2
Подойдя к машине, я заметила, как из-под нее сверкнули чьи-то желтые глаза. Мелькнул кончик пушистого серого хвоста и тотчас же исчез. Кот, конечно же. Ему тоже было жарко, и захотелось понежиться в теньке, только вот место он выбрал совсем неудачное. Я наклонилась и заглянула под машину.
– Вылезай, – сказала я коту. – Кш-ш! Брысь!
Кот весь подобрался и замер. С его, кошачьей точки зрения я, вероятно, выглядела как захватчица, которая – чем черт не шутит – пытается выгнать его, чтобы самой полежать в тенечке, и он расположился так, что снаружи его достать было практически невозможно. Я хлопнула в ладоши раз, другой – кот не шелохнулся. Он сидел, тараща на меня свои желтые глазищи, и явно не собирался сдаваться без боя.
Я открыла дверцу и надавила на клаксон. Из автомастерской вышел работник в синем комбинезоне. Став в тени под навесом, он зажег спичку о ноготь и с наслаждением затянулся. Клаксон ревел и трубил, как раненый слон. Когда я снова заглянула под машину, кот по-прежнему сидел там, но сейчас он, казалось, ухмылялся – как вполне достойный потомок Чеширского кота.
– Вам помочь, мисс?
Работник подошел ко мне, и тут я, признаться, озадачилась. Передо мной стоял парнишка лет 16–17, не больше. Каштановые волосы, давно не стриженные, лезли в глаза. В пальцах дымилась недокуренная сигарета.
– Кот забрался под машину, – объяснила я. – И не хочет вылезать, а дотянуться до него я не могу.
– Ясно, – сказал мой собеседник и, наклонившись, заглянул под машину. При этом движении волосы на его лбу качнулись, открыв старый шрам, который заходил на левую бровь и рассекал ее надвое. Поглядев на руки незнакомца, я заметила другие рубцы от старых шрамов, которые совершенно не вязались ни с его возрастом, ни со свежим лицом, но не успела даже удивиться, потому что мой собеседник бросил сигарету и легким движением скользнул под машину. Оттуда донеслось злобное фырчание, и через мгновение серый кот выскочил наружу и что есть духу помчался к дому на другой стороне улицы. Юноша в комбинезоне выбрался из-под машины, потирая правую руку, которую, судя по всему, кот таки успел на прощанье хватануть когтями.
– Он вас сильно поранил? – встревожилась я.
– Ну не насмерть же, – ответил юноша с широкой улыбкой. – Это кот миссис Дженсен. – Он кивнул на дом напротив. – Такой же мерзкий, как она сама.
– Правда? – пробормотала я.
– Она два раза заявляла на нас в полицию, что мы торгуем крадеными деталями. Чертова ведьма. Ее муж бросил, вот она и бесится. – Он прищурил глаза, и тут я заметила, что они у него серо-голубые. – Я Рэй, а вы новая клиентка Розы? Раньше я вас тут не видел.
– Миссис Серано обещала сшить мне платье, – сказала я. – Спасибо за помощь, и… До свиданья.
– Обращайтесь, если что понадобится, – сказал Рэй. – Мы любой ремонт делаем, быстро и недорого. – Он критически оглядел мою колымагу. – Машина у вас… м-да… машина, в общем.
– Вы мне открыли глаза, – не удержалась я, садясь на водительское место. – А я-то была уверена, что это «Роллс-Ройс».
Он засмеялся, и я помахала ему на прощание рукой, прежде чем уехать.
…Итак, шло лето 1928 года. Август? Да, наверное, август. Просматривая записи, которые я от случая к случаю вела в ту пору (не знаю зачем), я вижу, что еще весной прошлого года съехала из первой своей лос-анджелесской квартиры. Это была человеческая конура с окнами, выходящими на железную дорогу, и проходящие по ней поезда грохотали так, что стекла дребезжали в рамах и с полок падали мелкие вещи.
Уяснив себе непреложную истину, что экономить можно на чем угодно, только не на жилье, я стала искать выход. Казалось вполне логичным, что, если поселиться в одной квартире с кем-нибудь из девушек, которые работают в нашей газете, это позволит решить все проблемы. Но, как известно, логика и люди – две вещи несовместные. На общей территории со знакомой машинисткой я продержалась всего полторы недели. Лиззи была милой девушкой, но в быту человек раскрывается с самых неприглядных сторон, и ее привычка разбрасывать везде грязное белье и брать без спроса чужие вещи произвела на меня удручающее впечатление. Знакомая моя к тому же находилась в постоянном поиске подходящего мужчины и считала, что если переспать с одним, другим, третьим и сто третьим, то методом перебора рано или поздно наткнешься на что-нибудь приличное. Устраивая дома очередное свидание, она просила меня пойти куда-нибудь и не мешать ее планам, так что, когда я узнала от одного из наших фотографов, что по соседству с домом, в котором жил он сам, сдается маленькая квартира за приемлемую плату, я собрала свои вещи и ушла окончательно.
– Дом многоквартирный, жильцы как жильцы, в уголовную хронику вроде никто не попадал, – рассказал фотограф, которого звали Роджер. – За управляющего там некая миссис Миллер, будь с ней осторожна. Если она тебя невзлюбит, то выживет в два счета.
Миссис Миллер оказалась сухощавой седовласой дамой с выцветшими глазами и тонкими губами, которые улыбались крайне редко и лишь в виде большого одолжения позволяли себе сложиться в ироническую усмешку, когда того требовали обстоятельства. На первый взгляд миссис Миллер казалась безобидной, как горшок с фиалками, но люди, которые имели несчастье ей не угодить, если и сравнивали ее, то с гадюкой, старой жабой, злобной ехидной, цербером, ведьмой и тому подобными милыми созданиями. Не угодить ей было легче легкого. Она неутомимо преследовала любое нарушение порядка, к которым при желании можно было отнести что угодно: затянувшуюся вечеринку, неудобных посетителей, слишком громко включенное радио, распитие запрещенного законом спиртного, гадящих в неположенных местах собак, даже плачущих детей. Чтобы держать жильцов на коротком поводке, годились любые поводы; миссис Миллер точно знала, кто бросил окурок на пол и кто плюнул мимо плевательницы, и устраивала по этому поводу склоки, перед которыми меркли даже десятилетние разборки троянцев с ахейцами. Не знаю, каким образом, но она всегда оказывалась в курсе всего, что касалось ее жильцов, и я хорошо помню, как неприятно меня поразило, что миссис Миллер оказались известны даже те факты о моей семье, о которых я никому никогда не говорила – что мои родители не были женаты, что моя мать называла себя актрисой, но давно не выступала на сцене, и что мой отец, барон Корф, состоял в свите российского императора и умер на чужбине после того, как империи не стало. Не менее пугающей, чем осведомленность миссис Миллер, была ее сверхъестественная проницательность. Глядя на хорошенькую, как куколка, хористочку, которая уезжала из нашего дома вскоре после того, как ее взял на содержание какой-то банкир, миссис Миллер изрекла: «Хорошо начала, да плохо кончит». Прошло несколько месяцев и под диктовку Фрэнка Гормана я, ежась, печатала на машинке для отдела уголовной хроники жуткие подробности убийства этой самой хористочки, труп которой был найден в Гриффит-парке. А когда в пустующую квартиру на пятом этаже въехали молодожены, миссис Миллер, поглядев на то, как они воркуют друг с другом, ни с того ни с сего бухнула:
– Слишком много молодой работает, не к добру это. Скоро молодая загуляет, а он не дурак, сразу догадается, что к чему. Разведутся – и года не пройдет.
И, само собой, она оказалась совершенно права.
Что касается моего отношения к миссис Миллер, то я не слишком о нем задумывалась. Меня вполне устраивало, что моя нынешняя квартира лучше, чем дребезжащий ужас у железной дороги, и что мне не приходится ни с кем ее делить. В этой бочке меда я согласна была отвести миссис Миллер роль ложки дегтя – но не более чем ложки. Справедливости ради следует добавить, что тогдашний мой образ жизни если и не был идеалом, то оставлял мало возможностей для придирок с ее стороны. Я не устраивала шумных вечеринок, не притрагивалась к спиртному, не включала радио – хотя бы потому, что не удосужилась его завести, – и не разбрасывала окурки по той простой причине, что не курила. Дома у меня была пишущая машинка, которую я назвала Эрикой по имени предыдущей владелицы, уступившей мне ее за полцены, и на этой машинке я стучала вечерами, чтобы заработать лишнюю пару долларов. Тексты, которые приходилось переписывать, были, как нарочно, один беспомощнее другого. Люди, которые не могли сочинить десяти строк живого диалога, писали длинные пьесы с подробными разъяснениями, где именно на сцене какой предмет мебели должен стоять, и месяцами, годами пытались пробить их постановку. Нервные дамы, вдохновившись статьями о том, сколько платят Фитцджеральду или Хемингуэю за один рассказ, пытались сочинять истории для журналов, путались в многоэтажных несущественных описаниях и допускали множество грамматических ошибок. Да что там далеко ходить, взять хотя бы моего знакомого, бойкого репортера Фрэнка Гормана: приехав с места происшествия, он на основе кратких заметок в блокноте мог с ходу надиктовать мне куда более живую и интересную статью, чем его собственный детективный роман с ходульными героями и нелепыми сюжетными поворотами. За его перепечатку я получила аванс в пять долларов, но когда работа была окончена, Фрэнк стал тянуть время и в конце концов сознался, что сейчас у него нет денег – совсем нет, ни цента, и ему ужасно неловко, но…
– Опять продул все в карты? – напрямик спросил Роджер, слышавший часть нашего разговора.
Фрэнк уклонился от ответа и сказал, что он, кажется, придумал, как решить проблему. Его жена только что купила отличный кусок ткани и заказала юбку у знакомой портнихи, миссис… как бишь ее? Сантано? Нет, Серано. Я могу договориться с портнихой и забрать ткань себе, это очень выгодно, ведь материя, о которой идет речь, стоит дороже девяти долларов.
– Фрэнк, это просто смешно, – сказала я. – Та портниха наверняка уже раскроила ткань, а твоя жена… прости, но она гораздо крупнее меня.
Но Фрэнк уже увидел выход, который вполне его устраивал, и с тем же напором, с каким он выцарапывал из людей нужные ему сведения, он принялся обрабатывать меня. Эта миссис Серано – отличная портниха, у нее гора заказов, она наверняка еще не притрагивалась к той материи, и потом, что я теряю? Кусок ткани – это все-таки лучше, чем ничего…
– Напиши записку миссис Серано, я съезжу к ней, – сдалась я наконец. – Но на будущее учти: если тебе понадобится переписывать что-то на машинке не для газеты, всю сумму будешь платить вперед.
– Дорогая Тат, – так коллеги в газете сократили мое имя, хоть и знали, что я терпеть не могу это сокращение, – я никогда не говорил тебе, что ты ангел? Когда ангелы сердятся, они выглядят еще прекраснее, ей-богу! Если бы я не был женат…
– Скажи это твоей жене, – оборвал его Роджер. – Зажать девять с половиной долларов и навязать вместо них какую-то паршивую тряпку – такого я даже от тебя не ожидал!
Другой, возможно, и смутился бы после столь резкого выпада, но Фрэнку Горману все было нипочем.
– Когда-нибудь, – сказал он, важно задрав свой коротенький нос, – я стану знаменитым писателем, мою книгу купят для экранизации в Голливуде, и ты пожалеешь, что думал обо мне плохо!
– Да неужели? И как же ты мне отомстишь? Не пригласишь меня выпить?
Фрэнк вытаращил глаза и расхохотался так заразительно, что фотографу оставалось только последовать его примеру. Я напомнила Фрэнку насчет записки к миссис Серано, и, присев на край моего стола, он тут же написал требуемый текст.