Глава шестая. Сон и явь
Снова мужчина! И опять девочка! Луиза знала, что это сон. Вечный кошмар преследовал её почти восемнадцать лет. Очень хотелось проснуться, но почему-то не получалось. Она держала на руках новорождённую племянницу – единственную надежду их обречённого рода. Крохотное существо успело прийти в этот мир до того жуткого часа, когда её мать встретилась с гильотиной. Это само по себе уже было чудом. Господь помог де Гримонам, и за то, чтобы этот хрупкий росток сохранился и вырос, можно было отдать жизнь. Луиза знала, что делать: надо выкупить малышку. Передав девочку ещё слабой после родов невестке, она попросила караульного доложить начальнику тюрьмы, что имеет к тому личный и секретный разговор. Тюремщик не удивился, это было в порядке вещей: многие заключённые доносили друг на друга, выкупая себе жизнь смертью другого человека. Караульный ушёл, а через четверть часа вернулся за Луизой и отвёл её к коменданту. Начальник тюрьмы, тоже привыкший к подобным сценам, окинул заключённую высокомерным взглядом.
– Ну, что скажешь, красотка? – насмешливо спросил он. – Хочешь выкупить свою жизнь, забрав чужую?
– Нет, месье, я хочу спасти мою племянницу: малышка родилась два часа назад, – бесстрашно ответила Луиза. – Я добровольно отдам вам свою девственность, если вы разрешите передать девочку в какой-нибудь из монастырей.
– Так ты девица… – протянул мужчина, и глаза его сверкнули плотоядным блеском, – и настоящая красавица, как я погляжу.
Комендант подошёл к Луизе, одетой в рваное крестьянское платье, протянул руку и грубо сжал её грудь, но затем отступил, уселся на стул и принялся раскуривать трубку. Может, исхудавшая и измученная аристократка не понравилась этому уже немолодому пресыщенному мужчине? Затаив дыхание, ждала Луиза его решения. Наконец тюремщик поднял на неё глаза и приказал:
– Продаёшь свою невинность, так показывай товар! – Он небрежно махнул рукой, указывая на разорванное платье, – раздевайся.
Луиза задрожала. Она так хотела спасти жизнь новорожденной Генриетты, но вдруг это не получится? Ведь комендант мог только позабавиться с сестрой герцога де Гримона, а потом отправить её обратно в каземат. Тогда участь малышки была предопределена: девочка умрёт от голода после казни матери. Но выбора не было. Под пристальным взглядом тюремщика Луиза начала раздеваться. Стянув с плеч платье, она осталась в одной холщовой рубашке и грубых чулках. Разбитые ботинки, в два раза больше, чем требовалось для её маленьких ног, широкими раструбами торчали вокруг тонких щиколоток. Стыд и страх были так мучительны, что Луиза до синевы побледнела, а ноги её обмякли.
– Сними ботинки с чулками и встань на ковёр перед камином, чтобы не замёрзнуть, – не обращая на это внимания, велел мужчина, в его голосе зазвучали странно ласковые нотки.
Луиза послушно подошла к вытертому коврику перед камином. Там стояли два старинных кресла с высокими спинками и квадратный стол, уставленный бутылками. Она разулась и замерла. В кабинете начальника тюрьмы было холодно и сыро, но от огня тянуло приятным теплом.
– Сними рубашку и распусти волосы, – велел мужчина. Он внимательно смотрел на маленькие ноги заключённой и её тонкие руки, а в глазах его уже засверкали огоньки похоти.
Луиза опустила глаза и стиснула зубы, чтобы не заплакать от отчаяния, но мужественно стянула с себя плотную рубаху и положила её на одно из кресел, а затем расплела длинную чёрную косу.
– Нужно проверить, не врешь ли ты, – засмеялся комендант, – садись в это кресло, а ноги перекинь через подлокотники.
Луиза подошла к жёсткому старинному креслу и, сев так, как велел ей мужчина, застыла. Она не видела тюремщика, но перестать чувствовать не могла. Она ощутила жаркое дыхание между своих ног, а потом грубые пальцы принялись шарить между бедер, раскрывая складки её лона и проникая внутрь тела.
– Не обманула, – прозвучал довольный голос, а потом раздался приказ: – Открой глаза!
Луиза послушалась. Начальник тюрьмы стоял рядом, держа в руках бутылку.
– На, пей. Только сиди, как сидишь, хочу полюбоваться на это зрелище подольше.
Он приставил горлышко к губам заключённой. Огненная жидкость опалила гортань Луизы. Ну и хорошо!.. Надо выпить как можно больше, чтобы опьянеть и не чувствовать ни боли, ни отвращения… Мужчина принялся убирать со стола бутылки, медленно переставляя их на каминную полку. Он не спешил, ему явно нравилось зрелище, которое он видел перед собой. Наконец, убрав последнюю бутылку, комендант обратился к Луизе:
– Ну, хватит пить, а то потом тебя придётся нести.
Он отобрал у заключённой бутылку и, подхватив, оттащил на стол. Луиза закрыла глаза, а тюремщик широко раздвинул её ноги и, хрипло крякнув, вонзился в тугое лоно. Девушка закричала и забилась, но широкие ладони плотно прижимали её плечи к столешнице, не давая шелохнуться. Боль была непереносимой, и Луизе показалось, что мужчина сейчас разорвёт её пополам. На мгновение она подумала, что так будет даже лучше, ведь она просто отмучается, но в памяти всплыло крошечное личико племянницы. Нет! Луиза де Гримон не имеет права умирать, даже если ей этого очень хочется!
Тюремщик хрипло зарычал и, тяжело дыша, рухнул на грудь своей жертвы, но быстро опомнился и отошёл от стола. Откуда-то сбоку послышался шум льющейся воды. Луизе казалось, что в её теле нет ни одной целой кости, ни одного живого места, но, сделав над собой усилие, она всё-таки попыталась встать.
– Погоди, давай я тебе помогу, – услышала она тихий, даже какой-то робкий, голос начальника тюрьмы.
Мужчина подошёл к столу и легко поставил Луизу на ноги. Она сделала шаг, потом другой и схватилась за спинку кресла. Теперь она уже могла стоять достаточно твёрдо.
– Ты дочка и сестра герцога? – спросил тюремщик, натягивая на неё рубашку.
– Да, – прошептала Луиза, сил говорить у неё не было.
– А девочка, что родилась, – единственный ребёнок твоего брата?
Луиза кивнула, не понимая, что же ещё нужно этому человеку. Он уже забрал её честь, чего же более?
– Понятно, что ты хочешь спасти наследницу вашего рода, да только монашки её не возьмут.
– Почему? – ужаснулась Луиза. Неужели её жертва оказалась напрасной?
– Нет больше ни монастырей, ни монашек, – объяснил комендант, – тех, кого не убили, посадили в тюрьмы. Некому тебе отдавать этого ребёнка. Но уговор есть уговор. Я дам тебе немного денег и рабочую одежду нашей прачки, та оставляет её в постирочной, когда уходит домой. Бери племянницу и пробирайся в Кале, а там уж, если тебе повезёт, уезжай в Англию.
Начальник тюрьмы вышел в коридор, что-то сказал конвоиру и через несколько минут вернулся в свой кабинет с платьем и плащом. Луиза только успела переодеться, как в кабинет ввели её невестку с малышкой на руках. Предупредив, что у женщин – лишь пять минут, чтобы проститься, тюремщик вышел. Невестка передала девочку Луизе и, встав на колени, поцеловала обеим руки.
– Благослови вас Господь и Дева Мария, живите и будьте счастливы, – всхлипнула бедняжка. Она поднялась и, не в силах оторваться, глядела в крошечное личико своей спящей дочери. Дверь отворилась, это вернулся начальник тюрьмы. Он вывел рыдающую герцогиню в коридор и передал её конвоиру.
– Вот немного денег, – виновато сказал комендант, протягивая Луизе тощий кошелёк, – больше у меня нет, ты уж сама как-нибудь выкрутись.
Чувство благодарности примирило Луизу с этим мужчиной – её жертва оказалась ненапрасной. Пряча кошелёк за пазуху, она сказала:
– Спасибо вам за всё!
Тюремщик кивнул, отводя глаза, потом вывел Луизу за ворота тюрьмы и, попрощавшись, захлопнул маленькую калитку в старинных, обитых железом воротах, а Луиза скользнула в ночь.
– Вот и начались наши скитания, Розита, – тихо сказала она крошечной племяннице, – но я обещаю, что ты обязательно вырастешь и станешь прекрасной розой Лангедока.
Луиза сама не знала, как у неё вырвалось это имя. Просто из глубины памяти выплыло нежное детское прозвище. Так её саму звала когда-то мать. Как же давно это было! Восемнадцатилетняя Луиза шагала во тьме. Вот только откуда она знала, что ждёт их дальше? Лондонские трущобы… Болезнь и голод… Но теперь же всё наладилось! Бывшая заключённая – преуспевающая хозяйка модной мастерской, а Генриетта выросла и стала настоящей красавицей. Да и самой Луизе отнюдь не восемнадцать, а все тридцать пять… Зачем вспоминать прошлое? Зачем проходить через муки вновь и вновь? Как это жестоко!..
Навстречу Луизе из чернильной тьмы беззвёздной ночи вышел брат. Он вёл за руку свою молодую жену.
– Дорогая, ты сдержала слово! – с улыбкой сказал герцог, а герцогиня кивнула. – Мы гордимся тобой: из новорожденной малышки ты вырастила настоящее сокровище. Жаль только, что нынче тебя обманули, и девочка осталась без защиты перед лицом врагов. Возвращайся к Генриетте! И поскорее…
Герцог обнял супругу за плечи, и они исчезли во тьме. Луиза огляделась. Больше не было ни тюрьмы, ни Тулузы. Вместо них, прижавшись друг к другу, стояли серые дома маленькой парижской улочки, а сама Луиза, стоя на крыльце, стучала в дверь одного из домов.
«Месье Трике… – вспомнила она. – Я приехала к нему, но в доме никого нет. Значит, нужно уезжать. Генриетта меня ждёт, волнуется…»
Луиза развернулась, попытавшись сбежать с крыльца, но не смогла сделать ни шагу.
«Проснись! – кричал страх в её голове. – Скорее, иначе будет поздно!»
Луиза открыла глаза, но вокруг ничего не изменилось. По-прежнему было черным-черно. Женщина пристально вглядывалась во тьму, пытаясь понять, на каком она свете. Постепенно сгустки тьмы проступили предметами мебели: это оказались сундук и стол. Луиза пошевелила руками, они двигались. Значит, можно хотя бы на ощупь понять, что вокруг.
Всё, до чего она смогла дотянуться, Луиза ощупала и определила, что лежит на кровати. Может, попробовать сесть?.. Ей это удалось… Уже хоть что-то! Луиза спустила одну ногу и крепко оперлась ею об пол. Ступня стояла твёрдо. Прекрасно, теперь вторую ногу… Луиза вдруг поняла, что не может этого сделать. Изогнувшись, она провела ладонью по бедру, потом по икре, всё было как обычно, тело чувствовало прикосновения. И вдруг пальцы упёрлись в широкий металлический обруч. Шершавый, с большой грубой заклёпкой, тот не оставлял сомнений в своём назначении – кандалы! От обруча куда-то во тьму убегала толстая цепь. Спина Луизы покрылась холодным потом: она была пленницей, да к тому же её приковали, как рабыню на невольничьем рынке! От отчаяния она закричала.
Жак-Костоправ отчаянно пытался связать слова в единое целое. Он стоял навытяжку в маленькой столовой, где из мебели помещались лишь старинный пузатый буфет с виноградными гроздьями на дверцах да стол на толстой, как бочонок, ноге в окружении жёстких стульев. У Жака – сильного, как слон, лохматого рыжего великана с умом ребёнка – имелось множество недостатков и даже пороков, но для его хозяев всё и всегда перевешивало одно существенное достоинство: поистине, собачья верность Костоправа. В своё время и для Рене это оказалось решающим аргументом. Сейчас Жак явился с докладом и с титаническими усилиями выдавливал из себя слова:
– Женщина спит… Я налил ей в питье опия… Вы велели… Но уже скоро проснётся. – Отчитавшись, великан замолчал, но, поразмыслив, поинтересовался: – Чего дальше с ней делать?..
Ответа на этот вопрос у Рене не было. Женщина свалилась, как снег на голову, испоганив такое удачное дело. Рене ещё утром сообщили об отъезде служанки. Неприглядного вида вонючий нищий обошёл все дома в том маленьком переулке, где проживал почтеннейший Трике, а потом, прихватив объедки, пожалованные сердобольными кухарками, отправился с докладом к предводителю попрошаек. Спустя два часа сообщение о том, что дом пуст, достигло ушей Рене. Как удачно, что нотариусу пришло в голову отправить прислугу в деревню. Одной заботой меньше. Зачем брать лишний грех на душу? Пусть служанка живёт.
Грехов на душе Рене накопилось много, можно сказать, с избытком, и что-то в последнее время этот груз стал сильно давить. Потянуло в церковь. Понятно же, что все эти разговоры о раскаянии и отпущении грехов – детские игрушки. Но почему-то только в церкви исчезали раздражение и бешенство, сжигавшие всё внутри. Только там, на источенной веками чёрной скамье, в тишине старинной часовни, становилось легче, и в душу сходило умиротворение. Теперь Рене даже иногда казалось, что самое главное богатство – это не золото, не дома и поместья, и даже не власть, а то, что не купишь – покой. Вот из-за этих кратких мгновений, когда душа парит, наслаждаясь блаженной лёгкостью, явившаяся не ко времени в дом Трике женщина и сохранила свою жизнь.
Решение далось нелегко, и Рене даже пришлось о нём пожалеть: Костоправ замаялся тащить непрошеную свидетельницу сначала до лодки, а потом от берега до коттеджа. К тому же бедняге приходилось караулить и кормить пленницу, а Жак был нужен совсем в другом месте. Может, стоило сразу бросить женщину в Сену?
«Одной больше, одной меньше, – подсказал Рене внутренний голос, – какая теперь уже разница?»
Жак терпеливо ожидал приказа. Этот тупица различал только белое и чёрное, силу и слабость, при нём нельзя было проявлять никаких сомнений! Придётся выбирать… Но Рене захотелось потянуть время. Многолетняя привычка изворачиваться не подвела и на сей раз: предлог все-таки нашёлся, а потом прозвучали нужные слова. Костоправ пробурчал что-то нечленораздельное и, взяв свечу, отправился в темноту подвала – выполнять очередное приказание.
Где-то наверху в аспидной темноте загремело железо. Потом над головой Луизы появился слабо освещённый квадрат. Свет от трепещущей свечи был слаб, но после кромешной тьмы казался страшно резким. Луиза прикрыла глаза руками, и теперь лишь слушала: по ступеням лестницы стучали тяжёлые башмаки.
Человек глухо топнул по земляному полу, и свет в щелях между пальцами Луизы стал ярче – вошедший приблизился к ней.
– На, пиши, – прогремел мужской голос. – Как зовут… Родню тоже.
Луиза открыла глаза и испугалась: перед ней стоял огромный широкоплечий человек в крестьянской одежде. Его голова терялась где-то в чёрноте: свеча, которую великан держал в руке, освещала лишь толстые пальцы, серую домотканую одежду и огромные, как лодки, деревянные башмаки-сабо. Тюремщик поставил на стол свечу и перо с чернильницей, туда же бросил лист бумаги. Чуть подумав, он пододвинул стол вплотную к кровати и снова повторил:
– Пиши!
– Зачем? – тихо спросила Луиза.
Великан не удостоил пленницу ответом, а лишь подтолкнул к ней лист бумаги.
«Зачем им понадобилось моё имя? – лихорадочно соображала Луиза, – хотят потребовать выкуп?»
Это давало надежду на спасение. В доме на улице Гренель хранились приготовленные для месье Трике двадцать тысяч франков. Можно было попробовать пообещать их похитителям.
«Но как я могу послать их к Генриетте?» – ужаснулась Луиза.
Никто из этих преступников вообще не должен был узнать о существовании юной герцогини де Гримон! Но это значило, что у её тётки шансов вырваться отсюда не будет!
«Господи, помоги, научи, что делать…» – молилась Луиза.
– Пиши! – уже злобно прорычал великан и грохнул кулаком по столу.
– Сейчас, – отозвалась Луиза и потянула к себе лист бумаги.
Тюремщик наклонился к ней, разглядывая пленницу. Лучше бы он этого не делал – великан оказался уродом. Маленькие глазки-щёлки прятались в складках кожи, толстые щёки подпирали набухшие лиловые мешки под глазами, а вывернутые наружу губы широченного рта напоминали о жабе.
– Давай! – торопил урод.
Луиза обмакнула перо в чернильницу и написала свои имя и фамилию. Великан задумчиво пялился на чёрную строчку, похоже, тот не умел читать. Луиза положила перо, и её тюремщик снова разволновался:
– Себя написала? – пробасил он.
– Написала!
– Родню пиши, – велел урод. – Как зовут и живут где.
– Зачем?
– Деньги заплатят – отпустим тебя.
Луиза отметила это «отпустим». По крайней мере, над этим косноязычным громилой имелся кто-то старший. Они предлагали её родным выкупить пленницу. Грех было не воспользоваться шансом!
«Но как же Генриетта? Не дай бог, это чудовище увидит девочку!» – ужаснулась Луиза.
Тюремщику, как видно, надоела ее нерешительность, великан навис над Луизой и коротко сказал: – Убью…
Заявление и взгляд, брошенный им на пленницу, были настолько выразительными, что не оставляли никаких сомнений в намерениях похитителей.
«Надо попытаться, – решилась наконец Луиза, и тут же спасительная мысль пришла ей в голову: – Орлова не могла оставить Генриетту одну и уехать».
Мадемуазель де Гримон представила хрупкую фигурку русской дамы и её милое, умное лицо. В этой женщине было столько достоинства и мужества, она не могла бросить на произвол судьбы попавших в беду! Луиза взяла перо и вывела под своим именем адрес дома на улице Гренель, а под ним написала: «Агата Орлова».