Аня с острова Принца Эдуарда. Глава 6. В парке (Л. М. Монтгомери, 1915)

– Что вы собираетесь сегодня делать, девочки? – спросила Филиппа, неожиданно появившись в Аниной комнате в субботу после обеда.

– Идем на прогулку в парк, – ответила Аня. – Мне, конечно, следовало бы остаться дома и дошить блузку. Но я не могу шить в такой день, как этот. Что-то носится в воздухе, проникает в кровь и рождает в душе радость. Мои пальцы будут вздрагивать, и шов получится кривой. Так что – вперед, в парк, к соснам!

– Твое «мы» включает еще кого-то, кроме тебя и Присиллы?

– Да, оно включает Гилберта и Чарли, и мы будем очень рады, если оно будет включать также и тебя.

– Но, – возразила Филиппа страдальчески, – в таком случае я должна буду отправиться на прогулку без кавалера, а это нечто непривычное для Филиппы Гордон.

– Ничего, непривычное расширяет наш кругозор. И впредь ты будешь всегда сочувствовать бедняжкам, которым случается остаться без пары. Но где же все жертвы твоих чар?

– О, я так от всех них устала и просто не желаю, чтобы они беспокоили меня сегодня. Кроме того, я чуточку хандрю – чуть-чуть, ничего серьезного. На прошлой неделе я писала Алеку и Алонзо. Я уже вложила оба письма в конверты и надписала адреса, но не запечатала. А в тот вечер произошел очень смешной случай. То есть Алек нашел бы, что это смешно, но Алонзо, вероятно, нет. Я спешила отправить письма, так что схватила письмо Алеку – так я думала, – вынула его из конверта и сделала приписку. А потом отправила оба письма. Сегодня утром я получила ответ Алонзо. Ох, девочки, оказывается, я сделала приписку к письму, адресованному ему, и он был в ярости. Конечно, он это переживет – да мне наплевать, если и не переживет, – но вся история испортила мне настроение на целый день. Вот я и решила зайти к вам, дорогие мои, чтобы развеселиться. Когда начнется футбольный сезон, у меня не будет ни одной свободной субботы. Я обожаю футбол. У меня есть великолепная шапочка и полосатый свитер цветов Редмонда, и я буду надевать их, отправляясь на стадион болеть за нашу команду. Хотя издали я, конечно, буду выглядеть как ходячая вывеска цирюльника. А ты знаешь, Аня, что этот твой Гилберт избран капитаном футбольной команды первокурсников?

– Да, он говорил нам об этом вчера вечером, – сказала Присилла, видя, что возмущенная Аня не намерена отвечать. – Гилберт и Чарли заходили вчера к нам в гости. Мы знали, что они придут, и постарались расположить все подушки мисс Ады вне пределов видимости и досягаемости. Одну, с искусной рельефной вышивкой, я спрятала в угол, за стул, на котором она обычно лежит. Я считала, что там она будет в безопасности. Так что ты думаешь! Чарли Слоан подошел к этому стулу, заметил подушку, торжественно выудил ее из-за стула и просидел на ней весь вечер! На что теперь похожа несчастная подушка! Бедная мисс Ада спросила меня сегодня, как всегда улыбаясь, но с каким укором, почему я позволила гостям сидеть на ней. Я ответила, что вовсе не позволяла – это было сочетание рока с неисправимой «слоанностью», а я оказалась не в силах противостоять такой комбинации.

– Подушки мисс Ады действуют мне на нервы, – заметила Аня. – На прошлой неделе она закончила еще две, набитые до отказа и вышитые так, что свободного места на них не осталось. И так как класть их уже негде, она просто прислонила их к стене на лестничной площадке. Они постоянно падают, и, когда мы поднимаемся или спускаемся по лестнице в темноте, всякий раз чуть не спотыкаемся о них. В прошлое воскресенье в церкви, когда доктор[28] Дэвис молился за всех, подвергающихся опасностям на море, я мысленно добавила: «И за всех, живущих в домах, где любовь к подушкам из разумной превращается в чрезмерную!» Ну вот! Мы готовы, и я вижу, мальчики идут к нам через кладбище. Ты согласна связать свою судьбу с нашей, Фил?

– Я пойду, но только буду шагать рядом с Присиллой и Чарли. Это будет выносимая степень состояния третьей лишней. Этот твой Гилберт, Аня, просто прелесть, но почему он все время ходит с Пучеглазым?

Аня взглянула на нее холодно. Она никогда не испытывала особого расположения к Чарли Слоану, но он был из Авонлеи, и никто чужой не имел права смеяться над ним.

– Чарли и Гилберт всегда были друзьями, – отозвалась она с чопорным видом. – Чарли – славный мальчик. И не его вина, что у него такие глаза.

– Ни за что не поверю! Это его вина! Он, должно быть, совершил что-то ужасное в прежней жизни и в наказание получил в этой такие глаза. Мы с Присси собираемся подшучивать над ним всю дорогу: мы будем смеяться ему в лицо, а он об этом и не догадается.

Без сомнения, негодницы, как Аня назвала их, осуществили свои «дружелюбные» намерения. Однако Чарли оставался в блаженном неведении: он думал, что он прекрасный кавалер, раз с ним гуляют две такие девушки, особенно Филиппа Гордон, первая красавица курса. Это должно произвести впечатление на Аню. Она увидит, что есть люди, которые могут по справедливости оценить его достоинства.

Гилберт и Аня медленно шли позади остальных по дороге, вьющейся вдоль берега бухты среди величественных сосен парка, и наслаждались спокойной, тихой красотой осеннего вечера.

– Тишина здесь как молитва, правда? – сказала Аня, подняв лицо к сверкающему небу. – Как я люблю сосны! Кажется, что они глубоко уходят корнями в романтику прошлых веков. Такое утешение – ускользнуть порой сюда, в парк, чтобы задушевно поговорить с ними. Здесь я всегда чувствую себя счастливой.

процитировал Гилберт. – В их присутствии все наши честолюбивые замыслы кажутся довольно мелкими. Ты согласна, Аня?

– Я думаю, что, если бы когда-нибудь меня постигло большое горе, я пришла бы за утешением к соснам, – сказала Аня задумчиво.

– Я надеюсь, Аня, что никакое большое горе никогда тебя не постигнет, – сказал Гилберт, который не мог связать мысль о горе с этим живым, радостным существом, шагающим рядом с ним. Он не знал еще, что тот, кто способен парить в высочайших из высот, может также погружаться в глубочайшие из глубин и что натуры, наиболее остро переживающие радость, – это одновременно и те, которые страдают наиболее глубоко.

– Но горе все же придет… когда-нибудь, – размышляла Аня. – Сейчас жизнь кажется поднесенной к моим губам чашей счастья. Но в ней, в этой чаше, должна быть, как и в любой чаше, капля горечи. И когда-нибудь я отведаю этой горечи. Надеюсь, я окажусь сильной и мужественной, когда горе придет в мою жизнь. И еще надеюсь, что, если оно придет, это произойдет не по моей собственной вине. Помнишь, что сказал доктор Дэвис в своей проповеди в прошлое воскресенье? Горести, посланные нам Богом, приносят с собой также и утешение, и силу, в то время как горести, которые мы навлекаем на себя сами – нашей глупостью или испорченностью, – переносить гораздо труднее. Но мы не должны говорить о горе в такой день, как этот. Он предназначен для одной только радости бытия, не так ли?

– Если бы это зависело от меня, я закрыл бы доступ в твою жизнь всему, кроме счастья и радости, – сказал Гилберт тоном, для Ани явно означавшим «впереди рифы».

– И это было бы неразумно, – подхватила она торопливо. – Я убеждена, что ни один человек не может правильно развиться и сформироваться, не пройдя через испытания и горе… хотя, боюсь, мы признаем это только тогда, когда нам совсем неплохо… Идем скорее – все вошли в беседку и машут нам оттуда.

Все пятеро сели в небольшой беседке, чтобы понаблюдать за осенним закатом – закатом из темно-красного огня и бледного золота. Слева от них лежал Кингспорт – в дымке неясно вырисовывались очертания его крыш и шпилей, а справа вспыхивала в лучах заката, принимая оттенки розового и медного, протянувшаяся к западу гавань. Прямо перед ними мерцала поверхность воды, атласно-гладкая и серебристо-серая, а вдали выступали из тумана плавные контуры острова Уильяма, словно спина охраняющего городок гигантского бульдога. Островной маяк, как одинокая печальная звезда, посылал свой яркий неровный свет в туман, и вдали на горизонте отвечали на этот призыв огни другого маяка.

– Вам когда-нибудь доводилось видеть более выразительный и суровый пейзаж? – спросила Филиппа. – Меня не особенно тянет на остров Уильяма, но даже если б и потянуло, то попасть туда я наверняка не смогла бы. Только взгляните на этого часового на вышке форта, возле самого флага. Вам не кажется, что он перенесен сюда прямо со страниц какого-то романа?

– Кстати, о романах, – сказала Присилла. – Мы искали вереск, но ничего, разумеется, не нашли. Я думаю, слишком поздно искать его в это время года.

– Вереск! – воскликнула Аня. – Но вереск не растет в Америке, разве не так?

– Есть всего два места на всем континенте, где можно найти его, – сказала Фил. – Одно – прямо здесь, в парке, а другое – где-то в Новой Шотландии, только я забыла, где именно. Однажды здесь стоял лагерем знаменитый полк шотландских горцев «Черная стража», и, когда весной солдаты перетряхнули солому в своих матрасах, семена вереска упали на землю и проросли.

– О, какая прелесть! – в восторге воскликнула Аня.

– Давайте вернемся домой другой дорогой – по Споффорд-авеню, – предложил Гилберт. – Там мы сможем увидеть все «прекрасные жилища знатных богачей»[29]. Район Споффорд-авеню – самый красивый из жилых кварталов Кингспорта. Только миллионеры могут позволить себе строиться там.

– Да-да, пойдем по Споффорд-авеню, – поддержала его Фил. – Там есть одно совершенно умопомрачительное местечко, которое я очень хочу показать тебе, Аня. Уж там-то строился не миллионер. Первый дом, сразу за парком. Он, должно быть, вырос там еще тогда, когда Споффорд-авеню была обыкновенной деревенской улочкой. Он вырос – он не был выстроен! Остальные дома на авеню мне не нравятся – слишком новенькие и с зеркальными окнами, – но этот домик… ну, прямо мечта… да еще такое название! Вот подождите, сами увидите.

И они увидели, как только вышли из парка и поднялись на окруженный соснами холм. На его вершине, там, где Споффорд-авеню переходила в обычную проселочную дорогу, стоял маленький выбеленный бревенчатый домик, по обе стороны которого росли сосны, простиравшие свои ветви над низкой крышей, словно желая защитить ее. Он был увит плющом, из-за красных и золотистых листьев которого выглядывали окошки с зелеными ставнями. Перед домиком располагался крошечный садик, обнесенный низкой каменной оградкой. Хотя стоял октябрь, садик оставался по-летнему привлекательным с его милыми, старомодными, словно неземными цветами и кустами: боярышником, кустарниковой полынью, лимонной вербеной, петуньей, бархатцами и хризантемами. Узенькая кирпичная дорожка, выложенная «в елочку», вела от ворот к парадному крыльцу. Казалось, что все это перенесено на Споффорд-авеню из какой-то захолустной деревушки. Однако было в этом домике нечто такое, отчего по контрасту с ним его ближайший сосед – огромный, окруженный аккуратно подстриженными газонами, пышный дворец какого-то табачного магната – производил впечатление чрезвычайно грубого, безвкусного, кричащего. Как выразилась Фил, налицо была «разница между естественным и искусственным».

– Это самое очаровательное из всех мест, какие я видела в жизни, – сказала Аня с восхищением. – Когда я смотрю на него, в груди рождается та самая, прежняя – приятная и странная – боль. Этот домик, пожалуй, даже еще более прелестный и необычный, чем каменный домик мисс Лаванды.

– Я хочу, чтобы ты обратила особое внимание на название, – сказала Фил. – Смотри, белыми буквами на арке над воротами – «Домик Патти». Потрясающе, правда? Особенно на этой авеню, среди всех этих «Сосновых рощ», «Кедровников» и «Долин вязов». «Домик Патти»! Нет, вы только подумайте! Я в восторге от такого названия.

– А у тебя есть хоть какое-то представление, кто эта самая Патти? – спросила Присилла.

– Патти Споффорд, как мне удалось выяснить, – старая дама, которой принадлежит этот домик. Она живет здесь со своей племянницей, и живут они здесь тысячу лет… ну, может быть, немного меньше. Преувеличение, Аня, – это просто полет поэтической фантазии. Я догадываюсь, что богачи множество раз пытались купить его – он наверняка оценивается теперь в кругленькую сумму, – но «Патти» не продается ни под каким видом и ни за какие деньги. А за домом вместо заднего двора – яблоневый сад. Вы увидите его, когда мы пройдем немного дальше. Настоящий яблоневый сад на Споффорд-авеню!

– Сегодня вечером я буду мечтать о Домике Патти, – сказала Аня. – Почему-то у меня такое чувство, как будто я часть этого домика. Интересно, доведется ли нам когда-нибудь заглянуть внутрь, за эти стены.

– Маловероятно, – вздохнула Присилла. Аня улыбнулась с загадочным видом.

– Да, маловероятно. Но я все же верю, что это произойдет. У меня странное ощущение – если хотите, можете назвать его предчувствием, – что я еще познакомлюсь с Домиком Патти поближе.