Антоний и Клеопатра. Акт первый (Уильям Шекспир, 1607)

Нет, наш начальник выжил из ума.

Горящий взгляд, который с видом Марса

Он устремлял, бывало, на войска,

Молитвенно прикован к черной челке.

Грудь силача, дышавшая в боях

Так яростно, что лопались застежки

На панцире, превращена в мехи

Для обдуванья жарких нег цыганки.

Они идут. Любуйся. Вот тебе

Один из главных трех столпов вселенной

На положенье бабьего шута.

Смотри и поучайся.

Если это

Любовь, то как, большая или нет?

Ничтожна страсть, к которой есть мерила.

Я знать желаю чар моих предел.

Тогда создай другую твердь и землю.

Из Рима вести, добрый государь.

Какая скука! Только поскорее.

Нет, расспроси, Антоний. Может быть,

Не в духе Фульвия, и юный Цезарь

Приказывает: «Сделай то и то,

Займи то царство и очисти это,

Иначе будет плохо».

Милый друг!

Я не шучу. По-видимому, больше

Задерживаться здесь тебе нельзя,

Иначе Цезарь даст тебе отставку.

Как знаешь сам. Где Фульвии письмо?

Нет, Цезаря посланье, виновата.

Да нет, обоих, я хочу сказать.

Прими гонцов. Клянусь венцом Египта,

Ты покраснел – вернейший знак того,

Что ты боишься Цезаря, Антоний.

А может быть, стыдливость эта – страх

Пред Фульвией и будущей отчиткой?

Но где ж гонцы?

Пусть в Тибре сгинет Рим

И рухнут своды вековой державы!

Мое раздолье здесь. Все царства – прах.

Земной навоз – заслуженная пища

Зверям и людям. Жизни высота

Вот в этом. (Обнимая ее.)

То есть в смелости и страсти,

А в них – я это кровью докажу –

Нам равных нет.

Какая ложь! Зачем же

Ты без любви на Фульвии женат?

Не так глупа я, как кажусь. Антоний

Всегда собою будет.

И всегда

Ошеломляться будет Клеопатрой.

Но из любви к часам самой любви

Не станем их терять на пререканья.

Пусть время в удовольствиях пройдет.

Чем будем развлекаться мы сегодня?

Беседою с послами.

Какова!

Но все к лицу упрямице-царице:

И гнев, и смех, и слезы. Каждый след

Ее запальчивости – совершенство.

Послов приму я разве лишь твоих,

А больше никаких. Сегодня будем

Бродить по улицам и наблюдать

Ночные нравы. Хорошо, царица?

Ты так сама хотела.

(Служителю.) Надоел.

Как с Цезарем небрежен стал Антоний!

Он вовсе не Антоний иногда,

Так делается вдруг неузнаваем.

Как в самом деле жалко! Этим всем

Он подтверждает злые толки римлян.

Нам остается ждать, чтоб завтра он

Исправил впечатленье. До свиданья.

Гадальщик!

Что прикажешь?

Это он?

Ты тот, кто знает все?

В живую книгу

Природных тайн я заглянул слегка.

Пусть он тебе посмотрит руку.

Живо!

Тащи подносы. Будем выпивать

В честь Клеопатры.

Наколдуй мне счастье.

Я лишь предвижу, а не ворожу.

Предусмотри мне что-нибудь получше.

Ты будешь все добреть и хорошеть.

Он думает, – в толщину.

Нет, он говорит, в старости ты будешь краситься.

Все, что угодно, только не морщины!

Не серди его предвиденья. Вниманье.

Молчок!

Любить тебе случится в жизни больше,

Чем быть любимой.

Это мы посмотрим. Лучше буду горячить печенку пьянством.

Да слушайте же вы его!

Ты государыню переживешь.

Чудесно! Долголетье я люблю больше винных ягод.

Ты знала раньше лучшую судьбу,

Чем предстоит тебе.

Когда б твоим желаньям по утробе,

То ты б имела миллион детей.

Все время он настроен был прекрасно,

Как вдруг о Риме вспомнил. Энобарб!

Что, государыня?

Доставь его сюда мне. Где Алексас?

Вот я, и вот Антоний вслед за мной.

Не будем на него смотреть. Пойдемте.

Зачинщицею Фульвия была.

И ей войной ответил брат мой Люций?

Да, но война была их коротка.

Их помирило время. Скоро Цезарь

Стал общим их врагом, но был сильней,

И с первого же столкновенья с ними

Погнал их из Италии.

Еще

Какие неприятности?

Природа

Дурных вестей – несчастье для гонца.

Когда их получает трус и олух.

Руби с плеча. Что было, то прошло.

Любую правду, даже весть о смерти,

Предпочитаю лести.

Лабиен –

Действительно большая неприятность –

С парфянским войском перешел Евфрат.

Его победные знамена веют

От Лидии до Сирии, пока…

Антоний, – хочешь ты сказать?

Властитель!

Прямее! Выражений не смягчай.

Зови, как могут в Риме, Клеопатру.

Ругайся в духе Фульвии. Со мной

Будь так же резок, как вражда и честность.

Без осужденья зарастешь травой,

Упрек полезен, как пропашка поля.

Пока довольно. Выйди.

Как тебе

Угодно. (Уходит.)

Где гонец из Сикиона?

Гонец из Сикиона! Есть такой?

Он ждет в соседней комнате.

Введите.

На волю из египетских цепей,

А то я кончу размягченьем мозга!

Что скажешь?

Скончалась Фульвия, твоя жена.

Где?

В Сикионе. Это описанье

Ее болезни. Прочие дела

В письме.

Ступай.

Ушла душа большая,

Я этого хотел. Так мы всегда.

То, что отбрасывали с невниманьем,

Хотим потом вернуть, когда нельзя.

Все радости проходят. Эта стала

Желанной, потому что умерла.

Ее б удерживать, а я гнушался.

Нет, от колдуньи этой надо прочь.

Сто тысяч бед, еще страшнее этой,

Я наживу в безделье. Энобарб!

Что мне прикажешь, повелитель?

Надо

Безотлагательно отсюда прочь.

Довольно балагурить. Извести

О сборах командиров. Я царице

Скажу, что побуждает наш отъезд,

И попрощаюсь. Нас зовет не только

Смерть Фульвии и громкий голос чувств,

Но также письма от друзей из Рима.

Они в них сообщают: Секст Помпей

Бунтует против Цезаря и страшен

Преобладаньем на море. Народ

Не ценит никогда людей при жизни

И перенес любовь, которой он

Не доплатил покойному Помпею,

На сына. Секст и без того велик

По имени и крови, а успехом

Вскружил солдатам головы вконец.

Для государства рост его влиянья

Становится угрозой. Вообще

Все бродит там, змеясь, как конский волос,

Который может сделаться змеей.

Всем командирам, состоящим в свите,

Без промедленья собираться в путь.

Отдам распоряженье.

Где он?

С тех пор его я не видала.

Узнай, где он, кто с ним, чем занят он,

И помни, – я тебя не посылала.

Застанешь грустным, скажешь, – я пляшу,

А если весел, скажешь, заболела.

Ступай и возвращайся поскорей.

Мне кажется, ты неправа, царица.

Когда любовь нешуточна, нельзя

Ответной домогаться принужденьем.

А твой совет каков?

Не притесняй

Его ни в чем и дай во всем свободу.

Чтоб тем его скорее потерять?

Вот глупая!

Его терпенье лопнет.

Мы начинаем ненавидеть то,

Чего боялись. Вот и сам Антоний.

Мне грустно. Я больна.

Я принужден,

Как это ни печально…

Хармиана!

Я падаю. Дай руку. Эта боль

Не может продолжаться бесконечно.

Всему есть мера.

Должен сообщить…

Прошу, не приближайся.

Что с тобою?

Я вижу ясно по твоим глазам,

Что ты с хорошей вестью. Что нам пишет

Законная жена? Отправься к ней.

Она тебя напрасно отпускала.

Пусть знает, что тебя я не держу.

Ты весь ее! Я над тобой не властна.

Богам известно…

Не было цариц,

Обманутых бессовестней. Я сразу

Предвидела измену.

Клеопатра…

Как я могла считать тебя своим,

Хоть клятвой ты поколебал бы небо,

Когда ты предал Фульвию? Смешно

Вверяться клятвам, не соединимым

Одна с другою.

Госпожа моя…

Пожалуйста, прошу без оправданий.

Простись, и в путь-дорогу. Вот когда

Ты к нам напрашивался, было время

Для разговоров и высоких слов.

Тогда отъездом и не пахло. Вечность

Была в моих глазах и на губах,

Ты видел меж бровей моих блаженство,

Я вся была небесною. Я вся

И ныне та же, но великий воин,

Как оказалось, и великий лжец.

Постой.

Будь я мужчиной, ты бы убедился,

Что и в Египте защищают честь.

Веленья жизни, милая царица,

Настойчиво зовут меня к делам.

Я должен буду временно уехать,

Но сердце оставляю я тебе.

В Италии большие беспорядки.

Подходы с моря занял Секст Помпей.

В стране два господина. Все в броженьи.

Кто был в изгнаньи, стал героем дня.

Теперешний любимец недовольных –

Помпей, как некогда его отец.

Противникам нет счета. Мир наскучил.

Повсюду жалуются на застой

И жаждут перемены. Пред тобою

Особо оправдает мой отъезд

Смерть Фульвии.

Хотя я легковерна,

Но по годам я все же не дитя.

Как верить мне, что Фульвия скончалась?

И все ж она скончалась. Убедись

Из этого письма, какого шуму

Наделала она и, наконец,

Где умерла.

И это называют

Любовью! Где твои потоки слез?

Я вижу, вижу на ее примере,

Как мой конец ты примешь.

Бросим спор,

И выслушай мои предположенья.

Принять их к исполненью или нет,

Зависит от тебя. Чудесной силой,

Животворящей нильский ил, клянусь,

Что отправляюсь в путь твоим солдатом

Или слугой, на мир или войну,

Как пожелаешь.

Распусти шнуровку.

Не надо, Хармиана, все прошло.

То обмираю я, то оживаю,

Как преданность Антония.

Оставь.

Сама потом свидетельницей будешь,

Как твердо эта верность устоит.

Еще бы, в этом Фульвия порука.

Послушай, отвернись и прослезись

В честь памяти ее, потом, прощаясь,

Уверь, что слезы назначались мне.

Тебе удастся чудно эта сцена

Чистосердечной фальши.

Перестань.

Не зли меня.

Недурно для начала,

Но можно лучше. Надо приналечь.

Пусть этот меч…

И этот щит… Прекрасно.

Не правда ль, хорошо? Он входит в роль,

Смотри, как бесподобен, Хармиана,

Сердитый этот римский Геркулес.

Я ухожу.

Два слова, мой любезный!

Мы расстаемся… Нет, совсем не то.

Мы так любили… Нет, совсем не это.

Но что ж хотела я сказать? Я так

Забывчива, затем что я забыта.

Не будь ты мне царицею всего,

Я б мог сказать, что ты царица блажи.

Нелегкий труд, однако, эту блажь

Носить у сердца так, как Клеопатра.

Но ты прости мне выходки мои,

Я первая всегда от них страдаю.

Тебя отсюда отзывает честь,

Пожалуйста, будь глух к моим причудам.

Да будут боги все с тобой. Твой меч

Пускай покроет лаврами победа,

А путь тебе – удачами.

Идем.

Разлука наша – не разъединенье.

Хоть и вдали, ты будешь жить во мне,

А я в тебе, хоть и на стороне.

Идем.

Лепид, ты видишь, и не забывай:

Не в Цезаревых нравах ненавидеть

Великого собрата. Между тем

Вот что нам пишут из Александрии.

Он удит рыбу, пьет и жжет огни

В ночных пирах. Мужского в нем не больше,

Чем в Клеопатре, даже несмотря

На женственность ее. Насилу принял

Моих послов и спрашивать не стал

О нас с тобой. В нем все пороки мира.

И все ж их слишком мало, чтоб затмить

Его достоинства. Они сияют

Тем ярче, чем черней его грехи,

Как ночью – звезды. Эти недостатки

Он унаследовал, а не завел.

Он в них не виноват, он сам их жертва.

Ты слишком добр. Допустим, с полбеды

Валяться на постели Птоломея,

За шутку государства раздавать,

Пить до рассвета взапуски с рабами

И затевать кулачные бои

С подонками, воняющими потом.

Допустим, это хорошо. Хотя

Кем надо быть, чтоб это не претило?

Когда ж от этих штук в убытке мы,

То нет проказам этим оправданья.

Добро б на это шел его досуг,

Тогда бы нас могло не беспокоить

Не хватит ли развратника удар.

Когда же он без пользы губит время

Зовущее его, как барабан,

В тревожный час к защите государства

Наш долг его пробрать, как шалуна

Которого минуют уговоры

И только безобразья на уме.

Вот новые известья.

Все приказы

Исполнены. Ты будешь каждый час

Иметь с границ подробные отчеты.

Помпей, как прежде, силен на морях.

С ним те, кто присягал тебе из страха,

Восставшие в приморских городах

Вредят тебе распространеньем басон.

Мне надо было б это раньше знать.

Завещано седою стариною:

Кто наверху, тот плох, я был хорош,

Пока взбирался. Кто скатился сверху,

Опять приятен. Вот любовь толпы.

Она как водоросль. Ее швыряет

По прихоти теченья так и сяк,

Пока не измочалит.

Дальше, Цезарь.

Известные пираты Менекрат

И Менас бороздят моря судами

И добираются куда хотят.

В Италию совершены вторженья.

Народ по всей прибрежной полосе

Запуган до смерти. Средь молодежи –

Призыв к оружью. Ни один корабль

Не может выйти, чтоб не захватили.

Но, думается, именем своим

Помпей страшней, чем истинною силой.

Антоний, брось разврат и кутежи.

Когда, убивши Гирция и Пансу,

Бежал ты из Молены, по пятам

Шел за тобою голод. С колыбели

Изнеженный, лишенья ты сносил

С упорством дикаря. Тебе случалось

Пить конскую мочу и муть болот,

Которой бы побрезговали звери.

Ты с удовольствием уничтожал

Лесные ягоды любой породы

И, как олени зимнею порой,

Глодал древесную кору. А в Альпах

Ты ел такую падаль, говорят,

Что видевшие замертво валились.

Не хочется сейчас тебя стыдить,

Но ты переносил все эти беды

Так по-солдатски, что в конце концов

И щеки у тебя не провалились.

Мне жаль его.

О, если бы хоть стыд

Его заставил в Рим вернуться! Время

Начать войну. Я созову совет.

Задержка наша на руку Помпею.

Я завтра, Цезарь, точно буду знать,

Какой морской и сухопутной силой

Могу располагать я.

К той поре

Я тем же озабочусь. До свиданья.

Прощай. Уведомь, если сообщат

Какую-либо новость в промежутке.

Не сомневайся. Это ведь мой долг.

Хармиана!

Царица!

Дай мандрагоры выпить мне.

Зачем?

Чтоб всю ту бездну дней проспать, покуда

Антоний не со мной.

Ты чересчур

Упорно думаешь о нем.

Не думать –

Почти измена.

Я не нахожу.

Едва ли так, великая царица.

А ну, послушай, евнух Мардиан!

Что будет милости твоей угодно?

Не петь на этот раз. Из всех вещей,

Что может евнух, мне ничто не мило.

Какой счастливый ты, что оскоплен.

Ты мыслями не рвешься из Египта.

Доступна ль страсть тебе?

Да, госпожа.

Как, в самом деле?

Нет, не в самом деле,

На деле ничего я не могу

Из неприличного, но в отвлеченье

Я знаю страсть и представляю все,

Что делал Марс с Венерой.

Хармиана!

Послушай, где он может быть теперь?

Сидит или стоит? Пешком ли бродит

Иль скачет на коне? Счастливый конь!

Гордись, что под Антонием ты ходишь.

Ты знаешь ли, скакун, кто на тебе?

Атлант с полмиром на плечах, защита

Людского рода. Все ли шепчет он:

«Где змейка нильская моя?» Он раньше

Так звал меня. Теперь я не шутя

Пропитана сладчайшим ядом. Все ли

Он помнит, опаленную, меня

В следах загара, с кожею в морщинах?

О, я считалась лакомым куском,

Когда был жив широколобый Цезарь.

Однажды предо мной старик Помпей

Забылся так, что смерти не заметил,

Глаза в мой взор, как якорь, погрузив.

Да здравствует владычица Египта!

Ты мало на Антония похож.

Но ты был с ним и, словно позолотой,

Покрыт следами встречи. Как живет

Мой Марк Антоний?

Перед тем как эту

Жемчужину отдать мне, он прижал

Ее к губам. Его слова хранятся

В моей душе.

Я слышать их хочу.

«Скажи, – он молвил: – Римлянин суровый

Египетской царице шлет зерно

Жемчужины. Ничтожность подношенья

Загладит он, сложив к ее ногам

Земные царства. Передай, что скоро

Царице покорится весь восток».

Мы вышли, он вскочил в седло, кивая, –

И жеребец, заржавши, заглушил

Мои слова.

Он грустен был иль весел?

Он был как время года меж жарой

И стужею: ни грустен и ни весел.

Вот человек! Ты только оцени,

Ты вдумайся лишь только, Хармиана!

Он не был грустен, чтоб не омрачать

Тех, кто живет им, словно отраженья.

Он не был весел, чтобы дать понять,

Что радости оставил он в Египте.

Он ни грустил, ни радовался. Он

Меж крайностями выбрал середину.

Ты можешь веселиться и грустить,

Все у тебя выходит без сравненья.

Встречал ли ты в пути моих гонцов?

Не меньше двадцати. К чему так много?

Пусть в бедности умрет рожденный в день,

Когда Антоний не получит писем.

Бумаги, Хармиана, и чернил.

Добро пожаловать, Алексас милый.

Внушал ли Юлий Цезарь мне любовь

Подобную?

Неотразимый Цезарь!

Скажи еще раз так и подавись.

Антоний, вот бесспорный покоритель.

Великий Цезарь!

Зубы, говорю,

Тебе я выбью, если ты мне снова

Поставишь рядом с Цезарем того,

Кто лучше всех на свете.

Виновата.

Я лишь на прежний голос твой пою.

Что ж, зелена была, не понимала,

Вот и несла спокойно этот вздор.

Бумаги и чернил мне. Ежедневно

Он будет от меня иметь гонцов,

Пока не обезлюдеет Египет.