Ангелы не падают. Глава 1 (Катя Райт)

© Катя Райт, 2017

ISBN 978-5-4483-3874-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Привет, Нью-Йорк. Город мечтателей и беглецов. Город, дающий пристанище бродягам и сумасшедшим. Город возможностей и свободы. Я помню, как впервые оказался здесь, вдохнул грязный воздух с примесью жженого масла и мусора. Посмотрел вверх, где стремятся соединиться с небом дома. Тогда, восьмилетним пацаном, я поклялся себе, что вернусь сюда. Вернусь к тебе, Нью-Йорк, чтобы остаться с тобой навсегда. Потому что ты проникаешь в самое сердце. Врезаешься в душу жгутами гудящих улиц и строгими линиями кварталов. Ты, как вирус, распространяешься в каждую клетку тела, в каждый вдох. Кто однажды увидит тебя, уже не сможет жить без твоего гула, света, без твоих тротуаров и уличных торговцев. Ты заставляешь жить, Нью-Йорк. Я сдержал данное себе обещание, приехал в квадраты твоих лабиринтов, когда мне было восемнадцать. Многое менялось с тех пор. Только ты оставался неизменным. И уже год я живу только благодаря тебе.

Семь утра. Улицы гудят. Улицы наполнены жизнью. Почти каждый мой день начинается одинаково – с пробежки. Сегодня на мне, как обычно, белые кроссовки «Найк», спортивные штаны и серая толстовка с капюшоном. Я вставляю в уши наушники и бегу. Вниз по улице, вдоль обклеенных объявлениями и афишами кирпичных стен, магазинов, мимо пешеходов, спешащих к входу в подземку. Из круглосуточной лавки «Дели» доносится запах дешевой еды, специй и масла. Мусоровоз громко гудит, пробиваясь своим воем сквозь музыку в моих наушниках. На другой стороне улицы тарахтят отбойные молотки – там ремонтируют тротуар. Мужчина в строгом костюме, как всегда по будням, в одно и то же время, достает из газетного ящика свежий номер «Дейли Ньюз». Чернокожий старик Чарльз протирает витрину своей старенькой пекарни перед открытием – ежедневный ритуал, от которого он не отступал ни разу на моей памяти. Чарльз замечает мой взгляд и приветственно поднимает руку. Я отвечаю ему тем же и бегу дальше. Еще один постоянный обитатель района – нищий, который просит называть его Кеннеди, местный городской сумасшедший – сидит на тротуаре, облокотившись о стену между пиццерией и «Старбаксом». Опять, похоже, провел ночь на улице. Молодая стройная девушка в строгой юбке до колен и белой блузке ломает каблук прямо передо мной. Я налетаю на нее.

– Извините, – говорю, останавливаясь и вынимая наушники. – Вы в порядке?

Девушка жестко материться, проверяя испорченные туфли, потом замечает меня, тоже извиняется.

– Это я не вам. Паршивое начало дня!

Она снимает туфлю, расшатывает каблук и очень эмоционально простирает руки к небесам, словно прося компенсации. Я наблюдаю за ней несколько секунд, потом возвращаю себе музыку и бегу дальше. Добегаю до спортивной площадки с турниками, спрятанной между домами. Делаю зарядку, растяжку, подтягиваюсь. Стандартный комплекс утренних упражнений – и бегу назад. По дороге, уже около дома, покупаю кофе у продавца хотдогов. В «Старбаксе», конечно, вкуснее, но у старины Рона душевнее и дешевле. Он подает мне бумажный стаканчик с двумя салфетками. Его руки, почти такого же цвета, как кофе, от которого поднимается через маленькую дырочку в пластиковой крышке горячий дымок. Говорят, кофе Рон продает ужасный, но я привык к нему.

– Как оно, Нил? Как жизнь? – спрашивает Рон в своей обычной манере, растягивая слова и глотая окончания.

– Нормально, – отвечаю я.

– Пригласишь на новое шоу?

– Это не новое шоу, – улыбаюсь.

– Да все равно не пригласишь, засранец! – ворчит Рон.

Он ничего не знает о шоу, в которых я выступаю, и уж конечно, не следит за нью-йоркской афишей, но всегда спрашивает что-нибудь подобное, словно хочет немного поучаствовать в моей жизни.

– Хорошего дня, Рон! – говорю я на прощанье.

– И тебе тоже, красавчик! – отвечает он.

Каждый мой день похож на предыдущий. После пробежки я возвращаюсь в свою квартиру на последнем этаже, принимаю душ, выпиваю кофе, завтракаю и спешу в подземку, чтобы поезд домчал меня до большого кирпичного здания, которое занимает труппа нашего шоу. В девять тридцать начинаются репетиции и тренировки, а по четвергам, пятницам, субботам и воскресеньям мы даем выступления.

Труппа, в которой я занят, делает акробатические шоу, вроде тех, что показывают по всему миру филиалы Цирка дю Солей, с трюками, опасными петлями, танцами на канате и прочим. Наш театр называется «Феникс» и работает в Нью-Йорке уже давно. Над входом в кирпичное здание красуется яркая вывеска с огненными крыльями. Я попал сюда, когда приехал в город восемнадцатилетним беглецом в поисках своего пути. «Феникс» в лице директора и главного режиссера Грэма Донса с радостью принял меня под свое крыло. Очень скоро я вошел в основной состав и получил роль в главной постановке. Грэм, сам в прошлом акробат и гимнаст, основатель «Феникса», отличный руководитель и превосходный менеджер, хотя критики и богема порой ругают его за чрезмерное занудство и сложный характер. Но если бы Грэм не был таким, у «Феникса» не было бы шансов взлететь настолько высоко. В разгар сезона билетов практически не достать – все раскупается заранее. Несколько месяцев в году мы гастролируем по крупным площадкам страны, пару раз делали туры по Европе, но большую часть времени труппа «Феникса» базируется в Нью-Йорке. Бесконечная череда тренировок, репетиций, выступлений и оваций, – вот из чего, в основном, состоит наша жизнь. Еще из периодических разборов полетов и критики Грэма. Весь год расписан наперед. Двухнедельные каникулы выпадают пару раз: на Рождество и летом. Кому есть куда, как правило, разъезжаются, чтобы провести время с семьями, кто-то берет билеты на райские острова, кто-то остается здесь, в вечном шуме Нью-Йорка. Донс требовательный и строгий руководитель, но именно благодаря ему наша труппа имеет такой ошеломительный успех, а каждый из нас – отличные гонорары. Внушительный список правил, выполнение которых Грэм контролирует лично, обеспечивает дисциплину, безопасность и помогает не допустить сбоев. В «Фениксе» запрещены открытые конфликты, запрещены оскорбления и любовные отношения между артистами. Правила, конечно, нарушаются – без этого никуда в творческой среде, но как может, Грэм старается держать руку на пульсе. Пропуск тренировки или репетиции без причины более уважительной, чем смерть, может караться суровыми мерами вплоть до увольнения. В каждой постановке обязательно два состава, которые тренируются на равных. Второй состав в любую минуту должен быть готов заменить первый, если у кого-то из прим внезапно наступит предсмертное состояние. И конечно, самое пристальное внимание Грэм уделяет безопасности. Зрители могут ахать и визжать от страха, видя, как артист падает с верхней планки, но каждый в «Фениксе» уверен на сто процентов в крепости страховочных тросов. Никто не выступает в опасных номерах без страховки – это правило номер один.

Когда я впервые оказался на пороге кабинета Грэма Донса, мне было восемнадцать. Я сбежал от старой жизни и жаждал начать новую. Грэм посмотрел, на что я способен и поставил меня в массовку. Сейчас мне двадцать шесть и последние три года я исполнял главную партию в первом составе самого зрелищного и кассового шоу. Прошлый год был трудным. Мне пришлось сделать вынужденный перерыв в работе, взять отпуск, если можно так сказать. Сейчас я понемногу возвращаюсь в жизнь «Феникса». Грэм восстановил меня во втором составе. Пока все идет хорошо. Я не потерял форму и скоро, возможно, вернусь на свое место. По крайней мере, если публика продолжит реагировать на мое появление такими же овациями, Донсу придется подчиниться требованиям зрителей. Я был на самой вершине когда-то. Обо мне писали газеты, у меня брали автографы, моего появления на сцене ждали тысячи зрителей.

Сегодня после первого сета тренировок Грэм собирает всех в зале. Хочет сообщить о чем-то серьезном – это обычное дело. Мы сидим на первых рядах в бархатных креслах с удобными спинками. Чак, звезда первого состава, запрокинул голову и со скучающим видом изучает потолок. Ванесса, его партнерша, добивавшаяся этого места долгие годы, о чем-то сплетничает с моей партнершей Айрис. Обе девушки очень красивы, с длинными светлыми волосами, забранными в конские хвосты. Айрис сидит, поджав под себя правую ногу, и украдкой поглядывает на меня, как если бы разговор шел обо мне. Кто-то пьет воду из бутылки, кто-то с головой погружен в телефон, кто-то, улучив свободную минутку, читает или подпиливает ногти. Мы так много времени проводим вместе, что давно стали одной большой семьей, братьями и сестрами с отцом-одиночкой во главе.

– Привет, Нил, – обращается ко мне Дэн. – Можно присесть?

Он первый год в труппе. Делает ошеломительные трюки со скейтбордом в новой постановке, которая только готовится к премьере. Хороший парень, невысокого роста, с дредами на голове и тоннелями в обоих ушах. Дэн забавный, он всюду таскает свой борд, как будто без него чувствует себя крайне не уютно. Даже на прием в честь дня рождения Грэма притащился с доской. Донс, очень трепетно относящийся к пафосным сборищам, был почти оскорблен, но старался не подавать вида.

– Садись, конечно, – отвечаю я.

– Что за новости, не знаешь?

– Нет.

Пока мы разговариваем с Дэном, на сцене появляется Грэм в сопровождении молодой симпатичной девушки. Она стройная, но, судя по фигуре, выступать в нашем шоу ей не светит. Однако персона, безусловно, важная, раз Донс собрал нас всех, чтобы представить ее.

Софи оказывается журналисткой в прошлом писавшей колонки для «Вашингтон Пост», а теперь работающей в крупном культурном проекте. Она невысокого роста, у нее милые тонкие черты лица, чуть вздернутый нос. Волосы, забранные в пучок на затылке, немного растрепались, или это нарочитая небрежность, которую так любят некоторые жители Нью-Йорка. Вообще, Софи на первый взгляд – типичная обитательница Манхэттена. Ее словно вырвали на время из нескончаемого потока ньюйоркцев, чтобы показать нам, и вот-вот вернут обратно. На ней узкие джинсы и белая рубашка с ярким шарфом, через плечо – мешковатая сумка. Она немного смущается, когда Грэм представляет ее и начинает объяснять, что в преддверии гастрольного тура Софи будет делать большой цикл статей о жизни нашей труппы, для чего ей необходимо проводить много времени со всеми нами, присутствовать на репетициях, тренировках и неформальных встречах. Последнее у мужской половины вызывает неподдельный интерес, что еще больше смущает Софи. В общем, Донс просит не обижать девушку, отвечать на ее вопросы, вводить в курс дела, чтобы ее материалы получились максимально живыми. Грэм отличный менеджер и возможность получить лишнюю порцию славы не упустит. После этого официального знакомства Софи отправляется вслед за всеми в тренировочные залы, а меня Грэм просит зайти к нему.

В светло-сиреневой рубашке с дорогими запонками Грэм сидит за столом в своем кабинете. В этом парне теперь с трудом можно узнать бывшего гимнаста – от руководящей работы он заматерел, набрал немного жирка, как положено директорам успешных творческих коллективов. Его лицо сияет от лоска, на запястье – дорогие часы, на ногтях – всегда безупречный маникюр. На безымянном пальце правой руки Донс носит платиновое кольцо с небольшим камнем. Мы все рядом с ним выглядим совершенными уличными босяками. Трудно себе представить, что когда-то и Грэм был таким как мы, с вечно взъерошенными волосами, в тренировочных штанах и кроссовках. Его кабинет – под стать владельцу. Здесь всегда порядок, в дизайнерских рамках с паспорту висят его фото со страниц журналов и хвалебные статьи о «Фениксе». На другой стене – большая фотография всей труппы, сделанная года полтора назад.

– У меня к тебе разговор, – Грэм откладывает ручку, которую крутил между пальцев, смотрит на меня очень серьезно, как будто собирается делать предложение.

– Да, конечно, – отвечаю.

Я в растерянности. О чем Донс может хотеть поговорить со мной. Увольняет? Пока Грэм наливает себе воду из бутылки, я смотрю за окно. Отсюда совсем не видно города – только стена дома через дорогу и несколько окон.

– Как самочувствие? – спрашивает Грэм.

– Нормально, – отвечаю. – О чем разговор?

– Ты готов встать в первый состав?

Он крутит кольцо на пальце, как будто рассматривает камень, но на самом деле взгляд его расфокусирован.

– А как же Чак? – спрашиваю.

– Нил, не надо отвечать вопросом на вопрос!

– Ладно, но с чего такое предложение?

– Опять, Нил! – Грэм цыкает. – Я спрашиваю тебя: ты в форме? Вижу, что в отличной. Как сам думаешь?

– В форме, – отвечаю, – но Чак, по-моему, справляется отлично. Нет?

– Чак… Чак… – он теперь вертит в руках электронную сигарету и закуривает. – Между нами, Чак ни хрена не вытягивает номер под куполом с Ванессой.

– Ты думаешь?

– А ты не видишь?

Если честно, я не замечал за Чаком серьезных косяков. Да, он немного скован, может, зажат. Но и номер «под куполом», кульминация шоу, когда артист висит вниз головой на жгутах, привязанный за ноги, держит за руки партнершу, которая исполняет акробатические трюки, сложный. Технически, эмоционально. Но я не замечал, чтобы Чак критично лажал.

– Чак как деревянный в этом эпизоде, – сетует Донс. – У него диссонанс с Ванессой, он до ее уровня не дотягивает. А Ванесса хороша, согласись?

Я киваю.

– Так ты готов, Нил? – гнет свою линию Грэм.

– Ты бос, – пожимаю плечами. – Как скажешь.

– Нил, – вдруг срывается Грэм на настоящее откровение, которое льется из него, как шампанское в день премьеры. Это ему совершенно не свойственно. А тут, он повторяет мое имя несколько раз, как будто хочет достучаться, привлечь внимание. – Они достали меня, Нил! Знаешь, сколько этого дерьма сыпется мне в фейсбук, в почту, по телефону, да отовсюду! Журналисты, конкуренты, долбанные хореографы и даже эти девочки, которые у служебного входа всегда ждут автографов! Все спрашивают меня, какого черта я держу Гэллахара во втором составе! Или Гэллахар не в форме? Тогда какого хрена Донс держит в труппе артиста, который не в форме? А я же вижу, Нил, что ты в отличной форме! Я же наблюдаю за тобой на тренировках и репетициях! Тогда, помнишь, когда Чак слег с простудой на день, и ты вышел на сцену, зрители кипятком ссали! И на следующий день мы не смогли вместить всех желающих! Потому что они подумали, что ты вернулся навсегда, но на сцене снова был Чак. Нет, ничего не хочу сказать, Чак молодец, но зрители любят тебя, и они год тебя не видели. Ты не знаешь, но меня закидали письмами. Короче, ближе к делу, ты готов выйти в первом составе на следующей неделе? И гастроли, конечно.

– Готов, на все сто.

Уверен, Чак не будет в восторге. Долгое время он убить меня был готов, чтобы я сошел с дистанции. И вот я сошел – какая радость для Чака. Они с Ванессой в один день стали звездами первой величины. За год свыклись, наверное, с этим положением. Я думаю о Чаке, но понимаю, что это лишь защитная реакция, чтобы не думать ни о чем другом, что причиняет боль и выводит меня из равновесия. Но сегодня, видно, не мой день.

– Раз мы договорились, – продолжает Грэм. – Еще кое-что. Наш предстоящий тур, я тут подумал…

Он вдруг начинает мяться, подыскивая слова. Грэм Донс смущен и как будто растерян – эта картина дорогого стоит, и в другое время при других обстоятельствах я бы с удовольствием посмотрел на это. Года два назад я бы заплатил, чтобы на это посмотреть. Но сейчас все идет к чему-то, чего я предпочел бы избежать. Я не успеваю построить догадки, и Грэм продолжает.

– В общем, Нил, я хочу посвятить гастрольный тур Энджи. Все же год прошел… И она…

– Год прошел месяц назад, – как могу спокойно и холодно поправляю я.

– Да, да, – соглашается Грэм. – Так ты не против?

– Ты бос…

– Нил, я спрашиваю тебя, потому что знаю, как для тебя это важно…

– И если я скажу, что против, ты оставишь эту идею?

– Так ты против?

– Нет. Делай что хочешь.

– Отлично, Нил! – Грэм хлопает меня по плечу, очень по-дружески, с искренней поддержкой. – И эта журналистка, Софи, как она тебе?

Я пожимаю плечами.

– Она делает репортаж, какие-то у нее там идеи. Будет писать про ведущих артистов, про тебя, – Донс улыбается, и теперь улыбка эта расползается по швам. – Про Энджи спрашивала. В общем, я сказал ей, чтобы обращалась к тебе по поводу Энджи, если что, окей?

Я киваю. Мы прощаемся.

У меня тренировки до вечера. До изнеможения. До состояния, пока я ни буду валиться с ног, пока руки не будут болеть от канатов и брусьев. Работать, работать, не останавливаться. Только так я могу выжить.

Чак возвращается от Грэма невеселый. Он входит в зал как раз, когда я спускаюсь с пилона. Чак бросает на меня злобный взгляд. Никто еще не знает, кроме меня и Чака. Открытые конфликты между артистами строго запрещены. Значит, будем конфликтовать закрыто. Не в первый раз – все мы тут одна семья, все мастера скрытой конфликтологии.

– Поздравляю, Нил! – кричит Чак, чтобы его дружеский тон непременно услышали все, – С возвращением!

– Спасибо, – говорю я тихо, так что никто не слышит.

– В чем дело? – удивленно раскрывает глаза Ванесса, и по залу, от одного к другому, проходит волна этого «что случилось?».

– Нил теперь в первом составе, – объявляет Чак с натянутой улыбкой. Если бы мы натягивали так канаты, то они бы лопались, а улыбка у Чака крепкая, бесконфликтная. Неужели я такой же лицемерный засранец!

– Правда? – подпрыгивает Ванесса и несется ко мне, совершенно не думая, как ее искренняя радость выбивает Чака из равновесия.

Ванессу нельзя винить в этом. Она всегда хотела работать со мной. Со мной ей спокойнее и комфортнее. Со мной она чувствует себя в безопасности. Со мной – говорит Ванесса – и без страховки можно выступать. Но, конечно, все понимают, что Ванесса никогда не выступит без страховки. Как и любой из нас. Безопасность – незыблемое правило.

– Как здорово, Нил! – она подбегает и обнимает меня. – Я очень рада!

– Я тоже, – говорю. – Это решение Грэма.

Одна бедная Софи ничего не понимает в нашей семейной конфликтологии. Сидит, крутит головой, потом подходит к Чаку и заводит с ним разговор. Наверное, он будет первым героем ее историй. Готов спорить, что они переспят после третьей встречи.

Я тренируюсь дольше всех и ухожу из зала последним. Собираю канаты, страховочные тросы. Линда как всегда оставила обручи, бросила прямо у сцены. Собираю и их, отношу на место. Принимаю душ и иду домой. Запираюсь в своей квартире, как в крепости. Потом поднимаюсь на крышу, сажусь на парапет и смотрю на город. А он смотрит на меня. Своими огнями смотрит в самую душу, туда, куда заглядывал лишь один человек. Нью-Йорк, ты видел меня всякого, радостного и разбитого, полного надежд и отчаявшегося. Ты видел мой смех и мои слезы. Ты помнишь меня счастливого. Помнишь, как она танцевала на этом узком парапете, словно парила над твоим смогом, над людьми. Теперь здесь всегда пусто. Теперь передо мной только ты, Нью-Йорк, мой друг навсегда, хранитель моих воспоминаний, сторож моих ошибок. Все возвращается на круги своя. Шоу должно продолжаться. И только ты знаешь цену фальшивым улыбкам, которые не смоет потекший грим. Ветер дует в лицо. Ветер приносит запах сырости с Гудзона. Мосты вдалеке – словно протянутые руки. Ты никогда не бросишь меня, Нью-Йорк. Я знаю.

Софи с нами уже вторую неделю. Она бывает на выступлениях и тренировках. Она болтает с девочками и невинно флиртует с парнями. Всем она нравится, эта Софи, потому что она ласкает слух вопросами, тешит тщеславие. Все чувствуют себя интересными, главными. Дэн что-то взахлеб рассказывает ей, не выпуская из рук своего скейта. Айрис улыбается, когда удается улучить минутку, чтобы пообщаться с Софи. Всего за неделю эта девушка стала здесь своей, влилась в коллектив, подружилась со всеми. Ее восхищает почти всё, что мы делаем. Она, раскрыв рот, ловит каждое движение, фотографирует, что-то записывает.

– Нил? – окликает она меня, когда я иду после репетиции в душевую. – Тебя просто не поймать! Уделишь мне минутку?

– Я хочу принять душ, – говорю. – Давай посидим потом в кафе, если хочешь? Тут за углом есть тихое место.

– Хорошо, – она открыто улыбается.

Вечером идет дождь. Редкие капли падают на тротуары и разбиваются об отражения неоновых вывесок. По стеклянным витринам струятся тонкие ручейки воды. Фонари машин в лужах, спешащие под зонтами прохожие. В такие дни Нью-Йорк похож на капризного плаксу, который не успокоится, пока не получит свое. Я накидываю капюшон и бегу в кафе за углом. Торопиться в свою пустую квартиру к пустому парапету на крыше нет смысла, поэтому я вполне могу посвятить этот вечер очаровательной девушке Софи, которая хочет меня о многом спросить.

– Ну и погодка! – тянет она, пока я стряхиваю с капюшона толстовки и с головы капли воды. – Прямо заливает.

– Да, – киваю, – что-то он разошелся.

– Кто?

– Нью-Йорк.

Софи улыбается, заказывает себе кофе и чизкейк, достает из большой сумки ежедневник, карандаш и маленький диктофон.

– Ты не против, если я буду записывать? – осторожно спрашивает она, – Мне так проще потом, да и не навру ничего.

Я пожимаю плечами в знак согласия.

– Вы Нил Гэллахар? – раздается восторженный, слегка приглушенный голос официантки, молодой девушки лет двадцати.

– Да, – отвечаю, рассматривая ее.

Нельзя не улыбнуться, глядя на ее и без того огромные, а теперь широко раскрытые глаза. Она застыла с маленьким блокнотом и ручкой в руках, смотрит на меня, сверлит взглядом. Потом вдруг резко выходит из ступора.

– Ой, я ваша большая поклонница, – произносит сбивчиво. – А вы будете выступать в этом сезоне? Ой, простите, а можно ваш автограф?

Официантка протягивает мне свой маленький блокнот, быстро перевернув несколько страниц с наспех записанными заказами. Я пишу на линованном листе свою фамилию. Только когда возвращаю блокнот, понимаю, что не спроси имени. Теряю хватку – давно не приходилось давать автографы.

– Спасибо! – от радости девушка стискивает блокнот в руках и прижимает к груди. – Так вы будете выступать в этом сезоне?

– Мы уезжаем на гастроли скоро, – отвечаю, – а потом, да, буду.

Официантка принимает заказ и оставляет нас с Софи. Я немного растерян. Действительно отвык от внимания. Смотрю через стекло на улицы, терпеливо выносящие удары тысяч капель дождя, как удары тысяч плетей.

– Ты действительно знаменитость! – возвращает меня в кафе голос Софи.

– Да, я сам удивлен, что кто-то помнит.

– Не скромничай! – она широко улыбается, как умеют только журналисты перед тем, как начать задавать неудобные вопросы. – Так значит, ты уже точно в первом составе?

– Как будто ты не знала об этом! – подхватываю. – Говорила ведь уже с Чаком.

Я знаю, что говорила. И уверен на все сто, что они переспали. Не потому что Чак такой засранец, просто такую девушку как Софи никто бы не пропустил. Я тоже бы не пропустил. В другое время, в другой реальности.

– Да, говорила, – признается Софи, не в силах скрыть смущение от того, что ее маленькую хитрость раскрыли. – О нем тоже будет история. Ты ведь в курсе, я делаю серию историй об участниках труппы? – вопрос риторический, поэтому я молча слушаю дальше. – Он как будто недолюбливает тебя… Или мне показалось?

Софи играет в наивную девочку или вправду смутно представляет себе отношения внутри нашей большой дружной семьи?

– Его отодвинули во второй состав, а меня вывели на его место, – объясняю. – Недолюбливать меня теперь часть его должностных обязанностей. Это нормально.

Софи все понимает. Только вот дорога, по которой она решает дальше вести беседу, мне перестает нравиться уже после следующего вопроса.

– Я хочу написать отдельную историю об Энджи Сапковски. Грэм сказал, что с этим лучше всего обратиться к тебе. Ты знал ее близко…

Грэм все же сволочь, если действительно говорил такое.

– И что ты хочешь знать об Энджи? – спрашиваю холодно.

– Ну, вообще, – мнется Софи, – какой она была, как работала… Она же выступала без страховки? Единственная за все время, так? Как Грэм допустил такое?

– Слушай, – я готов сорваться, но держу себя в руках, – если ты хочешь что-то раскопать, что-то на Грэма, если ищешь, за что бы зацепиться и раздуть сенсацию, уличить в чем-то Донса, то лучше тебе сворачиваться прямо сейчас. То, как работала Энджи, ни для кого не секрет. Все это принимали…

– Нет-нет! – оправдываясь, перебивает Софи. – Я вовсе не хочу никого очернить! Пожалуйста, Нил, не пойми меня неправильно! Я от всей души хочу написать трогательный материал об Энджи. Я сама видела ее выступление, ваше выступление, – поправляется она. – Энжди интересная личность, как мне кажется, и принесла труппе немалый успех. Просто… О ней ничего почти не известно наверняка. Кто она, откуда. То есть, достаточно забить имя любого из вас в Гугле, и можно получить массу информации, а Энджи… Вокруг нее как будто туман…