Глава 5
Кем бы ни был тот самый скриниарий на Латеранском холме, но запрошенные Павлом имена он разнюхал действительно быстро.
– Пасхалий и Кампул, – уже назавтра объявил мой друг. – В день нападения на Льва ни тот ни другой не получали из ризницы своих церемониальных одеяний. А между тем оба состояли в праздничном шествии – более того, в папском сопровождении.
– Они занимают при Папе какие-то важные должности? – спросил я. – Это, так сказать, верхушка?
Стоял прекрасный июльский день. В прозрачной синеве неба недвижно висело несколько невесомых, словно подбитых пухом, облачков. Мы вдвоем стояли в саду, куда мой друг вывел меня для ознакомления со своей коллекцией спасенных скульптур.
Он приостановился отколупнуть засохшую птичью пачкотню с мраморной фигуры женщины. Статуя была натуральных пропорций, хотя над шеей отсутствовала голова. Оставалось лишь гадать, было ли ее лицо столь же безупречно, как тело в скромной, ниспадающей складками столе[6], из которой проглядывала одна обнаженная рука.
– Самая что ни на есть макушка, – ответил Павел на мой вопрос. – Кампул значится при Папе сацелларием. То есть он распоряжается выплатами из папских сундуков. По сути, это папский казначей. Пасхалий, надо сказать, чином еще выше. Он примицерий – глава канцелярии. Начальник над всеми крючкотворами-нотариями.
– Ну а по какой причине, ты полагаешь, кто-то из них захотел бы с Папой посчитаться?
– Насчет Пасхалия ответ напрашивается сам собой. Он племянник Папы Адриана, так что в свое время были все основания полагать, что своего дядю на троне Святого Петра сменит именно он. Однако Лев его обошел, подкупив кого надо. Ну а если бы со Львом что-нибудь случилось, то права на папский престол, глядишь, вернулись бы в семейство.
– Похоже, что Пасхалий – ставленник аристократии.
– Несомненно.
– Ну а Кампул?
– Еще один человек из «своих», до мозга костей. Как и Папа, изначально состоял в числе палатинцев. Но ставку свою делал на Пасхалия. И был, судя по всему, крайне раздосадован, когда в итоге Его святейшеством стал Лев.
Я с улыбкой подмигнул моему другу:
– Теперь я понял, чего они лишились, удалив тебя с Латеранского холма. Судя по тому, как ты шевелишь паутину и буквально с ходу узнаешь, кто там в ней увяз.
Мою фривольность Павел проигнорировал.
– Ты забываешь о нагрудном кресте, сорванном с человека, чей дом затем обчистили, – сказал он. – Крест тот вернулся в сокровищницу спустя сутки после нападения на Льва. Аркарий от его исчезновения был сам не свой, но помалкивал, боясь скандала.
– Кто ж его вернул?
– То же самое лицо, которому он и был выдан для процессии: распорядитель папского двора.
Перед глазами тотчас возник образ: распухшее, в синяках лицо смиренно-робкого церковника за монастырским столом, во время моего пути в Рим.
– Ты имеешь в виду Альбина?! – воскликнул я изумленно. – Но он мне даже слова не проронил, что его дом был ограблен! И что в его доме могла делать аварская пряжка?
Бывший номенклатор холодно улыбнулся:
– Мне это тоже не вполне понятно. Быть может, Гавино все это наплел затем, чтобы сбить тебя с толку?
Он глянул мне куда-то поверх плеча и добавил:
– Можешь быть уверенным: этот негодяй или успел дать из Рима деру, или же спрятался, чтобы мы не смогли допросить его по новой, дабы проверить на искренность. Ну да ладно. У меня на этот счет есть иной, не совсем обычный ход.
При этом мой собеседник по-прежнему смотрел мне через плечо. Я обернулся. Из отдаления к нам направлялась уже знакомая кряжистая фигура Теодора. Для меня было большим облегчением видеть, что он абсолютно цел и невредим.
– Как ты оттуда выбрался? – спросил я, едва он приблизился к нам.
– Дрался, потом бежал, – лаконично ответил мужчина.
– Теодор, – обратился к нему Павел, – мне понадобится еще несколько часов твоего времени. Я решил нанести в дом распорядителя папского двора негласный визит. – Перехватив мой встревоженный взгляд, он поспешил успокоить меня: – Не волнуйся, Зигвульф. Альбин по-прежнему находится во Франкии. А дома у него сейчас всего несколько слуг. Давайте прогуляемся туда вместе.
Не давая мне времени на расспросы, что у него на уме, мой друг неторопливо зашагал по дорожке к переднему входу на участок своей виллы. Повернув там налево, он впереди нас тронулся к заброшенным кварталам disabitato.
– Распорядитель двора Альбин занимает еще один участок, дарованный Латерану, – объяснил по дороге Павел. – Прекрасный просторный дом – первый его хозяин был, должно быть, очень богат, – к тому же расположенный великолепно, с замечательным видом на город.
– Я гляжу, ты весьма многое о нем знаешь, – заметил я.
– Еще бы. Я ведь сам к нему примерялся до того, как выбрал свое нынешнее место обитания, – ответил отставной сановник без тени смущения.
Наш путь пролегал под небольшим уклоном вверх. Камни и кирпичи из стен придорожных строений частично рассыпались от ветхости или же были попросту растасканы. Свободные участки кое-где были обнесены хлипкими заборчиками или изгородями – так, чтобы брошенные сады можно было использовать под скудные пастбища для осликов и коров. В иных местах, негодных и для этих целей, земля поросла терновыми кущами, среди которых вольготно расселилась порхающая и щебечущая птичья мелочь. Сквозь рассевшийся плитняк дороги давно пробились травы, а желоба водостоков заглушили окаменевшие наносы грязи. Так же выглядели и дома: там, где крыши осыпались полностью, они врастали в землю пустыми оболочками, как брошенные моллюсками раковины. Ну а если часть черепицы все же уцелела или же ребра стропил могли держать на себе соломенную кровлю, в них самовольно вселялись новые хозяева. На то, что эти жилища обитаемы, указывали костровые подпалины на стенах, роющиеся в земле куры и свиньи, а также детишки, которые сейчас, бросив свои неугомонные игры, смотрели, как мимо проходят пришлые, в их разумении, люди. Небольшой храм на перекрестке был переделан в коровник, где теперь какой-то мужчина, полагающий себя аграрием, ковырял вилами навоз.
Примерно через полмили Павел свернул в боковую аллейку – такую нехоженую, что там перед нами вприпрыжку затрусил заяц, а потом с ленцой отпрыгнул в сторону и исчез в буйных травах обочины. Справа от нас тянулась довольно неплохо сохранившаяся древняя стена. Пройдя вдоль нее пару сотен шагов, мы остановились там, где она частично обвалилась, открывая взору тыльную часть того, что некогда было роскошным двухэтажным особняком. Здесь были и помещения для слуг, и кухарни, и кладовые, и надворные хранилища. Непосредственно перед нами находились остатки бывшего сада с большим каменным углублением и фонтаном посередине. Фонтан не действовал, а сад представлял собой заросли небрежно разросшихся трав и бузины, но зато дальше шел определенно обихоженный и возделанный участок с ровными рядками краснокочанного салата и цикория.
– Ну вот, – объявил Павел, – дом распорядителя Альбина.
Говорил он тихо, вполголоса, хотя с момента поворота в аллейку мы не встретили ни единой души, а само место казалось пустынным и нежилым.
– Я бы хотел заглянуть в комнаты передней части дома, – обратился мой друг к Теодору. – Ненавязчиво, пока есть такая возможность.
– Ждите здесь, – сказал нам его помощник.
Он перелез через провал и на наших глазах осторожно и бесшумно пробрался через заросший сад, после чего скрылся среди колонн позади главного строения.
– Надеюсь, ты понимаешь, во что впутываешься, – напряженно прошептал я Павлу. – Если эта вылазка закончится еще одной погоней, люди здесь непременно запомнят рясу уносящего ноги священника.
– Ну допустим, один я убегать не собираюсь, – с туманной хитрецой поглядел мой друг куда-то вбок. – А вот архиепископ Арн, я уверен, непременно будет ждать от своего посланника свидетельств очевидца. И чем их больше, тем лучше.
Отыскав острую веточку, он взялся выводить на плоской поверхности камня слабо заметные штрихи.
– Значит, так. Альбин, несомненно, обосновался в главной приемной спереди, – пояснил он, вычерчивая большой прямоугольник. – Мы вот здесь, на краю сада. Эти небольшие строения сбоку и сзади – по всей видимости, помещения для слуг. От нас же требуется, не поднимая шума, пробраться в передние комнаты.
– А что мы, собственно, ищем? – задал я вопрос.
– Нечто, способное подтвердить правдивость Гавино насчет того, что аварскую пряжку он взял именно в этом доме.
Не прошло и пяти минут, как возвратился Теодор, продемонстрировав необычайную ловкость и бесшумность для человека такого сложения.
– Слуг в доме трое, может быть, четверо, – сообщил он, спускаясь к нам и отряхивая ладони от пыли. – Я слышал, как они переговариваются. Похоже, работу на день они уже закончили и сидят на солнышке где-то на переднем дворе.
– Как сподручней пробраться внутрь? – осведомился Павел.
– Там есть задняя дверь, она выходит в пристройки. Но чтобы попасть в сам дом из них, надо проходить через внутренний двор, где слуги. – Теодор оттянул верх туники, тесноватый для его бычьей шеи. – Однако, если хотите, слуг я могу умять.
– Насилия не надо! – воспрепятствовал я. – Тем более что мы можем их отвлечь.
Павел и его подручный вопросительно посмотрели на меня.
– Помнится, на пути сюда у аллеи паслись козы – на каком-то огороде, без всякого надзора, – сказал я. – Их можно было бы подзанять и учинить здесь переполох. Козы ведь любят овощи.
– Зигвульф! – Бывший номенклатор поглядел на меня, явно сдерживая смех. – Да ты, я вижу, природный взломщик. Вот бы кого в разбойничью шайку вместо Гавино!
Мы направили стопы обратно и там окружили беспечное стадо из полудюжины животных. Мы сумели подогнать их к стене, где, поднимая, поочередно перебросили их внутрь, на участок. Минуты не прошло, как вожачиха этой рогатой братии – бело-рыжая, с мелким остреньким выменем – выявила наличие огорода и припустила к нему, задрав хвост и хлопая ушами. За ней живо устремились и остальные. И вот они взялись пировать. Минут пять мы выжидали, глядя, как козы упиваются – вернее, уедаются – яствами. За этим делом они потоптали аккуратные ряды салата и цикория, повырывали овощи и вскоре уже блаженствовали в прожорливом трансе, с торчащими из жующих челюстей корешками и листьями.
Наконец, откуда-то со стороны пристроек для слуг послышался возмущенный окрик, а за ним гневные возгласы и улюлюканье.
– Живее! – прошипел Теодор и провел нас по аллейке чуть вниз. Здесь он остановился и сложил ладони стременем, подсаживая на стену вначале Павла, а затем меня. Приземлились мы в неухоженной части сада и оттуда побежали к задней стене помещения для слуг. Жужжание мушиного роя и ударивший в нос запах нечистот дали понять: где-то здесь челядь опорожняет ночные вазы. Я рванул на себя дверь, и, полубегом миновав кладовую, где на полках теснились глиняные жбаны и кувшины, мы с Павлом выскочили на пустую кухню. Беглый обзор двора подтвердил, что здесь никого нет, и мы по дорожке пробежали к дому, слыша, как где-то кричат, свистят и бьют в ладоши: челядь Альбина пыталась спасти хозяйские овощи от посягательства.
Столетия назад кто-то вложил в облагораживание этого дома немалые деньги. Все полы здесь были выложены прекрасной мозаикой: геометрические орнаменты с изображениями животных и растений. Недостающие плитки исчислялись сотнями, но все равно можно было распознать сцены охоты, гимнасии и арены цирка. Мозаичными были и стенные панели. Павел в рясе пузырем первым поспешил через атриум к двойным дверям. По счастью, они оказались не заперты, и вслед за моим другом я попал в большую приемную. Высокий деревянный потолок здесь украшала лепнина, а в просторные окна струился предвечерний свет. Стекла были с цветными вкраплениями, а мраморный пол с изразцами – желтыми, синими и нежно-розовыми. Стены покрывали изрядно выцветшие фрески, тоже с античными сюжетами.
Среди всей этой изысканности мебель в доме была подчеркнуто проста: пара широких приземистых столов, несколько стульев и табуретов с видавшими виды подушками, два высоких железных подсвечника… Никаких ковров, половиков или стенных драпировок. Дух в помещении стоял слегка затхлый: оно и понятно, ведь хозяин был в отъезде.
– Что-то богатств особых не видно, – заметил я Павлу.
Тот расхаживал по комнате, приглядываясь к убранству.
– Ну а как же? Разве бы он оставил какие-нибудь ценности на виду, когда сам находится в странствии?
Затем мой товарищ остановился возле громоздкого сундука у стены.
– А Гавино не упоминал о каких-нибудь сундуках или ларцах для ценностей? – поинтересовался он.
– Нет.
Павел поднял крышку. Сундук был пуст.
– Интересно, что он мог здесь держать? – заглянул я внутрь.
Не сводя глаз с замка, мой друг сказал:
– Если Гавино в самом деле выкрал золотую пряжку из этого дома, то, вероятно, взял он ее из того места, где Альбин хранил свои одежды. Может быть, наверху.
– Посмотрим там? – спросил я несколько растерянно. В правдивости Гавино я уже начинал сомневаться. Комната, которую мы обыскивали, явно принадлежала человеку с бесхитростными вкусами.
– Сомневаюсь, что мы там что-нибудь отыщем, – вздохнул бывший номенклатор. – Та шайка разбойников унесла бы с собой все, что только сумела бы ухватить. – Он все еще изучал замок. – Эта вещь достаточно прочная. Настолько, что устояла бы против Гавино и его дружков, если те действительно торопились. – Затем Павел распрямился. – Ну что, давай глянем в соседних комнатах.
Он подошел к двери, приоткрыл ее и предварительно убедился, что за ней все чисто. Затем мы вдвоем тихо прошли коротким коридором налево.
Первая дверь открывалась в помещение, которое, видимо, изначально служило баней. Пол в нем был облицован плиткой с каналом для оттока воды, вдоль стен тянулись каменные скамьи, а узкие окна наверху в достатке пропускали свет и воздух. Дверь оттуда вела в смежное помещение.
– Весьма, весьма недурно, – проговорил впечатленный Павел. – Тот, кто строил этот дом, определенно знал толк в роскошествах: тут тебе и моечная, и парная…
Обе комнаты были сиротливо пусты.
Мы подошли к последней комнате, третьей по счету. Это оказалось отхожее место – просторное и все еще используемое по назначению, хотя и без тех инженерных изысков, что были здесь когда-то. Возле каменной скамьи с четырьмя крупными дырками здесь стоял внушительный ночной горшок.
Закрыв за нами дверь, Павел принюхался.
– Хорошая вентиляция, – одобрил он и, подойдя, мельком заглянул в горшок. – И слуг своих Альбин вышколил что надо: все убрано, вычищено.
Мне припомнилась вонь экскрементов у задней двери и сухой фонтан в саду. Значит, водопроводной воды в доме больше нет. Та же мысль, похоже, пришла сейчас в голову и Павлу. Он с прищуром смотрел на желоб водостока под скамьей с дырами. Вот где можно было бы обустроить замечательный тайник! Но и здесь ничего не нашлось.
– И все-таки, может, стоит поискать наверху! – предложил мой сообщник, отводя глаза.
В эту секунду сердце мое скакнуло прямиком к горлу: дверь за нами тихо отворилась. Я ожидал увидеть там кого-то из слуг, но в дверь крадучись проник Теодор.
– Уф-ф, – выдохнул я в облегчении, – как ты меня напугал!
– Им там осталось поймать только ту козу, рыжую с белым, – осклабился он. – Ох и дает она им жару – не угонишься! Я решил на всякий случай быть с вами: а ну как возьмут вас да обнаружат?
Казалось бы, странно, но что-то в этой комнате казалось мне до боли знакомым. И тут где-то внутри шевельнулась приглушенная память – о моем визите в церковь и о тамошнем стороже с его навязчивым показом священных реликвий.
– А может, глянуть еще и там? – указал я на заржавленную железную решетку, закрывающую воздушную отдушину над отхожим местом. Та решетка была в полтуаза шириной, а высотой так и вовсе с туаз и находилась как раз над скамьей для справления надобностей. Чем-то все это напоминало мне нишу, где были выставлены на обозрение фиал и уздечка святого Сильвестра.
Теодор ступил на скамью и потянул за решетку. Та подалась неожиданно легко. Наш помощник протянул в нишу руку и… вынул оттуда на свет Божий кожаную вьючную суму. Судя по всему, сума была увесистой, а когда мужчина подавал ее Павлу, в ней что-то приглушенно брякнуло. Меня Теодор вознаградил мелким кивком признательности.
Бывший номенклатор запустил руку в кожаные недра и, удовлетворенно крякнув, выпростал из сумы наружу золотой кубок высотой примерно в восемь дюймов. Мне ненароком подумалось, что это что-нибудь из алтарной утвари – скажем, потир[7], – а потому у Альбина есть какая-то обоснованная причина держать его дома в потайном месте.
Павел вдумчиво оглядел изделие, вращая его за ножку.
– Непло-охо, – протянул он с плохо скрытым радостным волнением. – А ну-ка, Зигвульф, полюбуйся!
Он передал мне кубок. Тот весил почти фунт и был подлинным совершенством ювелирной работы. Нижнюю часть этой драгоценности златых дел мастер пробороздил тончайшими желобками, а верхнюю до самой кромки украсил тончайшим цветочным орнаментом, выгравированным на податливом металле.
Следом Павел явил на свет обворожительного вида флягу или кувшин, имеющий каплевидную форму слезы. От круглого донца до элегантного горлышка в этом сосуде было не меньше локтя, а влить в такой можно было не менее двух мер вина. Было в нем что-то от тех грациозных ваз, что я видал при дворе халифа Багдада. Но те были из тонкого фарфора, а этот, в противоположность им, отлит из цельного золота. Когда же друг протянул эту вещь мне, чтобы я восхитился ею, то на поверхности передо мной предстал образ конного воина. Проработка рисунка была поистине филигранна. На воине была кольчуга вроде той, что спасла меня от кинжала в римской трущобе, только эта была искуснейшей выделки и покрывала три четверти тела. Она доходила до локтей и до колен, а шею воину прикрывал латный воротник. Довершали защиту тяжелые латные рукавицы и поножи, а на голове воина красовался конический шлем с молодцеватым плюмажем. Над правым плечом этот воитель возносил копье с раздвоенным, словно ласточкин хвост, вымпелом, а сидел он, чуть накреняясь, на могучем, гордо шагающем коне с заплетенной косицами гривой и хвостом и тоже облаченном в нарядный доспех. Но особое внимание привлекало то, что воин держал в своей левой руке: чуб несчастного вражины, вынужденного униженно трусить рядом с могучим конем. Это был пленник, также одетый в кольчугу – бородач с уныло обвисшими усами. Беспомощного пленного волокли за волосы на всеобщем обозрении. Мастер построил изображение так, что лицо конного воина было обращено к зрителю – свирепо-скуластое, чуть приплюснутое, с четкой полоской усов над плотно сжатыми губами, начаточной бородкой и неумолимым взором больших, слегка раскосых глаз, в которых виделось многое – триумф, уверенность в себе и заносчивость: это было лицо победителя, причем высокородного.
А с подседельника, рядом с униженно согбенным пленником, свисал еще один трофей: человеческая голова.
– На мой взгляд, несколько мрачновато, – выразил свое мнение Павел, отставляя сосуд на каменную скамью. Он продолжил извлекать содержимое сумы, ставя изделия рядком: снова чаши, кубки, статуэтки, несколько блюд… Некоторые предметы были обернуты тканью. И все они оказались сделанными либо из чистого золота, либо из сплава золота с серебром.
Мой друг саркастически усмехнулся:
– Больше подходит для языческого пиршества, чем для алтаря. Похоже, эти вещи тоже из сокровищ аваров, которые король Карл пожертвовал Церкви.
– Что теперь с ними делать? – задал я вопрос.
Павел немного подумал.
– Да, в общем-то, ничего. Возвратим их туда, где нашли, а себе оставим лишь пару образчиков, чтобы ты показал их архиепископу. А иначе добряк Арн может тебе не поверить.
Кубок и кувшин отставной номенклатор завернул в ткань, а остальное упрятал обратно в суму, которую Теодор поместил туда же, откуда взял, поставив затем на место решетку.
После этого Павел чутко накренил голову, прислушиваясь. Коз, судя по всему, наконец, приструнили: в саду стояла тишина. Лично я слышал лишь биение собственного сердца. До меня запоздало дошло: как же мы теперь, когда слуги вернулись в дом, уйдем отсюда незамеченными?
Но мой друг, как ни странно, обеспокоен не был.
– Ну что, пора в путь, – промолвил он абсолютно будничным тоном, и следом за ним мы с Теодором прошли обратно через приемную, а оттуда в прихожую, где было пусто и безлюдно. Передние двери особняка – огромные, из черно-смолистого дерева – были слегка покороблены и очень стары, по возрасту, вероятно, соперничая с самим домом.
– Как я и ожидал: на засове, но не на замке, – удовлетворенно отметил Павел. – Очевидно, Альбин практикует старый верный способ сохранности. И он, по сути, прав… Хотя против тех, кто внутри, сей способ бесполезен.
Нежным движением он отодвинул деревянный запор, и я затаил дыхание, ожидая услышать протяжный скрип древних петель, который выдаст нас с головой. Но добросовестные слуги Альбина неукоснительно следили за тем, чтобы петли были смазаны. Одна створка бесшумно приотворилась настолько, что мы поочередно смогли проскользнуть в зазор.
– А ну-ка постойте, – подал голос Теодор.
Из-за пазухи он выудил подобие кожаной удавки и, к моему смятению, скользнул обратно в дом. Впрочем, обратно он появился почти тотчас же, удерживая обеими руками концы, туго натянутые вокруг края двери.
– Закрывайте створку, – распорядился он, – но только не до конца, чтоб не пережать эту штуковину.
Именно так мы и сделали, после чего Теодор плавно потянул за шнурок. Видимо, он продел его петлей: слышно было, как засов задвигается с той стороны.
– Учись, Зигвульф, – шепнул мне Павел. – Вот тебе полезный урок по мастерству взлома.
Теодор позволил себе скупую улыбку:
– Польза от него есть только тогда, когда двери малость неровные.
Отпустив один конец шнурка, он вытянул его на себя.
Через disabitato мы двинулись в обратный путь, стараясь сохранять непринужденность шага. Проводив нас почти до места, Теодор засобирался домой. Павел напоследок посулил ему надбавку.
– Как славно он сработал с засовом! – похвально отозвался он о своем подручном. – Альбин, вернувшись домой, обнаружит пропажу, но не увидит следов нашего вторжения и решит, что его тайник обнаружили слуги и решили поживиться. Возможно, он даже учинит над ними дознание, но они, как один, поклянутся ему в своей невиновности. Это лишь сдобрит нашу таинственную историю специями.
Я дождался, пока мы вернемся к Павлу в дом и окажемся в его кабинете, и уже тогда, закрыв за собою дверь, озвучил мысль, что постепенно обретала очертания в моем уме:
– Вероятно, Альбин, во избежание неудобных вопросов о засаде на Папу, наведался к торговцам краденым и выкупил свой нагрудный крест, который затем возвратил аркарию. У Церкви он уже и без того подворовывал, так что не хотел лишний раз привлекать к себе внимание.
– То, что он вор, это налицо, – кивнул Павел. – Но у меня есть подозрение, что все здесь гораздо глубже.
– В смысле нападения на Папу Льва?
– Все трое, попавшие в наше поле зрения, имели свободный доступ к папской сокровищнице: Пасхалий с Кампулом при Папе Адриане, а затем вот Альбин при Льве.
– Ты полагаешь, что между ними может быть некий сговор?
– Я бы не удивился, – с циничной усмешкой ответил мой друг.
– Звучит как-то несуразно, – усомнился я. – Кампул с Пасхалием принадлежат к партии, ратующей за низложение нынешнего Папы. Альбин же, наоборот, принадлежит к числу их противников. Он ставленник Льва, и, случись что, вместе с ним уйдет и он.
– Это головоломка, о которой ты мог бы поведать архиепископу Арну: пускай он и выискивает ответ, – сухо определил Павел.
Он развернул ткань, в которой нес золотую чашу и сосуд с образом победоносного всадника, и поставил оба предмета на стол.
– Пожалуй, тебе настало время представить ему доклад в личном порядке, а с собою взять эту вот посудину с кровожадным воином, – посоветовал мой товарищ. – Расскажи доброму архиепископу, где ты ее нашел, а также донеси, что в Риме пахнет чем-то весьма скверным.
– А чаша? Что ты с ней думаешь делать?
– Ее я попридержу и покажу кое-кому из своих людей среди торговцев краденым. Если им предлагалась эта вещь или что-нибудь ей подобное, то это могло бы вывести нас на загадочную Меховую Шляпу, который нанял шайку Гавино, или на кого-нибудь из его высокопоставленных сообщников.
Он указал на сосуд и добавил:
– Я и понятия не имел, что среди аваров есть ювелиры, способные на такое. Несомненно, эта вещь была изготовлена в ознаменование какой-то важной победы, одержанной этим самым всадником.
– Интересно, кто бы это мог быть, – сказал я.
Павел пожал плечами:
– Да кто ж про то знает! Это событие могло иметь место десятилетия назад. Хотя сам предмет смотрится отнюдь не старинным.
Мой друг дыхнул на золотую поверхность, потер ее рукавом и поднял на свет, вглядываясь в гравировку.
– Что ты там ищешь? – полюбопытствовал я.
– Что-нибудь, указывающее на создателя этой вещи, – сказал он, поворачивая вещь под разными углами. – Его клеймо. Это работа истинного мастера своего дела. Даже варвару авару достало бы ума поставить на ней какую-нибудь личную метку, пускай хотя бы крохотную и в каком-нибудь укромном месте. – Он удовлетворенно хмыкнул: – Ну вот, я так и думал: вот она, метка! Напоминает значки, что в ходу у вас, северян. Быть может, ты углядишь в ней какой-нибудь смысл?
Он передал мне кувшин:
– Буквы внутри обода подставки, так что, когда вещь ставится на стол, их не видно.
Я не сразу, но разглядел найденную Павлом надпись, а также понял, почему он упомянул письмо севера. Буквы действительно напоминали руны.
– Они тебе о чем-нибудь говорят? – спросил меня друг.
Я покрутил сосуд так и эдак, пытаясь более внятно разглядеть те литеры. Всего их было пять – таких мелких, что сложно и разобрать.
– Не так-то просто их разглядеть, – сказал я. – Если бы их выписать покрупнее, то, может, был бы толк.
Павел поднес мне со стола стиль и вощеную дощечку, и я перерисовал эти буквы, а закончив, оглядел их на воске, но без особого успеха.
– Мой отец разбирался в старых письменах и заставил меня в детстве выучить руническую азбуку. Но с практической целью я ее никогда не использовал, – признался я. – Так что литеры мне толком ни о чем не говорят. Хотя в целом это слово видится мне как lagiz — одна литера напоминает L, а последняя похожа на нашу Z.
– Ну вот, еще одна загадка насчет нашего царственного воина, – заметил хозяин дома. – Так что когда ты вернешься в Падерборн, то, может, найдешь при дворе короля Карла кого-нибудь, способного их перевести. Насколько мне известно, король окружил там себя обществом ученых мужей.
– Честно говоря, я думал подзадержаться в Риме, – нехотя вздохнул я, – помочь тебе с твоими расспросами.
Друг удостоил меня косого взгляда, многозначительно при этом нахмурившись.
– Зигвульф, мы имеем дело с людьми жестокими и безжалостными. Если то твое небольшое приключение в трущобах дойдет до кого надо, то они могут уяснить, кто ты такой и зачем прибыл в Рим. А потом принять меры, чтобы ответ своему хозяину ты не доставил никогда.