Глава 5
Судя по всему, учреждение общего и профессионального образования имени сэра Уинстона Черчилля такая же старшая школа, как и любая из тех, где мне доводилось учиться в Штатах. Весь первый урок я составлял себе расписание под руководством школьного консультанта мисс Бен, доброй, похожей на птичку молодой женщины, обреченной носить мешковатые водолазки и держать слишком много кошек.
Теперь же в коридоре все глаза устремлены на меня. Я новенький и отличаюсь от них, но это не единственная причина. Все разглядывают всех, ведь это первый день занятий, и людям не терпится узнать, во что превратились за лето их одноклассники. В данный момент в здании проходят испытание не меньше пятидесяти преображений и новых стилей. Одутловатая заучка выбелила волосы и напялила собачий ошейник. Тощий паренек из команды по легкой атлетике весь июль и август тягал железо и скупал футболки в облипочку.
Однако на мне взгляды задерживаются дольше, потому что хоть я и новенький, но веду себя не так. Я едва замечаю номера на кабинетах, мимо которых прохожу. Вскоре и так выяснится, где у меня занятия, – зачем волноваться? Кроме того, я в этом руку набил. За последние три года я сменил дюжину школ. И я кое-что ищу.
Мне нужно подключиться к социальной трубе. Нужно, чтобы люди со мной разговаривали, чтобы я мог задать им вопросы, на которые мне нужны ответы. Поэтому при каждом переводе я всегда высматриваю пчелиную царицу.
Такая есть в каждой школе. Девочка, которая знает все и всех. Наверное, можно попробовать закорешиться с главным спортсменом, но это мне никогда толком не давалось. Мы с папой не смотрели спорт по телику и не играли в мяч. Я могу целый день бороться с мертвецами, но от тачбола рискую в обморок хлопнуться. Девчонки, со своей стороны, всегда легко идут на контакт. Не знаю точно, почему так. Может, дело в ауре чужака и удачно подобранном мрачном образе. Или в отцовской харизме, которая порой проступает, когда я смотрюсь в зеркало. Или я просто чертовски хорош собой. Поэтому я фланирую по коридорам, пока наконец не вижу ее, улыбающуюся и окруженную людьми.
Ошибка исключена: школьные королевы всегда смазливы, но эта настоящая красавица. Почти метровый каскад золотых волос, и губы цвета спелых персиков. Как только она замечает меня, на подбородке у нее появляется ямочка. Улыбка ей к лицу. Эта девица получает в «Черчилле» все, что захочет. Любимица учителей, королева бала, глава партии. Она может рассказать мне все, что я хочу знать. И, надеюсь, она так и сделает.
Проходя мимо, подчеркнуто ее игнорирую. Спустя несколько секунд она покидает дружеский кружок и догоняет меня:
– Привет. Я тебя раньше в наших краях не видела.
– Только что приехал в город.
Она снова улыбается. У нее безупречные зубы и теплые шоколадные глаза. Обезоруживает мгновенно.
– Тогда тебе надо помочь освоиться. Я Кармель Джонс.
– Тезей Кассио Лоувуд. Это какие же родители называют ребенка Кармель?
Смеется:
– Это какие же родители называют ребенка Тезей Кассио?
– Хиппи, – отвечаю я.
– Именно.
Мы смеемся вместе, и я не так уж неискренен. Кармель Джонс в этой школе хозяйка. Это видно по тому, как она держится, словно ей в жизни не приходилось становиться на колени. Это видно по тому, как толпа рассыпается перед ней, будто птицы при виде подкрадывающейся кошки. И одновременно она не кажется надменной и не ходит с таким видом, словно ей все должны, как многие из подобных девиц. Я показываю ей свое расписание, и она замечает, что у нас общая биология четвертым уроком и, что еще лучше, общая большая перемена. Затем она оставляет меня у двери на мой второй урок и, уходя, оборачивается и подмигивает через плечо.
Пчелиные царицы просто часть работы. Порой трудно об этом не забыть.
За обедом Кармель машет мне, чтоб я сел рядом, но я не подхожу к ней вот так сразу. Я здесь не для того, чтоб на свидания бегать, и не хочу подавать ей лишних надежд. Однако она крайне привлекательна, и мне приходится напоминать себе, что популярность и обеспеченность, скорее всего, сделали ее невыносимо скучной. Для меня в ней слишком много дневного света. Сказать по правде, во всех остальных тоже. А чего вы ожидаете? Я часто переезжаю и провожу слишком много бессонных ночей, убивая тварей. Кто станет с этим мириться?
Сканирую остальную часть столовой, примечая все разнообразные группки и гадая, которая из них вернее приведет меня к Анне. Готы наверняка знают историю лучше всех, но к ним же труднее всего внедриться. Если они заберут в голову, что я всерьез настроен убить их привидение, то в итоге мне придется делать это в компании размахивающих распятиями чуваков с подведенными черным глазами. Вдобавок эти несостоявшиеся Баффи Истребительницы Вампиров[15] еще и в Твиттер будут постить за моей спиной.
– Тезей!
Черт, забыл предупредить Кармель, чтобы называла меня Кас. Не хватало еще, чтоб имя Тезей разошлось по школе и прилипло ко мне. Пробираюсь к ее столу, попутно замечаю, как округляются у народа глаза. С десяток девиц, вероятно, только что в меня втюрились, потому что видят, что я нравлюсь Кармель. По крайней мере, так утверждает социолог у меня в голове.
– Привет, Кармель.
– Привет. Как тебе СУЧ?
Мысленно делаю пометку никогда не пользоваться этой аббревиатурой.
– Неплохо, спасибо за утреннюю экскурсию. И, кстати, большинство людей зовут меня Кас.
– Каз?
– Ага, только не «з», а «с». Что у вас тут на обед?
– Обычно мы ходим в «Пицца Хат», вон там. – Она неопределенно кивает, и я поворачиваюсь взглянуть примерно в ту сторону. – Итак, Кас, что привело тебя в Тандер-Бей?
– Пейзажи, – говорю и улыбаюсь. – А если сказать честно, ты мне не поверишь.
– А ты попробуй.
Приходит мысль, что Кармель Джонс точно знает, как получить желаемое. Но она также предоставила мне возможность быть предельно откровенным. Губы уже складывают фразу «Анна, я здесь ради Анны», когда сзади к нам подкатывается Троянская Армия в одинаковых, как с конвейера, футболках Черчилльской команды по борьбе.
– Кармель, – говорит один из них.
Я, даже не глядя, знаю, что он либо является, либо являлся до самого недавнего времени бойфрендом моей собеседницы. Он произносит ее имя словно смакуя. Судя по реакции Кармель – вздернутый подбородок и выгнутая бровь, – догадываюсь, что скорее бывший.
– Будешь сегодня? – спрашивает он, полностью игнорируя меня.
С весельем наблюдаю за ним. У местных спортсменов в четвертом проходе синяя мигалка.
– А что сегодня? – спрашиваю я.
– Ежегодная вечеринка «На краю света». – Кармель закатывает глаза. – Мы всегда что-нибудь подобное устраиваем вечером первого школьного дня.
Угу, всегда, с момента выхода «Правил секса»[16].
– Круто, – говорю.
Неандертальца у меня за спиной игнорировать больше нельзя, поэтому протягиваю руку и представляюсь.
Только исключительный быдлан откажется пожать мне руку. И я только что такого встретил. Он кивает на меня и бурчит:
– В чем дело?
Представляться не чешется, но это делает Кармель:
– Это Майк Эндовер. – Указывает на остальных: – А также Чейз Патнэм, Саймон Пери и Уилл Розенберг.
Все они кивают мне как совершеннейшие уроды, за исключением Уилла Розенберга – тот пожимает-таки мне руку. Он единственный не выглядит законченным мудилой. Школьную куртку он носит нараспашку и слегка сутулится, словно до некоторой степени стыдится ее или, по крайней мере, нынешней компании.
– Ну так ты идешь или что?
– Не знаю, – отвечает Кармель. Тон у нее раздраженный. – Посмотрим.
– Мы будем у водопада часам к десяти, – говорит он. – Дай мне знать, если тебя надо подвезти.
Когда он уходит, Кармель вздыхает.
– О чем они говорят? Водопады? – притворяюсь заинтересованным я.
– Вечеринка у водопада Какабека. Место каждый год меняется, чтоб полицию со следа сбить. В прошлом году собирались у водопада Троубридж, но все перепугались, когда… – Она умолкает.
– Когда что?
– Ничего. Просто кучка страшилок про привидения.
Неужто мне так повезло?! Обычно проходит неделя, прежде чем находится удобный предлог навести разговор на призраков. Этот вопрос не так-то легко поднять.
– Обожаю истории о привидениях. На самом деле, мне страшно хочется послушать хорошую страшилку. – Пересаживаюсь напротив нее, ставлю локти на стол и подаюсь вперед. – И мне очень нужен кто-нибудь, кто познакомил бы меня с ночной жизнью Тандер-Бей.
Она смотрит мне прямо в глаза:
– Можем взять мою машину. Где ты живешь?
Кто-то за мной следит. Ощущение такое острое, что я просто чувствую, как мои собственные глаза пытаются просочиться сквозь череп и раздвинуть волосы на затылке. Обернуться не позволяет гордость – на моем счету слишком много жуткой хрени, чтобы вскидываться из-за какого-то наблюдающего за мной человека. К тому же имеется отличный от нуля шанс, что это всего лишь паранойя. Но мне так не кажется. Там позади что-то есть, и это что-то еще дышит, и мне от этого не по себе. У мертвых простые мотивы: ненависть, боль и растерянность. Они убивают просто потому, что им больше ничего не осталось. У живых же имеются потребности, и тот, кто следует за мной, хочет чего-то от меня или что-то мое. Это заставляет нервничать.
Я упрямо смотрю вперед, нарочито не тороплюсь и старательно дожидаюсь переключения светофора на каждом перекрестке. Мысленно я кляну себя, что откладываю покупку новой машины, и прикидываю, где бы проболтаться часок-другой, дабы перегруппировать силы и избежать слежки до дому. Останавливаюсь, скидываю с плеча кожаный рюкзак и шарю внутри, пока рука не стискивает ножны атама. Это меня бесит.
Иду мимо кладбища, пресвитерианского, кажется. Печальное, неухоженное место, на могильных камнях безжизненные цветы и ленты, истрепанные ветрами и заляпанные грязью. Один из ближних камней валяется на земле – упал замертво, как и похороненные под ним. При всей печальности здесь тихо, ничего не меняется, и это меня немного успокаивает. В центре стоит женщина, вдовая старуха, и глядит на могилу мужа. Шерстяное пальто на ней стоит колом, а нижняя челюсть подвязана тонким носовым платком. Я слишком занят преследователем, и до меня только через минуту доходит, что она надела шерстяное пальто в августе.
В горле першит. Она поворачивает голову на звук, и мне даже отсюда видно, что глаз у нее нет. Только серые камни там, где некогда были глаза, однако мы не моргая смотрим друг на друга. Морщины у нее на щеках так глубоки, словно нарисованы черным маркером. Наверняка у нее имеется своя история, выворачивающая душу история о горе, от которого у нее глаза окаменели и из-за которого она приходит сюда глядеть на, как я теперь подозреваю, собственную могилу. Но в данный момент за мной следят. У меня нет на нее времени.
Откидываю клапан рюкзака и вытаскиваю нож за рукоять, показывая клинок только мельком. Старуха растягивает губы и размыкает зубы в беззвучном шипении. Затем она отступает, медленно погружаясь в землю – словно смотришь на кого-то, кто машет тебе с эскалатора. Страха я не испытываю, лишь тоскливую неловкость оттого, что так долго не замечал, что она мертва. Она могла попытаться меня напугать, подберись она поближе, но она не из тех призраков, что убивают. Будь на моем месте кто другой, просто не заметил бы ее. Но я настроен на такие вещи.
– Я тоже.
От голоса прямо за плечом я подскакиваю. Рядом стоит паренек, и стоит он так уже бог знает сколько. Нечесаные черные волосы, очки в черной оправе, тощее нескладное тело прячется под плохо сидящей одеждой. Кажется, видел его в школе. Он кивает на кладбище.
– Страшненькая старушенция, а? – говорит он. – Не переживай. Она безобидная, является минимум трижды в неделю. А мысли я могу читать, только когда человек думает о чем-то по-настоящему крепко. – Он криво улыбается. – Но у меня такое ощущение, что ты всегда крепко думаешь.
Слышу где-то рядом глухой стук и соображаю, что это я отпустил атам. Это он с таким звуком ударился о дно рюкзака. Я понимаю, что это и есть тот, кто шел за мной, и знание приносит облегчение. В то же время перспектива общения с телепатом сбивает с толку.
Я уже встречал телепатов. Кое-кто из отцовских друзей обладает этой способностью – в разной степени. Папа говорил, это полезно. А по-моему, в основном стремно. Перед первой встречей с его другом Джексоном, которого сейчас очень люблю, я подбил свою бейсболку фольгой. Что? Мне было пять лет. Я думал, это поможет. Но в данный момент у меня под рукой ни фольги, ни бейсболки, и я стараюсь думать помягче… что бы это, черт подери, ни значило.
– Ты кто? – спрашиваю. – Почему ты следишь за мной?
И тут я понимаю. Это он навел Ромашку. Некий парнишка-телепат захотел поучаствовать в деле. Откуда бы иначе он узнал, что за мной стоит следить? Откуда бы он узнал, кто я такой? Он ждал. Ждал, пока я объявлюсь в школе, словно пресловутая змея в траве.
– Жрать хочешь? Умираю с голоду. Я не так долго за тобой шел. Моя машина там, сзади.
Он поворачивается и уходит, обтрепанные края джинсов чуть слышно шуршат по тротуару. Походка у него как у битой собаки – голова опущена, руки в карманах. Не знаю, где он откопал эту пыльно-зеленую куртку, но подозреваю, что она с армейских складов в паре кварталов отсюда.
– На месте все объясню, – бросает он через плечо. – Идем.
Не знаю почему, но иду за ним.
Он водит «Форд темпо». Кузов у машинки примерно шести оттенков серого, и тарахтит она так, словно очень сердитый мальчишка играет в ванне в моторную лодку. Он привозит меня в забегаловку под названием «Миска суши». Снаружи выглядит сущей дырой, но внутри оказывается неплохо. Официантка спрашивает, предпочитаем мы традиционные сиденья или обычные. Оглядываюсь и вижу несколько низеньких столиков с циновками и подушками вокруг.
Быстро отвечаю «обычные», пока не влез Псих с Армейских Складов. Мне прежде не доводилось есть с колен, и в данный момент вовсе не хочется выглядеть так же неловко, как я себя чувствую. Говорю парню, что никогда не ел суши, и он заказывает на нас обоих, однако чувство растерянности не проходит. Я словно застрял в одном из всем знакомых снов, когда ты видишь, что делаешь глупости, орешь самому себе, что это глупо, но твое «я-во-сне» все равно продолжает это делать.
Парнишка садится напротив меня и улыбается как идиот.
– Видел тебя сегодня с Кармель Джонс, – говорит он. – Ты времени даром не теряешь.
– Чего ты хочешь? – спрашиваю.
– Просто помочь.
– Мне не нужна помощь.
– Ты ее уже получил.
Тут приносят еду, две тарелки с круглым непонятно чем, одно круто прожарено, другое покрыто оранжевыми точечками.
– Попробуй, – говорит он.
– Что это?
– Ролл «Филадельфия».
Я с сомнением разглядываю тарелку:
– А что это за оранжевая штука?
– Тресковая икра.
– Блин, что такое тресковая икра?
– Яйца трески.
– Нет, спасибо. – Как же хорошо, что через улицу есть «Макдоналдс». Рыбьи яйца! Черт подери, кто этот парень?!
– Я Томас Сабин.
– Прекрати.
– Извини. – Он ухмыляется. – Просто тебя так легко читать. Я знаю, что это невежливо. И честно, я не всегда это могу.
Он запихивает в рот целый кружок обложенной рыбьими яйцами сырой рыбы. Стараюсь не дышать, пока он жует.
– Но я уже тебе помог. Помнишь Троянскую Армию? Когда эти парни сегодня подошли к тебе сзади. Кто, по-твоему, это тебе послал? Я тебя предупредил. На здоровье.
Троянская Армия. Именно так я подумал, когда Майк с компанией зашли мне сегодня за спину на обеде. Но если вдуматься, я не знаю точно, почему я так подумал. Я и видел-то их всего лишь краем глаза. Троянская Армия. Парень вложил мне в голову собственную мысль так ловко, словно записку уронил на пол в условленном месте.
А теперь он разглагольствует о том, как нелегко посылать такие штуки, как у него от этого даже кровь носом пошла. Послушать его – так он считает себя моим маленьким ангелом хранителем или вроде того.
– А за что мне тебя благодарить? За остроумие? Ты вложил мне в голову свое личное суждение. Теперь я должен гадать, почему я решил, что эти парни уроды – потому что действительно так подумал или потому что сначала так подумал ты.
– Поверь, ты со мной согласишься. И тебе не стоило бы разговаривать с Кармель Джонс. По крайней мере, пока. Она только на прошлой неделе рассталась с Майком Остолопом Эндовером. А за ним водилось сбивать людей на машине только за то, что они влюбленными глазами смотрели на нее, сидящую на пассажирском месте.
Этот парень мне не нравится. У него предубеждения. И однако, он искренен и доброжелателен, что заставляет меня несколько смягчиться. Но если он будет и дальше слушать мои мысли, я ему шины порежу.
– Мне не нужна твоя помощь, – говорю.
Лучше бы мне больше не видеть, как он ест. Однако жареная часть выглядит не так уж подозрительно и даже вроде пахнет нормально.
– Думаю, нужна. Ты уже заметил: я странноват. Ты переехал сюда сколько, семнадцать дней назад?
Тупо киваю. Ровно семнадцать дней назад мы въехали в Тандер-Бей.
– Так я и думал. Все последние семнадцать дней у меня голова болит так, как в жизни не болела. Боль психогенная, пульсирует и гнездится где-то за левым глазом. От нее все пахнет солью. Отступает только сейчас, когда мы наконец разговариваем. – Он вытирает рот и внезапно становится серьезным. – Поверить трудно, но придется. У меня такие боли возникают только тогда, когда вот-вот случится беда. А так плохо мне еще никогда не было.
Я откидываюсь назад и вздыхаю:
– Ну и как именно, по-твоему, ты мне поможешь? Кто я, по-твоему, такой?
Разумеется, ответы на эти вопросы мне известны заранее, но не помешает лишний раз проверить. Кроме того, я чувствую себя неуютно, начисто выпавшим из контекста. Умей я останавливать этот чертов внутренний монолог, было бы легче. Может, просто стоит все озвучивать? Или постоянно думать картинками: котенок играет с клубком шерсти, продавец хот-догов на углу улицы, продавец хот-догов держит на руках котенка…
Томас промокает уголки губ салфеткой.
– Клеевая железяка у тебя в рюкзаке, – говорит он. – Старая миссис Мертвые Глазки, похоже, изрядно впечатлилась.
Он щелкает палочками, берет кусочек хорошо прожаренной еды и отправляет в рот. Не переставая жевать, продолжает говорить – лучше бы он этого не делал.
– Я бы сказал, ты своего рода убийца привидений. И я знаю, что ты здесь ради Анны Корлов.
Наверное, следовало бы выяснить, что еще ему известно. Но я этого не делаю. Не хочу больше с ним разговаривать. Он и так уже слишком много обо мне знает.
Гребаный Ромашка Бристоль. Вот уж я ему лепестки-то пообрываю: посылает меня сюда, где в засаде ждет проныра-телепат, и даже не предупредил.
Смотрю на Томаса Сабина, на его бледном лице самоуверенная ухмылочка. Судя по тому, каким быстрым и непринужденным движением он поправляет очки на носу, делает он это часто. В этих бегающих голубых глазах столько уверенности: его в жизни не убедить, что его сверхъестественная интуиция ошиблась. И кто знает, сколько он уже успел прочитать у меня в мозгах.
Поддавшись порыву, хватаю с тарелки жареный рыбный кружочек и сую в рот. Еда пропитана каким-то остро-сладким соусом. На удивление вкусно, сытно и есть что пожевать. Но к рыбьим яйцам по-прежнему не притрагиваюсь. Хватит с меня. Если не получается убедить его, что я не тот, кем он меня считает, по крайней мере надо выбить его из седла и послать на фиг.
Складываю брови в озадаченную гримасу:
– Какая такая Анна?
Он моргает, а когда принимается блеять, я подаюсь вперед, опершись на локти:
– Я хочу, чтобы ты выслушал меня очень внимательно, Томас. Я ценю подсказку. Но никакой кавалерии нет, и я не набираю рекрутов. Тебе понятно? – А затем, прежде чем он успевает возразить, думаю крепко, думаю обо всех мерзостях, когда-либо совершенных мной, о мириадах способов, какими на моих глазах истекали кровью, горели и разрывались на части. Посылаю ему взрывающиеся в глазницах глаза Питера Карвера. Посылаю истекающего черным гноем стопщика Графства 12, кости которого обтягивает высыхающая кожа.
Это все равно что бить его по лицу. Голова у него по-настоящему запрокидывается, на лбу и на верхней губе выступает пот. Он сглатывает, кадык ходит вверх-вниз. По-моему, бедняга вот-вот расстанется со своими суши.
Он не возражает, когда я прошу принести счет.