Дело III. Приключение с человеком на четвереньках
{19}
Мистер Шерлок Холмс всегда придерживался мнения, что мне следует опубликовать поразительные факты, связанные с профессором Пресбери, чтобы раз и навсегда развеять те отвратительные слухи, которые двадцать лет назад всколыхнули университет и эхом прокатились по ученым сообществам Лондона. Однако определенные обстоятельства помешали это сделать, и истинная история этого необычного дела легла в ту жестяную коробку, в которой хранятся записи о столь многих приключениях моего друга. Лишь теперь мы получили разрешение обнародовать факты, которые составили одно из последних расследований, проведенных Холмсом до окончательного отхода от дел. Но даже сейчас, делая их достоянием публики, необходимо соблюдать определенную сдержанность и осторожность.
Как-то воскресным вечером сентября 1903 года я получил послание от Холмса, которое как всегда было немногословным: «Если можете, срочно приезжайте. Если не можете, все равно приезжайте. Ш. Х.»
Отношения, которые связывали нас в те дни, можно назвать довольно своеобразными. Он был человеком привычек, глубоких, устоявшихся привычек, и я относился к одной из них. Я для него был чем-то наподобие скрипки, любимого грубого табака, старой черной трубки, справочников на полке или других, возможно, не столь безобидных вещей, окружавших его. Когда ему предстояла активная работа и требовалось присутствие надежного товарища с крепкими нервами, моя роль была очевидной. Но мое общество требовалось ему и помимо этого. Я был чем-то вроде точильного камня для его ума. Я стимулировал его. Ему нравилось размышлять вслух в моем присутствии. Нельзя сказать, что в такие минуты произнесенные им слова были адресованы мне… Точно так же он мог обращаться, скажем, к стойке своей кровати, но, тем не менее, войдя в привычку, я сделался важным дополнением, которое, внимая его словам и время от времени вставляя замечания, помогало ему думать. Если его и раздражала определенная методичность и неторопливость моего склада ума, то от этого его собственный пламенный интеллект и интуиция вспыхивали с новой силой. Примерно так можно охарактеризовать мою скромную роль в нашем союзе.
Прибыв на Бейкер-стрит, я застал его в кресле. Он сидел с высоко поднятыми коленями и трубкой во рту. По тому, как он задумчиво морщил лоб, было видно, что его занимает какая-то сложная проблема. Следующие полчаса лишь вялый взмах руки в сторону моего старого кресла указал на то, что он заметил мое появление. Но потом он неожиданно передернул плечами, словно сбрасывая с себя пелену задумчивости, и со своей обычной хитроватой улыбкой приветствовал меня в моем бывшем доме.
– Надеюсь, вы простите меня за некоторую рассеянность, дорогой Ватсон, – сказал он. – За последние двадцать четыре часа мне сообщили довольно необычные факты, которые в свою очередь навели меня на размышления более общего порядка. Я серьезно подумываю написать монографию об использовании собак в работе детектива.
– Но, Холмс, эта тема уже и так довольно глубоко исследована, – несколько удивился я. – Собаки-ищейки и их нюх…
– Нет-нет, Ватсон, с этим, разумеется, все понятно. Однако существует и другая, далеко не столь очевидная сторона этого вопроса. Возможно, вы помните, что в том случае, который вы в свойственной вам сенсационной манере связали с «Медными буками»{20}, я, проанализировав поведение ребенка, сумел определить наличие криминальных наклонностей у его солидного и почтенного отца?
– Конечно, прекрасно помню.
– То же самое я имею в виду, говоря о собаках. Собака является отражением того, что происходит в семейной жизни ее хозяев. Кто-нибудь видел, чтобы у печальных людей жила жизнерадостная собака или у счастливых – грустная? Люди раздражительные держат раздражительных собак, а опасные заводят опасных. К тому же они передают друг другу перемены настроения.
– Ну, тут уж вы слегка перегибаете палку, Холмс, – покачал головой я.
Он в очередной раз наполнил трубку и снова уселся в свое кресло, не обратив внимания на мое замечание.
– Практическое применение того, о чем я говорю, тесно связано с делом, которое я сейчас расследую. Передо мной запутанный клубок, и я ищу свободный конец, за который можно было бы ухватиться. Возможно, я найду его, ответив на вопрос: почему волкодав профессора Пресбери укусил своего хозяина?
Я несколько разочарованно откинулся на спинку кресла. Неужели меня оторвали от работы ради подобной ерунды?
Холмс посмотрел на меня.
– Все тот же Ватсон! – сказал он. – Вы так и не научились понимать, что самые страшные тайны могут зависеть от ничтожных мелочей. Неужели вам не кажется странным, что степенного престарелого мыслителя (вы ведь наверняка слышали о Пресбери, знаменитом кэмфордском{21} физиологе?), что такого человека уже дважды покусала его собственная собака, которая всю жизнь была ему преданным другом?
Как вы это объясните?
– Собака больна.
– Да, эту возможность нельзя исключать, но ни на кого другого она не нападает да и хозяину, похоже, досаждает только в каких-то особенных случаях. Все это странно, Ватсон… Очень странно. Однако юный мистер пришел раньше времени, если это он звонит. Я рассчитывал поговорить с вами подольше.
На лестнице послышались быстрые шаги, потом в дверь громко постучали, и в следующий миг перед нами предстал новый клиент. Это был высокий красивый молодой человек лет тридцати, одетый аккуратно и элегантно, но что-то в его манере держаться скорее наводило на мысль о застенчивом студенте, чем об уверенном в себе мужчине. Поздоровавшись за руку с Холмсом, он удивленно посмотрел на меня.
– Это весьма деликатное дело, мистер Холмс, – нерешительно произнес он. – Понимаете, отношения, которые меня связывают с профессором Пресбери в личной жизни и по службе… Вряд ли я имею право разговаривать при посторонних.
– Не бойтесь, мистер Беннет. Доктор Ватсон – само воплощение благоразумия, к тому же, уверяю вас, в этом деле мне, скорее всего, понадобится помощник.
– Хорошо, мистер Холмс. Я не сомневаюсь, что вы понимаете причину моей осторожности.
– Ватсон, дело в том, что этот джентльмен, мистер Беннет, – ассистент великого ученого, живет с ним под одной крышей и помолвлен с его единственной дочерью. Мы, разумеется, должны понимать, что профессор полностью доверяет ему и рассчитывает на верность и преданность с его стороны. Я думаю, лучший способ их доказать – попытаться раскрыть эту странную тайну.
– Надеюсь, что нам это удастся, мистер Холмс. Сейчас это мое единственное желание. Доктор Ватсон в курсе дела?
– Я еще не успел ему ничего объяснить.
– В таком случае мне, наверное, стоит еще раз описать, что произошло, прежде чем рассказывать о развитии событий.
– Лучше я сам это сделаю, – сказал Холмс. – Заодно проверим, правильно ли я представляю себе последовательность событий. Этот профессор, Ватсон, – человек с европейской репутацией. Всю свою жизнь он занимался только наукой. Его имя никогда не было связано со скандалами. Он вдовец, имеет единственную дочь, Эдит. Насколько я могу судить, характер у него решительный и властный, можно даже сказать, воинственный. Так обстояло дело еще несколько месяцев назад, когда привычное течение его жизни было нарушено. Сейчас ему шестьдесят один год, но это не помешало ему сделать предложение дочери профессора Морфи, своего коллеги по кафедре сравнительной анатомии. И, насколько я понимаю, это не было следствием степенного ухаживания уже немолодого человека, это была безумная страсть, которой позавидовали бы иные юные любовники. Леди, Элис Морфи, была просто идеальной женщиной, как внешне, так и внутренне, поэтому безрассудство профессора понять можно.
Но в его семье их отношения не встретили одобрения.
– Нам это показалось слишком уж вызывающим, – вставил наш гость.
– Вот именно. Вызывающим, а также необдуманным и даже противоестественным. Профессор Пресбери богат, так что возражений со стороны отца леди не последовало. Однако дочь придерживалась других взглядов, поскольку уже имелось несколько претендентов на ее руку, которые, хоть и не были столь уж завидными женихами, по крайней мере, больше подходили ей по возрасту. Профессор, похоже, нравился девушке, несмотря на его странности, и лишь разница в годах стояла между ними.
Примерно в это время небольшое загадочное происшествие неожиданно омрачило привычную жизнь профессора. Он совершил нечто такое, чего никогда раньше не делал: ушел из дома, никому не сообщив, куда. Пропадал профессор две недели и вернулся очень усталый, словно после путешествия. О том, где был, он никому не обмолвился и словом, хотя никогда раньше не имел привычки что-либо скрывать. Однако наш клиент, мистер Беннет, получил из Праги письмо от знакомого по университету, который написал, что был рад встретить там профессора Пресбери, хотя им и не удалось поговорить. Только это письмо помогло домочадцам профессора узнать, куда он ездил.
А теперь самое интересное. С того дня с профессором начали происходить необычные перемены. Он сделался скрытным и необщительным. У окружавших его людей появилось ощущение, что это вообще не тот человек, которого они знали. Все лучшие качества его характера словно накрыло какой-то тенью. Рассудок его остался тем же, лекции, которые он читал в университете, были как всегда великолепны, но в поведении его появилось что-то новое, пугающее и неожиданное. Его дочь, очень преданная ему, много раз пыталась возобновить прежние отношения с отцом и пробиться сквозь стену, которой он, похоже, отгородился от окружающих. И вы, сэр, если я все правильно понимаю, пытались добиться того же… Однако ничто не помогало. А теперь, мистер Беннет, расскажите сами, что произошло потом.
– Вы должны понимать, доктор Ватсон, что у профессора не было от меня тайн. Если бы я был его сыном или младшим братом, я и то не мог бы рассчитывать на большее доверие. Как секретарь, я имел полный доступ к его корреспонденции, я вскрывал и разбирал все письма, приходившие на его имя. Но вскоре после его возвращения ситуация изменилась. Он сообщил мне, что из Лондона ему могут присылать письма, помеченные крестиком под маркой. Их надлежало откладывать в сторону, не вскрывая, и передавать ему лично в руки. Нужно сказать, что несколько таких писем пришло. На них стояла пометка E. C.[2], и конверты были подписаны малограмотным человеком. Если он и отвечал на них, то ответы его через мои руки не проходили и в корзину, в которую собиралась вся наша корреспонденция до отправки, не попадали. – Расскажите о шкатулке, – подсказал Холмс.
– Ах да, шкатулка. Профессор привез из своего путешествия небольшую шкатулку. Это единственное могло хоть как-то натолкнуть на мысль, что он побывал на континенте, поскольку это одна из тех деревянных, украшенных затейливой резьбой шкатулок, которые туристы часто привозят из Германии. Он поставил ее на шкаф, где хранились его инструменты. Как-то раз, разыскивая пробирку, я взял в руки эту шкатулку. К моему удивлению, профессор страшно рассердился. Он последними словами отчитал меня за любопытство. Ничего подобного никогда раньше не случалось, и, честно говоря, меня это сильно обидело. Я попытался объяснить ему, что прикоснулся к этой шкатулке случайно, но потом весь вечер ловил на себе его гневные взгляды и чувствовал, что он никак не может забыть это происшествие. – Мистер Беннет достал из кармана небольшой ежедневник. – Это случилось второго июля, – уточнил он.
– Вы прекрасный свидетель, – одобрительно кивнул Холмс. – Я думаю, мне могут понадобиться даты, которые вы зафиксировали.
– Методичности да и многому другому я научился у своего великого наставника. С той самой минуты, когда я обратил внимание на необычность его поведения, я решил, что исследовать его случай – мой долг. Так вот, у меня тут записано, что именно в тот день, второго июля, Рой бросился на профессора, когда тот вышел из своего кабинета в прихожую. Второй раз нечто подобное произошло одиннадцатого июля, а потом и еще раз, двадцатого. После этого нам пришлось переселить Роя из дома в конюшню. Он был очень добрым существом, преданным хозяину… Но я боюсь, что уже утомил вас рассказом.
Мистер Беннет произнес последние слова несколько укоризненным тоном, так как было совершенно очевидно, что Холмс его не слушает. Лицо его словно окаменело, рассеянный взгляд был устремлен в потолок. С видимым усилием он заставил себя отвлечься от своих мыслей.
– Очень необычно! – вполголоса пробормотал он. – Я этих подробностей не знал, мистер Беннет. Ну, я думаю, первоначальную картину мы уже восстановили, не так ли?
Однако вы упомянули о каких-то новых обстоятельствах.
Доброе, открытое лицо нашего посетителя снова омрачили какие-то неприятные воспоминания.
– Это произошло позапрошлой ночью, – сказал он. – Мне не спалось. Примерно в два часа, лежа в кровати, я услышал какой-то негромкий глухой шум из коридора. Я приоткрыл дверь и выглянул. Нужно пояснить, что спальня профессора находится в конце коридора… – Какого числа это было? – спросил Холмс.
Нашему клиенту явно не понравилось, что его прервали таким неуместным вопросом.
– Я же сказал, сэр, позапрошлой ночью… Четвертого сентября.
– Прошу вас, продолжайте, – с улыбкой кивнул Холмс.
– Он спит в конце коридора, поэтому, чтобы дойти до лестницы, ему нужно пройти мимо моей двери. Поверьте, мистер Холмс, на это было жутко смотреть. Думаю, у меня нервы не слабее, чем у остальных, но то, что я увидел, меня потрясло. В коридоре было темно. Слабый свет пробивался только из окна, расположенного примерно посередине прохода. Я увидел, как по коридору что-то движется, что-то темное. Какое-то крупное существо ползло по полу. А потом неожиданно оно вышло на свет, и я увидел, что это он! Он полз, мистер Холмс… Полз на четвереньках! Хотя нет, не совсем на руках и коленях, скорее, он перемещался на ступнях, упираясь руками в пол и низко опустив голову, но было видно, что для него это не сложно. Меня эта картина настолько ошеломила, что, только когда он приблизился таким образом к моей двери, я нашел в себе силы сделать шаг вперед и спросить, могу ли я чем-то помочь ему. Его реакция оказалась абсолютно неожиданной. Он вскочил, прошипел в мой адрес несколько ужасных ругательств, бросился к лестнице и побежал вниз. Я прождал около часа, но он так и не вернулся. Наверное, уже было светло, когда он снова оказался в своей комнате.
– Что скажете, Ватсон? – спросил Холмс с видом хирурга, описавшего коллеге необычный случай.
– Возможно, это люмбаго{22}. Я знаю пример, когда одному человеку из-за сильнейшего приступа приходилось перемещаться именно таким образом. Его это чуть не свело с ума.
– Хорошо, Ватсон! Вы всегда сдерживаете наше воображение. Но вряд ли мы можем принять люмбаго, поскольку ему ничего не стоило выпрямиться.
– Сейчас у него здоровье лучше, чем когда-либо, – сказал Беннет. – Я уже много лет не видел его в такой прекрасной форме. Но, понятно, мистер Холмс, с такими фактами мы не можем обратиться в полицию. Мы в крайнем недоумении и совершенно не представляем, что нам делать. Всем почему-то кажется, что скоро случится что-то страшное. Эдит… Мисс Пресбери согласна со мной, что нельзя сидеть сложа руки.
– Это действительно очень необычный случай. Тут есть над чем подумать. А какие ваши соображения, Ватсон?
– Мне как медику, – сказал я, – кажется, что это дело в первую очередь будет интересно психиатру. Любовные переживания нарушили мозговую деятельность престарелого джентльмена. За границу он ездил в надежде освободиться от поглотившей его страсти. А эти письма и шкатулка могут быть связаны с чем-то совершенно посторонним… Может, у него в той шкатулке какая-нибудь долговая расписка или акции.
– А собака, несомненно, не одобряет его последнюю сделку. Нет, Ватсон, нет. Здесь что-то другое. Я могу только предположить, что…
Что собирался предположить Шерлок Холмс, мы так и не узнали, так как в этот миг открылась в дверь и в комнату вошла молодая леди. Едва она появилась, мистер Беннет, вскрикнув, вскочил и бросился к ней с протянутыми руками. Она протянула руки ему навстречу.
– Эдит, дорогая! Я надеюсь, ничего не случилось?
– Я почувствовала, что должна пойти за тобой. О Джек, мне так страшно! Оставаться там одной было ужасно.
– Мистер Холмс, это та девушка, о которой я рассказывал. Это моя невеста.
– У нас возникло такое подозрение, правда, Ватсон? – с улыбкой на устах отозвался Холмс. – Если я не ошибаюсь, вы принесли какие-то новости и считаете, что нам необходимо о них узнать, верно?
Наша новая посетительница, яркая, красивая девушка типично английской внешности, усаживаясь рядом с мистером Беннетом, улыбнулась.
– Когда я узнала, что мистера Беннета нет в его гостиничном номере, я посчитала, что, скорее всего, найду его у вас. Он, разумеется, рассказывал, что собирается обратиться к вам. Мистер Холмс, вы поможете моему несчастному отцу?
– Я на это очень надеюсь, мисс Пресбери, но дело это слишком туманное. Может быть, то, что вы хотите нам рассказать, прольет на него новый свет.
– Это случилось ночью, мистер Холмс. Он весь день как-то странно себя вел. Я уже начинаю думать, что иногда он перестает понимать, что делает. Он живет как будто в каком-то странном сне. И вчера был именно такой день. Я видела рядом с собой не отца. То есть это его телесная оболочка, но внутри нее был не он.
– Расскажите, что произошло.
– Ночью меня разбудил страшный лай собаки. Бедный Рой, теперь он сидит на цепи у конюшни. На ночь я всегда запираю дверь в свою спальню, ведь нам всем кажется, что над домом нависла какая-то угроза. Джек… то есть мистер Беннет подтвердит вам это. Моя комната на третьем этаже. Занавески задернуты не были, на улице ярко светила луна. Я лежала, глядя на освещенный квадрат на стене и прислушиваясь к лаю собаки, как вдруг увидела лицо отца, который смотрел на меня. Мистер Холмс, честное слово, я чуть не умерла от изумления и ужаса. Оно было прижато к стеклу, и одна рука отца была поднята, будто он хотел подтолкнуть раму, чтобы открыть окно. Если бы окно открылось, я бы, наверное, сошла с ума. Уверяю вас, мистер Холмс, мне это не привиделось. Я это точно знаю. Скованная ужасом, я пролежала секунд двадцать, глядя на это лицо, а потом оно исчезло. Но я не могла… не могла заставить себя подняться и посмотреть, куда он направился. До самого утра я пролежала в кровати, трясясь от страха. За завтраком он вел себя грубо и был явно раздражен, а о том, что произошло ночью, не обмолвился и словом. Я тоже не стала ничего говорить, но придумала повод съездить в город… И вот я здесь.
Рассказ мисс Пресбери изрядно удивил Холмса.
– Дорогая леди, вы сказали, что ваша комната находится на третьем этаже. В вашем саду есть длинная лестница?
– Нет, мистер Холмс, и это самое удивительное. Добраться до моего окна с улицы невозможно… Но он был там!
– Произошло это, значит, пятого сентября, – задумчиво произнес Холмс. – Хм, это значительно осложняет дело.
На этот раз удивилась девушка.
– Мистер Холмс, вы уже второй раз интересуетесь датой, – заметил Беннет. – Это имеет какое-то значение?
– Возможно… Даже, скорее всего, имеет. Только пока у меня еще нет достаточного материала, чтобы делать окончательные выводы.
– Может быть, вы думаете о том, что приступы сумасшествия как-то связаны с фазами луны?
– Нет, уверяю вас. Я думаю совершенно о другом. Наверное, я попрошу вас оставить свой ежедневник у меня, чтобы я мог проверить даты. Что ж, Ватсон, теперь мне совершенно ясно, какими будут наши следующие шаги. Как рассказала нам эта милая юная леди – и я всецело доверяю ее интуиции, – отец забывает все или почти все, что происходит с ним в определенные дни. Мы наведаемся к нему и сделаем вид, что он сам пригласил нас на встречу в один из таких дней. Он решит, что забыл об этом. Таким образом, мы начнем расследования с того, что хорошенько изучим этого человека.
– Прекрасный план! – воскликнул мистер Беннет. – Однако я хочу предупредить вас, что профессор порой бывает крайне вспыльчивым, даже буйным.
Холмс улыбнулся.
– У меня есть причины полагать, что ехать нам нужно немедленно… Очень веские причины, если мои соображения верны. Завтра, мистер Беннет, мы встретимся с вами в Кэмфорде. Если мне не изменяет память, когда-то там в небольшой гостинице под названием «Шахматная доска» можно было выпить приличного портвейна и выспаться на чистом постельном белье. Боюсь, Ватсон, что несколько следующих дней нам предстоит провести в местах далеко не столь приятных.
Утро понедельника застало нас на пути в знаменитый университетский город… Для Холмса эта поездка была пустяковым делом, поскольку его ничто не связывало, но для меня она обернулась лихорадочным перекраиванием планов и безумной спешкой, так как к этому времени я уже имел довольно оживленную практику. Холмс заговорил о деле только после того, как мы выпустили из рук чемоданы в старинной гостинице, о которой он рассказывал.
– Мне кажется, Ватсон, профессора можно перехватить перед обедом. В одиннадцать у него лекция, и после нее он наверняка зайдет домой на перерыв.
– Как мы объясним наш визит?
Холмс заглянул в записную книжку.
– Приступ возбуждения у него был двадцать шестого августа. Мы исходим из предположения, что он не совсем ясно представляет себе свои действия в такие дни. Если мы начнем настаивать, что договорились с ним о встрече заранее, думаю, он вряд ли станет возражать. У вас хватит нахальства на такое дело?
– Попробуем – узнаем.
– Превосходно, Ватсон! Что-то среднее между детским стишком про прилежную пчелку и «Эксцельсиором» Лонгфелло{23}. Девиз фирмы: «Попробуем – узнаем!» Идемте, какой-нибудь дружественный туземец покажет нам дорогу.
И один такой нашелся. Он усадил нас в изящный экипаж и прокатил с ветерком мимо старинных колледжей. Наконец, свернув на аллею, он остановился у двери окруженного со всех сторон лужайками очаровательного дома со стенами, сплошь покрытыми пурпурной глицинией. Как видно, профессор Пресбери жил не просто комфортно, но даже в роскоши. Еще до того, как мы остановились, в одном из окон появилась седая голова. Из-под мохнатых бровей сквозь очки в массивной роговой оправе на нас устремилась пара настороженных глаз. В следующий миг мы уже вошли в его владения, и загадочный ученый, чьи эскапады вырвали нас из Лондона, предстал пред наши очи. Ничто в его поведении и внешнем виде не указывало на ненормальность, ибо мы увидели плотного мужчину с крупными чертами лица, серьезного, высокого, в сюртуке, с преисполненной достоинства лекторской осанкой. Самыми примечательными были у него глаза: проницательные, изучающие, умные, почти дьявольские.
Он взглянул на наши карточки.
– Присаживайтесь, джентльмены. Чем могу вам помочь?
Холмс обворожительно улыбнулся.
– Этот вопрос собирался задать вам я, профессор.
– Мне, сэр?
– Может быть, произошла какая-то ошибка, но мне передали, что профессору Пресбери из Кэмфорда требовались мои услуги.
– В самом деле? – мне показалось, что в серых испытующих глазах профессора вспыхнули злые огоньки. – Вам передали, говорите. А могу я узнать имя того, кто вам это передал?
– Извините, профессор, но я должен соблюдать конфиденциальность. Если я ошибся, ничего страшного. Мне остается только попросить прощения.
– Нет уж. Я бы хотел разобраться. Меня это дело заинтересовало. У вас есть какая-нибудь записка, письмо или телеграмма, хоть что-нибудь, подтверждающее ваши слова?
– Нет.
– Я надеюсь, вы не станете утверждать, будто я сам пригласил вас?
– Я бы предпочел не отвечать ни на какие вопросы, – сказал Холмс.
– Разумеется, – резко произнес профессор. – Но на этот вопрос можно легко найти ответ и без вашей помощи.
Он направился в другой конец комнаты к звонку. На вызов явился наш лондонский знакомый мистер Беннет.
– Входите, мистер Беннет. Эти джентльмены приехали из Лондона, они утверждают, что их сюда пригласили. Вы занимаетесь моей корреспонденцией. Через ваши руки проходило что-нибудь, адресованное человеку по фамилии Холмс?
– Нет, сэр, – покраснев, ответил Беннет.
– Полагаю, этого достаточно, – сказал профессор, устремив недобрый взгляд на моего друга. – А теперь, сэр… – взявшись за край стола, он немного подался вперед. – Мне кажется, что ваше положение несколько сомнительно.
– Холмс пожал плечами.
– Могу только повторить: извините за напрасное беспокойство.
– Черта с два! – вскричал вдруг старик высоким голосом, и на лице его появилась жуткая злобная гримаса. Он перегородил нам путь к двери и в бешенстве замахал сжатыми кулаками. – Просто так вы отсюда не уйдете! – Лицо его перекосилось. В приступе бессмысленной ярости он то жутко улыбался, то кричал что-то невразумительное. Думаю, нам пришлось бы пробираться к двери с боем, если бы не вмешался мистер Беннет.
– Дорогой профессор, – воскликнул он, – подумайте о своем положении! Вы же не хотите, чтобы в университете поднялся скандал! Мистер Холмс – известный человек. Не стоит обращаться с ним так грубо.
Все еще гневно раздувая ноздри, наш хозяин (если его можно так назвать) освободил путь к двери. Выйдя из дома в тишину тенистой аллеи, мы облегченно вздохнули. Холмса это происшествие, похоже, изрядно позабавило.
– Кажется, нервная система нашего ученого друга несколько расшатана, – заметил он. – Может, наше вторжение и было слишком уж бесцеремонным, но личная встреча, на которую я рассчитывал, все же состоялась. Постойте-ка, Ватсон, да он никак гонится за нами!
Со стороны дома послышался топот бегущих ног, но, к моему облегчению, из-за поворота выбежал не грозный профессор, а его помощник. Задыхаясь, он остановился рядом с нами.
– Мне так неловко, мистер Холмс. Я хочу извиниться.
– Дорогой сэр, вам нет нужды извиняться. Моя профессия подразумевает подобные недоразумения.
– Никогда еще не видел, чтобы он так злился. С каждым днем он становится все страшнее. Теперь вы понимаете, почему его дочь и я так встревожены? Самое страшное, что ум его остается совершенно ясным.
– Слишком ясным! – ответил Холмс. – В этом я просчитался. Очевидно, память у него гораздо надежнее, чем я подумал. Да, кстати, можем ли мы, прежде чем уйдем, взглянуть на окно комнаты мисс Пресбери?
Мистер Беннет провел нас через какие-то заросли, и мы увидели боковую стену дома.
– Вон оно, второе слева.
– Ого! До него просто так не доберешься. Правда, если видите, на стене под ним растет плющ, а сверху проходит труба, так что кое-какая опора все же имеется.
– Лично я бы до него не добрался, – сказал мистер Беннет.
– Да, пожалуй. Для любого нормального человека это было бы очень опасной затеей.
– Я хотел вам еще кое-что сказать, мистер Холмс. Я раздобыл адрес человека в Лондоне, которому пишет профессор. Он сегодня утром написал ему письмо, а я переписал адрес с промокашки. Конечно, это постыдный поступок для секретаря, которому доверяют, но что мне остается делать?
Холмс взглянул на бумагу и спрятал ее себе в карман.
– Дорак… Необычная фамилия. Думаю, славянская. Что ж, это важное звено в цепи. Днем мы возвращаемся в Лондон, мистер Беннет. Я не вижу смысла нам задерживаться здесь. Арестовать профессора мы не можем, потому что он не совершил никакого преступления, и поместить его под наблюдение тоже нельзя, поскольку его безумие невозможно доказать. Пока что мы бессильны.
– Так что же нам делать?
– Наберитесь терпения, мистер Беннет. Скоро все разъяснится. Если я не ошибаюсь, в ближайший вторник должен произойти кризис. Разумеется, в этот день мы снова приедем в Кэмфорд. При этом могу сказать, что дела обстоят очень и очень скверно, и, если мисс Пресбери может еще какое-то время побыть в Лондоне… – Это легко устроить.
– В таком случае, пусть остается там до тех пор, когда мы не убедимся, что опасность миновала. Вы же ничего не предпринимайте и не мешайте профессору заниматься его делами. Пока он спокоен, ничего страшного не произойдет.
– Это он! – неожиданно перешел на взволнованный шепот Беннет. Сквозь ветви мы увидели высокую прямую фигуру профессора, который вышел из дома, остановился и оглянулся вокруг. Он стоял, чуть подавшись вперед и покачивая руками прямо перед собой. Голова его вертелась из стороны в сторону. Секретарь, махнув нам на прощание рукой, выскользнул из-за деревьев и присоединился к своему хозяину. Вместе они скрылись в доме, оживленно и даже возбужденно переговариваясь.
– Скорее всего, этот почтенный джентльмен догадался, что происходит, – сказал Холмс по дороге в гостиницу. – Насколько я успел заметить, это человек исключительно ясного и логичного ума. Несдержанный, это верно, но, согласитесь, на то у него есть причины: на него направляют детективов, и он подозревает, что это дело рук его же собственных домочадцев. Боюсь, нашему другу Беннету сейчас достанется на орехи.
По пути Холмс зашел на почту и отправил телеграмму. Ответ на нее пришел вечером. Холмс, взглянув на него, передал мне.
«Зашел на Коммершл-роуд, видел Дорака. Обходительный, престарелый чех. Держит большой универсальный магазин. Мерсер».
– Мерсера я знаю так же давно, как вас, – сказал Холмс. – Он выполняет мои мелкие поручения. Мне было важно что-то узнать о человеке, с которым наш профессор ведет тайную переписку. Национальность этого Дорака согласуется с поездкой профессора в Прагу.
– Слава Богу, хоть что-то с чем-то согласуется, – заметил я. – Пока у меня такое чувство, что мы имеет дело с длинной чередой необъяснимых событий, которые, похоже, совершенно не связаны между собой. Например, какое отношение может иметь озлобленный волкодав к визиту в Богемию, или то и другое к человеку, ползающему по ночам на четвереньках по коридору? А ваше внимание к датам – вообще для меня полнейшая загадка.
Холмс улыбнулся и потер руки. Надо заметить, что в это время мы сидели в своем номере в старой гостинице за бутылкой знаменитого марочного вина, о котором говорил Холмс.
– Что ж, давайте сперва разберемся с датами, – соединив перед собой кончики пальцев, сказал он таким тоном, словно обращался к аудитории. – Ежедневник этого смышленого молодого человека говорит о том, что первый приступ профессора произошел 2 июля, с того дня повторялся каждые девять дней и, если мне не изменяет память, с единственным исключением. Таким образом, последнее происшествие, в пятницу 3 сентября, вписывается в этот график, как и предпоследнее 26 августа. Речи о случайном совпадении быть не может.
С этим мне пришлось согласиться.
– Давайте теперь в качестве рабочей версии предположим, что каждые девять дней профессор принимает какоето сильнодействующее лекарство, которое оказывает кратковременное воздействие, но имеет очень специфический побочный эффект: усиливает и без того бурный нрав профессора. Лекарство он начал принимать в Праге, а здесь его снабжает живущий в Лондоне чех-посредник. Все как будто сходится, Ватсон.
– Но собака, лицо в окне, человек на четвереньках?
– Ну-ну, по крайней мере, мы хоть что-то начали понимать. Я думаю, развития событий нам не стоит ожидать раньше вторника. Пока же остается только держать связь с нашим другом Беннетом и наслаждаться спокойствием этого очаровательного городка.
На следующий день к нам заглянул с последними новостями мистер Беннет. Как и подозревал Холмс, ему пришлось несладко. Профессор не обвинил его напрямую в том, что это он вызвал нас, но разговаривал с ним в крайне грубой, раздраженной манере и был явно очень недоволен. Однако утром он вел себя как ни в чем не бывало и как всегда прочитал прекрасную лекцию перед переполненной университетской аудиторией.
– Если бы не эти странные припадки, – заметил Беннет, – я бы сказал, что он находится просто в отменной форме. Я не помню, чтобы он когда-нибудь был таким энергичным и здоровым, как физически, так и умственно. Но это не он, это совсем не тот человек, которого мы знаем.
– Я думаю, вам нечего бояться. По меньшей мере, ближайшую неделю, – сказал на это Холмс. – У меня много дел, да и Ватсона ждут его пациенты. Давайте договоримся, что встретимся здесь же в это же время во вторник. И я очень удивлюсь, если к тому времени, когда мы с вами снова расстанемся, мы будем не в состоянии объяснить, что происходит, или даже положить конец вашим неприятностям.
А пока держите нас в курсе событий.
Несколько дней подряд я не видел своего друга, а в понедельник вечером получил от него короткое послание, в котором он просил меня на следующий день встретиться с ним в поезде. Из его рассказа по пути в Кэмфорд я понял, что никаких особых происшествий не произошло, в доме профессора царил мир, и сам он вел себя совершенно спокойно. То же самое мы услышали и от мистера Беннета, который вечером заглянул в наш номер в «Шахматной доске».
– Сегодня ему пришло письмо от его лондонского знакомого. Письмо и небольшой пакет. Оба помечены крестиком под маркой, поэтому я их не вскрывал. Больше ничего существенного.
– Этого и так достаточно, – мрачно произнес Холмс. – Итак, мистер Беннет, я думаю, сегодня ночью все решится. Если мои выводы верны, у нас появится возможность ускорить развитие дела. Для этого нам придется установить наблюдение за профессором, поэтому я хочу, чтобы вы сегодня ночью не спали и были начеку. Если услышите, что он идет мимо вашей двери, не останавливайте его, а идите за ним как можно осторожнее, так, чтобы он вас не заметил. Мы с доктором Ватсоном будем неподалеку. Между прочим, где находится ключ от той шкатулки, о которой вы рассказывали? – Он носит его у себя на цепочке для часов.
– Думаю, наше расследование может пойти в этом направлении. В крайнем случае, я не думаю, что замок там чересчур сложный. В доме еще есть крепкие мужчины?
– Конюх Макфейл.
– Где он спит?
– В комнате рядом с конюшней.
– Он может нам понадобиться. Итак, нам остается только ждать развития событий. До свидания… Я думаю, до завтра мы с вами еще увидимся.
Была почти полночь, когда мы заняли позиции в кустах прямо напротив парадной двери профессорского дома. Ночь была приятная, но прохладная, поэтому очень кстати оказались наши теплые плащи. Дул свежий ветер, по небу плыли облака, время от времени проглядывал полумесяц. Ожидание могло показаться унылым, если бы не возбуждение, охватившее нас, и не заверения моего друга, что загадочное дело, которое привлекло к себе наше внимание, близится к развязке.
– Если моя версия о девятидневных циклах верна, сегодня мы увидим профессора в полной красе, – сказал Холмс. – То, что эти странные симптомы начали проявляться после его поездки в Прагу, то, что он тайно переписывается с обосновавшимся в Лондоне чехом, который, вероятно, работает на кого-то в Праге, и то, что сегодня он получил от него пакет, все это говорит об одном и том же. Какое именно снадобье он принимает и с какой целью, нам пока неизвестно, но тот факт, что все это каким-то образом исходит из Праги, не вызывает сомнения. Он принимает его по предписанию каждые девять дней, и это было первое, на что я обратил внимание. Однако его симптомы крайне необычны. Вы заметили, какие у него суставы на пальцах?
Я вынужден был признаться, что не заметил.
– Грубые, мозолистые. Ничего подобного раньше мне видеть не приходилось. Первым делом всегда смотрите на руки, Ватсон. Потом на манжеты, брюки на коленях и обувь. Очень интересные суставы! Такие суставы могут появиться, только если передвигаться, как… – Холмс на секунду замолчал и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. – Господи, какой же я идиот, Ватсон! Это просто невероятно, но наверняка это так! Ведь все указывает именно на это! Как же я мог упустить эту связь? Суставы! Как я мог не подумать о суставах! А собака! А плющ! Нет, мне точно пора отправляться на маленькую ферму, о которой я так давно мечтаю. Но тише, Ватсон.
Это он! Может быть, нам повезет, и мы все увидим сами.
Парадная дверь дома медленно открылась, и в образовавшемся светлом прямоугольнике мы увидели долговязую фигуру профессора Пресбери. Он был в домашнем халате. Сделав шаг вперед, профессор остановился. Свет лампы, горящей у него за спиной в прихожей, позволил нам рассмотреть, что он стоял, чуть-чуть наклонившись вперед и покачивая перед собой руками, точь-в-точь, как тогда, когда мы видели его в последний раз.
Потом он вышел на аллею, ведущую к дому, и с ним произошла поразительная перемена. Он опустился, уперся руками в землю и пошел дальше на четвереньках, припрыгивая время от времени, словно от переизбытка силы и энергии. Таким образом он прошел вдоль фасада здания и завернул за угол. Как только он скрылся, из двери выскользнул Беннет и, мягко ступая, последовал за ним.
– Вперед, Ватсон! – шепнул Холмс и мы стали пробираться через кусты, стараясь производить как можно меньше шума, пока не оказались на месте, откуда была видна другая сторона дома. Профессор стоял в своей странной позе под увитой плющом стеной. Видно его было прекрасно. И вдруг с неожиданным проворством он стал подниматься по стене. Он карабкался вверх по плющу, перепрыгивая с ветки на ветку, уверенно упираясь ногами и цепляясь руками, явно наслаждаясь своей силой и не имея какой-либо определенной цели. Полы халата, хлопающие с обеих сторон, делали его похожим на гигантскую летучую мышь, висящую большим темным квадратом на залитой холодным лунным светом стене собственного дома. Потом, видно, утратив интерес к этому занятию, он так же проворно спустился и двинулся в сторону конюшен в том же странном положении. Собака, которая все это время надрывалась на цепи, при его приближении залилась еще более яростным лаем. Казалось, еще немного – и цепь не выдержит, оборвется, но профессор явно нарочно приблизился к ней вплотную и стал всевозможными способами дразнить собаку. Он сгреб с дороги пригоршню мелких камешков и швырнул их собаке в морду, стал тыкать в нее палкой, которую подобрал тут же, махать руками всего в нескольких дюймах от оскаленной пасти – в общем, делал все возможное, чтобы распалить безудержную ярость животного. Ни в одном из наших приключений мне не приходилось видеть ничего более странного, чем эта невозмутимая фигура, которая сидела, сохраняя полный достоинства вид, в лягушачьей позе перед беснующейся, рвущейся с цепи собакой, хладнокровно всеми способами доводя ее до безумия.
И тут это случилось! Нет, цепь не оборвалась. Соскочил ошейник, который был рассчитан на толстую шею ньюфаундленда. Мы услышали бряцанье упавшего металла, и в следующий миг собака и человек, сцепившись, покатились по земле. Яростное рычание соединилось со странным, полным ужаса визгом. В это мгновение жизнь профессора висела на волоске. Обезумевшее животное вцепилось ему прямо в шею, клыки глубоко впились в горло, и он уже был без сознания, когда мы подбежали и смогли разомкнуть челюсти пса. Конечно, для нас это тоже было очень опасно, но вид и голос Беннета быстро заставили огромного волкодава успокоиться. На шум из своей комнаты вышел во двор заспанный конюх, который, увидев, что происходит, остановился и покачал головой.
– Я знал, что этим закончится, – промолвил он. – Я и раньше видел, как он этим занимался. Понятно было, что рано или поздно собака до него доберется.
Собаку снова посадили на цепь, и мы перенесли профессора в его комнату, где Беннет, медик по образованию, помог мне наложить повязки на изодранное горло. Острые зубы прошли совсем рядом с сонной артерией, к тому же профессор потерял много крови, но через полчаса стало понятно, что он выживет. Я вколол ему дозу морфия, после чего он погрузился в глубокий сон. И только тогда мы наконец смогли посмотреть друг на друга и попытаться понять, что же произошло.
– Думаю, его необходимо показать хорошему хирургу, – сказал я.
– Ни в коем случае! – вскричал Беннет. – Пока об этом знаем только мы, все в порядке, но если скандал выйдет за стены этого дома, его уже не остановить. Подумайте, какое положение он занимает в университете! О чувствах его до чери! О его репутации! Об этом ведь узнает вся Европа!
– Верно, – согласился Холмс. – Я полагаю, все это нам удастся сохранить в тайне. Как и предотвратить повторное проявление симптомов, раз теперь у нас развязаны руки. Снимите ключ с его цепочки, мистер Беннет. Макфейл останется с пациентом и даст нам знать, если что-нибудь произойдет. Проверим, что хранится в загадочной шкатулке профессора.
В шкатулке вещей оказалось не много, но все они говорили сами за себя: один пустой пузырек, почти полный шприц для подкожных инъекций и несколько писем, написанных неразборчивым почерком, явно рукой иностранца. Крестики на конвертах указывали на то, что это были именно те письма, на которые секретарю надлежало обращать особое внимание. Все они отправлены с Коммершл-роуд и подписаны «А. Дорак». Это были всего лишь счета за отправленные профессору Пресбери пузырьки со снадобьем и уведомления о получении оплаты. Однако там находился и еще один конверт, подписанный более аккуратно и грамотно, с австрийской маркой, проштемпелеванной в Праге{24}.
– Вот то, что нам нужно! – воскликнул Холмс и разорвал конверт.
«Многоуважаемый коллега, – говорилось в письме. – После того как вы оказали нам честь своим визитом, я много думал о Вашем случае. Несмотря на то что в Ваших обстоятельствах имеются особые причины прибегнуть к лечению, я все же хочу обратить Ваше внимание на осторожность, которую следует соблюдать при этом, поскольку результаты моих исследований указывают на то, что оно сопряжено с определенным риском. Для данной цели лучшего всего подошла бы сыворотка из крови человекоподобной обезьяны. Я же (о чем заранее поставил Вас в известность) использовал кровь чернолицего лангура, поскольку в то время это был единственный доступный образец. Лангур, конечно же, является лазающей обезьяной, в то время как антропоиды перемещаются на двух ногах и по всем признакам ближе к человеку. Я прошу Вас сделать все возможное, чтобы избежать преждевременной гласности. У меня в Англии есть еще один клиент. Дорак обслуживает вас обоих. Буду очень благодарен за еженедельные отчеты о том, как продвигается лечение. С глубоким почтением, Ваш Г. Ловенштейн».
Ловенштейн! Эта фамилия тут же заставила меня вспомнить короткую заметку, на которую я не так давно натолкнулся в газете. В ней рассказывалось об одном ученом, который заявил, что каким-то таинственным образом раскрыл секрет омоложения и изготовил эликсир жизни. Значит, это тот самый Ловенштейн из Праги! Тот самый Ловенштейн, автор сыворотки, возвращающей силы организму, которого бойкотировали его коллеги за то, что он отказался раскрыть состав своего чудодейственного снадобья. Я в двух словах рассказал о том, что мне известно. Беннет взял с полки зоологический справочник.
– «Лангур, – прочитал он. – Крупная чернолицая обезьяна, обитающая на склонах Гималайских гор. Крупнейшая и наиболее близкая к человеку из лазающих обезьян». Дальше идет подробное описание. Ну что ж, благодаря вам, мистер Холмс, теперь совершенно ясно, что мы выяснили источник всех бед.
– Истинный источник, – сказал Холмс, – это, конечно же, тот запоздалый роман, который заставил нашего пылкого профессора подумать, что добиться предмета своей страсти он может, лишь помолодев. Тот, кто желает подняться выше ступени, отведенной ему природой, только опускается ниже. Даже умнейший из людей может превратиться в обезьяну, если сойдет с прямой дороги, предначертанной судьбой. – Какое-то время он молча рассматривал прозрачную жидкость в стеклянном пузырьке. Когда я напишу этому человеку, что он несет уголовную ответственность за распространение этой отравы, нам больше не о чем будет беспокоиться. Но это не означает, что нечто подобное не повторится снова. Най дутся другие ученые, которые придумают новые способы. Это очень опасно… Это настоящая опасность для всего человечества. Только подумайте, Ватсон, каждый барышник, распутник, бахвал захочет продлить свою никчемную жизнь, и лишь одухотворенный человек сумеет обратить свой взор к чему-то высшему. Выживать будут только те, кто этого достоин наименее всего. Представьте только, в какую выгребную яму превратится тогда наш несчастный мир! – Неожиданно задумчивый провидец исчез, и Холмс, снова превратившись в человека действия, энергично поднялся со стула. – Я думаю, теперь вам все ясно, мистер Беннет. Все, что произошло, вписывается в общую схему. Собака, конечно же, почувствовала перемену, произошедшую с ее хозяином, гораздо раньше вас. Наверняка ей подсказал это его изменившийся запах. Рой бросался на обезьяну, а не на профессора, точно так же, как не профессор, а обезьяна дразнила Роя. Лазанье по веткам доставляло этому существу удовольствие, и я думаю, что у окна юной леди он оказался совершенно случайно. Ватсон, ближайший поезд до Лондона отходит утром, но я думаю, мы еще успеем выпить чаю в «Шахматной доске».