Кому править на Руси?
На календарях было 21 января 1924 г. В сумрачном, пропахшем лекарствами особняке в Горках кто-то вскрикнул. Кто-то сдавленно зарыдал. А кто-то уже накручивал рукоять телефона. И понеслась по проводам траурная весть – умер Ленин… Страна замерла в неясном тревожном ожидании. По городам и станциям люди вчитывались в страницы газет. По деревням обсуждали новости, привезенные односельчанами. На заводах, фабриках, в воинских частях и учебных заведениях собирались митинги. В Москве, несмотря на лютые морозы, десятки тысяч людей выстаивали по несколько суток для прощания с телом вождя. Обмораживались, грелись возле костров, разожженных на улицах. Кто-то втайне злорадствовал. Кто-то искренне переживал утрату. И все невольно гадали – а как оно будет дальше? Раньше цари умирали, оставляя наследников. Потом были перевороты и революции. Сейчас впервые в русской истории вопрос о власти должен был решиться как-то иначе. Как?
Впрочем, к тому моменту, когда сердце Ленина перестало биться, этот вопрос в значительной мере был уже решен. Сталина Троцкий явно недооценил, оказался в плену собственного самомнения и гордыни. Мог ли с ним конкурировать какой-то серенький «ремесленник», ленинская марионетка? Да и чего, казалось бы, опасаться Льву Давидовичу? За ним стояли могущественные силы «мировой закулисы». Ее эмиссары действовали в самых высших эшелонах советской власти. Получат команду, где уж удержаться Сталину?
И такая команда прошла. Весной 1923 г., накануне XII съезда партии, в «Правде» вышла статья Радека «Лев Троцкий – организатор победы». Характеристики – «великий умственный авторитет», «великий представитель русской революции… труд и дело которого будет предметом не только любви, но и науки новых поколений рабочего класса, готовящихся к завоеванию всего мира»[208]. Подобная публикация в центральном органе партии не могла выйти без благословения Бухарина. Партийцам откровенно подсказывали, чью сторону принимать. Петроград еще не стал Ленинградом, а Гатчина в 1923 г. превращается в Троцк. Ясное дело, не по инициативе Сталина. Один этот факт показывает, насколько сильны были «оборотни» в советских верхах.
В преддверии XII съезда произошел и вброс первой порции «завещания». Но не «Письма к съезду», как иногда считают, а статьи «К вопросу о национальностях и «автономизации», бичующей Сталина, Орджоникидзе, Дзержинского. Через Фотиеву она попала в Политбюро. И все же сторонники Троцкого просчитались. Впоследствии Лев Давидович утверждал, будто съезд стал его триумфом, и он со своим экономическим докладом (который считался третьим по рангу) затмил первый, политический – Зиновьева, и второй, организационный – Сталина. Документы съезда говорят обратное. Масса «серых» делегатов из вчерашних военных, рабочих, крестьян в экономических выкладках не разбиралась. Для них вопрос стоял иначе – за кем идти? А Сталин был ближе, предпочтительнее. «Бомба» со статьей тоже не сработала. Партийцы ее восприняли как анахронизм, дело прошлого. Ну а что касается обвинений в «великорусском шовинизме», то они могли придать Сталину только дополнительную популярность. Ведь на словах партийные низы были, конечно, за «интернационализм» – но неужели им на деле нравилось засилье «интернационалистов» и инородцев? XII съезд стал триумфом отнюдь не Троцкого, а Сталина.
Но если на съезде свалить его не удалось, тут же последовали новые атаки – уже иными методами, кулуарными. Внутри ЦК, внутри Политбюро. Крупская неожиданно «вспомнила», что у нее имеется еще одна важная работа Ленина. Та, что потом была названа «Письмом к съезду» – хотя ее вбросили в политический обиход после съезда[157]. А в июле-августе 1923 г. был нанесен следующий удар. В период отпусков Зиновьев, его помощник Евдокимов, Бухарин, троцкист Лашевич – командующий Сибирским военным округом, собрались под видом пикника в пещере под Кисловодском. В «пещерном совещании» участвовал также Ворошилов, но открестился от решений, которые там принимались. Были приглашены, но не приехали Фрунзе и Орджоникидзе. В это время на Кавказе находился и Троцкий. На совещании его не было, но нетрудно заметить, что собравшиеся действовали в его пользу.
Были выработаны требования реорганизовать партийное руководство. Либо отобрать у Секретариата ЦК функции управления, сделать его чисто служебным органом по пересылке бумаг, либо ввести в Секретариат Троцкого и Зиновьева – нейтрализуя Сталина. Иосифу Виссарионовичу послали письмо, фактически ультиматум. И в нем впервые упоминалось «письмо о секретаре» – ленинская диктовка от 4 января, та самая, где Владимир Ильич требовал сместить Сталина с поста генсека. Теперь Иосифа Виссарионовича шантажировали этим документом. Кроме Зиновьева, Бухарина и Троцкого в заговоре наверняка участвовала Крупская – письмо могло попасть к участникам «пещерного совещания» только через нее. А Каменев в данный период оставался в Москве со Сталиным, вроде бы принял его сторону, отыскивая компромиссы. Но, учитывая его связи с Троцким и Крупской, смело можно предположить, что и он играл в заговоре свою роль. Советчик Сталина, который в нужный момент подведет…
Это был один из самых опасных моментов для власти Иосифа Виссарионовича. Он лавировал, выражал готовность пойти на уступки. И схитрил. Договорились ввести Зиновьева, Троцкого, Бухарина не в Секретариат, а в Оргбюро. Формально Сталин «поделился» властью, но Оргбюро ведало не ключевыми вопросами, а всевозможной «текучкой».
Однако интриги верхушечной борьбы заслонили собой международные события. В Германии разразился жесточайший экономический и политический кризис. Курс марки обвалился в тысячу раз, промышленность была парализована, заводы останавливались. Налицо была «революционная ситуация», которую ждали большевики. И Троцкий загорелся. На заседаниях Политбюро доказывал, что наступил момент «поставить на карту все» – то бишь само существование советского государства[7]. Строил планы, что нужно раздувать революцию у немцев, Англия и Франция, конечно, не будут сидеть сложа руки, двинут на Германию войска. СССР поддержит революцию, тут-то и произойдет решающее сражение.
А при этом сам Троцкий автоматически выдвигался на роль даже не российского, а уже общеевропейского вождя! Тут уж все интриги вокруг реорганизации партийных органов просто теряли смысл. Но и спорить с идеей «мировой революции» было нельзя, она оставалась краеугольным камнем марксизма-ленинизма. Политбюро проголосовало «за». В Германию направлялись колоссальные средства, поехали десятки тысяч активистов Коминтерна, агентов, инструкторов. Представители Наркомата иностранных дел вели секретные переговоры с Польшей о пропуске красных войск через ее территорию – за что ей обещали отдать Восточную Пруссию[15]. Впрочем, большевики держали «камень за пазухой». Тайно было решено, что и Польшу надо «революционизировать». В ней началась полоса терактов, стачек, забастовок. Коминтерну была дана команда начинать революцию и в Болгарии[145]. Троцкий уже видел себя новым Бонапартом. Подчиненные ему дивизии выдвигались к западным границам.
Но Сталин рисковать Советским Союзом ради призрачных «мировых» целей вовсе не желал. И тем более не желал ввязываться в европейскую драку ради амбиций и возвышения Троцкого. Однако в данном случае противником Льва Давидовича стал не только Сталин. Его действия противоречили и планам… «мировой закулисы»! Революция в Германии требовалась ей в 1918 г., чтобы выиграть войну, но не в 1923 г. Западные финансовые магнаты уже получили свое, они хотели спокойно «переваривать» плоды достигнутых успехов и грести прибыли.
Троцкий перешел дорожку своим хозяевам. И стоит ли удивляться, что в бурной деятельности по подготовке европейского пожара вдруг пошли сплошные сбои, накладки? А Каменев, Зиновьев, Бухарин переметнулись теперь на сторону Сталина, и в решающий момент Политбюро приняло постановление, что подготовку закончить не успели, революционную ситуацию в Германии переоценили, поэтому шансов на успех нет[7]. Восстание было отменено.
Троцкого срыв таких блестящих перспектив привел в бешенство. Он обвинял Сталина и других членов Политбюро в трусости, в политических ошибках. Злость подтолкнула его к активным действиям, и он ринулся в схватку. Идейным знаменем кампании стало противопоставление «бюрократов» и «революционеров». Утверждалось, что «бюрократы» оторвались от партии, предают революцию и ведут ее к «термидору» (большевики часто употребляли сравнения с Французской революцией, а «термидор» – это ее перерождение, переворот, когда буржуазная Директория свергла и уничтожила якобинцев). И чтобы избежать этого, Троцкий требовал расширения партийной демократии. Правда, в устах Льва Давидовича, всегла проявлявшего себя крутым диктатором, призыв к «демократии» звучал абсурдно, но какая разница?
Атака развернулась в Москве и Питере, где сосредоточилось значительное количество «интернационалистов», а антибюрократические лозунги позволяли привлечь на свою сторону часть мелких партийцев, недовольных своим положением, молодежь. Троцкисты вели агитацию мощно, горлопанисто. Использовали ленинское «завещание», ходившее в списках. И в общем-то натиск имел все шансы на успех, если бы… расклад в «верхах» оставался таким же, как в августе. Однако после германской авантюры те же самые эмиссары зарубежной «закулисы», которые прежде действовали против Сталина, изменили свою позицию на 180 градусов – против Троцкого. Те же Зиновьев, Каменев, Бухарин выступили против него единым фронтом со сталинистами.
И подловили Льва Давидовича очень просто. Сделали вид, будто соглашаются с его требованиями. Демократии желаете? Пожалуйста. Была объявлена общепартийная дискуссия. Троцкий вдохновился, выпустил брошюру «Новый курс». И попался. Из его брошюры можно было дергать цитаты и бить его же. Даже название «новый курс» можно было трактовать как иной, не ленинский. Льву Давидовичу припомнили прежние разногласия с Владимиром Ильичем, на него обрушилась вся пресса. А раз дискуссию объявили общепартийную, значит, участвовали в ней не только столицы, а провинция, где позиции Троцкого были чрезвычайно слабыми. Итоги дискусии должна была подвести XIII партконференция, открывшаяся 16 января 1924 г. Но задолго до ее начало стало ясно, что Лев Давидович проиграл. И на конференцию он предпочел не явиться, сослался на болезнь. А его сторонников разгромили подчистую, заклеймив троцкизм как «ревизионизм» и «антиленинский уклонизм».
Ну а дальше происходит весьма загадочная история. 18 января, в день закрытия конференции, Троцкий неожиданно срывается с места и уезжает в Абхазию, якобы лечиться и отдыхать. А 21 января умирает Ленин…. Отметим, что о состоянии здоровья Владимира Ильича Троцкий не мог не знать. Его личный врач Федор Гетье входил в число докторов, обслуживающих больного вождя. 18 января, в день отъезда, Гетье дважды посетил Троцкого. А о смерти Ленина Лев Давидович узнает, доехав до Тифлиса. Однако на похороны он не возвращается, отправляет по телеграфу некролог и продолжает путь в Сухум…
Позже в своих воспоминаниях он напишет, что против него составился «заговор», причем в качестве «предателей» и «заговорщиков» будет клеймить не столько Сталина, сколько… Каменева и Зиновьева (что само по себе интересно). Троцкий будет утверждать, что «заговорщики» его преднамеренно обманули, сообщили ему: «Похороны в субботу, все равно не успеете, советуем продолжать лечение». А на самом деле похороны были в воскресенье, мог бы и успеть[182]. Это откровенная ложь. Обратите внимание, Троцкий оперирует не числами, а днями недели. Потому что если взять числа, сразу видна нестыковка. От Москвы до Тифлиса он ехал с 18 до 21 января – три дня. А похороны Ленина состоялись 27-го. Даже если ему солгали и назвали 26-е, до них оставалось 5 суток! Он успевал в любом случае. Выходит, сам не захотел.
Уже в 1940 г. Троцкий выдвинул новые обвинения, опубликовал в американской газете «Либерти» статью «Сверхборджиа в Кремле». Ссылаясь на Федора Гетье, писал, что Ленин быстро поправлялся, вскоре мог вернуться к делам, и тогда туго пришлось бы Сталину. Но Владимир Ильич был отравлен. А его, Троцкого, обманули насчет срока похорон, чтобы он не сумел провести расследование. Конечно, все это тоже ложь. Об улучшении здоровья Ленина нам известно лишь из одного источника, от самого Троцкого. И озвучил он свои обвинения лишь тогда, когда не было в живых Гетье, Крупской, и никого из тех лиц, на кого он ссылается, кто будто бы мог подтвердить его слова. Все данные биографической хроники Ленина, журнала врачей, воспоминания профессоров, лечивших его, показывают, что «улучшение» было весьма относительным. Ленин даже не научился говорить, мог лишь повторять слова, вспоминать их по надписям и картинкам. А с октября 1923 г. снова пошло ухудшение.
В таком состоянии Владимир Ильич не мог представлять угрозы ни для Сталина, ни для кого бы то ни было. А вот на обвинениях в насильственной смерти можно было сыграть. И такая попытка действительно имела место! Как уже отмечалось, после первого инсульта у Ленина возникла мысль о самоубийстве. Возвращался он к этой идее и в декабре, после второго приступа, просил Фотиеву достать яд. А 17 марта, после третьего инсульта, Крупская неожиданно обратилась к Сталину. Дескать, Ленин требует дать ему яд, и сделать это должен именно Иосиф Виссарионович[180]. Между прочим, по «Журналу дежурных врачей» видно, что никаких просьб 17 марта Ленин высказать не мог! Он в этот день только мычал. Значит, инициатива исходила не от него, а от самой Крупской. Но Сталин на удочку не попался. В тот же день, 17 марта, он направил записку Каменеву и Зиновьеву, а 21 марта еще одну, всему Политбюро, извещая о случившемся. Сообщал, что Крупская настаивала на том, чтобы дать Ленину яд, но он, Сталин, отказался выполнять подобное пожелание. И Политбюро (в том числе Троцкий) одобрило его действия[84, 180].
Могли ли Ленину «поспособствовать» уйти из жизни? Полностью исключать подобную вероятность нельзя. Но в январе 1924 г. отравление было для этого совсем не обязательным. Достаточно было очередной нервной встряски. И она, скорее всего, имела место. Почему-то исследователи не обращают внимания на еще один известный факт. 19-20 января Крупская читала мужу решения XIII партконференции[208]. Конференции, разгромившей троцкизм – а читала женщина, горячо симпатизировавшая Троцкому. Ну как тут было не выплеснуться эмоциям? Не прокомментировать по-своему?
Когда же вождя не стало, у Льва Давидовича открылись возможности для очень крупной игры. У него имелся такой козырь, как «политическое завещание». У него была армия. И действительно, она могла стать орудием переворота. Начальник политуправления Красной армии Антонов-Овсеенко развернул троцкистскую агитацию в частях, назначил на февраль партконференции в военных училищах. Прозрачно намекал, что «армия может стать гарантом единства партии» и «призовет к порядку зарвавшихся вождей». Сторону Троцкого твердо держал командующий войсками Московского округа Муралов. И доклады ГПУ свидетельствовали о брожении в училищах, частях Московского гарнизона, о разговорах насчет выступления в поддержку своего наркома. Из Смоленска прикатил в Москву командующий Западным фронтом Тухачевский. Он вел переговоры с обеими сторонами – и с противниками Льва Давидовича, и с троцкистами Антоновым-Овсеенко, Пятаковым, Радеком. Зондировал, кого выгоднее поддержать, кто больше посулит[208].
Но сам Троцкий так и не появился, оставался на Кавказе. Почему? Напрашивается версия, что он хотел остаться в стороне от переворота. Как бы ни при чем. Ведь и раньше при покровительстве зарубежных хозяев все преподносилось ему готовым, «на блюдечке». Кто-то без него даст команду. Сработают нужные пружины, а он выждет развития событий – и его «призовут на царство». Однако на этот раз никто никакой команды не дал, и даже попытки переворота не последовало.
А отсутствие Троцкого обеспечило свободу рук Сталину. Он мог действовать без помех. Прошли пышные похороны Ленина. На II съезде Советов СССР Иосиф Виссарионович принес торжественную «Клятву ученика учителю» – тем самым уже принимая на себя верховную власть. Ну а Троцкого Сталин и его временные союзники обезвредили очень просто. Учли, что сам он никогда не занимался вопросами практического руководства – только блистал, позировал, раздавал указания. А конкретную работу за него везли серенькие, неприметные подручные. В частности, управление войсками замыкалось на заместителя наркома Склянского. Фигура Троцкого была слишком крупной, попытка низвергнуть ее грозила серьезными проблемами. Но Сталин и не стал этого делать – сместили Склянского. Простым рабочим решением Политбюро перевели его в ВСНХ, а на его место назначили Фрунзе, популярного в армии и давно враждовавшего с Троцким. И все. Лев Давидович, сохранив пост наркома, стал «Бонапартом без армии». Сняли с должности и Антонова-Овсеенко. А Западный фронт Тухачевского расформировали – войны-то не было, и во фронтовой структуре отпала нужда.
Но во всех этих событиях прослеживается участие не только российских сил. Троцкий пал из-за того, что от него отвернулись его прежние покровители. Он слишком занесся, стал неуправляемым и опасным. Что же касается Сталина, то зарубежные могущественные «бесы» сочли его деятелем недалеким, недостаточно опытным. Был послушным орудием Ленина – а без Ленина его станет «подправлять» и регулировать окружение. В данный период «закулису» вполне устраивало и то, что Сталин был сторонником построения социализма в одной стране. Пусть строит! Пусть Россия, не угрожая спокойствию Запада, сама себя доламывает социальными экспериментами. А выгоды от этого все равно достанутся иностранцам.