», слезы льются, но как-то обошлось без суицида. И вот тогда я и решил, что как-то все несправедливо вокруг и надо все это менять. Никому, вроде, ничего плохого не сделал, а тут…

М.Б. Да, обидно.

Г.А. Я пошел в театр работником по сцене. Пока отрастали волосы, устроил туда своих знакомых из нового поколения бунтарей. Старое поколение, оно как-то забилось по углам, а молодежь, на глазах у которых происходили все гонения, были уже другими. Наглыми, не хиппи – просто отрастившими волосы из вредности, битниками. При этом волосы к 75-му году уже никого не раздражали, только особая одежда и особое поведение. Потом мне еще помог подрабатывать в местном Росконцерте фанат рокабилли, тоже репрессированный. И еще я был задействован в местной театральной труппе. Весь этот процесс меня активизировал.

Выходила у меня вполне нормальная местная зарплата, рублей в триста, по советским временам – хорошие деньги. Коммуникация музыкальная уже была поставлена и работала, как завод. Информация фильтровалась очень жестко. Денежная масса копилась, а покупать-то в Хабаровске было нечего. Потому что не бухали, только покуривали; но это все было через систему угощения, денег за это не просили. Постепенно я пришел к выводу, что надо делать группу. Бегание по городу в одиночку ничего не изменит, хотелось просто разбудить весь город, чтобы очевидное не казалось невероятным. В городе все концы были у комсомольцев, которые проводили танцы, пьянки, драки на площадках заводских клубов… Позже стали приезжать эстрадные артисты – Магомаев, «Червонные гитары», «Пудис» – и это было событием городского масштаба.

Был такой момент, что власти как-то расслабились, а молодежь уже подросла. Уже была готова группа. Про нас все уже знали. Пели мы первые песни на английском, причем до девяти вечера пели песни: «нам бы, нам бы, нам бы всем на дно», «протяжным басом гудит фугас», «спит городок» и прочие классные, не депрессивные песни из любимых фильмов. А после девяти был перерыв, все переодевались и начинали с попурри из десяти рок-н-роллов – и до истерики. Володя Король, товарищ мой, к тому же еще и каратист (он же и пробил тему с площадкой), барабанил так, что люди заводились с пол-оборота.

Плюс – был поставлен на поток процесс пошива джинсов. Шили хорошо, потому как делали почти для себя и уважали качественные вещи с детства. Джинсы стоили немалых денег, и доход приносили больше, чем записи и концерты. Поскольку таких вещей было мало, а спрос был неимоверный, джинсов столько уже было не наутюжить. К тому же денежного ресурса хватало на то, чтобы делать закупки парфюмерии, обуви (чухасы). Поэтому была прихвачена местная «Березка», где мы проходили, как американцы. В принципе, так оно и было. Такие хабаровские иностранцы…

М.Б. «Клуб Коттон»…

Г.А. Вся музыкальная аппаратура уже была фирменной, вещи фирменными, сознание не советское, музыка тоже. Информацией о зарубежных молодежных течениях и инновациях владели. Это и было то, что называли передовая молодежь. Разница была лишь в том, что кто-то просто хотел нажить денег, чтобы не чувствовать себя ущербным перед соседями, а кто-то хотел идти дальше и изменить ситуацию вообще.

М.Б. Причем всем было по фигу какой строй, лишь бы гопоты поменьше, а жизненного пространства для самореализации – больше. Сейчас трудно объяснить буквально, какие материальные трудности испытывали люди в стране. Сегодня вроде как что-то есть (и информации, и вещей, и еды), но не лучшего качества, а денег у населения опять не много. Тогда же были какие-то деньги, но ничего из выше перечисленного не было, в первую очередь для души. А у функционерской среды была замкнутая сеть магазинов и центров услуг, многие об этом знали. Причем гнобили их (функционеры функционеров же) не меньше чем трудяг. Это было правило, которое называлось системой, а сейчас те же самые бюрократы, только совсем стыд потерявшие.

Г.А. Именно поэтому хотелось заполнить своими личными усилиями все эти потребности. Финансовый ресурс нужен был на это, и он был честно заработан а не украден. И никакого диссидентства, никакой политики и антисоветчины, в коей многих тогда обвиняли и карали. Возможно, кого-то и не зря.

Мы тоже были ущербными, набирали «Мартини», сигары. Их все равно никто в дьюти-фри не покупал. Добивались полного соответствия с журнальными образами. Но быстро переболели этим пресыщением и занялись делом. Это был процесс излечения от ущербной ментальности, приведший к самоиронии и легкому отношению к вещизму. А в группе у нас пел человек, возможно, не самым хорошим голосом. Но понимавшим, что такое негритянские вибрации и знавший английский язык. Я писал тексты про все на свете. Рок. И вот Володя «Король» пробил через военную организацию базу под тему исполнения песен военных лет. Я, если честно, рассчитывал на неделю, но продержались мы полтора месяца. Пока специально из Москвы не прислали распоряжение прикрыть всю эту лавочку. Мы выступали в городском парке, в котором собирался весь город; скрыть это все было сложно, к тому же – как я уже говорил – в городе было много представителей надзирающих органов с прямыми столичными контактами. А люди шли как на молебен «Аум Синрике»…

Потом начались провокации, стали засылать на площадку моряков. Хотели нас прибить где-нибудь под шумок. Но мы были уже готовы, так как весь городской спортинститут был в наших поклонниках, нас охраняли.

Параллельно мы уже пытались наладить связи в Владивостоке, но там было все проще. Помогал в этом Петр, более известный как Петя «Прокапан». Он носился везде и распространял информацию – мол, что вы тут в «консерве» сидите, все уже понеслось.

Как только мы приехали к знакомым во Владивосток, нас, конечно же, тут же обокрали и сдали местным бандитам, которые, поговорив с нами, прониклись идеями и даже какое-то время не мешали. Всем, в общем, понравилось быть не совками, носить иностранные вещи и чувствовать себя свободными, хотя последний пункт они понимали по-своему. При этом город, в котором были обычными вечерние грабежи и девушки просто боялись ходить по улицам, стал меняться. Бизнес-схемы заняли все маргинальные элементы и девушки-красавицы вывалили на улицу. Тут же мы запустили всю косметику во «Владик» и поняли, насколько женское население изголодалось по красоте. Петя умудрялся обойти за день чуть ли не весь город и всем втереть свои телеги про то, что вся власть должна принадлежать нам, уже принадлежит: в соседнем Хабаровске все уже в джинсе. И город действительно в кратчайшие сроки начал преображаться. Немалое количество населения уже ходило в джинсе, с фирменными сигаретами и прочими атрибутами иностранной жизни. Такая дальневосточная Америка…

Моряки, которых возили в город с соседней базы на паромчике и которые подметали своими дембельскими клешами улицы города, были приструнены. Петя получил полную свободу для гонева и носился с телегами по городу, уже не совсем понимая, кому и чего он говорит. И самое смешное, что ему верили, потому что гнал он поэтически и взахлеб. Собралась центровая тусовка из всевозможных расфуфыренных персонажей и красивых девушек; в барах и ресторанах играла «Шизгара» и все гуляли.

Так совпал момент, что в это время поступило негласное разрешение на ввоз иномарок через Владивосток. Сначала одну-две для каких-то там бонз. А поскольку у нас был уже денежный ресурс, то мы этот процесс ускорили и довели до абсурда. Мы стали покупать эти иномарки и перегнали некоторые в Хабаровск, а Владивосток наполнился «шевроле» и «кадиллаками». Представь себе, Сан-Франциско на Дальнем Востоке. Волосатые морды с сигарами, которые никто не покупал, на иномарках… Поездки на океан…

Причем, шоферами были сами же владельцы этих иномарок, поскольку нам эти машины были ни к чему, а им еще и денег перепадало. Для нас же машины были не средством передвижения, а средством украшения. Обнаглели до того, что начали гонять на адмиральском катере по всяческим нейтральным водам. Его потом сняли, потому что он тоже поверил во всяческие свободы и стал ездить на белом «Кадиллаке». Единственно, чего было жаль – подтянулись маргиналы, но не культурная прослойка, которая как боялась тогда, так и нынче боится.

Да, кстати, про Петра. Петя был глашатаем идей, его несло. Говорить он начал просто неделями, в эдаком хипповском раю. И все было бы хорошо, если бы один муромой не подсадил Петю на прокапан. Ну и конечно же, Петр поделился такой радостью с товарищами, которых он стал науськивать врываться в административные учреждения. И вот однажды Петр, мнивший себя под прокапаном фигурой значимой не менее чем Иисус Христос, с собачкой на руках, приперся в местное отделение КГБ, где веселил всех своими телегами часов восемь, после чего его, конечно же, упаковали в дурдом, откуда он неоднократно сбегал, был отлавливаем по новой и заколот всяческими антихристосантами. Причем после каждого побега он умудрялся собирать толпу и куда-то ее вести. Закололи его в итоге так, что у меня не было надежды увидеть Петра в хоть каком-то рассудке. Но путем показа рокенролльных кумиров, а-ля Моррисон, что, кстати, подействовало, он вернулся. Но фобия насчет революций оставалась у него еще долгое время, и за ним закрепились позывные «Прокапан». После этих историй Петру доверять ответственные дела, как ты сам понимаешь, не стали. При этом стоит оговориться, Петр никогда не был клиническим сумасшедшим. Просто, как многие гениальные люди, он не всегда контролировал свои озарения и попадал в нелепые ситуации.

М.Б. А как он появился в Хабаровске?

Г.А. Сначала тусовка была однородной из местных жителей, таких, как Алекс, который шил нереальные вещи себе сам; позже, в начале девяностых, он приехал в Москву и умудрился обшить множество известнейших фигур. Потом в нашей тусовке, в начале семидесятых, появился Петя, который торговал холодильниками и умел очень весело гнать, причем часами. К тому же и музыкант неплохой, ездивший по стране и параллельно втюхивающий всяческую дребедень. Родом он был из маленького украинского городка Горловка, где тоже учудил восстание.

М.Б.??

Г.А. Мы тогда уже жили в Москве и я сдуру поперся в Горловку, посмотреть на Петины пенаты. А городок шахтерский, маленький и делать там абсолютно нечего. Ну что оставалось делать? Конечно же, революцию… Петя долго ходил на шахтерские дискотеки, где я ставил всяческие передовые группы, а Петр лечил шахтеров, что вся власть на самом деле принадлежит им, что нужно захватывать газики и тут же их пропивать… А шахтеры, это люди-молотки, возьми и поверь шизофренику. Причем, когда я тогда очень долго удивлялся, почему у здоровых красивых мужиков такой готический макияж. На самом деле это оказалась угольная пыль, вымыть которую уже не представлялось возможным, поэтому у них был эффект накрашенных глаз. Я потом уехал, не выдержав безделья, а Петя продолжал всех грузить своими космическими идеями. И как-то так совпало, что кто-то из ментов на местных танцах вякнул, а совковым протоготическим парням только свистни. Короче, наслушавшись Петиных бредовых телег, шахтеры захватили грузовики и стали на них врезаться в местную администрацию. На самом деле история дурацкая, потому что пострадали в итоге люди – но также и показательна. Именно с шахтеров начались московские события 91-го года, куда их свозили на автобусах и показывали на всю страну, как простые рабочие парни становятся тупым орудием чьих-то телег.

М.Б. Возвращаясь к хронологии – в семидесятые доходила информация о панк-культуре или нет?

Г.А. Про панк-культуру я тогда и не подозревал. Но были «Эм си файв», «Кингз», «Трэшменз», «Раш», «Скримз», «Ти Рекс», Боуи, «Ху». К сожалению, Джимми Хендрикс не прокатил. Прессинга тогда почему-то не было, а это уже была середина семидесятых; возможно, из-за того, что, во-первых, все было сделано внезапно и быстро, а ситуация поддавалась переменам на «ура». Во-вторых, как мне кажется, самим надзирающим службам такое «эльдорадо» нравилось. Комитетчики, кто помоложе, и раньше с пониманием ко всем процессам относились. Я потом познакомился с некоторыми (у них самих были немереные коллекции пластинок), и они мне их по-тихому писали. Возможно, благодаря их влиянию скорость передачи информации в Москву несколько затянулась. А без указания из центра ничего серьезного предпринять местные бюрократы не могли – разве что забить до смерти, и то на это разрешение нужно было. Все уже было на виду. Ну, и конечно же, концерты прикрыли.

Потом где-то на улице было организовано нападение на нашу группу. Напало человек двадцать переодетых милиционеров. Но, поскольку за нами все время ходили поклонники, все оперативники были забиты и нам назначали встречу для разборов. При этом открыто, средь бела дня, на автобусах, подкатила вся школа милиции, одетая в трико: думали, наверное, что осознание того, что они имеют отношение к надзирающим органам – это почти что пропуск в рай… Они просто не знали, что в спортинституте нормальные здоровые парни не знают, на ком бы разрядиться. А город тихий, никто никого не обижает. Выхода адреналину нет. Вот менты подъехали и не вдумались, что все, кто перед ними стоит, нормальные мастера какого-либо из видов спорта. А что, не при исполнении, без документов, в трико. Так их и втыкнули. Были еще подобные прецеденты, но власть в городе уже принадлежала народу, а мы были их любимцами. После этого милиционеры ходили по городу с опаской.

Меня звали тогда «Гарри Иваныч». Хотя чаще – «Иваныч» или «Горыныч». Однажды вышли на меня мои знакомые из ГБ, которые мне по-тихому написали: мол, Иваныч, пришло указание все убирать. Ну, сам понимаешь, никто тебя «сажать» или «ложить» не будет. Поэтому собирай вещи и езжай-ка ты куда-нибудь, хоть в Москву. Нормальными людьми, кстати, оказались будущие супер агенты…

И поехал я в Москву. Со своими хабаровскими привычками и задором я сразу стал искать себе подобных. Кроме утюгов, в Москве более раскрепощенных и независимых людей я не встретил. И стал набирать компанию из этого круга. Не скажу, что был во всем понят, поскольку уже переболел барыжкой, но по крайней мере это была передовая среда, в которой была своя информация и своя сложившаяся система. Не очень то они боевыми были или просто не хотели воевать, а предпочитали откупаться. Москва…

Утюги собирались на Беговой. Была еще такая банда Васьки Туманова, которая их постоянно обирала, так что и им веселья хватало.

М.Б. Еще там рядом был ипподром, который всегда был местом неформального общения кому за тридцать

Г.А. Был это 77–78-й год. Приехал я, а утюгов уже гоняли вовсю. Но мне в Москве понравилось именно то, что город большой. Людей, вроде, каких-то модных не видно – а выходишь на платформе Беговая – и каких там только нет! В красных, желтых, зеленых штанах… Вот тогда я решил, что именно этот контингент мне нужен. Но мы хотели уехать за границу, через Таллин. В Таллине Валерка жил в отдельном доме, он выступал в местной сборной по боксу. Каким-то чудом мы этот дом нашли. Там жила бабушка. Жена полковника СМЕРША, и там она жила одна и ей было очень грустно. А мы с деньгами, не пьем, курим только сигары. Мы ей предлагали деньги, но она отказалась и пустила нас в дом, где мы пожили около месяца. Не больше, потому что нас Таллин приплющил. Все облазили, вся эта злачная среда мещанская… Вроде бы барчики есть везде. А делать там нечего. Но единственное, что я для себя вынес: если Таллин такой же, как заграница (а в простонародье такой слух распространялся местными жителями), то делать там абсолютно нечего.

М.Б. Теперь Прибалтика – полноценная заграница, а ущербности не поубавилось.

Г.А. Вот и я про то же! Какая разница, где эта та самая граница, за которой так же скучно? Даже панки там потом были скучные. А те, кто из смешанных семей, они все нормальные, не перемкнутые. Бизнесом мы там не захотели заниматься. И поехали обратно на Дальний Восток. Перед отъездом я порвал все связи в Хабаровске, чтобы не тянулось ничего вдогонку. А в Москве я чуть не женился, но уже тогда понял, что бытовуха мещанская для меня смертельна. На самом деле все эти поездки (Таллин, Дальний Восток) были ни к чему – всю ситуацию очень сильно прижали и от проекта остались только легенды.

К тому времени я уже знал, что в Европе и Америке случился панковский бунт, и отметил для себя этот процесс как самый передовой для расшевеливания жлобов. Собирался материал и появились первые пластинки «Секс Пистолз». Я ничего про идеологию этого движения не знал, но драйв от музыки и подход к решению вопросов мне импонировал. Было непросто въехать в эту тему после «Ти Рекса» и «Мс 5». Не знал я также, что Игги Поп и «Сидз» тоже были причастные к этим волнениям, но то, что это обалденная сила и что с этим оружием действительно всем жлобам кранты, я понял сразу. А на Дальнем Востоке уже к тому времени закрутили гайки так, что тех, кто вякал, начали откровенно валить. Меня тут же вызвали; я сказал, что у меня «проездной» и мутить мне здесь воду не интересно. Что у меня семья в Москве, а сам живу в Таллине. Ну и как-то все успокоились. На местности уже понеслась коммерция полуспортивная и полубандитская. Все эти люди были похожи на анархистов, но идеологию на иную, чем полукриминальную, менять не способные. Когда был процесс с группой – они подтянулись к нему автоматически. Потому как решили, «а что, этим можно, а нам нельзя?» и поддерживали нас из дружеских побуждений. Хиппи стухли, а рабочие хотя и были настоящими панками по быту, но бунтовать не могли. Не знал я тогда никаких ни художников, ни авангардных музыкантов. Местные художники знали, что такое дизайн, слушали «Лед Зеппелин», но увы…

К тому времени я уже так устал от совка, тем более что различные проявления его я наблюдал по всей стране, даже в Таллине. А молодое поколение бунтарей еще не подросло. Были отдельные идиоты, настоящие психопаты. Но их было мало, они были одиночками, и их тут же винтили и закалывали в дурдомах. Поэтому я решил еще поездить. В Питере я никого не нашел. И вернулся в Москву, в утюжную тусовку. Это были люди и с образованием, и полууголовные, и полуспортивные. Но в массе своей продвинутые. Собралась неплохая компания, которая ходила, всех эпатировала, а при случае могла дать в грызло. Наряжались по всякому, устраивали шоу на Красной площади, но как-то элементов иных не подтянулось. В 79-м году я побывал в Казани, но повыпендриваться там не получилось. Тогда же в Москве я познакомился с «Джонником», который тоже утюжил, был наглым и веселым. А 80-й год был для меня провальным.

М.Б. В период подготовки к Олимпиаде власти погасили всю неформальную жизнь в крупных городах, все сомнительные элементы были высланы за черту города, – по крайней мере, в Москве. Всех детей услали в лагеря, осталась только массовка для приема иностранцев… У СССР должно было быть человеческое лицо. Тогда же были ускоренным темпом построены улицы в Москве и Питере. В Москве уже Калининский отстроили (разрушив центральный массив старинного архитектурного проекта), а в Питере проложили улицу на Ваське. Она там до сих пор полудостроенная, неуютная какая-то, прямо возле метро «Приморская». Спешили, как обычно…

Г.А. Я пытался сделать тусовку, поскольку бизнес уже накрывался из-за того, что разные люди в разное время сели на наркотики. А кадры решали все. И этих кадров не было, или я их встретить никак не мог. Утюговская среда подтянула к своей среде, помимо конторы, какой-то криминал. Да и все-таки не те это люди были. Потому как стиль этот итальянский, он, конечно, смешной, но утюги, которых я знал, постоянно думали только о работе своей или о том, как накопить денег и свалить из Союза. А «алеровская» мода была как рабочая одежда, для того, чтобы оперативно смешаться с толпой туристов. Которые на советском фоне смотрелась очень ярко; ну и там «парла, парла»… решить все свои вопросы про сольдо. Единственно, что веселило, – были отдельные персонажи, которые по-настоящему умели оттягиваться и ежедневно спускали все, что было до этого нажито. Это, видимо, такая местная традиция, которую можно наблюдать и сегодня.

Так или иначе, это была уличная субкультура. Я тогда все-таки иной культурой интересовался. И над моими гонками про панк посмеивались. Это дано не всем, вовремя тумблер в голове переключить. Была еще одна понтярская московская тусовка, где был Беня Кирсанов – сын поэта из интеллигентской семьи с очень прикольными аристократическими замашками (он потом в Бельгию уехал). Но они, как и многие другие, хотели просто уехать из страны, представляя себе заграницу как место, где нет уродов… Меня уже тогда этот глюк отпустил, после Таллина; к тому же немного побешивало, что здесь сделать ничего не удается. Потом исчез и Джонник… но где-то года через два я познакомился с французами (Паскаль, Жоель, Пакита), которые отвечали моим эстетическим запросам. Они, так же как и я, питали отвращение к мещанской культурке. Первый секретарь был настоящим аристократом, и панком в душе. Собственно, как и советские панки, появившиеся попозже. А я в то время уже освоился в центре Москвы, обнаружил Тишинку, где в то время продавались чекистские формы, жирнейшие польта и всяческие кителя. Вместе с Эриком, Тюша и я мы покупали костюмы разведчиков. Которые были никому не нужны и они там провисали. А качество этих вещей и сейчас считается запредельным. Мы их покупали, наряжались и ходили по улицам, устраивая глумливые акции. А все тогда сидели на «Ферруччи» и «Карерра», «Ла Коста», английская мода здесь не катила. Американисты, ходящие в «даунах» и кроссовках уже были. Еще кеды были проблемой всегда, за ними охотились.

М.Б. Кстати, в конце восьмидесятых хорошие кеды («Конверс», «Наф-Наф»), стали отличительным атрибутом утюга. В принципе, даже появившиеся в то время кеды «два мяча», подходили. Правда, взрослых размеров почти не было. Потом уже где-то в 89-ом, эта марка пошла на встречу советским потребителям и выпустила серию цветных кедов, уже без отличительных кругов сбоку и подписью на подошве. Я тогда был обладателем белой пары, на которой подправил лезвием и маркером название, и получилось «два мента». Это всех дико веселило.

Г.А. Кеды были самой удобной обувью для города. А обувь главный атрибут костюма… Как говорили англичане: «Обувь – лицо джентльмена».

Мы уже тогда переключились на костюмы. Промежуток между 80-м и 84-м годом можно обозначить как беспросветный. Кроме ежедневных кутежей и бесцельных брожений ничего не происходило, тогда уже началась истерика, все начали уезжать за границу, пропадать. У меня родился ребенок и я подумывал, что пора со свей революционной деятельностью подвязывать. Просто неслась пьянка и барыжка; денег много а тратить некуда. Я тогда в образе псевдоангличанина тусовался с псевдофранцузом Аликом Аленом и псевдоюгославом Максом; по аналогии с анекдотом про русского-немца-поляка мы устраивали порно-шоу. Шли в «Интурист», где корчили из себя супер иностранцев-дизайнеров. Макс знал одно югославское выражение «айда да горы». И нас несло… Выходили как на сцену, уходили под звук фанфар. Юрис Боротынский просто двухметрового роста, человек-член, гипнотизировал «путан» пачками. Он и сейчас такой же. Приезжал недавно от «Ташена», с мифической темой построить в Москве «Будда-ленд»…

А я всю компанию стал подсаживать на панковскую тему. Ну, как сам это тогда ощущал. Гремучая смесь, в которой присутствовало раздолбайство, благородство, похабные анекдоты, офигительная одежда и запредельные аристократические понты. Был это 84-й год и все кончалось порно…

М.Б. Упорно…

Г.А. Ну да. Хотя акцент делался не на порно, а на раскрепощении и оттяжке. И вот таким шаром мы прокатились по всему центру Москвы; знали нас все и при виде нас, идиотов, губы сами разъезжались до ушей. Клоуны… К нашей оттяжке подтягивались иностранцы, которые хитрым образом делали свой бизнес в Советском Союзе, для чего толпами вступали в коммунистическую партию. Один англичанин просто снимал целый этаж под подобные оргии. В Москве было ужасно скучно, и я их прекрасно понимал.

М.Б. Что тогда было? Парки с дискотеками на верандах летом. Кинотеатры с остросоциальными фильмами про производственные проблемы. Выставочные залы с гиперреализмом, от которого уже выворачивало. И театры с представлениями про тяжелую жизнь комсомольцев-строителей – и все это под левитановские речи из каждого радио на кухне…

Г.А. Так и было. Поэтому многие люди были готовы идти куда угодно и на что угодно, чтобы выйти из этого сомнамбулического состояния.

М.Б. А откуда взялось само название «Асса»?

Г.А. Откуда взялось само название «Асса», сейчас сложно выяснить, но большинство очевидцев склонно признать авторство Олега Григорьева. На революционный флаг «Ассу» поднял Тимур Новиков, а я своими действиями раздул еще больше. В Питере, в маргинальной среде, даже появилась дешифровка: Ассоциация Советских Свободных Анархистов. Никто толком ничего не знал. Но все ходили и бубнили «асса, асса… асса, асса…» И мы решили, раз все так говорят, то пусть движение так и будет называться.

А с «Поп-Механикой» была такая история. Я приехал с иностранцами своими в Питер для исследования маргинальной культуры этого города в 84-м году. Тогда там был Юфа со своими фильмами, Котельников рисовал свои рисунки хипповские, Андрей Мертвый тоже рисовал, а Леня Череп к ним всем захаживал. В этой же тусовке оказался Малин Миша. Они тогда уже делали «ассочки», которые выражались в неком абсурдистском тупом и одновременно смешном действии, желательно при скоплении публики. Была уже тусовка, приехала уже Джоан и стала бегать всех расшевеливать. И Тимур взял на себя инициативу по собиранию творческих элементов под брендом «Ассы». Сначала «Поп-Механика», которую делал Курехин, представляла из себя музыкальный, авангардный проект – и из всего действия был разве что выход на сцену бедного несчастного Сережи Африки с желтым шариком в руке. Тимур, с нашим приездом, стал все менять, приглашая новых участников. И они подтянулись под новый проект.

Котельников с Юфой были сами по себе. Группа «Кино», из которой везде лез Густав. От него все убегали, но он все равно везде лез. Но в процессе участвовало много людей. Юфа сделал постановку «Анна-Асса», где Каренина с криком «Асса!» бросалась под паровоз. Была там и такая игра-действие, где человека сажали на такое большое блюдце, таскали его за ноги, и он на этом блюдце носился и орал. Стало веселее. А Тимур уже решил все ставить по-серьезному, по-достоевски. Тут же полез Сережа Бугаев, начал нашептывать, что Гарика не надо звать. Его потом за эту особенность характера Петя Прокапан повесил как Буратино…

М.Б.?!

Г.А. Он жил у нас, хотя рядом жила Лена «Щека», на тот момент фиктивная жена Новикова. Но останавливался Тимур с Африкой всегда почему-то у нас. Они хитрые такие оказались в итоге, как будто действительно было что скрывать. Наивная хитрость такая… На какой-то тусовке Пакита прижала где-то в углу Африку и ему после этого замнилось, он начал от оказанного внимания откровенно борзеть. И сдуру навис на Петю Прокапана: мол, знаешь, Петя, ты тут не думай, что ты тут, а на самом деле… Петр уже тогда был матерейшим человечищем, и со словами «таких мальчишек в ставропольском крае» просто взял его за шкибот и повесил на крючке, торчащем из стенки. И ушел. Ходил, ходил. Потом пришел со старинным утюгом. Сережа бедный решил, что вот он час расплаты, но это все оказалось типичным Петиным юмором, который заявил, что раз Африка такой утюг, то его следует как надо отутюжить…

После этого, конечно же, Африка Петю признал и они подружились. Дурацкая у него всегда черта была пофамильярничать с людьми на голову его выше, типа – он наглый такой. Хотя именно эта наглость всегда в нем и подкупала и радовала. Такой безбашенный мальчишка и балагур, одновременно способный и прогрузить по-умному и картинок веселых нарисовать; хотя тогда он больше увлекался музыкой и даже какое-то время играл в «Звуках Му». Такой мальчик-колокольчик, представлявший собой сгусток юношеской энергии на фоне уставшего системного пипла…

М.Б. Мы отвлеклись от хронологии….

Г.А. Да. Отвлеклись слегка. Тимур сделал постановку «Идиота», где главную роль, конечно же, играл Густав. Князь «Мыш Кино»… Я тогда активно участвовал в подготовке спектакля, а когда дошло до ролей, выяснилось, что все роли уже разобраны. Тимур настоял, чтобы я участвовал и сам себе придумал какую-нибудь роль. Ну, я и придумал… Принц Кошкин. Африка нарисовал картины моднейшие на оргалите и пленке. Какие-то роботы сосали друг у друга. Антиспид в общем. А я показывал, откуда СПИД берется. Поскольку Африка выбрал себе главную женскую роль, я (театрально, конечно) драл Аглаю какими-то напильниками, еще чем-то на железной раскладушке, поставленной на сцене. Костюм был, конечно же, восточным, как и образ. А-а-а, была еще селедка, которую Аглая прятала под бюстгальтер; в определенный период спектакля все драли и эту селедку. Кишки во все стороны… Настоящая «Асса» получилась: жесткая, веселая и вводившая зрителя в гудящее просветленное состояние. Такой живородящий абсурд.

Курехин, который в этом спектакле не принимал участия, поскольку был человек действительно умный и талантливый, на тот момент несколько стеснительный, сразу въехал в перспективы и концепцию своего проекта «Поп-Механики». До этого ему как-то не хватало постановочной фантазии, а здесь мы «дали копоти» и он сразу стал делать свои спектакли в том самом объеме, которые известны по прессе. Постановки происходили на том же чердаке, где и раньше: при стечении иностранной прессы, приезжало даже «би-би-си».

Я стал часто ездить в Питер, покупать костюмы, одевать участников, «Новых композиторов». Это гораздо позже стал приезжать Шутов, друг Тимура; он и привез «Поп-Механику» в Москву. А на тот период из Москвы ездил я один, поэтому все эти истории должным образом в столице не освещались. На этой тусовке собиралось множество известных людей и музыкантов: Гребенщиков, Гаккель, «Композиторы». С того момента «Поп-Механике» предоставляли площадки; проект набирал силу за счет смешения жанров и привлечения новых участников. В Москве такого действия не было, а в Питере, кроме «Юфы», который устраивал загородные сессии, нечего не наблюдалось. Рок-клуб был тухлым. У Тимура тоже практически ничего не было: «Утюгон» был и Африка с шариком…

А с нашим приездом начался яркий период. Сначала все только смотрели, торчали от происходящего «запредела», но боялись. Цой приезжал, но неохотно участвовал. Хиппи, что возьмешь… Тимур с Котельниковым тоже хиппанами были, а с «новой струей» понеслась «новая волна». Модником «волновиком» был Миха «Длинный», потом Гребенщиков тоже свой имидж на «волновой» сменил. Густав стал броши всякие покупать; музыканты стали наряжаться в «ньювейверском» стиле. Позже Курехин устроил уже большой концерт с жесткой индустриальной секцией, где в очередной раз был поставлен наш идиотский «Идиот». Который правильнее называть «Идиотизм». Причем полный. Там уже участвовала «Уличная» из «Колибри». На сцене была просто забивка и катание трупов. На самом деле масса прекрасных моментов; это все сохранилось на видео и пересказывать все это сложно и без надобности, когда есть возможность посмотреть.

Я не возьмусь формулировать, что из себя представляла «Поп-Механика», это все-таки проект Курехина, но как я это понимал… Действие, в котором органично смешивались все музыкальные и артистические жанры, и одновременно все формы идиотизма. Такой авангардный балаган с упором на джазовую музыку.

М.Б. Да, пересказ такого комплексного абсурдного действия, практически невозможен.

Г.А. Просто тогда нужен был передовой продукт, а концепция пришла потом. Мы с Тимуром понимали, что делаем вполне зарубежный продукт, без помощи иностранцев здесь ничего не произошло бы. Была такая система бумеранга. Здесь что-либо делалось, потом отправлялось на Запад, и через некоторое время этот процесс, обросший легендами, возвращался в родные пенаты. Так все до сих пор и поступают, потому как преклонение перед иностранщиной лежит в постсоветском сознании на каком-то животном уровне и еще долго не вылезет. В начале 86-го года приезжает уже «эн-би-си». Такой персонаж Девяткин, который снимал Горбачева, приехал. И вот специально для него делается повтор на том же самом чердаке (клуб «Маяк»), но уже, помимо французского посольства, приехало американское и какие-то люди специальные, жирные, с не менее жирными женами. Джоанн Стингрей со знакомыми была. Опять был поставлен «Идиот», но к тому времени спектакль был уже смешан со всем, что впиталось за предыдущие шоковые выступления. Африка напихал яиц вместе с селедкой в бюстгальтер. Селедка уже была специально тухлая, почти ржавая. Когда все стали эту селедку забивать, а Густав стал эту селедку рвать зубами, Стингрей просто проблевалась… Все ошметки вместе с опарышами летели на всех этих жиртресов. Был устроен полный разнос. Бились бутылки. Летели стекла. Люди, которые рассчитывали на какой-то спектакль в ортодоксальном виде, столкнулись с имитацией экстремальных половых актов. Настоящая шокотерапия. И в самый разгар, как обычно, врываются… представители КГБ. Есть такая легенда, что когда представители надзирающих органов приходили, то все ложились на спину и поднимали лапки. Может быть, так оно и было, но не в этом случае. А в этом случае, открытым текстом, они (органы) были посланы пешеходно-половым путем, и они… пошли. Кто им потом открыл дверь, сейчас трудно выяснить, но это точно были местные музыканты, то ли Гаккель, то ли Гребенщиков, то ли еще кто-то из их компании. Еще вспомнил, как Гаккель, еще не вышедший из шокового состояния, со слезами на глазах подошел после спектакля к Тимуру (я рядом стоял), и тонким тихим голоском сказал: «Ну это же не добрая музыка…». А я из-за спины Тимуровской, загробным голосом ответил: «Будь добрей – попу побрей»…

М.Б. Еще проще. Подо-брей…

Г.А. И тут же его как ветром сдуло. Вот, а оказывается, комитетчики уже окружили дом. И как только вошли, стали проверять документы: первый секретарь того-то. Атташе по культуре такой-то. Ничего не понимают. Начинают извиняться, спрашивать, что вы здесь делаете? А им отвечают: сидим, репетируем спектакль, а это почитатели искусства, в основном иностранцы. Была еще какая-то возня, но власти не рискнули пойти на обострение. Но они очень напряглись на Африку, пославшего их по адресу. Он уже тогда лез за известностью и часто оказывался крайним. Но его выручали мои же товарищи неформалы, которым особое удовольствие доставляло артистическое унижение представителей власти.

Помню, однажды я привез московских неформалов для участия в «Поп-Механике». Гнус был, Кот, Герман «Челюсти». Тогда комсомольцы пытались Африку со сцены сдернуть за ногу. Подкрались. Цап его… и давай тащить. Но не учли, что публика в первых рядах была вся радикально неформальная, и были забиты. Их зашугали так, что больше они на спектаклях не появлялись. Но это было уже позже, в 88-м году…

А тогда «Поп-Механика» только шла по нарастающей, но все ее действия не шли в массу; молодежь на улицах была не задействована, кроме иностранцев и посольств об этом процессе практически никто не знал. Мы с Тимуром долго думали, как это все двинуть дальше, и он подтянул бабушек, чудом сохранивших традиции художников начала ХХ века. Всех Кандинских, Хлебниковых, Филоновых и все истории, связанные с этими процессами. Это был очень важный момент. Тимуру была выделена рампора, и стало создаваться «новое правительство». Была такая история, что если в России когда-либо появится авангардное искусство, то эта рампора должна была быть передана для создания авангардного правительства. Тимур решал ее отдать Африке, и, в принципе, правильно сделал. Потому как некому больше было. Он классный, конечно, персонаж, но не Котельников… Сережа давай с ней везде скакать, хотя Тимур мог и сам возглавить движуху. Поскольку сам все и сделал. Все коннекты с Западом, все организационные вопросы, выставки, но отдал «фасад» – видимо, чтобы Африку поддержать. Юфа с Котельниковым всегда были, но хотели быть в тени, хотя Олег Евгеньевич любил погромить по молодости посольства иностранные в обеих столицах и от акций художественных не сквозил, а потом скромно рядом сидел и улыбался…

Ладно, собралось первое собрание Нового правительства, начался дележ мифических портфелей. Правительство Новой Культуры. Тимур за собой оставил министерство Живописи, Курехин – министр Музыки, а я стал министром Моды. Расписали журнал. И-ди-о-ты…Собрание какие-то начались, и тут же появились какие-то комсомольцы. Стали под эту мазу пробивать помещения. И, как обычно, всех кинули, в итоге…

М.Б. Ну что поделать. Это нормальный, точнее, закономерный результат общения формальных и неформальных структур в СССР. А ныне в России, когда кто-то приходит с улицы, с ними возятся для вида, заимствуют концепт – и посылают. Причем, сейчас это стало нормой на всех уровнях предпринимательства. А тогда без участия комсомола никаких официальных движений никогда не происходило.

Г.А. А еще не менее мощная сессия была, когда я привез из Москвы утюгов, путан и торговок из туалетов. То, что было под рукой, из знакомых. Наглые, веселые, песни русские орут. Адреналин. Всех поселил у Густава. А еще нас винтили прямо на вокзале. Тогда Африка зачем-то украл в вагоне-ресторане хлеборезку, а какой-то дядечка проявил сознательность и стуканул куда следует. Человек пятнадцать нас было, мы спешили, опаздывали на выступление. Приняли нас в отделении, где, конечно же, мы за Сережу вступились, обещали перевоспитать. Я подошел к главному менту и откровенно сказал, что, мол, мы вообще-то артисты и опаздываем. Не подскажет ли он как нам от этой напасти спастись? А он мне, улыбаясь, отвечает: «А ты угадай мое имя, тогда я тебя отпущу» – «Почему только меня – давай всех». – «Угадай имя…» – «Коля?». – «Точно, иди!»… Мини-чудо такое произошло… Говорю: «Всех отпусти» – «Угадай фамилию!». – «Ты что, дорогой, офигел? Может и имя мамы твоей тоже?» – «Нет, всех не отпущу…».

Подождал я всех, поехали мы на концерт. А я тогда Тимура долбил на тему про привлечение московских персонажей. После концерта ко мне подошел Тимур и на полном серьезе сказал, что все люди, которых я привожу, очень замечательные люди, но они не художники и не музыканты, продукта они дать не могут. Я тогда сказал, что я с московскими художниками не очень знаком, но если он мне подскажет, то я с ними поработаю. А как потом выяснилось, они вообще с Москвой не хотели ничего делать и привлекать местные артистические круги – тем более. Сказывалось влияние местной комсомольско-музыкальной ячейки в виде рок-клуба или традиционные для Питера комплексы.

Параллельно, в этот же момент, Джоанн Стингрей привезла фотки из Америки. Была такая история, что в один из приездов Стингрей передала своему соседу по Беверли Хиллз, Энди Уорхоллу картины питерских художников. Он как человек вежливый, сфотографировался с ними (мол, получил), и прислал в ответ свои любимые работы в виде банок. А Тимур понимал, что без козырей в Москве делать нечего, просто пошлют и все. Мы тогда собрались, поехали сначала ко мне, переоделись. И прямо с утра поехали к Наумцу. Замечательный художник, сейчас живет в Германии. Он классный, но я до этого его нигде не видел. Хотя мастерская была в самом центре Москвы. Наумцу, конечно же, было плевать на наши рассказы про «Ассу», он, знай, показывает свои работы. Говорю Тимуру: «Козырь, наш мандат…» И Тимур показывает раскладушку с фотками, где Уорхолл с работами Котельникова, «Африки», Тимура. Сразу интерес проявился: «Ага, это Энди, что-ли? А работы чьи?» – «Такие-то такие»… – «Не верю, фотомонтаж!» – «Какой фотомонтаж? Полароид». – «Точно, Полароид… Ни фига себе!..». Наумец тут же все понял. Понеслись межпланетные разговоры про мировой авангард и то, что все уже понеслось. На самом деле, можно понять его недоверчивость. После стольких лет в «подпольной жопе» – и тут на тебе, авангард. Свет в конце туннеля. Мы объясняем, что нам нужны новые, молодые боевые люди от искусства. Ответ – знаю, одеваемся и идем. И привел он нас в детский сад, где спектакль с фотографиями повторяется, и Наумец нам подыгрывает.

А помещение огромное. Пустое. Места до фига, а Герман сидит в маленькой комнатке на скамейке из унитазов и бренчит на гитаре. И Коля Филатов со своим гиперреализмом, который всем уже надоел за пятнадцать лет полу подполья. Рассказываем про «Поп-Механику», новый русский авангард. Энди Уорхолл всех поддерживает, показываем фотографии. И с этого момента все забегали и начали рисовать новые картины. После этого едем к Никите Алексееву, Овчинникову, которые немного загрустили, когда их власти за проект «Мухоморы» прессанули, а Костю Звездочетова и Свена Гундлаха вовсе сослали в армию. Там тоже всех заряжаем. Едем по моим посольским, утюговским тусовкам – всех везем в «Детский сад».

А многие художники до сих пор пребывают в иллюзии, что они сами чего-то где-то пробили, ну и пусть так считают. Меня единственное, что тогда радовало, что я наконец-то обнаружил соратников в лице Курехина и Новикова, которые с пониманием относились к поставленным идеям и задачам. Хотя бы на некоторое время. У меня тогда (да и сейчас) сложилось впечатление, что живопись, как самостоятельное явление, нахрен никому не нужна. Музыка нужна. Совокупность кино-музыка-живопись нужна. Все эти мелкие выставки, которые проходили и проходят, нужны очень узкой прослойке и широкие массы не охватывает. А в «Детском саду», как раз был достигнут тот самый «синтез веселья», когда все участвовали во всем и две столицы объединили свои усилия в авангардном направлении. Но в «Детском саду» не было современного продукта, адекватного мировым, на тот момент, стандартам. Художники как-то «подвисли» в своих семидесятых. Гиперреализм – бредятина. Поэтому я взял ситуацию в свои руки и начал всех гундосых художников долбить ежедневно. Артистический элемент уже был, но нужны были еще люди.

Герман приволок меня к Леше Тегину. Тогда он выглядел неважно, забросил живопись и играл на гитаре какую-то испанскую музыку. А выглядел он уже тогда как марсианин. Просто из другого мира и квартира у него была как летающая тарелка. Был у него тогда черный пластиковый наимоднейший диван и цвет у комнат был настолько ровным серым, что глазу не за что было зацепится. Меня поразила Лешина способность доводить все до абсолюта, такая китайская точность. При этом у него постоянно горели неоновые лампы, под звук которых я постоянно засыпал. И все было ровненько, чистенько и спокойненько.

И начал я похаживать к Алексею в гости, подгоняя при этом ему «Секс Пистолз», Ника Кейва, «Сьюкси энд зе Беншенз». А он тогда «сидел» на модном в Москве Клаусе Шульце и дружил с тусовкой другого порядка: Васильевым, Липницким… Нужный, конечно, элемент, но по улице он не ходил, света белого не видел. Поскольку я сам не композитор, а музыка незаменимый элемент перформанса, стал постепенно подсаживать его на более жесткую музыку, и к концу восьмидесятых Алексей стал производить жесткую музыку индустриального звучания, аналогичную раннему «Свонсу». Была заимствована мощь звучания, на базе которого делался русско-тибетский микс, с использованием различных природных звуков. Таких, как извержение вулканов, например. Техническо-духовная линия была отработана за год записей. Когда Тегин стал участвовать в «Поп-Механиках», питерский люд был в отпаде. Такой музыки в Советском Союзе не было.

С музыкантами того периода было вообще сложно. Не все выдерживали такую жизнеутверждающую музыку. Подробное звукоизвлечение вообще пугало, смерть пела свои песни про жизнь. Возможно, поэтому особенное понимание эта музыка нашла в кругах некрореалистов и почему-то у Цоя. Женя Дебил радовался очень. Правда, Юфа сказал, что с такой музыкой его фильмы точно не выпустили бы на советский экран. Алексей тогда был красавцем, с мощным торсом, лысый. Среди грохочущих барабанов. Это был прорыв. Была здесь еще группа «Ночной проспект», они тоже в «Детсад» заходили, но Леша был круче. Было изобретено много новых инструментов. К нему потом приехали люди из Сан-Франциско, «Альтернатив Тентаклз», которые писались на одном лейбле со «Свонс». Привез их Артемий Троицкий.

Вот и получилась такая смычка: иностранцы, художники и музыканты, московские и питерские. Начались эксперименты и понеслась централизация через «Детский сад». Появилась нормальная еда, «Чинзано»; появились костюмы с Тишинского рынка, «чуханизм» пресекался. Африка притащил Жанну Агузарову. Звали ее тогда Ива Андерс, такой вот творческий псевдоним. Молоденькая, красивая и смешная, с небесным голосом. Она тоже стала приходить, и на нее, несмотря на природный дар, тоже оказывалось влияние, потому как прессовали ее власти нешуточно, а наша компания ей нравилась. Я до сих пор не понимаю, почему на нее так кидались менты и спецы, возможно, это все на каком-то ментальном уровне конфликт. Как-то мы гуляли с журналистом из «Актюэля», который потом, офигев от питерских и московских событий, дал обширную статью в журнале. Он сам говорил, что такого быть не может, и даже когда статья вышла, ему не поверил даже главный редактор. При этом собрался в Россию, чтобы убедится лично. Он приехал и снял фильм, в который попала в том числе и Жанна. Редактор этот был смешной, одевался в стиле «Индиана Джонс» и как-то его приезд совпал с днем рождением Африки. Был тогда Джонник, Коля Филатов, Ирка Лысая, Жанна, и, конечно же, сам именинник. Пошли мы тогда сначала в Пекин, но там был банкет и нас не пустили. Потоптавшись, мы пошли в «Центральный», который на тот момент был местом сборищ всех мастей, ментов и комитетчиков. При этом тогда купеческий ампирский стиль заведения еще не был испоганен уродами из «Патио Пиццы».

М.Б. Ну да, я делал даже какие-то фотографии. Поверх лепнины и бронзы псевдоампира навешаны пластиковые панели с фотками дешевой жратвы. Это ж надо так поглумиться…

Г.А. Я, когда увидел твои фото, даже опешил. Это даже не лоховство, это нечто большее, чем ущербность. Я потом тоже водил знакомых показать, до каких клинических случаев доводит жажда выставить напоказ свою некомпетентность, в нынешнее время. А тогда у входа стояли статуи с факелами и русско-купеческий стиль. Пошли мы туда – и с икрой, водкой, блинами и дикими танцами засели на весь вечер. А в углу сидели четыре дяденьки с одинаковыми лицами и костюмами, один из которых подошел к нашему столику. Причем не обращая внимания на нас, как будто нас не было, напрямую с натянутой улыбкой обращается к нашему редактору. Мол, можно вас за наш столик. А редактор смотрит на меня, и я ему говорю, конечно же, нет – мол, контора… Причем всегда раздражала эта дурацкая контрразведческая наигранная мина, когда лицо недвижимо и улыбаются одни глаза и уголки губ. Это, видимо, чтобы морщин не было…

И вот с таким лицом, видимо, выражающим власть над всей ойкуменой, товарищ из-за соседнего столика был услан по адресу. Веселье продолжается. Потом опять проходит час, опять делегат: мол, давайте нам вашего иностранца, типа выпить. Им не менее вежливо предлагается сесть за наш столик, причем всем сразу, нас игнорируют. Отказы продолжаются, вплоть до закрытия ресторана, когда уже остались только мы и спецы. Причем все были на кураже, что вот теперь выходят музыкальные диски, о нас выходят статьи в иностранных журналах, снимают фильм для солидного журнала, поэтому никто особого внимания на окружающих не обращал. И вот, когда я пошел в туалет, то увидел картину, которая возмутила меня до крайности души. Стоят наши «друзья» в ондатровых шапках, и один из них схватил Жанну за руку и, сжимая ее нешуточно, шепчет какие-то гадости на ухо. У Жанны на глазах слезы, а у меня кураж и я остановиться уже не могу, тем более уже отличал настоящих разведчиков от простых костоломов. Подхожу, говорю – что, мечта твоя сбылась, нашла ты себе наконец сильнейшего мужчину… Жанну, конечно же, отпустили и она с Африкой и всеми остальными выскочили на улицу. А я одетый в шикарное пальто «Макс Мара», в шляпе, неспешно натягивая лайковые перчатки спускаюсь по лестнице к выходу и вижу – стоят все наши знакомые. Ну что ж, думаю, сейчас вякнут что-нибудь. Так и есть. Проходя мимо, слышу: «Ну и что, эти чмори, типа, с тобой?». Я в ответ: «Слышь…». Кто-то из полутьмы: «Не слышь, а слы-ши-те…» – «Простите, пожалуйста, замечание уместно. Я тут просто в темноте, вас, интеллигентных мужчин, с какими-то лохами перепутал. Но – простите за дерзость – возможно когда-нибудь такой вот малыш (показываю на Африку) вам репочку-то и расшибет…».

Спецы с ревом срываются. Но, поправляя мнимый волосок на шарфике, угодливо замечаю, что, мол, если им что-нибудь не нравится, то здесь вообще-то общественное место, но есть и улица. Спецы ушам не верят, но выходят и строятся в ряд, в полной уверенности в собственной непобедимости. А я, будучи под шафе и уже на взводе, прямо с ходу зарядил ближайшему, и, как мне сейчас кажется, дело было не в каком-то богатырском ударе, а скорей всего в чувстве справедливости собственного поступка и закономерности происходящего. Короче, бдыц-брык. Только шапка ондатровая покатилась. У меня спортивная бодрость какая-то образовалась, но тут Джонник меня хватает под мышку и с криками «Ты дурак!» меня оттуда уволакивает, пока опешившие спецы, задохнувшиеся враз от обиды и удивления, ухаживали за своим падшим соплеменником. На самом деле, эта история тогда получила широкую огласку по тусовке, а я статус какого-то немыслимого волшебника и непререкаемого, на время, авторитета. И подобных похождений было очень много, но без спецов и потасовок. Просто шумная московско-питерская компания, расфуфыренная в пух и прах, гуляла по Москве…

А потом я привез первый раз москвичей для участия в «Поп-Механике»… Там они глотнули иного воздуха, посмотрели на художественную общность… Жаба москвичей после этого наконец-то задавила, все начали шевелиться. Появились Толик Журавлев с Гошей Острецовым. Каждую ночь и день приходили новые люди. А продукта все не было и не было. И только когда появился Ваня Суриков с женой Мариной, пробившие площадку в кинотеатре «Ханой», начался реальный проект. На организованный фестиваль приехали питерские тусовщики, Тедди привез питерских рокабиллов Ореха с Комаром.

М.Б. Здесь надо пояснить, что один матерый тусовщик – это отдельный мир и отдельная история, которых не было даже на сотню советских граждан. А звезды тусовки и подавно. Поэтому сбор даже пяти подобных людей заводил толпу под сотню.

Г.А. Точно. И вот в «Ханое» состоялся московский аналог «Поп-Механики». Опять же при миксе из посольских представителей, неформалов и художников, но в более скромных масштабах. Тем более, что люди участвовали одни и те же, но действие было несколько иное. Упор ставился на работу с действием. Алексей Тегин записал первую индустриальную музыку, похожую на «Свонс», но иную. Состоялась такая небывалая для Советского Союза вещь как фуршет, где все получили возможность перезнакомится и поесть. Всем, конечно же, понравилось и действие, и размах. Единственный момент, который был не организован – это съемки, ведь пересказать словами все действия практически невозможно. Не было видеокамер. Они появились позже.

Затем понеслась серия перформансов в «Валдае», был спонтанно поставлен бредовый балет «Три неразлучника». Появился и участвовал во всех акциях Сергей Ануфриев, которого никто из культурологов почти не упоминает. Потом было выступление в Большом Манеже, хотя я был против – из-за того, что помещение просто огромное, а аппаратуры качественной под рукой не было. Это место требует особого отношения. А у нас было легкое короткое действие. Забились мы в угол, окруженные толпой, приехали ребята из группы «Серебряный Шар», пел Градский со Стасом Наминым, но сцену и пространство из-за спешки никто освоить не сумел. Отличился Гор, со всего размаху врезавшийся головой в пол. Просто так, без подготовки, со страшным треском. Кровь в стороны, вся публика просто обомлела. Потом Марина Сурикова организовала действие в концертном зале «Метелица» на Новом Арбате. Это было модное «фарцовое» место, и там уже была продумана сцена. Музыкальный фон озвучивала группа «Метро» и Герман Виноградов со своими «диньками». На пустой сцене стоял Гор Чахал, обмотанный бумагой, а этот непонятный памятник охраняла НКВДешница с собакой. Тогда уже подтянулась новая модная неформальная молодежь, которая со всех сторон выползала на сцену, они били бедную собаку и девушку. Валили статую «несвободы», которая начинала вращаться и извиваться; все заканчивалось танцем старого японца с Ломом (пришлось мне), разбивались германовские конструкции, начинался полный хаос. А знаменательно это событие тем, что подтянулось новое поколение неформалов в лице Хирурга, Хенка, Юли (жены Хирурга), Аварии, Тюши. Люди с мощным драйвом и ранее в подобных событиях не задействованные. Потом появились и участвовали в музыкальной программе Орлов, Шумов и Мамонов.

Процесс получил автономное название «Дом моделей Ай-да-люли». В основу названия легло смешение. «Люли» – это русские народные танцы, которые нередко заканчивались другими «люлЯми». Такой некий женский «инь» в названии, а «Ай-да»…

М.Б. Пацанское…

Г.А. Да. Некий «Янь». А по-татарски, вроде как «давай вместе», в совокупности с «Ассой». На таких кратких символических терминах объяснялось все происходящее. Так же, как и «Асса», которая часто фигурировала с приставкой «е-е», обозначающей идиотизм. К тому же последнее было кличем стиляг шестидесятых. По сути – тот же микс горского боевого клича и городского идиотизма. Концептуализм. Типа понеслась «супер-янь»… Но, вообще-то, эти «ассочки» пошли от питерских некрореалистов и поэта Олега Григорьева, исполнявших безумные, труднообъяснимые действия с самими собой. Люди собирались, топтались, а потом, чтобы раскачать себя и окружающих, устраивали такие представления. Подобные действия были потом перенесены на сцену, для демонстрации человеческого идиотического веселья, которое неизменно заканчивалось забивкой друг друга и трупами. Арт-мотивом послужили драки на танцах, часто заканчивавшееся втягиванием масс в потасовку.

Я поэтому и переключился с художников-моделей на настоящих неформалов, потому как нужен был не театральный, а брутальный искренний эффект. Исключение составляли Гор Чахал и Сережа Ануфриев, делавшие все по-настоящему, от души. А я участвовал в виде «духа Азии», наводившим в этом хаосе порядок ломом. Часто разносил германовские конструкции из железяк… При этом действие начиналось обычно со стихов Гора или Герман потихонечку звенел своими конструкциями. По-доброму, складненько. Гармония… И тут появлялись люди и устраивали хаос, а потом появлялись «духи» и наводили порядок. Котельников иногда выступал в роли «русского духа» – с балалайкой, а я «китайского», с ломом. На «Поп-Механиках» представлялось тоже самое, но более глобально. Выступления происходили от индустриального блока. Потом это превратилось в настоящий перебор с этими гусями, коровами, но свой положительный эффект был. А в Москве все было более точечно, быстро и локальнее. Буквально за пять-десять минут публика вводилась в ступор. И из него же выводилась. Никто не планировал делать из всего этого долгосрочную программу. Хотелось «Свонса».

Основным же лозунгом стал девиз питерских некрореалистов: «Безумный род людской – кривляйся и пляши». А Олег Евгеньевич Котельников подарил другой: «Одежда – мой комплекс земной»… Кстати, одежда была не хилой. Настоящие старинные вещи, настоящие японские кимоно. Разных стилей винтаж. Был уже сформирован стиль «мертвый разведчик», который был предназначен для прогулок. К тому же вещи с Тишинки были не просто качественные, но и настоящие. От жен бывших разведчиков и дипломатов. Центр города был заселен потомками героев военных лет, а Тишинский рынок был центром циркуляции их аксессуаров. Сначала я хотел собрать коллекцию, но поскольку часто переезжал, быстро понял, что сам не потяну. И уже тогда стал подыскивать человека, на которого можно было «Дом моделей» переложить. Это было уже в 86-м году.

М.Б. В этом году шло параллельное движение объединения радикальных неформалов. И так совпало, что будущие панки, металлисты и рокеры тоже искали любые формы самовыражения, которые шли в разрез с обывательскими.

Г.А. Может быть, поэтому за кратчайшее время была создана тусовка, объединившая в себе все передовые направления города. В двух городах происходили будоражившие сознание населения артистические клубки. А я двинул такую моду, которой здесь даже и не пахло, используя в качестве моделей продвинутых тусовщиков. Тогда уже появились статьи в иностранной прессе о «Детском саде» и московских концертах, а когда появился материал в «Актюэле», вся модная Европа сразу же захотела посмотреть, что же там в России происходит. А процесс уже кипел.

М.Б. Я вот о чем думаю: сейчас, наверное, трудно объяснить и тем более представить современному обывателю огромную плотность событий, происходивших в течении двух-трех лет. Но если представить то, что сейчас происходит в двух городах (я имею в виду все околокультурные еженедельные события в течении года) и как бы поделить на два центра событий Москвы и Питера восьмидесятых, то можно примерно представить скорость происходящего.

А по значимости этих событий мы можем судить и сейчас. Всплеск активности приходится как раз на период 85-88-го годов.

Г.А. Ну, приблизительно так. Если добавить ежедневные тусовки с огромным количеством фактурнейших людей, обладающих передовой и моднейшей культурной информацией, то ситуация станет еще более конкретной. В этих ежедневных совместных прогулках и ковался общий дух, пропадал снобизм и двуличность. Люди очищались. И все были на образах. Коля Филатов ходил как Байрон, Герман держался как Маяковский. В тот же период опять появился Джонник, который сразу же врубился в происходящее и собрал группу «Кепка». К «Поп-Механике» подтянулись Катя Филиппова и Катя Микульская и стали делать очень прикольные костюмы. А началось все с простого совместного костюмированного гуляния по улице. Стали подтягиваться бывшие утюги, свалившие за границу. Бывший утюг Беня, уехавший в Бельгию, привез студентов из бельгийской академии дизайна. А у меня по большому счету тогда еще показывать некого было. Я кидаюсь к Джоннику, мол, Серега, горю! Нужны девки с головой, хоть проститутки, хоть дворники – нет никого.

И он мне привел Ирэн и Катю Рыжикову. А я, самое смешное, их уже знал – втюхивал им какие-то сапоги несколько лет назад… Умницы, красавицы. Владеющие языками иностранными. Девушки, они и в Африке девушки, сразу врубились, что можно замуж выгодно выйти за иностранцев – и решили терпеть мои издевательства… А я стебался по-черному. Ортопедические ботинки, фуражки и все такое.

Собирается огромная толпа иностранцев и московских неформалов прямо в «Детском саду». Модельеры, поначалу державшиеся на пафосе, как только увидели моих моделей, владеющих французским и итальянским, сразу же сдулись и показали свои нормальные человеческие лица. А в «Детском саду» уже висели картины Котельникова, Филатова, нового образца. Герман-Маяковский со своими железяками. Иностранные модельеры, ехавшие в Советский Союз и думавшие, что мода – это они, быстро передумали и влились в шумное веселье. И вся эта толпа начала бродить по Москве. По всем культурным местам столицы. Девушки наши крепились из последних сил, чтоб не прижать кого-нибудь из иностранцев в уголке, но марку выдержали и позднее сами стали настоящими авангардными модельерами… Потом приезжал Миша Кучеренко с челябинской музыкальной тусовкой, который сделал для движения не меньше Тимура, выполняя коммуникативные функции. Миха потом привез в «Детский сад» целый автобус английских актеров. Появился в «Детском саду» Чичерюкин. Он потом был незаменимым элементом группы «Манго-Манго».

А апогеем внимания к «Детскому саду» я считаю приезд «Дойче Банка». После приезда Тома Джонса, после совместного с питерскими художниками рисования, наши концептуалисты вышли по продукции на достойный уровень; их картины стали продаваться. И тут мы узнаем, что респонденты и менеджеры «Дойче Банка», скупающие по миру все проявления авангардной культуры, собираются в «Детский сад». По большому счету, Энди Уорхоллу можно памятник на российской земле поставить, небольшой, за особый вклад и поддержку русского авангарда советского периода. Именно он в своем интервью упомянул всех наших людей и впервые показал их работы. До этого иностранцы могли судить об искусстве только по эмигрантам типа Шемякина или по тому, что им предлагали корыстные советские кураторы. То есть понятно что. А здесь случился информационный прорыв. После приезда мы узнали от менеджеров банка о том, как их прихватывали на корню новые кураторы, поили-кормили и возвращали обратно, приговаривая в дорогу: мол, приезжайте еще – может, к тому времени у нас что-нибудь появится…

А пока есть иконы, матрешки, бабы. То есть откровенно вредили. Когда в Советский Союз приехал умирающий от рака простаты, но отказавшийся оперироваться, Фрэнк Заппа, готовый помочь любым авангардным музыкантам и аппаратурой и деньгами, так как считал себя обязанным идеям именно русскому авангарду и России… то был перехвачен Стасом Наминым. И тот, как тут часто и бывало, втюхал Заппе все, что было под рукой, и отправил Фрэнка спокойно умирать на родину. Должны быть такие фотографии. Но хорошо, что подписались помогать Дэвид Боуи и Брайн Ино – хотя бы питерским музыкантам они успели помочь.

М.Б. А сейчас, думаешь, по-другому? По-моему, так было всегда: каждый певец своего болота, к тому же художники с музыкантами и остальными не особо пересекаемы. Примерно такая же ситуация была во время приезда «Ирвин» в Москву в конце восьмидесятых, когда многие мечтали чтобы «Лайбах» выступил здесь. Их привезли, сделали квартирные выставки и они укатили с кем-то в мировой тур, не успев пересечься с местными музыкальными кластерами. В результате «Лайбах» прозвучал здесь гораздо позднее.

Г.А. Да, это было и сейчас продолжается. И будет продолжаться из-за местечковой ущербности и зависти, что где-то что-то есть, а под рукой не хватает. И большинство художников вместо того, чтобы спокойно самореализовываться, заискивают: раньше – перед иностранцами, а теперь – перед богатыми жлобами. И когда приехала чуть ли не директор немецкого банка, она в толк не могла взять: как это так, кураторы говорят, что ничего нет, а пресса пишет, что есть?

Однажды к «Детскому саду» подрулило восемь «Волг», я таких в Москве не видел. Прямо с завода и шоферы не меньше полковника. Все фотографы, всем под шестьдесят. И супер-бабуся, чем-то похожая на гоголевского Вия. Ведут. Глаза – лазеры, команды шепотом. А мы уже знали, что они к нам собираются. Пошли с Тимуром, накупили тряпок и нафигачили картин. Совместные работы делались быстро и весело, сделали внутри помещения граффити и стали ждать. А кто-то там наделал псевдоканапе из хлеба и селедки, которые скреплялись спичками. Я тогда еще долго над этим нюансом потешался… Перед бабусей той все на цирлах бегают, так смешно. Все делалось по щелчку. Бабушка ходила, ходила. Пальцами щелк, и тут же люди полусогнутые прибежали и поставили на стол сумку. А там расчески и мыло, щетки!!! Бабка была крутая, на самом деле. Нагнула местных чуханов круто. Стало мне сначала смешно, а потом обидно, за отечественное подобострастие. Прямо так подошел к бабушке, раздающей расчески, и открытым текстом заявил: «Значит так, Санта Клаус в юбке. Если люди здесь бедные, то это не значит, что их можно и должно унижать». Бабка зырк на меня. Народ притих. Раз, сумка исчезла. Тимур падает в ноги с криком: «Отец, не губи! Это наша судьба!» – «Какая судьба? Нас унижают!» И тут – раз, и вся делегация в момент собирается и сливается. На меня кричат, мол, ты чего наделал. Горе-то какое!

Прочитал я лекцию про достоинство и гордость за державу. Про то, что гнуться не надо – все равно все купят. Так оно и произошло. Приехали представители банка и уже через «Сотбис» купили все работы. Коля Филатов и Ройтер продавались на «Сотбисе» от «Дойче Банка». После этого детсадовские художники устроили собрание и попросили больше не водить к ним иностранцев. Я опешил и объяснил, что без поддержки иностранных культурных кругов они – никто. Они уже стали художниками с мировыми именами, но просто не осознавали этого. Все статьи хвалебные иностранные, все работали на них. Именно этот факт помог им в будущем и уехать за границу, и поправить свое нищенское материальное положение. Не понимали – и сейчас, возможно, не понимают. Как настоящие эгоисты… Так или иначе «Детский сад» прозвучал в истории московского уже не концептуализма. Ну и конечно, сквот этот был прикрыт комитетчиками: не за то, что иностранцев водили, а за то, что они стали покупать картины за нормальные деньги в обход государственных структур. Почему-то этим аспектом художники вроде как не возмущались.

При этом все наши художники вмиг стали известны на Западе. Коля Филатов поехал в Америку, Никита Алексеев и Никола Овчинников в начале девяностых стали колесить по Франции, а Наумец, который всегда был сам по себе, осел в Германии…

Но я к тому времени уже переключился на неформальную среду уличных модников. И вот, когда вся эта толпа уже стала зрелой, обалденно одетой, шумной, ведущей себя как будто они прилетели как минимум с Марса… Я собрал всех и привез в Питер на «Поп-Механику». Тогда же появился Гор Чахал, делавший замечательные перформансы с огнем и рисовавший картины. Питер вздрогнул; там не было такого поведения и такой человеческой фактуры, и я (к сожалению) первый раз увидел, как людей, с которыми мы вместе начинали, давит жаба. Даже Курехин погрустнел, но когда устроили «ассу-драку» в вестибюле, как-то переборол в себе это чувство – или мне так показалось.

Тогда мы всем клубком прокатились по всем местным артистическим кругам. Юхананов и Антон Адасинский, участвовавшие у Курехина, привели нас к Полунину, которого давила жаба на «Поп-Механику», и он в ней не участвовал. Антона после этого Полунин приревновал окончательно. Но это вылилось в то, что был создан замечательный проект «АВИА», по-настоящему парадный пробивной проект, который прокатился с шумом по всей Европе. Мы тогда устроили с Гором Чахалом импровизацию в шекспировской манере, закончившуюся потасовкой, поскольку к диалогу привлекались простые посетители. Курехин, наблюдавший всю сцену со стороны, потом подошел ко мне и спросил: «Гарри, где ты берешь таких людей?» На что я ответил, что в общем-то не беру, их господь сам посылает. И тогда он сказал: «Я понял тенденцию. Кадры решают все».

М.Б. Так было всегда. Какие бы идеи запредельными не были, если нет людей – не будет и продукта.

Г.А. Мы именно эту проблему тогда и обсудили. О том, что не надо насильно тянуть в процесс обсосов, которые сами же на нем потом и повиснут. Нужно брать настоящих радикалов и просто подсказывать, они сами все разнесут. А ущербных замученных людей – тем более обучать и тратить свое время впустую – брать не нужно. Сергей по всем пунктам согласился. Но назревающую конфронтацию предотвратить не смог. А я как-то прощелкал этот момент. Поскольку сам был в вихре событий. Был взлохмачен весь артистический Питер, и как-то многие питерцы потихонечку стали дистанцироваться и сканировать издалека. Цой стал сквозить, а Густав с Африкой оборзели и начали просто обирать все свое окружение.

Помню, пришли ко мне Цой с Сологубом («Странные игры») и со слезами стали рассказывать о том, как Африка у них гитары отнял, которые им Стингрей подарила. Подарок был на самом деле от фирмы «Сони», но это сути не меняет. Отнял и закрыл в шкаф на ключ. Я офигел: «Витя, ты же кунфуист и не можешь пендаля Сереже дать?» Говорит – «могу». Но не дал. Пришлось пойти самому музыкантов выручать. Просто Цой с Сологубом были простыми парнями из ПТУ, которые так хотели стать интеллигентами, что получалось у них быть более интеллигентными, чем сами интеллигенты. Поэтому Африка делал с ними что хотел, безответно. Менял картины друзей художников на плеер. Приходил к Шутову, который был единственным настоящим авангардистом среди тех художников, которых я для себя открыл. А Сергей считал для себя возможным прийти к нему, привести каких-то левых американок, снять картину со стены и поменять на плеер – и только потому, что у них не было денег. Иналовские картины менял, Котельниковские…

Я тогда сказал Паскалю: «Ну что ты творишь?!» А он вроде как первый секретарь французского посольства и ему не пристало менять картины авангардистов на «гаму». Паскаль честно ответил, что он-то может эту картину не покупать. Но это шоу, нацеленное на то, чтобы у Африки сознание росло. И он был прав, хотя все это было не смешно. Сережа сделал не так уж мало полезного, в смысле переноски духа свободы; к тому же у него было множество современной информации и музыки, которыми он умело распоряжался. Но такая неразвитость сознания погубила многие авангардные начинания, когда дело ставилось на широкую ногу, а разбазаривалось по частям за копейку.

А с художником Сергеем Шутовым меня познакомил Тимур Новиков, который с Шутовым дружил, и мы часто заходили к нему в мастерскую на Малой Бронной. Сергей тоже активно включился в процесс, привел Катю Филиппову. Везде участвовал, появившись на определенном этапе развития «Поп-Механики» и «Детского Сада». Потом он куда то «сквозанул», стал заниматься медийным искусством…

После возвращения из Питера, закрытия «Детского сада» и серии московских показов я уже подумывал, как поставить точку. Мне уже поднадоели все эти локальные шоу, хотелось выйти на улицу. Начался прессинг со стороны властей на рокеров. И, как реакция, из всех подворотен полезли радикалы. Ирэн взяла на себя ответственность за выступления, подтянули дуэт модельеров «Ла-Ре», Лешу Блинова, которого я знал еще раньше, и стали выступать самостоятельно. При этом на тусовке было два Леши Блинова. Один был Белым, который выступал в акциях и мастерил лазерные проекторы и терминвокс. Второй был Черным и участвовал в организации рок-клуба «Витязь». Я мечтал их как-то вместе свести, но не получилось. Я помогал советами, но сам не лез, в надежде, что все эти группы пойдут самостоятельно дальше: распочкуются и зацветут. Понеслись одна за другой выставки, но мне это уже было не нужно. Клоунада уже вылилась на улицу. И вот случай с окончательной, бравурной нотой подвернулся сам собой.

М.Б. Жирная точка получилась?

Г.А. Слушай.

В клубе «Дукат», что рядом с Маяковской, поэты с утра до вечера читали свои стихи. Разрешили им власти – и они зацвели. Был собран весь поэтический бомонд и был заявлен дом моделей «Ай-да-люли». Без моего согласия поставили в программу и потом меня об этом известили. Я туда приезжаю, а жил я тогда у Гоши Острецова. Начали вешать картины. Вдруг подходит Волков и говорит, что ему «экс-мухоморы» запрещают вешать картины. «Ни фига себе», думаю, вот уже и неформальные чиновники появились. Подходит Свен Гундлах и заявляет, что, мол, картина радикальная, вешать ее не будем. А картина-то фигня (на сером фоне надпись «сволочь»), взяли и сами повесили. Подбегают, ведут меня под лестницу и начинают гнать, что, мол, Сережа Волков – хороший, картина хорошая, но мы, мол, пережили невзгоды и гонения, поэтому такую стремную картину вешать не надо. Абсурд! Говорю: «Вам-то какое дело? Вместо того, чтобы другу помочь, вы его гнобите» – Они: «Гебуха» на хвосте…». – Блин, детский лепет – «Вешать разрешаю я. Как полковник КГБ». – Они такие: «Правда, что ли?» – Отвечаю: «Конечно. Комитет Господа Бога»…

Конечно же, картину повесили. Конечно же, никто ничего не сказал. Но вся эта псевдохудожественная публика напряглась и сделала себе зарубку на память.

М.Б. На спинном мозгу…

Г.А. Да ну их. Напряглись и не стали пускать всю мою неформальную тусовку внутрь ДК. Участников не пускают! Было принято решение вытащить всех организаторов на сцену и вместо представления забить их по-жесткому на сцене. Я не питал и не питаю к этой поэтической «КСПэшной» среде никакого уважения, поэтому выламываться перед ними никто не собирался, к тому же времени на подготовку шоу никто не отвел. Тем более, что неформалы как «художники жизни» сами по себе готовыми моделями являлись. Был тогда Герман, Сергей Летов, уважаемый человек, единственный профессиональный музыкант, участвовавший во всех «Поп-Механиках». Объяснять ему долго ничего не нужно было, что и как играть. Единственная просьба была – от спокойной музыки перейти под конец действия на истерику. Чтобы трубы визжали так, чтоб все пуговицы на ширинках поотскакивали. А они действительно это все могли и сделали.

По действию Герман со своими железяками был создателем вселенной, а мы как безумные идиоты демонстрировали ее разрушение. Вылезали, осматривались, начинали толкать друг друга и под конец разносили все вокруг. Устроили быструю самозабивку. А Герман Виноградов немного заигрался и все еще продолжал чем-то булькать на сцене. И вот какой момент. Сцена была под освещением двух рамп, верхней и нижней, за день работы раскалившихся добела. А публика ничего не поняла, просто вжалась в кресла и глаза пучит. Смотрю я на них, и даже ругаться не хочется, а просто взорвать все это помещение с этими муромоями. Думаю – чтобы такого сделать-то? – и машинально выхватываю у Германа таз с водой и мечу воду в зал (а попадаю в рампы под потолком). Зрители воду не видят, но она их окатывает. Поэты впадают в ступор от ужаса, и в это время взрываются софиты! Шум, треск. Трам-тарарам. Стекла летят. Пиздец! Кстати, тогда и была придумана аббревиатура «мир мертвых» – «peace deads»…

Все лопнуло. Свет погас, пробки вылетели. Облако дыма и… гробовая тишина. Минут несколько, точно. И только потом с задних рядов донесся тоненький, (как будто где-то далеко кто-то кинулся с высокой горы вниз) крик. Или скорее причитание «а-а-а-а»… А потом истерически завопили бабки-вахтерши, которые подавились пирожными в соседней комнате. Видимо, до них тоже энергетика взрыва докатилась и они, завывая, врываются в зал и начинаются биться головами о псевдомраморные колонны. Сталкиваются, орут матом с таким же надрывом, как ранее кричали «Родина в опасности!!!» – а зал молчит. Из мрака доносится очередной женский вопль «Кто, блять, нахуй!» Потом кто-то включает свет и разворачивается картина круче, чем шоу Бенни Хилла. Остолбеневшие физиономии с выпученными глазами. Вжатые в кресла, ручки вцепились в подлокотники. Зал расплющен и присыпан пылью. При этом поэтов набилось в помещение битком: сидят, молчат, глазами хлопают. Бабки начинают носиться между рядами, и кое-как расшевеливают людей, которые начинают приходить в себя и ощупывать друг друга. Раздается крик: «Пять тысяч!».

М.Б. Чего?

Г.А. Рублей убытка. Типа, сгорело все. Стукаясь друг об друга, зрители потянулись на выход. Бабки вызвали ментов, а те не понимают, что происходит, кого забирать и за что тоже непонятно. Художники испугались. Зашептали по углам «нас посадят», «нас посадят»… Все знакомые ржут, кричат: «Беги, Гарик, беги!». Вызвали электрика, он все проверил – и оказывается, ничего не сгорело. Милиция начинает рыскать мимо меня, приговаривая «где этот гад». Я тоже задумался. А где это я? Потом все успокоились и посчитали убыток, который составил двадцать пять рублей. Коля Филатов объяснил присутствующим, что эти спецэффекты были задуманы и заранее внесены в смету. После этого Баженов, который был никем, никем и стал, объявил меня персоной нон грата, и меня больше никуда не приглашали. Что, собственно, мне и нужно было…

Потом за спиной начались какие-то «шуры-муры». Замаячили перестроечные деньги, пошел разлад. Потом выступление «Ассы» на Кузнецком мосту, которое организовывала Света, просто запретили. Меня позвал Артем Троицкий, который был не в курсе про опалу. А народ валит и спрашивает, где будет «Асса». А им бабушки отвечают: «Что такое «Асса» мы не знаем, но ее точно не будет»…

Вполне возможно, что они так и решили. С Африкой мы тогда разошлись. После того, как он мне заявил, что если же я не перестану его стебать, то про карьеру в «Поп-Механике» я могу забыть. Карьера!.. Какая карьера, когда дело-то было сделано, а дивиденты меня другие интересовали… С Лешей Тегиным, как-то тоже разошлись. Съехал я от Гоши Острецова и переехал на Полежаевскую, забив на старые связи.

Одновременно с открытием «Новой академии», Тимур Новиков перестает звать меня куда-либо, и я понимаю, что «мавр сделал свое дело, мавр может уходить». Это уже много лет спустя нам стали ясны причины столь пространной позиции «художников Тимуровского круга», но время все расставило по своим местам. Я много раз обращался к Тимуру по поводу неадекватного поведения его питомцев. На что Новиков всегда просил потерпеть. А сам грузил Курехина, чтобы тот прекратил контакты с москвичами. Раньше Сергей звонил каждую неделю, звал участвовать, что продолжалось до 87-го года. А потом, когда «Поп-Механика» стала собирать большие залы, отношения как-то поменялись. Тимур прогнулся под свое окружение и, когда я попытался выяснить, что же на самом деле происходит, на меня стал кидаться Влад Гуцевич, которого пришлось приводить в чувства Олегу Евгеньевичу Котельникову. Тимур стал «птенцов гнезда своего» защищать, а те, неверно истолковав поддержку, продолжали наскакивать от страху на людей, которые вполне бескорыстно поддерживали даже не их, а Тимуровские начинания и движение в целом. Это еще их счастье, что я тогда многого не знал про истинное положение дел, а то бы все закончилось быстрее и безболезненнее для российской общественности. При этом в Питере всегда существовали группы не менее интересных художников – таких, как Юфит, Котельников, Сотников, Крисанов, Юрис Лесник, Инал Савченко, с которыми не было и не могло быть каких бы то ни было конфликтов. Тогда же появились «Дикие» – Козин с Олегом Масловым, по-моему, они активничали в «НЧ/ВЧ».

Ну, а потом начались дела «академические» и встал вопрос эстетических и политических расхождений «академистов» с остальными художественными кругами Ленинграда. И мягкой позиции Тимура, который готов был прощать им многое ради достижения своих абстрактных целей. При этом к процессу в Питере подтянулись и Дэвид Боуи, и Анни Леннокс, и Брайан Ино – а сам процесс потек немного в ином, чем изначально, русле. Потом Тимур уехал в Нью-Йорк и пустил весь процесс на самотек. Котельников как-то все свои работы раздарил и до сих пор достойно не представлен в отечественной истории искусств.

Незавидная роль выпала и Виктору Цою. Жить и пытаться сделать что-либо в таком окружении… он был просто обречен. Просто так выпало ему, чтобы музыкальная линия «Ассы в массы» прошла именно через него. Многие исследователи и культурологи до сих пор не могут объяснить феномен резкой метаморфозы, произошедшей с этим человеком. А ключ к этой загадке очень прост. Будучи человеком на самом деле ранимым, неуверенным и, как уже ранее говорилось, стремящимся к интеллигентности во всех проявлениях, Виктор долгое время пребывал в рамках хипповского круга. Над чем подтрунивали его знакомые некрореалисты и панки, с которыми он часто советовался. Потом, когда Густав взял на себя стилистическое лидерство в группе и стал гнуть «ньювейверскую» линию, Цой стал тяготеть к музыке более мрачного характера и слушать «Систерс оф Мерси». Я пытался рассказывать ему про «Лайбах», про героическую эстетику, про Лешу Тегина.

Но он не тянул. И вот когда уже я совсем перестал общаться с этой конфоркой, из Питера примчался Миха Длинный (Кучеренко) – мол, Гарик, спасай Цоя, а то банда «голубая устрица» его засосет. Тогда уже об этом всем просочилась кой-какая информация, но я не мог поверить и отказывался верить.

Я подсаживал Цоя на «Джой Дивижн» и «Свонс»; пришлось показать ему на личном примере, как забиваются люди. С Жанной Агузаровой было все неясно, куда это вытечет, хотя она билась со всей группой за вновь созданный имидж, за вещи, мной подаренные, которые ей запрещали одевать на выступления. А Цоя действительно было жалко, и прямо на его глазах я тогда забил хама и бросил ему под ноги. Его, конечно, перетряхнуло, и он въехал в жесткий имидж и способы защиты от негатива. Приблизительно так же, как Джима Моррисона пробило после того, как в детском возрасте в него попал дух мертвого индейца. После этого и произошли те самые метаморфозы, появилась песня «Группа крови на рукаве». Конечно, не навсегда. Конечно, вся эта нездоровая ситуация отразилась на творчестве и текстах. Густав доводил до слез Гаспаряна и тянул всех непонятно куда. Но, так или иначе, этим можно объяснить то, что Виктор ушел с головой в работу и замкнулся в себе окончательно, хотя до этого активно участвовал во многих совместных акциях, рисовал картины.

При этом отдадим должное Тимуру. Дело-то он свое продолжил. Как он вышел на Соловьева, я по большому счету не знаю, меня там уже не было – возможно, через Друбич. Фильм получился слабоватым. Хотя возможности, фактуры и истории для этого были. В результате вместо Сережи Жегло на главную роль попал, конечно же, Сережа Бугаев, а московская часть «Ассы» в фильме была не задействована вовсе. Уже был Тегин с индустриальной тибетско-русской музыкой, Катя Рыжикова, Гор, Иренчик с модельным домом, Мамонов, Орлов. Даже Курехин не попал в фильм, но ему потом Гребенщиков помог. А что получилось – вы видели сами, сами выводы и делайте. Единственное, что по этому поводу можно сказать, – режиссер тут не особо причем, кого приводили, того и снимал. Все равно туда попали какие-то культовые объекты и люди, уже хорошо. В то время модно было обозначать, что «Асса» – это прорыв, но только все, кто это озвучивал, имели в виду весь процесс, инспирировавшийся в обеих столицах, во всех околокультурных слоях.

При этом Соловьев договорился в 88-м году о премьере «АССЫ» вроде как в «Ударнике», но премьерный показ буквально за неделю перенесли в ДК МЭЛЗ. Тогда была еще иллюзия, что Перестройка, что все равно все будет ярко. Все ключевые позиции по музыке, перформансам, моде и живописи были заняты своими, как тогда казалось, соратниками. Нужно было еще кино; про «Поп-Механику» и процесс. Это было снято, но вовремя не вышло – хотя все равно о Курехине, Тегине и остальных узнал весь прогрессивный творческий мир. А сама питерская часть процесса подзагнулась уже к середине девяностых, и как мне кажется, эстетические расхождения наложились на неумение распоряжаться финансовыми ресурсами в новых условиях. Тенденция, измененная Тимуром в «Новой академии», объединила новых художников под этим брендом; при этом бывшие участники процесса как-то оказались в стороне, а «Асса», изначально составлявшая синтез профессионального искусства и новейших маргинальных движений, расслоилась на несколько проектов и продолжила свое существование в иных формах.

М.Б. Другими словами, артистический мир отделился от cубкультурного и формализировался?

Г.А. Связи старые какие-то тоже остались. Приезжал ко мне и Гор, и Джамаль, который сейчас на пару с Дугиным думу развлекают. Был он и тогда крут, ходил в Гималаи, читал множество книжек умных. Но тогда молодежь не только про Евразию не хотела знать, вообще отрицала все на корню. Катя Рыжикова, Иренчик, которая вскоре уехала в Лондон. Туда же позже уехал Леша Блинов-Белый, который до сих пор делает какие-то киберпанковские проекты с лондонской тусовкой. Была еще такой модельер Лена Худякова, которая так же уехала в Лондон. Я не мог их так просто бросить, но уже вписался в другой процесс. Революция не может быть постоянной и длиться вечно, поэтому движению была придана новая форма. Задача была: каким-то образом перенести события в Москву.

Я уже знал Джонника, Хирурга, Алана с Уксусом и Хэнка, которые участвовали в показах. Появилась «Авария». Запредельной наглости «гадюка». Я тогда после «свансотерапии» был весь высохший, почти черный. С горящими глазами и сильно севшим голосом вещал из своих салонных комнат, которые я оборудовал у Гоши Острецова. Уголок «дурева»… Гоша был молодым талантливым художником, делавшим очень интересные картины, похожие по стилю на Иналовские. Он сразу влился в коммуникацию и общался со всеми интереснейшими арт-единицами города. Общался и с «Мухоморами», с модельером Леной Зелинской и с приехавшими вместе с Сергеем Ануфриевым одесситами. Туда же приезжал Курехин с Башлачевым, и эта квартира работала как салон и коммуникативное звено. Позже Гоша уехал во Францию, где тоже сделал серию проектов совместно с известными французскими художниками, а ныне работает с художественным кругом Гельмана.

А мне уже как-то все равно эта возня в среде художников надоела, к тому же начался прессинг на улицах. Раньше мы гуляли спокойно, разодетые, а тут до нас с Иренчиком впервые докопались какие-то ребята в кепках. Драки не было, но тогда я понял, что это и есть те самые «любера», о которых мне Хирург уже рассказывал. Неформалов в Москве в 86-м году я не часто встречал, но уже знал, что они есть и воюют за свою свободу. А в 87-м началась настоящая уличная война, в которой именно Саша Хирург взял на себя роль неформального лидера и с которым скооперировались многие лидеры разрозненных тусовок.

В начале 87-го года Саша Грюн и Леша Блинов-Белый познакомили меня с дальневосточными панками. Привез Ника Рок-н-ролла, Микки и Германа Челюсти. При этом со студентами-неформалами как-то не очень получалось. А дальневосточники были уже матерые анархисты. Люди дикие, но через этот дикий драйв, способные дать такой копоти, которой нельзя было получить от сверхкультурных начитанных «революционеров». Коля был на пафосе диссидента, в образе ссыльного. Винтили их из-за стремного вида постоянно. Я их переодел в «панк-аристократов» и они совсем распоясались. Уже стали проводится в Москве первые рок-концерты, и мы их стали посещать. Потом, когда Хэнк сказал, что им дали базу и что они будут выступать в Горбушке, мы с удовольствием подтянулись к участию. Во время выступления на сцену вылезли Грюн, Авария, Ник Рок-н-ролл – и мы дали настоящее первое панковское шоу в Союзе. Ту же «Ассу». Но в стиле панк-хардкор.

М.Б. Да, я помню. Кокосов взорвал все, что можно взорвать. На микрофонах весели надутые презервативы, а Авария разделась топлесс прямо на сцене.

Г.А. Марочкин тогда чуть в обморок не упал… При этом стиль одежды был выдержан на очень высоком уровне. Комсюки вздулись. Перепугались и вызвали милицию, потому что молодежь тут же начала «участвовать» в концерте. И группа стала знаменитой в одночасье. При этом, как обычно, забрали Ника, который под конец выступления в состоянии экзальтации сказал в микрофон «Это пиздец». Комсюки в холле его скрутили, так как в зале их просто бы порвали как бумагу, и он тогда получил пятнадцать суток. Но это было начало, именно начало панк-революции. После этого у «Чудо-Юдо» появился слоган «Комсомольцам стало худо – так сыграло «Чудо-Юдо»…

Потом Чичерюгин, который уже участвовал, подтянул Вовку Залевского, Андрея Гордеева и они начали работать над проектом «ансамбль русских народных негров Манго-Манго». Тот же самый балаган, но более профессиональный в плане музыки и текста.

Уже была группа «Порт-Артур», которые имели отношение к тусовке через Лешу Блинова-Черного; он работал над текстами, четко въехавши в конъюнктуру стеба над комсомольцами всех мастей.

М.Б. 87-й год ключевой. Вся госструктура, имевшая отношение к молодежи взорвалась. Все взорвалось. Стали приезжать радикалы из других городов. В Питере появились проекты «Ноль» и «АВИА»…

Г.А. Тогда я переехал от Гоши на Полежаевскую, ко мне стал заходить Женя «Круглый». Женя был студентом какого-то института, но при этом беспредельно наглым и знал неформальную молодежь города. Он и подтянул неформалов уже других, радикальных и с панковским налетом. Но после концерта «Чудо-Юдо» квартира засветилась. Потом я еще сильно вывихнул ногу во время катания с Лысой горы, в Вальпургиеву ночь, на гробовой доске… Оттяжка у нас такая была. Все садились на длинную доску и мчались по ледяным горкам. Вывихнул ногу и стал ходить с тросточкой. Отсюда этот стиль потом и потянулся. И тут Алан позвал к себе и предоставил свою квартиру под «панк-салон». Я его предупредил о неприятностях, но Алана напугать было очень сложно.

Мы отправили Микки, Германа и Ника в Питер, пробивать ситуацию, чтобы никого не искать, если приедем. Но мне питерские панки не нравились: прикольные, но какие-то домашние совсем и не на высоком стиле были. Все это клубилось вокруг «НЧ/ВЧ» и на каких-то квартирах. Другой была тусовка Дмитрия Калиникоса, в миру «Димсон» или «Калик». Он вместе со своими товарищами Капой и Леликом организовал сквот по соседству с Иналом, где постоянно происходили выставки и стояли Капины инсталляции из одежды. С Пановым мы как-то не пересеклись. А планы были задействовать его в Юфитовских перформансах.

Юфу я всегда считал идеологом панковского движения в Питере, к нему приходили и Леня Череп, и Панов, и многие другие представители панк-андеграунда. Некрореализм в двух словах не опишешь, но то, что они подавали как стебалово в таком суицидальном городе как Питер, многими воспринималось на полном серьезе и часто имело негативный эффект. Сам Питер со своей жуткой историей постройки и последующих блокадных периодов, представлял из себя некрополь. Поэтому и художественная и неформальная среда носила суицидальный декаденствующий некроналет. А Юфит превратил эту тенденцию в балаган, причем очень концептуальный, и то, что потом делал Фон Триер и Гринуэй, как-то даже сравнивать неудобно. Жестко стебалась тупость, дебилизм и суицидальные тенденции. И вот вокруг этого балагана выстраивался целая коммуникация, не менее пятнадцати человек. Женя Дебил, Циркуль – все участвовали в съемках фильмов, в основе которых лежала идея, по которой было видно, что в связи с удалением человечества от природы и естества, человек превращается в дикое звероподобное существо, которое, живя в мучениях, радостно умирает, наколовшись на какой-нибудь кол. Все это представлено и в фильмах, и в его картинах и фотографиях. К тому же он показывал пример брутального поведения и формулировал истории, аналогичные тем, что фигурировали в текстах «Свонс» и Ника Кейва того периода. Так вот, для налаживания связей и были отправлены наши делегаты, но они как-то где-то застряли в иных местах.

Потом и мы с большой компанией поехали следом. Мы поехали брататься с питерскими неформалами, но так совпало, что именно в этот момент в северной столице впервые появились любера. Ну и случилась показательная забивка люберов, гопоты и матросни, которую неформальный питерский мир до сих пор вспоминает. Забивали прямо при милиции, которая была бессильна перед организованными отрядами качков. После этого произошло братание с неформальным миром Питера. Приехали к Монаху, а там уже наши старые знакомые – Иренчик, Блинов и Ник Рок-н-ролл…

Сделав у Алана «панк-салон», мы стали экспериментировать с одеждой, делая микс из рокерских и аристократических костюмов. Был такой стиль: носить кожи под плащами и ирокезы под шляпами. Тогда была интересная история, когда мы все нарядились в плащи и шляпы, а девушка Алана, Марго, была одета в кожу и с ирокезом. Все шоу по раскачиванию населения происходили в метро. Метро само по себе андеграунд, да и деться от нас населению было некуда. Вот в таких ситуациях и устраивались спектакли. Кто-то панковского вида начинал приставать к гражданам, граждане апеллировали к прилично одетым людям (а это были все те же панки, но в шикарных польтах и плащах), которые якобы вписывались успокаивать хулиганов, а на самом деле советские люди оказывались зажатыми между панками по внешнему виду и панками ряжеными под людей. В результате весь этот клубок привлекал все внимание вагона, и в кульминационный момент ряженые панки разоблачались – и ступор, случавшийся с советскими гражданами, переходил в истерический хохот.

И вот однажды, когда мы ехали на какой-то концерт, в вагон завалилось человек двадцать люберов (а меньшими группами они редко перемещались), увидели Марго и стали на нее виснуть. Я могу лишь сказать, что, наверное, они тогда сильно удивились, когда после того, как захлопнулись двери вагона и поезд двинулся, полвагона сняло шляпы и пирожки, под которыми были ирокезы, и состоялась санитарная зачистка. На встречающей платформе удивление было не меньше, когда из вагона с валяющимися и сидящими на корточках спортсменами, вышла группа солидно одетых людей, что-то весело обсуждавших…

М.Б. Доставалось особо персоналиям, призывавшим к какому-то порядку. Их доводили до истерик издевательствами, а потом, когда была вызвана милиция, на платформах, при милиционерах, с каменным лицом зачитывался обратный текст про патриотизм и родину. Высшим пилотажем было сдать вместо себя в кутузку вызвавшего милицию человека. Чаще всего это оказывались скучающие вреднейшие пожилые дамы, в силу своей никчемности лезущие в чужие дела. Таких было много тогда в Москве. Так сказать, побочный эффект коммунального проживания. Особо отличались в таких акциях Гриша Фары-Гары и Женя Круглый.

Г.А. Да. Так точились и психологические аспекты, и разговорные. И получалось «срезать» на фазе разговора и толпы люберов, и уголовников, и милицию. Просто шло моральное уничтожение, потому как не может тупость и жадность победить в диалоге наглость и находчивость. А именно эти аспекты и оттачивались в «панк-салоне». С утра до вечера, под различную экспериментальную авангардную музыку, подростки грызли и стебали друг друга, оттачивая мастерство «стебалова» и вырабатывая иммунитет на оскорбления. Причем старались обходиться без мата и грубых выражений… Люди от происходящих концертов сначала впадали в шок. А потом как будто заново рождались. Въезжает в тоннель вагон с серыми угрюмыми лицами – выезжают розовые, с улыбками до ушей.

М.Б. А еще подростки любили дискредитировать в метро служителей правопорядка. Артистично. По идее, преследования за внешний вид были на улице. А тут вроде как метро и деваться милиционерам некуда. Очень любили неформалы подсаживаться к таковым представителям и корчить рожи смешные. Народ смеется, а милиционеры сделать вроде как ничего и не могут. Были и другие перформансы. Юра Лимон, который общался с Андреем Пановым (Свинья), покупал баклажанную икру, выдавливал ее в метро на пол и демонстративно делал вид, что застегивает штаны, провоцируя вызов милиции старушками. А когда возмущенные милиционеры просили все «это» убрать, Юра становился на четвереньки и с невозмутимым видом подъедал икру, отчего у публики и милиционеров случался мозговой штурм, пограничный с рвотными спазмами, и вся толпа разбегалась… Но это было артистическое баловство, не более. Адреналин. Сейчас девушки и молодые люди месяц работают в поту, чтобы раз спрыгнуть с парашюта и стресс снять. Или имитируют панковщину, чтобы стать более медийными.

Г.А. Но мы-то были в субкультуре, и задача «панк-салона» была – стать коммуникационным центром, эдакой школой подготовки уличных перформансов. Через маленькую квартирку в рабочем районе Преображенки проходили толпы художников, иностранцев, музыкантов и неформалов, но никто не засиживался, улицы кипели событиями. С момента образования «Рок-лаборатории» неформалы использовали концерты в своих коммуникативных целях.

Этот момент поначалу использовался милицией для того, чтобы натравливать гопников и люберов на прогрессивную молодежь. Дойти до концерта в неформальном прикиде уже считалось подвигом, потому как прежде, чем попасть в зал, неформалы несколько раз могли попасть в засады и пострадать физически. Помнится, даже в сквере перед Горбунова любера поджидали проходящих одиноких неформалов. Били и раздевали в разное время года.

А первые битвы массированные были в «Резонансе». Тогда был Кот, Гнус, еще были люди. Были мы нарядные. Я еще раздал неформалам игрушечные пистолеты. Вооружил… Туда же спецом нагнали люберов. Милиция стояла там же за железными загорождениями. А Женя Круглый ходил и тыкал самым главным милиционерам дулом игрушечного пистолета в пузы. Они не знали, что им делать, пытались прогнать, а он прикидывался дебилом и отвечал: «Чо? Да? Ага». Такая форма взаимоотношений работает и сейчас. Достал он их тогда конкретно, до судорог. А любера ходили по залу, где выступал «Черный Обелиск» и ненароком всех задевали, пришептывая: «Сейчас, сейчас…». Сережа Мелкий, по простодушию забил какого-то шкафа прямо в зале. Хирурга облепила толпа люберов. А он, как обычно, стал им чего-то объяснять. Его никто не слушает, оскорбляют. А он знай свое гнет. «Да вы поймите. Это так, а это эдак». Все были на взводе, и я ходил всех успокаивал, что, мол, только не в зале. Прокатился слух, что к месту концерта подвозят дополнительные автобусы гопоты. Видимо, решили на корню задавить всю эту неформальную конфорку. И после концерта, от «Резонанса» до метро, был выстроен коридор из милиции, а за ними – море кепок. Нас как колбасу туда пихают, и под таким конвоем сопровождают до метро. А кругом визги «Смерть, смерть!» Настоящая такая провокация. Никто особенно не испугался, но разозлили они нас не тухло. А я тогда, чтобы подбодриться, стал распевать песни Олега Котельникова «Мама умирала тихо» и «Шел я лесом, на опушке залетела пуля в мозг». Олег Евгеньевич тем и крут, что под его песни подростки шли в бой, несмотря на численный перевес. Все были сдавленные, адреналин загашен, осталось только злоба. А последняя песня, когда мы уже ехали по эскалатору вниз, была «Папа у Васи силен в математике», с хоровым припевом «Где это видано, где это слыхано»… И тут такая картина: спускаемся вниз, а там просто вся платформа в кепках, и деваться некуда. Сзади толпа, наверху милиция и гопота, впереди тоже. Тогда в авангарде оказался я, Мелкий, Грюн и Гриша Фары-Гары. Стоят плотные цепи и наматывают шарфы на руки. А до этого как-то все их терпели, потому как прогрессивная молодежь в массе своей была интеллигентная и отчасти вежливая… Выскакиваем на маленькую площадку. Несутся крики «Ага, сейчас мы вас сделаем и сдадим в придачу!» Нормально?

М.Б. Для того периода – да. У этой части населения, как потом выяснилось, было именно «МВДшное» прикрытие и работали они рука об руку с комсюками и милиционерами. Разница была лишь в том, что под личиной «ДНДешников» эта часть населения ездила в столицы, чтобы грабить и насиловать. И не только молодежь, простые граждане попадали под раздачу тоже. Лишь бы было чего снять, а потом продать на рынке где-нибудь в Малаховке. Позже, когда цели стали прозрачными, к первым бригадам присоединилась гопота из Лыткарино, с окраин Ждановской и спортсмены с юго-запада Москвы. Когда ситуация окончательно вышла из-под контроля, в дело пошла «дивизия Дзержинского», переодетая по случаю в одинаковые спортивные костюмы… Первые выезды были в район Красной Площади, в утюговскую среду. Потом уже были затронуты центральные дискотеки, и Парк Культуры им. Горького.

Г.А. Пойти куда-либо было сложно, а иногда и смерти подобно. Вот, а тогда просто деваться некуда. Снимаю плащ «Макс Мара», под ним – кожа, сдаю подскочившему Сереже Мелкому плащ и с криком «Асса!» бросаюсь вперед. Сзади никто особенно ничего не понял, но взревели и ломанулись в вестибюль. Это была не драка. Это было нечто иное. С веселым гоготом люберов не били, а вбивали в полы и лавки вестибюльные. Разрядились по полной. Любера стояли не только в вестибюле, но и прятались на перроне. Все цепи были прорваны, просто снесены. Гнус кого-то снес игрушечным автоматом, который запустил как бумеранг на охоте. Те, что прятались на перроне, стали заскакивать в вагоны. И тут появился Женя Круглый. Человек двадцать забилось в вагон, и когда двери закрылись, начали кривляться из-за стекла. Конечно, Женя обиделся, еще бы. И со всей дури ботинком ортопедическим как вмажет по двери. Дал так, что двери сломались и открылись, разве что вовнутрь не сложились. Поезд, конечно же, остановился, и никуда бравые спортсмены не уехали. Точнее, конечно, уехали – но по другим адресам. Все: поезд заглох, станция опустела и только спортивные тушки, разбросанные по станции. Это была, конечно, не первая победа, но, по крайней мере, самая крупная и заметная из первых побед. Тогда-то меня любера и запомнили, хотя на самом деле запомнили они Гришу, потому что мы были в плащах белых, но это не важно. У страха глаза велики. А Алана тогда не было (он ирокез отращивал). После этого уже сложилась боевая тусовка, началась зачистка города от гопоты. И мы стали ходить по центру; исключение составляли Арбат и Парк Культуры, потому что общее количество боевых неформалов не превышало тридцать-сорок человек. Потом уже после какого-то панк-концерта в каком-то кинотеатре, была тусовка, и я позвал всех на Арбат. Хирург тогда куда-то уехал, а мы собрались человек двадцать с детьми и, когда мы дошли до середины, нас уже окружила толпа.

М.Б. В этой среде существовала система оповещения через мелких «шестерок». Которые так же выступали в роли провокаторов, когда подбегал и выпендривался шкет, а потом за него вступались человек двадцать спортсменов призывного возраста.

Г.А. Да. Когда нас окружили, самые нормальные вышли вперед, кожи застегнули. Девушек и детей отправили в середину. И заняли позицию. Сзади оказались Антон и Нищий (Амнистия). А любера сами боятся: стоят, орут и периодически выпихивают кого-либо из своей толпы, и те тут же огребают от впереди стоявших неформалов.

Помнится, один «храбрец» подкрался к девчушке, а та оказалась мастером спорта по академической гребле… А они так и стояли и кричали «фашисты, фашисты». Но подойти ближе, чем на расстояние удара, опасались. Тогда уже Марго, со своим длинным ирокезом, просто стала ходить вдоль их рядов, тыкать в накаченные прессы пальцем и глумиться над каждым по очереди. Сзади, конечно же, ее подстраховывал Алан, интеллигентно прятавший какую-то палку под полой кожаной куртки. И ничего тогда люберам сделать так и не удалось. Просто раньше они встречались с зашуганым интеллигентным населением, которое брали на «гоп-стоп» при поддержке милиции, а здесь встретили группу, которая мало того, что не боялась, а еще и сама висла у их, как они считали, «дома»… Была, правда, одна потеря.

Джонник, который сдуру взял с собой маленького Данилку и Настю, как-то замешкался и ему дал в глаз шипованным перстнем какой-то псевдонеформал, который был одет как бы «по-нашему». Дал в глаз и убежал. А на самом деле был козлом. Звали его то ли Макс Хмурый, то ли Лютый. Не важно. Его потом Круглый отыскал и вбил в асфальт за этот эпизод. Но де-факто это были первые походы, которые зацементировали тусовку, и начался естественный отбор.

М.Б. Были такие «неформалы»: и нашим, и вашим. Как бы всех знают, со всеми дружат – а на самом деле были редкостными козлами, примазывавшимся к тусовке только ради того, чтобы решить свои материальные проблемы. Просто хотели быть в гуще события и бравировать своими якобы связями.

Г.А. Но все эти военные действия фильтровали тусовку от таких лишних людей. Потом был концерт «Сиелун Вильет», крупнейшее на 87-й год мероприятие. Где окончательно сложился состав основной активной части московской субкультуры. И с этого момента уже стали долбить люберов везде, где они встречались. А на одном из концертов в ДК Горбунова я встретил Сашу Петлюру, которого видел и раньше, еще в начале восьмидесятых. Позже он стал известнейшим художественным деятелем девяностых, а тогда еще учился в институте. Сразу стал его тянуть в процесс. Он уже видел выступления в Манеже и тогда делал какие-то художественные акты. Петлюра долго упирался, прежде чем кинуться с головой в авангардную моду. Он, в принципе, правильно опасался. Положив кучу времени на свое образование и переехав к нам в панк-салон, Саша действительно сделал поступок. Мы с Аланом, одетые в солидные вещи, сначала его навещали в общаге, где он жил с чешской девушкой Хеленкой. Долбили, долбили гундосого художничка, и он решился переехать к нам. Грызли его, конечно, по-панковски… Но это сыграло свою положительную роль в дальнейших событиях, когда он создавал свой творческий центр на Петровском бульваре. Саша стал с нами ходить, участвовать в наших акциях, а мы, соответственно, в его выставочных постановках и акциях. Я ему объяснил: все, чем я занимался, что успел, что не успел. И он взвалил на себя и тему, и все разрозненные группки перфомансистов; у него получилось стать их лидером и одновременно продолжить тему и прошлые начинания. Идею модельного дома он развил и реализовал и стал наиболее значимой фигурой московской арт-среды.

А тусовка уже сложилась достаточно обширная и объединяла в себе свои тусовочные группы. Свои радикальные художники. Были связи с Рок-лабораторией, куда уже был внедрен свой агент влияния Кимирсен; через него мы получали сверхновую музыку, которая тут же распространялась по всей Москве. Одежда была запредельно дизайнерской и сверхмодной. Панки ходили в итальянских и британских костюмах и плащах, или в псевдокомитетских костюмах и пирожках. Подтянулось огромное количество свежей молодежи. Просто сотнями. Основная задача проекта была уже тогда выполнена, и все пребывали в эйфории.

М.Б. Где-то в 89-м году улицы заполнились здоровыми улыбающимися людьми, которые равнялись на неформалов и не боялись ходить по улицам. Рок стал неотъемлемой частью молодежной субкультуры. А вся Москва была охвачена неформальными связями. Но комсюки уже тогда подумывали, как заработать денег на молодежной субкультурке, и все движения музыкальные в итоге погасили. Но не сразу, а где-то к году 91-му. Но в начале девяностых, в результате широкомасштабного эффекта от маргинального бунта, был снят фильм, куда благодаря случайным связям (скромно заметим, моим) попали основные персонажи московской тусовки…

Г.А. Да, центр столицы был просто захвачен неформалами. Женя Круглый ходил к «Интуристу», переключившись на гнобление проституток и быков. По улицам носились банды рокеров, готовые вписаться в любой расклад. Тогда и началось загнивание рок-лабораторских концертов. На улице было гораздо интереснее, и посещались концерты только своих групп, либо иностранные. Потом началась серия концертов в парке Горького, где очередной раз Саша Хирург подтвердил свою роль лидера в люберецких побоищах. При этом было непонятно, зачем организовывать концерты для металлистов в люберецком логове. Опять хотели стравить. Но неформалы выстояли в очередной раз. Потом уже начались просто безумные вылазки человек по двадцать против всех. Хочется отметить особый фактик, на первый взгляд незначительный. В начале девяностых в этом же парке были впервые опробованы военизированные милицейские части. Сначала это было в 90-м году, когда восьмого мая неформалов попросту заманили в парк на якобы готовящийся там концерт.

М.Б. Я прекрасно помню этот эпизод, потому как он чуть было не стал для меня последним. В этот же день там происходил митинг «Демократического союза», но поскольку неформалы всегда были аполитичны, никто на этом моменте не акцентировался. Вся толпа, человек тридцать просто прошла до «Зеленого театра», где всем объявили, что никакого концерта не будет, и, конечно же, все побрели туда, где толпились люди. В процессе перемещения была сделана провокация какими-то быковатыми людьми из города-героя Подольска, которые были забиты в асфальт, и, соответственно, вызвана милиция. Причем крутить начали первых попавшихся, но «газик» был разобран на запчасти и шумная толпа направилась к выходу, по дороге задев каких-то люберят. Хирург, как обычно для того периода, в своей героической манере дал Тарзана, что выглядело весьма эффектно, и все пребывали в эйфории. Тут-то, впервые в столице, мы и увидели людей в касках со щитами и дубинками.

Получалось у них как-то все нескладно, и сдержать даже такую незначительную группу неформалов никак не удавалось. Причем прикол состоял в том, что эти как бы служители правопорядка бегали за неформалами, перекидываясь криками (раций не было) – мол, забираем «кожаных». Я, будучи смекалистым мальчонкой, быстро скинул косую в рукав, оставшись в джинсиках и лесорубской клетчатой рубашке. И продолжал наблюдать сцену отлова неформалов и грузинов, которые к несчастью своему, тоже имели привычку носить кожаные куртки и тусоваться во всех людных местах отдыха…

Г.А. Да, рокеры в массе своей свалили, но часть людей забежала в американские аттракционы, где была блокирована этим протоомоном. Аттракционы были остановлены, и людей стали фильтровать на выходе из ограды высотой не менее трех метров. Картина была достаточно забавной. Оставшиеся неформалы, не дожидаясь своей очереди быть отфильтрованными, лезли на ограду и, выкрикивая проклятия, ныряли в массу правоохранителей с трехметровой высоты. Я же засмотревшись на незабываемое зрелище, был сметен толпой не менее трехсот человек, быстро направлявшейся к выходу из парка, куда вели скрученных рокеров. Толпа оказалась люберецкой, и вырваться из плотно идущих масс озлобленных качков, бубнящих под нос «бей металлистов», не представлялось возможным. Единственное, что удалось запомнить, так это Лешу Катаева, который, будучи одетым в пиджак «Харрис твид» и с Тасей под ручку, живо и иронично интересовался у люберов, мол, кого бьем, и сочувствующе соглашался, мол, правильно, правильно…

М.Б. А меня вынесло на пятачок возле входа, где толпа люберов медленно окружала автобус, в который доставляли задержанных. Тут-то, оказавшись в центре этой толпы, я слегка замешкался, что, по идее, делать было не нужно, но какой-то «человек» тиснул сзади мою бейсболку, и я остался посреди люберецкой толпы с крашенным ирокезом на голове. Один. Вот уж действительно, если хочешь казаться идиотом, так делать это надо на всю катушку. Так и в этом случае, вызвав в толпе смешанные чувства недоумения, ярости, обиды, я совершил заплыв «быстрым кролем» через всю толпу до самого автобуса, боднул стоявшего в дверях милиционера, который сам был не очень рад находиться в этом месте и в это же время. Автобус начали уже раскачивать, когда два милиционера внесли в автобус Кимерсена с лицом, представлявшим сплошную гематому. Видимо, выдав дубинки, господа функционеры забыли снабдить их инструкциями по пользованию и рекомендациями не бить сограждан по голове – короче, зрелище было не из приятных. Автобус вывезли в местное отделение, где составив протоколы, неформалов выпускали по одному, наблюдая аттракцион, как они будут поодиночке пробиваться через люберецкие заставы.

Г.А. Кстати, пробились все и без потерь, поэтому этот эпизод можно внести в разряд очередной знаковой победы, поскольку этот эпизод еще раз стал учебно-показательным для населения: как можно противостоять противоправным действиям, даже если они носят статус правоохранительных и вооружены. Но тогда все были в своих подростковых галлюцинациях по теме рок-музыки, и так не смогли понять, что в тот день не в неформалах было дело. А в немалой и слабоуправляемой толпе воинствующих инженеров, мнящих себя советской интеллигенцией, которые собирались на соседней площадке и митинговали про какие-то одним им понятные ценности и свободы, когда у них под носом шли почти военные действия. Ныне мне это все навевает достаточно ироничные мысли по поводу наивности тех митингеров и абсолютной аполитичности рокеров и маргиналов, оказавшихся в итоге на одной стороне баррикад в 91-м году. Но факт первого санкционированного применения вооруженной милиции против населения можно было бы зафиксировать именно в этот день, а не как мнят себе многие историки, не имеющие к данным событиям никакого отношения.

Другой эпизод был накануне августовских событий 91-го года, и было это 18 мая. Опять происходил очередной концерт в «Зеленом театре», и здесь уже участвовали не военизированные части, а взрослые дядечки, уж не знаю, из какого отдела. Все практически одного роста, в спортивных костюмах; они кого-то там спровоцировали и завязалась потасовка. При этом четко перестраиваясь то в круг, то в шеренгу, эта группа довольно четко отбивалась от неформалов, но в итоге была загнана в какой-то угол парка и закидана какой-то ветошью. Никто их забивать в общем-то и не стремился, но спесь со спецов посбивали. Но уже тогда стало ясно, что неформалы должны сторониться впутывания в политику.

А когда наступили события 91-го года, и все стали звать на баррикады, мы резко осаживали революционные позывы несмышленых подростков, желавших покрасоваться на фоне баррикад и свистящих пуль. Но, конечно же, удержать народ было невозможно, и многие неформалы присутствовали у Белого Дома, а «Коррозия» и кто-то еще давали там концерт. И хорошо, что тогда не было такого же крошилова как в 93-м; но трупы там все равно были, и участвовать в этом процессе не имело никакого смысла.

К тому времени уже появился Петровский бульвар, и все девяностые прошли под знаком именно этого пространства, где сосредоточились самые продвинутые представители различных кругов. При этом как-то не прозвучали остальные сквоты типа Фурманного, где была вполне себе солидная тусовка. Возможно, живописные круги, к тому времени уже распродали весь накопленный потенциал за копейки и на момент создания Петровского были либо за границей, либо сидели в забытьи. При этом коммуникация, заложенная в «Детском саду», получила свое наивысшее развитие в период Петровского сквота. При этом я до сих пор считаю, что та «де эстетика» которая была там заложена и только сейчас начинает использоваться во всем мире, неорганична с нашей страной, имеющей иное эстетическое начало. Эта эстетика более подходит жирному, как обычно, загнивающему и уставшему Западу…

Эстетика воспаленного сознания ближе аристократическим кругам, но никак не пост-советским. Но, так или иначе, тот костяк, который собрался в тот период, прозвучал не менее громко за рубежом и дал намного больше продуктивных тенденций на местах, чем официальная часть «Ассы».

М.Б. А как насчет реалий постсоветского пространства. У тебя есть свое мнение по поводу событий?

Г.А. Начался период клубной жизни, началась барыжка. На улицах появились наркотики и оружие, как будто спецом раздавали. Кстати, стоит отметить, что все восьмидесятые не было спаивания молодежи, неформалы росли в здоровой спортивной обстановке. Алкоголь понесся где-то года с 90-го, когда появился спирт «Рояль» и понесся нездоровый пьяный кураж по всей стране. Петровский же был отдушиной. Куда можно было прийти и порадоваться за знакомых, которые прогрызли себе место под солнцем, когда остальная художественная среда стала продажной мелким оптом и малоинтересной. Был еще жив Тишинский рынок, где тусовались будущие модельеры и неформалы всех мастей.

В Москве, во времена Петровского, параллельно существовало еще несколько сквотов, один из которых основал папа художницы Лики Гринберг. Образованный, прикольный художник, каким-то образом организовал «Третий Путь», который находился на Пятницкой улице, куда захаживал Дугин с Джемалем, сидевшие на гималайско-тибетских темах; позже там появился Борис Раскольников. Поскольку Петровский в это время уже начал загибаться, часть идей перекочевала в «Третий путь», и он таким образом стал ответвлением общего проекта. До 94-го года это была просто мастерская художников, которая часто подвергалась нападкам всяческих ушлых людей, которые с приходом экономических свобод понимали эти свободы по-своему. Леша Блинов-Белый и Катя Рыжикова приводили туда всяческие творческие единицы, но Лика с Борей всего боялись и ничего там не происходило.

И вот когда их наконец-то выгнали, попросту вынесли вещи на улицу, Петлюра, Осадчий, Алан и я, также попросту их обратно внесли и «Третий Путь» заработал с того момента как культурный центр. На освобожденную площадку подтянулись братья Полушкины со своими моделями, начались концерты, перформансы, выставки и на какой-то период этот сквот стал наиболее известным по городу. «Третий путь» стал той дополнительной музыкальной площадкой, которой не хватало на Петровском, но после закрытия центрального очага неформальной культуры в упадок пришло и его «дополнение».

М.Б. Здесь нужно сделать небольшое отступление, чтобы объяснить феноменальный всплеск расцвета клубной жизни в Москве того периода. Начиная с 92-го года в столицу нашей родины хлынуло все, что могло хлынуть с периферии, и на улицах началась бойня между быковатыми пацанами, наркоманами и милиционерами, которые на тот момент уже не сильно отличались от первых двух категорий. На центральных улицах стало просто страшно гулять, тем более по ночам. Шел передел не только собственности и недвижимости, но и кусков улиц и точек кучкования проституток. С «Пушки» окончательно ушли неформалы, и им на смену пришел «андеграунд» криминального характера. Эти причины легли в основу появления именно клубной, не ресторанной жизни города. Рестораны, конечно же, были, но клубы представляли из себя нечто иное, чем нынешние. Контингент посетителей состоял на 80 % из москвичей, по старинной столичной традиции тяготевших к домашней кухне, которая тогда в оных клубах отсутствовала, и там происходило либо отчаянное рейверское клубление, либо нормальное клубное общение, не отягощенное негативом. Клубы эти поначалу были небольшими и закрытыми. Одним из первых клубов был открыт Друбич с Ильей Пигановым, на Маяковской и назывался «Маяк». Вторым знаковым местом был клуб «Эрмитаж», открытый в одноименном саду напротив Петровки 38. Но первым клубом, именно как место общения, был «Бункер», команда открывателей которого в течении девяностых делала неоднократные попытки настроить клубную жизнь: открывая проект «Акватория», к концу девяностых все же реанимировав проект «Бункер» и отстроив «Б2». В 93-м году стартовал проект «ПТЮЧ», иные рейверские программы. Вот как-то так было с фоном для разворачивающихся в неформальной среде событий?

Г.А. Да, все звучит правдоподобно, только, помимо всего, само население города было запугано не только еженедельной стрельбой на улицах, но и событиями 93-го года, когда было перебито немало зевак, а в городе появились танки и люди с автоматами. Как обычно в России, все решалось в Москве, и термин переходного периода «шокотерапия», озвученный нашими как бы демократами, в первую очередь коснулся населения столицы, которое забилось по квартиркам, на которые их уже вовсю кидали новомосквичи.

Это сейчас, после прошествии некоторого времени, можно рассуждать подобным образом, а тогда все пребывали в эйфории – что вот, мол, свобода, к которой стремились, уже наступила, и та культура, которая создавалась в недрах андеграунда, будет востребована на просторах нашей родины. Это была иллюзия, но иллюзия неплохая, потому как оптимизм, двигавший художниками, не оставлял их до самого конца. Возвращаясь к событиям, улица была захвачена милиционерами с автоматами и бандитами, клубы были небольшими и резонанс от их действий был иным, чем в восьмидесятые. Поэтому смысл той культуры, связывающий все сословия в авангардном культурологическом порыве, утерялся. Все, что связывалось в общих процессах, опять дифференцировалось по роду занятий. Художники стали художниками по отдельности, музыканты – отдельно; неформалы тоже разбились по мотоклубам и мелким компаниям.

К тому же вся молодежь восьмидесятых уже повзрослела, переженилась и нарожала детей, а кто-то уже уехал за границу. Новое поколение девяностых было уже поставлено на грань выживания; максимум, что оно могло для себя позволить, так это забыться на какой-нибудь дискотеке. Все остальное время, после двойного финансового кризиса, молодежь пребывала в поисках каких-то средств и о каком-либо творчестве разговаривать было бессмысленно. Здесь нужно отметить, что, конечно же, не вся молодежь – были отдельные уникальные музыканты и художники, которые, опять же, вели свое происхождение из панк-среды города, но количество этих персоналий было незначительным и все проекты держались на уже проверенных временем кадрах. Некоммерческие проекты, пригодные для зрелой заграничной культуры, стали бессмысленными во многих отношениях, при этом активность надзирательных органов усилилась. Единственно значимыми проектами могли стать проекты, связанными с телевидением, но эта тема стала пресекаться с 96-го года тоже. Олегу Шишкину удалось набрать группу с замечательными актерами – Епифанцев в проекте был просто замечателен – и они каким-то чудом пробили театрализованный проект на шестом канале под названием «Дрема». Позже он переехал на московский канал под названием «Культиватор» и какое-то время существовал в виде авангардного театра. Я по большому счету считаю эту группу учениками Леши Тегина, но вполне возможно, у них есть свое мнение по данному вопросу.

А я делал совместный с голландским режиссером Мириам Ван Веллен кинопроект, как бы итожа свою деятельность, в котором нам помогал Алексей Катаев, живший тогда в Голландии. Но, к сожалению, наш проект, выражавшийся в том, чтобы выразить суперсмысл в сжатой форме, так и не сумел пробиться на российский экран. Тогда я активно занимался собственной семьей, пытаясь хоть как-то восполнить отнятое общественной нагрузкой личное пространство. К этому моменту уже было пропущено несколько семей и детей без отца, я платил уже какие-то вселенские долги. Как-то живший по соседству Алик, он же Альберт Нейронов, снял свой первый фильм, но он так же не пробился на телевидение, хотя был снят в новомоднейшем по тем временам киберпанковском стиле с элементами готики. Поэтому захотелось поставить точку в «Ассе», чтобы этот процесс получил свое логическое завершение, а последующие проекты шли уже продолжением к этому. Шел 98-й год и мой приятель Олег Цодиков, имевший отношение к организации мероприятий, предложил сделать акцию в клубе «Титаник».

Название проекта символизировало окончание московских перформансов, а взято было из произведения Марка Твена. Где описывалась группа мошенников, которая делала перформанс «Огненный Жираф». Был устроен показ под названием «Агония огненного жирафа», на которую собрались старые участники, но из тусовки практически никто не пришел. Изменились времена, нравы, да и сама система коммуникаций. Собственно, то, что хотел – то и получил. Убедился в полном распаде тусовки на отдельные формальные очаги, которые были обречены на угасание. Просто был период совместного прорыва, как я это понимаю, а теперь все пытаются уже закрепляться на тех местах, куда их вынесла судьба. Большинство участников «Ассы» к тому времени стали свободными, знаменитыми, а некоторые – относительно богатыми. Питерская часть проекта тоже прогремела на весь мир и развивалась самостоятельно.

Ну, а нынешнюю ситуацию в стране как-то даже и не хочется комментировать. Население нагнули не хуже, чем при совке. К тому же нагородили искусственных социальных барьеров, которые отсутствовали раньше. Не знаю, где предел этой глупости, но кажется, что все это закончится очередным социальным бунтом, еще более жестким и бескультурным. Потому как при советской власти большинство неформалов было хоть с каким-то образованием и желанием независимо реализоваться. Но в России неугомонная талантливая молодежь будет всегда, и, принимая новые правила игры, возможно, более сложные, чем в годы крушения Советского Союза, творческие массы вряд ли удастся остановить. При этом, резюмируя…

Сам процесс, длившийся двадцать лет, дал возможность действительно талантливым людям реализоваться и стать звездами. Многие их имена известны в арт-кругах земного шара, и, к сожалению, не так широко на родине. Мы просто пытались привить к совковым реалиям абсолютно несоветскую культуру, которая, мутировав от скрещивания с реальностью, дала своеобразные всходы. Возможно, время для подобных экспериментов еще не наступило, сознание населения такой огромной страны меняется тяжело и медленными темпами. Тем более, что сейчас наметилась тенденция политических спекуляций на тему счастливого советского детства. Политические технологии опять загоняют зашуганый периодом передела собственности народ назад в стойла. Раньше люди сидели по кабэшкам и заводам, теперь сидят по дизайн-бюро и торговым фирмам. Разницы практически никакой; правда, есть и положительные тенденции. Образовалась, пускай небольшая, но все же прослойка людей, которые могут себе позволить ездить по миру и не дают себя дурить дешевыми подделками и вторичными идеями. К тому же молодежь получила новые формы оттяжек в виде экстремального спорта и всяческих туризмов и дайвингов. Арт-среда тоже налаживается в виде галерей и фестивалей – так что не все так плохо.

А тот опыт, который был накоплен, возможно, пока еще не нужен, но я надеюсь, что, когда закрутят гайки, как было при совке, аналогичный проект будет когда-нибудь реализован будущими бунтарями. И только тогда обыватели смогут хотя бы приблизительно ощутить тот драйв, который сопровождал авангардный процесс в восьмидесятые.