Слышу КамАЗ на высоких оборотах
Когда мы немного подросли, то стали участвовать в так называемых «забросках» лагеря. В ходе такого мероприятия несколько школьников и студентов под руководством кого-нибудь из сахемов выезжали поездом или рейсовым автобусом в окрестности того места, где были намечены археологические раскопки, и пешком добирались до места. Туда же приезжала арендованная экспедицией грузовая машина, которая привозила полевое оборудование: лопаты, рейки и носилки; палатки, матрасы и спальники; котлы, кастрюли и фляги; а также разные другие предметы. Задачей прибывшей группы было всё это разгрузить и поставить лагерь: оборудовать полевую кухню, соорудить туалеты, построить на берегу реки деревянные мостки для умывания и купания, установить большие палатки – хозяйственную и камеральную (для организации полевой лаборатории), вырыть и укрепить погреб для хранения скоропортящихся продуктов, соорудить из досок столы и скамьи, поставить палатки для основного населения лагеря, изготовить флагшток и стойку для лопат. Все эти работы нужно было выполнить за несколько дней, к определенной дате, когда в полевой лагерь прибывал основной состав экспедиции – студенты и школьники – и начинались раскопки.
Отъезд в экспедицию в кузове грузовика. В.Г. Швеммер, М.Э. Вербовецкий, Л.Ф. Малюшкина, И.Н. Банников
Небольшой забросочной группой, которая должна была поставить лагерь у станции Система, в тот год руководил студент-старшекурсник Ринат. Он выехал в сопровождении очень славной девушки (к сожалению, я уже не помню, как ее звали – пусть будет Таня), которая до этого ни разу не бывала в экспедиции. Поехали они каким-то замысловатым маршрутом и должны были прибыть на место в назначенный день к обеду. В состав группы вошли мы с Мариком и Витей. Вместе с одним из наших старших сахемов, замечательным Владимиром Петровичем, доехали на поезде до города Карталы. Известную присказку про то, что «есть на свете три дыры», в этих местах продолжают словами «Варна, Бреды, Карталы» – что, конечно, соответствует действительности лишь в некоторой степени. Впрочем, мне эти «дыры» всегда чрезвычайно нравились, я и сейчас испытываю по ним – и особенно по Карталам – какую-то сентиментальную ностальгию и иногда мечтаю, что когда-нибудь смогу приехать туда и просто пожить и поработать в этих самых Карталах, хотя бы два-три года. Едва ли этим инфантильным мечтам суждено сбыться…
Ринат Гимадиев, руководивший заброской лагеря на Систему
Итак, Владимир Петрович остался в Карталах решать организационно-хозяйственный вопросы, а мы втроем сели на самую первую джабыкскую электричку, которая отправлялась около трёх часов утра. Электричка ехала практически пустой. За окном была непроглядная тьма, еще даже не начинало светать. После Анненского мы надели рюкзаки, вышли в тамбур и стояли там, слегка шатаясь от грохота колес и внимательно вглядываясь в ночь: ждали, когда мелькнут огоньки крохотной станции Система, на которой электричка стоит меньше минуты и нужно успеть выпрыгнуть, пока она приоткроет и сразу же вновь схлопнет свои двери.
Станции не было долго. Очень долго. Десять километров – расстояние от Анненского до Системы – давно осталось позади. Никаких огоньков мы не видели, однако стало ясно, что ждать в прокуренном тамбуре больше нечего – станцию мы проехали. Марик отправился в первый вагон, в кабину машинистов – прояснить ситуацию, мы же с Витей вновь сели на холодные и всегда грязные деревянные сидушки, поставив перед собой рюкзаки.
Электричка продолжала мчаться, ночь никак не хотела переплавляться в рассвет. Вернулся Марик. Оказалось, что первая электричка делает остановку на станции Система только по требованию. Нам нужно было заранее сходить в первый вагон и предупредить машинистов. Теперь самым лучшим вариантом было доехать до конечной станции Джабык и переждать прямо в вагоне пару часов, пока эта же электричка не пойдет обратно. Так мы и поступили.
На второй час ожидания в Джабыке (ночная тьма упорно не хотела сдаваться рассвету) в вагон зашел линейный милиционер, делающий контрольный обход электропоезда. Мы лежали на деревянных сидушках, укрывшись извлеченными из рюкзаков спальниками, и пытались дремать. Милиционер на удивление быстро поверил в нашу идиотскую историю и проследовал дальше, категорически велев нам не курить. В то время это было совершенно излишне, никто из нас еще не курил; задымили мы практически одновременно в семнадцать лет, как только окончили школу, а вот бросали в разное время и с разными результатами.
Когда ночь наконец-то уступила тусклому утреннему свету, а холод стал очень ощутимым даже под спальниками, электричка распахнула и вскоре с шумом захлопнула двери – и поехала обратно. Ни один посторонний пассажир в нашем вагоне так и не появился.
Теплым летним утром мы шли вдоль полевой дороги по светлому сосновому лесу. На пути обнаружилась высокая куча опилок. Мы с Мариком прошли мимо, а Виктор зачем-то задержался около нее. «Тут снег!» – закричал он нам. Ага, снег. В июле. Нашёл дураков. Рюкзак был довольно тяжелым, оборачиваться не хотелось. «Бац!» – что-то сильно стукнуло меня по шее, и тут же за воротник побежали холодные струйки. Витя, снайпер, первым же снежком – и прямо в цель.
Да, под толстым слоем опилок на самом деле оказался снег, он лежал себе и не таял. Это было удивительно. Потом мы рассказали об этом феномене нашим руководителям-сахемам, и они устроили в этой куче снега небольшой погреб, в котором хранился экспедиционный запас сливочного масла. Никогда больше не было у нас в экспедициях такого удивительного снежного погреба.
Но вот и обширная поляна на берегу Караталы-Аят. Крохотная речка бежит здесь по неглубокому руслу среди кустов и корней деревьев, а саму поляну почти полностью охватывают перелески Джабык-Карагайского бора – одного из реликтовых сосновых боров, расположенных посреди степи и приуроченных к гранитным выходам и массивам. Здесь, кстати, тоже полно гранита: обломки каменных плит торчат на поляне тут и там, а совсем неглубоко под землей скрывается цельный гранитный массив. Через день мы рыли ямы для экспедиционных туалетов – и прокляли всё, поскольку вместо несложной и привычной работы с лопатой были вынуждены целый день рубить камень ломами и киркой, стирая в кровь ладони и периодически получая по открытым частям тела острыми каменными крошками, отлетавшими при ударах о породу. Впоследствии выяснилось, что с не меньшим упорством люди, жившие здесь три с половиной тысячи лет назад, выдолбили в граните могильные ямы для своих умерших. А ведь у них не было не только стальных ломов, но и вообще никакого железного инструмента – лишь существенно более мягкая бронза, дерево или кость в качестве материала для орудий.
На поляне мы встретились с Ринатом и Таней, они успели добраться до цели немного раньше. Вскоре должен был подойти КамАЗ со всем экспедиционным оборудованием, с машиной ехал наш старший товарищ Максим Грейлих. Сразу после прибытия КамАЗа нас ожидала долгая и довольно тяжелая работа по разгрузке машины и установке лагеря, а пока у нас все равно не было ни оборудования, ни инструментов – мы вместе перекусили остатками захваченной из дома еды, предались радостному ничегонеделанию – и в итоге заснули.
В степи с лопатой
Школьный отряд на Системе, 1989 год. В центре: Сергей Гридин, Евгений Давыдов, Федор Петров и Ольга Гейго
Когда я проснулся, солнце уже начинало клониться к вечеру. Тени от деревьев вытянулись и заползли на поляну, после дневной жары начался легкий озноб, пришлось накинуть штормовку. Кстати, это был удивительно широко распространенный вариант экспедиционной одежды – брезентовая курточка-штормовка. Она не защищала фактически ни от чего: в жару в ней было жарко, в холод – холодно, в дождь – мокро. За один полевой сезон изначально зеленые штормовки выгорали до ярко-белого цвета, и потом их носили годами и десятилетиями. У этих курточек были просторные карманы для всяких нужных мелочей, и вообще – если они ни от чего толком не спасали, то и совершенно не мешали: были легкими, сворачивались в тугой рулончик или оборачивались вокруг пояса при смене погоды. Поскольку погода в степи меняется часто и стремительно – это было ценное свойство.
Но я отвлекся. На поляне потихоньку вечерело, а от КамАЗа не было ни слуху ни духу. Мы были одни – без палаток, без каких-либо инструментов крупнее ножа, практически без продуктов. Приближалась ночь.
Дрова мы наломали руками и ногами. Стволы, которые не хотели ломаться об колено, укладывали на два камня и потом прыгали на них или бросали по ним тяжёлым камнем. Этот камень иногда весьма неудачно пружинил и отскакивал прямо на ноги, надо было успевать от него отпрыгивать. Развели большой костёр, сложили вместе и доели какие-то остатки домашних запасов – больше еды не было. Становилось всё холоднее, сидели у костра, закутавшись в спальники. Сначала пели песни, разговаривали, шутили – потом всё больше сидели молча, вглядываясь в огненные сполохи и плети, в мерцание углей и затягивающую их патину золы, и вслушивались, вслушивались в степь. Вокруг стрекотали кузнечики, пели цикады, кричали какие-то птицы и косули, кто-то с шумом возился в ветвях деревьев, периодически начиная громко хлопать крыльями, шуршала трава, потревоженная то ли змеёй, то ли ёжиками. Иногда начинало казаться, что во все эти звуки вплетается гул машины. Мы напрягали слух, но звуки мотора терялись, исчезали, сливались с шорохом и шумом степной жизни.
Мы кое-как заснули у костра, надев на себя все свои немногочисленные одежды и поплотнее завернувшись в спальные мешки. Спать было очень неудобно, снизу – сыро и жестко, с одного бока, со стороны костра – очень жарко, с другого – очень холодно. Приходилось постоянно вертеться, пристраиваясь к огню то так, то эдак, подбрасывать в костер наломанные куски небольших деревьев, отпихивать подальше от спальников горящие ветки и стреляющие угольки и вообще следить, чтобы не сгореть от такой жизни. Если в промежутках между всеми этими метаниями кто-то из нас слегка засыпал, то сразу и просыпался от того, что каждые десять-пятнадцать минут наш старший обеспокоенно делал стойку и говорил: «Слышу КамАЗ на высоких оборотах». Ночь. Костёр. Жар огня. Холод степи. Чёртовы кузнечики. Спать. Надо спать. Но тут опять раздается: «Слышу КамАЗ на высоких оборотах».
Потом оказалось, что Ринат был не так уж и неправ. Водитель и Максим Грейлих действительно всю ночь крутились по Джабык-Карагайскому бору и вполне могли неоднократно оказаться в зоне нашей слышимости. Места там глухие, дорог мало, и все они какие-то одинаковые, деревьев много, ориентиров практически никаких. Двенадцать лет спустя я разыскивал ту же самую Систему ночью на микроавтобусе УАЗ, битком набитом людьми и оборудованием, и ведь тоже не нашёл – пришлось ночевать где попало, ставить палатку и варить еду под какими-то кустами, чтобы наутро обнаружить, что мы остановились всего в одном километре от искомого места. Практически то же самое произошло и сейчас.
Ирина Кочи на коне
Долгожданный КамАЗ въехал на поляну ранним утром, когда вся она была затянута поднимающимся от реки туманом. Костер догорел, все участники забросочной группы спали, намаявшись за ночь, приближения машины никто не слышал. Кое-как разлепив глаза, я увидел, как из правой двери кабины выпрыгивает Максим Грейлих – невысокий, очень живой и бодрый – и с громким криком «Федора не будите, я сам его разбужу!» стремительно подбегает к спальнику, в котором закутавшись с головой спал Виктор, и начинает его быстро-быстро пинать.
Такая вот у него получилась ошибка: в то время нас с Виктором еще можно было перепутать в условиях плохой видимости и полной закутанности в спальник; позднее я столь уверенно растолстел, что сделать такую ошибку уже ни у кого бы не получилось. А в двухтысячном году Виктор погиб – далеко от нас, на севере, по нелепой случайности, и мне неоднократно казалось, что, возвращаясь к лагерю с раскопа, я вижу в вечерних сумерках его силуэт. А зимой в Свердловске я внезапно увидел в толпе на остановке его спину, узнал куртку и шапку – и успел вырваться из автобуса, «ввинтиться» в эту толпу – но там его не было… В то туманное утро у станции Система до дня, когда Витина жена Леонора, с трудом дозвонившись до меня, скажет в телефонную трубку такие страшные и окончательные слова, оставалось еще одиннадцать лет.
Максим совершил серьезную ошибку и очень скоро вынужден был в этом убедиться. В отличие от меня, всегда пренебрегавшего спортом, Виктор всерьез относился к своей физической форме и с детских лет учился единоборствам – сперва боксу, потом карате. Макс получил заслуженную кару за свой неправильный стиль побудки товарищей – после чего мы приступили к разгрузке КамАЗа. Кузов был очень длинным, и в нем содержалось почти всё, что могло понадобиться полевому лагерю из тридцати человек на ближайший месяц жизни и работы.