Введение
На сегодняшний день идею о том, что дипломатия – это «искусство ведения международных переговоров», можно считать ошибочной. Стоит служащему дипломатического корпуса совершить некий «искусный» маневр, как он в кратчайшие сроки может лишиться работы. Связь «дипломатии» и «искусства» происходит из тех далеких времен, когда дипломаты еще не были ограничены в своих правах и свободах, ведь сегодня их деятельность четко регулируется международными нормами и законами. Всё тщательно спроектировано и бюрократизировано. То же самое касается и дипломатического делопроизводства. И каждый современный дипломат прекрасно знает, что выход за рамки этой парадигмы может быть расценен как неподчинение. Несомненно, дипломатия изменилась. Сформирован целый институт дипломатии, и теперь дипломаты не имеют должной «свободы» для реализации своей деятельности.
Однако вопреки сложившимся обстоятельствам, на некоторые дипломатические службы все же возложена огромная гражданская и международная ответственность. Для них не остается ничего иного, кроме как пользоваться «прорехами» в законодательной системе и, при поддержке национальных политических элит, вводить в практику «креативные» дипломатические стратегии. Применение «особых» стратегий помогает добиться разрешения сложных социальных и политических проблем. Данные дипломатические службы осознают, что традиционные стратегии не принесут желаемых результатов во внешней политике. Иначе говоря, они не эффективны в рамках современного мирового политического сценария, который с каждым разом становится все более глобализированным, независимым, разноплановым, коллективным, сложным, динамичным, враждебным, требовательным, головокружительным и юридически целостным.[1] Именно по этой причине дипломатические службы склоняются к тому, чтобы отказаться от привычных и начать применять альтернативные стратегии, которые бы дополняли их деятельность и помогали справляться с неблагоприятными обстоятельствами международной среды, тормозящими развитие государственных и дипломатических институтов.[2]
В целом, дискуссии по поводу замены одних дипломатических стратегий другими – это лишь малая часть того, что в наше время окружает дипломатию. Как одно из подтверждений важнейших изменений, произошедших в дипломатии во второй половине ХХ века, можно вспомнить кризис неолиберальной модели государственного строя; многочисленный международный интерес со стороны государств к сферам, далеким от экономики, политики и вооружения; многообразие типов и форм участников международных отношений;[3] возрастающую тенденцию связывать национальные государственные интересы с развитием конкурентоспособности на международной арене, а не с укреплением государственного суверенитета; постепенное превращение государства в основное действующее лицо на международной арене и потерю его суверенитета;[4] распространение новых вызовов и угроз на международной арене.[5]
Как известно, само понятие «дипломатия» появилось еще в древние времена. На протяжении многих веков люди стремились разгадать ее тайны. За это время было написано столько книг междисциплинарного характера, что на сегодняшний день просто невозможно интегрировать такое огромное количество информации. Многообразие точек зрения по этому вопросу сделало дипломатию одной из самых обширных и «ужасно расплывчатых» сфер для человеческого понимания.[6] Множество коннотаций усложняет попытки выявить конкретные идеи, характеризующие это явление. Учитывая все возможные трудности, мы не станем углубляться в данную проблематику, поскольку это может замедлить наш и без того «извилистый путь». Более того, ныне существуют серьезные труды различных научных сообществ, посвященные именно этим проблемам. К данным источникам стоит обратиться, чтобы подвести итог по столь существенным вопросам, как, например, значение термина «дипломатия». Среди них особенно отличается группа работ в рамках политической социологии международных отношений. В отличии от традиционного юридического, политического, экономического, военного, философского и международного подхода в изучении дипломатии, «Политическая социология международных отношений» представляет собой интересную теоретическую альтернативу, разграничивающую дипломатию и то, что ею не является.
По словам французского политолога Дидье Биго (Didier Bigo), «Политическая социология международных отношений» стала синонимом «деколонизации» научного лагеря, освобождения международных отношений и политологии от английского языка и главенствующего влияния Соединенных Штатов в вопросах стиля написания и оформления научных работ.[7] Если быть точнее, ученых этого исследовательского лагеря[8] «отличает манера трактовки проблемы международных отношений, центральным элементом которых становится дробление различных политических организаций на общественные объединения, отрицание телеологического видения мира без границ; и, в то же время, попытка представить международные отношения как точку пересечения социальных объединений и их взаимодействия, отвергающая, таким образом, общие и частные перспективы».[9] «Различные политические организации», о которых говорит Биго, и являются «институтами», участвующими в международном сценарии. Отчасти из-за их внутренней раздробленности, «Политическая социология международных отношений» исследует те из них, которые играют наиболее важную роль в международных отношениях (публичные, частные и смешанные). Именно они позволяют понять, каким образом объединяются группы внутри различных политических центров. Сравним ситуацию с муравейником. Чтобы проследить связи внутри него, необходимо обратить внимание на наиболее оживленные его центры. Институты, с точки зрения «Политической социологии международных отношений», являются теми самыми оживленными центрами, которые помогают определить, как организуются группы людей в международном «муравейнике».
Помимо этого, Биго напоминает, что публичные институты, в отличие от частных и смешанных, объединяют в себе большее количество людей, что дает возможность осуществлять политический контроль. Публичные институты, осуществляющие международную деятельность, по сути и есть дипломатические институты, представляющие государство. Их внутренняя логистика основана на системе «руководитель – подчиненный», что обеспечивает устойчивость и стабильность, столь важную для представителей внешней политики государства. При таком раскладе дипломаты становятся членами дипломатического института. Это означает, что они подчиняются малым группам, обладающим наибольшим политическим влиянием внутри института, в то время как их деятельность регулируется бюрократическими нормами, что еще раз подтверждает их зависимость от национальных политических элит и институтов. Следовательно, дипломатические стратегии, которые дипломаты применяют для достижения внешнеполитических целей, неразделимы с идеями подчинения и стабильности института.[10] Дипломатические стратегии зависят от иерархических структур института. А те, в свою очередь, принимают лишь те стратегии, которые не представляют угрозы их деятельности и целостности института. «Одобренные» дипломатические стратегии приобретают «квоты суверенитета» (англ. Quotas of Sovereignty) и «дипломатическую гарантию» (англ. Diplomatic Guarantee).
Начнем с того, что, с точки зрения «Политической социологии международных отношений», государство (как институт) благодаря своему суверенитету имеет две огромные привилегии. С одной стороны, центральному правительству дозволено устанавливать политические механизмы для проектирования внешней политики. С другой – для ее осуществления. Таким образом, если центральное правительство решит распределить часть этих привилегий между другими организациями, политическими деятелями и государственными институтами, оно предоставит квоты суверенитета своего государства. В действительности, такая практика нелогична, и даже бессмысленна, поскольку так государство теряет свою политическую силу. Однако принято считать, что центральные правительства действуют крайне целесообразно и передача квот суверенитета важна для обеспечения все той же политической стабильности государства, а также для поддержания «статуса-кво» (лат. status quo – «положение, в котором…») политических элит и улучшения взаимодействия с другими государствами.
Центральное правительство также имеет право распределять квоты суверенитета между дипломатами и дипломатическими институтами с тем, чтобы облегчить их международную, политическую и административную деятельность. Подобное «разделение труда» происходит через письма о назначении, официальные уведомления, декларации и введение в должность. Эти события напрямую или косвенно выставляют на международное обозрение официальные функции, правомочия, полномочия, цели и обязанности тех граждан, которые представляют государство на международной арене. Однако, «разделение труда» также выстраивает иерархию институтов в зависимости от того, кому достается больше квот суверенитета. Например, министр иностранных дел Франции имеет больший опыт представительства, чем первый секретарь, поскольку обладает большими квотами суверенитета, в том числе приобретенными от других мировых дипломатических служб. Если вышеупомянутый министр решит отправиться в командировку в другую страну, иностранные дипломатические службы продемонстрируют большее внимание[11] к нему, нежели к сопровождающим его сотрудникам дипломатического корпуса. И хотя может показаться, что особое обращение может быть связано с более высокой позицией министра в иерархии института, в действительности же, этот принцип в международной среде не действует.
За пределами государства национальные публичные институты не обладают никакой политической значимостью. Даже министр иностранных дел, будучи главой МИДа, выезжая в другую страну с особой миссией, не пользуется там особыми привилегиями. Принимающая сторона постарается, в первую очередь, узнать, кто обладает наибольшими квотами суверенитета, чтобы определить степень «дипломатического представительства».
К примеру, в 2011 году консул Израиля в Панаме Эдна Ливне, будучи обвиненной в коррупции, была собственными же подчиненными выдворена из посольства. Несмотря на это, правительство Панамы признавало назначение Ливне до тех пор, пока правительство Израиля официально не отстранило ее от должности. В данном случае, правительство Панамы отдало приоритет принципу «дипломатического представительства», а не «принципу института» политической системы Израиля, который не имел никакой политической силы на территории панамского государства. Похожий случай произошел в Ливии в марте 2014 года. На этот раз из-за восстания генерала-отступника Халифы Хафтара обострился внутренний конфликт. В связи с этим у правительства США появилась острая необходимость «постепенно» сместить дипломатический отдел своего посольства в Триполи. Так, США распустили свое посольство и консульство, что обеспечило прямой доступ ополченцев к старейшим дипломатическим апартаментам. Пример с Ливией наглядно показывает, что центральное правительство может поделиться или «потребовать обратно» квоты суверенитета в зависимости от различных причин.[12]
Принцип «дипломатической гарантии»[13] отражает добровольное стремление государства к компромиссу, желание исполнить все договоренности с иностранными государствами и международными деятелями. Данный принцип является обязующим. Действия, которые так или иначе ему угрожают, считаются противоречащими принципам дипломатии, поскольку пренебрежение ими влечет за собой санкции политического или военного характера в отношении государства, не выполнившего свои обязательства и разорвавшего «джентльменское соглашение». По мнению Матиаса Хартвига,[14] слова которого цитирует Оскар Андрес Пасо Пинеда,[15] данный принцип является настолько существенным, что приобрел действие в международном сотрудничестве и в системе Международного публичного права. Страны дают официальные гарантии[16] другим государствам и участникам международного процесса, их требующим.[17] Таким образом, государства перестраховываются. В особенности, дипломаты, которым приходится дважды подумать, «чего говорить не следует», чтобы не подвергнуть риску участие государства в возможных проектах и не подвергнуть опасности репутацию правительства.
Установление соглашений говорит о подлинном интересе сторон выполнить обещанное. Убедившись в «надежности» дела, государства готовы к взаимодействию, при этом они уверены, что каждая из сторон выполнит «данное слово». Безусловно, если одно из государств заподозрит, что его партнер не способен выполнить условия соглашения, оно воздержится от сотрудничества и попытается найти партнера в лице другого государства, способного продемонстрировать большую стабильность во внешней политике. В конце концов, может ли идти речь о международных отношениях и внешнеполитическом взаимодействии, если обе стороны прекрасно понимают, что ни одна из них не сможет исполнить свои обязательства?
Таким образом, в международном сообществе можно с легкостью определить способность того или иного государства исполнять международные договоренности. Выстраивается своего рода иерархия государств, предоставляющих высокую или низкую «дипломатическую гарантию», также существует своего рода «рынок дипломатических гарантий», где каждое государство открыто заявляет о своей коммерческой привлекательности для инвесторов. Например, в марте 2015 года «репутация» Швеции серьезно пострадала в результате отмены соглашения с Саудовской Аравией по вопросам военной обороны. До этого события страны Евразии, Америки и Ближнего Востока были намерены вести торговлю военным снаряжением со Швецией. Однако после произошедшего, страны решили заморозить переговоры, поскольку Швеция продемонстрировала, что за нее «поручиться нельзя».[18] И хотя Швеция прекрасно осознавала, что такое одностороннее решение приведет к экономическим последствиям, она предпочла продемонстрировать свою независимость и разорвать отношения с Саудовской Аравией.
Соглашение между государствами существенно отличается от договора между двумя транснациональными компаниями. И хотя в обоих случаях невыполнение одной из сторон установленных соглашений может привести к разбирательствам в международном суде, суверенное государство имеет полное право расторгнуть (в том числе и без предупреждения) договор с другим государством, не опасаясь санкций со стороны международного суда и международного сообщества. Очевидно, что подобное действие может спровоцировать международный конфликт, однако, с юридической точки зрения, государство независимо и вольно по собственному желанию заключать и расторгать соглашения. Согласно Международному публичному праву, государство «не должно» нарушать установленные соглашения во избежание санкций. Тем не менее, как показывает практика, оно «может». И это понимают другие государства, которые проводят огромное количество времени, оценивая качество и надежность «дипломатических гарантий» своего партнера, пытаясь, таким образом, предугадать все возможные риски потенциального сотрудничества.
Присутствие в дипломатических стратегиях таких аспектов, как «квоты суверенитета» и «дипломатическая гарантия», определяет степень «дипломатического представительства» деятельности дипломатов. Однако, «разделение труда» все же не гарантирует успеха предприятия. Центральные правительства строятся на политических элитах, которые могут ошибочно трактовать политические сценарии и неверно использовать принципы представительства. Необходимо помнить, что политические элиты преследуют собственные интересы, и их намерения могут зависеть от различных факторов, в том числе от давления со стороны малых политических групп (местных и национальных), научных сообществ, общественного мнения, национальных и международных компаний и корпораций, церкви, неправительственных организаций (НПО), зарубежных политических элит и наднациональных организаций. Национальные политические элиты не обязаны в надлежащей форме осуществлять «дипломатическое представительство». К примеру, они могут предоставить одни и те же привилегии дипломатам и другим служащим или публичным институтам, а также простым гражданам, гражданским организациям, политическим партиям и организациям в несоответствующих пропорциях. В таких условиях искажается смысл самого феномена «дипломатия».
Раз «дипломатическое представительство» распределяется непропорционально, происходит смена политических ценностей в дипломатической среде и в концепции «руководитель – подчиненный», в особенности, в институте дипломатии. А это изменение разрушает концепцию самой «дипломатии» в рамках «Политической социологии международных отношений», где категория «дипломатии» осуществляется лишь в том случае, если будет выполнен ряд условий.
В «Политической социологии международных отношений» дипломатия строится на дипломатических стратегиях и существует, когда национальные политические элиты, контролирующие центральное правительство, через дипломатическое представительство и дипломатические институты информируют центральное правительство другой страны об интересах своей внешней политики. Все это должно происходить по обоюдному согласию,[19] посредством переговоров,[20] мирно,[21] профессионально[22] и информативно,[23] через официальные (законные) средства связи,[24] которые отличаются особыми методами[25] и строго регламентированы,[26] с целью не допустить возникновения вооруженных конфликтов; и способствовать сближению государств.[27]
В данной схеме дипломатия становится результатом, следствием, но не причиной. Таким образом, частичное или полное отсутствие какого-либо из условий уничтожает основную идею и создает новую концепцию, отличную от дипломатии. Здесь проявляется существенное отличие от остальных научных отраслей, которые пытаются определить дипломатию как «науку»[28] или «стечение обстоятельств».[29] Иными словами, «Политическая социология международных отношений» рассматривает дипломатию как результат стечения обстоятельств, а не как конкретное социальное явление. Но, чтобы дать верное определение, важно использовать новую терминологию, которая позволяет различать идею «дипломатии» в «Политической социологии международных отношений» и другие концепты, так или иначе с ней связанные. Поэтому далее, рассматривая идею дипломатии в рамках «Политической социологии международных отношений», мы будем обозначать ее термином «Ультердипломатия» (англ. Ulter-Diplomacy).
Использование такого концептуального подхода позволит более методично проанализировать понимание проблемы. Далее термин «ультердипломатия» мы будем применять как инструмент. Это является вынужденной мерой, применяемой для того, чтобы подчеркнуть связь термина с «Политической социологией международных отношений», но не для отдаления этого понятия от других, связанных с дипломатией концептов.
Истоки понятия «ультердипломатия» ставят его в центр изучения и требуют тщательного подхода и внимания. Таким образом, кажется заманчивой (и даже непреодолимой) идея включить в его окружение традиционные и новейшие дипломатические стратегии, чтобы понять, какие из них лучше сочетаются с их природой, а какие – нет. Иными словами, необходимо понять – какие из дипломатических стратегий лучшим образом дополняют условия «ультердипломатии», а какие – нет. Таким образом, «ультердипломатию» можно использовать для составления схемы, которая позволила бы распознавать дипломатические стратегии, применяемые тем или иным государством. Если расположить данную идею в центре изучения, то можно включить в нее набор дипломатических стратегий, тесно с ней связанных, и, в то же время, сообщающихся с другими, более периферийными дипломатическими стратегиями, не имеющими такой связи с «ультердипломатией». В результате подобной операции среди различных типов дипломатических стратегий можно обнаружить группу стратегий, не соответствующих центру или периферии «ультердипломатии». Данная группа скорее относится к «отрывочной области», или, если угодно, противостоит самой идее «ультердипломатии».
К примеру, в соответствии с Венской конвенцией о дипломатических сношениях 1961 года,[30] Венской конвенцией о консульских сношения 1963 года[31] и Венской конвенцией о праве международных договоров 1969 года,[32] двусторонняя дипломатия является «первейшей» стратегией во взаимоотношениях двух стран. Через нее дипломатические службы государств могут напрямую общаться на важные для них темы. Тем не менее, чтобы применить ее правильно, необходимо выполнить ряд формальностей и церемоний, продиктованных «ультердипломатией». В свою очередь «Публичная дипломатия» (англ. Public Diplomacy) относится к периферии, поэтому, с одной стороны, применяется развитыми дипломатическими службами, а с другой – может оказаться куда разнообразнее и непредсказуемей, чем двусторонняя дипломатия. «Публичная дипломатия» действует не в группе «государство – государство», а вовлекает еще одного участника: «государство – государство – народ». Иные ситуации демонстрируют «антисистемная дипломатия»[33], «предпарадипломатия» и «протодипломатия».[34]
«Антисистемная дипломатия» является нелегальной дипломатической стратегией, которая использует «структурные дыры» (англ. Structural Holes) институтов в своих интересах, что может произойти в любой социальной структуре,[35] и таким образом воздействует на внешнюю политику других государств. В то же время такой подход способствует внутренней разобщенности и раздробленности министерства иностранных дел, его практикующего. Тем временем «предпарадипломатия» и «протодипломатия» заходят еще дальше, дробя власть национальных элит в собственной политической системе и разобщая государство.
Эти три стратегии,[36] наряду с другими, представленными в данной книге, составляют часть явления, именуемого «Институциональные болезни» (англ. Institutional Diseases) в рамках «Институциональной инженерии»,[37] а не «Экономики»;[38] и, кажется, не находятся в непосредственной близости к «ультердипломатии». Как раз наоборот, они отдалены от центра, поскольку используют отсутствие механизмов контроля, разобщенность внутри минестерства иностранных дел и отсутствие посредников, чтобы ускорить потерю национальными политическими элитами контроля над их дипломатическими институтами.
В данном контексте совершенно неуместна параноическая мысль об ультрацентристском характере «ультердипломатии». Однако важно понимать, что она помогает выстроить типологию дипломатических стратегий в рамках научных, академических и дидактических целей. Если воспринимать «ультердипломатию» как инструмент, который можно крепко удерживать в руках, не давая возможности выскользнуть, можно понять, что дипломатические стратегии, располагающиеся в ее центре или периферии, дополняют деятельность министерства иностранных дел, в то время как другие, «неклассифицируемые», стратегии ведут себя похожим образом, но своими действиями могут привести к искажению смысла дипломатического представительства.
Перефразируя Корнелиуса Бхола и Маркуса Корнпробста, данные «неклассифицируемые» стратегии могут относиться к сфере, известной как «Антидипломатия» (англ. Anti-Diplomacy), поскольку воздействуют на мировую политику. Но, в отличие от традиционной дипломатии, им в значительной степени не хватает некоторой «официальности» или «легитимности»; они не владеют регламентированными методами, не нуждаются в переговорах и воздействуют целенаправленно на внешнюю политику государства. В то же время они препятствуют поддержанию целостности и легитимности института, официальных каналов связи, грамотной публичной администрации и международного сотрудничества.[39] Также следует добавить, что их применение оскверняет имя государства и подвергает сомнению его репутацию, не говоря уже о негативном влиянии на его уклад, развитие и внутреннюю целостность политических элит.
Тем не менее, не Бхола и Корнпробст дали это название. В английском языке понятие «антидипломатия» является отнюдь не новым. А вот в испанском языке оно появилось относительно недавно. Как и при дискуссиях касательно антиполитики, в лагере политических наук данная дискуссия была отклонена некоторыми англосаксонскими академическими сообществами «высшей иерархии». Например, в высших научных кругах одно упоминание об «антидипломатии» может спровоцировать «внезапный и бурный» интерес, понять который могут лишь любители постигать то, что «более никому не интересно». В действительности, «антидипломатия» является заманчивой идеей в некоторых кругах академической элиты. Эта идея является непростой, и попытка описать ее, или хотя бы досконально изучить, превращается в настоящий вызов. Именно по этой причине в мире не так много ученых, попытавшихся углубиться на этом уровне и, так или иначе, пролить свет на данную проблему. Именно поэтому крайне важно отметить достижения в этой области.
Для начала следует обратиться к исключительной работе Ное Карнаго под названием «Дипломатия и ее двойник: политические языки антидипломатии».[40] Необходимо сказать, что упоминаний о таком явлении, как «антидипломатия» не было найдено «в других, более важных источниках об истории дипломатии». Однако, Карнаго удалось обнаружить аналогии этого явления, начиная с конца XVIII века. К этой идее постоянно обращались и обращаются сейчас, но в различных коннотациях и пониманиях, общих и универсальных. К примеру, понятие «антидипломатия» использовали для описания «немирной» тактики установления политических отношений между древними государствами, империями и республиками; типа политического взаимодействия, «достойного порицания» и идущего вразрез с традиционными дипломатическими практиками; эвристического инструмента; «исключительных», «радикальных», «иррациональных», «экзополитических» и «детерриториальных» случаев, связанных с дипломатией и потенциальным искажением дипломатической культуры; и политической позиции, не «оговоренной» заранее политическими элитами двух или более государств, пытающихся установить иного типа дипломатические отношения.[41]
Термин «антидипломатия» также стал синонимом множества идей, таких как «латентная международная угроза»; действия империалистов; интервенционизм; «непристойный» и «неуместный» язык; военное принуждение; политическая агрессия; и «добродетель».[42] Но с начала XX века само явление «антидипломатии» начинает достигать более значимых масштабов, когда на общественное обозрение выходит ряд документов, акцентирующих свое внимание на разломе между «дипломатией» и «антидипломатией».
К примеру, Карнаго ссылался на Мартина Вихта, писавшего об «антидипломатии» в 1957 году в своем труде «Международная теория: три традиции» (англ. International Theory: The Three Traditions),[43] описывая политическую обстановку во время объединения Италии в XIX веке. Вихт отметил, что дипломатические маневры Джузеппе Мадзини (вдохновленные идеями макиавеллизма) и Камилло Паоло Филиппо Джулио Бензо, графа ди Кавур (вдохновленные идеями кантианства) совпали с данным временным промежутком в Италии и значительно повлияли на процесс объединения. Благодаря столь простому сравнению стало понятно, что понятие «антидипломатия» является антонимичным теоретически и исторически явлению «дипломатии».
Однако научное сообщество устремилось к термину «антидипломатия» лишь через 30 лет после выхода в свет работы Джеймса Дер Дериана «В дипломатии» (англ. On Diplomacy).[44] Оригинальность данной работы состоит в том, что Дер Дериан обособил концепцию «антидипломатии» и включил ее в один из шести этапов дипломатии, которые, по его мнению, характеризуют периоды становления дипломатии с течением истории.[45]
Дер Дериан установил связь «антидипломатии» с любой деятельностью, ведущей к установлению политических связей с иностранными гражданами через «неофициальные» или неотслеживаемые государством каналы связи.[46] Годы спустя, Дер Дериан добавил, что современные способы сообщения (Интернет) служат доказательством эволюции «антидипломатии». Тем не менее, трансцендентальный вклад Дер Дериана состоит в том, что зародилась сама идея «антидипломатии» как «противоположности классической дипломатии».[47]
Дер Дериан обнаружил, что сближение государств может быть достигнуто посредством дипломатии или же добровольного общения граждан этих стран. В обоих случаях государства могут мирно взаимодействовать. Результат останется прежним. Но механизм осуществления этого процесса является официальным в одном случае, и неофициальным в другом. Дипломатия использует официальные средства связи, основанные на Международном публичном праве. «Антидипломатия» использует «неофициальные» механизмы, в том числе Интернет. Это, по мнению Карнаго, и отличает дипломатию от ее «двойника».[48] С этим предположением согласился Костас Константину,[49] который заключил, что существует некое противопоставление в этих двух формах. Некоторые из его фантастических идей также одобрил Эдмунд Бурке в 1796 году.[50]
Помимо этого, «дипломатия» и «антидипломатия» обладали тремя общими чертами. Во-первых, дипломатическая и антидипломатическая деятельность способствовали укреплению отношений между государствами. Во-вторых, обе напрямую влияли на ведение внешней политики государства. В случае с «антидипломатией», ее методы представляли собой потенциальный риск для государств и могли повлечь за собой «как появление новых механизмов власти, так и опасность»[51] для правительств.[52] Например, при недостаточном государственном контроле преступные и террористические группировки могут свободно контактировать с подобными организациями через Интернет. Простые граждане также могут устанавливать межгосударственные соглашения, противоречащие внешнеполитическому курсу государства. Наконец, в-третьих, государство задействует все механизмы «дипломатии» и «антидипломатии» для сближения с другими государствами.[53]
Данные аргументы позволяют предположить, что «антидипломатия» может оказаться не вполне сформированным инструментом мирного взаимодействия между государствами. Несмотря на это, дискуссии на тему «антидипломатии» могут выйти на новый уровень, если трактовать ее как административно-бюрократический элемент и высказать идею того, что отношения между этими категориями выстраиваются в «парадокс».
Рассмотрим следующий случай. Предположим, дипломат должен подготовить мирный договор для подписания главой своего и иностранного государства. Вероятно, он очень удивится, когда, предоставив образец документа своему начальству, он обнаружит, что в данном документе более нет никакой необходимости, поскольку договор уже заключен. Все дело в том, что другой человек (или группа людей), не имеющий никакого отношения к министерству иностранных дел или иным государственным институтам, ранее предоставил образец документа, который в итоге и был подписан.
С дипломатической точки зрения, очевиден «парадокс», когда человек (или группа людей) присваивает себе чужую работу и таким образом ускоряет достижение желаемого: в данном случае подписание мирного договора, что устраивает всех. В действительности, подобные действия нарушают стабильность рабочего процесса дипломатического корпуса. Если такая практика приобретает популярность среди глав государств, дипломаты могут попросту лишиться работы. Министерства иностранных дел также могут испытывать подобные затруднения. К примеру, МИД может претерпевать «институциональный кризис», если начнут появляться «мирные политические инициативы» со стороны гражданского населения, которые будут влиять на дипломатические отношения лучшим образом, чем их институциональная бюрократия.
Но ситуация может приобрести еще более «парадоксальный» характер, если часть этих «мирных политических инициатив» будет исходить от того же министерства иностранных дел или других политических институтов. Если так, то национальные политические элиты, под чьим контролем находятся институты, должны будут одобрить подобную практику замещения функций министерств иностранных дел для достижения внешнеполитических целей и неестественную смену руководящих и подчиненных в дипломатическом корпусе. Иными словами, политические элиты могут провоцировать появление «парадоксальных дипломатических стратегий», чтобы подстроить свои политические институты под сложные международные стандарты через передачу «дипломатического представительства» другим субинститутам так, чтобы они могли абсолютно легально принимать участие в ведении внешней политики государства. Таким образом, замещение полномочий министерств иностранных дел станет широко распространенным явлением.
Несмотря на это, парадоксальные дипломатические стратегии, они же «антидипломатические стратегии», имеют способность пагубно воздействовать на элементы, обуславливающие «ультердипломатию». Они изменяют правовую структуру дипломатического института, разрушают и обеззаконивают его, и, в то же время, приводят к «действенным результатам». Так зарождается излишняя двойственность в институтах, причастных к внешней политике, а также «административный и бюрократический парадокс» в основной деятельности дипломатических институтов.
Помимо упомянутых стратегий «антисистемной дипломатии», «предпарадипломатии» и «протодипломатии» существуют также и другие типы: «постдипломатия», «партизанская дипломатия», «дипломатия обмена заложниками», «дипломатия прямого набора», «учредительная дипломатия», «парадипломатия», «дипломатия «полуторного трека», «неконвенциональная дипломатия», «принудительная дипломатия», «мегафонная дипломатия», «дипломатия катастроф», «похоронная дипломатия», «дипломатия одолженного кресла», «дипломатия разумных санкций», «каталитическая дипломатия», «аутсорсинговая дипломатия», «дипломатия «от равного к равному», «религиозная дипломатия» и «контрдипломатия между посольствами». Все эти стратегии применяются дипломатическими службами и дополняют собой старейшие методы, в то же время, они снижают миротворческую «способность института».[54] Иными словами, все «антидипломатические стратегии» являются действенными, подходящими, доступными, привлекательными и эффективными в достижении многообещающих результатов. Но в сумме они способны разрушить институт министерства иностранных дел. Они недооценивают оперативные возможности дипломатов и провоцируют крах институтов, отвечающих за внешние связи государств, ставят под сомнение контроль над политической системой государства и соглашения, заключенные ранее. Одной из характерных черт данных стратегий является то, что все они берут начало в одном государстве, которое допускает их применение, словно опытным путем доказывая, что они содействуют политическим отношениям с другими государствами и международными органами, не имея никаких побочных действий. Для подтверждения вышеизложенного стоит обратиться к «Политической социологии международных отношений».
В продолжение, следует отметить, что основной задачей данной работы является перечисление различных дипломатических стратегий, которые могут, тем или иным образом, относиться к «антидипломатии». Что касается особых задач, то среди них можно выделить следующие:
1. Предоставить служащим дипломатического корпуса набор современных политических инструментов, характерных для феномена мировой дипломатии, при помощи которых они могут расширить рамки понимания политической и международной среды, в которой они обитают; определить потенциальные очаги конфликтов и предотвратить их возникновение; изучить темы, на ознакомление с которыми в ходе работы могло бы быть потрачено больше сил и времени;
2. Попытаться сгруппировать различные современные стратегии, но не с целью составления словаря или энциклопедии, а для создания параметров соответствия, которые бы помогли различать их в огромной системе;
3. Описать наиболее показательные и общие идеи каждого из явлений, их трактовки и теории, связанные с дипломатическими стратегиями, не углубляясь в специфические аспекты; составить видение дидактического и педагогического характера, которое упростило бы понимание;
4. Использовать опыт университетских научных сообществ в сфере международных отношений и внешней политики, а также дипломатических институтов, относящихся к министерству иностранных дел;
5. Инициировать научные дебаты, которые бы позволили оценить реальное существование дополнительных дипломатических стратегий, которые до этого не были признаны;
6. Инициировать научные дебаты, которые позволили бы покончить как можно скорее с международным терминологическим кризисом, где научные отделения, факультеты и институты одной страны не могут согласовать свои взгляды, в том числе на простейшие идеи в сфере международных отношений;
7. Предложить следующий выход из международного терминологического кризиса: использовать математическую терминологию в сфере международных отношений; и
8. Сделать так, чтобы данная информация всегда была под рукой служащего дипломатического корпуса.
Справедливости ради стоит сказать, что информация о стратегиях, приведенная здесь, изначально не предназначалась для широкой аудитории. Поэтому данная работа раскрывает детали, которые могут помочь заполнить пробелы. Она также помогает организовать и систематизировать дипломатические стратегии, что не является новаторством. Данную работу можно считать продолжением общих усилий в изучении дипломатических стратегий в рамках власти, внешней политики;[55] с точки зрения теории,[56] культуры[57] или бюрократии.[58] Не говоря уже о таких важных трудах, как работы Генри Киссинджера[59] и Гарольда Николсона,[60] и многих других, упростивших взгляд на феномены современной дипломатии и раскрывших их новые противоречия. Но, в отличие от этих работ, где главным действующим лицом международных отношений становится государство, в данной работе заявлена идея о том, что внешняя политика и дипломатия – это два принципиально разных понятия, и существует множество типов внешней политики и различных дипломатических стратегий.
В литературе о международных отношениях, в основном, принято говорить о внешней политике, не раскрывая дополнительных характеристик. Более того, оба понятия довольно часто используются в качестве синонимов. Такая путаница создает проблему восприятия внешней политики и дипломатии как независимых явлений. Цель внешней политики состоит в распознании дипломатических стратегий, которые необходимо применить. Таким образом, внешняя политика скорее относится к политическому реализму или идеализму, в то время как дипломатия отвечает за то, как внешняя политика будет осуществляться. В данном контексте взаимосвязь между типами внешней политики и дипломатическими стратегиями простирается столь широко, что охватить ее практически невозможно. И, чтобы поглубже изучить эту тему, давайте рассмотрим ярчайшие примеры типов «внешней политики».
Разновидности внешней политики
Благодаря развитию методологических основ в области международных отношений, начиная со второй половины XX века по всему миру стали проводиться исследования, главной целью которых стал сравнительный анализ внешней политики различных государств.[61] Данные исследования, в большинстве случаев, проводятся на кафедрах сравнительной внешней политики университетов и основываются на эмпирических методах исследования для выявления отличительных черт, сходств и различий внешней политики различных государств. В связи с этим, исследования по сравнительному изучению внешней политики были сосредоточены на том, чтобы прояснить, какие концептуальные элементы должны быть проанализированы. В качестве примера можно привести работу Рафаэля Веласкес Флореса «Внешняя политика США и Мексики: сравнительная перспектива».[62] Для сравнения внешней политики двух стран автор использовал предложенный Габриэлем Алмондом[63] анализ следующих трех аспектов: 1) историческая справка, включающая в себя исследование внутренних факторов, таких как экономическое, социальное, культурное, политическое и идеологическое развитие страны, а также устойчивые интересы и тенденции внешней политики; 2) характеристика процесса принятия внешнеполитических решений, в том числе правительственных и неправительственных субъектов; и 3) суть внешней политики, включающая интересы, цели и средства ее реализации.
Кроме того, Мауре Ист, Стивен Салмоор и Чарльз Герман[64] также представили семь теоретических аспектов для сравнения внешней политики: 1) личностные характеристики политических лидеров; 2) структуры и процессы принятия решений; 3) политические особенности режимов; 4) национальные атрибуты общества; 5) свойства международной системы; 6) системы оценки, используемые государством перед принятием решения; 7) изменение обстоятельств, влияющих на внешнюю политику.
Также Кеннет Уолтц[65] предложил три уровня изучения внешней политики: индивидуальный, государственный и международный. По его мнению, процессы, которые делают возможным разработку, создание и реализацию внешней политики, должны пройти ряд бюрократических этапов как внутри, так и вне государства, которые также находятся под влиянием руководства и личности политических лидеров. Точно так же Грэм Аллисон[66] предложил разрешить «Кубинский ракетный кризис» 1962 года – провести анализ трех моделей принятия внешнеполитических решений: бюрократической, организационной и модели рационального выбора. Под бюрократической моделью подразумевается процесс принятия решений, в котором различные бюрократические агенты представляют свою позицию в отношении какого-либо вопроса или проблемы и, в конце концов, приходят к единому решению. Организационная модель относится к правительствам, которые реализуют свою политику в международной сфере, пользуясь стандартными схемами или же опираясь на ранее созданные производственные процессы. Что касается модели рационального выбора, то, согласно ей, государства устанавливают конкретные цели, затем, изучив различные альтернативы, отдают предпочтение тому решению, которое несет за собой больше преимуществ и меньше рисков. И, наконец, существует гипотеза Джеймса Розенау,[67] который предположил, что внешняя политика является совпадением трех факторов: численность населения государства (большая или маленькая), экономическая система (развитая или неразвитая) и его политическая система (демократическая или нет, открытая или закрытая). Также он предложил пять переменных для анализа внешней политики: переменная роли, социальная, правительственная, индивидуальная и системная. В своей работе Розенау не стал развивать данную гипотезу, но, тем не менее, предложил пути развития для новых исследований и возможности анализа представленной им модели.
Эти новые исследования характеризовались своей спецификой прежде всего в области сравнительной внешней политики. Например, некоторые из них определяют методы, которые должны быть использованы для получения результатов аналитических процессов, а другие пытаются классифицировать внешнюю политику государств. В последнем случае результаты были достигнуты путем анализа различных переменных, начиная с политических вопросов, возникающих в процессе создания и разработки внешней политики, и заканчивая механизмами ее реализации. Так, после классификации внешней политики государств, с региональной, континентальной и мировой точек зрения, данные исследования были направлены на изучение целей и интересов, касающихся анализа исторических эпох, политического лидерства, альянсов, балансов власти, торговых связей, профессиональной дипломатической службы, международного публичного права и других аспектов. Следовательно, они открыли двери в богатое разнообразие концепций для анализа поведения государств на международной арене. Не говоря уже о том, что эти исследования облегчили выбор внешнеполитического курса для политических лидеров, что позволило сделать очень важный шаг навстречу отказа от традиционного военного подхода на пути к достижению мира. В истории всегда существовало два важных метода урегулирования конфликтов: дипломатия и война. Однако существует больше примеров, когда конфликты были разрешены именно путем применения военной силы. И в этом случае, выбор правильного внешнеполитического курса дает возможность поиска политического решения путем переговоров, принимая во внимание законные интересы всех сторон, что гарантирует стабильность и гармонию в мире. Таким образом, люди, принявшие решение исследовать данный вопрос, не только преследовали цель изучить его с научной точки зрения, но и внести вклад в достижение мира. Сопоставив различные источники информации, можно привести ряд различных подходов к реализации внешней политики.