Аральский тупик. Блокнот первый. Что случилось? (В. П. Зуев, 2018)

Плавбаза «50 лет Каракалпакии», флагман рыбопромыслового флота ценой один миллион рублей (в тогдашних ценах), не успевшая, как и остальные суда, за стремительно отступающим морем, однажды погожим летним днём загорелась – самовоспламенились остатки топлива. Дело было возле Муйнака, на тамошнее кладбище кораблей местные власти любили возить журналистов и всякие комиссии, интересующиеся Аралом. Жертв, правда, не оказалось. Разрушений – тоже: всё же пустыня. А сделал этот корабль за всю свою жизнь один-единственный рейс. Ну, а ежели бы не сгорел? Добрые дяди из соответствующего министерства всё равно списали бы – так же, как десятки других судов, зловещим памятником преступной бесхозяйственности красующихся в песках: новехонькие – встречаются и такие, – краска не облупилась.

Запись, сделанная в воздухе

…Летим над песками.

В свое время для защиты города Муйнака от злых зимних штормов была построена каменная дамба.

Теперь она перегораживает пустыню.

Каракалпакский писатель Оразбай Абдирахманов, с которым я познакомился в экспедиции, дал этой рукотворной пустыне имя: Аралкум. Это было, повторюсь, в 1988 году, а в 2008-м, когда я был в северном Приаралье, мне довелось проезжать через сравнительно новый аул под названием Аралкум. Такие дела…

Рыбокомбинаты в Муйнаке и Аральске в конце восьмидесятых годов прошлого века ещё работали, но лучше б не работали: рыбу везли сюда с Балтики, Каспия, Баренцева моря, жесть – с Украины и Урала, картон – из Семипалатинска, этикетки для банок – аж из Ленинграда, даже помидоры – из Самарканда, со своими – плохо.

Береговая линия на юге и востоке выпрямилась, многочисленные заливы: Аджибай, Рыбацкий, Джалтырбас в том числе, – высохли, стали частью суши почти все острова, а также целый Акпеткинский архипелаг, насчитывавший мелких и крупных островов сотни три. Похоже, соединиться с пустыней предстоит и острову Лазарева. Давно превратился в полуостров Кокарал (что зафиксировали даже последние школьные карты), а люди, обитавшие на нём, бросили свои жилища: по мере отступания моря уходила из колодцев пресная вода, – ничего не поделаешь, закон сообщающихся сосудов.

С самолёта хорошо видно: на востоке бывший остров отделяет от берега узкая протока, обозначенная на

карте как пролив Берга. Она мелка. Александр Ситниченко, пройдя из устья Сырдарьи на паруснике вдоль побережья так называемого малого моря, в большое выйти – это произошло 6 сентября 1988 года – так и не смог. А ещё через год пролив Берга окончательно прекратил свое существование. На осушенном дне Арала формируется песчано-солончаковая пустыня – Аралкум. Величина ее не насторожит, пожалуй, разве безумца: 2,5 миллиона гектаров.

2008 год

Сейчас эта пустыня проплывает под нами.

«Мне сверху видно всё, ты так и знай», – была такая песня. А еще была такая: «Будет людям счастье, счастье на века», – ибо, как известно, «у советской власти сила велика». Ирония? Долой даже мысль о ней. На таких песнях выросли мы и наши отцы, на таких глиняных опорах держался вплоть до «апрельской революции» Горбачева (шел год от Рождества Христова 1985-й, от начала же Октябрьской революции – 68-й) колосс нашей социально-экономической системы. С пелёнок воспринимая естественной атмосферу всеобщего лицемерия, большинство из нас даже не задумывалось над тем, что у советской власти сила отнюдь не велика, ее вообще нет, этой силы. Ибо нет и советской власти, подмененной с самого начала диктатурой партии. Вот она-то и обладала воистину громадной силой.

И поскольку сверху видно в самом деле больше, чем снизу, поневоле задумаешься: флотилии судов в пустыне, за десятки километров от воды, – неужели они оказались там благодаря человеку, венцу, так сказать, творения?

Ради чего – счастья на века?

Не жестокая ли это шутка природы, предупреждающая неразумных детей? А если шутка, то как же медленно соображали те, кто распоряжался судьбой моря и этих кораблей, что дали морю уйти, – ведь не со скоростью же океанского отлива отступало оно, – чтобы не успеть оттранспортировать все эти траулеры, сейнеры, баркасы, шлюпки до «синей воды», пусть не родной для них, аральской, но хотя бы до какой-нибудь. Нет, никак не соответствует человек (во всяком случае – так называемой новой, социалистической формации) званию венца природы: уж слишком активно уничтожает среду своего собственного обитания – воду, землю, воздух…

Заметки на полях фотоальбома

Если судить по географической карте, не очень-то понятно, откуда весь этот шум вокруг Арала. По-прежнему впадают в него обе великие азиатские реки – Амударья и Сырдарья, – образуя, как положено мало-мальски приличным рекам, многоводные дельты, а стало быть, и заливные луга, и заросли кустарников-тугаёв… Имеются (опять же на карте) в немалом количестве острова, на коих положено быть птице да разнообразному болотному зверю. В прилично изданном альбоме «Природа Каракалпакии» (Нукус, 1986) автор вступительной статьи и фото В. А. Моисеев только намекает на трагедию, что разыгралась там: «С расширением посевных площадей в Узбекистане и Туркмении, требующих всё больше и больше аму-дарьинской воды для орошения, в Каракалпакии заметно поубавилось озёр, отступил, сократился на треть Арал, обнажив на всём южном побережье когда-то благоприятные для нереста рыбы угодья. И всё же, несмотря на уменьшение стока воды в низовья Амударьи, в дельте ещё немало озёр, являющих собой царство непуганых птиц».

Итак: «немало озер». Сколько же? И что значит: «сократился на треть»? Всё, здесь изложенное, не совсем, мягко выражаясь, соответствует действительности. На самом деле на треть сократилось зеркало водоёма, объём же водной массы Арала – на 60 %, почти на 15 метров упал уровень воды, и если в дельтах какие-то острова теоретически должны существовать, в самом море их осталось три: Барсакельмес, Возрождения и Лазарева. (К концу 1990-х годов все они стали частью суши). По мере иссушения дельт стремительно исчезают реликтовые тугайные леса, площади тростниковых зарослей в дельтах рек уменьшились с миллиона гектаров больше чем в десять раз, вследствие чего практически сошёл на нет ондатровый промысел.

А ведь еще в 1949 году в пойме Амударьи встречался тигр, есть свидетели…

Взгляд на карту

Как только не называли Арал, один из наиболее удивительных водоёмов планеты, – чудом природы, загадкой природы, даже – ошибкой природы. Лежит он в буквальном смысле слова среди песков, шесть месяцев в году раскалённых не хуже сахарских. На востоке к Аралу, уровень которого двадцать пять лет назад, в середине шестидесятых годов XX века, был выше уровня мирового океана на 53 метра, подступают Приаральские Каракумы; на юго-востоке и юге – Кызылкумская пустыня; на западе – 60-120-метровый уступ гипсовой пустыни плато Устюрт; на севере – пески Большие Барсуки. От низовьев Амударьи рукой подать и до собственно Каракумов.

При Сталине в Приаралье ссылали политзаключенных, поселения и лагеря располагались прямо под палящим солнцем на берегу. Не правда ли, сразу вспоминается Чёрное море, на его берега ведь тоже ссылали когда-то, а нынче там сплошные курорты: пляжи, рестораны, толстосумы и красивая жизнь, были бы деньги. Однако такое сравнение ошибочно. На самом деле существующая карта Арала – свидетельство гибели экосистемы, и хотя в соответствующих справочниках можно ещё прочесть, будто в Арале добывается полмиллиона тонн рыбы, в действительности даже изучение этой рыбы – удел палеонтологов. Что это вообще за море такое (конкретнее: водоём такой), в котором из 20 аборигенных представителей ихтиофауны не осталось в живых ни одного? Что за приморье (приводоёмье), где из 178 представителей животного мира сохранилось в конце восьмидесятых лишь 38?

Пожалуй, первыми неладное с Аралом почувствовали ученые. Но сессия ВАСХНИЛ 1948 года практически закрыла все темы по изучению Арала. Вслед за учеными погрустнели рыбаки. Обмеление моря сказалось на увеличении солёности – с максимума 8 граммов на литр до минимума 26 вчера. В 1972 году уловы рыбы только в Каракалпакии (Южная половина Арала) уменьшились по сравнению с 1960-м в 2,5 раза. Площади нерестилищ сократились с 1964-го по 1974-й в 16 раз. Арал принялись «улучшать»: к 20 пресноводным по происхождению аборигенным видам рыб подселили 15 видов мигрантов. Уловы росли лишь поначалу. К концу семидесятых годов при солёности 13–14 г/л Арал был в биологическом смысле, по сути дела, мёртв. Погибло 70 % беспозвоночных, все виды уникальных аральских рыб, большинство из которых встречалось только в этом водоёме. Из акклиматизантов сохранились пока бычок-губарь, колюшка, камбала-глосса да случайно занесённая атерина. Остальные переселенцы, привыкшие, казалось бы, к сильно солёной воде, погибли к 1986 году (когда солёность превысила 22 г/л). Тысячи рыбаков остались без работы, и самые мобильные вынуждены искать ее далеко от родных мест. (Олег Муталенко, кинооператор-документалист с «Таджикфильма», киностудии, существовавшей в советское время в Душанбе, рассказывал мне, что встречал рыбаков из Каракалпакии на высокогорных озерах Памира.) Интересно, что солильно-коптильный цех рыбокомбината в городе Аральске построен двадцать лет назад, то есть году в 1970-м, когда уловы стали заметно падать, а само море – отступать.

Взгляд в бинокль

Мой собеседник – заведующий лабораторией охраны почв Целиноградского отделения института почвоведения АН Казахстана, кандидат географических наук Мухит Эсенович Бельгибаев. Более десяти лет занимается он проблемой Арала. Поскольку до моря я ещё не добрался (разговор идет в доме творчества писателей Узбекистана, где собрались участники I Всесоюзного совещания по Аралу 1988 года), первым делом включаю диктофон.

Старая пристань

– Говорят, море отступает на глазах. Правда?

– Наиболее быстрое отступление водной поверхности происходит в восточном и северном Приаралье, – говорит ученый. – Ширина осушки достигает в настоящее время 85 километров. При отступлении моря формируются особые ландшафты. Речь идёт в первую очередь о солончаках, о подвижных барханных песках, занимающих в настоящее время более трёх тысяч квадратных километров. Площадь солончаков растёт намного быстрее. Вот на этой территории Восточного Приаралья берут свое начало пыльные бури – они выносят соли и песок в юго-западном направлении, через Арал на земли Каракалпакии и плато Устюрт. Естественно, такие бури во время цветения растений способны нанести большой урон будущему урожаю. Осушенная территория моря превышает уже 2,6 миллиона гектаров. Мы определили вынос солей прибором-пылесолемером. Эти исследования показали, что с одного гектара солончаков выносится от 2 до 5 тонн солей в год.

– Страшная нагрузка на всю окружающую среду, вроде интоксикации живого организма при болезни.*. Каковы, выражаясь языком медицины, «осложнения»?

– Одним из отрицательных последствий падения уровня Арала является опустынивание прилегающих территорий. Климатологи определили это влияние до 400–500 километров и даже более от побережья. Эти территории отличаются экстрааридным климатом, то есть засушливым летом и суровой зимой, причём по сравнению с шестидесятыми годами зимой наблюдается резкое похолодание. В настоящее время ареал влияния бедствия явственно ощущается в Кзыл-Ординской, Ташаузской областях и Каракалпакской автономной республике.

– Судя по всему, уровень моря будет падать и дальше. Что из этого следует?

– Губительное влияние будет распространяться вверх по долинам усыхающих рек. Причины экологической катастрофы известны: увлечение освоением новых земель и строительством очень большого количества водохранилищ. Кроме того, усиленный переполив – а он имеет место везде – ведёт к подъёму грунтовых вод, особенно в Хорезмской области и Каракалпакии. Всё это приводит к вторичному засолению почв, нестабильности урожаев. Чтобы перекачать соли сверху вниз, в Хорезме делают промывки почв. С усыханием Арала увеличилось количество осадков в осенне-летний период, и рано – в октябре – стали начинаться заморозки. Думаю, Арал здесь ни при чём – это влияние Туя-Муюнского водохранилища с зеркалом 650 квадратных километров. Мировая практика строительства водохранилищ знает немало подобных примеров, когда возрастает увлажнение в прилегающих к водоёму районах и меняются тепловой и радиационный режимы. Аналогичная картина наблюдается в Ташкенте, Душанбе – как и во всех городах, вокруг которых много водохранилищ…

С казахстанским почвоведом я беседовал в мае 1988 года, а месяцев через десять в Москве узнал вот о чём: как ни странно, изменение климата осложнило работу тех наших сограждан, кто имеет дело с электричеством, точнее, обслуживанием линий электропередач. Аральская соль, оказывается, осаждается на изоляторах электропроводов, отчего летом нередки случаи самовозгорания, а зимой – обрыва проводов, отяжелевших от налипшей на них соли. Об этом поведал начальник электроснабжения Кунградской (Каракалпакия) дистанции железной дороги Сапарбай Сарбаев. Когда позднее совершенно случайно я разговорился об Арале с начальником высоковольтных сетей «Таджикэнерго» Виктором Васильевичем Карпуниным, то неожиданно услышал, что аналогичная картина наблюдается и в далёком от Арала Таджикистане, в частности в Нуреке, откуда до эпицентра нашего разговора вёрст, наверное, тысячи полторы, а то и две по прямой. До заполнения чаши Нурекского водохранилища (вспомним, что и сам Нурек «сидит» в чаше) климат был значительно суше, и переносимая ветром соль изоляторам не вредила. Теперь же она осаждается с влагой где попало…

Автор в 1988 г. на Барсакельмесе

Надпись на песке возле сухого колодца, сделанная оптимистом

Взгляд через Великую Китайскую стену (Строки, подчеркнутые красным)

…Было бы забавным, не будь столь печально, что аральская история не уникальна. Точно так же, как и наше море, было разобрано на орошение горное озеро Лобнор, что в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая. В «Энциклопедическом словаре» 1954 года издательства «БСЭ» о нём сказано, что в 1930 году длина озера составляла 100, ширина до 50, глубина до 5 метров; в «Советском энциклопедическом словаре» 1981 года – что оно «в маловодные периоды распадается на несколько плёсов или пересыхает», так как воды рек Тарим и Кончедарья не могут до него добраться. В атласе мира 1987 года («Азия. Зарубежные страны». М., Главное управление геодезии и картографии при Совете министров СССР) это озеро вообще обозначено штрихами. Но ведь Лобнор – ничто в сравнении с Аралом – так, лужа, не больше.

Но дело вовсе не в том, какой водоём насколько обмелел. Проблема Арала значительно шире частной «проблемы Арала». Глобальная эта проблема – одно из следствий того, начатого в октябре 1917 года, грандиозного социального эксперимента, в ходе которого предстояло погибнуть десяткам миллионов человек. Потому что раньше или позже он должен был выйти из-под контроля…

Никто, конечно, не собирался доводить этот эксперимент до абсурда, скажем, именно в Каракалпакии (где каракалпаков – примерно 33 % от общего числа населения автономной республики, остальные – узбеки, русские, казахи, туркмены) или в Казахстане (где казахи до развала Советского Союза тоже составляли примерно треть всего населения, и при этом их было значительно меньше, чем русских. Сейчас, к концу второго десятилетия XXI века, этническая картина в этой бывшей советской республике изменилась принципиально. Русских там осталось процентов двадцать, если не пятнадцать)…

Аральское море стало увеличительным стеклом общего социально-экономического кризиса системы.

Большое отступление о «химической войне»

Высыхает море… Но взамен него возникают новые водоемы, которых нет ни на одной карте. В Узбекистане образовалось около пятидесяти «нелегальных» солёных озер. Откуда же берётся вода, которой так недостает региону?

Ответ прост – с хлопковых полей. Куда уходит обработанная на поливе хлопчатника вода, богатая удобрениями и ядохимикатами? Всю её в реку не сбросишь – можно лишиться ста процентов хлопкоробческого населения. Возвращать в море – необходимы коллекторы, а это дорого и хлопотно; вот и сбрасывают эту воду в первое попавшееся понижение. Так возникают ядовитые озёра. Причем понятие «понижения» довольно условно. В одном из таких понижений на юге Каракалпакии образовано озеро Аязкала. Обработанную воду перекачивают в него 16 насосов со скоростью 16 кубометров в секунду, поскольку находится оно по отношению к коллектору на высоте 6–7 метров. Озеро большое, но на карте его нет. Секретарь райкома партии (мы ехали по землям этого района) рассказывал мне, что летал над ним на самолете, но размеры определить не смог: через сорок минут полета над водою пилот объявил, что кончается горючее, так что пришлось повернуть обратно, составив представление лишь о ширине озера. Какой же оно длины, выяснить не удалось.

Будь вода чистой, возникновению новых водоёмов стоило бы только радоваться, но в Средней Азии, по-видимому, не осталось вообще чистой воды, разве что высоко в горах. Бездумное, без числа и меры употребление ядохимикатов и химических удобрений отравляет и землю, и воды. Количество токсичных веществ в природной среде региона поистине поражает… И не только воображение, но и внутренние органы людей, пьющих отравленную воду, дышащих отравленным воздухом.

Двадцать пять лет понадобилось Министерству здравоохранения СССР для того, чтобы прийти к осознанию необходимости запрета производства и применения токсичного ядохимиката трифенолата меди, применявшегося в Таджикистане до весны 1988 года. Всего в республике употребляется 57 наименований химикатов и пестицидов. Такое же – или почти такое же – положение в остальных областях региона. В Ташаузской и Хорезмской областях, не говоря уже о Каракалпакской АССР, поверхностная и подпочвенная вода не соответствуют требованиям ГОСТа: по данным, например, Хорезмского управления облсельхозхимии, в области используется более тысячи тонн химических соединений различной токсичности, в том числе особо ядовитый гексахлорциклогексан, среднетоксичные протравители БИ-58, нитрофен. Вносимые в почву сульфаты, нитраты, всевозможные ядохимикаты, вроде не так давно запрещенного дефолианта бутифоса (кстати, это тот самый «оранжевый агент», которым американцы так успешно травили вьетнамцев, что и самим досталось), в конце концов попадают в воду, и люди в низовьях рек эту воду пьют. С 1967-го по 1987 годы нормы минеральных удобрений увеличились в нашей стране с 315 до 435 кг на гектар, а количество только ядохимикатов составило 2 кг/га. В Средней же Азии количество ядохимикатов (учтённых!) возросло до 52 кг/га.

Всё это не может не отражаться на здоровье людей.

В Советском Союзе детская смертность вообще была высока; в городе же Аральске, в первую очередь благодаря воде и во вторую – расположенному неподалеку ядерному полигону, она составляет 10 % (100 умерших на тысячу новорожденных), в Кзыл-Ординской, Чимкентской областях —3,48 %, в областях Ферганской долины – примерно 5, в Сурхандарьинской – 5,82, в Ташкентской – 3,75, в Таджикистане – 4,7, в Туркмении – 5,82, причем в Ташаузской области – 7,82 %. (Данные Госкомстата СССР, но даже Госкомстат считает их заниженными.) Особенно печальное положение в Каракалпакии: там умирает, согласно официальной версии, 72 ребенка из тысячи новорожденных, причем в Нукусском районе индекс детской смертности 9,8, а в Бозатаузском, том самом, что входит в Чимбайский избирательный округ, депутатом от которого в Верховном Совете СССР долгое время был руководитель Минводхоза СССР товарищ Васильев (выпровоженный, наконец, недавно на пенсию – разумеется, с положенным орденом и соответствующими хвалебными речами) – 11,8 %, – как в Индии в 1985 году. С той лишь разницей, что в Индии индекс детской смертности идёт из года в год на уменьшение, а в Каракалпакии – да и вообще в Средней Азии – увеличивается. Для примера: в развитых странах Запада из тысячи новорожднных умирает 6–9 детей, в странах Восточной Европы (не считая Румынии и Югославии) – от 9 до 14, в Японии – всего 5. В целом по стране уровень детской смертности лет пятнадцать не изменяется, оставаясь в пределах 2,54 – и то благодаря ее снижению в Прибалтике, на Украине, незначительному снижению в РСФСР. Академик Е. И. Чазов с высокой трибуны XIX партконференции заявил: «Мы гордились системой охраны здоровья народа. Но молчали о том, что по уровню детской смертности находились на 50-м месте в мире после Маврикия и Барбадоса. Мы гордились, что у нас больше, чем в любой другой стране мира, врачей, больниц, но молчали, что по средней продолжительности жизни занимаем 32-е место в мире».

Что до меня, то никогда не понимал, кто гордился: ведь любому советскому человеку с самого рождения приходится сталкиваться с тем, что «охрана здоровья народа» у нас, по сути дела, отсутствует. «Перестройка» ничего не изменила. В конце 1980-х годов даже в Москве почти невозможно купить такие элементарные вещи, как горчичники, зеленку, простейшие болеутоляющие препараты, а участковые врачи отказывались выписывать импортные лекарства на том основании, что их попросту нет: «Не закуплены». Мой отец умер в возрасте 52 лет в первую очередь в результате неправильно поставленного диагноза. Мать жены (кстати, медицинский работник) умерла в возрасте 56 лет от рака, за несколько месяцев до смерти услыхав – после соответствующего обследования – диагноз: «радикулит». О какой охране здоровья народа можно вести речь, если десятилетиями люди пьют непригодную для питья воду, а Министерство здравоохранения, правительство, Политбюро ЦК КПСС не желают этого замечать? С одной стороны, их можно понять: для них есть медикаменты, хорошие комфортабельные поликлиники и больницы, квалифицированные врачи, в крайнем случае они могут выехать для лечения за рубеж. А мы? О какой охране здоровья можно вести речь, если 300-тысячный город в Ферганской долине Наманган вплоть до недавнего времени обходился без детской больницы, а продолжительность жизни москвичей за последние 20 лет сократилась в среднем на 10 лет, и 75 % московских школьников нельзя назвать здоровыми? Что, не знали об этом в Министерствах здравоохранения? Да конечно знали! Но поскольку лицемерие было возведено в ранг социальной политики, руководящие товарищи делали вид, будто ничего не происходит: раз больниц нет – то и не надо. Как в том анекдоте про икру: раз спроса нет, то откуда же ей взяться? Какая уж там охрана здоровья, если в целом по стране только 35 % больниц имеют водопровод и канализацию, а в Узбекистане, например, в зданиях, не соответствующих санитарно-гигиеническим нормам, располагается 46 % больниц? (Если исключить из этих процентов Ташкент и наиболее цивилизованные города, то на сельскую местность придется едва ли не все 100.) И вот еще какие любопытные сведения сообщил академик Чазов: «…Политбюро, несмотря на финансовые трудности нашей страны, изыскало (кстати, кто знает, почему Политбюро? Разве дело Политбюро – изыскивать деньги на здравоохранение? – В. 3.) 5,4 миллиарда рублей дополнительно на охрану здоровья». А коллеги из США тут же подсчитали, «что это стоимость трех крейсеров или 125 противолодочных самолетов». Сопоставив здоровье народа с ценой всего трех крейсеров, министр не счел нужным скрывать: «Из-за плохого водоснабжения, низкого санитарно-гигиенического уровня многих молоко- и мясоперерабатывающих предприятий, низкой санитарной культуры ежегодно в стране болеют острыми кишечными заболеваниями 1 миллион 700 тысяч человек».

Вспыхивающие время от времени эпидемии кишечных заболеваний свидетельствуют все о том же: система здравоохранения имеется, а вот охрана здоровья народа напрочь отсутствует. Мы вернёмся еще к этой теме, а пока вспомним: есть кое-что похуже попавшего в поле зрения министра и депутата. По данным кандидата медицинских наук Мадьяра Салаева (он работает в Ташкентском институте краевой медицины), содержание пестицидов в продуктах, потребляемых населением Кзыл-Ордин-ской области, превышает ПДК в мясе – в 11 раз, в мучных изделиях – в 24, в рыбе – в 26, в воздухе – в 116 раз, содержание же нитратов в бахчевых выше ПДК в 34 раза. В Аральском районе 90 % женщин детородного возраста, рассказал врач-гинеколог Б. Альсеитов, страдают анемией (в среднем по Узбекистану эта цифра немного меньше – 80, по Таджикистану – 70 %), часты выкидыши, а в последние 6–7 лет – случаи появления младенцев с врождёнными уродствами: анацефалов, новорожденных без анального отверстия или каких-либо внутренних органов… Каждый четвертый призывник негоден к несению военной службы по ст. 16, каждый второй-третий житель района страдает туберкулёзом, из каждых 10 тысяч 230 больных раком. Заболеваемость паратифами в Приаралье больше среднесоюзной в 2–3 раза, раком пищевода – 7-10 раз, заболеваемость почек возросла за последние 9 лет в девять раз.

Причину следует искать в самодеятельном и бесконтрольном применении ядохимикатов, неизбежно попадающих в питьевую воду и атмосферный воздух.

Да что там далекий Аральск! В результате отсутствия должного лабораторного и элементарного социального контроля оказывается, что 300 из 400 применяемых в СССР пестицидов смело можно употреблять в пищу, а сам принцип установления нормативов на содержание в продуктах питания ядохимикатов выдвигался даже на соискание Государственной премии СССР («ЛГ» от 9 ноября 1988 года). Чрезвычайно оригинален способ установления этих норм, найденный Минздравом, – экологически чистый, нешумный, непыльный, не требующий дорогостоящей аппаратуры. О нём рассказали в газете «Московский комсомолец» (11 октября 1988 года) журналисты Андрей Лапик и Александр Поликарпов: ученые «экспериментировали на свинках. Если шерстка вставала торчком – значит, норма предельная…». Проверка на рынках Подмосковья показала, что попавшая в поле зрения инспекции продукция содержит повышенные дозы нитратов. Хотя что значит «повышенные»? С содержанием химических соединений в сельхозпродуктах Минздрав борется дешево и остроумно: повышает нормы предельно допустимой концентрации.

Полезно знать, что токсичность нитратов возрастает, если они содержатся в питьевой воде. Член-корреспондент АН СССР А. В. Яблоков утверждает: «Пищевые продукты „загрязнены“ химией в количествах беспрецедентных. В первую очередь это относится к пестицидам. Всерьёз следить за их применением начали лишь с 1984 года… Подконтрольна лишь одна шестая используемых ядов… По распространённости в продуктах питания среди пестицидов первое место принадлежит ДДТ. Да, тому самому дифенилтрихлорметилметану, запрещённому в нашей стране с 1970 года. На втором месте – ГХЦГ, на третьем – хлорофос. В прошлом году, по данным Минздрава СССР, выявлены экстремальные уровни загрязнения пестицидами, превышающие предельно допустимые, в 31 % консервов для детского питания, в 26 % овощных консервов, в 21 % колбасных изделий, в 25 % урожая яблок, в 40–50 % садовой земляники. Превышение максимально допустимого уровня (МДУ) одного или нескольких пестицидов было найдено в 42,5 % продукции детских молочных кухонь, в 44 % лекарственных (! – В. 3.) трав в лечебных (! – В. 3.) заведениях, в 54 % салата в закрытом грунте, 62,5 % проб выращенного в Молдавии винограда превышает МДУ по ртутьсодержащим ядам» («Труд», 22 марта 1989 года). Кроме того, как утверждает директор НИИ общей и коммунальной гигиены академик АМН СССР Г. И. Сидоренко, «народное хозяйство вносит в окружающую среду ежегодно более 1000 новых химических соединений (с неизвестными биологическими свойствами!)». Вывод А. В. Яблокова: «Применение пестицидов в сельском хозяйстве – тупиковый путь развития цивилизации».

Ещё более определенно высказывается директор института элементоорганических соединений АН СССР академик А. Фокин: «В нашей стране допущены крупные просчёты при формировании безопасных химических систем и обосновании требований к их использованию… Результатом этого стали негативные последствия воздействия химии на население и природу». Оказывается, полихлорированные соединения (ПХПС) типа диоксина, например, даже в ничтожных количествах подавляют иммунную систему организма, а в более высоких концентрациях (несколько десятков частей на триллион) оказывают эмбриотоксическое действие, в результате чего нарушаются детородные функции женщин. Американские исследования показывают, что накопление ПХПС в природе началось с производства ДДТ и гексахлорана. Западногерманские учёные добавили к этому следующее: опасные ПХПС образуются и в других хлорных производствах (скажем, в целлюлозно-бумажной промышленности), и применение продукции этих производств – еще один источник загрязнения. Одиннадцать промышленно развитых стран мира создали национальные программы по проблеме ксенобиотиков типа ПХПС и с 1980 года ежегодно проводят международные конференции. Единственный крупный потребитель хлорной продукции, не обращающий внимания на проблему ПХПС, – наша страна. Особенно страдают от такой бездеятельности Средняя Азия, Молдавия и все зоны рисосеяния. Далее цитирую: «Например, только на территории Узбекской ССР в течение последнего времени применялось около шести тысяч хлорсодержащих пестицидов… запрещенных за рубежом к применению. В рисоводстве страны внедрён и широко используется также запрещённый за рубежом гербицид пропанил, содержащий высокоопасные полихлоразобензолы. В стране создано громадное производство полихлорвинила и изделий из него, эксплуатация и уничтожение которых не контролируется… Между тем дальнейшее накопление веществ типа ПХПС в окружающей среде может привести к непредсказуемым последствиям» («Правда», 4 августа 1988 года).

На Западе всякий аграрий в обязательном порядке сдаёт экзамен на право пользования препаратами для повышения урожайности – там всякой козе понятно: дело это не такое уж простое и безвредное. (Вспомним скандал в ФРГ, когда в мясе было обнаружено превышение гормональных добавок, – население отказывалось его покупать. Если рачительные немцы догадались продать это мясо нам, то мы никогда так и не узнаем, что же вместе с мясом проглотили.) Посмотрите по сторонам: удобрения тоннами валяются где попало. Астрономические количества ядохимикатов, попадающих в статотчетность, – только часть айсберга. Потому и становятся возможными происшествия, подобные случившемуся с Улугой Эшенкуловой из колхоза им. Ленина Московского района Кулябской области, накормившей не угодивших ей родственников лепешками, замешенными на теодане – высокотоксичном ядохимикате. Беспечность руководства «Сельхозхимии», не удосужившегося поставить в известность республиканскую санэпидемстанцию о наличии о хозяйстве теодана, пренебрежительное (читай: некомпетентное) отношение местных властей к хранению химикатов (в упаковке из-под токсичных препаратов в 200 дворах земляков Эшенкуловой содержались пищевые продукты), – всё это стоило жизни не только четверым родственникам изобретательной сельской труженицы. А сколько явных и случайных «умертвий» осталось нераспознанными? Что там колхоз! Едва ли не в центре Душанбе находился (а может, и посейчас находится) склад токсикологической лаборатории, хранящий 150 видов ядохимикатов. Завлаб Г. Дуцоф выдавал в пользование хозяйств запрещённые высокотоксичные препараты: циболт, перопал, каратэ, олгин. А сотрудники лаборатории участвовали в обработке ими садов и виноградников. Кто знает, сколько ничего не подозревающих сограждан наших расплатились за щедрость горе-токсикологов здоровьем, а то и жизнью… Казалось бы, пора сделать выводы. Ан нет: «Тринадцать жителей колхоза им. Горького Коммунистического района Таджикской ССР (он, к слову, соседствует с Московским) были госпитализированы в результате отравления питьевой воды ядохимикатами, предназначенными для обработки хлопковых полей», – так начинается статья «Горькая вода», напечатанная в газете «Труд» 12 июля 1989 года. Снова игры с теоданом, а он в Кулябской области имеется в изобилии в каждом районе.

Не отличается положение с хранением ядохимикатов и в других районах региона. (Объединение «Туркменсельхимия», например, только на 40 % обеспечено складскими помещениями). И, конечно же, содержание химикатов в воде редко кому делается известным.

Тайное становится явным разве что случайно, нечаянно, как это было в случае с изобретательной Улугой или с Каракумским каналом, когда в него попало – имеется в виду Каахинский район – в результате грубейших нарушений условий транспортировки хлората магния 8 тонн этого дефолианта хлопчатника.

Если же учесть, что в Средней Азии, особенно в Узбекистане, контроль традиционно ниже, а уровень некомпетентности и нечестности традиционно выше, где информированность населения невысока (практически невозможно перепечатать на узбекском языке критические материалы из центральной прессы, жалуются журналисты узбекской литературной газеты «Узбекистон адабиетива санъати»), легко представить сложность положения. В брошюре «Под знаменем ленинского интернационализма» (изд-во «Узбекистан», Ташкент, 1985) академик АН УзССР С. К. Камалов в статье «Расцвет Советской Каракалпакии в братской семье народов СССР» перечисляет достижения автономной республики; разумеется, о том, что она вышла по детской смертности на одно из первых мест в мире, и речи нет, зато можно почерпнуть информацию такого рода: «Около 70 % капвложений направлено в ирригацию и мелиорацию – основы интенсификации поливного земледелия». И еще: «Строится крупный водопровод для подачи чистой питьевой воды из Туя-Муюна в Нукус и другие города».

Все здесь приблизительно верно. То есть, да, 70 % капвложений направлено на ирригацию, но ирригация в Каракалпакии, по выражению каракалпакского писателя Оразбая Абдирахманова, существует ради «интенсивного орошения экстенсивного земледелия».

Что касается воды, то она в четырех водохранилищах Туя-Муюна и по степени минерализации для питья не годится, и несъедобных примесей содержит довольно: фенолы, нефтепродукты, пресловутый запрещенный ДДТ, ГХЦГ, азот нитритный, сульфаты, хлор, цинк, хром. От такого букета не только у свинки шёрстка может «торчком встать». Разумеется, очистные сооружения предусмотрены, но сооружаться будут «потом». Да и вообще: превышения ПДК в Туя-Муюне – это по данным Всесоюзного НИИ по охране вод. А с точки зрения Узгидрометслужбы вода, предназначенная для Нукуса, не так уж плоха, ДДТ, по крайней мере, гидрометеорологи Узбекистана вообще там не обнаружили. Писатель и киносценарист Валерий Тальвик брал пробы воды в горных озёрах Памира – душанбинские специалисты и в них нашли ДДТ. Биолог Николай Аладин, всю свою сознательную жизнь занимающийся Аралом и работавший в составе экспедиции «Арал-88» (он создал в 1989 году в ленинградском Зоологическом институте РАН Лабораторию солоноватоводной гидробиологии – для изучения в первую очередь Арала), постоянно держал наготове пустые бутылки, в которые повсюду набирал воду, какую только удавалось заприметить. Дома он отдал добычу на анализ – ив спокойной обстановке убедился: во всех формально чистых пресноводных водоемах – следы превышения ПДК сульфатов и нитратов, причём содержание металлов превышает ПДК в 2–3 раза, а конкретно меди – и более. На берегу каракалпакского озера Каратерен можно встретить снулую рыбу – надо полагать, снулую по той же причине.

Да и откуда взяться чистой воде в низовьях, если (по данным Гидрометеоцентра Таджикистана) за 1987-89 годы уровень загрязненности ядохимикатами вод горных рек Вахш и Каферниган вырос в два раза. «Уровень загрязненности Сырдарьи, который раньше считался основным, теперь считается фоновым. Все загрязнено пестицидами»[2].

Грязная вода – грязная земля. Та земля, на которой выращивали хлопок, ничего, по крайней мере в ближайшие годы, родить не может. Ситуация там примерно такая же, как в Ташаузской области, где, по данным Министра здравоохранения Туркмении К. Чагылова, загрязненность различными ядохимикатами превышает предельно допустимую концентрацию в 5–7,9 раза.

Тяжелее всего детям. Если по обобщенным данным более половины школьников у нас в стране – невротики, две трети – аллергики, 80 процентов страдают заболеваниями верхних дыхательных путей, то среднеазиатские дети в обязательном порядке болеют гепатитом, желудочно-кишечными заболеваниями, у большинства не в порядке почки… Заболеваемость населения с каждым годом увеличивается, в том числе токсическим гепатитом, долгие годы выдававшимся за инфекционный.

Аральский кризис породил тенденцию во всем винить Москву. Но вот что любопытно: как только речь заходит о сокращении посевов хлопчатника, партийные руководители всех хлопкосеющих республик высказываются против. Все хотят спасать Арал, но в каждом районе, в каждом обкоме партии мы слышим одно: воды не хватает самим. Интересно, что 3 апреля 1989 года на обсуждении экспертной комиссией Госплана СССР ТЭО «О комплексе мероприятий по регулированию водного режима Аральского моря и предотвращению опустынивания дельт Амударьи и Сырдарьи» (что блестяще высмеял в «Новом мире» В. И. Селюнин) представители среднеазиатских республик высказывались за освоение новых земель. Интересно и то, что работы по упомянутому проекту ведутся полным ходом уже с 6 марта 1989 года.

Участник экспедиции «Арал-88» Василий Илларионович Селюнин

Оставляют желать лучшего токсикологические лаборатории (где они вообще существуют), а данные, получаемые ими, засекречиваются, как и раньше. Давно стал достоянием гласности факт загрязнения воды в Сарыкамышском озере всевозможной химической дрянью, однако рыбаки Ташаузского рыбокомбината продолжают ловить в нём рыбу, хотя употреблять в пищу ее нельзя – легко отравиться. Но, как пишет в «Известиях» В. Зайкин, «тем не менее планы улова Ташаузскому рыбокомбинату никто снижать не собирается». Более того, продукция комбината распространяется за пределами республики, где население не подозревает о происхождении рыбы. О всеобъемлющей антисанитарии уже говорилось. Не принято мыть руки с мылом. Нет туалетов. Нет бань. Какой толк в том, что по инициативе Советского детского фонда в Среднюю Азию намечено командировать ежегодно около двух тысяч врачей, если работать им придется в помещениях, мягко говоря, мало приспособленных для работы?

Антисанитария усугубляет Аральский кризис

Владимир Война рассказывает такую историю: «Группа развивающихся стран обратилась в Международный банк реконструкции и развития с просьбой о выдаче ссуды. Им необходимы были средства на развитие современных отраслей промышленности. Международный банк ответил отказом. Причина? Отсутствие туалетов». Если верить данным, полученным нами в лучшем здании столицы Каракалпакии – обкоме партии, даже Нукус канализован на 20 %. Зато в обкомовские туалеты можно ходить на экскурсию. Что и делают местные журналисты и писатели: на полиграфкомбинате (а там размещены все каракалпакские редакции) нет ни одного туалета, нет водопровода, да и само здание, в отличие от новехонького ультрасовременного здания обкома, давно обветшало. Две щелястые будки во дворе – вот место, где работники всей каракалпакской прессы могут облегчить душу. Ни в одном городе на территории автономной республики нет хозяйственно-фекальных сооружений (проще говоря, фильтров). Банями Каракалпакия обеспечена на 78 % – по помывочным местам, – то есть в действительности – процентов на 50. Как сказал первый секретарь Каракалпакского обкома КПСС К. С. Салыков (присланный из Москвы и после нескольких лет имитации трудового процесса отозванный для новых трудовых подвигов в Москву же), здания всех райкомов и обкома построены с превышением сметной стоимости на полтора – два миллиона рублей – опять же за счёт непостроенного жилья, бань, канализации, водопровода…

Ну, Каракалпакия – ладно, область неблагополучная во всех медико-санитарных отношениях. Возьмем из чистого любопытства область, внимания особенного, если бы не землетрясение, не привлекавшую – Ленинабадскую, Таджикской ССР. Оказывается, и здесь медицинское и санитарное обеспечение населения оставляет желать лучшего. 75 % стационаров не обеспечены горячей водой, 80 % не имеют канализации. Не отвечают элементарным требованиям 90 % амбулаторно-поликлинических учреждений области, сокращается сеть детских санаториев – в Ходжентском районе, к примеру, в течение трёх лет после тяжелейшего землетрясения остались неразвернутыми 50 детских санаторных коек. Может быть, дети в них уже не нуждаются? Ан нет. Уровень заболеваемости брюшным тифом и паратифами, как и в низовьях рек, растёт, превышая примерно в 6 раз среднесоюзный показатель. Только 61 % населения области обеспечен водопроводной водой, более 400 населенных пунктов вообще не имеют водопроводов. С 1974 года строится лабораторный корпус областной СЭС; после консервации в нём разместилась база

УПТК треста КПДС – и прекрасно, как говорится, себя чувствует. На существующей же базе областной СЭС нет таких важных лабораторий, как вирусологическая, токсикологическая, лаборатория по контролю уровней загрязнения окружающей природной среды. В Ходжентском районе и г. Кайраккуме во время землетрясения разрушились все здания учреждений здравоохранения. Прошло четыре года, но практически ни одно не восстановлено; можно ругать трест «Сельстрой-2», срывающий сроки ввода, однако деньги израсходованы, а больниц и поликлиник нет как нет. Люди болеть перестали? В Ура-Тюбинском районе как раз во время пребывания там экспедиции «Арал-88» (а именно – в кишлаке Руганд) была эпидемия брюшного тифа. (Об этом я узнал, по привычке купив местную районную газету – тогда ещё в каждой союзной республике в любой газете хотя бы одна полоса должна была выходить на русском языке). Эта экзотическая болезнь, с которой вроде бы навсегда покончили ещё до Великой Отечественной войны, в местности, где никогда не занимались хлопкосеянием, распространилась опять же потому, что население употребляло для питья арычно-хаузную воду, ибо другой нет.

Отступление для пояснения

До 1985 года любой материал, в котором речь шла о воде (читай: орошении и хлопководстве), мог появиться в печати только после прохождения цензуры Минводхоза и Госкомгидромета – без этих двух виз Главлит не ставил свою. Когда в 1965 году редактор каракалпакской газеты «Рыбак Арала» Айтжан Бекмурадов перепечатал чудом проникший на страницы «Комсомольской правды» материал собкора газеты по Узбекистану Наримана Дадабаева об уже возникшей проблеме (название корреспонденции осталось и по сегодняшний день актуальным: «Сумерки над Аралом»), то был сурово наказан по партийной, а раз так, как у нас обычно бывает, и по всем остальным линиям. За решётку его, правда, не упрятали, но возможности «сеять панику» впредь он лишился навсегда. Сегодня же нужно смело признаться: с биологической точки зрения Арал мёртв. Для трех миллионов обитателей региона это трагедия в полном смысле слова, точнее, во всех его смыслах.

Чтобы разобраться в сложившейся ситуации, в Средней Азии и в Москве были проведены несколько совещаний, встреч, конференций – как говорится, лучше поздно…[3] В центральных газетах, в том числе и в «Литературной…», стали появляться материалы об Арале, журналы «Наука и жизнь», «Советский Союз», «Памир» (в нём была опубликована целая серия интересных со всех точек зрения статей), «Новый мир», «Юный натуралист» и другие всерьез пытаются привлечь общественное мнение, общественное сострадание, общественный интерес к решению проблемы, к поиску различных путей выхода из кризиса[4]. В результате все мы, порядочно обалдевшие (в буквальном смысле слова) за годы советской власти от тотальной дезинформации, с немалым изумлением узнали не только о том, что Синего моря – так на Руси до середины XIX века называли Арал, – по сути дела, уже нет, но и о том, что стоило оно всего 90 миллионов рублей. Именно в такую копеечку оценил водоём тогдашний министр водного хозяйства и мелиорации СССР Н. Ф. Васильев. Не дёшево ли? Руководитель рабочей группы по аэрокосмическим методам программы ЮНЕСКО «Человек и биосфера» доктор географических наук Б. Виноградов заметил в газете «Известия»: не только на примере Арала видны из космоса «следы разрушительной деятельности Минводхоза». Номенклатурный работник (но не мелиоратор по образованию), под чьим крылом о чём-то поют, как говорится в ещё одной песне, правда, по другому поводу, два миллиона мелиораторов по образованию и профессии, может, конечно, делать вид, будто не знает, что из того космоса (где он, тот космос?) видно. Но притворяться, будто ему неизвестно, что еще в начале семидесятых годов возможные убытки только от антропогенного опустынивания оценивались в пределах 60 миллионов рублей, но уже составили не менее 100 миллионов («Наука и жизнь», 1987, № 11), – это не по-министерски.

Направляясь в Узбекистан на I Всесоюзное совещание по проблемам Аральского бассейна (весна 1988 года), названное его организаторами – общественным Комитетом по спасению Арала при Союзе писателей Узбекистана, – «Экология и литература», я многого не знал. Слышал об обмелении этого озера, но думал о ситуации примерно так же, как лирический герой Ю. Кузнецова: «Не хочу говорить о печали. // Слезы радости, а не беды // Пусть наполнят аральские дали, // Если им не хватает воды». Совещание состоялось в мае 1988 года (передвижное; маршрут: Ташкент – Нукус – Муйнак – Учсай – Ташаузский канал – Хорезм – Ташкент), в июне разговор был продолжен на Аральской встрече в городе Аральске, порту на суше, о чем напоминают оставшиеся на его территории 29 зловонных соленых луж да проржавевшие землечерпалки, суда, различный металлический хлам. Нет, не наполнить слезами аральские дали!

Город Аральск

Вот почему два месяца – с 28 сентября по 28 ноября – в Средней Азии и Южном Казахстане действовала I Всесоюзная комплексная научно-публицистическая экспедиция «Арал-88», организованная по инициативе редакций журналов «Памир» и «Новый мир». Об экспедиции, её участниках и их работе рассказано достаточно полно (в частности, в журналах «Советский Союз», «Новый мир», «Памир»), повторяться не буду. Доклады, статьи, книги, которые появляются и будут выходить в будущем, должны дать объективную картину сложившейся в Средней Азии обстановки. Заговора молчания вокруг Арала больше не существует, «партия – наш рулевой», три десятилетия запрещавшая касаться темы, дала наконец добро на расследование причин, приведших к обмелению водоёма и деградации региона. Правда, только тогда, когда уж некуда стало деваться, после того как «каракалпаки и казахи Приаралья попали в экологический концлагерь» (так метафорически определил ситуацию ташкентский геолог Владимир Ковалев). Человеческая логика отказывается объяснить, почему власти предержащие не позволяли бить в набат, когда Арал еще можно было спасти, не позволяли даже тогда, когда сотни траулеров, барж, мотофелюг, баркасов оказались в песках, как, кстати, и дворцы партийной знати, строившиеся на берегу на народные деньги (не просто дачи – госдачи), – не менее страшные овеществлённые миражи, чем кладбища кораблей в пустыне. На что надеялись те, кто ответственен за гибель экосистемы, а значит, в первую очередь – человека в ней? На безнаказанность? Что ж, расчеты оказались верными – наказанных нет.

Короткий разговор на берегу пустынных волн

На остров Барсакельмес (что в дословном переводе – «пойдёшь – не вернёшься») мы прилетели на маленьких бипланах – на Аральском море не действует ни один порт, судоходство полностью «изжито», так что и в этом случае нас песня и зовёт, и ведёт. В том смысле, что туда только самолетом можно долететь. Да еще добраться на военном корабле с воздушной подушкой, которому что водная гладь, что пустыня – всё едино, но на который нас не пригласили.

Я разговорился с Лидией Яковлевной Курочкиной, доктором биологических наук из института ботаники АН Казахстана. Она здесь не впервые.

Наблюдая, как осенний пронзительный ветер гонит по воде мелкую рябь, Лидия Яковлевна вдруг сказала:

– А знаете, мысль об осушении Арала посещала ещё Гитлера…

– Ну да! С нашими-то более или менее понятно: планов громадьё, проекты века. А Адольфу-то Алоизиевичу чем Арал помешал?

На Баракельмесе

– Он планировал после завоевания Средней Азии спустить Арал, а местных жителей, чтобы отвлечь от ненужных воспоминаний, приспособить к выращиванию риса на осушенном морском дне.

– Да, вот это размах, – пробормотал я, думая о том, что в этом самом размахе проявилась прежде всего позиция завоевателя, человека, по определению писателя Владимира Гусева, страстного (даже – «самого страстного человека XX века»), но не шибко грамотного. Да и волновало ли его то обстоятельство, что с ликвидацией гигантского терморегулятора, каким всё ещё остается Арал, климат всего региона сделается очень похожим на климат Южной Сибири, только пресной (особенно – питьевой) воды будет по-прежнему не хватать, а с поверхности рукотворной Аральской пустыни будут подниматься в воздух соли и накопившиеся в воде за многие годы ядохимикаты.

На Баракельмесе