Аскорбиновая кислота. 11/07. АСКОРБИНОВАЯ КИСЛОТА (Юрий Серов)

АНГЕЛЫ

– Деда, что там за огоньки? – спросил внук.

Дед и внук стояли на балконе: внук – на детском деревянном стульчике синего цвета, крохотном и похожем на бутафорский, но крепком и надежном, а дед – на полу, возвышаясь над младшим.

– Какие огоньки? – уточнил старший.

– Вон там, вдалеке. – Внук поднялся на носочки, чтобы показать рукой. – Видишь, горят?

За городом пролегала трасса, по которой передвигались машины. Это были огни фар и придорожные фонари, с дальнего расстояния казавшиеся оранжевыми и жёлтыми.

– Да, вижу. Это ангелы летают, – ответил дед.

– Ангелы с небес? Те самые? А зачем они летают?

– Проведывают родных, гостят, наверное… Пойдём спать, засиделись.

Дед уложил внука. Бабушку, с которой внук обычно спал в одной комнате, увезли на скорой, и сегодня они ночевали вдвоём. Пожелав спокойной ночи, старший удалился в спальню.

– Деда, а баба когда вернётся? – спросил внук.

– Спи, Лёша. Как выздоровеет, поедем за ней, – отозвался дед со спальни.

Бабушкин диван пустовал. Застеленный бордовым пледом, он казался страшным монстром. Лёшка однажды переключал каналы на телевизоре, щёлкая пультом, и вместо мультиков наткнулся на ужастик, где квартирная мебель ожила и пугала детишек.

Спать Лёшке не хотелось. Лежать в зале, где темнота порождала зловещих чудовищ, становилось невмоготу, и он выбрался на балкон.

Двор, образовавшийся между двух пятиэтажек и ателье «Сапожок», пустовал. Странная и непривычная тишина. Как ни выглянешь в окно, то посиделки в беседке с песнями под гитару и алкогольным весельем, то местная стая собак во главе с серой дворнягой по кличке Волк гоняет прохожих, то парочка влюблённых обнимается и хохочет на лавочке, а бывает шумная компания выясняет отношения, ругань и матюки разносятся по округе. А сегодня – тишь. Слышно, как ветер играет с листвой и сверчки стрекочут в траве.

Мальчик поставил у окна стульчик и взобрался на него. Никого. Тополя, разбитая карусель, где каждый месяц ломалась чья-нибудь нога, застрявшая между землей и перекладиной, песочницы, пустая беседка со столом, заляпанным засохшим пивом, горка, скрипучие качели, будки-погреба, где хранили разносолы жители первых этажей, ухоженные палисадники с астрами, вишней и рябиной, кислющей настолько, что сводит челюсти, чёрные глазницы колодцев. Всё изучено и знакомо.

– Ах ты, жук, не спишь! – В дверном проёме появился дед. – Ангелов разглядываешь?

– Да. Давай вместе посмотрим? – предложил внук. – Вдруг они к нам прилетят?

Дед кивнул и замолчал, думая о заболевшей жене, чьё сердце в очередной раз захандрило, о бардаке, творящемся в стране после распада СССР, и благодарил Бога за то, что завод, которому он отдал тридцать годков, не разграбили и не обанкротили, как многие предприятия в городе, безработица обошла стороной, и светловолосый крепыш Лёшка сыт и одет. Сколько семей перебиваются случайными заработками, выживают, питаясь китайской лапшой и жареной картошкой, работают не по профессии (чаще торгуют или охраняют) и не знают, когда закончится хаос – завтра или никогда.

– А с бабушкой всё хорошо будет? – спросил Лёшка. – Я не хочу, чтобы она умерла, как баба Ната… А среди ангелов есть те, кто умер, деда?

– Возможно. Я не знаю.

– И баба Ната есть? Она же хорошая.

– Завтра в гараж с утра идти, а мы на огоньки глядим.

– Если там баба Ната, я её попрошу бабушке помочь. Она услышит и поможет.

– Попроси, – сказал дед. – Постелить тебе тут на раскладушке? Не замёрзнешь?

– Неа, не замёрзну. Тут ангелы, они меня согреют.

Дед разложил раскладушку, устроил сверху матрас для мягкости и скомандовал отбой. Мальчик стянул с бельевой верёвки постиранную панаму, напялил на голову, отдал честь и прогудел гудок ко сну.

Старший принёс из кухни табуретку и сел у окна. Пахло выбросами Никелькомбината, где он трудился мастером-наладчиком: острый запах щекотал ноздри, захотелось чихнуть, но внук начал сопеть (задремал), и дед, боясь разбудить младшего, зажал нос и перетерпел. Неприятный зуд стих, но мысли, тяжёлые, как тучи над Петербургом, наваливались одна за другой. Переживая за жену, у которой обострились сердечные болячки, он весь день не находил себе места, и только Лёшка не позволял закиснуть, засыпая тысячей вопросов: «Что? Как? Почему?», и на каждый надо ответить, да желательно подробнее, иначе через час-два нераскрытая тема снова всплывет в разговоре.

Ангелы… С чего он про них ляпнул? Вроде на языке не вертелось, и объяснить собирался, а иные слова вырвались. Внука запутал, и сам запутался.

Наплыли воспоминания. О женитьбе в 66-ом, когда скромно расписались и уехали по путёвке в Геленджик (завод подарок сделал: разве плохо жили?), о рождении Владиславы в 67-ом, о мытарстве по съёмным комнатам и квартирам. И он, и жена деревенские: пуд соли съели, пока свой угол не получили… В декабре 72-ого сюда заехали. Пятиэтажная хрущёвка-маломерка с крошечными комнатами: зал, спальня, лоджия и кладовка метр на два (в ней тёщу поселили). Пригласили друзей, накрыли стол, танцевали и гуляли. Радовались от души… Эх. Ничего не было при заселении: белые стены, деревянный некрашеный пол, да неровный потолок (что с ним не делали, так и остался буграми), а теперь всё есть, да жизнь не мёд и не сахар. Грустное время. Безнадёга.

Дед огляделся вокруг. Пятиэтажка напротив, гаражи, деревья. А если смотреть вдаль, там и вправду ангелы летают. Долго не отрываешь взгляд, глаза слезятся, огоньки размываются и представляются чудесными созданиями. Коли тебе восемь лет от роду, невольно поверишь дедовым россказням. А может, он прав? Это не придорожные фонари, а души добрых людей путешествуют по свету?

– Ангелы, сделайте так, чтобы жена выкарабкалась, – прошептал старший, обращаясь к огонькам. – Врачи говорят, чудо-аппарат – последний шанс… Вы же всё можете, правда?

Внук, чуткий во сне, заворочался и перевернулся на живот.

Могучий мужчина, крепкий и сильный великан беззвучно плакал. Слёзы скатывались по небритым щекам-колючкам и падали вниз.

Ангелы услышали мольбы. Жена прожила ещё четырнадцать лет. Её не стало 1 апреля 2010 года. Ушла в поликлинику, оторвался тромб… А тогда, в 1996-ом новый аппарат, доставленный к кардиологам из Германии, остановил и перезапустил больное сердце.

Второе рождение состоялось.

ИОНИН

Лёха Ионин переоделся и вышел из торгового центра.

Улица подмосковного городка, где он жил последние пять лет, встретила пылью, выхлопами и шумом, исходящим от тысячи человек, что варились в супе из разных рас и национальностей. Лёха накинул капюшон, спрятавшись от любопытных взглядов, и ожидал переключения светофора. Табло отсчитывало цифры: 30, 29, 28…

Перейдя дорогу, Ионин забрался в автобус. С нового года тариф подняли на пять целковых, он достиг психологической отметки в полтинник и ежедневно опустошал кошелёк на сто рублей. Пятнадцать рабочих смен – минус полторы тысячи из бюджета. Плюс аренда комнаты, плюс еда, и остаются копейки. Их ни на что не отложишь, ничего толкового не купишь. Держишь про запас на чёрный день, на всякий пожарный.

Что не прибавлялось, – это зарплата. Ионин получал тридцатник и в 2015-ом, и в 2016-ом, и в 2017-ом индексации не предвиделось. Управляющий магазина так и сообщил: «Господа, прибавки не ждите». Все сотрудники, и Лёха Ионин в том числе, встретили неприятную новость с «оптимизмом»: похмыкали и разбрелись по делам. Кто за кассу, кто за приёмку товара, кто за мерчендайзинг, кто за уборку. Денег нет, но работать надо. Лентяев управляющий без промедления выгонял. В сети магазинов «Размер» лодырей не терпели: не знаешь, чем заняться, протирай полки, складывай одежду, которую разбросали покупатели, помоги ближнему, если он не справляется один. Главное правило – не садиться. Штраф – 25 процентов от оклада. Повторный – увольнение.

Единственный, кому сидеть разрешалось, был Ионин, отвечающий за поступление товара и внос всех позиций в систему «1С». Остальные рабочий день проводили на ногах и к концу смены выглядели скрюченными стариками. Усталость пригибала их вниз, спины горбились, подбородки жались к груди. Молодость прожигалась в рабской неволе, десятки талантов угасали и становились роботами, действующими строго по инструкции. Шаг влево или вправо – расстрел. Вперёд, чтобы выручка магазина росла, а карманы больших боссов набивались прибылью.

Ионин не роптал. Сам выбрал, сам позвонил по объявлению, сам согласился на предложенную зарплату, никто за спиной с дробовиком указаний не давал. В школе учился плохо, из института выперли за прогулы и хроническую неуспеваемость, в армию не взяли из-за плоскостопия, хотя парень не отлынивал и мечтал туда попасть. С таким послужным списком не устроишься в администрацию или на приличную должность в частную компанию, остаётся «менеджером по продажам» или на кассу в «Мак». Продавать Ионин не умел, холодные звонки на дух не переносил, а строить карьеру, впаривая «большую колу и пирожок с вишней», считал глупостью, поэтому когда в «Размере» открыли вакансию «кладовщика-приёмщика», он на неё откликнулся.

На собеседовании обещали рост от «менеджера» до «управляющего» за один год, но время текло, никто из сотрудников не занял место руководителя. Управляющих набирали с опытом из других сетей, а маленькие должности менялись чуть ли не ежемесячно. Никто не выдерживал сумасшедших требований и сбегал.

Ионину бежать было некуда. Родители далеко, получают копейки, у него ни жилья, ни личного транспорта, зато куча долгов и комната в съёмной квартире, где он живёт с двумя раздолбаями. Жалкое существование с грошовой зарплатой, чужой квартирой и чужими мечтами.

«А могло ли быть иначе?», – спрашивал себя Ионин.

Наверное, могло. Если бы слушал деда с бабой, учился, а не шатался с дворовой шпаной и не прогуливал институт с дружбаном Денисом, проигрывая студенческие часы в компьютерном клубе за стрелялками, гонками и прочими играми. Думал ли он тогда, что в будущем ему понадобятся знания, а не прокачанные скиллы выдуманных персонажей, что без грамотных мозгов он останется на дне, откуда нет возможности вырваться. Единицам удавалось изменить жизнь к лучшему, и это чертовы везунчики! А подобные ему сгинут в недрах сетевых магазинов, умрут, совершая звонки недовольному клиенту, и останутся блеклыми страничками во «В Контакте».

Виноват он, больше никто. Лёху считали талантливым учеником, школьные учителя хвалили и сулили будущее отличника и любимчика классного руководителя, а Ионин свернул на кривую дорожку. Пятый класс окончил с двумя четверками, третьим в списке лучших, а шестой класс провалил. Во дворе подобралась знатная компашка, все отъявленные двоечники, да бандиты. Бегал с ними курить за гаражи, пил пиво по вечерам в беседке, бил неместных лопухов, заглянувших случайно в их владения. Влился, подобная жизнь понравилась, а в школе дела катились по наклонной. Пропустил один урок, второй, первая двойка, первый прогул, и понеслась. Родители разводились, строили новые отношения, бабушка с дедом мыкались с работы в сад, чтобы прокормить себя и растущего внука, а тот пьянел от вседозволенности и отсутствия контроля: сам по себе, делай, что хочешь. Из отличника скатился до троечника, занял место в хвосте пелетона и больше его не покидал. Кое-как сдал экзамены за девятый класс, получил от ворот поворот и перевёлся в другую школу. Старшие не оставляли надежд, что Лёха остепенится, сменит окружение и поступит в институт. Ионин поправил оценки и дисциплину, но увлёкся играми. Подсадил новый друг Денис Морозов, и из института они полетели на пару. Вместе играли, вместе получили повестку, но служить отправился Мороз, Лёху списали в запас. Ионин пробовал договориться с военкомом, просился на службу, понимая, что нигде не пригодится, но военком упёрся рогом – нет, и никаких разговоров. Свободен, сынок!

Лёхе собрали денег и послали в Москву. Он сменил несколько работ и несколько комнат, пока в Подмосковье не приехал дембельнувшийся Мороз. С ним сняли недорогую квартиру, подселили знакомого, да так и жили. Ден работал в охране, его знакомый, носящий странную кличку Грецкий Орех, – на стройке, а Ионин – в магазине «Размер» кладовщиком. Несвятая троица трудяг.

Мороз и Орех куковали дома. Пялились в ящик и цедили пиво, прикусывая сухариками и чипсами.

– Здоров, Ион! – крикнул Ден. – Давай по пивку, в холодосе бутылочка «Хамовников».

– Здоров, Денчик, – отозвался Ионин. – Не, я в душ и спать. Сегодня инвентаризацию закончили, валюсь с ног. Орех, тебе тоже привет.

Он скинул кроссовки в общую кучу обуви и направился в ванную. Настроил горячий душ, намылился и минут десять грелся. После ванны выпил стакан воды, лёг на кровать и моментально заснул.

Утром Ионин проспал на десять минут и поехал на работу небритым.

– Неважно выглядишь, – заметил в магазине управляющий. – Да ещё и опаздываешь.

Все сотрудники без пятнадцати десять вставали полукругом у кассы и слушали речи руководителя магазина. Сиё мероприятие называлось собранием, и на нём всегда кого-нибудь хвалили, ругали или увольняли.

– Проспал, – пробурчал Ионин.

– Дисциплина должна быть строгой, тогда и опоздания исключатся из списка отмазок, – продолжил управляющий. – Включая прочие глупости, вроде пробок, крепкого сна и нездорового желудка. Был сотрудник, который…

Управляющий говорил, но Лёха не слушал. К ежедневному цирку все привыкли и относились как к чему-то ненужному, пропуская слова выступающего через себя словно фильтр. Что он там сказал – через секунду никто не помнил.

Без пяти десять собрание закончилось. Сотрудники разошлись по местам, входные жалюзи открыли, и магазин начал очередной день.

– Ионин, загляни ко мне, – попросил приказным тоном руководитель. – Есть разговор.

Парень пожал плечами и последовал за управляющим. Они зашли в кабинет и расположились друг напротив друга.

Может, повысят, подумалось Лёхе.

– Я, Ионин, по какому вопросу тебя вызвал. Пролистал твоё личное дело и удивился. Ты, оказывается, у нас третий год работаешь? – то ли спросил, то ли подтвердил руководитель. – Уникально. Средний стаж работников данного магазина – четыре месяца. Потом они либо проворовываются, либо линяют. Все, кроме тебя. Поделись секретом.

– Нет никакого секрета, Борис Евгеньевич, – ответил Лёха. – Пойду я, дел невпроворот. Инвентаризацию в центральном офисе ждут, ещё привезут…

– Ничего не ждут. Сокращают с сегодняшнего дня должность кладовщика. Я при всех не сообщил, ты старожил как-никак, поболее меня в фирме трудишься… Продавцы теперь принимают товар. Гендиректор приказ прислал. – Управляющий хмыкнул. – Я обязан предложить тебе перевод. Останешься продавцом?

Не повысят, подумалось Лёхе.

Он представил себя в идиотской красной майке (кладовщики не носили форму) – тридцатилетний горемыка с щетиной рядом с юнцами, для которых должность «продавца» временная, стартовая, и отказался.

– Не останусь продавцом, – сказал Ионин.

– Окей. Тогда пиши заявление, через три дня трудовую заберёшь.

Неприятная новость огорчила Лёху. Разболелась голова, и он не сразу справился с заявлением: пришлось переписать повторно. Отнёс управляющему, помялся с ноги на ногу, пока тот проверял правильность бумаги, и под равнодушные взгляды экс-коллег покинул помещение.

Часы показывали одиннадцать утра – жаркая пора рабочего дня. В это время приходит много писем, центральный офис получает данные за прошлые двенадцать часов, идёт переписка, а затем со склада привозят недостающие позиции: в основном дешёвые тряпки; их сметают, как голодные студенты шаурму.

Ионин поискал в кармане мелочь, купил кофе и выбрал столик у панорамных стёкол. Через них виднелась станция и прилегающие дороги, пешеходы, сверху кажущиеся маленькими игрушечными фигурками, множество жёлтых и белых автобусов. Лёха хлебал капучино и грустил. Привычный ритм жизни оборвался глупым приказом генерального директора «Размера», захотевшего избавиться от лишних ртов и переложить тысячу обязанностей на бедных продавцов, у которых и без этого десятки инструкций, чек-листов и стандартов, и всё необходимо знать на зубок. Ох, и хапнут горя с сокращением. Жалко, Ионин не увидит лица Бориса Евгеньевича, когда люди пачками побегут с тонущего корабля…

– Можно к вам обратиться? – К столику подошла женщина в мешковатом пальто.

– Денег нет, я безработный, – ответил Ионин.

– Поймите, у меня дети, муж бросил, войдите в положение.

– Женщина, я же вам говорю, я безработный. На дорогу пятьдесят рублей осталось.

Она прошипела что-то нечленораздельное, Лёха разобрал из звуков лишь «на кофе есть деньги» и «жлоб», и переметнулась к следующему посетителю. Тот её выслушал, покивал и позвал охранника. Женщину в мешковатом пальто попросили удалиться.

Ионин не любил давать деньги: ни в долг, ни попрошайкам, считая их нахлебниками и лентяями, большая часть из которых собирает мелочь на опохмелку и курево, а остальные – дядькам, что их крышуют; поэтому предпочитал не сдаваться до последнего. Если просящий включал наглость, то такому не грех и между глаз приложить, что Лёха несколько раз и делал. Попрошайки народ борзый, думают, что им все должны.

Допив капучино, Ионин поехал на квартиру.

ВОЛШЕБНИК

Три дня Ионин мотался по собеседованиям в разные конторки. Отовсюду обещали перезвонить, но обещаний никто не сдерживал, а когда Лёха набирал сам, то отвечали, что недельку-другую посмотрят кандидатов. Вакансий «кладовщика» с годами поубавилось: кризис научил работодателей экономить.

Лёха ничего не отыскал, а затем наступила суббота – законный выходной у кадровиков и «белых воротничков». Звонить некому, рассылать резюме бесполезно, их никто до понедельника не увидит, а к понедельнику оно скатится к самому низу, где его никогда не откроют.

С соседями Ионину повезло. Мороз умотал в Питер к ненаглядной, а Орех вкалывал на подработках в частном секторе: кому для бани фундамент забацать, кому кафель в ванной положить, кому ещё что. Грецкий был рукастый малый, руки у него из нужного места росли. Лёха схожими умениями похвастать не мог.

На заре Орех и Мороз шумели в коридоре: они всегда издавали много лишних децибел. Ионин слушал, как Ден рассказывает пошлый анекдот, натягивая ботинки, а Грецкий посмеивается скрипучим голоском, будто несмазанная дверная петля. Потом шум разом стих, унося друзей в лифт, а Лёха снова задремал.

Проснулся, когда часы показывали половину одиннадцатого. Ионин потянулся, предвкушая спокойную субботу (и возможно спокойное воскресенье). Приятная тишина гуляла по комнатам и ласкала уши, а сладкая истома растеклась по телу.

Лёха сварил в турке кофе и прикинул планы. Сидеть дома, несмотря на отсутствие соседей, расхотелось. Полнедели провел в заточении: ноутбук, Интернет, телефон. Три раза сгонял на собеседование, а остальное время – в четырёх стенах. Нужно проветриться, пройтись до парка, там пруд, покормить уток или лебедей. Точно! Ден рассказывал, что с юга прилетела парочка: чёрный самец и белая самка.

Ионин позавтракал, собрался и в коридоре наткнулся на велосипед Ореха. Грецкий недавно размочил сезон: сгонял до ВДНХ и обратно и не вспотел. Лёха и не помнил, когда садился за руль. Прокачусь, решил он, Орех не обидится.

Лебедей удалось застать. Их кормил старик, напоминающий лейтенанта Коломбо из одноимённого сериала: потёртый плащ, похожая шевелюра, и даже глаз немного косил в сторону. Ионин встал рядом со стариком, отламывал батон и бросал куски в воду. Лебеди ели хлеб, грациозно вытягивая шеи. Прекрасные птицы, величественные. Самец чёрный, с коричневатым оттенком, большой и горбоносый, а самка – белая, будто пенопласт, и поменьше. Ионин представил птиц в людском обличии, и невольно сложилась картина, где лебедь – эдакий Мимино, усатый грузин, а лебедиха – стюардесса Лариса Ивановна, белокурая русская девушка, птичка-невеличка.

Лёха задумался, давно ли он наслаждался лицезрением чего-то по-настоящему красивого. Что он видел, пока жил здесь? Ничего. Цифры, цифры, цифры, недостачи, приёмки – с десяти утра и до десяти вечера. В выходные – нетрезвые рожи Ореха и Мороза, да своя в отражении в зеркале, пивные бутылки, окурки, смятые сигаретные пачки, доступные женщины, чьи черты лиц расплывались в хмельном тумане. В будни снова цифры, цифры, цифры, бесконечный поток тряпок, курток, обуви, безделушек, зависающая программа, невыспавшиеся коллеги, миллионы обозлённых сволочей у станции, дешёвые забегаловки с пластмассовой едой. В выходные – монитор и глупые соцсети, где за листанием ленты новостей можно не заметить уходящие мгновения, литры алкоголя, травящие организм ядом. Этот круговорот не прекращался и затягивал Ионина сильнее и сильнее, Лёха касался кончиками пальцев дна, чувствовал, как кожа скребёт об ил, об острые камни, царапающие чувствительный эпидермис, и как капельки крови стекают по ступне, пачкая багрянцем мутную воду.

Иногда парень мечтал крутануть барабан времени и начать заново. Учиться на пятёрки, получить золотую медаль и выбрать правильную профессию. Кем бы Ион хотел стать, если бы судьба подарила шанс? Наверное, выбрал направление с медицинским уклоном: хирурга или терапевта, а лучше – стоматолога: вот кто на хлеб с маслом зарабатывает и не жалуется на несправедливость; или более сложную специализацию, вроде кардиолога, гинеколога или генетика. Мозгов хватало, а дисциплины – нет. Лёху с подросткового возраста окружали неправильные личности, оказывающие дурное влияние, и паренёк погнал по проторенной дорожке, повторил судьбы дворовой шелупони, псевдо-авторитетов и гопников. Спасибо, что не спился и не скололся, а так он один в один – мелкая шантрапа, чей удел горбатиться за гроши на низких должностях вроде «кладовщика», «мерчендайзера» или «специалиста по развитию».

Лебеди поели и поплыли к середине пруда, где принялись нырять и чистить перья. Старик не отрывался от созерцания и восхищался; видимо, в отличие от Ионина, он научился с возрастом ценить красоту: каждое движение самца или самки сопровождалось бурными восклицаниями, и Лёха невольно проникся, находя в многочисленных «Эх, чернявый!», «Гляди-ка, гляди-ка, что вытворяют» и «Тега, тега, тега» мудрость. Умение ценить природу – редкая черта.

Фразой «Тега-тега-тега» в деревнях кликали гусей, Ионин помнил данный факт по рассказам отца, родившегося в посёлке. Как подзывать лебедей он не знал и догадывался, что и Коломбо не ведает, но птицы откликались на гусиные позывные и делали людям щедрый жест, подплывая на расстояние вытянутой руки.

– Они не каждому дают себя рассмотреть вблизи, – сказал старик. – Только доброму позволяют. Если кто с умыслом подходит, то самец учует и запретит подруге отплывать от него. Он сталкивался со злом, видишь отметину на шее? – Коломбо указал на шрам с правой стороны. – Кто-то пожелал поймать чернявого. Тега-тега-тега…

– Разве можно разлучать самца с самкой? – спросил Ионин.

– Нельзя ни в коем случае! – Старик многозначительно поднял палец. – Самец выбирает самку не на месяц и не на год, а до конца дней. Если кто-то из них погибает, второй начинает тосковать и часто умирает следом.

Ионин покачал головой. Чёрный и белый лебеди – инь и янь удивительного мира погрузили Лёху в грёзы. Мысли его возвращались к юности, он сожалел о потерянном. Давным-давно по радио крутили песню Александра Буйнова, где артист пел, что он бамбук, пустой бамбук, московский пустой бамбук. Лёха и был героем песни Буйнова.

Работа притупляла эмоции и чувства. Завтрак – автобус – собрание – должностные обязанности – обед – обязанности – поздний ужин – пиво или водка с Морозом и Орехом. И ничего больше. Пустота, разрастающаяся вокруг, ничем не заполнялась. Вакуум не заполнить вакуумом. Да и не работа виновата, главный виновник – сам Ионин. Зачах, запылился, как древний магнитофон, врос корнями в привычный режим, где не надо напрягаться. Человек третьего сорта: без амбиций, без увлечений, туловище, живущее взаймы. Жёстко, но правдиво.

– Приходите завтра их покормить, – предложил старик. – Вы добрый, они приплывут.

– Думаете, я добрый? – спросил Лёха. – С чего вы так решили?

– Каждый совершает ошибки. Но доброта либо есть, либо нет. Я не смогу завтра, поеду сына проведаю… Гонял, в аварию попал, рёбра сломал… Головная боль моя.

– Хорошо, я подъеду.

Старик кивнул и, постукивая палочкой, зашагал к выходу. Лейтенант Коломбо, полиция Майами – шёл медленно, останавливался отдышаться и оборачивался. Издалека его сходство с персонажем американского фильма было фантастическим – вылитый Питер Фальк, сошедший с экрана в Подмосковье.

На следующий день Ионин захандрил. Разболелся желудок – то ли за ужином переел жирного, то ли закапризничал, такое иногда случается. До обеда Лёха лежал, как младенец – свернулся и страдал. Не помогали ни таблетки, ни суспензия. Резь над пупком не проходила.

Ближе к вечеру отпустило, Ионин выпил крепкого чая с лимоном. Становилось легче. Лёха оделся, отмёл велосипед и поплёлся на маршрутку. К остановке с Иона семь потов сошло.

«Какого фига вчера язык не придержал», – думал он, загружаясь в «Газель». Лебеди лебедями, а здоровье важнее: мотаться в разбитом состоянии – дурацкая затея.

До парка он, однако, добрался без приключений. Желудок испытывал на прочность, но Лёха терпел, сжав зубы, и ковылял к пруду.

У пруда тёрлись четверо: мужики-работяги разгуливали вдоль забора, окружавшего водоём, и подзывали птиц.

– Ребзя, поймаем, продадим богачам, – размечтался один из них.

– Ощипаем, да в суп. Лапшичку сварганим.

Ионин устроился на лавочке и наблюдал за тщетными попытками дармоедов, жаждущих легкой наживы.

Лебеди не удостоили халявщиков вниманием, и те убрались ни с чем. Лёха подождал, пока они скроются за поворотом, и выбрался на тропинку. Он не ожидал, что птицы приплывут, зря старик назвал его добряком.

Ионин вытащил из-за пазухи батон.

– Чернявый, плыви сюда, – позвал он. – Тега-тега-тега. Плыви, я тебя не обижу.

Самец насторожился и замер. Он видел (или слышал), что хлеб упал в воду, но и клювом не повёл. Лебедиха дёрнулась в сторону Ионина, но лебедь никуда не двигался, и она сделала круг около самца.

Минуты текли. Булка закончилась, и Лёха достал второй батон.

– Тега-тега-тега, – продолжал парень. – Чернявый, я столько промучился, чтобы сюда доехать, а ты нос воротишь. Отбрось комплексы, злые покинули сцену.

Чудо свершилось. Самец поплыл в сторону Ионина. Самка за ним – тихонько, неторопливо.

Царственные птицы принимали пищу с едва заметным достоинством, с гордостью; старик называл их чудесными, и Лёха не находил другого сравнения.

– Вы пришли, молодец, – услышал Ионин голос позади.

Коломбо объявился рядом, взъерошенный и запыхавшийся. Уложил руки на заграждение и поприветствовал птиц.

– Мой желудок воспрепятствовал этому как мог. Полдня промучился.

– Нам посылают те трудности, с которыми мы можем справиться. Вы здесь, значит, побороли хворь.

Лёха «прислушался» к себе и отметил, что боль отступила. Это стало неожиданностью, так как несколько минут назад, когда он сидел на лавочке, область над пупком отзывалась режущей болью, а сейчас к ней словно прикоснулась волшебная палочка – раз – и болезнь отступила.

– Мистика прямо, – высказался вслух Ионин. – Или вы наколдовали?

– Конечно, – согласился Коломбо. – Я – волшебник. Вы разве не в курсе?

– Теперь в курсе.

Старик находился в отличном настроении. Возможно, состояние сына порадовало (жив, слава Богу, а рёбра заживут), или лебеди на него влияли: энергетика исходила от Коломбо положительная. Если описать её в цветах, то радужная. Он буквально светился изнутри, и ассоциация с волшебником поражала реальностью.

– А что бы вы хотели, если б я и впрямь наколдовал? – спросил старик.

– Чудес не бывает, – ответил Ионин.

– А вдруг? Отбросим стереотипы и представим, что чудеса случаются, а у вас, есть одно желание.

– Я бы хотел увидеть бабушку с дедом, – сказал Лёха. – Знаете, какая у меня бабушка была… Золотой человек… Вернуться в детство, в девяносто восьмой или в девяносто девятый и прожить с ними денек. Вот такое бы я загадал.

Парень замолчал. Воспоминания о близких людях навеяли грусть. Старик понимал и не лез к Ионину, предпочитая восхищаться лебедями. Он был либо мудрый, либо хитрый, либо и то, и другое – хитрец-мудрец; Лёха не разобрался, что из себя представляет Коломбо. В мире ненастоящих людей Ион разучился общаться с душевными, особенно с теми, кто годился ему в отцы, и не отличал правду от вымысла. В волшебство он не верил, но мистическую необычность старика допускал.

На квартире Лёха поужинал – впервые за день пища воспринималась желудком не как враг. Ионин скачал на ноутбук фильм, улёгся на кровать, но сюжет не цеплял, главные герои играли топорно, и вместо картинки на экране Ионин видел прошлое: себя, качающегося на коленях у деда; собачку Польку, что у них жила; бабушку, читающую любимую книгу «Голубую елань» Ивана Коробейникова; воспоминания мелькали перед взором, изредка меняясь на кадры из кино, и незнакомые лица вдруг прерывали правильную цепочку.

НЕОБЫЧНОЕ УТРО

– Лёшик, вставай! Завтракать! – позвала заглянувшая в спальню бабушка.

– Пять минут, ба, – ответил Ионин и лёг на спину.

Опять вчера забыл ноутбук выключить, кумекал Лёха, смакуя остатки сна, в котором явились родные. Рано или поздно процессор не выдержит напряжения и перегорит, а денег на новый комп не наскрести.

– Пять минут прошло. Яичницу или гренки? – спросила бабушка.

– Гренки само собой, – откликнулся Лёха.

Стоп.

Что-то не так.

Сон пересекается с реальностью, и где сон и где реальность Ионин не отличал.

Он открыл глаза и в следующую секунду сел рывком. Где он?! Это не квартира! Очертания узнаваемые: бежевый ковёр с серым и болотным орнаментом, белая дверь, ведущая в кладовку, по её краям – два светильника, слева – заправленная коричневым пледом кровать, над ней такой же ковёр, что и около Ионина, на полу бордовая дорожка-палас, тумбочка и шкаф. Не может быть!

Лёха ущипнул себя, чтобы проснуться, но видение не исчезало. Вчера он засыпал в съёмной комнате в Подмосковье, а очнулся среди вещей, которые были дороги сердцу. Их покупали дед и бабушка, что-то в советские годы, что-то появлялось при нём, и каждая ворсинка на паласе, каждая капля краски на двери будили в памяти счастливые мгновения.

Ионин не осознавал, что происходит. То ли время сместилось назад, то ли парень перемещался в будущее, то ли ему всё снилось. В голове творилась каша, где десятки круп смешались в странном миксе, а потом в мозгу щёлкнуло, и чудное встало на свои места. Старик Коломбо! Он говорил, что волшебник, и спрашивал о желании, а Лёха сообщил выбор, не придавая словам значения. И мир перевернулся! Если плюнуть на предрассудки и допустить возможность путешествия в прошлое, то Ион либо в 98-ом, либо в 99-ом!

Не веря, Ионин взглянул на отражение в зеркале и присвистнул. Привычное лицо, которому друзья давали двадцать пять-двадцать шесть лет, преобразилось в лицо мальчика, мускулистые руки, принимающие сотни коробок одежды в день, были детскими и хрупкими, а брюшко исчезло, уступив место ровному животу.

Лёха выбрался из спальни в зал, где через окно лились солнечные лучи, и зажмурился. Когда глаза привыкли, он отыскал на стене отрывной календарь и приметил дату «11 июля 1998 года». Он в прошлом!!! Вот это да!!!

Ионин миновал комнату и остановился у кухни. Бабушка взбалтывала в тарелке яйцо с молоком – заправку для гренок. У Лёхи ёкнуло в груди. Он видел бабушку восемь лет назад перед отъездом в Москву, а на следующий год Бог оставил парня без родственной души. Когда Ион прилетел домой, баба лежала в гробу – недвижимая, холодная, но по-прежнему любимая.

На глаза навернулись слёзы, и парень спрятался в ванной. Умывался холодной водой, беззвучно ревел от охватившей радости, подставлял ладони и ополаскивался. Когда слёзный поток закончился, Ионин осмотрел себя в зеркале: под глазами синие круги, белки с красными прожилками, – тот ещё красавец.

– Ты чего зарёванный? – спросила бабушка.

– Ногой о ножку кровати зацепился, – придумал Лёха.

Она обняла внука, и Ион растаял на бабушкином плече. Слёзы не текли, а внутри клокотало от переполнявших эмоций.

– А где дед?

– Позавтракал кашей и в гараж пошёл. Тебя не дождался, пускай спит, сказал.

Лёха во второй раз за утро ущипнул себя, но ничего не исчезло. Крохотная кухня, чьи квадратные метры ограничивались жалкими цифрами, плита «Россия», два холодильника «ЗИЛ», линолеум в клеточку, раковина, – всё на месте. Главное – бабушка здесь. На ней красный халат с чёрным горошком, фартук, она стоит, подбоченившись, и следит за готовкой, каштановые волосы завиты в кудри, нависающие виноградными гроздьями, брови подрисованы карандашом, на шее золотой кулон с рисунком весов – подарок деда на пятидесятилетие. Ионин любовался, чтобы запомнить день навсегда. Вряд ли ему представится когда-нибудь подобный шанс. Интересно, чем он заслужил этот?

Засвистел чайник. Дед с бабой любили свистунов. С возрастом память ухудшалась, поставишь его на плиту и забудешь, а свистуна отовсюду слышно: громкий, бывает, в ультразвук переходит.

– Чаю налить или какао? – спросила бабушка.

– Давай какао, ба, – ответил внук. – Тысячу лет не пил.

– Да вчера только пил, – засмеялась она. – Шутник, не могу.

– И, правда, напридумываю.

К какао прилагались горячие гренки. От них исходил неповторимый аромат, а по вкусу ни с чем не сравнишь: ешь и пальчики облизываешь! Одну, другую, и тарелки ни бывало!

Необычное утро. Необычное во всех смыслах.

– Вкуснятина, ба, – похвалил внук повара. – Гранд-мастер!

– Кушай, поправляйся. Мужик должен быть большим, как гора. Чтобы враги боялись, а друзья за каменной стеной находились. – Она села, подперев кулаком подбородок. – У нас в деревне мужчины шириной хвастались: встанут друг перед другом и пробуют обхватить. Если руки не достают до спины, значит, настоящий мужик! А ежели ты противника обхватывал, то такой и за мужика не считался. На кулачном бою приходилось честь отстаивать.

Бабушка любила рассказывать истории из детства. Она родилась в деревне Фетово, но сколько Ионин не искал его на картах и в атласах дорог, населённого пункта с подобным названием не находил. Бабушка не помнила или не хотела говорить, в какой стороне спрятана родина. В юности баба переболела простудой, та дала осложнения на память и на сердце, и многое навсегда стёрлось из головы. В пятидесятые года прабабушка увезла бабушку поступать в нефтяной техникум (профессию получать), и Фетово растворилось на задворках неизвестности. Тем не менее, часть информации мозг сохранил, и Лёха узнал любопытные байки довоенных и послевоенных лет.

– И что, удавалось какому-нибудь тощему отстоять честь?

– Редко, но бывали случаи. Жил в деревне кузнец Иван, жилистый, но в ширину не задался, и мужики над ним потешались. Мол, не сдюжишь против нас в кулачном бою сразиться, коленки затрясутся.

– А он? – Ионин заёрзал на стуле. – Сдюжил?

– Ванька-то? Ещё как! Он подковы разгибал и молотом весь день в кузнице работал. Молот – не хухры-мухры, сколько в нём пудов никто не ведал, но мальчишки пробовали впятером его поднять и спины надорвали, а Иван знай себе – машет да машет, стук да стук в кузнице, стук да стук. Неширок, да силёнок хватало. Вышел он против мужиков на кулачный бой, дал одному – тот сознание потерял, ледяной водой еле откачали, да на том и закончили. Остальные мужики биться отказались. Покрестились и в сторонку, в сторонку.

– А что ещё помнишь? Расскажи.

– Потом давай. Собираться пора. Девять часов, дед приедет, а мы болтаем.

Бабушка поднялась, собрала тарелки и чашки и принялась мыть, а Ионин подошёл сзади и обнял её. Если это сон, то хоть во сне буду её обнимать, решил он.

Скоро пожаловал дед.

– Не готовы всё? – насупился он. – Кто рано встаёт, тому Бог подаёт.

– Не ворчи, старший. – Бабушка погладила его по лысине. – Бухтишь, будто огород куда денется. Успеем.

Дед старался сохранить суровость, но не устоял перед обаянием жены и занялся подготовкой чая: насыпал в термос душистых трав, положил смородиновых листьев, ложку меда и пару кусочков лимона. Пока он колдовал, бабушка и Ионин одевались.

Когда все были готовы, дед вздохнул. Он не любил опаздывать в силу педантичного характера, а опаздывать на драгоценный огород считал верхом наглости и выказывал недовольство.

– Земля нас кормит, дарит фрукты и овощи, – говорил дед. – Нельзя относиться к ней халатно. С пустым брюхом счастья не привалит.

Они спустились вниз, где в парковочном кармане у «Сапожка» ожидал верный конь – белые «Жигули» девятой модели. Козырная машина!

Ионин занял место спереди. Они выехали со двора и свернули на проспект. Какая свобода! Сейчас нигде не приткнёшься, центральная улица забита разномастными иномарками, все вынуждены двигаться в две полосы, а зимой из-за колеи и того хуже – в одну. А в 1998 году простор! Нет раздражающих рекламных вывесок, деревья не срезаны в угоду транспорту, а воздух, воздух – вдохнёшь, и грудь колесом! Вот бы остаться тут навсегда и ценить каждый день. Проще говоря – не существовать, а жить! Жить, Лёха!

Проскочив проспект, на площади Шевченко дед поехал на Сибирскую улицу и погнал на объездную трассу. По ней минут десять, потом через железнодорожные пути, огороды Зеленхоза, и направо – на Попов угол, конечную остановку автобуса №14.

Какая зелень в садах Попова угла, словами не передать! Сочная, в игривых лучах июльского солнца она дурманила красотой. Куда ни глянь – вишни, яблони, груши, сливы, кусты крыжовника и смородины, фиолетовые и красные цветы. Ионин не любил поездки в огород: вставать чуть свет, жара, рутина, вечером злые комары, после обеда валишься без сил; однако необычным утром взрослый парень в теле одиннадцатилетнего подростка переосмыслил себя и приготовился помогать деду и бабушке. Пусть хотя бы сегодняшний день запомниться и ему, и им. Удивятся, конечно, почему внук не ленится и не прячется в прохладе домика, ну и пусть.

ТРИДЦАТЬ ДВА ПО ЦЕЛЬСИЮ

Приехали. Утренняя нега отступала. Пекло словно на сковородке. Дед доверил Ионину заезжать на пятачок, и Лёха под чутким руководством загнал задом «Жигулёнок».

– Молоток! – Старший показал большой палец. – Вырастешь – кувалдой будешь!

Эх, деда, деда… Знал бы ты, какая бесполезная кувалда вырастет, сказал про себя Ионин, но виду не подал. Не знает дед, какое будущее ждёт внука, никто не знает, кроме него. Для всех сегодняшний день – стандартный, каких было десятки, и не отличается от остальных выходных, проведённых на грядках с поливочным шлангом или с тяпкой; он особенный лишь для Лёхи. День, который никогда не повторится.

Дед и бабушка стояли рядом. Наблюдая за маневром внука, учащегося ездить, они не успели отойти, и Ион, выскочив из авто, захватил их в объятия.

– Попались, – рассмеялся он.

Никто не ожидал от Ионина проявления тёплых чувств. С дедом обнимались редко, тот не любил церемоний и эмоции выражал в исключительных случаях, и они большей частью приходились на ранние годы. С возрастом старик избавился от сухости, стал сентиментальнее, и в нечастые приезды внука ронял скупую слезу.

– Будет вам, развесили сопли, – проворчал дед, но скорее для виду.

Они перенесли в домик корзины, вёдра и инструменты. Бабушка сняла с термоса крышку и налила в неё чай. Постепенно он остывал и, устав от зноя, можно было прийти и сделать глоток-другой освежающего напитка.

– Я картошку поливать, это на полдня, – сообщил дед, переодевшись в рабочую одежду. – Вы сами планируйте, что да как.

– С земляники начнём, – решила бабушка. – Последыши, попробуем ведёрко набрать.

– Да куда её? Восемь банок наварили уж!

– Съедим. Добро не пропадёт.

Дед не спорил. Бабушкины заготовки пользовались спросом.

Земляника собиралась тяжело. Бабушка с внуком передвигались на корточках, иногда усаживаясь на землю и вытягивая затёкшие ноги. Основной урожай закончился, ягод осталось мало, но за час-другой удалось наполнить полведёрка.

– Ба, а как ты простыла? Почему простуда на сердце осложнение дала? – спросил Лёха.

– В школу ходила, учиться хотела. Школа в райцентре, топать через лес километров шесть, а то и семь. Нас обычно на лошади возил Кузьма Ильич. Его дети ехали, а с ними и нас пяток-другой. Бедно жили, одевались плохенько, в обмотках, да в заплатках, на ногах лапти. – Бабушка прервалась, найдя крупную землянику, и протянула внуку. – На-ка, так и просится.

Лёха принял ягоду, протёр её о шорты и съел. Волшебный вкус. Ни химии, ни ГМО, натуральный продукт, который не сыщешь на московских прилавках, где сплошь и рядом завозные овощи и фрукты, и чем их только не шпигуют, чтобы они добрались до России в целости и сохранности.

– Привёз нас Кузьма Ильич в школу, – продолжила бабушка. – На улице мороз, градусов тридцать, не меньше. Отучились, сидим и ждём, но Кузьма Ильич не появляется. Нет его, и всё тут! Два часа, три часа, шесть часов – все голодные. А получилось, что пятница была, школа на выходные закрывалась. Хочешь, не хочешь – расходись по домам. Кто-то из ребят попросился на ночь к знакомым, а остальные решили идти с учителями. Одним страшно, зимой темнеет рано, а у взрослых ружья: волки если и нападут, то учителя начнут стрелять. Пошли. Ребятишек горстка, математик и сторож. Я в лаптях, перевязанных тряпками и шалью; на повозке холода не ощущаешь, а на половине пути я и пальцев не чуяла. Дома мама меня самогонкой натёрла, да ноги в горячей воде с горчицей отпаривала, но не помогло. Слегла я в ночь с температурой. Жар, меня знобит, тошнит. Искали фельдшера, да тот лыка не вязал. Мама к целительнице подалась на другой конец деревни, привела её, та поглядела на меня и говорит матери: не доживёт, мол, дитё, до утра-то. Ничем не поможешь. А мне хуже и хуже, температура под сорок, вся горю…

– Да, Лёшик… Однако не померла. Выкарабкалась, притащили фельдшера, он не протрезвел, но соображал, развёл микстуру в кружке, заставили меня выпить… Неделю провалялась я. А потом проблемы начались: ноги отнимались, сердце шалило, и большая часть воспоминаний стёрлась. Что-то я помню до мельчайших подробностей, ерунду какую-нибудь, а важное – как корова языком слизала – пусто, хоть кол на голове теши.

Бабушка говорила, а шустрые пальцы перебирали земляничные листья и усики, нащупывали красную ягодку и срывали. По ягодке, по ягодке, и ведёрко набралось.

– А что с Кузьмой Ильичем случилось? Почему он вас не забрал? – спросил внук.

– Пойдём-ка в домик, чаю попьем, да от солнца отдохнём. – Бабушка, кряхтя, поднялась. – Дед, а дед! Чай пить айда!

– Некогда, я поливаю, – отозвался старший.

– Как хошь. Нам больше достанется.

Они вернулись под бетонную крышу и расселись по койкам. Ионин разлил чай из крышки по кружкам, а из термоса добавил горячего.

– С Кузьмой Ильичем беда приключилась. Высадил он нас у школы и поехал с сыном в соседнюю деревню (забыла название). Дорога через лес вела. Лошади фыркали, беспокоились, волков учуяли, сын Кузьмы Ильича ружьишко достал, да не воспользовался: звери появились неожиданно, стаей напали. Лошади испугались, дёрнули повозку прочь, а Кузьма Ильич не удержался и вывалился. Сын тоже упал, но в повозку. Когда коней успокоил и остановил, лес далёко остался. А обратно воротился, Кузьму Ильича загрызли. Двух волков сын застрелил, остальные отбежали, но недалеко. Стужа, есть нечего – поди зайца поймай – не отходят. Понял сын: добычу не отдадут; двустволку зарядил и назад отходить стал, а волкам это и нужно. Увидели, что человек сдался, и давай пировать!

– Жуть, аж мурашки по коже.

– Кому жуть, а мы привыкли. И волки рядом, и медведи, и лоси. Много зверья. Мужики охотились, мясо в домах водилось. Не голодали. Мне оленина нравилась. Оленя редко удавалось подстрелить, чуткие они и пугливые: услышат шорох, насторожатся и с места как – раз! Свеженину из них готовили, мяско сладкое, нежирное.

Бабушка так аппетитно описывала еду, что у Ионина заурчало в животе. Он не удержался, развернул из фольги бутерброд и перекусил. Молодой организм требовал подпитки.

– Сколь градусов там? – спросила бабушка.

Лёха взглянул на термометр, висевший на входе у двери.

– Тридцать два по Цельсию выше нуля, – доложил он. – Ташкент настоящий.

– Это разве Ташкент? Вот дедушка жил в Ташкенте, там да, то ещё пекло. Влажность сумасшедшая, и печёт будто в духовке… За год весь высох, одни кости остались, килограммов шестьдесят весил. Скелет.

– А зачем он в Ташкент уезжал? От холодов спасался?

– По службе перевели. Первый год дедушка на Дальнем Востоке служил. Раздолье: красная рыба, икра, климат приятный! Затем часть расформировали, солдат разослали в другие города, но основу – в Узбекскую ССР, в столицу её. Повезло, часть новая, солдат не обижали, все в основном переведенцы, фруктов досыта, но погода беспощадная. Температура под пятьдесят в тени доходила, а по ночам меньше сорока не опускалась. Дальневосточный жирок быстро испарился.

Бабушка прилегла. На свежем воздухе болезнь отпускала, дышалось лучше, и сердце не безобразничало. Тяжёлые периоды приходились на ночь: и не спишь толком, а грудь сдавит – не вздохнёшь. После операции бабушке полегчало, но сбои случались. Единственной радостью оставался сад-огород, где в делах и в заботах хворь не так заметна.

Внук на цыпочках покинул домик.

Дед следил за поливом. Стоял под палящим солнцем, уткнув руки в бока, – загорелый, будто его прокоптили. Ионин поспешил к нему.

– А, охламон, это ты! Всё в теньке отсиживаешься?

– Какой там, деда! Мы землянику собирали, бабушка отдыхает.

– Пускай покемарит, – одобрил старший. – Надо сегодня китайку выкорчевать, засохла совсем. Спилим яблоню, отнесём в лес. Пенёк обкопаем, попробуем выдрать. Поможешь? Без тебя не справлюсь.

– Сделаем, – заверил внук.

Дед замолчал, а Лёха решил пройтись по владениям.

Сколько лет минуло с тех пор, как он приезжал сюда. Сначала со старшими, потом, получив права, сам – на дедовой «девятке», перешедшей по наследству к нему. Годы летели, сад дряхлел, ворьё срезало трубы, растащило инструменты, домик продали дядьке, а позже за копейки и садовую землю перекупщикам. Ничего не осталось.

В 98-ом огород выглядел на пять с плюсом. На домике ветви синего винограда, терпкого и вяжущего, рядом качок и бочка для воды, аккуратные ряды картофеля, грядки свеклы, моркови, кабачков, помидоров и огурцов, кусты смородины, малины и крыжовника, яблоневые и грушевые деревья, а среди них и китайка – первое дерево, что посадил дед, когда купил участок. Ярко-жёлтые ранетки с сочными плодами.

Ионин сравнил себя с садом-огородом. В юности красивый, мечтающий выучиться на журналиста или врача, с возрастом он приобрел пугающий и устрашающий вид, был выброшен за границу нормальной жизни и валялся на обочине. Он стал землей, где ничего не растёт.

Сорняки и лебеда.

БУМБОКС И КИТАЙКА

В домике Ионин обнаружил магнитофон на батарейках. Батарейки сели, и звук из колонок выходил тягучий. В коробке, где лежал бумбокс, валялась куча кассет: «Иванушки», «Руки вверх», «Русский размер», сборники русского рэпа. Лёха перебирал раритеты, которые в детстве были дороже золота, доставал буклеты из подкассетника, читал информацию. При покупке кассеты обязательно спрашивали, есть ли внутри разворот или это пиратка, отпечатанная на цветном принтере, и если буклет отсутствовал, никто не ленился прогуляться до следующей остановки. Исключения делали или для любимых исполнителей, или для родителей, кому не принципиально содержимое бумажек. Ионин за новинками ездил на площадь, где работали официальные представители. Драли за лицензионную кассету не десять, а двенадцать рублей.

Лёха пристроил бумбокс на плечо и возвратился к деду.

– Деда, батарейки нужны, мафон не играет, – сказал он.

– На чердаке глянь, я привозил с гаража, – ответил дед. – Бабушку не разбуди, меломан.

Батарейки лежали на полке в дальнем углу чердака. Новёхонькие, в упаковке, высшей пробы – хватит до конца дня. Ионин набил ими карманы шорт и спустился по лестнице.

Через минуту он разгуливал около деда с играющим магнитофоном. Из колонок играла кассета «Иванушек International» – «Конечно он REMIX» – переработанные версии песен с дебютного альбома популярной группы.

– Этажи, этажи, этажи, – пел бумбокс голосом рыжего Иванушки. – Блещут огнём.

Лёха приплясывал среди грядок, веселя старшего и соседей. Плевать на предрассудки, пусть думают, что хотят. Он в 98-ом, рядом родные, ему одиннадцать лет – что взять с мелкого лоботряса?!

– Ты ругаешь дождь, лужи на асфальте! – подпевал Ионин маленькому Иванушке.

Полив закончился. Грядки картошки получили необходимую влагу. Дед объявил перерыв на обед, и делегация в лице старшего и молодого под музыку направилась к домику. По пути дед ополоснулся из бочки, смыл солёный пот, а Лёха ополоснулся за компанию: он не устал и не вспотел.

Бабушка проснулась и накрыла на стол. На скатерти лежали варёные яйца, очищенные от скорлупы, картофелины в мундире, нарезанные огурчики и помидорчики, листья салата, три баночки консервов: горбуша – для Ионина, сайра – для бабушки, килька в томатном соусе – для деда. Каждому на свой вкус и цвет. Чай в чашках, краюхи домашнего хлеба – у тарелок. Обед простой, но на природе, нагуляв аппетит, кушаешь с удовольствием.

Отобедав, лёг дремать дед, а они с бабушкой занялись прополкой. Лёха орудовал тяпкой в помидорных грядках, а бабушка щипала руками траву в баклажанах.

Жара не спадала. Бумбокс играл кассету «Руки вверх» – «Сделай погромче».

Интересно, размышлял Ионин, если я умру от теплового удара, что произойдёт со мной в том времени? Меня вычеркнут из прошлого, стерев как карандаш ластиком, или я не могу умереть в этом времени? Куда денутся прожитые дни? Обнулятся? Или я мёртвый перенесусь обратно? Может, пересылая меня в 98-ой, волшебник рисковал? Царапина в 1998-ом наверняка оставит шрам в 2017-ом…

– Ты сегодня золотой помощник, – сказала бабушка, выводя внука из раздумий.

– В смысле? – не понял тот.

– То ничего делать не заставишь, разве что воды в бочку накачать, а сегодня и земляники собрали, и помидоров вон сколько пропушил.

– Ещё деду китайку помогу выкорчевывать, – подыграл Лёха. – И впрямь золотой.

– Не похоже на тебя. Ты любишь лодырничать.

– Я, ба, из будущего на денёк приехал. Завтра опять в лодыри запишусь.

– То-то я думаю, что за метаморфозы! – рассмеялась бабушка.

Когда дед появился с пилой у яблони, Ионин отложил в сторону тяпку и присоединился к старшему. Они взялись за разные концы инструмента и налегли на дерево. Китайка, несмотря на высохший ствол, у корня сохранилась. Пилить её оказалось делом нелёгким: и с Лёхи, и с деда ручьём потекло.

– Могучая яблоня, – сказал дед. – Поддадим, младший!

Младший поддавал. Пот лился со лба и разъедал глаза, отчего приходилось прерываться, снимать панаму и вытирать лицо. Дойдя до половины ствола, они остановились.

– Две минуты отдых, – сказал дед. – Жалко, конечно, китайку… Ранетки хорошие, сок с них и на вино, и в банки закатывать. Некислый, приятный на вкус. Первое дерево наше. В шестьдесят шестом посадили перед свадьбой. Больше тридцати лет считай.

Дед задумался, на секунду-другую выключившись из материального мира. Внук помахал ему, тот вздрогнул и схватился за инструмент.

Спустя пять минут китайка пала. Они отнесли дерево в ближайший лес и начали борьбу с пеньком. Китайка за тридцатилетие пустила глубоко корни, и сколько Лёха не выкапывал землю вокруг, не было ни конца, ни края. Дед раскачивал пень влево и вправо, но ничего не происходило.

– Упрямый чёрт! – злился старший.

За полчаса «чёрт» не сдвинулся ни на миллиметр. Дед махнул рукой, сходил за топором и обрубил все корневища. Пенёк последовал за китайкой в лес.

Незаметно подступал вечер. Температура воздуха опустилась до двадцати пяти, небо заволокло тучами. Навалилась духота.

– Гроза намечается, – сказала бабушка. – Яблок бы набрать, а то польёт.

– С ягодой возиться, а ты ещё яблоки хочешь, – заспорил дед.

– Успеем, не ворчи. Зимой и варенье, и компоты лопаете, а ему возни много.

Ионин улыбнулся, глядя на постановочное ворчание бабушки и деда.

В четыре руки работа велась споро: поднял яблоко с земли и к остальным его! Ранний сорт налива начинал цвести весной, когда на многих деревьях только набухали почки, а зелёные яблочки появлялись на нем в конце апреля. С середины июля яблоня радовала садоводов плодами с тонкой, почти прозрачной кожурой.

– Ба, у вас в деревне были сады? – спросил Ионин.

– Были, конечно. Мы, Лёшик, питались тем, что вырастили, да выловили. Рыбой, картошкой, репой. На зиму мясо вялили или в сенях держали. Капусту и огурцы в бочках солили. Ох, и ядрёные они получались! – Узелок завязывался, и нить повествования простиралась далее.– Зимой реже охотились, снега по крышу наваливало, попробуй выберись, куда там! С лета и с осени запасались. Потом несколько зим бесснежные пришли, тогда и охотиться не грех!

– Ты говорила, вас зимой в школу возили? Как возили, если снега по крышу?

– Расчищали дороги для лошадей.

– А что ты больше всего любила есть?

– Всё любила. Особенно сладкого не хватало. Сахарина в деревне не водилось, а мёд у деда Митяя – дорогущий! Он его на мясо менял, на рыбу. Пасека огромная, краёв не видать! Зайдёшь если, заблудишься… А так всё ели. Что мамка с бабой приготовят, то и едим… Насушим грибов, а после ползимы питаемся! Баба картошку в печке томила. Поставит на ночь горшочек, утром проснёшься, откроешь крышку, а там парит, и запах – ммм! Вкуснятина.

Наверху громыхнуло.

– Вода – хорошо, – заметила бабушка. – Землю напоит.

Закапал дождь. Сначала робкими капельками он намекнул на своё присутствие, участился и погнал собирателей яблок под крышу.

– Вот отказались ехать сразу, теперь льёт, – сказал дед.

– Переждём, – ответила бабушка. – Некуда торопиться.

Стихия буйствовала. Дождь усиливался. Гром гремел то в одной стороне, то в другой, а молнии чертили на небе замысловатые зигзаги.

Никто не говорил. Взоры обратились за дверь, где стена воды стекала в огород. Пахло свежестью и чистотой.

Лёха встал у двери и вытянул руку ладонью вверх. Капли дождя разбивались о живое препятствие и оставляли на коже влагу. Ионина завораживало: попав в прошлое, он радовался банальным мелочам, а живая бабушка, которую он не видел с новогодних праздников 2009 года, будила в сердце потаённые уголки безудержного и неконтролируемого счастья. Почему он не может остаться?! Зачем возвращаться в будущее, где никто не ждёт, никто не обнимет и не приголубит? Там Ионин – тридцатилетний неудачник, а тут – верховод и забияка, помощник двум старичкам и их главная забота. Лишь бы не туда, не в Подмосковье!

«Волшебник, оставь меня в 98-ом, – обратился Лёха к небу. – Проси, что хочешь. Забирай всё, что у меня есть».

Волшебник не отвечал. В глазах Ионина пылала надежда.

– Почистить по яичку? – предложила бабушка. – С чаем будете?

Бабушка не ела, а они с дедом пополдничали. Доели яйца, картошку, хлеб с зелёным луком и солью, разошлись и умяли банку запасных консервов. Попили чаю, и дождь закончился.

В шесть вечера поехали домой. Дед подвёз внука и бабушку к подъезду, помог разгрузиться и укатил в гараж. Бабушка переводила дух, а Лёха таскал вёдра и корзины на пятый этаж.

Наверху встречала беленькая собачонка Полька, получившая кличку за умение танцевать на задних лапах, прося подачку со стола. Утром Ионин её не видел: у Польки был своеобразный бзик относительно гуляния; если во дворе взрывали петарды (а взрывали их постоянно – дурацкое увлечение переросло в эпидемию), выходить из дома она отказывалась наотрез. Пряталась под кресла, под диван, и вытащить оттуда её не удавалось ни уговорами, ни угрозами.

– Привет, Полька! – Лёха погладил собаку, та ластилась и подставляла розовое пузико. – Привет, черноглазка. Лет десять не виделись, да?

Полька суетилась и била хвостом по линолеуму.

– Бабушку жди, – сказал собаке Ионин.

Та навострила уши, услышав знакомые слова, протиснулась мордой в дверную щёлку и ожидала, пока любимая хозяйка преодолеет десять лестничных маршей.

АСКОРБИНОВАЯ КИСЛОТА

К их возвращению мясо разморозилось. Бабушка спросила, что приготовить.

– Макароны можно с подливой, – сказал Лёха. – Или картошку потушить.

– Картошку дед делал в четверг вроде. Макарон давай что ли.

– Не! – закричал Ионин. – Я придумал! Где у нас кастрюля «Цептер», в которой капуста обалденная получается?

– Та что ли? Да в ней час минимум тушится.

– Дед раньше и не придёт. Пока в гараж, пока там с мужиками покалякает, в восемь и поужинаем… Давай, ба, давно капусту не делали. И картошку, и макароны в любой день можно забацать!

– Одной долго возиться, – намекнула она. – Макароны быстро, вода закипела, да кидай.

Под окнами засвистели (дедову «девятку» заметили), и Ионин помчался на балкон. На лавке собралась приличная банда – семь человек, все смотрели вверх.

– Ион! – окликнули Лёху. – Айда гулять! Колёк ещё не приехал, остальные в сборе!

– Ребзя, не могу! – отозвался он. – Я до завтра наказан! Накосячил!

– Хреново, Леший! Мы на базе, если что!

Банда пересекла двор и скрылась за гаражами. Ионин помахал им вслед: тратить остатки дня на чужих он не пожелал. Друзья друзьями, но впереди много дней, на всех хватит: воскресенье, понедельник, и ещё тысяча, а сегодня – баста!

Бабушка нарезала капусту. Капустный лист делился на три части, получалось не крупно и не мелко. Лёха занялся мясом. Взял специальный нож, кусочки выходили на загляденье, тонкие, словно прозрачные. К мясу добавили капусту, немного растительного масла, щепотку соли, поперчили и накрыли. Специальная крышка откачала из кастрюли воздух, и блюдо тушилось в собственном соку.

Конец ознакомительного фрагмента.