Мой завод
Приступая к описанию своего завода, я должен сделать оговорку: я ограничусь лишь приведением фактического материала, расскажу, как я вел завод в различные периоды времени, какие были получены результаты и какие допущены ошибки. Таким образом, этот очерк будет носить несколько иной характер, нежели все остальные в этой книге.
Отец мой умер летом 1900 года. По разделу с братьями я наследовал завод отца и сделался коннозаводчиком. В Касперовке я прожил после смерти отца еще пять лет, вернее, эти годы там находился мой завод, так как я в это время еще был в кавалерийском училище, затем служил в полку и в имении проживал очень мало. Это был первый этап жизни моего завода.
Прежде всего надлежит, конечно, дать характеристику того материала, который был мною получен. Я уже говорил, что завод отца был в то время в полном упадке, а потому материал, который я получил, был весьма невысокого качества. Но осознал я это не сразу. Первоначально я думал, что, если куплю хорошего жеребца, дело быстро пойдет на лад. Кто из нас в молодости не отличался оптимизмом? Однако вскоре я понял, что на таком материале далеко не уедешь, а потому стал приискивать жеребца и заводских маток в рамках моих средств, которые тогда были очень ограничены.
Рыцарь был возвращен из Дубровского завода осенью 1900 года, и он стал моим первым производителем. Большая часть заводских маток, которых я наследовал, были дочерьми Рыцаря (Граната, Залётная, Заурядная, Комета, Свирель, Славянка, Соседка, Счастливая). С остальными дело обстояло так: Волшебница была завода Кузьминова, Задача и Прихоть – завода Козловского, Неприступная – завода Теренина. Все дочери Рыцаря были недурны по себе, в особенности рыжая Счастливая и гнедая Заурядная, но отвести от них призовых лошадей не удалось. Эти кобылы дали мне недурных упряжных лошадей, которые были проданы либо на юге, либо за границу. Задача, Прихоть и Неприступная были старухи – на них как на заводской материал надежды было очень мало. Кобыла Волшебница была кругом кровей завода Варшавского, однако без имени Приветного, который создал славу этому заводу. Она была мелка, бесспинна и нехороша по себе.
Теперь, когда я пишу эти строки и даю оценку этому материалу, я прихожу в ужас от такого маточного состава, но тогда, по молодости лет, я довольно бодро смотрел вперед и верил в успех дела. Имей я опыт и достаточные знания, я бы понял, что выгоднее всего распродать всех этих маток и начать завод сызнова, но опыт приходит с годами, и недаром говорят, что за него платят деньги. Пришлось заплатить их и мне.
Касперо-Николаевский конный завод корнета Я. И. Бутовича
Получив завод, я съездил в Дубровку, где уже и до этого бывал, и просил Ф. Н. Измайлова дать мне хорошего и вполне надежного человека в качестве смотрителя завода. Измайлов, очень меня любивший, охотно пошел навстречу моему желанию и осенью того же года прислал в Касперовку Т. М. Алексеенко, который окончил Дубровскую школу наездников, но таланта к езде не имел, а потому и пошел в смотрители завода. Это был очень скромный, честный и порядочный человек. Он прослужил у меня почти девять лет, а когда в завод поступил Н. Н. Ситников, вернулся на родину, в Дубровку. Так как я в то время еще учился, а затем служил, Алексеенко самостоятельно вел мой завод сначала в Касперовке, а потом на Конском хуторе. Разумеется, я был с ним в постоянной переписке и давал ему заглазно разные указания (какова была ценность этих указаний, можно судить по тому, что мне тогда минуло 19 лет). У Алексеенко был один большой недостаток: он был чересчур мягкий человек, что называется, мямля. В таком большом имении, как Касперовка, где было много старых служащих, его, нового человека, прижимали, а дать отпор он не умел.
Первый год существования моего завода крыл кобыл Рыцарь, а его дочерей – один из жеребцов, находившихся в Касперовке, а также жеребцы моего брата. Так было до покупки первого моего производителя – вороного жеребца Типичного завода Борисовских. Я купил его заглазно в Санкт-Петербурге. Вместе со мной в кавалерийском училище учился юнкер Буланец, который рассказывал мне чудеса о красоте жеребца Типичного, принадлежавшего г-же Ильенко, вдове Е. М. Ильенко. Мне нужен был жеребец, я посмотрел породу Типичного и пришел в восторг. Типичный родился в 1882 году от Молодчика и знаменитой Тучи. В нем оказалось все лучшее, что было по кровям в Борисовском заводе, притом именно классически призовое. Я с пылом юноши решил, что сам Бог посылает мне этого знаменитого, как мне тогда казалось, жеребца. На меня, конечно, подействовало и то, что Типичный был когда-то куплен Е. М. Ильенко, большим знатоком лошади, а равно и рассказы о красоте Типичного. Все это меня так наэлектризовало, что я купил этого жеребца заглазно за 500 рублей. Типичный крыл у меня кобыл один сезон. Он был куплен осенью 1901 года, а после случки в 1902-м я продал его за те же деньги А. С. Путилову, так что на этой лошади я ничего не потерял. Типичный был действительно хорош по себе, а оскал, голову и шею имел поразительной красоты. У меня сохранился превосходный портрет Типичного кисти Репина-сына. Увидев этот портрет, Путилов поспешил купить Типичного, причем так волновался, как бы я не раздумал его продать, что сейчас же поехал домой за деньгами. Типичный был хорош по себе, а Репин его еще несколько приукрасил, а потому не удивительно, что он понравился Путилову.
В том же 1901 году я купил еще только одну лошадь, и это была первая купленная мною заводская матка. Звали ее Быль, родилась она в заводе великого князя Дмитрия Константиновича от Бычка и Радости. Я ее купил из-за рекорда и происхождения, тоже заглазно на аукционе в Дубровском заводе. Быль оказалась типичной дочерью Бычка. Она стояла на хороших ногах и была суха и дельна. Спина была, конечно, мягковата. Масти она была красно-гнедой, столь типичной для всего рода шишкинского Бычка. Первые два года Быль у меня прохолостела, но затем дала от Недотрога двух весьма недурных безминутных кобыл – Былину и Бюрократию, после чего я ее продал. Эту продажу я теперь считаю ошибкой, Быль следовало лучше, а главное, больше использовать.
В 1902 году я не только купил для своего завода настоящего производителя, но и имел возможность прикупить еще пять заводских маток, причем за двух из них заплатил дорого, так как это были замечательные призовые кобылы. Осенью того же года я купил своего первого, если можно так выразиться, серьезного производителя – белого жеребца Недотрога. Недотрог пришел в Касперовку в сентябре 1902 года, начал крыть кобыл в 1903 году, и первый его приплод появился у меня в заводе в 1904-м. Так как Недотрог сыграл в моем заводе большую положительную роль, то я подробно остановлюсь на этой лошади.
В Санкт-Петербурге я познакомился с Феодосиевым, который вскоре после этого переехал в Москву и поселился в гостинице. Когда в 1902 году я после производства в офицеры месяц жил в Москве, то ежедневно бывал у Феодосиева. Это оказался очень знающий человек, хороший рассказчик. У него по вечерам постоянно собирались гости, только спортсмены, и велись интересные беседы о лошадях. Тут-то Феодосиев и начал подготавливать меня к покупке Недотрога, который тогда ему принадлежал. После долгих разговоров о классе и породе этой лошади Феодосиев показал ее мне на езде, а потом на выводке. На езде Недотрог был великолепен, на выводке – хуже. Лошадь мне понравилась, и я стал думать о покупке. В то время Недотрога почти совсем не ценили, так как считали, что он будет плохим производителем. Это мнение основывалось на том, что он перенес сильную плевропневмонию, после чего потерял свой класс и у Коноплина дал нескольких жеребят, из которых тогда никто не проявил класса. Феодосиев держался другого мнения и считал, что Недотрог будет замечательным производителем. Насколько это мнение было искренно, вопрос, конечно, другой. Все, кто бывал у Феодосиева, поддерживали его и решительно советовали мне купить эту лошадь. После некоторого колебания, приняв во внимание класс и происхождение Недотрога, я его купил за 7000 рублей и отправил в Касперовку.
Недотрог (Нежданный – Буянка), белый жеребец, р. 1891 г., завода П. Г. Миндовского. Это была небольшая лошадь, ростом ровно в три вершка. По себе он был правилен и породен, но то, что называется, пряничный конек. Голова была хороша, но шея грубовата, с кадычком. Линия спины небезупречна, но связка великолепная. Окорока очень хороши. Ноги поразительно сухи, но у передних было бы желательно больше запястья и лучше кость. Стоял ногами совершенно правильно. Он был, несомненно, в орловском типе, но далек от идеала орловского рысака. Купив Недотрога в завод, я не сделал ошибки, но позднее, когда стал опытнее и имел совсем другой заводской материал, я бы его в завод все же не взял.
Класс у Недотрога был несомненный. Он не только выиграл Императорский приз, но до болезни поставил на три версты рекорд орловского рысака и выиграл все именные призы, на которые был записан. После болезни он ехал посредственно, Феодосиев же преследовал только коммерческий интерес. Словом, как призовая лошадь Недотрог пережил свою славу, а потому Феодосиеву было нелегко его продать. Следует еще отметить, что на нем ездил на призы В. Кейтон, а это был большой плюс для лошади, и весьма возможно, что в других руках Недотрог не показал бы такой резвости. Искусство Кейтона немало способствовало тому, чтобы Недотрог стал рекордистом. Более опытный, нежели я, охотник все это учел бы, но для меня тогда это было еще тайной за семью печатями. Наконец, по своему характеру Недотрог в конюшне и на обыкновенной езде оставался очень милой и доброй лошадью, но на призах был смолоду сбоист, очень строптив и горяч. Все это также следовало принять во внимание, покупая производителя в завод, ибо призы стали разыгрываться исключительно по общей дорожке и характер лошади начал играть очень большую роль.
Я не стану здесь приводить происхождение Недотрога – его порода и без того довольно известна. Я лишь выскажу ряд соображений, к коим пришел много позднее, да приведу крайне интересный отзыв о резвости отца Недотрога – Нежданного.
Н. Сверчков. «Лебедь» (Лебедь 5-й – Красава), р. 1847 г., вор. жер. зав. А. И. Павлова
Н. Сверчков. «Крутой 2-й» (Крутой – Метла), р. 1868 г., зав. Н. И. Ершова, 5.07
Рекорд Нежданного, относительно скромный, не дает понятия об истинном классе этой резвой лошади. Завесу над истинным классом Нежданного приоткрывают следующие строки Прохорова из его корреспонденции, помещенной в журнале «Русский спорт» в 1884 году. Нежданному было тогда три года.
Н. Сверчков. «Горностай» (Горностай 4-й – Дуброва), р. 1829 г., зав. В. И. Шишкина
Прохоров делился с читателями своим мнением о трехлетках, работавших в Москве: «Из трехлеток ярко выделяется вороной жеребец Нежданный, принадлежащий известному охотнику и коннозаводчику П. Г. Миндовскому, собственного завода, от Крутого 2-го завода Ершова, знаменитого по своим беговым успехам на ипподроме, принадлежащего И. И. Дациаро и сейчас находящегося в его заводе, где он допускается в публичную случку; мать Нежданного – Небось от Любимца и известной призовой кобылы Небось завода М. С. Мазурина, дочери Сорванца завода Д. П. Нарышкина, что от знаменитого Молодецкого завода Блохина, а Небось – завода В. Я. Тулинова. Нежданный совершал круг (1½ вер.) без 17½, резвость замечательная!» Из этих слов видно, что Нежданный был не только лучшим трехлетком своего года, но и выдающейся по резвости лошадью. Если ему не удалось показать эту резвость и стать официально первоклассным рысаком, то этому виною руки, в которых он находился.
Самое ценное в породе Недотрога, конечно, то, что он происходил в прямой мужской линии от Лебедя 4-го, притом через одного из лучших его сыновей Лебедя 5-го. Весьма важно, что и Лебедь 5-й, и Лебедь, и Лебедь 7-й, и Крутой, и Крутой 2-й, и Нежданный оказались замечательными производителями, то есть вся прямая цепь жеребцов, от которых произошел Недотрог, прославилась на заводском поприще. Не менее важно и то, что начиная с вороного Лебедя все эти жеребцы бежали, и иногда с выдающимся успехом. Вот что получится, если это изобразить графически:
Итак, Недотрог принадлежал к шестому поколению бежавших рысаков. В то время рысака с подобной прямой линией было нелегко разыскать. Заслуживает внимания, что матери всех этих жеребцов, за исключением матери Лебедя 7-го, не только были выдающегося происхождения, но и дали замечательный приплод. Матерью Лебедя была Красава (соединение крови Полкана 3-го и Лебедя 2-го), выдающаяся заводская матка у А. Б. Казакова. Мать Крутого – Крутая, дочь Мужика 2-го и Огромной. Мать Крутого 2-го – известная в истории рысистого коннозаводства Метла, о которой еще Ершов хотя и весьма вульгарно, но верно говорил, что если ее покроют даже кобелем, и то получат призовую лошадь. Метла дала поголовно призовой приплод, и из девяти ее детей восемь выиграли. Среди них Резвый, Сорванец и Крутой 2-й были первоклассными лошадьми. Такие имена маток в длинном ряду поколений для всей восходящей линии Недотрога – явление тоже незаурядное и заслуживающее самого пристального внимания каждого охотника и генеалога.
Словом, я нахожу, что прямая мужская линия Недотрога, за исключением строптивости характера, который наследован также оттуда, дала многие, если не все, положительные качества этой лошади. Хорошо изучив эту линию, я должен отметить, что жеребцы в ней, как призовые лошади и как производители, всегда были лучше кобыл.
Не так хорошо обстоит дело с происхождением матери Недотрога. Когда я покупал Недотрога, И. В. Прохоров, большой знаток генеалогии, особенно восхвалял мне породу Буянки, говоря, что она дочь энгельгардтовской кобылы и этим, мол, все сказано. Прохоров, как и многие другие охотники, преклонялся не только перед Бычком, но даже перед всем тем, что только пахло или стояло близко к нему. Я уже писал, не отрицая, впрочем, того, что Бычок был знаменитой лошадью, какой вред принесло породе это одностороннее увлечение. Теперь скажу лишь, что женская линия Недотрога дала ему отрицательные и неприятные черты.
Его мать Буянка была очень мала – факт неоспоримый. Отец Буянки, знаменитый соллогубовский Похвальный, был пяти вершков росту, поэтому ясно, что малый рост Недотрог получил от матери, а она – от своих предков. Известно, что и сам Бычок, и все его потомство были очень мелкими лошадьми. Здесь я нахожу уместным подкрепить это положение несколькими строками из неопубликованного письма В. И. Коптева к баронессе Л. П. Вимпфен, дочери П. П. Воейкова: «…продаваемый им жеребец, как он мне сказывал (ибо я по болезни не выезжал и едва ли скоро выеду), родился от Конька, сына Петушка Голохвастова, а потому, как и вся порода Бычков, невелик, нет трех вершков, впрочем, от двухвершковых Петушков много и пятивершковых. Так, например, рыжий дациаровский Летун (пять вершков) – сын Друга, в котором было два вершка». Указанию Коптева, что от двухвершковых Петушков бывают пятивершковые лошади, я не придаю особого значения: и сейчас Петушки крупны главным образом через дациаровских Летунов. После слов Коптева становится вполне понятным малый рост прежних воронцовских лошадей: покуда там Петушки были в родословных лошадей близки, рост был мал, а как только их начали поглощать в Новотомниковском заводе другие крови – рост воронцовских лошадей сразу же увеличился. Раздумывая над проблемой роста в линии старого шишкинского Бычка, я положительно уверен, что покойный Д. А. Энгельгардт, который из-за ограниченных средств должен был считаться с требованиями рынка, вполне сознательно дал своему производителю – голохвастовскому Бычку – крупную тулиновскую кобылу Невоздержанную, чтобы увеличить рост Бычков. От такой случки получился Правнук – отец энгельгардтовского Бычка, который прославился в Дубровском заводе. Последний Бычок уже имел четыре или даже немного более вершков росту. Если взять, к примеру, еще только одну лошадь, хотя бы Эльборуса (Зенита по отцу и Бычка по матери), то увидим, что свыше 50 процентов его детей имели мелкий рост. После всего сказанного не подлежит никакому сомнению, что Недотрог свой недостаточный рост получил со стороны матери, как наследие Бычков, и потому нередко давал мелких лошадей.
Помимо роста, Недотрог заимствовал еще одну отрицательную черту от своей матери – не вполне удовлетворительную спину. Это тоже наследие Бычков. Так как неудовлетворительная спина у Недотрога была наследственной, то вполне естественно, что и он, и лучший его сын Кронпринц 40 процентам своего приплода давали неважные спины.
Что касается резвости, которой обладал Недотрог, и его необычной силы – он был по преимуществу дистанционной лошадью, то в этом отношении его мать Буянка могла сыграть только положительную роль. Не только она сама была очень резва и много выиграла, но и ее родная сестра Барышня была одной из резвейших кобыл своего времени. Барышня впоследствии была продана за границу, где бежала с выдающимся успехом.
Недотрог (Нежданный – Буянка), р. 1891 г., зав. П. Г. Миндовского
Кронпринц 4.42,2 (Недотрог – Каша), р. 1907 г., зав. Я. И. Бутовича
У меня в заводе Недотрог как производитель вполне себя оправдал. Дети его хорошо побежали, и он превратил мой завод из упряжного в призовой. Этому жеребцу я обязан тем, что он сделал меня известным коннозаводчиком и обратил общее внимание на мой еще молодой тогда завод. Я не стану приводить здесь список призовых лошадей, которых он дал, так как для этого существуют справочники и каждый желающий может их там найти. Все лошади от Недотрога обладали резвостью, и все они (за исключением первых его детей, которые не были тренированы) появились на бегу и выигрывали. Подавляющее большинство из них показали безминутную резвость, а некоторые обладали бесспорным классом. К их числу я отношу Кота, Фудутуна, Кронпринца и Лакея. Резвейшим из всех сыновей Недотрога был, конечно, Кот, и я сделал очень большую ошибку, выпустив его из завода. Но несмотря на все это, Недотрог никогда не был, что называется, модным производителем и к его потомству многие относились с пренебрежением. Отчасти это происходило потому, что лошади от Недотрога имели трудный характер и с ними надо было поработать, прежде чем выставить к старту. Русский же человек любит все получить сразу, а потому лошади от Недотрога пришлись ему не ко двору. Те, кто, как Синегубкин, имели терпение с ними заниматься, были за это вознаграждены и не пожалели о том времени, которое потратили. В мужской восходящей линии Недотрога все лошади были сильными и дистанционными. В прежнее время это было самое ценное и дорогое качество для рысака, так как лошадь испытывали на длинные дистанции; но в то время, когда появились на бегу дети Недотрога, короткие дистанции взяли верх над длинными, и потребовался скороспелый рысак, более резвый, чем сильный. Отсюда успех Лесков и Корешков, которые летали эти короткие дистанции от столба до столба, но едва приходилось сделать две-три лишние сажени, высовывали языки, качались и становились в обрез. Будь у меня средства Малютина, успех детей Недотрога был бы еще более велик, поскольку я имел бы возможность их выдерживать, как это делал владелец знаменитого имения Быки, и не трепал бы их понапрасну в молодом возрасте, когда позднеспелые лошади еще не созрели. Таким образом я сохранил бы их для будущих бегов и успехов. Из-за желания догнать Лесков и Корешков на трехлетних детях Недотрога многие неразумные охотники погубили своих лошадей, о чем нельзя не пожалеть. Нечего и говорить, что на длинные дистанции Лески и Корешки не смогли бы ехать с уцелевшими детьми и внуками Недотрога, Кряжа-Быстрого, Милого 1-го и других дистанционных лошадей.
Ловчий 2.13,1 (Кронпринц – Леда), р. 1921 г., Прилепского зав.
Отрицательное отношение к Недотрогам сохранилось и до сих пор, несмотря на превосходную работу В. О. Витта о лучших линиях рысистого коннозаводства, где Недотрог совершенно неожиданно для автора, как он сам мне говорил, занял весьма видное место среди корифеев рысистого коннозаводства.
Подводя итоги сказанному, я должен без излишней скромности сказать, что благодаря деятельности Недотрога в моем заводе славная линия, к которой он принадлежал, не только не угасла, но и была вполне сохранена для рысистого коннозаводства страны. Скажу более: сын Кронпринца и внук Недотрога Ловчий показал в возрасте четырех лет 2.15,6, при всех неблагоприятных условиях и на совершенно не приготовленной для рекорда дорожке. Таким образом, эта линия имела явную тенденцию к возвышению и, по-видимому, вступила в бой за первенство с другими линиями нашего коннозаводства.
Когда Недотрогу минуло 18 лет, я продал его сравнительно недорого (1500 рублей + кобыла + симментальский бык) барону А. Н. фон дер Роппу, то есть в тулиновский завод. Продажа Недотрога была с моей стороны немалой ошибкой, и я это вскоре осознал. Должен с полной откровенностью признаться, что я недостаточно ценил тех жеребцов, что были у меня, и всегда думал, что у других жеребцы несоизмеримо лучше. Отсюда частая перемена производителей и легкомысленное к ним отношение. Я тогда еще не сознавал, что хороший производитель редок и что, получив такового, надо им всячески дорожить и использовать его до последней возможности. Мне казалось, что каждый выбранный мною и купленный жеребец будет лучше Недотрога, но в этом я жестоко ошибался. Я охладел к Недотрогу, последние два года почти совсем не покрывал им маток и продал его в 1909 году. Страсть к перемене производителей в то время была у меня велика, и мой приятель Карузо говорил, что в этом отношении я напоминаю ему Коробьина, который тоже часто менял производителей: влюблялся в них, потом разочаровывался, продавал, брал новых, отчего и принес немалый вред своему заводу. «Вам это особенно непростительно, – говорил мне Карузо, – ибо у вас есть даже статьи, в которых вы указываете на роль и значение производителя и предостерегаете охотников от легкомысленного обращения с жеребцом в заводе и от частых перемен производителей». Мне остается добавить, что барон фон дер Ропп, продержав Недотрога несколько лет, продал его уже стариком княжне А. С. Голицыной и у нее Недотрог дал две ставки лошадей, которым не суждено было появиться на бегу, ибо революция размела и распылила их по русской земле.
Перейду теперь к тем маткам, которые появились у меня все в том же 1902 году. Одновременно с Недотрогом я купил у Феодосиева вороную Злодейку (Летун 1-й – Злючка) завода И. И. Дациаро – кобылу во всех отношениях замечательную, одну из резвейших в то время (ее рекорд был 2.24 с какой-то дробью). Как дочь Летуна 1-го и Злючки, она была совершенно исключительного происхождения и превосходна по себе. Стоит ли удивляться, что я отвалил за нее 3500 рублей и обязался вернуть Феодосиеву первого жеребенка от нее и Недотрога. Злодейка была под пять вершков росту, сухая и дельная кобыла. Голова у нее была с наклепом – характерная для всех Летунов, которых я потом видел в разных заводах. Именно такие головы давал Летун 2-й у Маркова, Летун 3-й у Бобянского и Летун 5-й у В. В. Оболонского. Если память мне не изменяет, Летун 4-й, который был у Сухотина, не имел такой головы и не передавал ее своему потомству. Летуны 2, 3, 4 и 5-й были родными братьями и происходили от Летуна 1-го, отца Злодейки. Все они родились в заводе Дациаро. Из четырех братьев я лично знал Летунов 2, 4 и 5-го, и все они были крупными лошадьми, как и Злодейка, и имели весьма много общего между собой, в особенности в форме головы, выражении глаза и общем типе. Все виденные мною дети Летуна 1-го были очень дельные и превосходные рысистые лошади. Я отношу Злодейку к типу Летунов, она нисколько не напоминала голицынских лошадей, также весьма ярких по типу, хотя и была дочерью голицынской кобылы.
Покупая Злодейку, я этому последнему обстоятельству придавал особое значение, ибо тогда только что закончил печатать свою работу «Матки, давшие внеклассных лошадей», которая два года шла на страницах «Журнала коннозаводства». В этой статье я на основании большого материала показал, между прочим, значение голицынских кобыл как замечательных заводских маток. Голицынских маток благодаря метизации и таким заводам, как телегинский и шереметевский, стали еще более ценить в рысистом коннозаводстве страны.
Злодейка пришла в Касперовку в 1902-м уже слученной с Недотрогом, но потомства не принесла. В 1904 году она дала вороную кобылу Затею, а в 1905-м – вороную кобылу Засаду. Злодейка пала в 1905 году в заводе А. В. Якунина, куда была послана на случку к Петушку. Увлечение Петушком мне очень дорого стоило, так как позднее при тех же обстоятельствах я потерял Кашу, едва ли не лучшую матку, бывшую у меня в заводе. Гибель такой замечательной кобылы, как Злодейка, была не только материальной, но и коннозаводской потерей, и мне, молодому коннозаводчику, пережить ее было нелегко. Я весьма горевал, получив в Маньчжурии известие об этом. Злодейка погибла в полном расцвете сил, в разгаре блестящей заводской деятельности. Обе ее дочери выиграли: Затея – 2.22 и Засада – 2.26. Первая потом была заводской маткой у Д. И. Метальникова, где дала призовой приплод, а вторая поступила в завод начинающего коннозаводчика Корсакова, где, вероятно, и погибла во время революции, как почти весь племенной материал на юге России.
В том же 1902 году я купил у Г. Н. Бутовича еще одну классную кобылу – Гильдянку 2-ю, за которую заплатил большие по тем временам деньги, несколько тысяч рублей.
Гильдянка 2-я (Палаш – Гильдянка), караковая, р. 1890 г., завода П. К. Башкирцева. Была одной из резвейших кобыл на провинциальных ипподромах юга: выиграла 5440 рублей, рекорды 2.25,2, 5.2,6 и 7.3,5 (четыре версты). У Г. Н. Бутовича Гильдянка 2-я не жеребилась, потому он и решился ее продать.
Отец Гильдянки 2-й Палаш был очень хорошей лошадью и родился в заводе князя Л. Д. Вяземского. Мать Палаша, Лебеда 2-я завода М. С. Синицына, в прямой женской линии происходила от терпигоревских лошадей, а стало быть, имела большие прилития крови верховых лошадей. Еще А. А. Стахович в 1860-х годах, редактируя первую часть «Книги рысистых лошадей…», высказывал сомнения относительно правильности происхождения некоторых терпигоревских лошадей. Позднее С. Г. Карузо вполне разделял его взгляд. Изучая генеалогию орловского рысака, я пришел к тому же заключению: я считаю, что у терпигоревских рысаков кровь верховых лошадей значительно сильнее, чем это показано в заводских книгах. У меня имеется очень редкая, хорошо сохранившаяся и превосходная по исполнению фотография Лебеды 2-й, где ее верховой тип проглядывает особенно ясно. Лебеда 2-я оказалась замечательной маткой и дала много резвых лошадей. От нее происходил в прямой женской линии и Ледок 2.11 Щёкиных. Только этим я объясняю не орловский тип Ледка и могу здесь указать, что этот жеребец имеет много общих черт с Лебедой 2-й. Известно также, что многие потомки Лебеды 2-й шли неправильным ходом. То же замечалось и у Ледка, потому злые языки поспешили с утверждением, что Ледок – американец. Это, конечно, совершенно вздорная и решительно ни на чем не основанная клевета. Ледок весьма яркий представитель своей женской семьи.
Лебеда 2-я (Лебедь – Воздушная), р. 1867 г., зав. М. С. Синицына
Мать Гильдянки 2-й, старая Гильдянка, была одной из лучших маток в заводе Н. В. Хрущова. Она происходила от лермонтовского Податного и имела те же нечистопородные элементы, что и знаменитая Булатная и жеребец Булатный.
Ледок 2.11,7 (Вожак – Леди), р. 1909 г., гн. жер. зав. Щёкиных
Стоит ли удивляться, что Гильдянка 2-я была не в орловском типе. Это была небольшая, довольно сухая и правильная кобыла. После того как я видел Ледка и его детей, я готов взять на себя смелость утверждать, что и сама Гильдянка 2-я, и ее дети были совершенно в типе Ледков. Купив Гильдянку 2-ю, я отправил ее в Дубровский завод, где ее искусственно осеменили спермой Ходкого (Хвалёный – Варна). На следующий год она принесла такого маленького жеребенка, что он напоминал скорее котенка. Две следующие ее дочери от Недотрога – Гильдянка 3-я и Гусыня – получились крупнее и хороши по себе. Обе выиграли (их резвость 2.27,1 и 2.26,3) и были проданы: первая – в завод О. Э. Витта, вторая – г-ну Корсакову. Последний жеребенок, которого дала у меня Гильдянка 2-я, был Граф-Ходынский от знаменитого Горыныча. Я назвал его так в честь молодого графа Шувалова (сына графа П. П. Шувалова), который родился во время Ходынки и которого шутя тогда называли графом Ходынским. Последний жеребенок Гильдянки 2-й, так же как и первый, имел лишь один вершок росту и оказался дрянной лошадью. В 1908 году Гильдянка 2-я пала. На ее заводской деятельности, несомненно, отразилась чересчур продолжительная беговая карьера, которая в России погубила многих рысаков.
Об утрате в моем заводе прямой женской линии Гильдянки 2-й я никогда не сожалел, так как эта кобыла была не в орловском типе, да и присутствие в ее родословной имен Лебеды 2-й и Податного меня мало удовлетворяло. Эти имена гарантировали, конечно, класс будущих лошадей, но неизбежно должны были отрицательно отразиться на типе, формах и ходе, а им я всегда придавал не меньшее значение, чем резвости.
В 1902 году у меня в заводе появились еще три кобылы: Буйная, Бунтовщица и Фея. Я их купил у княгини Е. П. Мещерской, вдовы богача-мецената князя А. В. Мещерского. Буйная и Бунтовщица были совершенно заурядные белые кобылёнки, ничуть не лучше, а пожалуй, и хуже того материала, что я наследовал от отца. Их покупка была, конечно, ошибкой, и я, вероятно, соблазнился дешевизной, дав за каждую рублей 125–150. Ничего, кроме посредственности, они в заводе не дали и вскоре были проданы. Третья кобыла была мною куплена сознательно. Она мне очень приглянулась, но ее не хотели продавать. Я с трудом, что называется, вырвал ее из рук княгини Мещерской, но заплатил недорого – 300 рублей. Это была Фея, мать резвого жеребца по имени Федот-Да-Не-Тот.
Фея (Степенный – Фигурка), белая в гречке кобыла, р. 1887 г., завода князя А. В. Мещерского. Имела три с половиной – четыре вершка росту, была очень хороша по себе, суха и породна. Никаких недостатков и пороков у нее не отмечалось, а приятного, какого-то ласкающего и притягивающего глаз было в ней много. Я очень любил эту кобылу и почему-то всегда думал, что в таком типе были старинные циммермановские кобылы, в которых текла кровь Лебедя. В Фее она тоже была, и весьма возможно, что интуиция в этом отношении меня не обманывала. Так как Фея уже доказала, что может давать резвых лошадей, я возлагал на нее величайшие надежды – и не ошибся: она и у меня дала превосходных лошадей, а одного жеребца – настоящего первого класса.
Происхождение Феи было неясно. Однако не потому, что она была беспородна, а лишь потому, что аттестат ее отца сгорел во время пожара, а порода по женской линии была у Мещерского перепутана и в аттестате описана неверно. Я приложил немало усилий, чтобы разъяснить родословную Феи, и кое в чем успел. К сожалению, со Степенным, аттестат которого сгорел, поделать было ничего нельзя, так что этот пункт родословной Феи навсегда остался открытым. Всю прямую женскую линию, в частности происхождение Фигурки завода В. П. Охотникова, я вместе с Прохоровым разыскал. Мы доказали, что дочь этой Фигурки и родная бабка Феи Фигурка-Быстрая в действительности была Фигуркой от циммермановского Быстрого, сына Бычка. В заводских книгах просто был пропущен предлог «от», и Фигурка от Быстрого превратилась в Фигурку-Быструю. Все это теперь имеет лишь академический интерес, поскольку эта прямая женская линия угасла в заводе, но тогда имело для меня величайшее значение. Дело в том, что сын Недотрога и Феи, серый жеребец Фудутун, ехал в 4.41 на Семёновском ипподроме Санкт-Петербурга на Императорский приз. На нем ездил А. Финн, и он мне говорил, что если только Фудутуна допустят на Императорский приз, то он его не проиграет. Все последующие беспроигрышные и блестящие бега Фудутуна вполне подтвердили справедливость слов Финна. К сожалению, Фудутун на Императорский приз допущен не был, так как разъяснить породу отца Феи Степенного так и не удалось. Куда девался этот Фудутун, мне совершенно неизвестно, скорее всего, он погиб.
Фудутун был резвейшим сыном Недотрога и лошадью первого класса. Он был недурен по себе и имел превосходную спину. Сух был совершенно и масти темно-серой при светлых гриве и хвосте. Фудутун у меня в заводе был третьим жеребенком от Феи. Первого жеребенка, серую кобылу Фабиолу (от Чародея), та принесла в брюхе. Фабиола бежала и была так хороша, что ее продали за большие деньги за границу. Затем Фея дала в 1904 году Фурию и в 1906-м серую Фанзу. Между Фурией и Фанзой был Фудутун. Фурия имела рекорд 2.26, а Фанза была по заездке резвейшей лошадью от Феи, но пала в двухлетнем возрасте. Это была весьма чувствительная потеря для завода. В 1907 году Фея отдохнула, а в 1908-м дала серого жеребца Фармазона, которого я годовичком продал в Вологду. В том же году Фея, которая всегда была одной из моих любимых кобыл, сама пала. О ее дочери Фурии, получившей у меня заводское назначение, скажу несколько слов.
Фурия (Недотрог – Фея), белая кобыла, р. 1904 г., собственного завода, рекорды 2.26 и 5.05,1. Родилась светло-серой, а в год стала совершенно белой. Это крайне редкий случай в коннозаводской практике, и я, всегда любивший белых лошадей, был этому очень рад. Когда я рассказал о произошедшем Измайлову, то он объяснил это влиянием Колдуна, добавив, что в заводе Д. А. Энгельгардта, который Измайлов хорошо знал, Колдун давал известный процент белых от рождения лошадей. Колдун – отец Бабы-Яги, которая приходится родной бабкой Недотрогу. Отсюда влияние Колдуна на масть Фурии. Я вполне разделяю мнение Измайлова, ибо из старых литературных источников знаю, что Миловидный, которого многие прежние охотники считали едва ли не лучшим сыном шишкинского Горностая, был белой масти и давал много белых лошадей. Миловидный – отец Колдуньи, от которой родился Колдун, – был производителем в заводе Энгельгардта. Стало быть, сам Колдун давал белых лошадей, отражая Миловидного. Таким образом, объяснение Измайлова подкреплялось и литературными источниками. Думаю, некоторые охотники еще помнят, а все генеалоги должны знать белого жеребца Сметанку завода К. В. Колюбакиной, принадлежавшего Н. С. Мазурину и бывшего в 1870-х годах резвейшей лошадью и победителем некоторых именных призов. Сметанка появился на проездках в Москве, и еще Лодыгин отметил, что он совершенно белой масти, несмотря на свои молодые годы. Белая масть Сметанки имела, очевидно, тот же источник, то есть Миловидного, который доводился ему дедом. Вот какая интересная связь между всеми этими лошадьми открывается перед тем, кто умеет и хочет наблюдать и, конечно, знаком с прошлым нашей рысистой породы.
Фурия была удивительно хороша по себе: в ней было полных пять вершков росту, спина по линейке, исчерпывающая сухость, замечательные ноги, ширина – словом, все, что можно требовать от кобылы, а затем от заводской матки. Единственное, за что можно было упрекнуть эту замечательную кобылу, так это за ее голову, которая была велика и горбоноса, но не безобразна. Из-за этой головы я ее не повел в Москву в своей группе на Всероссийскую конскую выставку 1910 года. Меня за это пробрал Телегин – он высоко ценил Фурию. Когда Фурии исполнилось четыре с половиной года, я жил в Одессе и решил ее взять для городской езды. До этого она находилась в заводе и к бегам не подготовлялась. Кобылу привели в город и поставили на конюшне брата, который зимой всегда жил в Одессе и имел там превосходных выездных лошадей.
Одесса особенно хороша осенью, когда на Фонтанах, в парке и на Лонжероне много гуляющих и катающихся, когда стоит теплая, но не жаркая погода и морской воздух особенно приятен и чист. В такую погоду рысаки на городском ипподроме бежали особенно резво. Я решил взять на всю осень Фурию в Одессу, с тем чтобы вполне насладиться резвой, нарядной ездой и красотами города и ближайших окрестностей. Брат быстро прислал кучера, а упряжи и экипажей у него было сколько угодно. Он любил хорошие выезды, и года не проходило, чтобы он не подкупал новые экипажи, сбрую. Словом, все было быстро слажено и Фурию начали ездить по утрам по городу. Прошло несколько дней, и я спросил брата, как кобыла. «Ничего, привыкает», – ответил он мне и перевел разговор на другую тему. В следующий раз, когда я спросил его про Фурию, ответ был такой же уклончивый – по-видимому, мне готовился какой-то сюрприз. Через несколько дней брат сообщил, что Фурия будет мне подана к шести часам вечера. Он сам приехал на ней, и я вышел из гостиницы «Лондонская», где тогда жил. Фурия в легкой, изящной «эгоистке» на красном ходу, в наборной, тонкого ремня сбруе была удивительно хороша! Она красиво держала голову и шею, шла эффектным воздушным ходом и на езде отделяла хвост, держа его султаном. Несколько раз кучер проехал мимо меня сдержанной рысью по Николаевскому бульвару, где уже гуляла публика. Я пришел в восторг от кобылы и должен откровенно сказать, что после редко видел такую блестящую и эффектную одиночку. Немало этому способствовала и масть кобылы – она переливалась и отражалась многими нежными оттенками от падавших на нее солнечных лучей. Возле нас сейчас же собралась толпа зевак, которые любовались кобылой, а на противоположной стороне бульвара публика приостанавливалась. Только я хотел сесть и ехать кататься, как ко мне быстро подошел Пуриц, местный богач, владелец самого крупного ювелирного магазина в городе и домовладелец. Пуриц имел городских и призовых лошадей. Это был еще молодой человек, красавец-еврей, местный ловелас и сердцеед. Одесситы звали его «наш Саша Пуриц» или же «гроссе Пуриц», имея в виду его богатство. «Продайте кобылу, Яков Иванович, предлагаю вам 800 рублей», – сказал «гроссе Пуриц». «Нет, не продаю», – ответил я. Пуриц загорелся и, как страстный человек, стал делать надбавки и наконец назвал сумму в 1500 рублей. Цена для Одессы за кобылу была действительно внушительная, но я отказался ее продать, сел в «эгоистку» и уехал.
Фурия той осенью стала любимой и популярнейшей лошадью в Одессе, ее знали, ею любовались решительно все! На ходу, как, впрочем, и сам Недотрог, и многие его дети, она прямо-таки преображалась и становилась удивительно хороша. Все новости в южных городах, в особенности таких оживленных, как Одесса, разносятся с быстротою молнии. А потому уже вечером во всех кофейнях Одессы – и у Фанкони, и у Робина, и у Семадени – только и было разговоров, что про Сашу Пурица и про то, что он давал за кобылу 1500 рублей. «И подумайте, этот сумасшедший помещик не согласился ее продать!» – добавляли одесситы и пожимали плечами. Когда в октябре я уезжал из Одессы, наездник брата Петров просил оставить ему Фурию для призов. Она хорошо потом бежала в Одессе и показала резвость 2.26.
Я дал Фурии заводское назначение, но должен сознаться, что использовал ее крайне неудачно, вернее, односторонне. Я случал ее со своими жеребцами, а те все были стайерами, и потому она давала позднеспелых лошадей, к числу которых принадлежала и сама. Наездники ломали их еще до того, как те успевали созреть. Фурию надо было отправить в завод Щёкина и там ее года три кряду крыть таким жеребцом, как Вожак. Он был пылкий флайер, негрузный и исключительно породный, а главное, он к ней идеально подходил по кровям. Вожак был прямой представитель линии Лебедя 4-го и со стороны матери происходил от охотниковской кобылы с сильными течениями крови знаменитого Соболя. Фурия также была по отцу из линии Лебедя 4-го, а по матери имела кровь Соболя через свою бабку – охотниковскую кобылу. Встреча и повторение этих прославленных кровей всегда давали положительный эффект в рысистом коннозаводстве, и от случки Фурии и Вожака или подобного жеребца можно было бы ожидать блестящих результатов. Если я этого не сделал, то лишь потому, что такие посылки были в то время сопряжены с немалыми хлопотами и получить вакансию под такого жеребца, как Вожак, было, конечно, нелегко. Да и я в то время уже выходил в генералы от коннозаводства и считал, что и без того, случив Фурию с жеребцом своего завода, без хлопот и забот получу хорошую лошадь и сумею ее хорошо продать. И все же, несмотря на неудачный подбор, Фурия дала безминутных лошадей, а первый ее сын Франт 2.27 (четырех лет) был и совсем хорошей лошадью. Но не то, конечно, дала бы Фурия, если бы к ней был применен другой подбор.
Когда Фурия начала стареть, я спохватился, что у нее нет достойной заместительницы, и послал ее в завод графа Г. И. Рибопьера под Плутарха. От этой случки родилась серая кобыла Фаворитка, которая была резва, но по себе нехороша. И она, и сама Фурия затем были национализированы и использованы преступно скверно, как, впрочем, и все остальные рысистые матки страны. Фурия пала после революции жеребой от Эльборуса, а Фаворитку выбраковали и продали позднее, так что семейство Феи было полностью удалено из Прилеп, но оно не угасло и может еще вспыхнуть в других руках и в другом заводе.
В 1903 году я прикупил пять кобыл: Волторну и Отвагу в Хреновском заводе, Гичку, Кашу и Струю в Аргамаковке у Н. С. Шибаева. Покупка была крайне удачной, поскольку в числе купленных кобыл оказалась Каша – одна из лучших моих заводских маток, давшая таких лошадей, как Кот и победитель Императорского приза Кронпринц.
Покупка двух кобыл в Хреновом оказалась не столь удачна. Обеих я приобрел осенью на обычном аукционе. Отвага была дочерью голицынского Осляби и знаменитой охотниковской Вихрястой, долгое время украшавшей своими детьми Хреновской завод, а своим присутствием – хреновской табун. Это соединение голицынских лошадей с охотниковскими дало везде отрицательные результаты, но в то время я еще не настолько знал породу, чтобы придать этому должное значение. Отвага была беднокостна, велика и имела отвратительную голову. Голицынский тип лошадей в ней явно взял перевес над охотниковским. Я уже писал в одной из своих ранних работ, что известное число голицынских лошадей прежнего времени были нехороши по себе, легки ногами, головасты и просты. В таком же духе была и Отвага.
Купленная вместе с ней Волторна ничего не оставила у меня в заводе, так как в 1904 году прохолостела от знаменитого Подарка, а в следующем, в 22 года, и сама пала, но об этой замечательной кобыле надо сказать хотя бы несколько слов.
Волторна (Ворон – Выгодная), темно-гнедая кобыла, р. 1883 г., завода М. С. Синицына. Мать победителя Императорского приза Мурзича, Вежливого и др. По себе Волторна, несмотря на весьма почтенные годы, была очень хороша: длинная, крупная, густая и очень глубокая кобыла, на прекрасных ногах, с хорошей длинной шеей и того типа, который в старину особенно ценили и называли тулиновским. Когда я купил эту кобылу, мне хреновские старожилы говорили: «Глядите, Яков Иванович, это настоящая тулиновская кобыла. Хотя она и завода Синицына, но в прежнем, тулиновском, сорте: какая нога, длина, глубина, завесистая челка, выразительная голова и особенно верхняя линия идеально правильного размаха!» Я смотрел, запоминал и считал, что старики правы, так как, судя по некоторым старым фотографиям и потомству Удалого, прежние тулиновские лошади должны были быть именно такими. Волторна была дочерью Ворона, сына Велизария, а ее мать Выгодная происходила от Янтарного завода В. Я. Тулинова. Здесь была такая же родословная, как и у большинства лошадей 1870–80-х годов, происходивших из заводов Синицына, Смирнова, Дронникова, Козополянского, Сталя и других воронежских коннозаводчиков, имевших своим главным источником, а иногда и первоисточником тулиновских жеребцов или кобыл. Много позднее, когда я уже переехал в Тульскую губернию, как-то посетив под Тулой завод К. И. Платонова и увидев рекордистку Бурливую, я был удивлен ее сходством с Волторной. У Бурливой была спина подлиннее, но во всем остальном, даже в масти особенного тона и оттенка, это была Волторна! Меня настолько заинтересовало такое сходство, что, приехав в Прилепы, я сейчас же взял заводские книги и посмотрел породу обеих кобыл. То, что я там увидел, произвело на меня тогда столь сильное впечатление, что я хочу поделиться этим с читателями.
Волторна – дочь Выгодной, что от Янтарного завода В. Я. Тулинова, сына Янтарной от Степенного 1-го и Вострухи. А Бурливая – дочь Босой, что от Пряхи, дочери той же тулиновской Янтарной от Степенного 1-го и Вострухи. Таким образом, Янтарный и Янтарная, которые вошли в родословную Волторны и Бурливой, были в близком родстве. Этим и объясняется сходство двух кобыл. Как же хороши были прежние тулиновские лошади, если они могли оказывать такое решающее воздействие на формы и тип даже своих отдаленных потомков, и нельзя не удивляться, как умудрились погубить когда-то знаменитый завод после смерти самого Тулинова.
Мне не раз приходилось слышать, что не следует верить старожилам, и по поводу всевозможных рассказов стариков о прежних лошадях граф Н. В. Стенбок-Фермор не без остроумия заметил, что старожилы-то больше всего и путают и меньше всего помнят. Это, конечно, не так, и из вышеприведенного рассказа видно, что старики в Хреновой были совершенно правы, указывая мне на Волторну и утверждая, что она олицетворяет тип тулиновской лошади.
Блестящую покупку я сделал в заводе Н. С. Шибаева, где побывал летом 1903 года. Я тогда купил трех заводских маток, которых уступил мне С. А. Сахновский, главноуправляющий Аргамаковским заводом, специально для этого из Москвы ездивший со мной в Пензенскую губернию. Мы сговорились с ним еще в Москве, что я возьму двух кобыл из числа тех, что назначены в продажу, а третью он разрешит мне выбрать из табуна. «Что делать, уж погрешу перед Николашей (Шибаевым), уступлю вам, молодому охотнику, кобылу и сделаю это во имя старой дружбы с Михаилом Ивановичем Бутовичем, а если ошибетесь выбором – сам укажу, кого надо взять».
Поездку в Аргамаково я буду описывать, когда наступит черед говорить о заводе Шибаева, а теперь перейду к тем трем кобылам, которых я тогда купил. О Гичке и Струе я скажу всего несколько слов, а на Каше должен буду остановиться со всей обстоятельностью, к которой обязывает меня имя этой знаменитой кобылы.
Из числа продажных кобыл я быстро выбрал Гичку и Струю и купил их по 900 рублей. Гичка была вороная, правильная трехвершковая кобыла, ничем не бросавшаяся в глаза, но, конечно, выше того материала, который был у меня в заводе. Мне особенно симпатично было то, что она являлась дочерью Бедуина-Пылкого, родившегося от старого Бедуина, то есть Бедуина-Парижанина, и Пилки, матери Полотёра. И старого Бедуина, и Полотёра я любил и ценил. Со стороны матери Гичка происходила от жихаревских лошадей, которыми я никогда не увлекался и происхождение которых считал недостаточно фешенебельным. Гичка имела рекорд 5.31,6 и регулярно жеребилась в заводе Шибаева. У меня она дала четырех жеребят и год не была случена. Я ее продал в 1909 году на Дон И. М. Грекову. Лучшими ее детьми были Губернатор 4.50 и Галилея 1.39, потом заводская матка у А. Н. Синельникова.
Другая кобыла, Струя, пришлась совсем не ко двору. Она была хороша по себе, и я ее взял как внучку Гранита графа К. К. Толя по отцу и Сметанки К. В. Колюбакиной по матери. У меня в заводе она скинула, после чего так рассыпалась, что я поспешил ее продать.
Теперь перейду к покупке Каши. Вместе с Сахновским мы посмотрели всех заводских маток на выводке, и больше всех мне понравилась Каша. Вечером мы поехали в табун, я еще раз хотел посмотреть маток на свободе. Шибаевский табун ходил довольно далеко, верстах в пятнадцати от усадьбы, и мы с Сахновским поехали туда в линейке. Среди холмов, ложбин и оврагов, промеж золотистых полей и местами поросших кудрявым кустарником пригорков ходил табун рысистых маток. Над сонной речонкой, по пологому склону бугра, были устроены пригоны, и там все лето укрывался от жары табун маток, который остальное время и днем, и ночью ходил на пастбище. Долго вместе с Сахновским бродили мы по табуну, и здесь Каша мне еще больше понравилась. Куда ни посмотришь, а перед глазами все она, и я не мог ею налюбоваться.
«Ну, Яков Иванович, кого выбираете?» – спросил меня Сахновский. Я ответил, что Кашу. Сахновский одобрил мой выбор, сказал, что это одна из лучших кобыл у них в заводе, и добавил: «Нечего делать, дал слово уступить кобылу на выбор – и уступлю!» После этого он снял шапку, перекрестился, обнял меня и тут же поздравил с покупкой замечательной кобылы, добавив, чтобы я ее берег всячески и что от нее я отведу знаменитых лошадей. Цена кобыле оказалась 900 рублей, то есть та же, что Гичке и Струе! Это была исключительная любезность со стороны Сахновского, ибо я думал, что за Кашу он спросит тысячи три или четыре.
С. Ворошилов. «Каша» (Литой – Комета), р. 1894 г., вор. коб. зав. П. Г. Миндовского
Каша (Литой – Комета), вороная кобыла, р. 1894 г., завода П. Г. Миндовского. Не бежала, но, по словам Сахновского, готовилась на Дерби, ехала очень резво, но сломалась. Сахновский утверждал, что Каша была резвейшей кобылой и кандидаткой на выигрыш Дерби. Лишь несчастный случай якобы помешал этому. По себе Каша была исключительно хороша и правильна. Я считаю ее одной из наиболее совершенных кобыл, мною когда-либо и где-либо виденных. Росту в ней было четыре или четыре с половиной вершка. Масти она была вороной, лысая и имела три ноги белых: обе передние – выше половины пясти, а левая задняя по скакательный сустав была неровно бела. Голова у Каши была сухая, прямо скульптурная, с широким лбом и умным, добрым глазом; шея превосходная по выходу и рисунку и с небольшим гребнем; спина короткая, прямая, связка богатая. Ноги были сухи, и она исключительно правильно стояла, особенно при этом бросались в глаза короткая, но правильная бабка и короткая пясть. Кобыла была достаточно глубока, но не так низка на ногах, как некоторые другие рысистые матки. Каша была не только хороша по себе и породна, но и чрезвычайно изящна. Она очень напоминала Красу, свою бабку со стороны отца.
Краса 5.12 (Закрас – Ходистая), р. 1866 г., зав. М. С. Мазурина
Если сравнить ту фотографию Красы, где она изображена в «американке» с высокими колесами, с фотографией Каши, воспроизведенной в альбоме Максимовича, видно, что у обеих кобыл общая и крайне характерная линия верха и какая-то особая, им одним присущая округлость форм. Это не те неприятные закругленные формы, которые многими знатоками совершенно справедливо ставятся в укор лошадям, а, наоборот, какая-то особая компактность и упругость, выдержанная в мягких, закругленных линиях, скорее, даже контурах. Каша была крупнее Красы. Несомненно, что и наклонность к передаче рыжей масти сыновьями Каши Котом и Кронпринцем идет из того же источника. Интересно, что в Прилепском заводе кобыла Природа (Кронпринц – Приятельница) в миниатюре точно повторяет Кашу, а стало быть, и Красу.
Каша очень интересного происхождения: она дочь Литого и Кометы. Сам Литой показал недурную резвость и затем состоял производителем в тулиновском заводе времени его упадка, где дал хороших лошадей. После революции, часто бывая у П. Г. Миндовского, я видел у него пастельный портрет Литого работы Грекова. Так как изображение Литого нигде и никогда не было напечатано, то я могу сказать, что это была крупная, сухая, дельная и очень красивая лошадь. Литой был исключительно высокого происхождения: он сын Любезного и Красы. О породе Любезного и его значении в рысистом коннозаводстве я распространяться не стану, ибо эта лошадь имеет историческое имя. Когда Кронпринцу было четыре года и Синегубкин впервые увидал его в Прилепах на езде, то нашел в нем сходство с Любезным и рассказал мне, что Любезный давал много лопоухих лошадей, что в свое время приводило в ужас хреновское начальство. Много позднее, когда Кронпринц был оставлен производителем в моем заводе и от него стали появляться дети, то известный процент его приплода имел слабые уши.
Любезный 5.12 (от Любезного), р. 1872 г., зав. В. И. Ознобишина, линия Лебедя 4-го
Мать Литого, знаменитая своими бегами и победами рыжая мазуринская Краса, выигравшая в свое время и Императорский, и затем Международный приз в Вене, и массу других призов, была кобылой исключительного происхождения. Ее отец, призовой Закрас завода Иевлева, был сыном известнейшего серого Кролика из линии Горностая. Матерью Закраса была хреновская кобыла Непобедимая, дочь Непобедимого 2-го. Таким образом, Закрас состоял из чистейших элементов орловской породы и, как передавал мне П. Г. Миндовский, а еще ранее Н. С. Тихомиров, был необыкновенно хорош и породен. Я этому охотно верю, ибо имел портрет Кролика, отца Закраса, и, судя по этому портрету, Кролик был удивительной лошадью. Соединение чистейшего по кровям Закраса с кругом голохвастовской кобылой Ходистой и дало Красу. В породу Ходистой вошли лучшие имена старого голохвастовского завода, а именно Мужик и шишкинский Бычок.
Н. Сверчков. «Непобедимый 2-й» (Чистяк 3-й – Кривая)
В третьем поколении эта родословная упирается в кобылу Наследницу, одну из немногих дочерей Заступника (он же Наследник). О самом Заступнике и его немногочисленных, но выдающихся дочерях я уже писал и как-то даже посвятил этой лошади отдельный этюд. Словом, отец Каши Литой как со стороны отца, так и со стороны матери был лошадью выдающегося и весьма интересного происхождения.
Матерью Каши была гнедо-пегая кобыла Комета, родившаяся в заводе А. А. Соловцова. Она была в свое время очень резва и выигрывала. Попытаемся объяснить ее гнедо-пегую масть, столь необычную для рысистых лошадей в наше время. Фотографии Кометы не сохранилось, но я видел у Миндовского фотографию его табуна, и там на первом плане пасется Комета. Пегой в полном смысле этого слова ее назвать нельзя: она была гнедая и на брюхе у нее имелось большое белое пятно. За время своей заводской деятельности Комета не дала ни одной пегой лошади, хотя и перебывала в нескольких заводах и крылась разными жеребцами. Мать Кометы, рыжая кобыла Искра, не давала не только пегих, но даже отметистых лошадей, о чем мне говорил Юрлов, в чьем заводе Искра одно время состояла заводской маткой. Я считаю, что пежину она получила через своего отца Кролика, который был лошадью посредственного происхождения и по материнской линии едва ли принадлежал к рысистым лошадям. Мать Кролика Хапушка была дочерью Чистой от Чернички, произошедшей от кобылы без имени. А со стороны отца Черничка была внучкой Хапуги Н. Д. Домогацкого, которая едва ли была рысистой лошадью.
Происхождение Кометы не может быть признано выдающимся. Она дочь филипповского Кролика, которого принято называть теглеровским и который был классной лошадью и даже выиграл Императорский приз. Однако Кролик был вполне посредственного происхождения и к тому же чрезвычайно зол: его называли людоедом, потому что он действительно бросался на людей. По себе он не был хорош. Мать Кометы Искра, по-видимому, была замечательной кобылой, ибо, помимо Кометы, она дала еще Индиану, от которой родилась Дружба, одна из лучших заводских маток, мать Деларея, Дельной, Дрока, Хвального, Ходока и др. Словом, Искру надо считать основательницей хорошего маточного гнезда. Об Искре можно сказать, что она происходит от хороших рысистых лошадей, и только. Фешенебельных имен в ее родословной мало. Лично я придаю особое значение тому, что Искра, будучи дочерью Катка, несет по Ловкому-Кролику драгоценную кровь старого ознобишинского Кролика, а со стороны матери – кровь Чистяка, сыгравшего положительную роль при создании некоторых знаменитых лошадей завода графа Соллогуба. Родоначальницей того рода, к которому принадлежала Искра, была хреновская кобыла Колдунья, дочь Мужика 2-го.
У Шибаева Каша принесла трех дочерей, двух от Нежданного и одну от его сына Несносного. Все три дочери Каши – Клеопатра 1.37,2, Креолка 2.21 и Кира 1.45 – выиграли. Особенно хороша была Клеопатра, которая пала в трехлетнем возрасте. Придя ко мне жеребой от Призрака, Каша скинула, после чего я послал ее на случку к Вулкану (Бережливый – Тень) в завод фон Мекка. От этой случки в 1905 году родился вороной жеребец Кесарь – замечательная лошадь, которую наездник погубил еще в двухлетнем возрасте. Позднее я продал Кесаря в Одессу г-ну Яншеку. Тот с ним долго возился, но Кесарь безнадежно хромал и, хотя ехал четверти очень резво, всю дистанцию выдержать не мог, а потому показал жалкий рекорд.
Кот 2.18,6 (Недотрог – Каша), р. 1906 г., зав. Я. И. Бутовича
В 1906 году Каша дала Кота 1.35,6 и 2.18,6; в 1907-м – Кронпринца 1.36,4, 2.21, 4.42 и 6.31,2; в 1908-м – Калифорнию 5.02. Все три лошади происходили от Недотрога.
В 1908 году я послал Кашу в завод Якунина для случки с Петушком, оттуда она вернулась с подозрительным истечением из носа и вскоре пала. Трагическая смерть Каши была огромной потерей для моего молодого завода, и я скорбел всей душой. Дочь Каши Калифорния напоминала мать, но была хуже ее, не жеребилась, почему я ее и продал. Таким образом пресекся у меня в заводе род Каши, и этим несчастьем я был обязан Петушку, пристрастие к которому погубило у меня двух таких кобыл, как Злодейка и Каша. Сыновья Каши Кот и Кронпринц сыграли в моем заводе очень большую роль, на них я здесь подробно и остановлюсь.
Кот (Недотрог – Каша), белый жеребец. Он, как и Кронпринц, родился золотисто-рыжим, лысым и имел все четыре ноги по колено белые. К году оба жеребца переменили масть на светло-серую, а в два года были уже совершенно белыми. Кронпринц затем весьма часто давал рыжих при рождении лошадей, которые потом становились либо красно-серыми, либо светло-серыми. Кот имел три вершка росту, был чрезвычайно хорош по себе и породен. У него были костистые, сухие, прямо стальные ноги, на что обращали внимание все охотники и знатоки. Спина у него была удовлетворительная, но все же он был чересчур длинен. Призовая карьера Кота прошла в цветах моего брата и исключительно на южных ипподромах. Лучшим его бегом я считаю езду на Сухомлиновский приз в Киеве. Дистанция была одна верста, и четырехлетки ехали вместе с другими возрастами. Кот в 1.30 пришел первым, но галопом в столб. В побитом поле были такие лошади, как Урна 2.16 и Хохол-Удалой 2.16. Этот бег отразился на Коте: он потерял сердце и класс и впоследствии ничего показать уже не мог. Карьера Кота начиналась блестяще, юг кричал, что это второй Крепыш. Курский охотник Сапунов, владелец Хохла-Удалого и других резвых лошадей, уверял меня, что Кот не тише Крепыша!
Кот был строптивого характера и очень строг. Наездник Петров его боялся и, прежде чем выехать на приз, гонял в манеже, потом делал большую проездку и только после этого выводил к старту. Кот был силы неимоверной, и можно лишь удивляться, как при такой работе он не поломался раньше. Когда он перестал бежать, я взял его в завод, намереваясь продать, так как я критически относился к южным секундам, а кроме того, справедливо полагал, что Кот, лошадь без столичного имени, не будет популярен среди московских охотников и за его детей будут платить недорого. Кот стоял у меня без дела и ждал покупателя. На год или на два я отдал Кота в аренду в завод Лодыженского, где были преимущественно полукровные или посредственные рысистые кобылы. Затем покупатель нашелся – г-н Понизовкин, и я продал ему Кота за 5 или 8 тысяч рублей. Понизовкин Кота тоже не оценил, вскоре приобрел знаменитого Телемака и дал ему всех своих кобыл. А Кота продал в Государственное коннозаводство за 5 тысяч рублей. Оттуда его взял Н. А. Арапов на пункт в Пензенскую губернию, где вскоре Кот стал очень популярен и получал лучших кобыл. Приплоды его оказались таковы, что начали поговаривать, не взять ли Кота в Хреновое. Однако это не осуществилось из-за революции. Мы не узнали, каковы были те дети Кота, которых он дал в Пензенской губернии, – им негде было бежать. Я у себя в заводе дал Коту трех-четырех кобыл и в первой же ставке получил жеребца Сановника 1.33 и кобылу Арфу 1.37. Кот был замечательным производителем, и его продажу я считаю большой ошибкой: от него, вне всякого сомнения, можно было отвести лошадей рекордной резвости.
Кот состоит производителем все в той же Пензенской губернии, но используется так же, как и все жеребцы республики, то есть безобразно. Недавно я получил письмо от Н. Н. Шнейдера, где он сообщает кое-что о Коте. Выдержкой из этого письма я и закончу свои воспоминания об этой лошади: «14 июля 1926 года… Только что провел пять дней в местности, полной Котом и Низамом. Видел и самого Кота. Он находится в селе Троицком, на хуторе, где был завод Г. О. Немировского, где стоял Пройда и родился Павлин! А в двадцати верстах Аргамаково Шибаева, где родилась Каша! И по чудесному велению судеб Кот из Херсонской губернии попал под конец жизни на родину своей матери. От Кота я в восторге. Правда, он чересчур длинен, спина провалилась, но перед, зад, а главное, нога так хороши и богаты, и именно по-орловски, что я не мог удержаться и трачу четыре копейки на открытку!»
Кронпринц (Недотрог – Каша), родной брат Кота, но на год моложе его. О призовой карьере Кронпринца я не считаю нужным распространяться, так как она, вероятно, еще у всех в памяти. Кронпринц был не менее строптив, чем его брат, и более сбоист, то есть менее стоек на ходу, чем Кот. Кронпринц, конечно, классная лошадь, но теперь я думаю, что правы были мой брат, Сапунов и все другие южане-спортсмены, когда говорили мне, что Кронпринц тише Кота и что у него нет и пятой доли того класса, каким обладал Кот. Кронпринц на езде был поразительно хорош и красив! Всей своей резвости он, конечно, не показал и был несколько резвее своих официальных секунд. Строптивый характер, которым обладал Кронпринц, не позволял Синегубкину ехать на нем в компании, и он всегда вел Кронпринца далеко полем, ехал «по заборам», как говорили москвичи, и потому немало терял в резвости. Броски у жеребца во время езды были изумительные, и по ним можно было отчасти судить о его настоящем классе. Кронпринц был лошадью исключительно дистанционной и обладал железным здоровьем и огромной силой. У этой маленькой лошади было поистине львиное сердце!
Если спросить любого охотника, каков был по себе Кронпринц, то обязательно услышишь ответ: маленький белый жеребец, узкий и жидкий. Это совершенно неверно. По себе Кронпринц была редкой и весьма интересной лошадью. Почему мое мнение так резко расходится с мнением других охотников? Все судят о формах Кронпринца по тем его фотографиям, которые были напечатаны. А изображение Кронпринца было напечатано лишь однажды, после розыгрыша Императорского приза. Бег этот, как известно, был совершен по грязи и в тяжелых условиях. Стоит ли удивляться, что на этих фотографиях Кронпринц подтянут и имеет утомленный вид. По этим фотографиям нельзя судить даже о типе жеребца, не говоря уже о его формах. В действительности Кронпринц был лошадью высокой породности и превосходного, чисто орловского типа. Он, как и брат его Кот и отец Недотрог, был невелик, ибо в нем было только три вершка росту. Масти он был исключительно белой, с красивым темным обводом вокруг глаз. Кожа у него была тонкая, а шерсть короткая, необыкновенно нежная и шелковистая, на солнце она красиво переливалась и отсвечивала голубыми и розовыми бликами. Грива и челка были умеренной длины, а хвост очень богат волосом и распадался на красивые пряди. Все это было крайне эффектно, и в этом отношении Кронпринц был недосягаемо выше Кота. В этой лошади был свой особый и крайне приятный эрфикс[2]. Мимо этого жеребца, в особенности когда он был в заводском теле, ни один охотник пройти не мог без того, чтобы не залюбоваться. Голова у Кронпринца была небольшая, очень кровная, с широким лбом и хорошим агатовым глазом; шея – почти лебединая, круто поставленная и эффектная; спина неважная, с явным уклоном к холке, но при превосходной связке. Зад и окорока у жеребца были замечательные, ребра много; он был низок на ноге и глубок. Ноги, превосходные по форме, отличались образцовой сухостью, о размете не было и помину, как, впрочем, и у всех остальных детей Недотрога. Кронпринц был широк и широко стоял задом. Вот объективное описание экстерьера этой лошади. Я считаю Кронпринца типичным Лебедем 4-м и ближе именно к этому жеребцу, чем к Лебедю 5-му и его потомству. В заключение скажу, что Кронпринца, когда он был уже в заводе, почти никто из знаменитых коннозаводчиков не видел, а потому и не мог оценить. Лошадь эта, несомненно, вошла бы в большую славу и была бы высоко оценена всеми на выставке, но осуществиться всему этому не дала российская революция.
Заводская карьера Кронпринца, к несчастью для этого жеребца, развернулась уже после революции, а стало быть, складывалась ненормально и сопровождалась всякими бедами и лишениями. От бескормицы, а подчас и настоящего голода пали многие дети Кронпринца, и я имел несчастье наблюдать гибель лучших из них. К бескормице прибавились еще болезни, небрежный уход, грубое обращение и все прочие прелести революционного режима, а потому Кронпринц в заводе не мог быть использован так, как он был бы использован в нормальных условиях.
Лучшего жеребенка Кронпринц дал от Безнадёжной-Ласки, но тот погиб под матерью. Это был выдающийся во всех отношениях экземпляр. Не хуже, если не лучше, была светло-серая кобыла Венера от Ветрогонки.
Седая (Кронпринц – Самка), р. 1915 г., зав. Я. И. Бутовича
Отчаянный-Малый 2.18,6; 4.36,5 (Кронпринц – Радуга), р. 1916 г., зав. Э. Ф. Ратомского
Более замечательной кобылки никогда у меня в заводе не рождалось, да и не родится, может быть. Кроме Венеры, погибли еще три дочери Ветрогонки, которые были одна лучше другой! Венера пала в возрасте двух лет, и мы с Л. Ф. Ратомским оплакивали ее гибель. Она по праву носила свое имя и была красоты, сухости и правильности необыкновенной. Рыжий сын Кронпринца от Ненависти обещал многое и тоже погиб. О других и говорить не стоит – сколько их было и сколько погибло!..
Дар (Могучий – Добрыня), р. 1865 г., зав. Г. Ф. Петрово-Соловово
Ловчий 2.13,1 (Кронпринц – Леда), р. 1921 г., Прилепского зав.
Норма, дочь Дара
Накат 5.01½ (Дар – Нота), р. 1877 г., зав. Г. Ф. Петрово-Соловово
Несмотря на все это, несколько детей Кронпринца уцелело и появилось на ипподроме. Не побежали лишь две-три лошади, погубленные воспитанием в самые тяжелые годы разрухи и затем выбракованные из завода. Кронпринц – отец ряда безминутных лошадей, и многие из них показали резвость, близкую к 2.20. Он давал очень высокий процент лошадей хорошего класса. Резвейшими его детьми были Отчаянный-Малый 4.36 (на три версты), ныне производитель в Хреновском заводе, и Ловчий. Созданием Ловчего Кронпринц достойно увенчал свою заводскую карьеру и подарил родному коннозаводству лошадь исключительного класса и выдающихся форм. Главным образом благодаря Ловчему имя Кронпринца не умрет и со временем займет одно из видных мест среди корифеев рысистого коннозаводства. Кронпринц пал в восемь часов вечера 18 ноября 1924 года от колик, став жертвой невежества и халатности администрации Прилепского завода.
Остается еще сказать о семи кобылах, которые были мною приобретены тогда, когда мой завод находился в Касперовке. Это было в 1904 году. Вот имена купленных кобыл: Амазонка, Дузе, Золовка, Маруся, Ненаглядная, Огневая и? Офелия. Двух из?них, Марусю и? Ненаглядную, я?купил в? Одессе, где?часто тогда бывал, посещая беговой ипподром. Если не?ошибаюсь, обе?кобылы были куплены у? Г.?П.?Яншека. Маруся была превосходного происхождения и?в свое время недурно бежала. Однако она поступила ко?мне в?завод уже изувеченной плохим содержанием в?заводе Сахарова и?неразумной, чисто эксплуататорской трепкой во?время беговой карьеры. Вскоре я убедился, что?от?нее как?матки толку не?будет: все?соки из?нее были уже выжаты. Она?у?меня в?заводе дала одного плохого жеребенка, после чего я взял ее в?езду. В?1908?году Маруся пала.
Телемак 4.35,4 (Лихач – Темнота), р. 1901 г., внук Дара
Купленная вместе с ней вороная кобыла Ненаглядная пришла к Сахарову в брюхе своей матери Волшебницы, которая родилась в заводе Козловского. Волшебница была одной из тех кобыл этого завода, которых Новосельский привел в Одессу и здесь распродавал, до того как уступил весь состав завода моему отцу. Ненаглядная была хорошего происхождения, в особенности как дочь хреновского Бархатного, давшего у герцога Лейхтенбергского много превосходных кобыл. В заводе Сахарова она дала бежавший приплод, а двое ее сыновей, Ненаглядный 2.21,3 и Кошут 2.20, показали даже известный класс. Таким образом, покупка этой кобылы оказалась находкой для моего завода, но, к сожалению, Ненаглядная по тем же причинам, что и Маруся, была истощена, к тому же ей было 16 лет, так что лучшие ее дни остались в прошлом. Я получил от Ненаглядной двух безминутных вороных кобыл – Надпись и Невесту, а в 1906 году продал ее великому князю Петру Николаевичу, который формировал тогда рысистый завод.
По себе Ненаглядная была хороша и заслужила, чтобы я сказал два слова об ее экстерьере. Она была невелика, но чрезвычайно низка на ногах, ширококостна, глубока и дельна. Имела большой фриз на ногах и была сыровата. По типу это была превосходная кобыла – как в старину говорили, настоящая матка-жеребятница.
К 1904 году относится одна из моих поездок в завод Н. П. Малютина и покупка там трех маток: Амазонки, Золовки и Огневой. Эту покупку, насколько помню, я сделал в два приема: весной 1904 года я купил Золовку и Огневую, а осенью того же года – Амазонку. В Быках у Малютина я бывал так же часто, как и в Дубровке. Позднее я не раз обращался туда за материалом, и не без успеха, ибо от купленных в этом заводе кобыл Золовки и Летуньи родились две резвейшие лошади моего завода – Зов 2.14 (с дробью) и Ловчий 2.15,7. Из названных кобыл я прежде всего скажу об Амазонке.
Летунья (Непобедимый – Ласка), р. 1896 г., зав. М. Г. Петрово-Соловово
Амазонка (Бережливый – Темза), р. 1884 г., завода Ф. А. Терещенко. Амазонка была кровна и суха, как чистокровная лошадь, красива и породна, как араб, притом это была рысистая лошадь! Масти она была белой, а ее шерсточка так тонка, что из-под нее ясно просвечивала кожа. Голова, шея, глаз, линии у этой кобылы были совершенство, и ее следует считать абсолютно типичной дочерью Бережливого. Сейчас, например, в Прилепском заводе имеется воронцовская кобыла Зурна, дочь Сударыни от Бережливого, и эта Зурна очень напоминает Амазонку. По типу это, конечно, кобылы не только одной породы, но даже одной семьи, так велико их фамильное сходство. Масть Зурны в точности повторяет масть Амазонки: та же белая тонкая шерсточка, из-под которой проглядывает такая же тонкая, синевато-темного тона кожа, по белой масти – гречишка; обводы глаз того же синевато-темного и очень теплого тона. Следует, конечно, оговориться, что описанный тип не является единственным для детей Бережливого и весьма значительный процент его детей отклонялся от этого типа. Бережливый также давал крупных, до пяти вершков, лошадей, более массивных и густых, чем Амазонка, но и они были всегда породны, сухи и кровны.
Амазонка была очень интересного происхождения и со стороны своей матери Темзы, которая приходилась родной внучкой знаменитой толевской Волне, лучшей дочери Лебедя 4-го. Рассматривая портрет Волны и мысленно сравнивая его с тем, что представляла собой Амазонка, я вижу большое сходство между этими кобылами. Темза у Терещенко дала, между прочим, жеребца Маркиза, от которого родилась Нирвана, одна из лучших терещенковских маток и заводская матка у меня. Несмотря на разную масть, между Нирваной и Волной есть очень много общего, особенно в строении ноги, сухости и кровности.
Амазонка была куплена мною в 1904 году, прохолостела и уже в 1905-м пала, так что я потерял те 500 рублей, которые за нее заплатил.
Огневая, которую я купил у Малютина, также была не его завода, а родилась у герцога Лейхтенбергского. Она была дочерью старого Кряжа и очень хороша по себе. На низких ногах, с превосходным верхом, это была весьма приятная и типичная кобыла, как, впрочем, почти все, что выходило из завода герцога Лейхтенбергского, где экстерьеру всегда придавали большое значение. У Малютина Огневая дала хороших лошадей, а мне принесла в брюхе от Леля каракового жеребца, которого я назвал Орлеаном. Орлеан выигрывал, был хорош по себе и потом стал одним из самых популярных жеребцов херсонского земства. После Орлеана Огневая три года кряду прохолостела, затем дала от Молодца неудачного жеребенка, и в 1909 году я подарил ее Опасову.
Всем известно, как трудно было купить у Малютина кобылу его завода, да еще и лучших кровей. Все мои попытки купить именно такую кобылу оказались тщетными, и я должен был удовольствоваться тем, что получил возможность приобрести четырехлетнюю Золовку (Лель – Золушка). Ее Малютин продал только потому, что она была нехороша по себе: при крупном росте неуклюжа, косолапа, грузна и проста, голова большая, уши плохие и в скакательных суставах большие наливы. Я ее взял из-за породы, как дочь Леля и знаменитой Золушки, и не ошибся. От нее у меня были резвые лошади, и я удачно их продавал. Лучшими были Зазноба 1.37, Зулус 2.19,6, Забастовка 2.26, Земщина. Очень хорош был ее сын Занзибар (от Молодца), проданный мною в Тульскую заводскую конюшню, где он погиб после революции. Почти все дети Золовки были нехороши по себе и сыры. Лель, будучи сам во всех отношениях из ряда вон выходящей лошадью, давал известный процент таких детей, как Золовка. Я спрашивал Якова Николаевича Сергеева, управляющего заводом Малютина, так же ли обстояло дело в отношении Удалого, и получил ответ, что Удалой давал только хороших лошадей и брака среди его приплода совсем не было. Сергеев объяснял неудачных детей Леля тем, что через свою мать Ларочку тот имел дополнительные, по сравнению с Удалым, течения крови сырых лошадей, и это, конечно, верно.
Все в том же 1904 году я предпринял свое первое путешествие в «Елецкую академию» с целью покупки маток. Первым делом поехал в Пальну на поклон к маститому коннозаводчику А. А. Стаховичу. Купить у него что-либо мне было не по карману, и от него я направился к одному из Красовских – Павлу Афанасьевичу, у которого положительно влюбился в белую кобылу Дузе. Это была дочь Потешного 2-го завода М. И. Кожина. Потешный 2-й был сыном великого Потешного и Скворки, матери знаменитого Паши. Дузе была идеальной сухости, породности и красоты. Красовский, имевший в своем заводе многих кожинских лошадей, говорил мне, что Дузе – типичная кожинская кобыла и что она очень похожа на своего отца. Словом, на примере Дузе я увидел, что могли представлять собой кожинские лошади. Красовский очень любил Дузе и не хотел ее продавать, но я соблазнил его ценой. Я не раз замечал: если коннозаводчик неохотно уступает кобылу и жалеет о ней, счастья новому владельцу с такой лошадью не будет. Так случилось и на этот раз: Дузе, придя ко мне в Касперовку, через месяц, будучи, казалось, совершенно здоровой, неожиданно пала.
От Красовского я поехал к Н. В. Хрущову и у него купил белую кобылу Офелию (Кумир – Полканша-Свирепая). По себе Офелия была лучшей кобылой в табуне Хрущова, и он продал ее мне за 1500 рублей только потому, что через несколько дней ему предстоял срочный платеж в Дворянский банк, а денег свободных, да и никаких других, не было. Дело происходило осенью, хлеб был еще не продан, а платить надо было в срок, и Хрущов решил уступить мне кобылу. Я, разумеется, не торговался и уплатил ему запрошенную сумму. По этому поводу я невольно вспомнил один рассказ покойного Коноплина.
Офелия (Кумир – Полканша-Свирепая), зав. Н. В. Хрущова
Дело было в Лотарёве у князя Вяземского. Мы сидели за чаем. Кроме Коноплина и меня, других гостей не было. Вяземский рассказывал о том, как он однажды торговал у одного мелкопоместного соседа очень интересную кобылу и тот ее не уступил, а через некоторое время значительно дешевле продал эту кобылу барышникам. Вяземский возмущался, а Коноплин сказал: «Леонид Дмитриевич, вы напрасно возмущаетесь. Вы сами виноваты, так как не умеете покупать лошадей у таких людей!» – «Почему?» – удивился князь. «Да потому, – отвечал Коноплин, – что эти люди не переносят вида денег. Если бы вы, торгуя кобылу, при этом вынули пачку ассигнаций, показали ему, да еще и поскрипели бы ими, – и Коноплин показал пальцами, как это надо делать, – ваш сосед не выдержал бы и схватил деньги, а кобыла была бы вашей». Все мы от души рассмеялись, а Коноплин добавил, что если бы дело было к тому же осенью, перед платежом в Дворянский банк, то князь, показав деньги, купил бы кобылу легко. А иначе купить у этих господ лошадь немыслимо, и барышники это прекрасно знают. Я вспомнил этот рассказ к слову, но должен оговориться, что Хрущов был, конечно, не из числа таких господ, но и он, как все мы, грешные, иногда сидел без денег.
Офелия не дала Хрущову ничего резвого, но по себе была действительно хороша. На выставке 1910 года она получила у меня в группе золотую медаль и отдельно малую серебряную. Масти она была белой, то, что называется «в полове» – в красных крапинках. Кобыла имела превосходную коробку, была глубока и утробиста. Голова, шея, линия верха были великолепны, ноги хуже.
Породы Офелия была очень интересной. Она дочь известной призовой кобылы Полканши-Свирепой завода графа Н. Л. Соллогуба. Полканша-Свирепая удачно сочетала в своей родословной линию соллогубовских Кроликов с линией его же Добродеев, то есть элементы, которые создали славу и величие соллогубовского завода. Другая дочь Полканши-Свирепой, белая кобыла Свирепая, оказалась выдающейся маткой и дала Хрущову ряд великолепных призовых лошадей. У меня Офелия дала шесть жеребят, год была холоста и в 1912 году пала. Из всего ее приплода заслуживает внимания лишь одна Оксана, светло-серая кобыла блестящей наружности, типичная добродеевская. В ее родословной (Недотрог – Офелия) Добродей повторяется дважды, и она вышла вполне в его тип: блесткая, сухая, излишне нервная, острая и несколько приподнятая на ногах. Все это характернейшие признаки добродеевских кобыл, какими они изображаются на старых портретах. Дочери Летучего, сына Добродея, были именно таковы. Оксана, к сожалению, не жеребилась, потому и была продана.
Если я упомяну еще кобылу Спарту (Мраморный – Соседка), зачисленную в заводские матки из приплодных собственного завода, то список маток, поступивших в 1904 году в мой завод, будет исчерпан.
В 1905-м я не купил ни одной кобылы, потому что был в действующей армии, отчасти же из-за революционных событий – этого преддверия катастрофы 1917 года.
Из всех жеребят, родившихся за пять лет, с 1901 по 1905 год включительно, побежали и выиграли Былина, Затея, Фурия и Карта, рожденные в 1904 году, и Бюрократия, Засада, Гильдянка 3-я, Сандиаза, Надпись и Фудутун, рожденные в 1905-м. Лучшими для первого года стали Карта 2.22 и Затея 2.22,3, для второго года – Фудутун 4.41. Из всех этих лошадей только две были от кобыл, наследованных мною от отца: Карта от Кометы и Сандиаза от Спарты. Остальные происходили от кобыл, купленных мною, и, кроме Надписи и Сандиазы, были детьми Недотрога. Я стал крыть своих маток исключительно Недотрогом и послал под других жеребцов лишь четырех кобыл: Счастливую под Пегаса (Бережливый – Людмила), Спарту под Летуна 2-го, Кашу под Вулкана, Гильдянку 2-ю под Ходкого. О результатах двух последних скрещиваний я говорил, а о первых двух скажу сейчас. Счастливая дала неудачную кобылу Страсть. Теперь я думаю, что соединение борисовских кровей с терещенковскими совершенно недопустимо, так как в этом случае встречаются чересчур разнородные элементы, и хотя борисовский Гордец состоял производителем у самого Терещенко, где дал резвых лошадей, я объясняю это исключительными достоинствами кобыл завода. Спарта дала очень хорошую кобылу Сандиазу 1.41, вполне в типе Летунов. Это, между прочим, была первая призовая лошадь, которая появилась на афише от моего имени и выиграла. Я ее оставил в заводе, и она дала у меня превосходных лошадей. Один из сыновей Сандиазы, Скипетр (от дубровского Хвалёного), был классной лошадью и продан мною на аукционе в Москве почти за 7 тысяч рублей. Его, к несчастью, сломали в двухлетнем возрасте. По себе Скипетр был очень хорош и, несмотря на изувеченную ногу, все же показал трех лет приличную резвость. Одна из дочерей Сандиазы стала заводской маткой в государственных заводах Московской губернии.
Первые пять лет моей коннозаводской деятельности дела в Касперовке в отношении кормления лошадей обстояли благополучно. Однако тренировке уделялось чересчур мало внимания, и это не могло не отразиться на резвости лошадей. Как ни малоопытен я был в то время, мое почти постоянное отсутствие в заводе также отражалось на деле неблагоприятно. Завод в это время терпел значительные убытки, и продажи лошадей далеко не окупали затрат. За первые пять лет жизни завода был продан за крупную сумму Г. Г. Елисееву только один старик Рыцарь. Это произошло в 1903 году. Все остальные лошади продавались от 275 до 500 рублей за голову, и главными покупателями были мой брат В. И. Бутович и г-н Кронрат. Брат покупал лошадей для себя и часть их перепродавал для городской езды в Одессу, а Кронрат был венским барышником и покупал лошадей для Вены. Несколько лошадей мне все же удалось продать призовым охотникам, например Придворного – в Санкт-Петербург В. Д. Соловьёву, Конницу – И. И. Карюку, Сосну – М. М. Таранову-Белозёрову и Смуту – Е. И. Шаповаленко. Из этих четырех лошадей побежал и выиграл один Придворный.
Конский Хутор. Барский дом
Перехожу теперь к периоду жизни завода на Конском Хуторе, с середины 1905-го и до мая 1909 года, когда завод был переведен в сельцо Прилепы Тульской губернии, где и обосновался окончательно. Каковы были те причины, которые побудили меня перевести завод из Касперовки? По обоюдному соглашению всех наследников Касперовка, то есть усадьба и прилегающая к ней земля, досталась моему старшему брату Н. И. Бутовичу. Вскоре после этого брат женился, и мое дальнейшее пребывание в Касперовке, да еще с заводом, могло его стеснить. Вследствие этого я подыскал небольшое именьице со вполне оборудованными для конного завода постройками, находившееся верстах в двенадцати от города Елисаветграда, при селе Высокие Байраки в Александрийском уезде Херсонской губернии. Это имение когда-то принадлежало Шишкину, было им продано и прошло через несколько рук до того, как я купил его. При имении было 137 десятин земли и замечательные кирпичные, крытые железом постройки, на которые Шишкин истратил не один десяток тысяч рублей. Особенно хороши были манеж и конюшни для ставочных лошадей. Словом, при небольшом ремонте этих, несколько уже запущенных, построек здесь можно было со всеми удобствами разместить мой конный завод. Отсутствие достаточного количества земли в то время меня не пугало, так как я думал, что вести завод на покупных кормах будет и удобнее, и дешевле, что было, конечно, заблуждением. Убедившись впоследствии в этом, я продал именьице и перевел завод в Тульскую губернию.
Высокие Байраки я переименовал в Конский Хутор, и под этим названием завод стал известен в коннозаводских кругах. Вскоре я был призван в ряды действующей армии, вследствие чего вынужден был поручить ведение ремонта, заготовку кормов, а затем и перевод завода на новое место кому-либо из своих знакомых. Выбор мой пал на чиновника Елисаветградского государственного банка М. Д. Яковлева, который был большим охотником и имел в городе двух-трех рысистых лошадей. За известное вознаграждение он согласился взять на себя труд по приведению построек и хутора в порядок, перевод завода, а затем и общее за ним наблюдение вплоть до моего возвращения из Маньчжурии. Алексеенко со всем этим сам, конечно, справиться не мог, хотя и оставался в роли управляющего заводом. Яковлев был страстный охотник, постоянно жил в Елисаветграде, а стало быть, мог часто и без ущерба для своей службы и своих дел бывать на Конском Хуторе. Благодаря работе в моем заводе Яковлев окончательно пристрастился к лошадям и после моего возвращения с войны бросил службу в банке и вскоре уехал в Сибирь, где взял в аренду землю и основал небольшой конный завод. Основу его завода составили кобылы моего завода, и Яковлев в какие-нибудь десять лет разбогател. Это был очень дельный, энергичный и толковый человек, вышедший из низов, но благодаря неустанному труду проложивший себе дорогу. Яковлев привел Конский Хутор в блестящий порядок и во второй половине 1905 года перевел туда из Касперовки мой завод. Когда я вернулся из Маньчжурии, мне оставалось лишь принять от него отчет и дело на полном ходу да обосноваться в доме.
Конский Хутор был очень симпатичный, живописный уголок, что называется, уютный. Дом небольшой, но поместительный, недалеко сельская церковь, при доме хороший сад, а внизу большой лог, по другую сторону которого расположилось село Высокие Байраки. Близость города также была приятна и полезна для дела, а от ближайшего полустанка оказалось всего полторы версты – 20 минут езды до города. Конский Хутор стоял на бугре, и кругом на большое расстояние была видна вся местность. Вдали синел лесок, принадлежавший хуторянину Сербинову, за ним виднелась усадьба помещика Еремеева, далее шла большая дорога на Елисаветград да чернело полотно железнодорожного пути, соединявшего Харьков с Одессой. Там и сям белели ряды крестьянских хат, виднелись хутора поселян, и далеко на горизонте блестели золотыми маковками городские церкви. Кругом царило невозмутимое спокойствие, а в летние дни, когда особенно сильно припекало, казалось, один сон бродил по селам да дрема по деревням и хуторам. В такие часы ни людского говора, ни смеха не было слышно, все замолкало, лишь где-нибудь во ржи и овсах перекликались перепела да дергачи и другая болотная птица резким голосом кричала по балкам и низинам. Изредка, будто нехотя, поднимали среди этой мертвой тишины бестолковый лай собаки и тотчас же стихали. Отдыхало село, спали хутора, дремали деревни, и думалось, что этой спокойной и безмятежной жизни не будет конца…
Вот картина, которую я увидел, приехав на Конский Хутор из действующей армии, где царили такое оживление, такая суматоха, такая бестолковщина. Первым делом посмотрев лошадей, я стал устраиваться, и вскоре в моем небольшом домике все было готово для мирной, удобной и спокойной жизни. Все стены были увешаны литографиями и фотографиями лошадей, лишь кое-где среди них выделялись писанные маслом портреты лошадей и две-три картины – основа моей будущей картинной галереи. Все было скромно, все было уютно и хорошо на Конском Хуторе, и жизнь там текла мирно и однообразно.
Постройки на Конском Хуторе были очень хороши, дом обнесен кирпичным забором. Были также манеж, выводной зал, ставочная конюшня, маточная, маточный варок, другие хозяйственные постройки и службы, а во дворе – цветники, газоны, дорожки и пр.
Угодья на Конском Хуторе были незначительные, земля находилась и под выпасом, и под посевом, а потому табун был всегда худ. От этого матки плохо кормили жеребят, и те нередко заморышами входили в зиму. В то время я еще не отдавал себе отчета, какое важнейшее значение имеет выпас для маток. Нет хороших выпасов – нет хороших жеребят! А нет хороших жеребят – нет хороших лошадей! Недостаточное питание во время выпаса отражается как на состоянии самой кобылы, так и на том плоде, который она носит. То же следует сказать про выпасы годовиков и двухлеток. Да и вообще надо заметить, что во время пребывания моего завода на Конском Хуторе лошади кормились плохо. Теперь, вспоминая этот период жизни завода, я удивляюсь, как при подобном кормлении, уходе и содержании могли родиться такие лошади, как Кот и Кронпринц. Не только кормление, но и уход и тренировки были поставлены слабо, прямо-таки неудовлетворительно, что тоже отражалось на качестве лошадей и их резвости. И если в этот период все же родились резвые лошади, то это надо всецело отнести к замечательному качеству заводского материала, который я собрал. Если бы лошади хорошо кормились, а молодежь получала правильное воспитание и тренировку, то результаты были бы блестящие. К сожалению, тогда я мало жил на Конском Хуторе: одно время издавал журнал, а потому почти полтора года безвыездно пробыл в Москве, затем уезжал за границу, путешествовал по рысистым заводам и пр. Словом, мало отдавал времени ведению завода. Мне тогда казалось, что порода, крови – это всё, а вопросы питания, работы и воспитания имеют лишь второстепенное значение. Это было капитальной ошибкой, которую я в конце концов осознал. Главным моим интересом в то время было разыскать и купить такой заводской материал, который дал бы мне призовых лошадей. В поисках этого материала я был неутомим, да и вся моя предшествующая теоретическая подготовка и всестороннее изучение генеалогии оказали мне в этом немалую услугу, так что с этой стороной дела я справился вполне. Но мои удачные покупки племенного материала нередко парализовались тем, что несколько лучших кобыл из числа только что купленных пали из-за плохого содержания. Так, например, я потерял Усладу, мать Урны, дочь Бережливого Мечту и других замечательных кобыл. Словом, в это время мой завод велся хуже, чем в Касперовке, и несоизмеримо хуже, чем потом в Прилепах. Лошади были худы, кормились скверно, воспитывались и тренировались плохо. Я потерял несколько таких заводских маток, которых, как генеалог и поклонник орловской породы, оплакиваю до сих пор. Купить подобных было уже негде, и я лишил себя возможности отвести от них выдающееся потомство.
Почти все внимание я тогда уделял генеалогической стороне дела и стремился создать в своем заводе исключительное по происхождению гнездо маток. Для них я ставил самые высокие требования форм, происхождения, личной и заводской карьеры. Я желал видеть если не всех своих заводских маток, то громадное их большинство происходящими в прямой женской линии от знаменитых родоначальниц рысистого коннозаводства. Принадлежности к той или иной прославленной женской семье я придавал, да и теперь придаю, величайшее значение. Именно в это время я много работал в спортивной прессе по вопросам генеалогии. Применив свои знания на практике, я получил блестящие результаты: моими лучшими матками оказались именно те кобылы, которые происходили из прославленных женских семейств. В те годы, когда я собирал свой завод, спорт еще не был так развит, как позднее, бежавших лошадей было сравнительно мало, лучшие линии еще не определились, препотентных жеребцов имелось немного, а потому выбор заводской матки был особенно затруднителен. Поскольку приходилось довольствоваться почти исключительно генеалогической стороной дела и формами кобыл, то легко было ошибиться и весьма сложно ориентироваться во всем том количестве кровей, линий и семейств, которыми тогда изобиловала орловская рысистая порода лошадей. Позднее, когда появились призовые заводы и почти все лучшие рысистые лошади страны стали подвергаться тренировке, а беговые испытания происходили почти в каждом сколько-нибудь крупном городе и определяли качества лошадей, создать завод призовых лошадей стало уже нетрудно. Для этого нужны были главным образом деньги и в меньшей степени знания. Скупи всё лучшее по резвости на ипподроме – в большинстве случаев это резвое и есть лучшее по происхождению; пригласи опытного управляющего – и завод готов, а успех обеспечен! Не то было в годы моей молодости, когда на мне, как и на моих предшественниках, лежала тяжелая задача по выявлению из общей громадной массы рысистых лошадей лучших. На выполнение этой задачи коннозаводчики положили немало труда и истратили немало денег, а достигнутыми результатами воспользовались уже охотники последующего поколения.
Помимо этой основной причины, отвлекавшей меня от прямой и непосредственной работы в заводе, была и другая: меня уже тогда начала интересовать и на некоторое время даже полностью поглотила мое внимание общественная работа на широком коннозаводском поприще. Было, впрочем, еще одно обстоятельство, и притом немаловажное, из-за которого тогда страдало ведение моего завода, – это отсутствие денег, вернее, оборотных средств и необходимость весь бюджет укладывать в сравнительно скромный доход, который я тогда получал. Мой отец был одним из богатейших помещиков юга России, и после его смерти мы наследовали громадное состояние и стали очень богатыми людьми. Как же случилось, что я, достигнув совершеннолетия, не мог распоряжаться своими средствами, а имел весьма скромный ежегодный доход в 10 тысяч рублей?
Отец всегда был против моей страсти к лошадям, говоря, что я разорюсь на них и пойду по миру. И он завещал, чтобы мне до 35 лет выплачивалось ежегодно 10 тысяч рублей, и только по достижении этого возраста я должен был получить свое состояние. Моим опекуном стал старший брат Николай, который хотя и делал мне некоторые послабления, но в общем строго придерживался воли отца. Брат Николай не был лошадником и вполне разделял убеждение отца, что я обязательно разорюсь на лошадях, а потому и выполнял его волю особенно охотно. Несмотря на все эти предположения, я не только не разорился, но, занимаясь коннозаводством, нажил большое состояние и стал очень богатым человеком. Этим я всецело был обязан своей работе, лошади меня в буквальном смысле слова обогатили.
Однако богатство пришло значительно позднее, а пока что на Конском Хуторе я нередко сидел без денег и нуждался. Я мог располагать ежегодно суммой в 10 тысяч рублей и на эти деньги должен был жить сам, вести завод, хозяйство и покупать лошадей. Уже в то время я начал собирать картины и портреты лошадей, на что тоже нужны были деньги. Словом, денег постоянно не хватало и я пустился в разного рода финансовые операции, учитывал и переучитывал векселя и пр., чтобы кое-как свести концы с концами. Нужно прямо сказать, что от природы я был наделен большой изворотливостью и хорошими финансовыми способностями – иначе я бы погиб! Директор соединенного банка в Елисаветграде г-н Варшавер как-то однажды в восхищении сказал мне: «Яков Иванович, у вас настоящие еврейские мозги! Бросьте играть в лошадки, займитесь настоящим делом. Из вас выйдет замечательный финансист!» Это была, конечно, высшая похвала в устах г-на Варшавера.
Многие считали меня богатым человеком, почему находились люди, которые думали, что я очень скуп. Но состояние отца пришло ко мне поздно, в 1916 году, и, увы, я им уже не смог воспользоваться: через год грянула революция и все состояния погибли. Таким образом, мое обогащение на лошадях – это едва ли не единичный случай в практике коннозаводства. Вспоминая теперь, как подчас мне приходилось комбинировать и изворачиваться, я диву даюсь, как выскакивал из того или иного положения, как рисковал, как все сходило с рук и благополучно заканчивалось. К 1916 году я имел два имения на полном ходу, конный завод, за который г-н Понизовкин предлагал мне 500 тысяч рублей, и картинную галерею, которая стоила не менее 350 тысяч рублей. Словом, мое состояние равнялось миллиону с небольшим и было нажито на лошадях за 16 лет коннозаводской практики!
Нехватка денег не давала возможности должным образом поставить кормление, уход и тренировку не только на Конском Хуторе, но и в Прилепах в первые годы. Думаю, при той обстановке, в которой мне приходилось работать, немногие справились бы с задачей создания и ведения такого крупного завода.
В 1906 году я арендовал одного производителя и купил 14 заводских маток, в 1907-м – двух заводских жеребцов и семь заводских маток. В 1908 году я купил двух заводских жеребцов и 18 заводских маток. А всего за три года мною было куплено четыре жеребца, арендован один и куплено 39 заводских маток.
В 1906 году исполнилась моя заветная мечта: я разыскал такого сына Бережливого, который по экстерьеру вполне меня удовлетворил. Я нашел его в Харьковской заводской конюшне, где он был пунктовым жеребцом, и, возбудив соответствующее ходатайство, получил его на постоянный пункт. В Скромном было пять вершков росту, он был белой масти и по себе очень хорош: дельный, густой, очень породный и приятный. К числу его недостатков относился коровий постанов задних ног, и он не был так сух, как большинство детей Бережливого. В этом отношении на него несомненное влияние оказал его дед со стороны матери – известный сенявинский Ларчик, который давал превосходных лошадей, но чаще всего сырых. Принимая во внимание совокупность положительных качеств Скромного, с его недостатками следовало смириться, что я и сделал.
Скромный хотя и имел небольшой рекорд 5.18,6, но все же показал известную резвость, так что с этой стороны все обстояло благополучно. К сожалению, оказалось, что у него было одно яйцо, отчего он давал мало жеребят. Об этом меня не предупредили в Харьковской заводской конюшне, а может, они этого и не знали. Со Скромным пришлось расстаться, и в 1907 году я сдал его в Елисаветградскую заводскую конюшню. От Скромного и Феи у меня остался жеребенок, который оказался очень хорош по себе, и я его продал отъемышем в Вологду за хорошие деньги.
Перейду теперь к кобылам, которых я купил в 1906 году.
Амелия, кобыла американского происхождения, р. 1891 г. У нее был небольшой рекорд, и она какими-то судьбами попала из Вены на юг России. В то время в Америке еще не ценили потомства Пайлот-Медиума и его великий сын Питер-тзи-Грейт еще не начал своей выдающейся деятельности, поэтому Амелию никто оценить не сумел. Я ее купил недорого, за 375 рублей, и в ней не ошибся. Она была крупна – вершков пяти, белой масти, суха и правильна. По-своему хороша, но, конечно, в американском типе. Она дала у меня двух жеребят, из которых Афина-Паллада была классной кобылой. После этого я продал Амелию вместе с дочерью за большие деньги Шубовичу. Это была единственная американская кобыла, которая побывала у меня в заводе за все время его существования. Позднее я несколько раз покупал метисных кобыл, но американских больше никогда.
Меня порой упрекали в том, что я, будучи ярым орловцем, имея крупнейший орловский завод, прибегал изредка к метисным кобылам, и видели в этом все что угодно, кроме настоящей цели. Дело в том, что мое финансовое положение заставляло считаться с денежной стороной вопроса, а потомство от знаменитых метисных кобыл и своих производителей я планировал продавать по рекордным ценам. Только в этом была причина подобных покупок. Будь у меня тогда другое финансовое положение, ни одна американская или метисная кобыла никогда не переступила бы порога моего завода. Только для этой цели были впоследствии куплены Слабость и Приятельница. В общем, у меня в заводе за все время его существования было самое ограниченное число орлово-американских кобыл, метисного жеребца не было никогда, а те жеребята, которые приходили в брюхе матери, когда я покупал орловских кобыл, слученных с американскими жеребцами, были явлением случайным. Имея полную возможность посылать своих орловских кобыл к любым американским жеребцам страны, я этой возможностью ни разу не воспользовался. Всякий объективный наблюдатель, ознакомившись с описью моего завода, прекрасно поймет, что наличие весьма незначительного количества лошадей с примесью американской крови нисколько не меняет общей чисто орловской картины моего завода.
Покупка Балалайки (Бедуин-Молодой – Лебёдка 2-я) носила случайный характер. Такую кобылу я бы никогда не выбрал для завода, но сделал это, чтобы поддержать своего друга С. Г. Карузо. Балалайка была не только мелка, но и уродлива. Она была превосходного происхождения, из-за чего ее и купил Карузо. Покупка кобыл, подобных Балалайке, у которых, кроме породы, нет решительно ничего, не может быть терпима в серьезном заводе. Преклонение только перед одной породой было основной ошибкой Карузо как коннозаводчика. У него Балалайка дала бежавшую Брунгильду. От Брунгильды и моего Недотрога Карузо получил свою резвейшую лошадь – Брена. У меня Балалайка дала двух жеребят, и я в течение двух лет тщетно искал на нее покупателя, пока не продал в 1908 году. Дочь Балалайки и Недотрога Благодарность, рожденная у меня, долго болталась по разным заводам Тульской губернии и переменила немало рук.
До известной степени случайный характер носила и покупка белой кобылы Погони (Помпадур – Пылкая) завода Н. Н. Аркаса. Пылкая была дочерью Любушки, которая дала призового Бедуина 3-го, известного производителя в заводе А. И. Горшкова. Любушка была замечательного происхождения: она дочь Весны завода графа К. К. Толя и внучка Дубровы 1-й от Машистого. По себе Погоня была только удовлетворительна, и я взял ее исключительно из-за происхождения. Это принесло мне одни убытки, ибо Погоня три года прохолостела и затем была продана.
Моим соседом по Конскому Хутору был некто Еремеев, александрийский гусар в отставке, помещик средней руки, милейший человек и владелец небольшого завода ремонтных лошадей. Я был с ним в превосходнейших отношениях и частенько его навещал. Когда я впервые смотрел его ремонтный завод, то обратил внимание на двух белых рысистых кобыл и был удивлен тем, что они состоят заводскими матками в верховом заводе. Я высказал свое недоумение Еремееву, а он ответил, что это его лучшие матки, так как их приплод идет только в гвардию. Одну кобылу звали Ночка, а ее дочь – Кроткая. Обе они, особенно Ночка, были замечательно хороши по себе: капитальны, вместе с тем сухи, породны и дельны. У обеих спины – как по линейке. Не удивительно, что от таких замечательных маток и верхового жеребца получались верховые лошади гвардейского типа.
Как только окончилась выводка в конюшне и мы вернулись домой, я попросил показать мне аттестат Ночки. Оказалось, она родилась в 1886 году у М. Е. Константиновича от Лепестка 2-го и Варны. Лепесток 2-й был потомком Лебедя 4-го, а Варна, поступив от Константиновича в Дубровский завод, дала в нем призовой приплод. Дочь Ночки Кроткая имела отцом Добрыню, сына Модницы завода И. А. Павлова, что от Молодецкого графа К. К. Толя и Загадки завода Н. А. Павлова. Модница – мать Растрёпы, от которой знаменитый Бывалый. Еремеев мне рассказал, где и при каких обстоятельствах он купил этих кобыл. Оказалось, что под городом Александрией проживал некто Канивальский, страстный любитель лошадей, державший в аренде небольшой земельный участок. Этот арендатор, или, как их называют на юге, посессор, купил в Смоленской губернии у Константиновича жеребца Добрыню и четырех рысистых маток и стал отводить рысистых лошадей. После его смерти Еремеев купил у его наследников Ночку, которая была жереба Кроткой. Рассказ этот заслуживает внимания уже потому, что разъясняет, какое широкое участие в создании и улучшении лошадей разных полукровных пород принимал и принимает орловский рысак и как мало об этом знают.
Я тогда же купил у Еремеева Ночку, а Кроткую – в следующем, 1907 году. Ночка дала у меня трех жеребят, и все они выиграли. Когда Ночке исполнилось 24 года, я ее подарил моему младшему брату Евгению. Кроткая дала мне четырех жеребят, и все они также выиграли. Однако не этим были замечательны дети Ночки и Кроткой, ибо дальше обыкновенных групповых лошадей по резвости они не пошли. Замечательны они были своими формами, экстерьером, и за них я выручил немало денег. Особенно хороши были сын Ночки Натурщик и сын Кроткой Кворум, которого купил такой волк по коннозаводским делам, как Шапшал.
Если не случайный, то торговый характер носила покупка кобылы Тамары (Туман – Трусиха) завода Ельчинского. Тамара была очень хороша по себе, серая в рублях, настоящая кобыла для Вены. Она плохо видела, и я купил ее за гроши в Одессе, с тем чтобы продать в Вену. У меня Тамара ослепла, но, несмотря на это, я ее действительно продал за границу за 900 рублей.
В 1906 году я познакомился со знаменитым впоследствии Чемерзиным, тогда начинающим охотником, который произвел на меня впечатление не совсем нормального человека. Я ему продал двухлетнюю кобылу Степь (Недотрог – Спарта), р. 1904 г., и купил у него вороную кобылу Пулю (Усан-Любушкин – Пригожая), р. 1896 г., завода братьев Плотицыных. Пуля выиграла 12 830 рублей 50 копеек с рекордами 1.40,2 и 2.26. Кобыла не вполне меня удовлетворяла по себе, а равно и по породе, потому, продержав год, я уступил ее Н. Н. Шнейдеру, который собирал тогда для своего завода кобыл с рекордом, но не любил платить дорого. Пуля дала у Шнейдера резвых лошадей, и ее продажа была ошибкой с моей стороны. Кобыла все же по тем временам была классная, и хотя ее женская линия не была фешенебельной, но Пуля имела роговские корни и дала резвых лошадей. От Пули и моих производителей получились бы, несомненно, лошади хорошего класса. Впрочем, я никогда не сожалел об уступке Шнейдеру этой кобылы, так как мы всегда были с ним в превосходнейших отношениях.
В 1906 году я впервые посетил завод А. А. Щёкина и там купил вороную кобылу Ласточку. Щёкин продал мне ее всего лишь за 500 рублей, а так как Ласточка была знаменитой призовой кобылой, то это показывает, как мало ценил ее Андрей Аркадьевич. Действительно, в заводе Щёкина Ласточка ничего выдающегося не дала. Однако я думаю, что в этом заводе она была использована не вполне и с ее продажей Щёкин, конечно, поторопился. Весь ее приплод был также продан Щёкиным из завода, и дочь Ласточки серая Ледяная, поступив в завод С. Н. Познякова, дала там замечательных детей: Лигию 2.23,7, Лауру 1.38,3 и др.
Ласточка (Кудеяр – Лада), вороная кобыла, р. 1889 г., завода князя Л. Д. Вяземского. Рекорд 2.22,2, сумма выигрыша 14 663 рубля. Ласточка была одной из резвейших кобыл на ипподроме, причем Феодосиев рассказывал мне, что она была феноменально резва накоротке и он даже проиграл Щёкину пари – дюжину бутылок шампанского, настаивая, что полверсты она не сделает без стольких-то секунд, а она пришла на четверть секунды резвее.
Ласточка родилась в Лотарёве, в заводе князя Вяземского, и была типичнейшей кобылой этого завода. Ее отцом был Кудеяр, сын знаменитого Павлина и столь же знаменитой призовой кобылы Венгерки, дочери роговского Варвара, которому стольким обязан Лотарёвский завод. В самом Кудеяре была сильна кровь Варвара и, через Павлина, кровь ознобишинского Кролика. Несомненно, эти два имени главным образом и создали Кудеяра, который оказался не только призовым рысаком, но и выдающимся производителем. Мать Ласточки Лада была довольно посредственного происхождения, хотя и вполне рысистого. По своему типу Ласточка пошла в роговских лошадей и имела даже лоб с наклепом, столь характерный для всего потомства роговского Полкана. Словом, это была типичная лотарёвская кобыла той поры, когда в заводе Вяземского так сильно были отражены, в особенности в кобылах, роговские влияния.
По экстерьеру Ласточка была выдающейся, из ряда выходящей кобылой. Таких кобыл, как Ласточка, рождается немного, и они могут служить украшением любого табуна и любого завода. Прежде всего, эта кобыла покрывала очень много пространства, была при этом чрезвычайно низка на ноге и имела превосходный верх. Все линии ее экстерьера были как-то особенно ясно и точно выражены и отнюдь не сливались в одну, иногда и гармоничную, но чересчур общую линию. Превосходная голова с умным глазом и характерным выпуклым лбом четко вырисовывалась во всех своих деталях. Превосходная шея не сливалась с холкой. Холка была высокая, но не мясистая, спина короткая, превосходная. Ноги сухие, правильные и костистые, задние так же хороши, как и передние. Линия от маклака до скакательного сустава очень длинная и отвесная. Все это вместе взятое делало Ласточку одной из лучших по себе рысистых кобыл.
Обер 4.45 (Оберон – Скромная), р. 1891 г., кар. коб. зав. Щёкиных
Лакей (Недотрог – Ласточка), р. 1908 г., рыж. жер. зав. Я. И. Бутовича
У меня в заводе Ласточка дала превосходных детей. Ее сын Лакей был классной лошадью и одно время состоял производителем в моем заводе. От Щёкина Ласточка пришла ко мне жеребой от рекордиста Обера и дала гнедую кобылу Лису, которая выиграла с безминутной резвостью. Оставленная в заводе, Лиса дала нескольких безминутных лошадей, а ее дочь – красно-серая Литва от Громадного оказалась замечательной маткой: дала в заводах Орловской губернии резвых детей и создала классного Ларчика 1.33. Ласточка дала мне Лакея, о котором я буду говорить отдельно. Прохолостев от Молодца, она в 1910 и 1911 годах принесла двух жеребцов – Лукомора и Лорда-Канцлера, оба показали хорошую резвость и выиграли. Я так ценил Ласточку, что, несмотря на ее преклонный возраст, в 1912 году уплатил Шапшалу 1 тысячу рублей за случку и послал ее к Крепышу. С моей точки зрения, это был замечательный подбор, поскольку в родословной будущего жеребенка усиливались имена роговских лошадей, а этому я придавал немаловажное значение. К несчастью, Ласточка прохолостела, и тогда я продал ее в Симбирскую губернию некоему Барянову. Ей исполнилось 23 года, когда она ушла из Прилеп.
Лакей (Недотрог – Ласточка), рыжий жеребец, р. 1908 г. Был лучшим из всего приплода Ласточки. Он недурно бежал в трехлетнем возрасте, очень удачно в четырехлетнем и замечательно пяти лет, когда показал свой рекорд 4.44, причем сделал предпоследнюю версту без тридцати. После этого бега В. П. Асеев предлагал мне за Лакея 25 тысяч рублей, но я жеребца не продал, так как он мог выиграть в два раза больше. К сожалению, в том же году Синегубкин его форсировал, Лакей захромал и уже больше никогда не мог повторить своих секунд, показать свой настоящий класс. Известный наездник Финн так высоко ставил Лакея, что, когда жеребец, уже хромой, вернулся в завод, приехал в Прилепы и взял его на год в аренду. Финн был очень аккуратный и расчетливый человек. Он говорил мне, что идет на этот риск только потому, что считает Лакея лошадью исключительного класса и уверен, что если его вылечит, то покажет на нем выдающуюся резвость и выиграет Императорский приз. Финн провозился с Лакеем год, тот у него замечательно пошел, подавал громадные надежды, но нога не выдержала. Лакей опять захромал и был возвращен в завод.
Синегубкин, вместо того чтобы дать жеребцу отдых и вылечить как следует ногу, только ее подлечил и стал готовить Лакея на Императорский приз. В беге на Императорский приз Лакей продержался блестяще, пришел третьим (в 6.25,7), проиграв Хулигану и Будимиру. Тогда ему было всего пять лет. Синегубкин так верил в его класс, что ехал на нем и на зимний Императорский приз, который, как известно, разыгрывался в Санкт-Петербурге, и опять пришел третьим (в 6.32,6), обогнав Будимира, Снаряда и Лунатика и проиграв Караулу и Удалой. Если бы Синегубкин не форсировал Лакея, жеребец бы уцелел и выиграл зимний Императорский приз легко. Впоследствии Синегубкин вполне осознал свою ошибку и каялся в ней.
Всего Лакей за свою кратковременную карьеру имел 66 выступлений и 44 раза был на платном месте. Выиграл он пустяки – 23 318 рублей. Ход у Лакея был неприятный: он сильно частил и не обладал той легкостью и плавностью движений, какая есть у других орловских рысаков.
Если можно так выразиться, Лакей был патентованным красавцем. Дважды он представлялся на выставки и один раз получил премию за правильность форм, то есть трижды был на экспертизе и трижды ушел победителем. Впервые он получил большую золотую медаль двухлетком в Одессе в группе и отдельно также золотую медаль. В Симбирске в 1912 году Лакей получил большую серебряную медаль, что было высшей наградой, так как золотые медали на окружных выставках не присуждались. Там же ему была присуждена вторая денежная премия в 500 рублей. Первую получил метисный жеребец Мираж, но среди орловцев Лакей был лучшим. Кроме того, ему было лишь четыре года, а Мираж был старым жеребцом, и здесь была допущена ошибка, ибо ранее четырехлетки премировались отдельно. Наконец, в 1913 году, будучи представлен перед Императорским призом на экспертизу, он за формы получил первую премию, а, как известно, присуждалась она весьма строго и немногие рысаки удостоились ее.
Варвар (Сурьёзный – Добрыня), р. 1851 г., зав. И. Н. Рогова
Поэтому описывать экстерьер Лакея не приходится, я лишь укажу на отрицательные стороны. У Лакея зад был коротковат, но в самой незначительной форме. Более слабая часть его сложения – недостаточно богатый окорок и недостаточно развитая голень. К сожалению, этот недостаток он весьма стойко передавал приплоду. В журнале «Коннозаводство и коневодство» в 1890-х годах была помещена интересная фотография знаменитого роговского Варвара. Рассматривая эту фотографию и сравнивая ее с фотографией Лакея, я поражаюсь огромному сходству этих жеребцов. В частности, у Варвара был очень беден зад, слаб окорок и мало голени. По всей видимости, Лакей свои слабые черты позаимствовал у Варвара. Правда, следует принять во внимание, что Варвар сфотографирован глубоким стариком, стало быть, все части его тела подсохли.
Заводская деятельность Лакея, как и заводская деятельность Кронпринца, протекала исключительно в условиях революционной действительности, а потому о ней можно судить только с большими оговорками. Лакей после беговой карьеры вернулся в Прилепы и стал ежегодно покрывать по три-четыре кобылы. Затем, когда произошла революция, в моем заводе пало или было по старости выбраковано много маток и штат кобыл был доведен до 30 заводских единиц. Таким образом, в этот период Лакей тоже получал самое незначительное количество маток – во всяком случае, не более пяти в год. Поэтому не стоит удивляться, что он дал весьма ограниченное число жеребят. Дети Лакея бежали неудачно: они не показали резвости, были очень сбоисты и трудны в езде. Вследствие этого Лакея признали никуда не годным производителем. Из Прилеп его взяли в Хреновое, однако лишь для того, чтобы, покрыв с ним двух кобыл, перевести в заводскую конюшню, где он стал самым популярным пунктовым жеребцом.
По себе дети Лакея очень хороши: густы, капитальны, дельны и при этом сухи. Лично я считаю, что от Лакея можно было отвести резвых лошадей, но для этого следовало поставить его в совсем другие условия. В Прилепах Лакею поневоле приходилось давать родственных ему кобыл, то есть тех, в которых была кровь Крутого, а повторение имени Крутого, как я убедился на опыте, не давало хороших результатов. Инбридинг – вещь хорошая, и я большой его сторонник, однако инбридировать можно далеко не всякую лошадь, и это коннозаводчику надо иметь в виду. У меня в заводе были случаи и двойного, и тройного инбридинга на Крутого, причем худший результат получился в последнем случае. Я имею в виду Недотрога 2-го (Недотрог – Наина). Известно, что Крутой и его сын Крутой 2-й были сбоисты, строптивы и тяжелы в езде. Так вот, при повторении в родословных этих имен усиливались отрицательные черты характера и получались такие лошади, которые больше танцевали от сбоев, чем бежали. К тому же у таких лошадей усиливалась поздняя созреваемость, а это делало их малопригодными для современных условий спорта.
Клевета (Лакей – Кира), р. 1918 г., рыж. коб. Прилепского зав.
Крестник 2.12,4 (Эльборус – Клевета), р. 1923 г., вор. жер. Прилепского зав.
Лакею после революции поневоле пришлось давать кобыл с кровью Крутого. Вот первая и основная причина его неудачной заводской деятельности в Прилепах. Кроме того, этот жеребец был всегда на вторых и третьих ролях и лучших заводских маток не получал. Я думаю, что если бы Лакей не остался в Прилепах, где он совершенно не подходил по кровям к основному ядру маток, а был производителем в другом заводе, где получил бы группу кобыл типа Корешка, Вармика, Леска или же других скороспелых пород, то он, несомненно, создал бы превосходных лошадей не только по себе, но и по резвости. В коннозаводстве, как, впрочем, и вообще в животноводстве, подбор – это всё, с ним необходимо считаться самым серьезным образом. На примере Лакея видно, как и от очень резвого и классного жеребца можно не получить ничего достойного, если не сделать надлежащего подбора.
Я уже писал, что в 1903 году впервые купил заводских маток в Хреновом и эта покупка не была удачной: обе кобылы, Волторна и Отвага, ничего мне не дали. Тем не менее в 1906 году я вновь купил там же трех кобыл: Доблесть, Луну и Ворсу. Причина такой настойчивости (ибо и после второй неудачной покупки маток в Хреновом я еще в третий раз покупал там кобыл) заключается в том, что я уже тогда высоко ценил хреновских лошадей. Я далеко не разделял мнения большинства коннозаводчиков, что Хреновое превратилось в рассадник только упряжных лошадей. В течение ряда лет ежегодно бывая в Хреновом и будучи в превосходных отношениях с Дерфельденом, я научился ценить хреновских лошадей. Не раз беседуя на эту тему со мной, когда мы возвращались вечером из табуна, Дерфельден говорил: «Вот все толкуют, что хреновские лошади нехороши, матки, мол, сыры, малопородны и грубы. Словом, все у нас здесь плохо и лошади никуда не годятся! А пришлют коннозаводчики своих маток под хреновских жеребцов, глядишь на них – и сравнить нельзя с хреновскими, настолько они хуже! Не говорю уже о тех, что покупались у разных лиц на пополнение Хреновского завода. Придет такая кобыла в Хреновое, пустишь ее в табун и тут только увидишь, что она ничего не стоит. Ходит среди хреновских кобыл, и ее за ними и не видно, а если подвернется на глаза – ну прямо рабочая среди рысистых». Это было верно, и мне самому пришлось наблюдать это в хреновском табуне.
Вторая моя покупка в Хреновом также оказалась неудачной. Я купил трех кобыл, среди которых лучшей была Луна, дочь знаменитой Вихрястой. Луна была грубее матери, но все же это была замечательная во всех отношениях кобыла. Когда она пришла на Конский Хутор, ей было 20 лет и из Хренового она выбыла по старости. Она у меня два года прохолостела, после чего я продал ее барышнику Хмаре. Когда я покупал Луну, у меня была надежда, что я отведу от нее хоть одну кобылку и получу кровь Вихрястой для своего завода. К сожалению, этой мечте не суждено было сбыться.
По тем же основаниям я купил и другую хреновскую кобылу – серую Ворсу, которая была замечательного происхождения. Ее отец Восторг, голицынский жеребец, был чистейшего происхождения, а ее мать Свайка родилась у Охотникова от Воздушной, матери Вихрястой. Как большинство голицынских маток, Ворса была проста, и за это ее выбраковали из Хренового. При соединении голицынских лошадей с охотниковскими, как я уже отмечал, получались неважные результаты, и следует еще добавить, что перевешивала обязательно голицынская кровь. То же было и с Ворсой. У меня в заводе она дала одного жеребенка, которого принесла в брюхе из Хренового от голицынского жеребца Бронзового. Таким образом, в этом жеребенке было три четверти голицынской крови и он был еще грубее и проще своей матери, а голову имел прямо-таки безобразную. Я назвал его Воспетым в честь его отца Бронзового и деда Восторга, которых столько раз воспел в своих статьях знаменитый генеалог Карузо. В 1907 году Ворса пала, и я думаю, что от сухих, пылких и переразвитых жеребцов она дала бы недурной приплод.
Последней кобылой, купленной в Хреновом, была Доблесть. Ее выбраковка и продажа из Хреновского завода вызвали большое неудовольствие в спортивных кругах, которые обвинили хреновское начальство в невежестве и незнании того, что Доблесть – мать Вождя 2.16. Доблесть родилась у И. К. Дарагана и была замечательной породы, происходя в прямой женской линии от знаменитой Волны, лучшей матки в заводе графа К. К. Толя. По себе Доблесть была нехороша: проста, недостаточно суха, передние ноги имели весьма значительный козинец. У меня в заводе она имела приплод от Молодца, Лоэнгрина и Громадного, но ничего хорошего не дала и была мною продана Лодыженскому. Дерфельден поступил совершенно правильно, забраковав Доблесть: ей, конечно, не место было в Хреновом.
В 1906 году я купил у Терещенко четырех заводских маток, а в следующие два года скупил и остальных, так что ко мне поступили все лучшие матки этого когда-то столь знаменитого завода. В первый раз я купил Наину, Ненаглядную, Светлану и Усладу. Лучшей из них была Услада, очень хороши Наина и Ненаглядная, и только одна Светлана оказалась полной бездарностью.
Наина (Поспешный – Награда), бурая кобыла, р. 1889 г., завода А. Н. Терещенко. Это была уже немолодая и вполне заслуженная лошадь, так как до поступления ко мне она дала сплошь призовой приплод. Ее дети Наивный 1.58,4, Нирвана 2.33, Невольник 5.13, Незабудка 2.27, Ниобея 2.30, Кобзарчик 1.41,3, Кудесник 2.28 – все появились на ипподроме и выиграли. Наина была родной сестрой известного Нырка, имевшего рекорд 2.21. Следует принять во внимание, что у А. Н. Терещенко в то время не было не только классных, но даже призовых производителей, а матки крылись исключительно рысистыми жеребцами своего завода, так что, дав це лую серию бежавших лошадей, Наина доказала, что была замечательной заводской маткой. У меня она прожила два с половиной года, дала двух жеребят и пала в 1908 году. Наина была четвертой по счету кобылой, которую я посылал на случку под Петушка, платя Якунину баснословные случные деньги – 1 тысячу рублей. Якунин не был жаден до денег, но он так боготворил Петушка и считал его такой великой лошадью, что находил: взять за случку с ним менее тысячи рублей – значит унизить жеребца! Первые две случки моих кобыл Злодейки и Каши, как уже было сказано, окончились трагически, две последующие – более удачно: Золовка дала Зазнобу, а Наина – Нирвану. Следующим и последним жеребенком Наины стал белый жеребец Недо трог 2-й. Он был очень резов, но так пылок и горяч, что не устаивал на ходу и часто сбивался. В нем, и при этом весьма близко, была трижды повторена кровь старого вороного Крутого.
По себе Наина была хороша, а для меня и особенно интересна, поскольку она была лысая и имела все четыре ноги по колено белые, а я очень любил отметистых лошадей, пегих же – еще больше. Наина, благодаря тому что ноги у нее были белые, до некоторой степени производила впечатление пегой лошади, и это мне нравилось. Масти она была бурой, довольно темного оттенка. Ростом невелика, но очень широка, утробиста и костиста; не слишком длинна, скорее, квадратна. Словом, кобыла во всех отношениях была дельная и хорошая, но при этом несколько проста.
Очень интересно ее происхождение, в особенности со стороны матери – кобылы Награды старого терещенковского завода. Награда, как и знаменитая Закраса, происходила от случки отца с дочерью. И Награда, и ее мать Людмила были дочерьми старого Крутого, отца Крутого 2-го. По женской линии Награда принадлежала к самым отборным терещенковским кобылам. Она происходила от воейковской Похвальной, дочери великой Самки, матери ознобишинского Кролика. За эту принадлежность к едва ли не лучшему маточному гнезду во всей орловской рысистой породе лошадей я и ценил Наину. К сожалению, удержать эту породу в заводе не удалось, так как Нирвана, дочь Наины, не жеребилась и была мною продана Новосильцову. Нирвана была и резва, и необыкновенно хороша по себе. Она была премирована на выставке. Возвращаясь к Награде, я должен сказать, что помимо Наины она дала Нырка 2.21,1, Нельму 2.27 и Нирвану 2.29. Причем последняя оказалась замечательной заводской маткой и дала у меня в заводе много превосходных лошадей. О ней я подробно буду говорить позднее. Следует при этом иметь в виду, что у меня было две Нирваны – одна собственного завода, а другая завода Терещенко.
Ранее я имел случай упомянуть, что повторение имени старого Крутого не сказывалось на резвости и беговой карьере лошади, но отнюдь не препятствовало ее заводской деятельности. Более того, если усиление имени Крутого плохо отражалось на рысаке как призовой единице, то консолидирование имени Крутого в родословной матки, напротив, давало положительные результаты. Так получилось с только что упомянутой Наградой, так было и с другими кобылами. В подтверждение этого положения я могу привести еще один пример. Клевета, дочь Лакея и Киры, имеет кровь Крутого и со стороны отца, и со стороны матери. Как призовая лошадь она была совершеннейшей бездарностью, но, поступив в завод, дала резвого Крестника. Этот пример относится уже к тому времени, когда мой завод был национализирован и переименован в Прилепский госконезавод.
Ненаглядная (Паша – Капризная), серая кобыла, р. 1894 г., завода Ф. Ф. Терещенко. Не бежала. Ненаглядная имела четыре, а может, и четыре с лишком вершка росту и не была хороша по себе. Она, как и Ласточка, покрывала очень много пространства, однако с той разницей, что у Ласточки спина была хороша, а у Ненаглядной плоха. Это вполне понятно, ибо мать Ненаглядной Капризная была внучкой голохвастовской Гречанки, дочери Петушки. Кроме того, у Ненаглядной связка была запавшей, а один из поясничных позвонков выдавался вверх, что было очень некрасиво. Барышники такое строение связки именуют «воробейчиком». Ноги у Ненаглядной были сухи и хороши, голова и шея тоже. Она была вполне породна и имела соответствовавший ее росту вес. Отличительными чертами кобылы можно считать ее длину и некоторую несвязность отдельных частей. Ей можно было пожелать большей гармонии.
По своему происхождению со стороны матери Ненаглядная была очень интересна, тогда как ее отец имел весьма посредственную родословную. Капризная была одной из лучших по приплоду заводских маток у Фёдора Артёмовича Терещенко, от лошадей которого главным образом и повели свои заводы все остальные Терещенки. Капризная была дочерью Крутого, ее мать – дочерью Полкана П. И. Вырубова, внука Полкана И. Н. Рогова, ее бабка – дочерью голохвастовского Петушка, а прабабка – дочерью голохвастовского Мужика. Таким образом, мы видим в этой родословной наличие четырех известных жеребцов, из которых три – Крутой, Петушок и Мужик – были знаменитыми производителями. Капризная дала в заводе замечательных детей, в том числе призовых Дуная, двух Бережливых, Стеллу, Червонскую-Лисичку, Червонскую-Капризницу. Отец Ненаглядной, позняковский Паша, был не более чем упряжной лошадью, и о нем я здесь распространяться не буду.
До поступления ко мне в завод Ненаглядная дала у Терещенко Напева 2.23, Нерона 2.29,3, Ниву 1.44 и Ногтя 2.35, так что у нее уже была репутация кобылы, давшей призовой приплод и шедшей по стопам своей матери и своих сестер. Я получил от Ненаглядной четырех жеребят, и все они выиграли. Два года она была холоста, и в 1912 году, когда ей было 18 лет, я ее продал Н. М. Коноплину. Лучшим сыном Ненаглядной у меня в заводе был Низам, а лучшей дочерью – Нежата. Замечательно, что Нежата имела точно такую же спину, как и ее мать, и такой же неприятный для глаза «воробейчик». Однако сама Нежата этого уже не передает, и дети ее очень хороши по себе.
Нежата (Недотрог – Ненаглядная), р. 1908 г., зав. Я. И. Бутовича
Низам 1.33,4 (Молодец – Ненаглядная), р. 1909 г., зав. Я. И. Бутовича
Низам был лошадью настоящего класса. Одно время им увлекалась княжна А. С. Голицына и отвела от него жеребят, которые бежали уже после революции. Низам как производитель заслуживает большого внимания. По себе он был делен, широк, глубок и капитален, но очень груб, как все дети Молодца. Интересно отметить, что Коноплин продал Ненаглядную в Лотарёвский завод, и князь Вяземский говорил мне, что от Вильбурна М и кобылы Ненаглядной у них в ставке была резвейшая двухлетка. Принимая во внимание замечательную заводскую деятельность Червонской-Лисички в заводе Телегина, можно заключить, что и ее полусестра Ненаглядная могла дать от американского рысака выдающуюся лошадь. К сожалению, эта двухлетка, как и весь завод князей Вяземских, погибла на Урале, куда Л. Д. Вяземский отправил свой завод, желая его спасти. Вот уж поистине, не знаешь, где найдешь, где потеряешь!
Светлана (Паша – Тень), серая кобыла, р. 1895 г., завода Ф. А. Терещенко. Не бежала. Светлана была дочерью знаменитой Тени, одной из лучших маток не только терещенковского завода, но и рысистого коннозаводства вообще. Тень дала от Бережливого таких жеребцов, как Громкий, Мимолётный, Проворный, Вулкан, Магомет и Тип-Тип. Насколько были хороши дети Бережливого и Тени, настолько были неудачны ее дочери от Паши Светлана и Жемчужина. Соединение Паша – Тень оказалось явно неудачным. Интересно отметить, что классическое для завода Терещенко сочетание Крутой – Бережливый, в сущности, повторяло сочетание Лебедь 4-й – Потешный в заводе Кожина. Терещенко, совершенно, конечно, бессознательно, пошел по стопам Кожина и получил блестящие результаты. Позднее то же сочетание и в других заводах дало превосходные результаты, а потому оно должно быть признано классическим.
Мать Светланы Тень была замечательного происхождения. Она в прямой женской линии происходила от Дружбы, которая вместе с Волной была лучшей маткой в заводе графа Толя. Дружба была дочерью Крестьянки, которая, кроме нее, дала еще двух таких лошадей, как хреновской производитель Мужик 2-й и кобыла Самка, мать ознобишинского Кролика и основательница феноменальной семьи первоклассных рысаков. Тень происходила от одной из лучших дочерей Дружбы – призовой Дугарки. У меня имеются портреты и Дружбы, и ее дочери Дугарки, когда-то принадлежавшие графу Толю, кисти Сверчкова. Это были замечательные по себе кобылы, вороные, без отмет, дельные и сухие.
Набег 2.30,1 (Удачный – Нежата), р. 1921 г., Прилепского зав.
Светлана не дала ничего путного в заводе Терещенко и, пробыв затем у меня заводской маткой шесть лет, также не дала ничего хорошего. В 1912 году я ее продал О. Э. Витту. По себе Светлана была нехороша: имела плохую спину, была грязно-серой масти, мелка и на легких передних ногах. Кроме того, это была бесспинная кобыла и очень короткая, с каким-то оторванным задом.
Лучшей из всех четырех терещенковских кобыл была, конечно, Услада, гибель которой на Конском Хуторе через два месяца после ее покупки стала большим ударом для моего завода.
Услада (Паша – Десна 2-я), белая кобыла, р. 1895 г., завода Ф. А. Терещенко. Не бежала. Выдающаяся кобыла по своему происхождению, формам и заводской деятельности. Услада была пяти вершков росту, белой масти и очень походила на своего деда Бережливого. Чрезвычайно сухая, блесткая и исключительно породная, она из всех терещенковских кобыл больше всего по типу вышла в кожинских, а стало быть, и в казаковских лошадей линии Полкана 6-го. Таких кобыл, как Услада, нечасто приходилось видеть даже в лучших рысистых заводах. Помимо сухости и красоты, она имела очень правильные и дельные формы, превосходную спину и такие же ноги. У Терещенко она дала Урну 2.16 и еще трех безминутных лошадей. Когда я ее купил, ей было всего 11 лет, и казалось, что ей предстоит долгая заводская деятельность, столь блестяще начатая. К величайшему сожалению, придя на Конский Хутор осенью 1906 года, она пала от колик. Ее гибель стала чувствительным ударом для моего завода, и после Каши я ни одну кобылу не оплакивал так, как оплакивал Усладу.
Я уже указал, что Услада дала Урну и еще трех безминутных лошадей. Ее мать Десна 2-я дала двух безминутных лошадей – Лебедя 2.29 и Фора 2.24 – и еще несколько бежавших. Ее бабка, старая Десна, сама в 1880-х показала первоклассную резвость (5.28) и дала Ниагару, Дружка, Лебёдку и других призовых лошадей. Ее прабабка Скамейка, помимо Десны, дала Весту и Фортуну. Ее прапрабабка Боголюбовка – победительница Императорского приза и мать первоклассных лошадей. Ее другая прапрабабка Похвальная – дочь воейковского Лебедя, одна из лучших кобыл по приплоду в заводе Л. И. Сенявина. Ее прапрапрабабка Самка (хреновская) – мать ознобишинского Кролика и основательница такой женской семьи, равной которой не было во всем орловском коннозаводстве. Приведя эту цепь кобыл, я хотел подчеркнуть, какое значение для заводской матки имеет ее происхождение от ряда таких выдающихся кобыл. Обращает на себя внимание, что, начиная с Услады и кончая Самкой, родоначальницей гнезда, все кобылы прямой женской линии оказались замечательными заводскими матками, а некоторые из них (Десна и Боголюбовка) – выдающимися призовыми лошадьми. Не подлежит никакому сомнению, что Услада у меня в заводе дала бы выдающихся лошадей. Вот почему, когда она пала и представилась возможность купить ее дочь Урну, я поспешил это сделать. И не ошибся. Урна дала у меня поголовно классный приплод.
Приведу таблицу потомков Самки, родившихся в заводе Терещенко. Звездочкой отмечены кобылы, давшие несколько призовых лошадей.
Как видно из схемы, все без исключения кобылы этого гнезда оказались выдающимися заводскими матками.
В эту схему укладывается все знаменитое и классное, что создал терещенковский завод, помимо потомства Тени. А если еще принять во внимание, что Дружба, от которой в прямой женской линии происходит Тень, была полусестрой Самки, так как обе имели общую мать – Крестьянку, и если родоначальницей гнезда считать Крестьянку, то все лучшее, что создал завод Терещенко, за исключением потомства Резвой, войдет в это гнездо.
Эта схема ясно показывает значение Крестьянки как заводской матки. Если бы Ф. А. Терещенко, основывая свой завод, ограничился лишь покупкой Шкатулки и Скамейки в заводе Сенявина и Дивной у Колемина, то и тогда он получил бы те же результаты – вывел бы тех же классных рысаков. Следует, впрочем, оговориться, что в заводе Терещенко еще кобыла Резвая дала первоклассных лошадей. Далее, описывая завод Телегина, я покажу, что и этот коннозаводчик мог иметь у себя в заводе потомство только двух кобыл, ибо от них и через их дочерей и сыновей он получил всех своих рекордистов. К слову, начиная коннозаводскую деятельность, Телегин был небогатым человеком и ему было еще важнее, чем Терещенко, иметь дело с двумя кобылами, а не со многими.
Приведенные примеры показывают, какое значение имеет выбор кобылы для завода. Ясно, что Бережливый дал классное потомство только потому, что он встретил вполне благоприятную почву для создания классных лошадей.
В 1907 году я сделал несколько покупок, которые до известной степени носили случайный характер, и если я скажу о них, то лишь для полноты генеалогического очерка.
Хотя получение Скромного из Государственного коннозаводства оказалось неудачным и рухнула моя мечта получить в производители сына Бережливого, я не оставлял мысли найти для завода терещенковскую лошадь от Бережливого. Возвращаясь осенью 1907 года из Хренового, я заехал в Воронеж и осмотрел конюшни известного торговца лошадьми И. Н. Паншина. Мое внимание привлек белый жеребец, крупный, дельный и очень породный, превосходный во всех отношениях. Это был Громкий (Бережливый – Тень), р. 1887 г. Я его купил за 200 рублей. Громкому тогда было 20 лет. Паншин несколько лет покупал у Елисеева ставки лошадей его завода, там он и купил Громкого. Когда Громкий пришел в Прилепы, я подробно ознакомился с его заводской карьерой и увидел, что, как ни странно, этот замечательный жеребец перебывал на своем веку в нескольких заводах и нигде ничего путного не дал. Он был производителем в заводе Г. Г. Елисеева, до этого – в заводе М. В. Воейковой. Несмотря на его происхождение и формы, давать ему лучших маток было рискованно, и я, случив с ним в 1908 году нескольких второклассных кобыл, продал его в начале 1909 года тамбовскому коннозаводчику Жихареву. У меня в заводе от Громкого родилось два-три жеребенка, которые не побежали, но были недурны по себе.
Я всегда вел очень большую коннозаводскую переписку с охотниками и вообще лошадниками, и однажды мне пришло письмо из Саратова, где сообщалось, что у них в городе имеется замечательный белый жеребец кожинских кровей, которого по старости можно купить недорого. Я просил прислать мне копию его аттестата. Это был Лондон завода Жедринского, сын кожинского Полканчика, внук Лондона, состоявшего производителем в заводе Кожина, правнук знаменитого казаковского Полканчика. Со стороны матери жеребец также был очень интересен: он происходил от зотовского жеребца и старой подовской кобылы. Так как мой корреспондент продолжал мне писать и расхваливать жеребца, я решил его купить.
Лондон, как я уже сообщал, родился в заводе Жедринского. От старых охотников я кое-что знал об этом загадочном коннозаводчике, страстном любителе лошади. Рысистый завод Жедринского в свое время находился в Саратовской губернии и был, между прочим, известен тем, что его владелец весьма неохотно продавал своих лошадей. Многих молодых кобыл он не случал, так как иначе его завод разросся бы до чересчур больших размеров. Жедринский решительно никого в свой завод не пускал и лошадей своих никому не показывал. Все это вместе взятое и, конечно же, хороший состав завода привели к тому, что о заводе Жедринского стали рассказывать разные чудеса, а некоторые саратовцы держали даже пари, кому удастся купить у Жедринского лошадь. Это стало своего рода спортом. Когда Жедринский умер, в его завод хлынули любопытные покупатели, а наследники Жедринского начали сейчас же этот завод распродавать. Слухи подтвердились: в заводе ко дню смерти Жедринского насчитывалось 96 маток! Среди них многие были кожинских и ершовских кровей. Лошади оказались очень хороши по себе, кровны и типичны. Граф И. И. Воронцов-Дашков заинтересовался ими и командировал в Саратовскую губернию В. С. Толстого и еще одного человека, чтобы они осмотрели завод и, если лошади действительно так хороши, как говорили, купили бы там для Хреновского завода кобыл. Толстой сообщил графу, что состав завода редкостный по кровям и матки замечательно хороши по себе. Воронцов-Дашков распорядился купить лучших кобыл, и Толстой выбрал у наследников Жедринского пять жеребцов для случных конюшен и восемь маток для Хренового. В то время когда мне писал мой саратовский корреспондент, я все это знал, потому и заинтересовался Лондоном. Жеребца мне уступили за 50 рублей и вместе с ним кобылу Мечту за 100 рублей. Это была самая низкая цена, которую я когда-либо платил за рысистых лошадей. Когда Лондон был приведен на Конский хутор, я убедился, что это совершенно посредственная рысистая лошадь. Он не стоил даже тех затрат, которые были связаны с его доставкой из Саратова в Херсонскую губернию. В начале 1908 года Лондон пал.
В 1907 году я прикупил для завода семь заводских маток: Кроткую, трех кобыл, которые носили одно и то же имя – Мечта, Панночку, Секунду и Ундину. О Кроткой я уже говорил, а потому перейду к трем кобылам по имени Мечта. Первая из них была известная призовая кобыла (1.37,2) завода Бловского от Озарника и Мерцеды. Она принадлежала Неандеру. В свое время ее заподозрили в американском происхождении, но доказано это не было. Неандер ее не продавал, а сдал мне в аренду на два года, после чего она должна была к нему вернуться. Я арендовал Мечту с той же целью, с какой ранее купил американскую кобылу Амелию, а позднее покупал метисных кобыл: я хотел отвести от Мечты классную лошадь и таким образом материально поддержать завод. Благодаря хорошим отношениям с А. А. Щёкиным я в 1907 году покрыл эту кобылу со знаменитым Леском, но рожденный от этой случки жеребец Медовый-Месяц оказался посредственностью. Так же плох был и следующий ее жеребенок Миф, после чего я вернул Мечту Неандеру.
Пришедшая из Саратова вместе с Лондоном серая Мечта завода Шерстобитова, внучка знаменитого болдаревского Чародея, во всех смыслах была посредственной кобылой, и после первого же жеребенка (она пришла жеребой от Лондона) я ее продал. Наконец, третья Мечта была когда-то выдающейся призовой кобылой, и на ней я остановлюсь несколько подробнее.
Мечта (Бережливый – Маруся), белая кобыла, р. 1890 г., завода Ф. А. Терещенко. Рекорд 5.14,4. Заводская матка в заводах князя Л. Д. Вяземского и Е. Ф. Беклемишевой. Мечта была одной из лучших призовых кобыл своего времени, и вся ее беговая карьера протекла в руках Гирни, которого вывели в люди, прославили и сделали богатым человеком лошади завода Терещенко. Известно, что Гирня был лихачом в Киеве и по недорогой цене покупал лошадей у Терещенко. Он попробовал ездить на них на киевском бегу и добился успеха: лошади оказались резвыми. Удачная покупка Питомца завершила карьеру Гирни, позволила ему переехать в Москву и сделала его имя весьма популярным в беговых кругах. Мечта была одной из его первых лошадей. Гирня говорил мне, что она была необыкновенно резва накоротке, но длинную дистанцию не проходила.
Мечта – дочь Бережливого, а ее мать – внучка Защиты от Лебедя 5-го, то есть в Мечте опять-таки было повторено скрещивание Лебедь 4-й – Полкан 3-й и получен выдающийся результат. Соединение Бережливый – Крутой, то есть соединение линии Полкана 3-го с линией Лебедя 4-го, давшее у Терещенко столь блестящие результаты, стало затем классическим и для других заводов. Правда, многие объясняли успешность соединения тем, что дочери Крутого особенно подошли к Бережливому, а Полкан 3-й и Лебедь 4-й здесь ни при чем. Но Мечта из того же завода Терещенко не имела крови Крутого, зато ее мать имела кровь Лебедя 5-го, от которого по прямой мужской линии происходил Крутой, и соединение Бережливый – Маруся, заключающее все те же элементы, что и соединение Бережливый – Крутой, оказалось столь удачным, что дало классную призовую лошадь. Однажды, беседуя со мной по вопросам генеалогии, Карузо разговорился о Мечте, которая тогда мне еще не принадлежала, и очень хвалил эту кобылу, а после заметил, что, по его мнению, в ее породе не все гладко: ему кажется, что у Маруси, матери Мечты, пропущено одно поколение. «У меня нет этому доказательств, – сказал Карузо, – но я чувствую, что это так». Когда я купил Мечту и получил на нее подлинный аттестат, то сейчас же увидел, что Карузо был совершенно прав. Действительно, в ее породе со стороны матери было пропущено одно поколение, а именно Забавная от Непобедимого. Это произошло, очевидно, когда составлялась опись завода Терещенко, из-за ошибки писца. В подлинном аттестате, подписанном самим Терещенко, порода Мечты изложена верно. Рассказав этот случай, я хочу обратить внимание читателя на то, каким знатоком генеалогии был С. Г. Карузо и каким нюхом он обладал. Когда я поздравил Карузо с тем, что его предположения оказались верны, он был очень рад и затем опубликовал небольшую заметку в «Журнале коннозаводства». Выдержку из нее я приведу, ибо намереваюсь показать, кто был таинственный жеребец Непобедимый, который вошел в породу Мечты и происхождение которого не объяснено в заводских книгах.
Вот что писал Карузо в 1909 году: «Светло-серая Мечта родилась у Ф. А. Терещенко в 1890 от Бережливого (Зав. кн. рус. рыс., XXIII, с. 27) зав. М. И. Кожина и Маруси (Зав. кн. рус. рыс., VII, с. 273) зав. С. А. Терещенко.
Мечта в свое время справедливо произвела сенсацию тою резвостью, которую она выказывала, и я подробно разбираю ее генеалогию, стараясь получить те комбинации кровей, которые произвели нам такого рысака.
В родословной матери Мечты, Маруси, я не мог, конечно, не обратить внимания на какого-то Непобедимого, происхождение которого покрыто мраком неизвестности.
Этот Непобедимый произвел от высокопородной Защиты А. Б. Казакова кобылу Забавную, приходящуюся Мечте прабабкой.
Я предполагаю, что Защита была случена с Непобедимым в заводе А. Б. Казакова и приплодила в 1859 году Забавную, купленную сосуном Л. И. Сенявиным. В заводе Сенявина (Кн. рыс. л., I, с. 233) приплод Защиты показан лишь с 1860 года, причем первый ее жеребенок был от Барса, сына Чистяка 4-го, то есть от производителя А. Б. Казакова.
В Дубровском заводе великого князя Дмитрия Константиновича хранится подлинный аттестат Защиты, подаренный И. К. Дараганом. На этом аттестате есть надпись, свидетельствующая, что Защита действительно была продана из завода А. Б. Казакова покрытою, но только не Непобедимым, а другим жеребцом. Следовательно, Забавная произошла не от этой случки.
Мне представилась возможность иметь в своем распоряжении также и другой подлинный аттестат вышеупомянутой Мечты. Хотя этот аттестат подписан самим Ф. А. Терещенко, но также никакого света на происхождение Непобедимого не проливает; в нем интересно лишь то обстоятельство, что Ф. А. Терещенко свидетельствует лично, что Непобедимый действительно входит в генеалогию матери Мечты. Таким образом, вопрос о происхождении Непобедимого остается, к сожалению, открытым, и я был бы весьма благодарен за всякое сделанное в этом отношении указание или разъяснение».
Мне кажется, что теперь я могу пролить свет на истинное происхождение этого таинственного Непобедимого. С ним произошел невероятный казус: изображение этой лошади почти 50 лет коннозаводчики принимали за изображение Лебедя 4-го! О том, как это случилось, я подробно рассказал в своей работе о коннозаводских портретах Н. Сверчкова. Во время революции из Тамбовского губернского музея в Прилепы были присланы три сверчковских портрета, написанные в 1866 году и изображавшие трех производителей С. М. Лиона. Все три жеребца – Ловкий, Ворон и Непобедимый – родились в заводе А. Б. Казакова. Происхождение первых двух я точно установил, а что касается Непобедимого, то на подрамке портрета имелась лишь лаконическая карандашная надпись: «Непобедимый от Чистяка 4-го». Разыскать этого жеребца по заводским книгам я не смог. Тогда же, сопоставив некоторые данные, я пришел к убеждению, что Непобедимый С. М. Лиона и Барс (Зав. кн. 1854) от Чистяка 4-го и Подъёмной, состоявший производителем в заводе А. Б. Казакова, – одна и та же лошадь. Лион, купив жеребца, переименовал его в Непобедимого. Я высказал это предположение в своей работе, и ныне я убежден: этот самый Непобедимый и входит в породу Мечты.
Опись завода С. М. Лиона, к сожалению, никогда не была напечатана, но я знаю, что в его заводе было много казаковских лошадей. Мог ли Лион иметь в числе своих производителей жеребца такой высокой ценности, как, например, Барс, который состоял производителем у Казакова? Не только мог, но имел, ибо Ворон до поступления к Лиону был производителем у Казакова (Зав. кн. 1854), а потому весьма вероятно, что Лион, купив у Казакова многих маток и молодняка, купил также и двух производителей – Барса и Ворона.
Теперь посмотрим, существовала ли какая-либо связь между заводами Лиона и Сенявина. Защита (Лебедь 5-й – Забавная), мать интересующей нас Забавной от Непобедимого, состояла заводской маткой у Сенявина. Интересно узнать, как и откуда она туда попала. Прежде всего приходится сказать, что оба завода, сенявинский и Лиона, находились в Тамбовской губернии, причем недалеко друг от друга. Сенявин не только покупал у Лиона кобыл, но и посылал своих маток для случки с лионовским жеребцом. В свою очередь Лион покупал лошадей у Сенявина, как то видно по заводским книгам. Например, он купил у Сенявина производителя Закраса-Молодого, который потом состоял у него заводским жеребцом. Я считаю, что своих казаковских кобыл – Защиту, Полканшу и Шумную – Сенявин купил у Лиона, так как первый приплод Защиты (1860) – Барс от Барса, первый приплод Полканши – серый жеребец от Лебедя, сына Лебедя 5-го, первый приплод Шумной – серый жеребец от Полкана завода Казакова. Все эти жеребцы никогда не состояли производителями у Сенявина, но были заводскими жеребцами у Лиона. Установив связь между этими двумя заводами и доказав, что интересующая нас Защита была куплена Сенявиным у Лиона, посмотрим теперь, какие можно привести доказательства того, что отцом ее дочери Забавной был именно Непобедимый, он же Барс.
Конец ознакомительного фрагмента.