11
Утром на работе я печатала под диктовку Фрэнка Гормана заметки для отдела хроники. Когда после описания кражи в ломбарде пошло сообщение об аварии и последовавшем за ней самоубийстве водителя, я похолодела.
– По документам погибшим оказался некий Джон Сорано, двадцать лет от роду… Тат, почему ты остановилась?
– Сорано или Серано, Фрэнк?
– Может быть, Серано. Ну пиши Серано, если тебе так хочется.
– Что значит – мне хочется? – возмутилась я. – Ты вообще понимаешь, что говоришь?
Больше всего мне в тот момент хотелось, чтобы происходящее оказалось сном.
– Ты что, его знала? – с любопытством спросил репортер.
– А ты не знал? Джонни Серано – это сын портнихи, которая шила для твоей жены!
– Да? – равнодушно промолвил Фрэнк, почесывая голову. – Ну и что?
– Ты сказал, что с ним была Мэй Финли. Пассажирка, которая погибла в результате аварии. Фрэнк, ты уверен, что ее звали именно так?
Я была близка к истерике. Если бы репортер полистал свой блокнот и сконфуженно признался, что в машине была вовсе не Мэй Финли, а неизвестная мне женщина, можно было бы счесть, что речь идет о других людях. Боже, боже, пожалуйста, сделай так, чтобы это был не Джонни, чтобы…
– Да я точно записал, – пожал плечами Фрэнк. – Мэй Финли, двадцать пять лет, и Джон Сорано – ну, разве что насчет фамилии парня я мог дать маху. Да какая разница, – заключил он, – все равно это обычное сообщение строк на десять…
Я не знаю, как я допечатала ту проклятую заметку, после которой последовали еще пять других, а потом пришел один из редакторов и потребовал срочно перепечатать статью с его правками. Я пробормотала, что мне надо отлучиться на пять минут, бросилась к свободному телефону и дрожащим голосом продиктовала телефонистке номер Розы. На том конце провода долго не отвечали. Наконец трубку сняла служанка Мария.
– Я могу поговорить с Розой? – отчаянно выкрикнула я.
– Хозяйка не может ни с кем сейчас говорить, – промолвила Мария своим низким голосом с густейшим итальянским акцентом. – У нас горе.
– Так Джонни и в самом деле…
У меня не хватило сил закончить фразу.
– Вы уже слышали? Да, он умер.
Я уловила в трубке отзвуки мужского голоса – кто-то вошел в комнату на другом конце города и заговорил с Марией.
– Это Тони? Мария, дай мне его, пожалуйста…
Мария объяснила ему по-итальянски, кто звонит. Должно быть, он сразу же взял у нее трубку, потому что уже через мгновение я услышала его голос:
– Алло!
– Тони, неужели это правда? – вырвалось у меня. – Я просто поверить не могу… Как он мог?
– Ты меня спрашиваешь? – мрачно спросил Тони.
– Прости, пожалуйста, – пробормотала я.
Он вздохнул, видимо, пытаясь подобрать какие-то слова – и не находя ни одного.
– Мы всю ночь не спали, – сказал он. – Мама только что уснула. Лучия уговорила ее лечь.
– Лучия тоже у вас?
– Конечно.
Вот, значит, как. А мне даже никто ничего не сказал. Впрочем, чему я удивляюсь – ведь для них я была никто.
– Прости, я не могу сейчас говорить, – сказал Тони. – Если сможешь, приезжай, пожалуйста. Любая поддержка нам очень нужна.
– Конечно, – воскликнула я, – я приеду, как только освобожусь!
Едва рабочий день закончился, я поспешила к своему автомобилю и даже не сняла нарукавники, которые обычно надевают машинистки, чтобы предохранить одежду от преждевременного стирания и летящей с лент машинок черной пыли. Только уловив чей-то вопросительный взгляд в доме Серано, я опомнилась, поспешно сняла их и убрала в сумочку.
Ателье было закрыто, но в дверь то и дело звонили все новые и новые люди, которые пришли выразить свои соболезнования и спросить, не могут ли они чем-то помочь. Роза сидела в гостиной в очень красивом черном платье, отделанном кружевом. Черты ее лица словно стали суше, углы рта трагически оттянулись книзу, глаза поражали нездоровым, каким-то нездешним блеском, и в волосах стали явственно видны тонкие седые пряди. Мне казалось, что мою скорбь не выразят и тысячи слов, но в действительности меня хватило только на беспомощное:
– Миссис Серано, мне так жаль… Так жаль!
Она распахнула объятия, и я бросилась к ней и зарыдала у нее на плече. Потом кто-то отвел меня и усадил в углу, и, вытирая слезы, я увидела, что это Лучия, находившаяся на последних неделях беременности. Она сильно располнела и еле передвигала распухшие ноги, и мне стало стыдно.
– Лучия, простите, ради бога, что я причиняю столько хлопот… Может быть, вам лучше сесть? – Говоря, я поднялась с места.
– Нет-нет, не волнуйтесь, со мной все хорошо, – замахала она руками.
– Вы уверены?
– Ну конечно, уверена.
Отец Розы находился тут же, и меня поразило потерянное выражение его лица. Что он должен был чувствовать, потеряв внука, которого любил и которым в глубине души наверняка гордился? Луиджи отошел к окну и, думая, что его никто не видит, достал платок и вытер набежавшие слезы. Мне хотелось сказать ему что-нибудь ободряющее, но я могла только плакать, как он.
Вошел Винс, суровый, со складками у рта, которые состарили его. Роза говорила с какими-то посетителями, и он подошел к жене.
– Ну что? – спросила она, с тревогой понизив голос. – Он согласился?
Ее муж коротко мотнул головой.
– Нет.
– Ужасно, – растерянно пробормотала Лучия, и ее нижняя губа задрожала. – Что же теперь будет?
– Не знаю, – мрачно ответил Винс.
Из дверей, которые вели в столовую, показался Тони, за которым шли Лео и Рэй. Мы обменялись приветствиями, и я не могла удержаться от скверной мысли, что променяла бы одного Джонни Серано на всех его братьев, родных и двоюродных. Чтобы он мог сказать мне «Добрый вечер, мисс» – вместо них. Я бы даже согласилась снова видеть его рядом с Мэй, лишь бы он остался жив…
– Ты не позвонил, – сказал Тони, подходя к старшему брату. – Значит – нет?
– Что я могу поделать? – завелся Винс. – Священник в своем праве! Церковь не приемлет самоубийц!
– Ага, а что самоубийца твой родной брат, ты уже забыл?
– Ты спятил? – возмутился Винс. – Джонни был лучшим из нас! Как я могу его забыть?
– Что случилось? – спросила я. Меня оскорбляла эта перепалка в доме, где еще витал дух Джонни и где в каждой комнате оставались вещи, которых он касался и которые только вчера принадлежали ему.
– Священник отказывается хоронить Джонни, – сказал Рэй. – Потому что тот покончил с собой.
– Он сильно мучился? – задала я вопрос, который жег мне губы с той минуты, как я переступила порог.
– Нет. Врачи сказали, он сломал шею в падении и умер еще до того, как разбился, – ответил Тони.
Лучия всхлипнула и прижалась лицом к груди мужа. Он рассеянно погладил ее по голове.
– Что будем делать со священником? – спросил Рэй, обращаясь к двоюродным братьям.
– А что с ним можно сделать? – мрачно осведомился Винс. – Деньги я ему уже предлагал. Бесполезно.
– Может быть, кто-нибудь другой сможет его уговорить? – неожиданно подал голос Лео.
Братья переглянулись. Тони тяжело повел челюстью, Винс потемнел лицом.
– Нет, – промолвил он тяжелым голосом, – мы не пойдем к Джино де Марко. Ни за что!
– Но… – начал Лео.
– Это де Марко его убил, – с ожесточением сказал Тони. – Джонни погиб из-за его проклятой машины. Второй раз из-за де Марко мы теряем члена нашей семьи. Уже второй раз!
…Похороны состоялись в пасмурный день. Все было как полагается, включая и отпевание в церкви, из чего я заключила, что со священником все же удалось договориться. Джонни лежал в гробу в том же самом костюме, в котором я видела его на свадьбе Винса, но я не узнала человека, которого любила. Над телом как следует поработали, и меня не покидало ощущение, что я вижу не Джонни, а раскрашенную куклу, сохраняющую с ним лишь отдаленное сходство. Что вообще такое – смерть? Вот только что был человек, жил, смеялся, дышал, радовал близких – и вдруг его нет, а то, что было его телом, засовывают в деревянный ящик и закапывают под музыку, которая ему вряд ли понравилась бы, с цветами и венками, на которые он при жизни даже бы не посмотрел. Женщины на похоронах плакали, некоторые причитали в голос, но Роза стояла, как окаменевшая, опираясь на руку своего отца. Мне самой было безумно плохо, но я боялась даже помыслить о том, что творилось у нее на душе.
Ближе к вечеру я вернулась к себе и легла на кровать, не зажигая свет. За стеной мурлыкало радио, на кухне заворчал холодильник, потом умолк. Вместо мыслей в голове проплывали какие-то обрывки слов и ощущений, слезы текли по щекам и скатывались на подушку. Засыпая поздно ночью, я пожелала, чтобы Джонни мне приснился, но он так и не пришел – возможно, потому, что даже при жизни ему было неинтересно слушать, как я его люблю, а после смерти и подавно. Утром я опоздала на работу и получила от начальства выволочку.