13.
Август 1943 года. Германия. Остров Узедом в Балтийском море. Ракетный центр «Пенемюнде».
Ни на одну из предыдущих машин этот дисколет похож не был. Сработанный по образу и подобию классического метательного диска – только диаметром более сорока и высотой около пяти метров, – он поражал красотой своих линий, серебристым отливом облицовочного металла и витражами рассеянных по всему периметру пилотской башни иллюминаторов.
Собирали этот шернеролет прямо здесь, в огромном подземном ангаре, поэтому вокруг него на всевозможных тележках и подставках покоилось множество каких-то мелких деталей. Однако и земная основа, и неземная нацеленность этого космического корабля уже были заложены в нем, они уже ощущались. И даже беглого взгляда было достаточно, чтобы Скорцени понял: этот дисколет создает не тот человек, который будет стремиться свое, в мыслях и чертежах не доношенное, творение как можно скорее воплотить в металл. Ибо этот создатель не на имя свое работает, а на вечность.
– И что вы по этому поводу думаете, доктор Браун?
– Видит Бог, что в этом проекте я всячески помогал Шернеру.
– Угрызения совести? Осознание высокой цели? А традиционная в таких случаях зависть?
– Без этого тоже не обошлось. Но со временем прошло. Часто прихожу сюда, когда в ангаре нет ни Шернера, ни вообще кого бы то ни было. Порой мне кажется, что я прихожу сюда, как язычник – к капищу, святому месту предков.
Слушая его, Скорцени медленно поднимался по приставной лестнице в салон корабля.
– Говорите, говорите, Браун, я внемлю каждому вашему слову!
– Здесь возникают какие-то особые ощущения, образуется какая-то особая аура, подобная тем, которые возникают в монастырских храмах.
– Охотно верю. Однако сам ничего особого пока не познал.
Скорцени вошел в кабину пилота, опустился в его кожаное кресло, внимательно осмотрел полукруглый, удобно расположенный пульт управления и на какое-то время забылся, словно уснул, не закрывая глаз.
– Скорцени, господин Скорцени! Штурмбаннфюрер! – с трудом вернул его к действительности барон фон Вернер. Встревоженный, он тоже поднялся по особо сконструированной лестнице и теперь пытался заглянуть оттуда в кабину. – С вами что-то случилось?
– Нет, почему вы так решили, барон? – выглянул штурмбаннфюрер из кабины.
– Вы сидите уже минут пятнадцать.
– Не валяйте дурака, Браун, я лишь на минутку присел.
– В этом-то и все дело, в этом секрет! А ведь двигатель этого небесного ковчега пока не работает. – Вернер внимательно проследил за тем, как Скорцени спускается, и, только лишь тот ступил на пол, направился к выходу, увлекая за собой и первого диверсанта рейха. Обер-диверсанту вдруг показалось, что барон трусит и старается поскорее убраться из этого подземелья.
– О времени – это вы, доктор, что, всерьез?
– Можно повторить в виде эксперимента, вот только не уверен, что обязательно получится.
– То есть так случается не всегда?
– Мастера, которые задерживались здесь допоздна, говорят, что им чудятся странные видения, и при этом происходит какая-то дьявольщина.
– И что же им видится?
– Пришельцы. Какие-то русоволосые гиганты в странных серебристых комбинезонах. Однажды, во время монтажа двигателя, между двумя мастерами возник спор, они обещали Шернеру смонтировать до конца дня какой-то там важный агрегат, но запутались и не знали, какую деталь поставить. Уже решили спускаться вниз и звонить инженеру или самому Шернеру. Но, как только они подошли к двери кабины, – увидели того самого пришельца. Он был такого роста, что, не пользуясь лестницей, сумел протянуть им нужную деталь, которая осталась на дальней тележке по ту сторону дисколета и о которой они попросту забыли.
– При этом он что-то сказал?
– Ни звука. Холодное каменное лицо. И все равно, после этого случая они стали называть гиганта в комбинезоне инженер-ангелом.
– Надеюсь, вы приказали им молчать и не распространяться по этому поводу?
– Как и обо всем прочем, что они здесь видели и слышали. Под угрозой крематория.
– Какого типа двигатель у этого чудовища?
– Здесь предусмотрено несколько типов двигателей: жидкостно-реактивный, воздушно-реактивный, но… Кроме них, существует и третий, какой-то секретный, который уже скрыт в теле дисколета, однако принцип работы которого Шернер пока не разглашает.
– Наверное, это оправданно.
– В какой-то степени – да. Насколько мне известно, этот двигатель связан с гравитационной энергией, не требует горючего, по крайней мере, в таких запасах, как обычный самолет, а главное, создает вокруг себя особый защитный гравитационный пояс, позволяющий дисколету мгновенно менять направление и высоту полета, развивая при этом огромную скорость. Кроме того, обычные снаряды не способны пробивать этот пояс, а значит, во время полета эта машина остается неуязвимой.
– Неплохие характеристики, – удивленно молвил Скорцени. – Если они воплотимы, то мы действительно находимся на пороге создания оружия особого назначения, оружия возмездия.
Браун молча прошел мимо часового, вместе со Скорцени преодолел оцепление и лишь когда приблизился к своему «мерседесу», неожиданно сказал:
– Впрочем, все это, скорее, предположения, нежели реальные технические характеристики. Порой у меня создается впечатление, что Шернер и сам еще не разобрался в сути принципа этого двигателя, а посему плохо представляет себе, что, собственно, он сотворил.
– В вашем деле может случаться и такое?
– Мало ли какую деталь или какой чертеж может подсунуть вам здесь инженер-ангел! Я человек не впечатлительный, скорее наоборот, однако, пока вы отдыхали там, в кабине этого шернеролета, мне пришлось повидаться с самим Шернером.
Браун не успел опомниться, как могучая рука Скорцени впилась ему в плечо и со зверской силой развернула уже у самой дверцы автомашины.
– Где? Я спрашиваю: где вы его видели?!
– Рядом с его шернеролетом. Появился, проницательно взглянул на меня, словно спрашивал, какого черта я там ошиваюсь, затем поднял голову, чтобы посмотреть на кабину – и исчез. Понятно, что это какое-то привидение, какой-то энергетический двойник, но что стоял он передо мной в такой же плоти, как и мы с вами, – это я могу подтвердить с клятвой на Библии.
Они молча взглянули друг другу в глаза и взялись за дверцы машины.
– Господа офицеры! – Они оглянулись. Со стороны разрушенного барака для германских специалистов к ним бежал какой-то парнишка в форме гитлерюгенда, с крестом на нарукавной повязке. – Нет ли среди вас господина Брауна?
– Я – господин Браун.
– Там происходит какая-то чудовищная несправедливость!
– Чтобы здесь, у нас, – и чудовищная несправедливость? – мрачно ухмыльнулся Скорцени, поражаясь наивности мальчишки. Однако ухмылка его исчезла сразу же, как только парнишка прокричал: – Там арестовали господина Шернера. Конструктора! Унтер-офицер принял его за германского заключенного! Его отправляют в лагерь!
В два прыжка Скорцени приблизился к парнишке, захватив за шиворот, швырнул к машине и устроившись рядом с ним на заднем сиденье, грозно пророкотал:
– Где это происходит? Показывай дорогу! Что вы возитесь, Браун?! Гоните!
– Кто вам об этом сообщил? – поинтересовался барон, направляя машину к руинам дальних бараков, у которых, как он знал, охранники собирают уцелевших и раненых заключенных, многих из которых должны будут вернуть теперь в концлагеря.
– Какая-то чешка. Из женской колонны, которую тоже будут увозить. Кажется, она не заключенная, а просто рабочая. Наверное, я не имел права разговаривать с такой женщиной, но она сказала, что это дело имперской важности. Умоляла найти господина Брауна или кого-либо из начальства.
Колонну, в которой находился Шернер, уже погружали в машины. Увидев приближающийся к ним «мерседес», потомственный маркграф, который уже стоял в двух шагах от борта, попытался пробиться сквозь строй заключенных и броситься к легковушке, однако тот же унтер-офицер, который заподозрил в конструкторе заключенного, метнулся к нему и ударами приклада загнал под обломок стены, намереваясь под ней же и расстрелять его.
– Унтер, стоять! – прорычал Скорцени с такой яростью, что и охрана, и конвоиры содрогнулись. – Не стрелять! – выскочив из машины, несся он к охраннику.
Ударом ноги выбив из рук карателя винтовку, Скорцени изо всей ярости врубился кулаком ему в подбородок, а когда тот оказался на куче битого кирпича, захватил за загривок и взбешенно приволок к колонне заключенных.
– Офицер! – прорычал обер-диверсант так, что ближайший к этому разъяренному эсесовцу конвоир в ужасе сжался в комок.
– Я здесь, господин штурмбаннфюрер!
– Вы знаете, кто перед вами?
– Да, господин штурмбаннфюрер. Ваш портрет – в газете. Вы – Скорцени.
– С этого сорвать погоны и в лагерь! За предательство. В личном деле записать: «По личному приказу штурмбаннфюрера СС Отто Скорцени». И еще: передайте коменданту лагеря, что я требую, чтобы он не смел утомлять этого изменника ожиданием у ворот крематория!
Пока Скорцени расправлялся с унтер-офицером, барон фон Браун поспешил затолкать Шернера в машину и, выхватив пистолет, на всякий случай заслонил собой дверцу, за которой укрывался Пенемюнденский Умник. Рядом с ним, плечом в плечо, стал безоружный санитар-гитлерюгенд.
Уже потом, сидя в машине, увозившей их к помещению измерительной лаборатории, где должен был находиться обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер, оба штурмбаннфюрера услышали короткий и сбивчивый рассказ полуоглушенного-полуконтуженного и ужасно перепуганного Шернера.
После взрыва бомбы, которой англичане разнесли его коттедж, Герман еще сумел прийти в себя и несколько метров проползти в сторону бомбоубежища. Но вторая взрывная волна швырнула его в воронку. Там, полузасыпанного землей, его и обнаружили утром санитары. Поскольку он был в изодранной грязной спецовке, то его приняли за рабочего из заключенных и отвезли в тот госпиталь под открытым небом, где собирали узников. Никаких документов при нем, естественно, не оказалось.
Вскоре Шернер пришел в себя, понял, где он находится, и попытался объяснить санитару, что произошла ошибка. Но когда он объявил, что на самом деле он – конструктор доктор Шернер, кто-то из заключенных германцев съязвил: «С таким же успехом я могу объявить себя доктором Геббельсом». Унтер-офицер услышал это, и, решив, что Шернер пытается воспользоваться царящей в Пенемюнде неразберихой, чтобы бежать, принялся самым жестким образом «опекать» и воспитывать его.
– Какое счастье, что волей случая вы оказались поблизости.
– Точнее будет сказать, что по воле женщины, – ответил Скорцени.
– Какой женщины?!
– Той, которая видела, как вас затолкали в колонну заключенных, и уговорила парнишку из гитлерюгенд-санитарной команды разыскать доктора Брауна или кого-либо из начальства. Так что мы не просто оказались там, а примчались спасать вас.
– Не та ли это чешка, которую приставили к вам как холостяку в виде домработницы? – оглянулся на Шернера доктор Браун.
– Эльжбетта? Конечно, она! Я почему-то не заметил ее, но это наверняка была она. Надо бы найти ее. Доктор Браун, ее надо бы найти и вернуть, чтобы она не попала в число тех, кого отправляют в лагерь, где их, очевидно, умертвят ради сохранения секретности.
– С этой просьбой не ко мне, а к господину Скорцени, – безразлично ответил барон. – Хотя на вашем месте я бы не стал отвлекать господина Скорцени подобными просьбами. Это я вам говорю, как ариец арийцу и эсэсовец эсэсовцу.
При этих словах Скорцени иронично взглянул на Брауна: «Аристократы все чаще стали вспоминать, что они арийцы и эсэсовцы. Геббельс может гордиться собой: его пропагандистские зерна попадают в плодородную почву». Для Скорцени не было секретом, что в СС Вернер Браун вступил еще в 1933 году, надев черную форму офицера 4-го кавалерийского эскадрона 6-го полка СС, а в 1940 году стал членом национал-социалистической партии.
Внешне никак не отреагировав на его просьбу, Скорцени попросил Брауна остановить машину возле группы офицеров-эсесовцев и, обратившись к старшему из них, попросил озаботиться судьбой чешки Эльжбетты, фамилию которой Шернер вспомнить так и не сумел.
Кальтенбруннер был мрачнее тучи.
– Колоссальные потери в людях, технике и строениях, – проворчал он в ответ на молчаливый вопрос Скорцени. – Даже не знаю, как обо всем этом докладывать фюреру.
– И можно понять, как трудно сейчас самому фюреру.
– Генерал-майор фон Шамье-Гличинский, лично отвечавший за производство самолетов-снарядов, специалисты по ракетным двигателям Вальтер Тиль и Гельмут Вальтер, многие другие – погибли. Полностью уничтожен поселок технического персонала, разрушены все портовые сооружения, уничтожен кислородный завод, общие потери – около восьмисот человек погибшими, вдвое больше раненых. Кстати, вы хотели найти доктора Шернера. Он жив?
– Чудом удалось спасти.
– Главное, что удалось. Звонил фюрер и интересовался, живы ли Браун и Пенемюнденский Умник. Если бы не подсказка Дорнбергера, я бы никогда не догадался, что речь идет о конструкторе графе фон Шернере. А поскольку о судьбе Шернера ничего известно не было, он приказал выяснить и доложить.
Выслушав короткий рассказ о злоключениях графа, Кальтенбруннер удивился, почему он не пристрелил унтер-офицера прямо там, в назидание другим, и тотчас же распорядился переправить конструктора в Гроссендорфский ракетный исследовательский центр СС, расположенный неподалеку от Данцига.
– Пусть пока побудет там. Пенемюнде Гитлер приказал возродить, усилив противовоздушную оборону. Однако завод по производству ракет и прочих видов оружия особого назначения приказано перенести в горный массив Гарц, в подземелья горы Конштайн[40], где работы сейчас развернутся со всей мыслимой быстротой.
– Туда бы следовало перенести и лабораторию Шернера. Кроме всего прочего, жизнь в подземельях Конштайн поможет ему со временем адаптироваться в подземельях Рейх-Атлантиды.
– Вы удивляете меня своей дальновидностью, Скорцени, – проговорил Кальтенбруннер, не скрывая ироничности восприятия его забот. – А главное, тем, что вам приходит на ум задумываться над подобными перспективами здесь, посреди этого бомбового ада.
– И чтобы уже покончить с этой проблемой… Шернер просит, чтобы с ним была направлена его домработница-чешка, которая спасла ему жизнь.
– Пусть везет с собой хоть гарем, только бы работал. Я же пойду обрадую фюрера известием о том, что и Пенемюнденский Умник тоже нашелся. Должно же сверкнуть хоть что-то радостное в этом безрадостном дне.
Скорцени и фон Браун переглянулись. Браун понимающе кивнул и пошел обрадовать коллегу. В ту же минуту на крыльце появился генерал-майор Дорнбергер.
– Обергруппенфюрер, вас к телефону. Берлин. На проводе Гиммлер.
Едва Кальтенбруннер взял трубку, как услышал тихий, успокаивающий голос рейхсфюрера СС.
– Докладывайте, Эрнст.
Доклад начальника РСХА он выслушал, не комментируя и не переспрашивая. А когда Кальтенбруннер закончил его, задал один-единственный вопрос:
– Шернер жив?
– Легкая контузия. Его нашли, и сейчас он под моей личной охраной.
– Сажайте его в самолет и увозите оттуда. Только что я беседовал с фюрером, и он с грустью сказал мне, что, скорее всего, Шернер тоже погиб. Это ужасно огорчило вождя.
– Я увожу этого Пенемюнденского Умника в наш эсэсовский исследовательский ракетный центр.
– Прекрасная идея. Я давно искал случая, чтобы вырвать его из Пенемюнде. Все лучшие конструкторские и научные силы должны быть в СС – и только так! Мне недавно дали справку из нашего штаба. Оказывается, уже теперь в рядах СС насчитывается около двух тысяч ученых самых различных областей, причем большинство из них – ведущие специалисты в своей отрасли. А что касается Пенемюнде, то фюрер, конечно, в ярости. Кстати, вы заметили там кого-либо из штаба Геринга, на которого возлагается главная вина за эту трагедию?
– Никого. Мне сказали, что собирался прибыть начальник генштаба люфтваффе генерал-полковник Ганс Йешоннек.
– Этот уже не прибудет. Только что застрелился в своем рабочем кабинете после телефонного разговора с фюрером.
– Представляю себе, какой это был разговор.
– Но в Пенемюнде есть его представитель и друг Шамье-Гличинский, не так давно потерявший почти все свое бомбардировочное соединение в небе Англии.
– Этого уже тоже нет.
– Застрелился?! – почти в ужасе воскликнул Гиммлер.
– Погиб во время бомбардировки.
– Тогда легче. Фюрер не хотел, чтобы Йешоннек брался за пистолет. Он спросил генерал-полковника, знает ли тот, что натворила английская авиация в Пенемюнде. А когда тот ответил, что знает, фюрер сказал: «В таком случае вы знаете, что следует делать», – намекая на то, что генштаб ВВС должен готовиться к ответному массированному налету на Англию. Хорошо, Кальтенбруннер, разбирайтесь там, и пожестче. А я обрадую фюрера сообщением о Пенемюнденском Умнике.