Далёкое время, суровые нравы
Надо честно признать, что во второй половине 1980-х руководство урало-казахстанских школьных археологических экспедиций активно практиковало суровое обращение с вверенным ему несовершеннолетним персоналом. Применялись физические наказания, причем нас наказывали не рукой или ремнем, а специально приготовленными для этой цели предметами, как правило – кедами, оттого и сама процедура носила имя «кедование». Впрочем, роль кедов в разных ситуациях с успехом выполняли любые предметы сахемской обуви – от резиновых тапочек-сланцев до туристических ботинок и кирзовых сапог.
Лично пройдя через неоднократное кедование, могу совершенно точно утверждать, если не за всех, то по крайней мере за себя: для моего детского воспитания и развития факт применения сахемами кеда по пятой точке имел самые положительные последствия. И, уверен, многие бывшие школьники тех археологических экспедиций со мной согласятся.
Конечно, первый абзац данного рассказа необходимо воспринимать исключительно с юмором. Да, кедование было общераспространенным способом наказания за дисциплинарные проступки – но в нем не было ничего жестокого, ничего унижающего самолюбие или достоинство ребенка. Практически все наши сахемы были людьми умными, добрыми и обладали редкой выдержкой. Мы же были молодые, крайне энергичные, безбашенные, постоянно нарушали распоряжения, дисциплину и элементарные нормы индивидуальной и коллективной безопасности. В полевых условиях все эти нарушения были чреваты самыми печальными последствиями. И как только кто-нибудь из школьников вновь совершал очередной вопиющий поступок – в руках у ближайшего сахема немедленно оказывался кед, ботинок или калоша – да, калоша это было очень печально, хуже нее мог быть только резиновый тапочек, которым хлёстко били по мокрым плавкам в случае несвоевременного или небезопасного купания.
Леонид Вячеславович Туфленков, руководитель нашего археологического кружка
Кедование было вторым из столпов экспедиционной дисциплины – первым столпом являлся непререкаемый моральный авторитет наших сахемов. Сама процедура кедования носила публичный характер. В некоторых случаях виновный подвергался наказанию незамедлительно – прямо на раскопе, посреди лагеря или в любом другом месте, где заставал его сахем. Случалось также, что экзекуция откладывалась и осуществлялась на центральной площади лагеря, при всем честном народе. Однажды, вдохновленные примером французских революционеров, наши сахемы даже соорудили специальную кедовальную машину: посредством рычагов и противовесов она должна была отмерять дозированный удар по пятой точке виновного, но, будучи несовершенной технически, сломалась в ходе первого же применения.
На самом деле реальное кедование случалось не часто, только в особо вопиющих случаях – но думали и говорили о нем много, оно было одной из важных тем для размышления и общения. Чемпионы по кедованию среди школьников гордились своим званием, и вообще отношение ко всей этой процедуре и со стороны школьников, и со стороны сахемов имело ярко выраженный шуточный, карнавальный характер. Все хорошо понимали, что это не серьезное наказание, оно совершалось беззлобно и принималось без обид – ну, поболит чуть-чуть попа, эка невидаль. Это было наказание для своих – и школьники хорошо понимали и ценили этот аспект.
Кедовальная машина, действующий образец. Саргары, 1975 г.
Ни в какое сравнение с кедованием не шло другое, совершенно бесконтактное наказание: когда напроказившего, плохо управляемого школьника выгоняли из полевого лагеря и в сопровождении кого-нибудь из сахемов возвращали в город, к родителям. У нас это называлось «петь романс «Выхожу один я на дорогу». Вот это было по-настоящему и тяжело, и страшно. Один раз я умудрился чуть не попасть под такую «экстрадицию» и до сих пор помню тот ужас, с которым воспринимал возникшую перспективу. Быть лишенным степи, раскопок, палатки, друзей, сахемов, быть выброшенным из этого замечательного коллектива, перестать быть свои – да, это было действительно плохо. А получить по попе кедом – пустяки, дело житейское, с кем не бывает; ничего страшного в этом не было.
Но всё же взращенное советским образованием чувство справедливости иногда роптало в наших сердцах – и однажды мы отважились на сопротивление. Силами нашего археологического кружка – школьников Леонида Вячеславовича Туфленкова, при участии некоторых ребят из других кружков, в глубокой тайне была создана «Партия упразднения кедования» – сокращенно «ПУК», да, такой вот невзыскательный детский юмор. Партия провела два или три тайных съезда, приняла программу и даже пыталась вести некую вялую агитацию – но на вооруженное выступление не решилась, а только оно могло принести ей победу. Выступление произошло позднее – в то лето восстали палачи инквизиции, и вот тогда сахемам пришлось нелегко.
Наш кружок на Каменном Амбаре, 1988 год: Светлана Шумакова, Федор Петров, Мариан Вербовецкий, Александр Фомин, Александр Виницкий, Сергей Гридин
Ночь инквизиции была одним из традиционных праздничных мероприятий в те годы. Первоначально оно, вероятно, строилось на школьных методических материалах и активной пропаганде прогрессистского мифа о мрачном и жестоком средневековье. Однако к нашему времени сколько-нибудь серьезную связь с учебно-воспитательным процессом это мероприятие практически полностью утратило и носило, главным образом, игровой характер.
Леонид Вячеславович Туфленков
О дате проведения игры объявлялось заранее. В центре лагеря, на площадке утренних линеек, вывешивался специальный почтовый ящик, предназначенный для сбора анонимных доносов населения лагеря друг на друга и на сахемов. Приветствовались как можно более абсурдные и смешные доносы. В преддверии условленной ночи все доносы изымались, просматривались и сортировались сахемами, образовывавшими из себя инквизиционный суд. Из старших школьников и студентов-первокурсников комплектовалась группа палачей – их функцией было держать население лагеря в страхе методами террора, а также творить над обвиняемыми разнообразные пытки в ходе инквизиционного разбирательства.
Мариан Вербовецкий
Леонид Вячеславович Туфленков сражается со школьником и побеждает его
Судилище открывалось с заходом солнца и происходило у большого костра. Инквизиторы зачитывали доносы, отдавали приказания – и палачи повергали перед ними ниц тех, на кого был написан донос, или предполагаемого автора доноса, или вообще ни в чем не повинных, посторонних людей. Распространены были обвинения в лени, излишней прожорливости, плохой работе на раскопе, пении песен без голоса и слуха, коварных замыслах по уничтожению хозяйственной палатки или всего лагеря, шпионстве в пользу инопланетян или по заданию другой университетской археологической экспедиции (о, это было куда серьезнее) и многое другое. Обвиняемые, предполагаемые доносчики или ни в чем не повинные люди подвергались разнообразным пыткам с целью установления правды: им лили за шиворот холодную воду, сыпали на голову землю, заставляли есть аджику. А еще бывало так. Палач с топором уводил осужденного за ближайшую палатку, велел ему кричать погромче и пожалостливее, потом бил со стуком топором по заранее положенному бревну или колоде и возвращался к костру один, потрясая над головой холщовым мешком с кочаном капусты и демонически смеясь: «Ха-ха-ха! Голова!!!» Как-то один особо садистки настроенный сахем даже попытался накормить нас оторванными лапками саранчи. Несмотря на историческое образование, впоследствии он стал офицером милиции: вероятно, помог полученный в экспедициях опыт. Впрочем, все присутствующие адекватно воспринимали происходящее и очень весело проводили время, попытки проявления недовольства со стороны народных масс носили игровой характер и жестко подавлялись палачами – кровавыми наймитами сахемского режима.
На последнем этапе праздника роли участников претерпевали существенное изменение. Правильно проведенное судилище должно было непременно закончиться массовым народным восстанием – и сахемы заранее намекали об этом наиболее активным школьникам. Однажды, когда народные массы были слишком пассивны и деморализованы, мне довелось выступить одним из инициаторов этого восстания со стороны палачей. Мы, палачи, выстроились между сахемами и народом и заявили, что чаша нашего терпения переполнена, а сердца жаждут справедливости, служить своим хозяевам мы больше не будем – и закипело сражение.
Для того чтобы завалить одного сахема, иногда требовались усилия большой группы школьников: сахемы сражались сурово и бескомпромиссно, они знали, что пощады ждать не приходится. Однако массовость и молодой задор, как правило, брали верх в этой борьбе. Единственный раз мне, уже заместителю начальника лагеря, удалось отмахаться от наседающей толпы: я яростно вращал вокруг себя длинный деревянный шест, и ни один из восставших так и не решился сунуться под него. Но тогда к этому были особые обстоятельства: в ту ночь на инквизиции присутствовала девушка, в которую я был влюблен, и мне было совершенно невозможно не устоять и пасть от руки школьников у нее на глазах.
Как сейчас помню замечательное зрелище в экспедиции на Каменном Амбаре. Восстание уже победило, и последний оставшийся на ногах сахем – Салават Баязитов – стремительно улепётывает по степи на маленьком велосипеде от мчащейся за ним с гиками и криками толпы школьников. Ему почти удается оторваться от погони, но в этот момент колесо велосипеда попадает на какую-то кочку, двухколесную машину резко подбрасывает, Салават впускает руль, падает – и его тут же накрывает ликующая толпа. Это была полная победа!
Заканчивалось всё это мероприятие поздно ночью или даже ближе к утру, под ранним степным рассветом. И школьники, и сахемы, совершенно вымотанные и очень довольные, разбредались по палаткам, а на следующий день на раскопе был выходной.