Глава 5
Томск встретил их чудесной летней погодой… Город понравился. Может быть, потому что она была очень влюблена в тот момент. Они тогда были неразрывны, как единое целое. Ей никто не был нужен, кроме Левушки. Они поселились в его скромной двухкомнатной квартирке, недалеко от театра. Аркадия отметила, что ей отчаянно захотелось вить гнездо. На ярмарке выходного дня она купила швейную машинку ─ первую в своей жизни. Сама сшила занавески, вымыла окна, до блеска протирая газетой их мокрую, блестящую поверхность, украсила салфетками, связанными крючком, поверхность комода в спальне и шкафа на кухне. Ей хотелось, чтобы Левушке было комфортно с ней и он спешил домой после вечерних репетиций. Именно тогда ─ в начале их семейной жизни ─ Аркадия поняла, что счастье это и есть гармония с самой собой и внешним миром, возможность заниматься любимым делом и жить в окружении любимых людей. А еще она помнила, как они берегли свое хрупкое счастье от человеческой зависти и внешних посягательств.
Они жили очень скромно, но были отчаянно счастливы… Единственное, о чем она тосковала иногда, о некоем материальном комфорте, к которому уже привыкла. Очень хотелось купить себе что-то красивое. Но на это никогда не хватало денег.
Актерская судьба была по-прежнему благосклонна к ней. Ее сразу ввели в три спектакля. Ну, а дебют в Томском театре оперетты состоялся в «Черном драконе» Доминико Мадуньо, в котором она блистала в роли Анжелики.
«Красное знамя»: «Вот уж, действительно, «частица черта в ней!» Стремительность и живость речи, точно схваченные характерные движения, природный ум, лукавый, острый юмор, глубокая убежденность в правоте своих действий, искренняя любовь, непримиримость к любым компромиссам и при всем при этом ─ настойчивость в достижении цели. С такой Анжеликой можно пойти в огонь и в воду!»
Она не без борьбы стала примой театра. На нее ровнялись, подражали, завидовали и немного боялись, зная ее бескомпромиссный характер. Неуживчивая, неугомонная. Ее реплики на события, роли, партнеров, творчество были лакмусовой бумажкой, словом бескомпромиссной правды ─ иногда резким, пронзительным, беспощадным, очищающим. Она никогда не жалела о своих поступках. Никогда. И при этом часто поступала спонтанно. Эта импульсивность была ее фирменной чертой. Аркадия была тщеславна и воспринимала это свое свойство как докучливую обязанность известных людей. Ее тщеславие, как любая сущность, имела как будто две стороны медали. Оно не позволяло ей отказываться от своего мнения ни при каких обстоятельствах ─ даже вопреки страху, инстинкту самосохранения. Но как же она презирала тех людей, которые считали, что высказывать неудобные мнения ей позволяла внутренняя свобода, стремление к независимости суждений и поступков, чувство справедливости. Какая чушь! Если бы они знали, как дорого давалось ей бесстрашие, как она ругала себя за тщеславие, которое не давало возможности промолчать! Аркадия воспринимала его как страшную силу, которая всегда была на стороне противника, играла против нее. Тщеславие терзало ее неотступно и ассоциировалось у нее с капризной женщиной, которой непременно нужно быть в центре внимания, нравится окружающим. Она прикладывала для этого невероятное количество усилий, выраженных в великих целях, которые она без устали ставила перед собой и достигала. Самый главный ее страх ─ быть скучной и неинтересной ─ без передышки гнал ее по пути успеха от одной судьбоносной вехи к другой: получить роль, достичь качественно иной профессиональной высоты, удержать заданную планку, которую взяла когда-то, каждую следующую роль делать еще ярче, навылет ─ так, чтобы запомнили. Аркадия даже свои поражения умела превращать в победы, потому что знала наверняка, что раны, нанесенные ее тщеславию, долго сочатся кровью. Тщеславие делало ее одержимой, способной идти по головам, но на краю профессии заставляло работать как проклятую. Аркадию уважали за то, что она всегда готова была сначала действовать, а потом уже судить. За то, что любила мучительный, многоступенчатый репетиционный процесс и жила в нем каким-то единым вздохом, сегодняшним днем. Пытка мыслью ─ обычное состояние ее репетиций. Она на дыбе неумолимого «быть или не быть», а произнося свое «да», не просто сохраняла жизнь или подписывала смертный приговор, но и закладывала краеугольный камень образа. Созидание образа через поступок невозможно без предлога для него, без ситуации. Сталкивая «я» с другими, а через их посредство с человечеством, она позволяла «проекту» личности сделаться личностью. Ситуация, вообще, стержень театра оперетты ─ «театра ситуаций». И оттого в определенные моменты атмосфера внутри актрисы предельно сгущалась, раскаленная до критической точки, чреватая катастрофическим взрывом.
Служа Мельпомене, Аркадия никогда не задумывалась о том, что завтра будет другой возраст. Все может измениться завтра. Ей нравилась ее работа, и все вокруг должно было подчиниться ее планам. Единственный человек в ее орбите, с кем она еще как-то считалась, ─ муж Левушка. Но и его мнение она не услышала, когда ее неожиданная беременность могла помешать гастрольному туру в Волгоград.
─ Ты с ума сошла, Ада! Как ты могла так поступить? Это же наш первый ребенок?!
─ Лев, не кричи на меня… Я не могу сейчас жертвовать своей карьерой! У нас еще будут дети…
─ О чем ты думаешь? Карьера? То есть нашего ребенка ты принесла в жертву? Ты соображаешь, что ты говоришь? Зачем такая карьера?
Она посмотрела на него пронзительно, вложив в свой взгляд всю нежность, на которую только была способна. Она знала, что он не устоит перед этим ее взглядом:
─ Левушка, дай мне еще немного времени. Сейчас не самый подходящий период для того, чтобы уходить в тень. Мое место займут мгновенно. А нам нужно думать о будущем… Неужели ты всю жизнь собираешься прозябать в провинциальном театре? Я хочу вернуться в Москву… Но не в роли просительницы, я мечтаю о том, что меня пригласят в ведущий театр Москвы.
В его глазах застыла боль:
─ А как же мы? Наша семья… Неужели для тебя это вообще ничего не значит?
─ Нет, Левушка… Очень много значит. Я это делаю для нас. Я рожу тебе еще ребенка… Будь уверен!
Он посмотрел на нее с такой горечью, что она осеклась:
─ Для меня, Ада? Ты собираешься рожать для меня?
─ Ну, прости… Не цепляйся к словам! Ну, конечно, я сама захочу стать мамой! Обязательно захочу! Но не сейчас… Почему ты хочешь, чтобы я чувствовала себя виноватой в этом?
─ Ада, давай прекратим этот разговор… Мне нужно побыть одному!
Он стремительно направился в прихожую, Аркадия бросилась за ним.
─ Куда ты собираешься идти? Уже поздний вечер…
─ Погуляю немного. Мне нужно подумать! Ты извини, Ада, мне сейчас невыносима твоя компания… Я действительно неправ: ты совсем не виновата в том, что не готова становиться матерью. Просто я должен подумать, как принять или хотя бы попытаться понять это.
Она могла бы, конечно, задрожать губами, заломить руки, и он бы остался… Но каким-то шестым чувством она поняла, что сейчас нужно проиграть ему. Иначе потеряет его прямо теперь, незамедлительно. Аркадия почувствовала, как поплыла картинка от слез, которые готовы были пролиться из прекрасных зеленых глаз. Она осознавала, что сейчас – с опущенными уголками губ, которые он так любил целовать, прозрачными глазами, полными непролитых слез, ─ она выглядит скорбно и вызывает сочувствие. Включив бархатные низы волнующего тембра, она произнесла лишь одну фразу:
─ Я буду ждать тебя…
***
Как удивительно мы устроены… Каждому времени года соответствует какое-то определенное, не всегда повторяющееся, конечно, но всегда закономерное психофизическое состояние. У каждого человека это состояние может быть уникальным и не всегда традиционным. Но это, наверное, не про зиму… Для многих из нас она связана с фантастической, волшебной, праздничной порой. И виной тому череда любимых зимних праздников ─ Новый год, Рождество, Крещение, Святки, Масленица… Но только ли жадность до впечатлений, открытий, жизнерадостный интерес к миру, смутное ожидание чудес, таинственной магии праздничного движения подпитывают наше зимнее настроение? Почему мы так ждем упрямых и робких вопросов, которые рождаются в глубине подсознания? Они отчаянно пытаются пробиться сквозь восхитительный кураж зимних праздников. Отчего они так волнуют нас? Мы ждем их с нескрываемым нетерпением, но и смущением, страхом, что не сможем на них ответить так, как собирались в прошлом году. Так, как хотели весь текущий календарный год. Но все равно отчаянно ждем их возникновения внутри себя, сначала пианиссимо3, потом, нарастая, крещендо4. Так пробивается росток сквозь толщу почвы по весне. Так скрытым гулом наполняются реки перед ледоходом. Так громыхает в отдалении первая, освежающая весенняя гроза. Но почему нам так страшно отвечать на эти вопросы? Каким он был, год минувший? Год свершений и утрат… Что сбылось, а что не сбылось? Почему произошло так или иначе? Удалось ли совершить хоть одну маленькую победу над собой, осуществить задуманное, подняться еще на одну ступеньку личных достижений? Эти и еще многие другие вопросы мы задаем себе, перелистывая календарные листки уходящего года. Зачем-то пытаемся проникнуть в будущее. А праздничное настроение от всех этих вопросов и не обрывается вовсе в изнеможении…
Как же в нас накрепко проросло стремление мечтать, выстраивать планы, пробуждать потаенные ресурсы, жаждать весеннего обновления мира и себя в этом мире. Ведь Зима, пройдя разные стадии преображения, в конце концов, загадочно, радостно и легко истает, улетит ввысь и останется в нашей памяти, мучая все теми же вопросами год спустя…
─ Аркаша, родная, ты где?
─ Я здесь, на кухне, Левушка! В окно смотрю на зиму…
Он заглянул из прихожей румяный с мороза. Аркадия улыбнулась мужу. Он всегда умилял ее, особенно в те моменты, когда вот, как теперь, озорно блестел глазами, светло улыбаясь, ласкал ее взглядом.
─ На улице чудесная погода! Ты бы прогулялась, Аркаша.
─ Нет, после простуды голос нужно бы поберечь. Я вот зимой из окна любуюсь. Такая красота! День ясный, солнечный… И снег искрится на солнце так, что глазам больно. Такое многоцветье драгоценных камней!
Левушка с нежностью посмотрел на жену:
─ Как я люблю, когда ты в таком настроении! Узнаю тебя, а то ты пугала меня последнее время. Знаешь, а я тебе письмо принес от Горштейна. Держи.
Аркадия оживилась… Ей немедленно захотелось вскрыть этот казенный конверт, в котором сосредоточились мысли и чувства Мастера к ней, но, подавив искушение, весело спросила:
─ Левушка, обедать будешь? У меня сегодня украинский борщ со сметаной и котлеты с картошкой. Как ты любишь…
Он звучно сглотнул:
─ Черт! Я только теперь понял, как голоден, когда ты так вкусно рассказала, что у нас на обед.
Она принялась хлопотать на кухне. Ей нравилось кормить мужа. Именно в этом процессе Аркадия искренне, без утайки проявляла свои чувства к Левушке. Ее язык любви был земным, весьма прагматичным и очень действенным, в отличие от его. Левушка был мастером создавать романтические ситуации. Какое-то время она сидела и смотрела, как муж ест, улыбаясь своим мыслям. Слушала, как он рассказывает новости из театра.
Потом поднялась и взяла письмо с комода:
─ Ты позволишь?
─ Конечно, читай, Аркаша. Котлеты ─ просто блеск!
Она, уже еле скрывая нетерпение, надорвала конверт и, достав обычный исписанный мелким почерком листок в клеточку, почувствовала тепло в груди на физическом уровне.
«Аркаша, дорогая, ты что молчишь? Уже сезон начался… От тебя ни звука. Близятся новогодние праздники ─ а ты никак не проявляешься. К вам поехал, как мне было известно, новый главный режиссер, а ты молчишь. Как сейчас дела? Что летом? Где была? Как мама? Приехал на несколько дней в Ленинград Снегов Никита, пришел ко мне, вспоминали о тебе ─ «Сорочинскую ярмарку». Я набрал первый курс, но пока только присматриваюсь: а станут ли они родными, как вы, ─ неизвестно?! Звонил мне как-то Коля Прокофьев, не застал. Что у него? Пусть даст о себе знать. Преподает он? Хорошо бы и тебя привлек к этому. А позже поступили бы в аспирантуру Ленинградского института. В этом году это сделал Боря Смолин заочно…»
─ …Аркаша, ты не слушаешь меня… Я спрашиваю, что пишет Всеволод Сергеевич?
─ Ах, да… Все хорошо! Ты же знаешь, задает много вопросов, как всегда… Ему все интересно обо мне!
─ Чуть не забыл рассказать: к нам же приезжает режиссер из Москвы ставить «Белую акацию» Дунаевского.
Услышанное заставило ее мгновенно взбодриться. Мысль закинулась, словно вздыбленная лошадь: «А может быть, вот он, шанс. И тогда не нужен никакой промежуточный этап с Волгоградом?»
─ Что говорит по этому поводу Сергей Анатольевич?
─ Ты же знаешь, кто у нас прима… Я вот что подумал, Аркаша… Может, Бог с ним, с Волгоградом? Такой шанс нельзя упускать!
Из-за того, что он озвучил ее мысль, казавшуюся ей такой удачной, мудрой и тайной, она испытала досаду. Но зачем об этом знать Левушке:
─ И правда, такой шанс нельзя упускать! Прекрасная музыка! Тончайшей прелести образец лирической оперетты. Что еще нужно, чтобы показаться в Московский театр? Я бы примерила на себя Тоню. Да хоть и Ларису. А еще лучше ─ репетировать их обеих. Это знаешь, как Одетта и Одиллия в «Лебедином».
Аркадия не могла усидеть на месте. Когда на горизонте маячили новые творческие свершения, внутри все ликовало и призывало к действию. Она звенела, как струна, настроенная на победу.
И хоть фокус ее внимания смещался с Левушки в эти моменты, он любил истовые, страстные творческие порывы, в которых ее вожделение прорывалось яростно и завораживающе.
─ Ну, вот и славно, что ты рада! Я беспокоился за тебя последнее время. Прима театра, все главные роли твои, восторженная пресса, толпы поклонников ─ а ты как будто неживая…
Аркадия стремительно подошла к нему, все еще сидящему за столом, и, взяв в руки его лицо, порывисто поцеловала в губы, жарко шепча в них:
─ Ничего, Левушка… Все будет хорошо! Ты просто верь мне.