Аракчеев. Реформатор-реакционер. Глава 1. ГАТЧИНСКИЙ КАПРАЛ (Майкл Дженкинс)

Человек, добившийся успеха собственными силами, в наши дни не редкость. Даже в иерархическом обществе России XVIII–XIX вв. было возможно благодаря сочетанию удачи, способностей и амбиций достичь самого высокого положения в государстве без помощи денег или влиятельных лиц, которые были обычно в распоряжении знатных семейств. В начале XIX в. – время, описанное Толстым в «Войне и мире», – когда русская аристократия, казалось, была сильнее и положение ее прочнее, чем когда бы то ни было, во время правления императора Александра I два таких человека проложили себе путь к вершинам власти. Один – это Михаил Сперанский, прославленный сын сельского священника, который познал краткий миг славы, пока Александр играл в конституцию, составленную для него Сперанским. Второй – Алексей Андреевич Аракчеев, которого часто противопоставляют Сперанскому, хотя на самом деле они никогда не были соперниками. Пушкин однажды сказал Сперанскому: «Вы и Аракчеев стоите в противоположных дверях этого царствования, как добрый гений и злой гений».

Аракчеев всегда говорил о своем простом происхождении и гордился своей необразованностью. Тем не менее, он родился в семье поместных дворян и получил такое же образование, как и большинство русских в XVIII в., имевших аналогичное социальное положение. При повсеместном отсутствии школ и учебников мелкопоместные дворяне довольствовались деревенским священником; более привилегированные семьи обычно нанимали для своих сыновей учителей-иностранцев. Начальное образование Алексея было явно недостаточным, и связанный с этим комплекс остался у него на всю жизнь. Он часто с сарказмом заявлял, что от «необразованного бедного дворянина» не стоит ждать, что он будет вести беседы с умнейшими людьми в обществе и при дворе. Но на протяжении всей карьеры образование стало едва ли не основной его страстью. Так, часто заявляя, что чтением не интересуется, Аракчеев собрал библиотеку, в которой было более одиннадцати тысяч томов. «Я не слишком грамотен. Отец учил меня на медные деньги», – заявил он, по своему обыкновению, представляясь членам Военного министерства, когда был назначен на должность министра¹. Он писал одному из друзей: «Бедный дворянин, я получил образование в старом русском стиле. Читать учился по молитвослову, а не новомодными способами. Потом, когда научился читать Псалтырь, чтобы молиться за упокой душ моих родителей, меня отправили служить царю, и я был вверен чудотворной иконе Казанской, и родители наказали мне начинать все, что я буду предпринимать, с ее благословения, как я и поступаю по сей день»².

Семья Аракчеевых не была влиятельной; ее члены не занимали высокого положения в обществе и тихо жили в Тверской губернии. Однако Аракчеевы все же были дворянами и, таким образом, принадлежали к привилегированному слою помещиков, владевших крепостными, а таковыми были как богатейшие князья Российский империи, так и безвестные помещики, порой владевшие лишь несколькими акрами земли и горсткой крепостных. Род Аракчеевых был причислен к дворянскому сословию в марте 1695 г., когда Ивану Степановичу Аракчееву «за службу предков, и своего отца, и собственную в войну с Польшей» было высочайше пожаловано имение неподалеку от города Бежецка, который находился примерно между Москвой и Санкт-Петербургом. Впоследствии предки Аракчеева по мужской линии служили офицерами в армии. Один из потомков Ивана Степановича – Василий Аракчеев – дослужился до чина генерал-майора и отличился в знаменитой кампании фельдмаршала Миниха 1730 г. против турок и крымских татар; брат Василия, который был дедом Алексея, погиб во время той же кампании.

Отец Алексея, Андрей, ушел в отставку в 1762 г. в чине лейтенанта согласно указу Петра III, освобождавшему дворян от принудительной государственной службы, и поселился в своем имении Гарусово, примерно в ста километрах от Бежецка. Андрей никогда не был богат. За душой у него только и было что двенадцать крепостных, но он имел городской дом в Бежецке, куда переезжал каждый год вместе с семьей, чтобы спастись от суровой зимы. Его родственники, которые тоже жили в Тверской губернии, были более состоятельными. Их семья в целом владела более чем пятью сотнями крепостных в Бежецком уезде, и у жены Андрея было собственное имение³.

Алексей родился 23 сентября 1769 г. в Гарусове. У Аракчеевых родилось еще два сына – Петр (1776 г.) и Андрей (1778 г.). Их отца, не имевшего ни энергии, ни особых амбиций, вполне удовлетворял образ жизни мелкого провинциального помещика. Он дал детям образование и отказался даже от управления имением в пользу своей более деятельной супруги Елизаветы Андреевны.

Влияние Елизаветы Андреевны на Алексея в детстве было очень велико, и впоследствии он всегда нежно относился к матери. Прозванная соседями немкой за страсть к чистоте, она передала сыну, по крайней мере, одно качество, благодаря которому он потом стал известен всей России, – педантичную любовь к дисциплине и порядку, рьяно насаждавшимся им как в своей общественной, так и в личной жизни. Не умея ни читать, ни писать, Елизавета Андреевна наняла гарусовского священника, чтобы тот дал ее сыну начальное образование в обмен на «четверть ржи и две четверти овса». Однако священник был не слишком способным учителем, ибо Аракчеев так и не выучился складно и грамотно писать. Его отец, который не хотел, чтобы сын поступил на службу в армию, и надеялся, что тот станет чиновником в одной из государственных канцелярий, был огорчен столь малыми успехами Алексея и давал ему переписывать длинные служебные документы, чтобы улучшить его почерк и грамотность. Но мальчик, не лишенный прилежания, предпочитал арифметику, и одним из его любимых занятий в детстве было умножение больших чисел⁴.

Был и еще один человек, вызывавший восхищение Аракчеева в детские годы, – его тетя Настасья Жеребцова. Она имела дом неподалеку от Бежецка, была, по общему мнению, женщиной с характером и играла видную роль в жизни города. Детская привязанность Аракчеева к Настасье оказалась такой же нежной и прочной, как любовь к родителям. Когда они умерли, он продолжал навещать ее в Бежецке и проявлял интерес к местным событиям, принимая просителей и чиновников и по возможности помогая им решить их проблемы и восстановить справедливость. В гостях у тетушки он старался не проявлять те не самые лучшие качества своего характера, из-за которых к тому времени он приобрел ужасную репутацию в Санкт-Петербурге. Настасья даже иногда отправляла некоторых просителей к Аракчееву в столицу, и он всегда принимал их с вниманием и любезностью.

В конце концов, они были приятным напоминанием о пройденном им пути⁵.

Когда Алексею исполнилось тринадцать лет, нужно было подумать о его карьере. Он еще не знал, по какому пути намерен идти, и без воодушевления относился к намерению отца отправить его в Москву к родственнику, который помог бы ему получить место чиновника в одной из канцелярий. Однажды он с отцом пришел в гости к соседу, два сына которого только что приехали в отпуск, успешно пройдя курс обучения в Шляхетской артиллерийской школе. Они сразу произвели впечатление на Алексея. Он с завистью смотрел на их нарядные красные мундиры и ловил каждое слово из их рассказов о лагере, учениях и стреляющих орудиях. «Они казались мне высшими существами. Я не отходил от них ни на минуту». Он умолял родителей отправить его в эту школу, но они полагали, что неразумно посылать сына в Санкт-Петербург без денег и протекций. Наконец, видя настойчивость Алексея, они смягчились.

У Андрея Аракчеева никогда не было лишних денег, но он каким-то образом сумел раздобыть сто рублей и с этой суммой вместе с сыном весной 1783 г. отправился в Санкт-Петербург. Алексей «не помнил себя от счастья». Они нашли дешевую гостиницу на Ямской, где сняли часть комнаты, отделенную перегородкой. Алексей подал прошение о зачислении в корпус, но после этого, так как у них не было ни друзей, ни влиятельных знакомых, начались трудности.

Позднее Аракчеев рассказывал Сперанскому об этом первом в своей жизни кризисе. «Это были напрасные хождения, – говорил он, – и нам пришлось запастись терпением, пока наше прошение рассмотрели. В ответ не было ни слова, и каждый день мы ходили с Ямской на Петербургскую сторону и дожидались у лестницы директора корпуса Петра Ивановича Мелиссино, чтобы поздороваться с ним и напомнить о своем прошении. Пока мы ждали, небольшой запас денег у моего отца таял и, наконец, иссяк: у нас не осталось ни копейки. Положение было безнадежным. Мой отец слышал, что митрополит Гавриил оказывает помощь бедным, и наша нужда побудила его обратиться за помощью. Мы отправились в монастырь. У входа толпились нищие. Мой отец попросил, чтобы его святейшеству доложили, что его хочет видеть дворянин. Нас ввели внутрь. Отец описал свое бедственное положение и попросил о помощи. Его святейшество послал нас к казначею, и нам дали рубль серебром. Выйдя на улицу, отец показал мне рубль и разразился слезами. Глядя на него, я тоже зарыдал. Мы втроем (включая нашего слугу) жили девять дней на один рубль. Потом рубль кончился! Мы снова пошли на Петербургскую сторону и снова заняли наше место у лестницы. Появился Мелиссино, и, прежде чем отец заговорил, я выступил вперед и сказал в отчаянии: «Ваша светлость, примите меня в кадеты. Если мы будем ждать дальше, то умрем от голода. Я буду благодарен вашей светлости всю жизнь и буду молиться за вас. Мой отец больше не выдержит и умрет от голода, и я вместе с ним!» Слезы текли по моему лицу. Мелиссино испытующе посмотрел на меня. Я всхлипывал, а отец беспомощно рыдал. Мелиссино спросил, как меня зовут и когда подали прошение. Потом он пошел в свой кабинет, попросив нас подождать. Через несколько минут он вышел и, протягивая мне записку, сказал: «Отнеси это в канцелярию. Ты принят в корпус». Я попытался поцеловать ему руку, но он уклонился, сел в экипаж и уехал. Перед тем как пойти в канцелярию, мы с отцом зашли в храм и, не имея денег на свечи, помолились, кладя земные поклоны; мы вышли из храма с радостью на сердце.

На следующий день я поступил в корпус. Есть поверье, что ни удача, ни несчастье никогда не приходят одни.

В тот же день отец встретил родственника, приехавшего из Москвы, кошелек которого был полон. Он дал отцу денег, чтобы тот мог вернуться домой. Бог смилостивился над нами! Этот первый урок бедности и беспомощности произвел на меня сильное впечатление»⁶.

Таким образом, 19 июля 1783 г. Аракчеева зачислили в кадеты артиллерийского корпуса. В какой-то мере ему повезло, что он выбрал этот род войск, который в русской армии был на положении замарашки. В результате многолетнего пренебрежения артиллерия оказалась в запущенном состоянии, но вскоре, оказавшись перед французскими пушками, ей предстояло стать жизненно важной частью армии. Между тем кадет, не имевший денег и связей, мог сделать успешную карьеру в артиллерии лишь благодаря упорной работе и знаниям. Более влиятельные семьи предпочитали, как в других европейских странах, пристраивать своих сыновей в гвардейские или кавалерийские полки. Артиллеристы считались просто довеском к пехоте, и попадание пушек в цель, как заметил князь Орлов, всецело зависело от случая. Учения проводились плохо, переносить орудия было очень тяжело, а порох часто оказывался с посторонними примесями. Наиболее интересным делом для артиллерии было устройство фейерверков, благодаря которым на генерала Мелиссино в Санкт-Петербурге был большой спрос.

Однако во время царствования Екатерины Великой были отдельные люди, включая саму императрицу, которые осознавали растущее значение артиллерии. Один из них – граф Петр Шувалов, генерал-адъютант армии и в 1750-х годах влиятельная фигура. Не будучи специалистом в этой области, Шувалов, однако, был весьма обеспокоен тем, что артиллерия станет почти исключительной сферой деятельности военных консультантов-немцев; и с этой целью он объединил всеми игнорируемые артиллерийские и инженерные школы в Санкт-Петербурге, основав Шляхетский корпус для обучения дворянских детей технической стороне военного дела. Как раз перед приездом Аракчеевых в Санкт-Петербург Екатерина назначила директором корпуса генерала Мелиссино и в порыве энтузиазма приказала ему увеличить число учащихся с полутораста до тысячи. Кроме того, Екатерина предложила, чтобы в корпусе учились лишь те, кто уже знал язык и естественные науки. Мелиссино, понимавший, как будет трудно набрать в корпус детей знати, не соглашался и утверждал, что целью школы должно стать широкое образование детей из более бедных слоев дворянства. Ему удалось отстоять свою точку зрения, но тот факт, что этот спор происходил в первые шесть месяцев его пребывания в должности, стал причиной задержки решения по заявлению Алексея.

Успехи Аракчеева в школе были поразительны. Всего через семь месяцев он достиг высших отличий, заслужил все существующие медали и получил звание сержанта артиллерии. Работа всецело захватила его. У него не было ни друзей, ни денег, и он не пытался приобрести друзей ни в школе, ни за ее стенами.

Отличавшийся от сверстников высоким ростом, в первые месяцы пребывания в корпусе он не мог даже купить себе форму и вынужден был носить поношенную, выданную в корпусе; его длинные руки неуклюже торчали из рукавов. Но хотя он выглядел неловким и даже смешным, это не вызывало веселья у его соучеников. Уже тогда одноклассники начали его побаиваться.

Мелиссино не понадобилось много времени, чтобы заметить способности новенького и решить, что им можно найти удачное применение в корпусе. Мелиссино – умный и честолюбивый человек – много сделал, чтобы привить интерес к занятиям артиллерией. Он, вероятно, сделал бы более удачную карьеру, если бы не некоторые недостатки его характера. У него была репутация человека тщеславного, слабого и расточительного. В петербургском обществе Мелиссино был заметной фигурой: он говорил на нескольких языках, хорошо фехтовал и танцевал и был известен как заядлый театрал. Но его трудно было принимать всерьез, и в свете его называли le grand seigneur manque (большое недоразумение). Однако возглавляемая им школа приобрела известность, и очень скоро число кадет увеличилось вдвое.

Заметные изменения, которые он внес в учебный процесс в помощью самых способных своих учеников, принесли свои плоды; и большая реформа артиллерии, которая произошла позднее, была в основном делом рук его выпускников.

С того дня, когда Мелиссино открыл перед ним двери училища, Аракчеев относился к генералу как к своему благодетелю и зачислил его в ту немногочисленную категорию людей, к которым на протяжении всей своей жизни относился с неизменным дружелюбием. Сначала директор не проявлял к нему особой благосклонности, но однажды, когда Алексей гулял в директорском саду (что было привилегией, полагавшейся кадетам в звании унтер-офицеров), Мелиссино подошел к нему и с улыбкой воскликнул: «Как скоро!» Менее чем через год Алексей уже помогал отстающим ученикам, по поручению учителей, и результаты были блестящими. Мелиссино так высоко его оценивал, что прислал ему записку, в которой писал: «С этого дня вы можете посещать классы или заниматься у себя в комнате. Вы составите собственный план работы и будете отчитываться за его выполнение лишь перед своей совестью». Но успех, возможно связанный с его одиночеством, породил в Алексее весьма непривлекательные качества. Грубость, присущая ему, теперь вышла наружу, и один из его соучеников писал о его «нестерпимом зверстве… которое он уже выказывал над кадетами».

Через четыре года после поступления в школу Аракчеев дослужился до чина подпоручика. Следуя совету Мелиссино, он решил остаться преподавателем в школе, и теперь Мелиссино считал его хорошим специалистом по артиллерийской подготовке. Аракчеев составил «Краткие артиллерийские записки в вопросах и ответах» на тему учений и маневров, и они были опубликованы под именем директора.

В июле 1788 года, когда почти вся русская армия была занята в войне с турками на юге, шведский король Густав III внезапно объявил России войну. Санкт-Петербург, оставшийся временно без обороны, казалось, был отдан на милость шведского флота и армии. Мелиссино поручили в течение шести недель подготовить три артиллерийских батальона, состоявшие из рекрутов, и он обратился за помощью к своим инструкторам и ученикам. Граф де Сегюр, французский посланник при дворе, вспоминал «огромных и нелепых рекрутов, которых наставляли на маршировке и учениях дети, вызванные из военной школы, которые влезали на стулья и скамьи, чтобы выпрямлять головы, шеи и груди этих гигантских животных».

Война тянулась два года; в итоге русские проявили себя лучше, чем ожидали и шведы, и они сами. Они не дали Швеции одержать быструю победу, на которую она надеялась, и в конце концов был подписан мирный договор, согласно которому Швеция оставалась в том же положении, в котором была до начала войны. Между тем военные успехи трех артиллерийских батальонов способствовали повышению престижа школы, и, возможно, это побудило графа Николая Салтыкова, который был известной фигурой в Санкт-Петербурге и занимался образованием двух внуков Екатерины, Александра и Константина, обратиться к Мелиссино в поисках наставника, который обеспечил бы военную подготовку его сына. Конечно же выбор пал на первого ученика – Аракчеева.

Когда это произошло, Салтыков стал оказывать Аракчееву еще большее покровительство, чем Мелиссино. Директор корпуса хотел использовать молодого подпоручика в качестве своего помощника, но Салтыков заинтересовался Алексеем и проявил к нему сочувствие. Он добился для него увольнительной, и после почти семилетнего отсутствия двадцатилетний Аракчеев вернулся в Бежецк в том самом красном мундире, о котором он мечтал с детства, и с золотыми часами, подаренными ему графиней Салтыковой перед отъездом. Семья встречала его как героя. Впоследствии Аракчеев любил рассказывать, как отец сразу же отобрал у него часы и повесил их над своей кроватью. Он вернул их только тогда, когда для Алексея пришло время возвращаться в Санкт-Петербург, со словами: «Возьми часы. Я дарю их тебе. Знай и помни, что ты мне ими обязан. Не помести я тебя в корпус, ты не учил бы у Салтыковых и часов бы не имел». «Потому, – говорил Аракчеев, – я и сохраняю их как отцовский подарок». Вскоре Аракчеевы тоже навестили сына. Когда мать увидела комнаты Алексея, то с удовольствием отметила чистоту и порядок. Отец же, осмотрев письменный стол, кожаную софу, кресло с подлокотниками и шкаф красного дерева, сказал, нахмурясь: «Послушай, Алексей, скажи честно, как сын отцу: ты не воруешь и не берешь взяток?» Уже будучи в зените своей славы, Аракчеев однажды сказал сослуживцу: «Мой отец часто говорил мне: «Алеша, ты дослужишься до майора, уйдешь в отставку и получишь пенсион; тогда мы все будем счастливы». Что бы он сказал, если бы увидел меня сейчас?»⁷

Следующий шаг в своей карьере с далеко идущими последствиями Аракчеев сделал сам. Ободренный дружелюбием Салтыкова, он попросил помочь ему в получении вакансии адъютанта и помощника директора школы. Мелиссино был неприятно удивлен этой попыткой.

Он предпочитал иметь среди своих сотрудников богатых и уважаемых в свете людей и относился к Аракчееву как к заслуживающему доверие подчиненному, но слишком зависимому от воли вышестоящего офицера, чтобы продвигаться по службе. Но он не осмелился отказать в просьбе такому влиятельному человеку, как Салтыков, и в июле 1791 г. Аракчеев получил должность. Мелиссино, сохраняя внешнее дружелюбие, начал искать возможность убрать Аракчеева из школы. Такой случай представился лишь год спустя.

В 1790 г. Мелиссино был назначен командующим русской артиллерией с сохранением за ним должности директора корпуса. Несмотря на свое высокое положение и общественное признание, он никогда не пользовался успехом при дворе Екатерины. Фавориты императрицы относились к нему как к шуту, и он платил им той же монетой. Однажды кто-то услышал, как Мелиссино довольно нелестно отозвался об одном или двух придворных, и донес князю Потемкину. Тот потребовал, чтобы Мелиссино явился к нему, и принял его, лежа в постели, и грубо посоветовал ему попридержать язык⁸. В результате отношение Мелиссино ко двору стало еще более враждебным, и с этого времени он начал сближаться с окружением сына Екатерины – великого князя Павла Петровича, который жил в своем имении в Гатчине в шестидесяти километрах от Санкт-Петербурга.

В 1792 г., когда Павлу понадобился квалифицированный артиллерийский офицер для службы в Гатчине, он обратился к Мелиссино, и судьба Аракчеева была решена. Мелиссино был уверен, что Аракчеев достаточно квалифицирован, чтобы удовлетворить строгие требования великого князя, но он не мог даже представить, на какой славный путь он направил своего работящего, но несимпатичного лейтенанта.

Когда Аракчеев прибыл в Гатчину 4 сентября, уже одетый в темно-зеленую форму войска Павла, он оказался в прусском военном лагере. В поместье были плацы, казармы и часовые на каждом шагу, которые, по прусскому обычаю, окликали проезжавших. Крестьяне, жившие в деревне, подчинялись лагерной дисциплине. Жизнь была подчинена распорядку дня великого князя, который вставал в 4 часа утра к первому параду и проводил день, устраивая учения и маневры своей маленькой армии. «К десяти часам вечера все в имении уже спали, и единственными звуками, которые раздавались, были шаги патруля и крики часовых», – писал один из скучавших гостей. «Все было устроено на прусский манер, причем на старый прусский манер, – заметила княгиня Кобирская. – Хуже всего были русские солдаты, изображавшие пруссаков и одетые в старинную форму Фридриха-Вильгельма Первого»⁹.

В свои 38 лет Павел был человеком разочарованным и ожесточенным. Когда-то он был умным, очаровательным и многообещающим ребенком, но с самого рождения его бабушка, императрица Елизавета Петровна, разлучила его с матерью, и впоследствии у него никогда не было хороших отношений с Екатериной. Унаследовав трон, Екатерина продолжала держать сына на расстоянии, не позволяя ему участвовать в управлении империей и даже в многочисленных проводимых во время ее царствования военных кампаниях. Сомнительные притязания Екатерины на трон и страх, что сын может приобрести популярность и посягнуть на ее абсолютную власть, были, несомненно, причиной этого остракизма. Кроме того, почтительное отношение Павла к памяти отца, которого он не знал, вряд ли способствовало приязни к женщине, руководившей его предательским убийством. Возможно, это было вызвано неосознанным преклонением перед отцом, который тоже обожал все прусское и даже начал обучать во время своего недолгого царствования санкт-петербургский гарнизон на прусский манер. Вероятно, визит, который великий князь в двадцатидвухлетнем возрасте нанес прусскому двору, находившемуся в Берлине, стал поворотным моментом его жизни. Фридрих II постарался сделать все, чтобы угодить русской делегации, и пристрастие Павла ко всему прусскому с тех пор превратилось почти в манию. «Вижу, в какие руки попадет империя после моей смерти, – с сожалением заметила Екатерина после одного из разговоров с Павлом. – По воле Пруссии мы превратимся в провинциального вассала».

В течение последующих лет разочарованность Павла росла и в значительной мере сказывалась на его характере. Он впал в уныние и стал подвержен приступам неукротимого буйства, которые начинались из-за пустяков. Его жена Мария Федоровна, урожденная герцогиня Вюртембергская, с которой Павел познакомился во время поездки в Берлин, старалась успокоить его, но ей редко удавалось на него повлиять. Княгиня Кобирская выразила общее мнение, когда сказала, что «великий князь умен и может, если захочет, быть очень милым, но в нем много странного и непостижимого». Граф де Сегюр писал, что ему потребовалось немного времени, чтобы понять его беспокойную, непостоянную, подозрительную и очень чувствительную натуру, которая впоследствии стала причиной его ошибок, несправедливости и несчастий; в другой раз он заметил: «На свете не было человека более неуверенного, робкого, непостоянного и менее способного принести счастье себе и другим»¹⁰. Павел был несчастен в Санкт-Петербурге. Фавориты Екатерины обращались с ним с неприкрытым презрением. Он не пытался скрыть неприязнь к правительству своей матери и открыто говорил, что, как только получит власть, выгонит ее советников плеткой. Когда Екатерина в 1784 г. купила ему Гатчину, он с облегчением уехал туда и старался приезжать в столицу как можно реже.

Гатчина – болотистая местность, где находились несколько маленьких деревень, два озера и большая усадьба, построенная в классическом стиле итальянским архитектором Ринальди для фаворита Екатерины Григория Орлова, которому она принадлежала до самой его смерти в 1783 г. Павел, который с горечью писал другу в 1784 г.: «Мне уже тридцать, а я все еще не у дел», теперь утешился, превратив свое поместье в модель государства. Его главной заботой была благотворительность в отношении крестьян, для которых он построил школу, больницу и четыре церкви. Он организовал систему займов для нуждающихся, построил стекольный и фарфоровый заводы, чтобы крестьяне меньше зависели от сельского хозяйства как источника средств существования. Однако его любимым детищем стала созданная им маленькая армия. Он проводил пробные учения и осуществлял в малом масштабе преобразования в строевой подготовке, оснащении и управлении, готовясь к тому дню, когда сможет осуществить эти реформы применительно ко всей русской армии.

У истоков пресловутого гатчинского войска, в котором к моменту вступления Павла на престол было двадцать четыре сотни солдат и офицеров, стояла его личная гвардия из шестидесяти морских пехотинцев, прикомандированных к великому князю как к адмиралу флота. Екатерину устраивало, что ее сын забавлялся столь уже почти традиционным для наследников престола со времен «потешной армии» Петра Великого образом, и она позволила Павлу постепенно увеличивать число людей в войске. Павел начал с того, что ввел в свое маленькое военное подразделение все роды вооруженных сил, и даже разместил на одном из своих озер военную флотилию.

Однако отправка в Гатчину была не слишком популярна среди русских офицеров. Они должны были обучаться и проходить строевую подготовку по прусскому образцу, отказаться от своей любимой светло-зеленой пехотной или красной артиллерийской формы, надеть отвратительную темно-зеленую форму армии Фридриха и подчиняться приказам советников-немцев, которые помогали великому князю. Никто не шел по своей воле служить в Гатчину, и в результате в войске Павла оказывались не пригодные к службе солдаты и офицеры, многие из них не могли найти себе другого места в армии. Одни были иностранцами, раньше служившими в Пруссии или в иных странах, а другие происходили из семей мелкопоместных провинциальных дворян и хотели использовать службу великому князю как наиболее краткий путь к карьере. Офицеры Екатерины, особенно гвардейские, относились к чуждым им по духу и дисциплине гатчинским войскам с презрением и в то же время подозрительно. Это общее мнение выразил один из современников, писавший, что гатчинские войска «состояли из людей грубых и необразованных, отбросов нашей армии. Выгнанные из своих войск за скверное поведение, пьянство или трусость, эти люди нашли приют в гатчинских батальонах… Среди этих злодеев были настоящие исчадия ада. Они с завистью смотрели из гатчинских болот на тех, кто гордо и смело шествовал по дороге чести»¹¹.

Когда Павел заинтересовался артиллерией, его помощником сначала был молодой лейтенант Апрелев, но Апрелев изобрел способ устранения трещин, которые часто появлялись в оружейных стволах, и был в большом спросе во всей России. Таким образом, Аракчеев прибыл на его место и должен был организовать артиллерийское подразделение, и ему посчастливилось произвести хорошее впечатление на своего капризного хозяина. На своем первом параде он вел себя так, будто провел в Гатчине много лет. Не прошло и месяца после его прибытия, а он уже руководил маневрами, проводившимися в присутствии Павла, и был пожалован за это званием капитана и почетным правом обедать за одним столом с великим князем. Вскоре он стал главным советником Павла по военным делам. Он проявил рвение и изобретательность, осуществляя многочисленные идеи Павла насчет создания новой артиллерии, базирующейся в основном на автономных объединениях орудий и механизмов для большей мобильности. Во дворце была специальная комната, где он два часа в день обучал молодых офицеров математике и артиллерийскому делу. К концу 1795 г. он составил подробные инструкции по проведению занятий, которые впоследствии были опубликованы и долгие годы использовались в русской артиллерии¹².

Алексей умел быстро добиваться результата и обладал неистощимой энергией. Он находил применение своим силам во всех областях жизни гарнизона и в 1795 г. был назначен «губернатором Гатчины». Но своего успеха он добился скорее благодаря наказаниям, нежели уговорам. Подчиненные ему офицеры время от времени пытались подать в отставку, но Павел никому не позволял нарушить свой долг.

Аракчеев по-прежнему был очень беден. Екатерина давала Павлу 10 тысяч рублей, которые он получал по частям дважды в год: на день своего рождения и на именины. Императрица щедро оделяла своих фаворитов, но оставалась глуха к просьбам сына о дополнительных денежных средствах. «Можно подумать, что тебя постоянно грабят, – писала она ему, – я не могу понять, почему ты постоянно нуждаешься в деньгах, хотя в действительности тебе должно их хватать на все». Однако, как прекрасно знала императрица, Павел не получал денег из казны на содержание своей гатчинской армии и был вынужден оплачивать ее существование из своего кармана. Только в этом случае Екатерина могла быть уверена, что армия великого князя не разрастется до опасных размеров. Поэтому Павлу приходилось занимать деньги, чтобы заплатить людям, и он жил в долг, чтобы обеспечивать их обмундирование. Один лишь его долг артиллерийской казне составлял к 1795 г. 60 тысяч рублей, но благодаря тесному контакту Аракчеева с Мелиссино Гатчина никогда не испытывала недостатка в провианте.

Доходы Аракчеева состояли исключительно из весьма скромного жалованья, которое он получал от Павла, к которому, когда у него было время, добавлялись деньги, заработанные частными уроками. «У меня была всего одна форма и одна пара лосин. Обычно ночью я их снимал, стирал и утром надевал влажными. Летом это было еще терпимо; но зимой я чуть не плакал, когда лосины примерзали к моему телу и ледяной ветер пронизывал меня насквозь», – вспоминал он¹³. Кроме того, бедность и происхождение сделали его изгоем в том обществе, в котором он оказался, и он держался на расстоянии от маленького кружка приближенных Павла. Ростопчин, камергер великого князя, окрестил Аракчеева «гатчинским капралом», и это прозвище сопровождало его всю жизнь¹⁴. Он был все таким же неуклюжим и неприятным, «как большая обезьяна, на которую надели форму», по замечанию генерала Саблукова, который в молодости часто сопровождал своего отца в Гатчину, когда тот, будучи чиновником государственного казначейства, привозил Павлу денежное содержание. «В его фигуре не было статности, – говорится дальше в этом явно неприязненном описании, – у него были покатые плечи и длинная тонкая шея, на которой явственно проступали все сухожилия и мускулы. У него была привычка шевелить подбородком. У него были большие мясистые уши и круглая уродливая голова, которую он всегда склонял в одну сторону. Лицо его было желтоватого цвета, щеки – впалыми, нос – широким, но костлявым, с большими ноздрями. У него был большой рот и низкий лоб. Дополняли этот портрет глубоко посаженные серые глаза, и общим впечатлением от его лица была странная смесь ума и злобы»¹⁵.

Он не стремился сблизиться даже с «людьми с Гатчины»: Плещеевым, Обольяниновым, Кушелевым, братьями Куракиными и Кутайсовым, которым, как и ему, предстояло получить власть во время нового правления. Его единственным другом был лишь великий князь, но Аракчеев тоже часто оказывался жертвой вспыльчивого характера Павла. Однажды Павел сурово отчитал его за неряшливость офицера, стоявшего в карауле. «В печали я бросился в церковь и начал молиться и каяться. Я знал, что был невиновен, но думал, что навсегда лишил себя расположения великого князя. Я не мог удержаться и зарыдал. В церкви никого не было, за исключением сторожа, который начинал гасить свечи. Внезапно я услышал за своей спиной шаги и звон шпор. Я вскочил и вытер слезы, а когда я оглянулся, то увидел великого князя. «Почему ты плачешь?» – мягко спросил он. «Я огорчен, что лишился расположения вашего высочества». – «Но вы его вовсе не потеряли, – возразил великий князь, положив руку мне на плечо, – и никогда не потеряете, если будете продолжать вести себя так же и служить мне так, как служите теперь. Молитесь Богу и будьте верны в вашей службе, ибо молитвы Богу и служба императору никогда не изнуряют». Я упал на колени перед великим князем и со страстью воскликнул: «Все, что я имею, – это Бог и вы!» Великий князь приказал мне встать и молча следовать за ним. Наконец он остановился, посмотрел на меня и сказал: «Иди домой. Со временем я сделаю из тебя человека»¹⁶.

Слова Павла оказались более верными, чем сам он ожидал. Аракчеев жадно постигал все, что касалось прусского образа жизни, и время, проведенное им в Гатчине, впоследствии сильно повлияло на его характер. Оно сформировало в нем аскетизм и жестокость, которые впоследствии оттолкнули от него товарищей и вызвали недоверие у тех, кто не мог понять его, и ненависть коллег и подчиненных, ставших жертвами его суровости. Он не пытался найти подход к другим людям и, хотя знал о своей непопулярности, не пытался объяснить своего поведения никому, кроме нескольких близких товарищей. «Я знаю, что многие не любят меня за мою требовательность, – сказал он однажды. – Но что я могу поделать? Таким меня создал Бог». Аракчеев имел очень немного друзей и сторонников, поэтому его положение зависело от доверия и благосклонности императоров, которым он служил. У него не вырвалось ни слова критики ни по поводу все увеличивающихся странностей Павла, ни впоследствии по поводу его сумбурной политики. В Гатчине он добровольно взял на себя роль преданного исполнителя и первый восхитился, что Павел уделял столько внимания всем мелочам, связанным со строевой подготовкой, учениями и военным делом. Павел продолжал демонстрировать свое доверие Аракчееву и иногда свою привязанность к нему. Среди множества сухих указаний и выговоров, полученных от Павла, которые Аракчеев благоговейно хранил и впоследствии напечатал для себя и нескольких друзей, есть трогательное письмо, собственноручно написанное великим князем по поводу смерти отца Аракчеева в августе 1796 г., в котором говорится: «Я только что узнал о полученном вами печальном известии. Вы знаете о моей привязанности к вам, и у вас не возникнет сомнения в моем сочувствии вам, тем более что я знал покойного, который был человеком старой школы. Пусть Господь даст вам утешение»¹⁷.

Аракчеев немного общался со многочисленными приезжими, которые шли и ехали в Гатчину, но с двумя весьма примечательными гостями он встречался все чаще во время двух последних лет царствования Екатерины. Весной 1795 г. старшие сыновья Павла Александр и Константин стали приезжать из Санкт-Петербурга в Гатчину и находившееся неподалеку поместье Павловск по четыре или пять раз в неделю, чтобы поучаствовать в учениях, которые устраивал Павел. Это возобновление дружеских отношений между великим князем и его сыновьями произошло по инициативе шведского наставника Александра Лагарпа, который не слишком симпатизировал взглядам и образу жизни Павла, но давно хотел, чтобы отец и сыновья сблизились. Холодности в отношениях способствовала Екатерина. Она фактически похитила Александра и Константина, чтобы избавить их от влияния отца и самой контролировать их воспитание.

Екатерина окружила Александра заботой и любовью, которой никогда не баловала собственного сына. Она уделяла много внимания его образованию, обращаясь за советами к французским философам Гримму и Дидро, с которыми состояла в переписке. Мальчику внушались либеральные принципы французского Просвещения; под руководством Лагарпа Александр получил представление о европейском образе мыслей и более широкое образование, чем любой русский наследник престола до него. В то же время, часто посещая два враждовавших между собой двора, Александр с самого раннего возраста приобрел привычку скрывать свои мысли и пользоваться искусством дипломатии. Проблема заключалась не только в том, чтобы читать французскую конституцию с Екатериной, а потом молчать в знак согласия, когда его отец заканчивал свой рассказ о Французской революции словами: «Видите, дети мои, с людьми приходится обращаться как с собаками!» Ему приходилось терпеливо выслушивать взаимные обвинения двух людей, которых он уважал. Александру постоянно приходилось выбирать. Он сочувствовал некоторым критическим замечаниям Павла по поводу политики Екатерины, например непродуманного раздела Польши, и ему в глубине души не нравились многие люди при дворе императрицы, о которых он однажды сказал, что не хотел бы, чтобы они окружали его даже в качестве лакеев. Но он знал и о недостатках Павла, и страх перед отцом несколько сдерживал сыновнюю любовь; однако между ними не было полного отчуждения. Привязанность молодого князя к Павлу стала очевидна именно в эти два последних года правления Екатерины.

Когда замечательное обаяние и ум Александра стали для императрицы и двора очевидными, а Павел стал казаться даже более странным, чем пыталась это представить Екатерина во время своего правления, все поняли, что Александр – более подходящий претендент на трон.

Однажды в 1793 г. императрица послала за Лагар-пом и во время продолжительной беседы намекнула на это. Наставник был шокирован. По закону, установленному Петром Великим, монарх имел право назвать своего преемника, но Лагарп был убежден, что любая процедура, нарушающая принцип прямого наследования, могла повлечь за собой ослабление императорской власти. Он попытался, осторожно подбирая слова, убедить Екатерину, что она ошибается; когда в течение последующих месяцев императрица поняла, что Лагарп не изменит своего мнения, она решила уволить его, из страха, что он настроит Александра враждебно по отношению к ее плану. Короче, Екатерина к тому времени разочаровалась в Лагарпе. Когда императрица вступила на престол, она собиралась создать российскую конституцию и отменить крепостное право. Но во время царствования ее либерализм угас, а Французская революция похоронила его окончательно. В последние годы своего правления Екатерина была единовластной самодержицей, свободной от всяческих иллюзий, и, уволив Лагарпа, она прервала образование Александра в самый ответственный момент.

Лагарп, однако, в последний раз попытался спасти Александра и Россию от того, что казалось ему возможной катастрофой. В апреле 1795 г., накануне своего отъезда, он поборол свою неприязнь к Павлу, который не разговаривал с ним больше трех лет, и отправился в Гатчину, добился встречи с великим князем и намекнул на опасность сложившейся ситуации и настоятельно посоветовал Павлу почаще встречаться с сыновьями. Встреча прошла хорошо. Павел, удивленный, что ненавистный якобинец говорит так дельно, с благодарностью принял совет и в знак признательности пригласил наставника вечером на бал, который должен был состояться в Гатчине. По этому случаю великий князь даже пожаловал ему пару белых перчаток, которые Лагарп хранил всю жизнь.

Результаты этой встречи вскоре дали о себе знать. Оба князя стали чаще посещать Гатчину. Главным образом, они приезжали, чтобы участвовать в учениях, хотя Александр, несмотря на свой цветущий вид, не был военным ни внешне, ни в душе. Оглохший на левое ухо из-за того, что стоял слишком близко к орудиям, близорукий и хромавший после падения с лошади, он, кроме того, еще и заикался; эти физические недостатки в присутствии отца становились более заметными из-за нервозности и неуверенности. И он, и Константин испытывали неподдельный страх перед Павлом. «Когда он сердился, они бледнели и дрожали как осиновые листки»¹⁸, – писал генерал Саблуков. Александр начал сближаться с Аракчеевым, полагаясь на его помощь во время учений и пользуясь его защитой во время вспышек отцовского гнева. Так зародилась их дружба, которая очень помогла Александру во время царствования его отца.

Закончился 1795 год, а в первые месяцы 1796-го почти никогда не исчезавшая напряженность в Гатчине заметно возросла. В начале года Екатерина еще не сообщила внуку о своих планах насчет него, но в Санкт-Петербурге только и разговоров было что о наследовании престола, и ситуация явно перевешивала в сторону Александра. В мае он писал своему другу Алексею Кочубею: «Дела наши невероятно запутаны. При подобных обстоятельствах может ли один человек управлять государством, а тем более бороться со злоупотреблениями в нем? Это не под силу не только человеку, наделенному, подобно мне, средними способностями, но даже и гению, а я придерживаюсь правила, что лучше не делать, чем делать плохо. Мой план – поселиться вместе с женой на берегах Рейна, где я буду мирно жить как частное лицо и находить счастье в обществе друзей и наслаждаясь природой».

В июне и июле Александр исправно посещал учения, проводимые Павлом, приезжая в Павловск каждое утро в шесть часов и оставаясь до часа дня. «Можно сказать, что этим летом я прошел военную службу», – писал он Лагарпу. Затем, 16 сентября, состоялся разговор Екатерины с Александром, и, как предполагают, она, наконец, сказала ему о своих планах. Александр никогда не рассказывал о подробностях этого разговора. В ответ на предложение Екатерины он написал ей письмо в характерном для него дипломатическом стиле, где выражал свою признательность за ее заботу и веру в него («даже своей кровью я не смогу воздать вам за все, что вы сделали и намерены сделать для меня»), но не брал на себя ответственность за какой-либо конкретный план. По Санкт-Петербургу гуляли слухи. Люди, по-видимому, считали, что императрица собирается издать манифест, в котором с Нового года Александр будет провозглашен наследником, а Павла арестуют и упрячут в тюрьму. Александр оказался в затруднительном положении. Возможно, чтобы снискать благосклонность Гатчины, в деловой записке к Аракчееву, датированной 23 сентября, он называет своего отца «его императорское величество», как часто делал и Аракчеев.

5 ноября в Гатчине началось как обычный день. Великий князь встал, принял парад и совершил конную прогулку перед завтраком, объехав находившиеся в поместье фабрики в сопровождении своей супруги и группы офицеров, среди которых были Аракчеев, Плещеев и генерал Котлубицкий. Возвращаясь после завтрака, они встретили гусара, сообщившего великому князю, что из Санкт-Петербурга прибыл граф Николай Зубов, брат теперешнего фаворита Екатерины. Все поняли, что он привез какую-то важную новость. Павел сразу же спросил гусара, велика ли свита Зубова. Услышав, что Зубов приехал один, Павел сказал: «Ну, с одним мы справимся», снял шляпу и перекрестился¹⁹.

Оказалось, что этой ночью у Екатерины случился удар и она серьезно больна. Павел приказал запрягать лошадей и вместе с Марией Федоровной немедленно отбыл в Санкт-Петербург. К Александру послали гонца, который должен был сообщить ему о приезде отца. Аракчееву и нескольким другим офицерам Павел приказал как можно скорее следовать за ним. По дороге он встретил Ростопчина с письмом от Александра: он просил отца приехать в столицу. Ростопчин схватил Павла за руку и воскликнул: «Ах, месье, какой это момент для вас!» – «Подожди, дорогой, подожди, – ответил Павел. – Я уже прожил сорок два года. Бог помог мне, и, может быть, он даст мне силы и разум, чтобы занять то положение, которое он мне предназначил»²⁰.

По пути Павел встретил 22 гонцов с подобными известиями. Они поворачивали лошадей и присоединялись к свите великого князя, экипаж которого ясным морозным вечером еще до полуночи влетел в ворота Зимнего дворца. Александр и Константин, одетые в форму гатчинских войск, встречали отца на дворцовой лестнице; Павла со свечами ввели в покои дворца. Ростопчин писал, что «его принимали уже как императора, а не как великого князя».