Необязательное предуведомление
Надпись на полях
…Снизу медленно наплывает Арал.
Конечно, само море неподвижно, это мы подлетаем к нему, но кажется, что Арал надвигается на нас, и в поле зрения неопрятная пустыня сменяется грязной водой.
Глядя вниз из пилотской кабины «Ан-2», понял я, почему так невесело смеялись ташкентские знакомые, когда услыхали о моем намерении непременно искупаться в Аральском море, – где оно, это море?!
– Пятьдесят семь километров! – ни к кому вроде бы не обращаясь, крикнул пилот. Это он засек расстояние от кладбища кораблей вблизи бывшего порта Муйнак до нынешней береговой линии, которую мы только что миновали. То, что под нами, – еще не вода в собственном смысле слова, а слой солёной грязи глубиной сантиметров тридцать-сорок при ширине прибрежной полосы моря до двадцати километров. Как только грязно-бурый цвет перейдет в синий, значит, мы над настоящим морем. И вот она – синева.
Синева, схваченная в бурое кольцо нечистот…
Синева, словно живая плоть, погибающая под натиском окруживших её со всех сторон метастаз…
Достаю блокнот, чтобы записать промелькнувший в воображении образ, но все страницы до последней исписаны. Впрочем, можно и не записывать. Образ не оставлял меня долго, всплывая всякий раз, как думал я об Арале и его трагедии. Гибнущее море вошло в мою жизнь, должно быть, навсегда.
Еще до 1987 года я не подозревал о том, что творится на этом воистину уникальном водоеме и вокруг него, хотя тогда и начали раздаваться голоса о постигающей Арал печальной участи. Но что значит – море высыхает? Синица, что ли, его подожгла? Скорее всего, мелеет. Ну, так что ж? Такое с ним случалось и прежде, причём, не раз…
Раньше я бывал здесь (и даже жил) лишь в Таджикистане и никак не мог представить себе реальную картину упадка: не уровня Арала – всего региона. Только основательно изучив проблему, поколесив по Приаралью, проведя не одну неделю чистого времени в Госкомстате, Госагропроме, Минводхозе и прочих мощных по части наличия информации организациях (как в так называемом центре, так и на местах), понял: Арал не мелеет. Арал исчезает, но самое страшное – не это.
Особенно много дала последняя – осенью 1989 года – поездка в Узбекистан, на первый взгляд, бестолковая до анекдотичности. Редакция журнала «Новый мир» командировала меня в затеваемую МГУ почвоведческую экспедицию по Приаралью. Но очень скоро я вынужден был самостоятельно закреплять увиденное во время работы в экспедиции «Арал-88» и переосмысливать осмысленное… Не знаю, возможно ли это сейчас, но тогда я узнал много нового для себя и даже неожиданного. Без милицейских мигалок и пищалок перед колонной микроавтобусов и легковушек, наполненных представителями прессы и науки (как бывает во время официальных совещаний, конференций и прочих спевок и как было во время научно-публицистической экспедиции «Арал-88»), без этого эскорта, особенно смешного в маленьких безлюдных среднеазиатских городах, где население ни с того ни с сего по улицам, тем более в жару, не перемещается, без бесконечных дастарханов по поводу и без повода – непременных атрибутов показушного «восточного гостеприимства», без торжественных концертов, встреч с тружениками села, закладок «садов дружбы» и тому подобного «бубна звона», – без такого среднеазиатского орнамента действительность выглядела принципиально иначе.
Сердце мое наполнилось печалью.
А поскольку журнал «Дружба народов», дважды командировавший меня в регион, не решился опубликовать подготовленный материал, я оказался перед необходимостью изложить его более подробно.
Такова предыстория книги, в которой я попытался понять, что же случилось с Аралом.
Для меня Арал – это зной и жажда бесконечных среднеазиатских дорог, по которым вело сочувствие к живущим здесь людям самых разных национальностей.
1988 год
Мой Арал – это вид сверху, из пилотской кабины «кукурузника», это марево за окном мчащегося по дороге автомобиля, это дорожная пыль, поднятая моими шагами, это прохлада гостеприимного (уже без всякой показухи) каракалпакского, узбекского, туркменского, дома…
Это бесчисленные дорожные встречи, беседы в роскошных кабинетах и на грязных вокзалах, в научных лабораториях и на берегу мелеющего моря…
Это исписанные блокноты и магнитофонные кассеты…
Это сотни кадров, увиденных через видоискатель фотокамеры, это десятки отснятых фотопленок…
Это горы папок с вырезками из газет и журналов на столе, на полу, на подоконниках моей квартиры…
Это долгие часы, проведенные в раздумье…
Как загадочные слова «мене, текел, фарес», передо мной стояли три вопроса:
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?
КТО ВИНОВАТ?
ЧТО ДЕЛАТЬ?
Те самые три вопроса, что не раз задавала себе русская общественная мысль по самым различным поводам, а ведь судьба Арала – не последний повод по своему значению в их ряду.
Вот почему эта книга – попытка ответить хоть отчасти на эти вопросы.
Но чтобы это сделать, мне предстояло решить еще один немаловажный вопрос. Как рассказать о том, что увидел, что узнал, что понял? После долгих раздумий я решил довериться самому материалу. Для меня было важно, чтобы читатель вместе со мной ощутил само биение жизни во всегда сонном, казалось бы, регионе. Это не передать в гладком, спокойном, что называется, выстроенном повествовании.
Я хочу, чтобы читатель вместе со мной перечитал блокнотные записи, порой отрывочные, порой брошенные на бумагу в спешке, порой подробные и обстоятельные…
Я хочу, чтобы читатель вместе со мной услышал рассказы людей, тех, для кого аральские проблемы – дело всей жизни, и чтобы слова их прозвучали так, как сказаны ими, без правки, без приглаживания, без иных прикрас…
Я хочу, чтобы читатель вместе со мной заглянул в подшивки старых газет, в толще которых, как в меловых отложениях, сохранились отпечатки времени – и недавнего, и далекого…
Я хочу, чтобы в этих записях – порой излишне сухих, порой излишне эмоциональных – читатель ощутил особый ритм нашего (тогдашнего) смутного времени, который не передать иначе.
Ритм беды.