Вы здесь

Аромат рябины (сборник). ВИШНЕВАЯ МЕТЕЛЬ (Ольга Лазорева, 2008)

ВИШНЕВАЯ МЕТЕЛЬ

Данилову Виталию

Впервые я увидел его во время самой настоящей вишневой метели. Был ясный, но очень ветреный день. Я гулял по парку, лениво думая о всевозможных мелочах, и забрел в заросли цветущей вишни. Неожиданно заметил под одним из кустов маленькую скамейку. Кому-то пришла фантазия покрасить ее в белый цвет, и она почти сливалась с густо цветущими и низко висящими ветвями вишни. Юношу, сидящего на ней, я даже не сразу заметил, так как его одежда была также белого цвета.

Я шагнул в сторону скамейки, и в этот момент сильнейший порыв ветра взлохматил мои довольно длинные волосы и, пробежав по вишневым кустам, сорвал с веток множество лепестков. Они закружились в воздухе беспорядочными белыми вихрями. Юноша поднял голову от книги, наши взгляды встретились. Я, не задумываясь, подошел и сел рядом.

– Простите, – начал я, понятия не имея, что скажу дальше.

И посмотрел в тут же повернувшееся ко мне и зарозовевшее лицо юноши.

– Меня зовут Антон, – тихо произнес он и закрыл книгу.

Опустив глаза, я прочел на обложке «Михаил Кузьмин. Лирика». И это только подтвердило мое ощущение. Даже не нужно было и спрашивать. Что-то неуловимое в его красивых глазах светло-зеленого цвета, в капризном изгибе рта говорило мне: «Да».

– Меня – Сергей, – ответил я.

– Очень приятно, – сказал он неожиданно равнодушно, но глянул на меня с нескрываемым любопытством.

Правда, сразу опустил глаза. Ресницы у него были длинные и намного темнее светлых волос с явно выбеленными прядями. Я внимательно вгляделся в эти опущенные ресницы, подумав, что он их, по всей видимости, красит в салоне. Его волосы густо засыпали вишневые лепестки, и я быстро провел пальцами по ним. Лепестки посыпались вниз, а один зацепился за его длинные ресницы. Антон смешно сморщился и моргнул. Я повернул его лицо к себе и кончиком языка снял лепесток. Почувствовав, как он вздрогнул, я удивился мгновенной реакции своего организма. Он запрокинул голову и закрыл глаза. Я коснулся его губ легким поцелуем и ощутил тихий вздох. Антон улыбнулся. И я, найдя его узкую прохладную ладонь, встал и потянул его за собой.

– Пошли, пройдемся, – предложил я, улыбаясь в ответ. – Зачем сидеть на таком ветру? Ты можешь простудиться.

Антон послушно встал, стряхнул с белых джинс лепестки и пошел рядом. Мне невыносимо захотелось обнять его за талию, но я не осмелился. Мы шли рядом, иногда поглядывая друг на друга, и молчали, периодически улыбаясь. В таком молчании мы гуляли около часа. Никогда я не испытывал такой долгой и все нарастающей нежности. Казалось, она заполнила все вокруг: и светлое небо, и взвихренный, пропитанный цветочными ароматами воздух, и чистую, еще короткую траву под ногами, и зеленоватые глаза Антона, которые изредка глубоко заглядывали в мои, и от этого нежность разрасталась до вселенских масштабов. Мне уже хотелось говорить, чтобы стало легче переносить эту необычайную нежность. Но я боялся разрушить то, что возникало между нами. От резких порывов ветра холодок пробегал по коже, и остро хотелось тепла и близости.

Но вот вокруг что-то начало неуловимо меняться. Ветер, нагнав высокие и тонкие облака и словно выполнив свою задачу, утих. Мир как-то странно погас, очертания окружающих предметов стали неясными, будто их окутала светло-серая дымка. Я обратил внимание, что в этом новом мире мягких полутонов белые джинсы и куртка Антона кажутся неожиданно яркими. Тут только я отметил, что он не очень высокого роста. Он был чуть выше моего плеча, его фигура казалась хрупкой и изящной. Антон шел рядом, словно плыл, мягко и бесшумно. И я вновь почувствовал сильнейший прилив нежности. Не в силах справиться с ним, я остановился, взял его за руки и развернул лицом к себе. Он улыбался, но молчал.

– А ведь и правда, к чему нам слова? – сказал я вслух и наклонился к нему.

Поцелуй был долгим. Когда я оторвался от его мягких губ, то увидел, как он побледнел. Антон медленно открыл затуманенные глаза, глянул на меня с затаенной улыбкой, и я мгновенно понял, что люблю его.

Антон жил с родителями и младшей сестрой. Вначале я решил, что ему не больше семнадцати лет, но оказалось – двадцать пять. Он работал в частной типографии печатником, хорошо зарабатывал и содержал всю семью. Мне показалось смешным, что его фамилия была Сергеев. Он же усмотрел в этом мистический знак и сказал, что с рождения принадлежит мне. И что, как только я шагнул к нему из вишневой метели, он мгновенно это осознал. После более близкого знакомства Антон показался мне довольно странным парнем. Он был равнодушен ко всему на свете, даже к своей работе, но буквально помешан на поэзии Серебряного века. Удивляюсь, почему он не сделал эту страсть своей специальностью. Знания его были колоссальны. Причем он не просто отлично знал биографии и тексты, а чувствовал это время душой. Иногда казалось, что он жил в то время и, родившись заново, перенес его с собой в нынешнюю жизнь. А сколько он собрал литературы по теме! В его комнате две стены от пола до потолка занимали стеллажи, туго уставленные книгами. И маршруты для прогулок Антон выбирал весьма специфические. Мы часто гуляли без всякой цели, но через какое-то время, непостижимым для меня образом, оказывались в каком-нибудь очередном любимом Антоном переулке. Он внезапно останавливался и говорил немного торжественно:

– А знаешь, Сергей, здесь, вот на этом самом месте, вернее, на месте этой безобразной кирпичной многоэтажки, стоял двухэтажный деревянный дом семьи Цветаевых. И именно в нем в 1892 году родилась Марина…

Или:

– А ты знаешь, милый, в этой типографии семнадцатилетний Есенин работал простым наборщиком…

Начав, Антон уже не мог остановиться. Но рассказывал всегда так живо и красочно, что слушать его было одно удовольствие.

И почти всегда разговор заходил об однополой любви. Как поведал мне Антон, в начале двадцатого века это явление вошло в моду, так как поощрялась всяческая свобода от предрассудков. У Марины Цветаевой была лесбийская связь с известной в то время поэтессой Софьей Парнок, Михаил Кузьмин, Сергей Городецкий, Николай Клюев, популярные в то время поэты, были гомосексуалистами и не скрывали этого. И не только они. Клюев взял под свое покровительство юного Сергея Есенина, опекал его всячески и называл своим женихом. Но тут Антон был категоричен и уверял, что между ними никогда не было физической близости. В некоторых публикациях есениноведы пытались доказать обратное, но Антон, который чувствовал природу Есенина как свою собственную, утверждал, что несмотря на прижизненную славу, скандальную известность, внешний лоск, Есенин в глубине души не изменился и так и остался деревенским пареньком с цельной, чистой и мудрой душой. И к гомосексуализму он не испытывал ничего, кроме отвращения здоровой мужской натуры. Возможно, он прав, спорить не берусь, тем более я не специалист в этой области. Как-то я спросил у Антона, почему он сам не пишет стихи. Он глянул на меня удивленно и огорченно, словно не ожидал от меня такого вопроса, а потом как-то сник и тихо ответил:

– Бог не дал.

Май был сказочным, деревья буйно цвели, небо сияло незамутненной чистотой, птицы заливались, и мы в выходные много гуляли. Я, после того как в автокатастрофе погиб мой друг полгода назад, носил одежду исключительно черного цвета и никак не мог избавиться от этой привычки. Это превратилось в какую-то манию и начинало угнетать, особенно после знакомства с Антоном. Но он, всегда видя меня в черном, решил, что это мой излюбленный стиль. Я не стал разубеждать его, так как не хотел говорить о погибшем друге. Боль была еще слишком сильна.

Но однажды ранним субботним утром я, измученный бессонной ночью, не смог справиться с очередным приступом тоски и поехал на кладбище. Ночью прошел сильный дождь, и утро выдалось сырым и туманным. Мир выглядел созданным искусственно, словно декорация для какого-нибудь мистического фильма. Кресты и ограды проступали сквозь туман искаженными размытыми очертаниями, влажные стволы деревьев казались черными зыбкими колоннами. Стояла абсолютная и какая-то ватная тишина, и я подумал, что смерть – это коробка, набитая белой ватой, в которую падаешь и неотвратимо погружаешься с головой. И эта вата постепенно забивает рот, нос, глаза, ты перестаешь дышать, слышать и успокаиваешься навеки в этом плотно окутывающем тебя ватном мире.

Я приблизился к могиле и остановился, тихо позвав умершего по имени. Тишина в ответ, хотя я и не ожидал ничего другого, почему-то уничтожила последние остатки самообладания. Я опустился на маленькую скамейку и начал говорить что-то страстное и бессвязное. Со дня смерти еще не прошло года, и памятник установлен не был. Я заказал лишь кованую ограду. Выкованные дубовые листья на ней были опущены вниз и блестели множеством мельчайших капелек влаги. Мне казалось, что это слезы, мои слезы, которыми я оплакивал смерть друга.

Не знаю, сколько я так просидел, но постепенно боль уменьшилась. Открыв глаза, я заметил, что туман понемногу рассеивается и уходит вверх. И словно с этим туманом моя тоска истончалась, редела, становилась прозрачней и легче. Я смотрел на холмик могилы и пытался закрепить и усилить ощущение легкости, которое появилось в душе. И вот я уже мог произносить имя умершего друга без неудержимого желания расплакаться.

В этот момент я заметил боковым зрением белое пятно, бесшумно приближающееся ко мне, словно сгусток тумана плыл в мою сторону. На мгновение я оцепенел, потеряв способность здраво мыслить. Но усилием воли отогнав от себя пугающие образы, посмотрел на это пятно. Ко мне приближался Антон, одетый по своему обыкновению во все белое. Подойдя, он улыбнулся немного неуверенно. Я встал и, вздрагивая от холода и волнения, обнял его. Антон уткнулся носом в мою шею.

– Ты в этой расстегнутой черной куртке походил на черного ангела с опущенными крыльями, и я не сразу узнал тебя, милый. Что ты здесь делаешь? – проговорил он тихо и спокойно, продолжая прижиматься ко мне.

– Любовь моя, – ответил я и замолчал, ощущая как чудо его неожиданное присутствие здесь.

– У нас тут тетя Наташа похоронена, – сказал он, – только в другом конце кладбища. Мы всегда приезжаем сюда в день ее смерти. Мои все там, а я почему-то захотел пройтись, словно кто-то позвал меня. Странно… И вдруг – ты! А у тебя кто?

Антон отстранился и глубоко заглянул в мои повлажневшие глаза. И я рассказал.

Мы не расставались до понедельника. Темное и тяжелое облако прошлого, стоящее между нами, исчезло. Я перестал взвешивать «все» за и «против» и поплыл по течению любви, погрузившись в нее с головой. С кладбища мы ушли вместе и, побродив немного по улицам, поехали ко мне. Ночь была восхитительна. Страсть казалась легкой и неутомительной, потому что ее пропитывала нежность. Она была глубокой и длительной, но с легким оттенком грусти.

В понедельник я проснулся рано и, почувствовав на своем плече тяжесть головы прильнувшего ко мне Антона, улыбнулся. Он спал, посапывая совсем по-детски, ресницы его подрагивали, тело было мягким и горячим. Я обнял его, мягко прижавшись губами к макушке. Антон мгновенно проснулся и глянул светлыми со сна глазами. Потом прижался и, устроившись поудобнее, вновь закрыл глаза.

– Эй, – еле слышно позвал я, – пора вставать. Нам обоим на работу, малыш. Сегодня – понедельник.

– Да, – ответил он и не шелохнулся.

– Солнышко! – более настойчиво позвал я и приподнял его лицо за подбородок.

Потом начал медленно целовать его закрытые веки, лоб, щеки, улыбающиеся губы. Он повернулся ко мне спиной и мягко потерся голыми ягодицами о мое бедро.

На работу мы опоздали. Антон перед выходом позвонил в типографию и придумал правдоподобное объяснение. Я же, являясь директором фирмы, был сам себе хозяин. Явился в офис на два часа позже обычного со строгим видом. Правда, потом ловил себя на том, что начинаю периодически глупо улыбаться. Сотрудникам, естественно, не было до этого никакого дела. Но секретарь и бухгалтер, обе незамужние молоденькие и симпатичные девушки, заметили это и, тут же воодушевившись, начали кокетничать более активно, чем обычно. Они все еще не могли успокоиться на мой счет, так как в их хорошеньких головках не укладывалось, почему успешный тридцатилетний интересный мужчина все еще не женат, и мечтали исправить это. Они не догадывались, что я нетрадиционной ориентации.

Вечером я позвонил Антону в типографию и сказал, что если он сегодня не приедет ко мне, то я умру от тоски. Он сразу согласился, но предупредил, что должен закончить срочный заказ, поэтому задержится допоздна. Мне было все равно, лишь бы он приехал. Ожидая его, я приготовил вкусный ужин. Антон появился около полуночи, уставший, но возбужденный. Его обычно бледные щеки выглядели, как румяные яблочки, глаза блестели. Я в коридоре начал целовать его и никак не мог оторваться. Антон, задыхаясь, отвечал мне, потом стянул с меня шорты.

Под утро, когда моя спальня начала медленно наполняться бледно-серым, постепенно разгорающимся светом, мы еще не спали. Лежали в постели, курили и болтали. Антон рассказал мне, как, будучи совсем юным мальчиком, пытался завязать отношения с противоположным полом и как не находил в этом ничего привлекательного и возбуждающего. Его друзья хвастали друг перед другом всевозможными приключениями, а он слушал и удивлялся про себя, почему у него все не так. Потом Антон решил, что все дело в приземленности девчонок, и поэтому они все далеки от его идеала. В то время он был помешан на творчестве Александра Блока и влюблен в образ его Прекрасной Незнакомки. Он представлял ее лицо, спрятанное «за темную вуаль», и видел ее туманные неземные глаза. И никак не мог найти в реальной жизни такое же лицо, такие же глаза и «девичий стан, шелками схваченный». Решив, что все дело в этом, Антон успокоился и больше не комплексовал по поводу своего абсолютного безразличия к противоположному полу. А затем, в шестнадцатилетнем возрасте, он случайно познакомился на какой-то вечеринке с парнем из незнакомой ему компании. Тот пригласил Антона потусоваться. Ребята в этой компании любили покурить «травку», выпить и посмотреть порнофильмы. Однажды кто-то принес гей-порно. Ребята во время просмотра громко комментировали происходящее, хохотали и издевались над «бедными гомиками». Антон же не мог оторваться от экрана и неожиданно многое понял о самом себе. И поняв, он не стал ломать себя, а принял это как должное.

До меня у Антона было всего лишь два романа. Первый, короткий и не задевший его сердца, с опытным взрослым мужчиной дал ему лишь чисто физический опыт и удовлетворил любопытство. А вот второй заставил изрядно помучиться. Его партнером оказался бисексуал и, насколько я мог судить по рассказам Антона, крайне избалованный, капризный и жестокий. Он изводил Антона бесконечными перепадами настроения, приступами необузданной и необоснованной ревности. И в результате, после двухлетней связи с постоянными заверениями в вечной любви, изменил ему с парой, обожающей групповой секс. Они отлично дополняли друг друга, но Антон категорически отказался войти в их союз, и после многочисленных утомительных сцен они все-таки расстались. Антон, когда избавился от депрессии, окончательно замкнулся в себе и с головой погрузился в свой мир, мир Серебряного века. Он решил, что любовь для него в принципе невозможна, поэтому не стоит и пытаться. Но вот мне Антон, сам не зная почему, как он сказал, поверил с первого взгляда. И поверив, и влюбившись с первого взгляда, уже больше ни о чем не задумывался.

В это утро у нас друг от друга не осталось никаких тайн. Появившееся чувство безмятежного равновесия делало нас похожими, словно мы отныне составляли две части одного целого, части то сливающиеся, то вновь расходящиеся, но все равно остающиеся целым.

В июне Антон окончательно перебрался ко мне. А в июле, когда у него начался запланированный отпуск, я тоже отпустил сам себя с работы.

– Наш отдых будет называться «лесная сказка», – сказал я с улыбкой.

– Что, отправимся в какой-нибудь пансионат? – недовольно спросил он, и его брови нахмурились.

– Нет, радость моя, мы поедем в какую-нибудь глушь несусветную, где нас никто не знает. И снимем там домик. Сейчас никого дачниками не удивишь.

– Даже и не знаю, – неуверенно ответил Антон.

– Зато я знаю. Можем на Волгу. Там много маленьких живописных деревень. Я как-то отдыхал под Кинешмой. Чудные места! Можно, в принципе, туда.

– А с кем ты там отдыхал? – спросил Антон и вновь нахмурился.

– Ну-ну, малыш! – рассмеялся я. – Не стоит ревновать! Один я там был. И довольно давно. А любопытствующим бабулям скажем, что мы братья.

– Братья?! – Антон громко расхохотался. – Да ты посмотри на нас!

Он, конечно, прав! Мы абсолютно непохожи. Он – русый, со светлыми зеленоватыми глазами, а я темноволосый и кареглазый. К тому же мой отец был обрусевшим корейцем, а мать русской, поэтому овал лица и разрез глаз у меня ярко выраженного восточного типа, а волосы, такие же, как у матери, светло-каштановые и очень густые. Я платил немалые деньги своему мастеру, и он стриг меня всегда модно, стильно и к лицу. Когда я впервые встретился с Антоном, у меня было каре до плеч. А сейчас мастер сделал мне летний вариант, убрав волосы с затылка и оставив длинной лишь челку, прикрывающую правую сторону лица чуть ниже уха. Антону очень нравилась эта асимметрия. Он, лукаво посмеиваясь, говорил, что она точно отражает мою противоречивую и таинственную восточную натуру. Он часто в шутку называл меня «мой любимый япончик», хотя прекрасно знал, что японской крови во мне ни капли. После знакомства со мной Антон всерьез заинтересовался японской культурой и, естественно, увлекся поэзией, японскими танка и хокай. Он пришел в восторг от лаконичности, образности и загадочности этих кратких стихотворений и мучил меня беспрерывным цитированием по всякому поводу и без такового. Кроме этого, он полюбил японские и китайские рестораны и походы по магазинчикам со всевозможными восточными товарами. Он приносил ко мне понравившиеся ему вещицы, и скоро моя квартира была заполнена фарфоровыми вазочками, расписными веерами, бумажными фонариками, яркими платками, статуэтками Будды, лаковыми миниатюрами и прочей восточной дребеденью. Для меня Антон приобрел несколько шелковых халатов. Спали мы сейчас на дорогущем шелковом белье с яркими фантастическими рисунками. Вначале это меня раздражало, ведь моя модерновая квартира в минималистском стиле, над оформлением которой поработал профессиональный дизайнер, превратилась в подобие восточного базара. Но я так любил Антона, что вскоре перестал обращать на это внимание. А потом даже нашел в этом своеобразную прелесть, потому что краски этих вещей были сочными и яркими и создавали праздничное и какое-то карнавальное настроение. Антон уверял меня, что в таком обрамлении я выгляжу гармонично, эффектно, таинственно и крайне сексуально. Он обожал смотреть, как я лежу обнаженный на алой шелковой простыне. Но я обычно не давал ему до конца насладиться этим зрелищем, хватал его и бросал на этот алый шелк. Счастье не оставляло нас ни на минуту. И в отпуск мы отправились все в том же безоблачном мироощущении.

Поехали, как я сразу предложил, на Волгу в ту самую деревеньку, где я отдыхал раньше. Я так и не рассказал Антону, что ездил туда с девушкой. Это была моя первая и единственная попытка наладить общепринятые отношения. Из этого, естественно, ничего не получилось. Девушка была умной и милой, к тому же моей сокурсницей по институту. Но рядом с ней у меня внутри все мгновенно умерло, и я вообще ничего не чувствовал. Она быстро поняла, что происходит что-то не то, и мягко перевела наши отношения на чисто дружескую основу. Это спасло наш отдых и помогло прекрасно провести время. Но когда мы вернулись, она стала моим ярым и явным врагом. Мне было больно, но объяснять ей причину моего отношения я не захотел.

И вот, спустя много лет, я привез в эту деревеньку Антона. С изумлением увидел, что здесь все выглядело по-прежнему, лишь состав жителей явно поменялся. Местных осталось совсем немного, в основном жили дачники. Мы быстро нашли сдававшийся до сентября дом с небольшим заросшим садом на самом краю деревни и решили заплатить до конца срока, хотя приехали всего на две недели.

– Пусть будет за нами, – предложил я. – Цена смехотворная. И вдруг нам захочется приезжать сюда на выходные?

Антон полностью поддержал меня, и мы вселились. Хозяйкой дома была круглая крошечная старушка лет восьмидесяти. Она настолько походила на печеную картошку, что мы мгновенно прозвали ее «бабушка Картошка». На лето она переезжала к сестре, такой же круглой старушке, жившей на другом конце деревни, а дом сдавала дачникам. Нам она не докучала, и мы жили привольно и в полном одиночестве. Первую неделю спали допоздна, потом уходили к реке, валялись на горячем песке, купались, болтали о всевозможных пустяках, а вечером брали пиво, сигареты и шли гулять в лес. Антон за эти дни сильно загорел и был настолько обворожительным со своими выгоревшими на солнце, очень светлыми волосами, с казавшимися ярко-зелеными от потемневшей кожи глазами, с узенькими треугольниками белой кожи внизу живота и на ягодицах, что я с ума сходил, глядя в его смеющиеся глаза, а ночью не мог от него оторваться. Это была неделя невозможного, но реального счастья.

Как то в воскресенье вечером Антон куда-то исчез, и я в тревожном недоумении пошел его искать. Солнце уже клонилось к горизонту, и его огромный, начинающий багроветь диск отражался в спокойной речной воде, подкрашивая ее. Я остановился на высоком берегу и посмотрел вдаль. Вид был настолько красивым, что хотелось стоять и смотреть бесконечно. Но смутное беспокойство гнало меня дальше. Я отправился по тропинке и скоро углубился в небольшой березняк, где мы обычно гуляли вечерами.

Конец ознакомительного фрагмента.