Глава 8
«Граф» имел обыкновение рано утром выпивать рюмки две водки. Хотя доктора и находили, что это вредно, но «граф», напротив, полагал, что это очень полезно. Некоторый прием алкоголя возбуждал его нервы, и он чувствовал себя бодрее и оживленнее.
Так как дома запаса водки не было, то первый визит «графа» был в заведение поблизости, где он имел кредит.
– С добрым утром, Александр Иваныч! – любезно приветствовал его заспанный пухлый сиделец10.
«Граф» кивнул головой и проговорил:
– Стаканчик!
Проглотив стаканчик, он с тем же небрежным видом, с каким, бывало, держал себя у Бореля или у Дюссо11, кинул: «За мной!» – и, дотронувшись до полей цилиндра, вышел на улицу.
Дождь лил немилосердно, и потому «граф» торопливо дошел до Офицерской и сел в маленькую одноконную каретку-омнибус12, которая повезла его по Казанской улице до Невского. Оттуда он направился на Большую Морскую и вошел в подъезд большого дома, где жил его брат, тайный советник Константин Иванович Опольев.
Толстый, раскормленный швейцар с нескрываемым презрением оглядел «графа» с ног до головы и хотел было спровадить на улицу, как был решительно поражен и озадачен высокомерным тоном, каким этот намокший господин в рыжем цилиндре произнес:
– Эй… ты, швейцар!.. Передай это письмо Константину Ивановичу… Да смотри, немедленно…
Швейцар нехотя, с брезгливой миной протянул руку за письмом и, с умышленным упорством оглядывая костюм «графа», проговорил не без презрительной нотки в голосе:
– Если генерал спросит, кто передал письмо, как сказать?
– Скажи, что… что… дальний родственник.
И не спеша, с достоинством испанского гранда вышел из подъезда, оставив швейцара в изумлении, что у его превосходительства могут быть родственники, одетые, как нищие.
Дальнейшие посещения «графом» разных швейцарских, где его знали по прежним визитам, нельзя было назвать особенно удачными.
В двух домах ему сообщили, что господа почивают; в двух – передали, что на письма никакого ответа не будет; в трех ему выслали с лакеями по рублю, а от кузины-княгини был деликатно передан конвертик. Он содержал в себе зелененькую кредитку и маленький листок почтовой бумажки, на котором были написаны карандашом следующие слова: «Желательно повидать мальчика».
– Не верит! – прошептал «граф», запрятывая трехрублевую бумажку и записочку в жилетный карман.
«Что ж, когда Антошку приведем в приличный вид, можно его и послать к княгине Марье Николаевне… Пусть познакомится. Быть может, что-нибудь и сделает!» – весело думал «граф», собираясь теперь сделать визит к «дяденьке».
Был четвертый час. «Граф» порядком устал после своих посещений нескольких домов в разных частях города и проголодался. Но он решил прежде закончить программу действий на сегодняшний день и потом уже пообедать.
Дождь перестал. «Граф» на Михайловской поднялся на империал13конки и поехал на Пески.
Иван Захарович и его супруга были дома, и оба находились в дурном расположении духа. «Дяденька» сегодня даже не ходил в трактир, чтобы почитать газету и побеседовать о политике и о разных отвлеченных предметах с приказчиком. Машенька тоже была угрюма и зла. Грязная и нечесаная, с подвязанной обожженной щекой, она сидела за пологом и поглядывала в окно на двор.
Бегство Антошки беспокоило обоих по весьма уважительным причинам.
Во-первых, Антошка представлял собой весьма доходную статью их бюджета и потеря такого «племянника» довольно чувствительно затрагивала их материальные интересы. Во-вторых, у обоих мелькали неприятные мысли: как бы из-за этого «неблагодарного подлеца», забывшего все оказанные ему благодеяния, не вышло каких-нибудь серьезных неприятностей с полицией. Этот «разбойник» недаром грозился, что найдет управу, и, чего доброго, заведет какую-нибудь кляузу…
– Д-д-да… Неблагодарный и подлый, можно сказать, ныне народ! – наконец проговорил Иван Захарович.
Реплики со стороны жены не последовало, и Иван Захарович снова задумчиво курил папироску.
Оба супруга с утра поджидали Антошку и часто поглядывали в окно. Отпуская утром своих «пансионеров» на работу, Иван Захарович был со всеми необычно ласков и многих снабдил одеждой и обувью, более соответствующими осенней погоде. Вместе с тем он наказал своим питомцам, в случае если кто из них встретит Антошку, передать ему, что «дяденька» нисколько на него не сердится и охотно простит его, если он вернется домой.
Понимая, что дурные примеры, подобные Антошкину бегству, заразительны и что после нежных слов не мешает и угроза, он прибавил, обращаясь к своим маленьким покорным подданным:
– Я жалеючи его говорю. А то хуже будет, когда городовой его приволокет за шиворот. А приволокет беспременно, потому как Антошка и все вы в полном моем распоряжении и обязаны по закону мне повиноваться… Ну, а тогда не пеняй… Не прощу! – не без энергии закончил Иван Захарович свою правительственную речь.
По случаю дурной погоды «дяденька» милостиво разрешил своим воспитанникам вернуться пораньше. К трем часам почти все вернулись. Никто Антошку не встречал.
– Этакий подлец! – сердито проворчал Иван Захарович.
В эту минуту в прихожей звякнул звонок.
Иван Захарович сам пошел отворять, по дороге плотно затворив двери комнаты, в которой помещались его питомцы.
Увидев незнакомого человека, костюм которого не внушал большого уважения и в то же время успокаивающим образом подействовал на Ивана Захаровича, он все-таки по привычке с пытливой подозрительностью взглянул на вошедшего, словно желая определить его житейское положение, и довольно холодно осведомился, что ему угодно.
– Мне угодно переговорить с вами по одному делу, – сухо и резко проговорил «граф», как будто не замечая протянутой ему руки.
Душа Ивана Захаровича ушла в пятки. «Уж не агент ли сыскной полиции!» – пронеслось в его голове.
И он, несколько смущенный, понижая голос до конфиденциального шепота, уже самым любезным, заискивающим тоном просил «графа» пожаловать в ком нату.
– Машенька! Выдь на минутку! – значительно проговорил он, обращаясь к жене, и, когда та прошмыгнула мимо гостя в двери, предложил ему присесть и снова бросил на него пристальный взгляд.
Тут, в комнате, при свете лампы, он лучше осмотрел и костюм графа, и его испитое лицо, и ему показалось, что он где-то видел этого господина…
«Граф» между тем не предъявлял своего агентского билета, и Иван Захарович все более и более сомневался, что перед ним агент. Он, слава Богу, видывал их! И, словно досадуя на свой напрасный страх, он сел на стул против «графа» и не без некоторой фамильярности сказал:
– Так по какому такому делу пожаловали, господин?.. Извините, не имею удовольствия знать, кто вы такой… А я с незнакомыми никаких делов не веду… Да и, прямо ежели сказать, никакими делами не занимаюсь.
– Я пришел получить у вас метрическое свидетельство Антошки…
– Что-с?..
– Слышали, кажется…
– Какого такого Антошки, позвольте узнать-с? – нахально спросил Иван Захарович, стараясь скрыть вновь овладевшее им беспокойство.
– А того Антошки, который ходил от вас с ларьком и которого вы вчера истязали ремнем и чуть не задушили… Нога ваша, вероятно, уже зажила? – насмешливо прибавил «граф».
– Позвольте, однако, спросить, кто вы такой будете и по каким таким правам требуете документ моего родного племянника?
– Не лгите. Он вам не племянник… Я знаю! – уверенно произнес «граф».
Иван Захарович смутился.
– Все равно вместо родного. Я его воспитал. А вы, что ли, сродственник ему? – насмешливо кинул он.
– Нет, я мальчика давно знаю и принимаю в нем участие… В нем принимают участие и другие лица, и Антошка теперь находится у моей двоюродной сестры, княгини Моравской, – пугнул «граф», заметив, с каким трусом имеет дело.
Иван Захарович недоверчиво взглянул на «графа». Костюм его не свидетельствовал о родстве с князьями, но в то же время в манере этого господина было что-то барское и внушительное. Это Иван Захарович сообразил.
– А вы чем изволите быть?..
– Я… штаб-ротмистр лейб-гвардии уланского Его Величества полка в отставке, Опольев. Можете, если хотите, удостовериться… Вот мой указ об отставке.
– Что мне удостоверяться?.. Только я документа не отдам. Нашли, с позволения сказать, дурака! По какой такой причине я отдам вам документ?.. Довольно даже странно, что вы, господин, вмешиваетесь в чужие дела… Я тоже права имею.
– Как знаете! – промолвил, вставая, «граф». – Но только помните, что завтра же утром я подам заявление градоначальнику, – прибавил «граф» и направился к двери.
Эта угроза произвела на Ивана Захаровича впечатление, и он сказал:
– Позвольте, сударь… Зачем же градоначальнику?.. Если мне уплатят за содержание этого подлеца – как перед Богом говорю, что Антошка неблагодарная тварь, – я готов развязаться с ним… Ну его… А то, согласитесь, за что же разорять бедного человека?..
– Мне некогда с вами разговаривать. Документ, или завтра же вы будете в сыскном отделении… И вообще я советовал бы вам переменить род занятий! – внушительно прибавил «граф»…
– Какие такие занятия, позвольте спросить?
– А заведение чужих детей, которых вы посылаете нищенствовать…
– Всякому надо кормиться… И дети у меня, слава Богу, ничем не обижены… всем довольны…
– И тем, что вы их порете?.. Ну, довольно… Отдаете документ или нет?
Через пять минут «граф» вышел, получив под расписку метрическое свидетельство Антошки.
Струсивший и растерявшийся Иван Захарович, провожая «графа», униженно просил не поднимать истории и обещал серьезно подумать о перемене занятий.
– Действительно, беспокойное занятие, сударь… Того и гляди из-за какого-нибудь неблагодарного мальчишки получишь одни неприятности! – говорил Иван Захарович.
«Граф» возвращался в конке с Песков очень довольный, что дело с этим «мерзавцем» было покончено так быстро и легко. Он не ожидал, что «дяденька» окажется таким трусом и отдаст документ первому встречному, который пугнет его. Теперь можно и пообедать. Но прежде «граф» решил, несмотря на голод, совершить маленькую вечернюю экскурсию в одну из людных улиц и, глядя по успеху, позволить себе более или менее роскошное меню обеда.
Деньги, бывшие у «графа» в кармане, он считал Антошкиными и взять из них на обед считал возможным только в случае крайней необходимости.
У ресторана Кюба он заметил господина в путейской форме, выходившего с какой-то дамой из подъезда ресторана со стороны Кирпичного переулка, и быстро очутился возле инженера. При свете фонаря он разглядел веселое, жизнерадостное молодое еще лицо с седоватыми волосами, выбивавшимися из-под фуражки. Инженер оживленно и громко что-то говорил даме под густой вуалью.
– Господин инженер, – проговорил ему почти на ухо «граф» своим сипловатым баском, – не откажите после устриц одолжить монетку на скромный обед… Премного обяжете…
Инженер, действительно только что евший со своей дамой устрицы, как-то торопливо полез в жилетный карман, поглядывая несколько сконфуженными, ласковыми и наблюдательными глазами на странного господина, и, смеясь, спросил:
– А вы разве не одобряете устриц и тех людей, которые их едят?
– Устрицы весьма одобряю, особенно с хорошим шабли или с максотеном, заедая стильтоном или рокфором14… Благодарю вас! – прибавил «граф», получая, к крайнему изумлению, не монетку, а бумажку и слегка приподнимая шляпу.
– Не за что… Эй, Иван… подавай! – крикнул инженер лихачу извозчику.
– Виноват… – вдруг заговорил «граф», снова подходя к инженеру. – Вы, разумеется, ошиблись.
– В чем?
– Это не канарейка, а синенькая15… Возьмите назад, чтобы после не раскаиваться, – иронически вымолвил «граф», протягивая инженеру бумажку.
– Я не ошибся… Я и хотел одолжить вам именно пять рублей! – необыкновенно мягко и ласково ответил инженер, не без удивления посматривая на этого странного субъекта.
– Ника, едем! – торопила дама.
– До свидания! – крикнул инженер…
– Мое почтение!
«Граф» приподнял шляпу и несколько мгновений смотрел вслед удаляющемуся экипажу удивленными глазами.
– Верно, он очень счастлив сегодня, – прошептал он, трогаясь с места.
Ввиду такого неожиданного благополучия «граф» считал вправе позволить себе редкую роскошь – пообедать как следует, в трактире, а не в закусочной, и даже выпить полбутылки крымского бордо. Спасибо легкомысленному инженеру!