Алина Загорская
Уроныч
Мужественное бородатое лицо, трубка в углу рта и обольстительная нижняя губа – полная, чувственная, четко очерченная, как у Марчелло Мастрояни. Нет, конечно, такой не может сидеть на сайте знакомств – фото дернул у какого-то актера. Хотя странно: пересмотрев километры голливудских фильмов, я не могу вспомнить, какого именно…
В скайпе он оказался почти таким же красивым, как на фото, и сообщил, что давно положил на меня глаз. Похоже, Тот, Кого Нет, очухался и решил компенсировать все, что натворил до сих пор. В надежде на чудо я кое-как нарисовала глаза и рот и выбралась на свидание – первое после крайне болезненного разрыва.
Ростик был высоким, худым, с характерной для очкариков неуверенной походкой. Ушедший внутрь взгляд, руки болтаются, как плети, сутулый. Вот и славно, решила я, Мастрояни – это уже перебор.
Мы сидели в ресторанчике под названием не то «Окунь», не то «Карась», и пытались общаться. Новый знакомый моим внутренним миром не интересовался. Он мрачно пил, ругал все вокруг – это заведение, город Бат-Ям, Израиль в целом – восхищался «крутым мужиком» Путиным и воспевал свои подвиги на ниве российского бизнеса 90-х. «Я – русский солдат!» – орал, стуча кулаком по столу и расплескивая водку, Ростислав Аронович Гройсман, главный спонсор томской синагоги.
Словом, чуда не случилось – очередной экзотический тип на моем жизненном пути, не усыпанном, мягко говоря, лепестками роз. Однако послать его прямым текстом я не решилась: еще замочит от обиды, этот старый новый русский.
К счастью, наутро я улетала в Амстердам, и надеялась, что дурацкая история рассосется сама собой. Но в пять утра Ростик уже был на ногах. Он собирался везти меня в аэропорт – без помпы, очень по-родственному, как будто иначе и быть не могло. Яркий образ бандита слегка померк, и я разрешила ему встретить на обратном пути.
Он ждал в зале прилетов Бен-Гуриона – с огромным букетом в руках и черным джипом на стоянке. Но в пути дико нервничал, клял израильских водителей, требовал объяснять дорогу – а мы, топографические кретины, этого не любим. Короче, опять не понравился – но уже по другой причине.
А пока я обдумывала, зачем мне этот придурок, мы потихоньку сближались. Ростик проживал на съемной квартире, чистой и ухоженной, и был человеком не бедным. Кроме того, он замечательно пел под гитару, и я пришла к выводу, что в моем плачевном положении такой мужчина не помешает…
Говорили мы в основном о нем. Несколько лет тому назад Ростика, звезду еврейской общины Томска, оставила жена, которая прожила с ним двадцать лет «как у бога за пазухой», а, перебравшись в Израиль, выучилась на психолога и развелась. Он избегал произносить ее имя, называл «эта» и «дура», и было понятно, что любит, но предательства не простит.
Есть такой фильм, называется «Супружеская жизнь». Там две серии – первая рассказывает о крахе семьи с точки зрения мужчины: хорошему парню попалась бездушная вертихвостка и разбила ему сердце. А во второй серии свою версию излагает жена, и оказывается, что этот «хороший парень» не понимал ровным счетом ничего из происходившего у него под носом.
Жену Ростика я нашла в Фейсбуке, сообщила, что ее бывший совсем пал духом, и хорошо бы что-то с ним поделать, пока не намылил веревку. И тут пошла вторая серия – выяснилось, что она пыталась его спасать все эти годы, для чего собственно и занялась психологией, а, выучившись, поняла: насильно человека из депрессухи не вытащишь. Но муж наотрез отказывался лечиться, и с ним пришлось расстаться.
Она вела активную светскую жизнь – интересная дама, со вкусом одетая. Но лицо жесткое, а посты в соцсетях откровенно рекламные. «Дура набитая, научили ее разным трюкам – ну так и зайца можно научить курить, если очень постараться», – утешал себя Ростик.
Он жил замкнуто, разгребал какие-то финансовые проблемы, тянувшиеся за ним из России, пытался зарабатывать на бирже. По утрам приходил к морю и резал трубки. Сидел, нахохлившись, на горячих камнях, никого не замечая, и пилил, пилил. Потом возвращался домой и готовил: щи, солянку, свиные уши. Он изучил все магазины в округе, четко знал, что где покупать и к готовке относился очень серьезно.
Давно я так вкусно не ела! В моем холодильнике обычно хранятся всего три продукта – сыр пармезан, горький шоколад и апельсиновый сок. Это не так интересно, как свиные уши, но зато вешу я столько же, сколько на первом курсе.
Ростик мои формы не оценил. «Худая, как цыпленок – ешь, давай. И не хер суетиться, все равно не поверю, что хозяйственная». Сам же садился напротив и наблюдал: «Водка, мясо, красивая женщина – что еще нужно человеку, чтобы встретить старость!» А я любовалась его смуглой, юношески гладкой кожей, тонкими, сильными пальцами, классическими ступнями, похожими на гипсы архфака – и старалась не вникать в истеричные монологи о мерзости Израиля, на который он изливал всю боль, причиненную любимой.
Но боль болью, а помогать беглой супруге Ростик не отказывался – отвозил, привозил, ссужал деньгами. Пока она фотографировалась в Венской опере и на фоне швейцарских Альп, поливал цветы в ее квартире и выгуливал Андорру, пушистого шпица с наглой мордой и длиннейшей родословной. Этот оранжевый шарик на тоненьких до нелепости ножках непрерывно тявкал и требовал еду, предпочитая ростикову кухню дорогим собачьим кормам. А тот покорно выполнял все ее прихоти, прикидываясь возмущенным – но так неубедительно, что ему не поверил бы и детсадовец.
Вообще заботиться о ком-то было для Ростика естественно, как дышать, и в его квартире регулярно паслись какие-то люди – родственники, знакомые, родственники знакомых… Он стоически переносил их присутствие: «Гости дрыхнут, я готовлю завтрак – но никого пока не убил».
На вопрос «как дела» всегда отвечал одинаково: «Старость – не радость», «Кому я на хер сдался», «От меня один урон, потому я Уроныч», «Хреново, но причин для суицида пока не вижу». Последнее означало, что Ростик в прекрасном настроении.
Поначалу я пыталась вытаскивать его на какие-то мероприятия, но единственным моим достижением стал культпоход в театр – на пьесу о еврейских Ромео и Джульетте: героя убивают, а он продолжает добиваться любимой после смерти и сводит ее с ума. Публика рукоплескала, критики заходились восторженными откликами, но Ростик, в прошлом режиссер студенческого театра, с ними не согласился. «Бессмыслица полная. Не обижайте сироту, а то умрет и как даст сдачи – так, что ли?»
И мы завязали с выходами в свет, предпочитая потреблять культуру на дому. Я приезжала к нему после работы, принимала душ и садилась ужинать. Ростик обожал кормить, отказаться было невозможно, и я толстела просто на глазах. Он, впрочем, уверял, что беды в том нет – какие-то несчастные десять-двадцать лишних кило не помешают истинной любви, которую я рано или поздно встречу.
После нескольких рюмок водки этого немногословного в трезвом состоянии мизантропа начинало нести: «Не надо мне ля-ля про израильскую медицину! Операцию они сделали! Ну молодцы, зашили аккуратно, скальпель внутри не забыли. А зачем резали – сосуды те же самые остались, смысл? По инструкции действуют, мозги не включают, идиоты!»
«Дался вам этот Путин. Да, бандит, да, сука! А другой там не нужен! Вы, изеры, против русских, как плотник супротив столяра – дети малые! И Немцов твой любимый был ворюга еще тот! Сам вывел себя из правового поля: оскорблять пахана не по правилам ни в одной нормальной стране… Там, может, не убьют, но с поляны выгонят. Вел себя как уголовник, не являясь таковым, получил свое – и по заслугам».
«Революцию твои демократы обосрутся делать – народ, который они так ненавидят, уничтожит их на старте. Ну при чем тут нравится – не нравится? Мало ли кто мне нравится… Софи Лорен, например. Я тебе суть излагаю, а ты мне штампы суешь. Дура упертая!»
Доставалось конечно же и многострадальному Израилю: «Я ехал сюда настоящим сионистом, а нашел этот позор. Превратили страну в вонючую арабскую помойку. Ворье, неучи, твари! Недолго им осталось, скоро все развалится, но я, слава Богу, этого не увижу – уеду в Штаты, буду внуков нянчить. На америкосов мне плевать – за них сердце не болит!»
Совсем уже пьяный, добирался до бывшей жены, и я не знаю, чего было больше в его словах – нежности или ненависти: «Немчура – в Томске их много… Ее прадед лесом торговал, купец первой гильдии, между прочим. Раскулачили, дом отобрали. Она влюбилась сразу, в меня тогда все влюблялись. Когда сказала, что беременна, я не возражал. Пошли и расписались, как положено. С бабами проблем нет, давали и сейчас дают. Но мне никто не был нужен – только эти глаза, эта улыбка…»
В постели он был суров и делал лишь то, что хотел сам, властно, жестко, не заботясь о производимом впечатлении – мужчина, не знавший отказа. Но мне было с ним хорошо, и я не думала о том, как выгляжу.
Впрочем, в тот период меня это вообще мало волновало – жить не хотелось, не то, что прихорашиваться. Мою квартиру замело многомесячной пылью, а вся одежда была свалена в углу кухни. Я выдергивала наугад из этой кучи и надевала, не глядя – чтобы не ходить голой. Встречаться с людьми казалось мне совершенно бессмысленным занятием – что мы можем дать друг другу, кроме боли и скуки? Ах да, еще зарплату и коммунальные услуги… Назовем это независимостью.
Я была на одной волне с этим озлобленным невротиком, и на его фоне чувствовала себя едва ли не оптимисткой. Вот только помочь друг другу нам было нечем: зияющую дыру внутри, которую оставляет предательство, невозможно залатать ни делами, ни другими людьми. Мы походили на елки с опавшими иглами – вешаешь игрушку, а она сползает – и пытались наполнить смыслом эту жуткую пустоту: я как тот чукча описывала все, что было вокруг, он пел, выкладывал видео в интернет и скрупулезно подсчитывал количество просмотров.
Скажу вам прямо: творчество – довольно жалкая замена любви, что бы ни говорилось в умных книжках. Но выбора нам не оставили, вот почему я эту муть пишу.
Впрочем, Тому, Кого Нет, нравится, когда мы заняты делом, и время от времени он даже выдает нам зарплату – в своей, разумеется, валюте. Меня заметили, назвали «голосом русского Израиля» и «настоящим писателем», а тексты опубликовали в нескольких журналах.
Пользы от этого было мало – даже меньше, чем от соцсетей, где иногда появлялись какие-то отклики. Зато я приобрела комплекс непризнанного гения, в дополнение к другим прелестям, и добивалась похвал от окружающих практически вручную.
Ростик был чужим на этом празднике жизни – он не читал моих произведений, не восхищался фактом писательства и вообще ранжировал теток исключительно по размеру груди. По крайней мере, так он утверждал, а правда это или бравада, я уже не узнаю. Наше общение постепенно сошло на нет, и спустя какое-то время я обнаружила, что не вижу его постов в своей френдленте. Проверка показала, что он вычеркнул меня из списка друзей.
Это было ужасно обидно. Удалить из френдов – ну я не знаю, как надо отличиться. Послать матом разве что… Нет, так с приличными людьми не поступают! И я отправилась к нему за разъяснениями – без звонка и наплевав на гордость.
Стояла промозглая и сырая израильская зима. «Русский солдат», одетый в свитер домашней вязки с американским флагом на главном фасаде, встретил меня с чувством глубокого удовлетворения: «Что, только заметила? Вот так сдохнешь, а никто и внимания не обратит!»
Тот вечер был самым лучшим из всех, которые мы провели вместе, и я не уверена, что дело тут в количестве выпитой водки. Два обломка кораблекрушения, мы внезапно осознали, что нужны друг другу, и этот инсайт длился целую ночь. Я увидела того Ростика, в которого были влюблены эти самые «бабы» – пылкого, мужественного и наивного, как мой любимый Паганель из «Детей капитана Гранта». Он страстно желал меня —именно меня! – обнимал, целовал, говорил, что я красивая, умная, нежная и заслуживаю огромного счастья. Мы заснули, обнявшись – как юные влюбленные.
К сожалению, все эти замечательные эпитеты наутро вылетели из моей головы, как будто их и не было вовсе – запомнился только смысл. Эх, и почему я не включила тогда диктофон – теперь бы прослушивала и гордилась собой. Но в мире нет случайностей, и слова эти, скорее всего, предназначались не мне…
Продолжения у этой потрясающей ночи не было. Ростик замкнулся еще больше, не звонил, на попытки втянуть его в переписку реагировал довольно грубо, а в ответ на мое скромное полупризнание заявил, что кроме детей и внуков ему никто не нужен.
Ну и ладно, подумала я – переживем при хорошем питании, и не такое переживали.
Жизнь продолжалась – не хорошая и не плохая, никакая. Я ходила на работу и писала свои тексты, не очень понимая зачем. Выходные проводила дома у компьютера, к концу субботы проваливаясь в черную пропасть отчаяния.
Люди вокруг меня куда-то ездили, что-то смотрели, с кем-то встречались… Ростик тоже регулярно появлялся в соцсетях – комментировал новости в своем лапидарном человеконенавистническом стиле и выкладывал песни. А потом их сменил звездно-полосатый флаг с двузначной цифрой посредине, которая становилась меньше с каждым днем – как зарубки на стене камеры. Так я догадалась, что он уезжает в Америку – нянчить внуков.
На цифре 10 внезапно пришла смс-ка: «Привет! Я просто подумал, что надо бы попрощаться». «Как именно мы будем прощаться?» – спросила я. «Да какая разница», – был ответ. «Ну тогда счастливого пути!»
«Значит, не попрощаемся. А я тут проходил мимо твоего дома и нахлынуло. Что ж, мы никогда друг друга не понимали».
Это была чистая правда. Но я, конечно же, пришла к нему – сами понимаете…
Квартира уже опустела, он раздал почти всю мебель и картины, однако холодильник, как всегда, был полон всяких вкусностей. Чем меня кормили в тот раз, я уже не помню, да и неважно это. Ростик рассказал, что переезжает в маленький провинциальный городок, где его сын и невестка купили дом. «Скука там страшная, вокруг одни китайцы с индусами, жить буду в курятнике на окраине сада – но это даже хорошо, скорее сдохну…»
«Прозак по тебе плачет», – подумала я, но мысль эту озвучивать не стала. Мы еще немного поговорили, а потом он достал пакет и вручил со словами: «Надеюсь, с размером угадал. У меня ведь тут никого – только ты».
По дороге домой я слегка всплакнула, но быстро успокоилась. А что, в сущности, было? Да ничего – просто еще один человек шел навстречу, шел… и прошел. И человек не так, чтобы мечта поэта – довольно злобный, между прочим.
Цифры в его блоге продолжали уменьшаться, потом их сменила карта, где было написано, что автор «путешествует» из аэропорта Бен-Гурион в аэропорт Кеннеди. Еще через сутки там появилась запись: «Ростислав Гройсман живет в городе Эфтон, штат Миннесота». И значок – малюсенький домик с трубой… Жилище гнома.
Конец ознакомительного фрагмента.