Анатомия обмана. Глава третья (Н. А. Букрина, 2018)

Глава третья

…Подоспевшая перемена разом взорвала тишину. Старшеклассники сломя голову носились по школьным коридорам и штурмовали очередь в буфет. Самые отчаянные курили за углом школы. Модницы, сбившись в кучку, украдкой рассматривали журнал с новинками сезона. Отличницы зубрили материал, кто-то перекладывал содержимое портфеля или жевал бутерброды. Лишь Мила, склонившись над альбомом, с упоением рисовала барышню в бальном платье, вальсирующую в паре с гусаром. Приземлившийся на ее парте самолетик из тетрадного листа невольно отвлек от работы. По бумажному крылу неровно скакали строки мальчишеской руки. Мила поискала глазами автора послания. Симпатичный паренек с замиранием сердца прислонился к дверному косяку, ловя каждое ее движение. На мгновение Миле показалось, что она слышит бешеный стук его сердца. А, может, так оно и было? Или это ее сердечко отплясывало лихую кадриль? Девочка прочла записку. «Айда в кино. Жду на прежнем месте, ровно в шесть». Звонок не позволил озвучить ответ. Мальчишка исчез за дверью. За парту к Миле подсела подруга.

– Наташка, прочитай-ка это чудо.

Та развернула записку и пробежала глазами текст.

– Какие могут быть сомнения? Иди! Генка отличный парень.

– Но я собралась на пленэр. Пошли вместе. Знаешь, как горят купола церкви на закате! Пока есть погода, не до свиданий – надо рисовать.

– Погода день ото дня будет все лучше – лето впереди. Так что иди, – настаивала соседка. – А завтра прогуляемся вдоль кладбища – за ним самая роскошная черемуха.

– Потом сбежим в карьер и на Форштадт? – съязвила Мила. – Мать снова заведется. Она еще от наших подснежников не отошла – я ведь потом неделю проболела.

– Не хочешь, можно на болото, – пожала плечами Наташа. – Но там к кустам надо идти по колено в воде. Никакой черемухи не захочется.

– Ты – прелесть! – обняла подругу Мила. – С тобой не загрустишь и не засидишься. На кой тебе черемуха, Натуля?

– Любимый мамин аромат. Летом подработаю и куплю ей такие же духи.

– Ты молодец: за мать в огонь и воду.

– Она же для меня в лепешку расшибется. Помнишь, когда мы были в школе, в магазине выбросили апельсины и давали по два кило в руки? Мама трижды отстояла, чтобы я отъелась от души.

– А нам отец два ящика подбросил – насилу одолели, а поблагодарить забыли. Ты, Натка, и дочка, и подружка – высший класс. Надо брать с тебя пример. Черемуха одобряется. Хоть и влетит мне дома с новой силой, но где наша не пропадала – веди!

Кладбищ Мила побаивалась. За черемухой отправились на болота. Как водится, промокли и в который раз простыли. Леся закатила матери Натальи очередной скандал. Та, не сдержав себя, прилюдно ударила дочь по лицу. Девочка покорно проглотила публичное унижение. Лишь Мила разрыдалась и обвинила обеих мам в чудовищной жестокости. Леся не поняла подобного протеста и закатила дочери скандал. Мила стоически выдержала объяснение. Дружба девочек закалилась и стала еще крепче.

Солнечный май радовал ранним теплом. Утопающий в облаке цветущих деревьев поселок отмечал праздник последнего звонка. Из репродуктора еще звучали трогательные школьные вальсы, педагоги и родители напутствовали выпускников, а в дальнем углу парка, по полуразрушенной беседке, метался возбужденный Генка. Нетерпеливым взглядом он сканировал сиреневую гладь аллеи. Сердце его учащенно билось не от пьянящего весеннего аромата, а от длительного отсутствия Милы. Когда вдалеке появился ее стройный силуэт, парень бросился навстречу, пряча за спиной букет нежных нарциссов. Девочка, скрывая недоумение, растерянно прижала цветы к груди.

– Что-то случилось? – уточнила она, присев на край скамейки.

– Пошли в кино, там про любовь, – робко предложил Генка.

– Так пригласил бы прямо в школе!

Парень покраснел и опустил глаза.

– Там слишком людно, а у меня серьезный разговор…

– Ну? – поторопила девочка.

– Ты мне нравишься!

– Так это не секрет! – разочаровалась его признанием Мила.

Они уже с десяток раз побывали в кино и на разных танцевальных вечерах, но дальше разговоров по душам дело не двигалось, а Миле, как всякой романтической особе, хотелось, чтобы поклонник ясно обозначил свою позицию. Идя на тайное романтическое свидание, она надеялась на трепетное признание. Недогадливый паренек никак не мог собраться с мыслями и чувствами. Он краснел, бледнел, пыхтел, скрывая робость, и, наконец, решился выдавить из себя:

– Мила, я… кажется… влюбился.

Мила облегченно вздохнула – наконец-то свершилось. У многих скороспелых одноклассниц были официальные поклонники и отношения (Наташка не в счет, отличнице не до романов), а кое-кто из них даже целовался. Шушукаясь, девчонки делились секретами и с видами знатоков давали разные советы, посмеиваясь над обычной дружбой. Теперь Мила будет с ними наравне. В собственных глазах она разом перескочила на несколько ступенек вверх, потому с интересом ждала дальнейшего развития событий. Генка справился с волнением и потянулся губами к ее запястью. Девочка одернула руку. Цветы разлетелись. Оба покраснели и присели их собирать.

– А, может, тебе все только кажется? – как бы невзначай уточнила Мила.

– Нет! – решительно выпалил поклонник. – Давай не расставаться никогда!

Это был совсем другой подход. Вряд ли кто-то из ее соперниц получал подобное предложение. Самооценка Милы взлетела на недосягаемую высоту. Может, она и впрямь неповторимая и единственная? Генка, конечно, не герой ее романа, но очень даже ничего. Весь параллельный класс по нему сохнет, да и ее одноклассницы заглядываются, а он выбрал ее, Милу. И пусть она не Прекрасная Елена, так ведь и он не мифический Парис. И живут они далеко не на Парнасе. Так что смело можно задрать голову и утереть нос его почитательницам. Значит, в ней есть что-то такое, чего нет ни у одной из этих девочек, рассудила Мила. Осознание того, что теперь она дама сердца едва ли не самого завидного жениха школы, кружило голову. Генка, отчаянно сопя, понуро ждал ответа. Мила, напротив, не спешила радовать его.

– Вместе навсегда! – чуть поразмыслив, степенно предложила она.

– До конца жизни! Обещаю, нас никто и ни за что не разлучит!

Объяснение скрепили нежными объятиями. В смущении поцеловаться не решились. Платонически-восторженная первая любовь пленила обоих и стремительно набирала обороты. На зависть чужим и знакомым девчонкам Генка сопровождал Милу в школу и изостудию, встречал после занятий, провожал до дома. Про местных Ромео и Джульетту судачил весь поселок. К середине лета Леся потеряла покой и сон. Ревностно наблюдая за развитием событий, она изматывала дочь необоснованными подозрениями и без конца стращала всевозможными последствиями, отыскивая повод разлучить подростков. Ближе к концу июля Генка потихоньку осмелел и, провожая Милу до подъезда, решительно прижал к стене. Подглядывающая с балкона Леся с трудом сдержала рев возмущения. К счастью, разъяснительные беседы не прошли бесследно: дочь повела себя благоразумно – решительно отстранила кавалера и скрылась в подъезде. Тот пробормотал вслед что-то невразумительное и дал деру. Уверенности в том, что его ухаживания не пробьют брешь в обороне дочери, у Леси не было. Боязнь, что она повторит материнскую судьбу, преследовала постоянно. Утром Мила в компании двойняшек была сослана в село, под бдительный надзор бабушки. Теперь до конца каникул романтических свиданий можно было не опасаться.

На первосентябрьскую линейку Мила катастрофически опоздала. Вся школа уже томилась в торжественном строю, когда она, загоревшая и еще больше похорошевшая, протолкнулась в свой ряд. Мальчишки не сводили с одноклассницы восхищенных глаз, но та, став вплотную к Наташе, по привычке не обращала ни них никакого внимания. Девочки радостно обнялись.

– Ты чего так опоздала?

– Никак не могли с курорта выбраться – билетов не было.

– Счастливая. А я ни разу ни пальм, ни моря не видела. Какое оно?

– Мокрое, – отшутилась Мила. – Плещется туда-сюда. Приходи, покажу акварели, – участливо пригласила она. – А ты как время провела?

– Санитарила в больнице у мамы. Заработала на сапоги и пальто.

– Извини, – смутилась подруга, осматриваясь. – Генки что-то не видать.

– Его больше не будет. Отца перевели в область, на повышение. Он тебе вот это передал, – Наташа протянула письмецо.

– Потише, девочки, – пристыдила их завуч. – Будущим выпускницам не пристало так себя вести. Какой пример вы подаете малышам?

Подруги беспрекословно замолчали. После линейки классная руководительница попросила Милу помочь в оформлении музея.

– Кстати, – акцентировала педагог, привлекая внимание школьников, – Люсины графические работы победили на республиканском изобразительном конкурсе. Скоро в школу передадут ее диплом, готовьте поздравления.

Одноклассники приветственно загудели. Но аплодисменты и расспросы Милу интересовали меньше, чем содержание заветного письма. Отстав от всех, она спешно вскрыла конверт. «Здравствуй, Мила! Хожу к тебе целыми днями напролет, но дверь никто не открывает. Ты все не возвращаешься, а у меня совсем не остается времени. Отца перевели на другую работу, и мы завтра уезжаем навсегда. Я буду писать тебе каждый день. Обещаю. Главное, чтобы ты отвечала. Договорились? Ты для меня по-прежнему самая талантливая и самая красивая девушка на свете. Помнишь мое обещание? Вместе до конца жизни! Согласна? Возражения не принимаются! Твой Геннадий». Из глаз счастливой девочки ручьями потекли слезы. Размазав их по щекам, она расцеловала промокший листок и бережно спрятала его в потайной карман.

В подъезде Мила первым делом проверила содержимое почтового ящика. Писем тогда и потом было много, они приходили с завидным постоянством. Генка с юмором рассказывал о новой школе, друзьях и городских достопримечательностях, уверял, что скучает и считает дни до зимних каникул, на которых он собирался вырваться на свидание к ней. Было даже назначено время и место – все тот же парк и старая беседка. Мила с энтузиазмом делилась содержанием сердечных посланий с Наташей, хранила драгоценную корреспонденцию в секретном месте и втайне от матери строчила пламенные ответы, благо карманных денег хватало не только на конверты и открытки. Любовь и осень окрылили и воодушевили ее. Девочка успешно освоила новую технику рисования, писала маслом, часами пропадая на природе. Преподаватели школы искусств были в восторге от плодов юношеского вдохновения. Картины Милы заметили признанные мастера кисти, они стали постоянными участниками солидных выставок. Появились первые публикации с хвалебными отзывами. В одночасье девочка стала гордостью школы и всего поселка, но относилась к свалившемуся на нее успеху как к чему-то само собой разумеющемуся. Она не была честолюбивой – голова кружилась лишь от признаний далекого воздыхателя.

Похолодало как-то незаметно. Ветра стали холоднее, листья на деревьях облетали стремительнее, а ответы приходили все реже. А когда выпал первый снег, почтовый ящик и вовсе опустел. Мила потеряла покой и сон, забросила учебу, строчила письма активнее прежнего, но весточек больше не было. Она похудела и подурнела, стала сторониться одноклассников и избегать единственной подруги. Наташа пыталась отвлечь страдалицу от треволнений, но та замкнулась и еще больше ушла в себя. Белый свет со всеми земными радостями стал девочке не мил. Леся загрузила дочь домашней работой, но ни дела, ни забота отца и привязанность двойняшек не могли заполнить сердечную пустоту. Первая любовь обернулась невосполнимой потерей и глубокой душевной раной. Сердце Милы разрывалось от боли. Казалось, предательство вдребезги разбило его. Не радовали ни грядущий Новый год, ни долгожданные каникулы.

Незадолго до праздника Григорий принес домой пушистую елку. Открыл дверь тихо, чтобы не слышали домочадцы. Дети втроем расположились за круглым столом. Мила смотрела в книгу скорее лишь для вида – ее мысли витали где-то в областном центре. Двойняшки, рассматривая «Веселые картинки», хихикали и негромко перешептывались. И хотя отец разделся быстро и не слышно, дом моментально наполнился ароматом хвои и морозной свежести. Первой в коридор выглянула Леся. Она хотела что-то сообщить, но Григорий приложил палец к губам. Жена хмыкнула и недовольно вернулась в кухню. Ваня втянул ноздрями воздух и покосился на девочек:

– Что за запах?

Мила не ответила. Лена отмахнулась:

– Мать пироги затеяла. С картошкой и грибами.

– Какая выпечка – тут лесом пахнет.

– Папка елку принес, – помчалась в коридор сестра и радостно повисла на отце.

Глаза Григория затянула поволока, он обнял младшую дочь. Ваня, еще не веря счастью, выглянул из комнаты и захлопал в ладоши. Григорий вошел в зал, зажег свет, приподнял лесную красавицу и поинтересовался:

– Ну, как вам, дети, наша гостья?

– Во! – выставил большой палец Иван.

– Красавица! – поддакнула Лена.

– Пушистая! – безрадостно выдавила Мила.

– Людка, дети, бегом украшать елку! – приказала подоспевшая Леся.

Старшая дочь не отреагировала. Леся нахмурилась, готовясь разразиться каскадом упреков, но на выручку пришел отец. Он выставил перед ребятней коробку с елочными украшениями. Двойняшки наперегонки стали распаковывать игрушки.

– Погодьте, крестовину подгоню, – со знанием дела остановил детей Григорий.

В дверь позвонили. Лена бросилась открывать.

– Кого там еще нелегкая принесла! – посетовала Леся.

– Людка, подь сюда! – позвала из коридора сестренка. – К тебе пришла Наташка!

– Чего стоять за дверью, пусть заходит, – добродушно пригласил Григорий.

– Спасибо, дядя Гриша, только некогда – нас с Милой в школе заждались.

– Голодную не пущу, – запротестовала Леся. – Пироги еще не поспели!

– Нам школьную елку наряжать велено, – осмелилась подать голос Наташа.

– Свою некому обрядить! – упрекнула хозяйка.

Наташа заглянула в комнату и засмотрелась на лесную красавицу.

– Какое чудо! – порадовалась она. – И такая высокая!

– А ваша маленькая? – беспечно уточнила Лена.

– У нас никакой нет. У нас некому в лес сходить, – смутилась гостья, пятясь назад.

– Ах, пенек я неотесанный, – вскочил Григорий и от досады выронил молоток и гвозди. – Не подумал про соседок, а они нас не раз выручали!

– Ладно тебе. Чай, Наташка не сирота, да и не дите – вон какая дылда вымахала! – шепнула в ухо жена. – Они с Настеной не первый год без елки обходятся! И ничего.

– Не переживайте, дядя Гриша, – подала голос Наташа. – Мы привыкшие.

– Без елки плохо, – огорчился Ваня. – Нам папка завсегда приносит…

– А у ней нету папки! – развел руками Григорий. – И сосед – балда!

– Па, а давай подарим Натке елку, а мы с тобой еще раз в лес сгоняем, – пришел на выручку мальчишка. – Мы же мужики – осилим.

– Ишь, чего удумал! – замахнулась полотенцем мать. – Я тебе отправлюсь в лес!

Сын уклонился от удара и спрятался под стол. Из спальни вышла одетая Мила.

– Сказано – не пущу, – пошла в наступление Леся. – Останешься дома!

– А вот и нет, – в поисках поддержки взглянула на отца дочь. – Мы обещали классной украсить зал. Завтра у первоклашек утренник.

– Раз обещали, стало быть, иди, – по уму рассудил Григорий. – Детям без праздника никак нельзя, – он задумался и крикнул в сторону входной двери: – Бери-ка ты, Наташка, нашу елку. А мы с Ванькой и Ленкой снарядим новую экспедицию.

– Ура! – радостно запрыгали двойняшки.

– Не отдам! – шепнула грозно Леся, уцепившись за ствол.

Мила решительно выдернула из ее рук елку и направилась в коридор.

– Куда? – перегородила дорогу мать.

– У нас в доме два мужика, а у них – ни одного!

Леся попыталась возразить, но, глядя на сжатые кулаки и суровый вид мужа, ретировалась. Григорий кивнул сыну на топор и стал одеваться. Мила набросила пальто, повязала шаль и, выйдя за дверь, обняла плачущую на лестничной клетке Наташу. Отец помог спустить елку до нужной квартиры.

– Прости, Наташа, бабу непутевую, – извинился он. – Прими – от всей души.

– Нехорошо вышло, – смутилась девочка. – Мама будет ругаться, когда узнает…

– А ей знать ни к чему, – Григорий запнулся – комок подступил к горлу. – Скажи, сосед принес в знак благодарности. Кто уколы всей нашей семье ставит? Мамка твоя.

– Всему подъезду, – поправил Ваня.

– Всему дому, – уточнила Мила, прижавшись к отцовскому плечу.

Григорий благодарно улыбнулся и притянул к себе детей. Они так и стояли вчетвером, обнявшись, пока сверху не свесилась Лена.

– А вот и я, – радостно сообщила девочка.

Леся закрыла дверь за младшей дочерью, присела на обувную тумбу и расплакалась. Были это слезы раскаяния или жалости к себе самой, она не задумывалась.

До новогодних утренников в младшей школе остались считанные часы, и старшеклассники спешили превратить актовый зал в сказочную страну. Бойкая пионервожатая умело руководила процессом, направляя юношескую энергию в требуемое русло. Неразберихи и беготни не было – каждый знал, чем заниматься. Мила на сдвинутых столах неподалеку от входа дорисовывала огромный плакат с Дедом Морозом и Снегурочкой. Наташа, взобравшись на стремянку, поправляла елочные гирлянды. За ней следил высокий стройный парень. Заметив его влюбленный взгляд, наблюдательная пионервожатая пришла на помощь воздыхателю:

– Витя, время поджимает – помоги Наташе!

– Я справляюсь! – открестилась сверху та.

– Будет безопаснее, если мишурой займусь я, а ты подержишь стремянку.

– А мне совсем не страшно! – возразила спорщица.

– Сказано же – не женское это дело, – одноклассник решительно подхватил девочку, бережно поставил ее на пол и птахой взлетел на ступени. – Подай мне парочку шаров, здесь, вроде, как-то пустовато, – кротко попросил он.

Наташа принесла и протянула ему украшения. Их руки нечаянно соприкоснулись. Оба от смущения покраснели. Пионервожатая украдкой улыбнулась:

– Натуля, ты у нас с кем на празднике снегуришь?

– С Витькой, – кивнула на блондина одноклассница.

– Вы классно смотритесь вдвоем, – словно невзначай подметила девушка и предложила им пробежаться по роли. – Времени в обрез, а вдруг что-то забыли.

Новогодние костюмы преобразили ребят. С пушистыми бородой и усами Виктор будто повзрослел. Его ярко-красная шуба контрастировала с расшитым серебром васильковым нарядом Снегурочки, по мановению волшебной палочки превратившим Наташу в сказочную принцессу. Цвет убранства гармонировал с ее голубыми глазами.

– Да ты у нас просто красавица, – отойдя на расстояние, восхитилась пионервожатая. – Ну, Дед Мороз, признавайся, нравится тебе названная внучка?

– Еще как, – сознался Виктор. – Глаз не отвести!

– У тебя хороший вкус, – подмигнула ему девушка и обернулась к Наташе.

Та покрылась пунцовым румянцем и выбежала из комнаты.

– Ты куда, чудачка? Стой! А что я такого сказала? – обратилась пионервожатая за поддержкой к Виктору.

Тот отчаянно развел руками и бросился следом.

– Ох, эта первая любовь, – мечтательно улыбнулась девушка.

Виктор нагнал Наташу у входа в актовый зал и, пытаясь объясниться, прикоснулся к ее руке. Девочка решительно запротестовала и с вызовом уточнила:

– Что ты ходишь за мной, как привязанный? Делать больше нечего?

– Влюбился… – с трудом выдавил из себя собеседник.

– Этого мне только не хватало! – опешила Наташа.

Не желая продолжать разговор, она исчезла в зале. Мила отвлеклась от рисования и внимательно изучила наряд Снегурочки.

– Тебе к лицу этот костюм, – оценила она, резюмируя: – Кой у кого поедет крыша!

– И ты туда же! – обиделась подруга. – Вы все что ли сговорились?

– С кем и о чем? – не поняла Мила.

Тыча пальцем в наручные часы, в зал влетела пионервожатая.

– Ребята, через полчаса утренник, а у нас тут конь не валялся! Девочки, подметите полы. Мальчики, срочно помогите Миле развесить плакат! – вернулась к руководству процессом она. – Наташа, Витя, марш в каптерку – дети не должны раньше срока видеть Мороза и Снегурку. Проверьте мешок с подарками, повторяйте сценарий и слова.

Праздник удался на славу и прошел на одном дыхании. Счастливая малышня активно пела и плясала, водила хороводы и радовалась общению со Снегурочкой, участвовала в конкурсах Деда Мороза и наслаждалась долгожданным подаркам. Педагоги и родители тоже не остались в стороне. Участие в театрализованном представлении скрыло от посторонних глаз напряжение, которое искрило между Наташей и Виктором. Парень ловил каждый взгляд партнерши, та тщательно избегала его повышенного внимания. Никто и не заметил, что между Дедом Морозом и Снегурочкой, как минимум, пробежала черная кошка. Когда зал опустел, завуч поблагодарила Милу за помощь в оформлении, а Наташу и Виктора за отличную работу, дала несколько полезных советов на следующее представление и отпустила ребят по домам.

Из школы вышли затемно. Подруги шли сами по себе, толкуя о своем, о девичьем. Виктор следовал несколькими шагами сзади, не решаясь присоединиться к их компании. Мила, чувствуя его замешательство, искренне пыталась помочь однокласснику, отмечая все его положительные качества. Мол-де тот и отличник, и спортсмен, и музыкант. Но Наташа оставалась непреклонной:

– Через пару месяцев мы выпустимся, и о любви никто не вспомнит даже.

– Ты уверена?

– На все сто! «Все пройдет, как с белых яблонь дым…»

– Витька тебе совсем не нравится?

– Нравится. Как друг. А я жду любовь. И единственного в жизни человека.

– И долго ты будешь его ждать?

– Сколько понадобится.

– А как ты поймешь, что это именно Он?

– Еще не знаю, – пожала плечами Наташа. – Наверное, просто почувствую.

– А если ты состаришься, а твой принц так и не появится?

– Значит, не судьба.

– И все?

– И все.

– Нет, Наташка, ты точно сумасшедшая.

– Твоя мать тоже так считает, – не стала возражать подруга.

– А ты ее больше слушай, – воспротивилась Мила. – Для нее весь мир с изъяном. Бабуля и отец – другие. Они добрые.

– Это точно. Они у тебя славные.

– Туся, ты ведь в курсе, что соседки в меня тычут пальцами, будто я не его дочь. И…

– Глупости! – не дала ей договорить Наташа. – Для них генетика – темный лес! Пушкин, например, пошел в прадеда. Вся Москва злословила, что мать его нагуляла.

– Ну, я не Пушкин, – возразила Мила. – Интересно, какими будут мои дети?

– Ого! Дети? И много их у тебя будет?

– Двое или трое. А у тебя?

– Я никогда об этом не думала, – призналась Наташа. – Рано еще…

– Пора! Нам скоро по семнадцать. Или ты замуж не собираешься?

– Пока не получу высшее образование, не вижу смысла.

– Одно другому не мешает.

– Я не хочу все делать в полсилы. Если учеба, то на все сто, если любовь, то до последнего вздоха, – подытожила девочка. – Но первым делом – диплом.

– Чудачка ты. Как же можно жить без любви? Я вот… – Мила вдруг расплакалась.

– Вестей так и нет? – посочувствовала Наташа.

– Совсем забыл.

– Может, просто болеет. А письма опустить некому. Он пишет их и складывает в стопочку, а потом разом отправит, ты еще замучаешься читать и отвечать.

– Ты – прелесть. С тобой легко, светло, надежно! – сквозь слезы улыбнулась Мила и обняла подругу. – Не скажу про любовь, а дружба – точно на века.

Зима тянулась бесконечно долго. Мила втайне ждала писем и весточек от Генки, в глубине души надеясь на чудо. Нарисовав по памяти его портрет, всегда носила с собой. Она была убеждена, что мир без любви рухнет с минуты на минуту. Разве можно радоваться жизни, когда она утратила все краски, став бездушной и безликой? Но часы складывались в дни, недели в месяцы, а ничего вокруг не менялось. За рассветом следовал закат, на смену холодам пришло тепло, вернувшиеся из жарких стран птицы вили гнезда и высиживали потомство. Жизнь продолжалась, как будто не было в ней боли и потерь. Солнце появлялось все чаще и грело все сильнее. От снега не осталось и следа. Непогода без боя сдавала завоеванные позиции, уступая место ясным дням. Весна шагала по поселку, раскрашивая ветви деревьев и кустарников. В сердцах мальчишек и девчонок пробуждалось что-то волнующее. И только безучастная Наташа игнорировала ухаживания Виктора. Она штурмовала учебники, усиленно готовясь к школьным и вступительным экзаменам. Мила же все свободное время рисовала. Остановившееся мгновение влекло ее больше грядущих перемен. Время от времени подруги уходили к озеру, подальше от сторонних глаз, но все равно становились мишенью для соседских пересудов.

– Чтой-то Милка совсем с лица спала, – недоумевала Настасья.

– Анна обмолвилась, что и учеба у нее так себе, – посетовала баба Зоя.

– А на кой такой крале наука? – вступила в разговор Аксинья. – Людка мигом замуж выскочит. Любой утопнет в омуте ее вишневых глаз!

– И в кого только пошла? – провоцировала толстуха.

– Не наводи тень на плетень! Забыла, что Наташка про Пушкина сказала?

– Дите мне, Зоя, не указ. Она за подругу заступается. Чую, Леська не без греха.

– Чего ты вяжешься к соседке, Настя? Мужик-то ейный без претензиев.

– Хочу вывести на чистую воду.

– Дались тебе Леська да Людка. Ты на Наташку посмотри. Она пока не оперилась. Через пару годков из нее царевна Лебедь вырастет, – поспешила сменить тему баба Зоя.

– Хорошая девка, – согласилась Аксинья, – Серьезная и внимательная.

– Отличница и на все руки мастерица, – поддержала Настасья.

Дни летели с космической скоростью. Но ни экзамены, ни выпускной бал настроение Милы не изменили. Казалось, оценки в аттестате и пошив наряда совершенно не интересовали ее. Леся не особо тревожилась за состояние и будущее дочери, поскольку преподаватели областного художественного училища расписывали ее перспективы в радужных тонах. Учеба же в областном центре для самой Милы была предпочтительна, прежде всего, возможностью разыскать канувшего в Лету Генку и желанием восстановить с ним отношения. Конечно, было б здорово, если рядом оказалась бы Наташа, но та собралась поступать в университет, а он располагался в трехстах верстах от дома. От неминуемой разлуки с Наташей больше всего страдал влюбленный в нее Виктор. Расстояние между Ленинградом, где находилось его военное училище, и республиканским центром, куда направлялась одноклассница, зашкаливало по километражу, а надежды на то, что девушка станет отвечать на его письма, были призрачными. Посредничество Милы успехов не принесло – подруга в своем отказе была категорична, полагая, что поклонник непременно встретит свою судьбу, но у нее будет другое имя. А если вдруг окажется, что пассия – Наташа, это будет обычным совпадением. Ни больше, и ни меньше. Сердцу не прикажешь.

Такое же настроение царило и на выпускном балу. Всех собравшихся потряс благородный поступок Виктора. Свою золотую медаль он, зная, что Наташа осталась без награды, прямо со сцены предложил вручить именно ей, убеждая аудиторию, что одноклассница более достойна награды. Педагоги и родители прослезились. Друзья лишь посочувствовали. Когда зазвучал прощальный вальс, Виктор решительно пересек зал и пригласил на танец мать Наташи, но и та не смогла обнадежить парня – изменить решение дочери было не в ее силах. Впрочем, женщина и сама была искренне убеждена, что для проявления чувств еще не время, главное в семнадцать лет – успешная учеба.

Подготовка к вступительным экзаменам дружбу девочек не умерила – занимаясь днями напролет, они находили время для прогулок и задушевных разговоров. Июль пролетел незаметно, в августе абитуриенты стали разлетаться по избранным городам. Экзамены в большинстве своем сдали успешно и быстро вернулись в родные края, ожидая вызова на учебу. Готовясь к разлуке и самостоятельной жизни, клялись в вечной дружбе и потихоньку паковали чемоданы. Первой письмо счастья получила Наташа. До станции ее вместе с матерью провожала и Мила. Подруги обнялись, прослезились, и поезд умчал новоиспеченную студентку в столичные дали. К концу августа поселок покинули почти все одноклассники. Мила каждый час проверяла почту, но ящик был безнадежно пуст. Даже Лесю охватила паника – на собеседовании педагоги хором заверяли, что проблем с поступлением у дочери быть не может. Григорий втайне от семьи съездил в область и убедился, что Мила зачислена. Письмо то ли потерялось, то ли задержалось. Получив на руки дубликат в официальном конверте, он, как положено, проштамповал его в городе и поселке и опустил в почтовый ящик. Радости Милы не было предела. Мать помогла ей собрать чемодан, отец вызвался проводить до училища.

В холле было многолюдно. Изучая списки, подходы к доске объявлений активно штурмовала молодежь. Первым делом Мила проверила наличие своей фамилии. Убедившись, что ошибки быть не может, она торопливо выбралась из толпы и бросилась на шею отцу. В это мгновение судьба обнадежила ее с новой силой. Казалось, билет в студенческую жизнь станет лотереей в волшебный мир искусства и поможет перевернуть печальную страницу из недавнего прошлого. Новизна и свобода непременно раскрасят ее пресную жизнь. В деканате Милу попросили заглянуть в студию Петра Кузьмича. Кто это, девушка не знала, но вернулась в приподнятом настроении. Опытный педагог высоко оценил ее творческие работы и предложил заниматься индивидуально.

– Небось, не за просто так? – заволновался отец.

– Мне это не будет стоить ни копеечки! Мастер хочет набить мне руку.

– Я ему мигом рожу начищу, – запротестовал Григорий.

– Па, он натренирует руку, чтобы легче рисовалось.

– Тогда лады. В каких летах? Не больно ль молодой?

– Совсем седой. Старше нашего деда.

– Годится. Пошли глядеть, что там за хоромы в вашем общежитии.

Григорий, пряча слезы смущения, потащил дочь к выходу. Его распирало чувство отцовской гордости. Не терпелось поскорее добраться домой и порадовать Лесю.

Тесноватая комната на троих не вдохновила ни отца, ни дочь, но делать нечего – все приезжие жили в равных условиях.

– Продукты и вещи подвезу в выходные, – прощаясь, заверил Григорий. – И не ходи на занятия на пустой желудок, а то скоро совсем прохудишься.

Мила обняла отца и благодарно уткнулась в его грудь. Эмоции зашкаливали, слов не хватало, но и без них было ясно, как велика ее признательность. Григорий и сам едва сдерживал слезы. Тушуясь, он высвободился из объятий дочери и взмахнул на прощание.

– Папа, захвати краски, мольберт и кисти, – вдогонку напомнила Мила. – И папки, что лежат на антресолях. Только не перепутай: на антресолях, а не в кладовке.

Григорий поцеловал ее и поспешил в дорогу.

Вливаться в студенческие будни было непросто: не привыкшая к самостоятельности, Мила поначалу паниковала. Организованности и выдержки ей явно недоставало. Хронически не хватало времени ни на сборы, ни на завтрак. Она катастрофически теряла в весе и уже к концу первого месяца учебы напоминала выжатый лимон. Хотелось послать все, куда подальше, собрать манатки и вернуться в поселок. Плюс ко всему Петр Кузьмич изо дня в день ругал за несобранность и безответственное отношение. Но, глядя на результаты, педагог менял гнев на милость. Было видно, пусть с пинками, но студентка движется в требуемом направлении. Найдя в забытой Милой папке свой, выполненный карандашом портрет, старик был очарован тем, насколько колоритно и метко схвачены детали – глубоко посаженные с прищуром глаза, взъерошенные волосы, похожий скорее на театральный реквизит старомодный костюм-тройка. Задатки и дарование налицо. Технику он девочке непременно поставит, но в лидеры вряд ли выведет – Миле не присуще честолюбие. Порывистый характер, полное отсутствие амбиции и элементарной усидчивости – гири, способные потащить ко дну нераскрывшийся талант. Рисование для нее не смысл жизни, а ремесло. Гением нужно родиться, а эту девочку при появлении на свет поцеловал не Бог, а только ангел. Большой художник из нее не выйдет, но на кусок масла к своему хлебушку она заработает без особых усилий. В конце концов, жить ей предстояло не на мифическом Олимпе. В повседневной жизни ремесленников многим больше, и каждый находит занятие по себе.

Видя, с каким упорством занимаются другие, Мила понимала, что прирожденный художник – это не про нее. Она легко схватывала и применяла в своих работах новую технику, но не была способно просиживать за столом или у мольберта дни напролет. Ей не хватало полноты жизни, ярких ощущений и всевозможных событий. Когда вокруг всего этого в избытке, а тебе без малого восемнадцать, обидно зацикливаться только на учебе. Быть может, счастье где-то рядом, ходит с тобой по параллельным улицам, а ты никак не можешь повстречаться с ним. Мало-помалу втянувшись в рабочий ритм и, осознав, что на занятиях свет клином не сошелся, Мила решила разыскать Генку. Сотрудница киоска «Горсправки», выслушав просьбу, беспристрастно протянула листок и карандаш. «Напишите фамилию, имя, отчество и год рождения, – командным тоном приказала она. – Только разборчиво». Мила безропотно подчинилась. «Проезд третьим автобусом до остановки «Библиотека».

Мила долго ходила по дворам в поисках указанного дома. Дверь открыла дородная домработница с ведром и шваброй в руках.

– Кого тебе? – сухо поинтересовалась она, подозрительно глядя на непрошеную гостью. – Пал Петрович на дому не принимает, иди в горком.

– Мне бы Геннадия.

– Его нет, он в отъезде.

– А когда будет?

– Теперь только на каникулах. Он в училище поступил.

– В какое училище? – испуганно уточнила Мила.

– Ясное дело, в какое – в мореходное.

– А какой у него адрес?

– Не знаю, – пожала плечами тетка. – Мне это без надобности. В Одессе где-то. Если хочешь точно знать, загляни к Зинке.

– К какой?

– Она здесь одна – в сороковой квартире. Его невеста.

Домработница бесцеремонно захлопнула дверь прямо перед носом Милы. Та от обиды и переживаний едва не задохнулась. Трясло так, словно она в легком сарафане проснулась в вечной мерзлоте. Отдышавшись, Мила справилась с волнением, поднялась этажом выше и осторожно вдавила кнопку звонка. Открыла миловидная, ладно сложенная блондинка, одетая дорого и со вкусом. Глядя на незнакомку с превосходством и явным непониманием, она нетерпеливо ждала объяснений. Миле стало неловко за свой более чем скромный наряд, она смущенно улыбнулась.

– Вы к кому? – поторопила Зинаида, демонстрируя отменный маникюр.

– Извините, я не туда попала, – сквозь слезы прошептала гостья и помчалась вниз.

Наступившая зима не добавила в настроение Милы мажорных нот. Одногруппниц она упорно сторонилась, близко ни с кем не сходилась, задушевной подругой так и не обзавелась. Переписка с Наташей постепенно сходила на нет – однокласснице было не понять долгих страданий, ее сердце было свободно. Она с головой погрузилась в водоворот студенческой жизни, увлеченно писала об учебе и общественной работе и никак не могла взять в толк, почему подружке не мил белый свет. Как ни старались соседки по комнате, вызвать Милу на откровенный разговор им не удалось. Девушки обиженно шушукались и крутили ей вслед пальцем у виска, строя самые различные предположения. Поскольку явных признаков болезни они не находили, сошлись на версии о несчастной любви. Что же еще может выбить из колеи в семнадцать лет? И оказались правы: Мила считала дни до начала каникул и неминуемой встречи с Геннадием. Чтобы ожидание было не столь тягостным, взялась за учебу. После занятий одногруппницы бежали в столовую, а она, перекусив в буфете, спешила на этюды. Заметив ее в парке, Петр Кузьмич познакомился с новыми работами и остался доволен:

– Ну, ведь можешь же, Яремчук, когда захочешь. Молодец. Так держать!

Мила смущенно улыбнулась. Ей была приятна похвала.

– Ты много занимаешься и скоро перегонишь девочек с хорошей школой, – обнадежил педагог. – Вот только настроение твое меня тревожит. Ты здорова?

– Да, просто у меня творческий кризис.

– Вот оно как, – скрыл усмешку старик. – Чтобы такого сделать, дабы вдохновить тебя? Может, пригласить в гости к Богдану Семенчуку. Знакомо тебе это имя?

– Народный художник? – изумилась Мила.

– Он самый. Мы вместе с Богданом Тимофеевичем в одном полку воевали, а теперь вот собираем материалы для выставки ко Дню победы. Хочешь посмотреть?

– Конечно, – согласилась девушка. – А когда?

– Часа через два, у меня сейчас занятия с третьекурсниками. Идет?

Не веря своему счастью, Мила кивнула.

В студии народного художника ее поразил творческий беспорядок. Впрочем, хозяин – барин. Кто знает, как выглядела бы ее мастерская, случись быть художницей с именем. Рассмотрев крупномасштабное полотно с батальным танковым сражением, Мила с интересом замерла у небольшого эскиза. Уставшая мать в наброшенном на обнаженные плечи пуховом платке спала, сидя за столом, а маленький сынишка старательно стирал ее поношенную гимнастерку. Комок подкатил к горлу – такая война не менее пронзительна, чем эпохальные бои. Семенчук внимательно следил за реакцией гостьи из-за стеллажа с лепниной. Заметив его, Мила стушевалась.

– Ну, как? – поинтересовался старик, подойдя ближе. – Нравится?

– Не все, – честно призналась девушка.

Хозяин остолбенел и обернулся к другу:

– Ты видал, Петро, ей, видите ли, не все нравится!

Мила смущенно опустила ресницы. Щеки ее запылали румянцем.

– А ведь девчонка права: и мне не все нравится, – признался вдруг мастер.

– Люди, где вы? – прозвучал над их головой юношеский голос.

С перил лестницы свесилась кучерявая голова. Все, как по команде, посмотрели вверх. Молодой человек в морской форме вежливо поздоровался.

– Прошу всех к столу.

– Уже идем, Федя! – пробасил Семенчук и подмигнул Миле. – Приглашаю вас, юное дарование, на фирменные вареники. Надеюсь, хоть они вас не разочаруют!

– Спасибо, я не голодна, – открестилась девушка.

– Петруша, – нахмурился художник, переведя взгляд на педагога. – Ты кого ко мне привел? Потрудись объяснить юной леди, что в этом доме отказываться не принято.

– Пойдем, Мила, не обижай гостеприимных хозяев, – миролюбиво попросил Петр Кузьмич. – На свете нет ничего лучше Верочкиных вареников!

За столом в кухне царило оживление. Рисуясь, солировал Федор:

– …и тогда к юбилею Победы руководство объявило конкурс на лучшую картину о войне. Работу победителя грозился забрать в свою экспозицию городской музей. За три первых места полагался поощрительный десятидневный отпуск.

– Этот баламут еще в школе имел неплохие задатки, – с гордостью похвалился Миле дед, косясь на внука, и уточнил: – Надеюсь, ты не подкачал?

– А то! – зарделся юный живописец. – Моя работа – одна из лучших!

– Надо полагать, жюри было такого же мнения и аплодировало стоя? – иронично поддел старик.

– Не совсем! – принял вызов Федор и признался: – Критиковали сюжет! А про мазок и игру цвета ни полслова. Мол, огород с войной совсем не совместимы! – лукаво подытожил он. – Видели бы вы шедевры остальных…

На какое-то мгновение в столовой комнате воцарилась неловкая тишина. Мать Федора суетливо стала предлагать вареники.

– Успеется, доня, – остановил ее Семенчук, сверля взглядом внука. – Поясни нам, темным людям, что же в картине военного? В огороде была воронка, в него угодил неразорвавшийся снаряд или там сушились окровавленные гимнастерки?

– Это было кукурузное поле, над которым шел воздушный бой, – загадочно акцентировал курсант. – Я был уверен, жюри поймет мой намек на любимицу Никиты Сергеевича – царицу полей и огородов. Но, тонкий юмор не пришелся ко двору…

– Ты находишь это смешным?! – вскипел дед и резюмировал: – Мой внук стал конъюнктурщиком!

– Кем? – опешил Федор.

– Человеком, который пытается угодить другим, стараясь угадать их желания и сыграть на интересах общественного мнения. Кощунственно издеваться над тем, что свято! Я бы тебя вовсе лишил отпуска и отправил на гауптвахту!

– За что?!

– За отсутствие патриотизма!

– Не суди так строго, дед! Ты же не видел работу! Там есть и бой, и самолеты. Но, по мнению педагогов, они некрупные, а в картине мало динамики.

– Офицерам виднее – они, наверное, воевали, – осторожно вставил Петр Кузьмич.

– А я внук народного художника, и, наверное, тоже кое-что понимаю в живописи, – торопясь закончить мысль, выпалил Федор.

Семенчук укоризненно вздохнул и обвел присутствующих печальным взглядом:

– Вот именно, только кое-что, – с грустью констатировал он.

– Богдаша, мы все же излишне строги к нашей молодежи, – попытался разрядить обстановку Петр Кузьмич.

– Да, папа, – поддержала гостя Вера. – Федя еще юн и не научился понимать…

– А вот прикрываться именитым родственником научился! – нервно перебил ее Семенчук. – Опозорить деда-ветерана много ума не требуется.

– Я никогда не опозорю твое имя, – подал голос внук. – Если я не прав – прости.

– Вот это другой разговор, – сменил гнев на милость Богдан Тимофеевич. – Только, Федька, я так и не понял, за что же ты получил дополнительный отпуск?

– Так я ведь занял призовое третье место, – с радостью сообщил тот.

– Конец света, – изумился художник. – Критиковали, критиковали, а на пьедестал поставили? Чудеса. И за что только тебе дали бронзу?

– Так нас всего трое в конкурсе участвовало, – улыбнулся Федор.

– Ай да Федька, ай да сукин сын! – расхохотался вдруг дед. – Ну, ты, брат, даешь!

Все дружно рассмеялись. Мать с гордостью посмотрела на сына и подложила ему вареников. Она хотела погладить его по голове, но парень уклонился: «Не маленький».

– Может, и работа твоя попала в музей? – уточнил Богдан Тимофеевич.

– В какой-то степени. Велели передать мой шедевр в подшефный колхоз, он как раз по кукурузе специализируется, а мне поручили написать картину для клуба.

– Ты уж деда не подводи.

– И на сей раз обговори с ним сюжет, – вставила мать.

– Я еще всех удивлю!

Мила едва заметно улыбнулась хвастунишке. Это заметил Семенчук.

– Слава богу, наша гостья повеселела, – обрадовался художник. – А то все молчит и хмурится. А между тем Петруша убежден, у Люды твердая рука и острый глаз. И вообще, в последнее время она делает потрясающие успехи. Так?

Все с интересом посмотрели на девушку. Мила смутилась и едва не поперхнулась.

– До успехов пока далеко, – с трудом выдавила она. – Так, маленькие шажки.

– Похвально, похвально, – оценил ее скромность мастер и полюбопытствовал: – Ну-с, а как вам Верочкины вареники? Лучше, чем мои картины?

– Вареники славные, особенно с вишней. А вот с грибами у моей бабушки получаются вкуснее, – призналась гостья с таким простодушием, что все улыбнулись.

– Нет, Петро, это ни в какие ворота не лезет, – шутливо запротестовал Богдан Тимофеевич. – Что за молодежь пошла?! Верочка, на них ведь не угодишь! – с деланной строгостью заворчал он, подмигнув дочери.

Мила испуганно заморгала, боясь поднять глаза. Ей совершенно не хотелось огорчать именитого художника, тем более обижать милую и покладистую хозяйку дома. Но та шутливо погрозила отцу и пришла на выручку студентке:

– Хочу выведать секрет вашей бабушки. Подскажите, Люда, какими грибами начиняет тесто ваша бабушка?

– Белыми, их там тьма-тьмущая.

– Вот видишь, папа? Разве можно конкурировать с такой начинкой, ведь у нас под рукой одни лишь шампиньоны.

– А что это за грибы? – удивилась Мила.

– Они на клумбах растут, – с серьезным видом пояснил Федор. – В парке культуры и отдыха. И что удивительно: даже зимой под снегом не мерзнут. Кто хочет, тот и собирает. Я вот утром пробежался вперед грибников и принес целую корзину. Можем прямо сейчас еще раз проверить лучшие места. Как вам, Людмила, такая идея?

– Как-то не верится… – усомнилась девушка.

– Федя, – укорила сына Вера и пояснила: – Шампиньоны выращивают в специальных питомниках. Это нежные и деликатные грибы со специфическим вкусом.

– Да они просто безвкусные! – запротестовал Федор.

Мать в шутку хлопнула его по лбу. Молодой человек не обиделся. Напротив, перехватил ее руку и нежно поцеловал. Смущенная Вера зарделась от удовольствия. Мила засмотрелась на нее. В элегантном атласном платье, с пышной прической и едва заметными следами косметики на холеном лице женщина напоминала сказочную фею, добрую и очень заботливую. В этом доме ей все было в диковинку: уйма комнат и красота их убранства; тонкий вкус и манера общения хозяев. Атмосфера, в которой она росла, была многим проще. За столом домашней тесной кухни, как правило, обсуждались школьные проблемы детей, предстоящие покупки и соседские дрязги. В лучшем случае – кулинарные рецепты, письма и подарки от родственников. У Семенчуков было иначе. Вроде, и говорили о насущном, но как-то доступно и по-доброму. Речь и кругозор новых знакомых были несравненно богаче. Чтобы не выделяться, Мила по большей части наблюдала и отмалчивалась. Вера поймала ее восторженный взгляд и доброжелательно улыбнулась в ответ.

– Ну, и кто мне поможет убрать посуду, чтобы подать чай? – игриво уточнила она, складывая тарелки горкой.

Мужчины как по команде опустили глаза.

– Я помогу, – с удовольствием вызвалась гостья.

В просторной кухне с дорогим импортным гарнитуром, от одного вида которого захватывало дух, хозяйка занялась мытьем посуды. Вручив Миле полотенце, предложила вытирать насухо. Вера говорила с девочкой, как с давней знакомой, легко и непринужденно, на равных. Казалось, они знакомы не час-другой, а целую вечность. Мила быстро освоилась и перестала комплексовать. Она охотно рассказала, где и на каком курсе учится, узнав при этом, что Федор без пяти минут офицер-подводник, выпускается ближайшим летом и едет служить на Курилы.

– Приехал в отпуск, – не без гордости сообщила мать. – У курсантов так называются каникулы, и они начинаются раньше, чем в других учебных заведениях.

Мила встрепенулась – оказывается, Генка тоже мог уже приехать к родителям. Хорошо, что Вера затеяла этот разговор, а то бы она была не в курсе. Надо безотлагательно его навестить. Вспомнив про предателя, Мила потеряла нить разговора. Часы на стене пробили десять вечера. Гостья взволнованно вздрогнула:

– Простите, мне пора.

– А вы без всякого стеснения оставайтесь. Папа спит исключительно в мастерской. Петр Кузьмич наверняка составит ему компанию. А вам я постелю в гостиной – там никто не побеспокоит.

– Нет, спасибо. Я привыкла ночевать в своей постели.

– Я и сама такая, – улыбнулась Вера. – Тогда велю Феде вас проводить.

– Я сама доберусь! – запротестовала Мила, оглядываясь в поисках выхода.

– За грибы обиделись? Не стоит. Федор у нас шутник, – заверила мать, понизив голос: – У него сейчас кризис личной жизни – любимая девушка внезапно вышла замуж.

– Жаль, – искренне посочувствовала Мила. – Давно?

– Пару месяцев назад, когда сын был на практике.

– Он все еще переживает?

– Не знаю. Федя такой скрытный, он только вчера признался, – оглянувшись, шепнула Вера. – И говорил об этом уже с юмором. Хочется верить, перегорел.

– Разве предательство можно забыть?

– И не такое забывается. Время – лучший из докторов, детка. Когда Федин отец погиб, я думала – не выкарабкаюсь. Года три плакала, забросила сына, дом, друзей. Спасибо папе – поддержал и образумил. А сейчас я точно знаю, что нужно жить для тех, кто нам дорог. У меня семья, подруги, коллеги, – она с удовлетворением посмотрела на гору чистой посуды и снова предложила: – Может, все-таки останетесь?

– Спасибо, Вера Богдановна, но не стоит беспокоиться. Я лучше пойду – девчонки будут волноваться, они ведь не знают, где я. И не переживайте – я дорогу знаю.

– Ну, уж нет, – хозяйка обернулась и громко позвала сына.

Проводив Милу, она выглянула в окно. В свете фонаря Федор бойко гарцевал вокруг молоденькой студентки. Вера перекрестилась: «Пусть мальчик развеется».

Мила вышла во двор и оказалась главной героиней сказки под названием «Волшебная зима». Не отрывая глаз, она заворожено любовалась танцем пушистых снежинок, которые, тая, потешно щекотали нос. На мгновение ей показалось, что искрящиеся в лунном свете сугробы имеют очертания каких-то невероятно знакомых и одновременно фееричных предметов из далекого детства, благодаря которым в мире существуют чудеса. Она прищурилась и растворилась в мириаде призрачных огней. Федор недолго смотрел на зачарованную спутницу и, чуть выждав, колко уточнил, не попала ли ей в глаз соринка.

– Осколок зеркала в сердце тоже не застрял, – умерила его задор студентка.

– В таком случае тебя не унесут сани Снежной королевы, – подыграл Федор.

Милу задело, что он с поразительной легкостью, без особого на то позволения вдруг перешел на «ты». Она этого делать не собиралась – от острых на язык красавцев лучше держаться в стороне. К тому же девушка стеснялась своего старенького пальто и мечтала поскорее избавиться от одетого с иголочки провожатого.

– Вы правы, я воспользуюсь обычным автобусом. Провожать меня нет нужды, – тоном, не допускающим возражений, сообщила она.

– Вот как, – Федор поймал строптивицу за руку. – Мое мнение, видимо, не в счет?

– Каждый сам за себя, – высвободила руку Мила. – Прощайте!

– Да не обижайтесь вы за эти шампиньоны, – упал вдруг на колени Федор. – Шутка. Пусть и неудачная. Каюсь, – он уткнулся лицом прямо в снег.

– Приглядитесь, нет ли там подснежников, не одни же грибы откапывать, – не упустила случая отыграться на шутнике девушка и посмотрела на часы. – Не подскажете, в какой стороне остановка?

– Не подскажу, – отряхивая с лица снег, заартачился провожатый.

Мила посмотрела на него с нескрываемым удивлением – такого ответа она явно не ожидала. Молодой человек беспристрастно улыбнулся и перешел на предельно вежливую форму обращения:

– Автобусы сейчас ходят редко. Ждать придется не менее получаса. Если вы очень торопитесь, стоит воспользоваться такси.

– Не вариант.

– За мой счет.

– Исключено!

– Можно срезать дорогу через парк – минут за десять доберемся до трамвайной и троллейбусной остановки. Там выбор шире. Как вам такое предложение?

– Принимается. Заодно наберем шампиньонов, – продолжила пикировку Мила.

– Дались вам эти грибы! Хватит дуться: ноги в руки и – вперед!

Мила поняла приказ буквально и прибавила ходу. Федор нагнал ее и попытался развернуть. Девушка решительно отстранила его.

– Вообще-то нам направо, – пояснил проводник, указав направление.

В парке было немноголюдно. По ярко освещенной аллее редкие прохожие выгуливали собак. У засыпанного снегом фонтана целовалась влюбленная пара. Мила и Федор шли, не переговариваясь. Внезапно у ног девушки приземлился пробитый мяч. Мила хотела отфутболить его, но рядом с ней вырос огромный пес.

– Привет, – не растерялась она. – Хочешь поиграть?

Девушка легонько подтолкнула мяч. Овчарка поймала его, склонила голову набок и перекатила игрушку напарнице. Та захлопала в ладоши и похвалила: «Молодец».

– Пальма, ко мне! – раздался сзади строгий голос хозяина.

Собака схватила мяч и помчалась на зов.

– Смелости тебе не занимать, – отметил Федор.

– А мы уже на «ты»? – иронично уточнила полемистка.

– А ты возражаешь?

– Да.

– Причина?

– Мы видимся дважды: первый и последний раз.

– Возражения не принимаются? – Федор посмотрел на собеседницу с явным интересом. – Любишь все и всегда решать сама?

На скамейку рядом с ними приземлилась ворона и громко каркнула.

– Не подсказывай, – шутливо обратился к ней парень. – Обойдемся без советов.

Возмущенная птица заорала что есть мочи и перелетела на бордюр. Мила догадалась, что пернатая примеряется к корке хлеба возле ботинок Федора. Она улыбнулась и отвела собеседника в сторону. Ворона удовлетворенно крякнула.

– Пожалуйста, – ответила догада, устремляясь вперед, и бросила через плечо: – Хотелось бы все и всегда решать самой.

– Тогда давай встретимся снова, – предложил Федор.

– Земля круглая, – ускоряя шаг, не стала возражать Мила.

Парень наклонился, слепил снежок и хотел запустить им в спину девушки, но, боясь обидеть, швырнул в крикливую ворону. Птица подпрыгнула от возмущения и разразилась каркающей бранью.

– Сама такая, – огрызнулся Федор, нагоняя Милу, и предложил: – Мне было бы интересно продолжить наш спор утром. Завтра же выходной.

Возникла пауза – Мила не ожидала подобного развития событий и не была готова дать ответ. Взглянув на часы, она лишь ускорила шаг. Курсант бросился нагонять и предупредительно перешел на «вы».

– Спешите спасать мир?

– Через полчаса закроют общежитие! Не драться же мне с Тачанкой.

– От бронемашины или танка толку больше, – со знанием дела подсказал спутник.

– «Тачанкой» зовут вахтершу.

– Не женское, скажем прямо, прозвище. Сметает все на своем пути?

– Строчит, как пулемет, а носится, как лошадь, – пояснила Мила. – Опоздал – ночуешь во дворе!

– Тогда вперед и с музыкой! – ускорил бег Федор. – Дворами минут пять хода.

– А бега?

– Итого меньше.

Они юркнули в подворотню. Через четверть часа молодые люди подбежали к общежитию. Тощая старуха, стряхнув с метлы снег, проверила работу засова.

– Здравствуйте, Раиса Захаровна, – кротко поздоровалась Мила.

– Твое счастье, Яремчук, что ты первый раз опаздываешь, – строго предупредила вахтерша, бегло оглядев Федора. – А то бы к сессии готовилась в сугробе!

Возражать было себе дороже, и девушка осторожно проскользнула в тамбур. Федор задержался, надеясь, что беглянка хотя бы кивнет на прощание, но она не посчитала нужным даже обернуться. Молодой человек счел ее поступок знаком свыше – каникулы долгие, времени укротить строптивицу предостаточно. А коль скоро точка в отношениях не поставлена, вполне уместно потешить собственное эго.

Январские холода Милу не огорчали. Соседки по комнате разъехались на выходные по домам, стало быть, можно заниматься, не вылезая из теплой постели. Повторив билеты, она отложила учебник и сладко потянулась. В дверь резко постучали: «Яремчук! Лети вниз – к тебе жених приехал». Спешно натягивая брюки и свитер, Мила светилась от счастья. Интересно, откуда Генке известен ее адрес? Наверное, съездил в поселок и узнал у родителей. Теперь все будет хорошо. Он покается, она простит, и, как в старые добрые времена, роман продолжится в письмах. Лето они проведут тоже вместе. А что будет потом, загадывать не стоит. Не зря же мать твердит: «Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах». Она нынче ученая: не собирается смешить ни Создателя, ни Генку, ни саму себя. Мила прихорошилась и нетерпеливо выглянула в окно. У входа в общежитие с тремя гвоздиками в руках маячил Федор. Девушка разочарованно присела на кровать. Не его она ждала этим морозным, ясным утром. Прятаться не имело смысла – упрямец от задуманного не отступится. Но и торопиться не было резона – никуда этот Федор не денется. Мила позавтракала, привела себя в порядок и спустилась.

Небольшая прогулка по городу окончательно взбодрила. Пара продрогла и, чтобы согреться, заглянула в краеведческий музей. Милу заинтересовала экспозиция животных родного края, а Федор заприметил знакомые картины. Стенд о Богдане Семенчуке был внушительных размеров. Внук с интересом вчитывался в строки биографии и изучал юношеские фотографии деда – таким он его не помнил и не знал. Он так увлекся, что не заметил прихода Милы. Она на носочках сделала несколько шагов и бережно коснулась мундира ветерана. Кто бы мог подумать, что у милейшего балагура столько боевых наград! Девушка осторожно вставила в карман гвоздики. Федор благодарно улыбнулся, а смотрительница в умилении смахнула слезу: как правило, в зале с документальными материалами задерживались только организованные группы, и эти серьезные молодые люди почтительным вниманием к земляку растрогали старушку до глубины души.

На улице Федор предложил Миле перекусить и, не надеясь на согласие, приготовился к длительной осаде гордячки. На удивление, она не стала возражать. Правда, лад длился недолго – пикировались весь обед. Федору нравилось, что Мила не лезет за словом в карман и не кокетничает. Как человек, не лишенный вкуса, он заметил в девушке массу достоинств. Точеную фигурку и колдовской разрез карих глаз, например. Но это был взгляд художника – сердце юноши по-прежнему было занято. Мила тоже не брала нового знакомого в расчет и коротала с ним время исключительно между зачетами и экзаменами. Однокурсницы завидовали и откровенно недоумевали, как тихоня Яремчук умудрилась подцепить такого завидного кавалера. И было невдомек, что перед ними не влюбленная пара, а друзья по несчастью. К моменту студенческих каникул отпуск Федора подошел к концу. Провожать его пришли дед, мать и Мила. Уже с подножки тронувшегося поезда курсант таинственно выкрикнул: «Напишу! Попробуй не ответить!». Мила по привычке улыбнулась. Богдан Тимофеевич и Вера изумленно переглянулись. А девушка только в общежитии поняла, что ни разу так и не вспомнила про Геннадия. Разыскивать его больше не имело смысла. Да и не хотелось.

Мир за окном заново обрел все цвета радуги – откровенно бушевала весна, ярко светило солнце, призывно звенела капель. Правда, в аудитории художественного училища акценты были несколько иными. Строгая холеная дама, степенно расхаживая вдоль кафедры, монотонно излагала наискучнейшие вехи истории коммунистической партии. «Таким образом, и низам и верхам стало ясно, что Октябрьская революция неизбежна. Партия большевиков решила не терять драгоценного времени, справедливо полагая, согласно тезисам Владимира Ильича Ленина, что «промедление смерти подобно…» Соседки сосредоточенно строчили, конспектируя глубокие мысли вождя, а Мила, забравшись на последний ряд, отстранено перечитывала письмо Федора. «…этот музей точно для тебя – сплошная классика без ноток современности. Вероятно, служители данного заведения не в курсе, что за окнами бушует ХХ век с каверзами искрометного авангарда. Но самое знаменательное событие последних дней, а быть может, и всей предстоящей жизни не имеет ни малейшего отношения к живописи в частности и искусству как таковому в целом: нам довели перечень гарнизонов, где нашего брата-офицера уже заждались отцы-командиры. Было бы удивительно, если бы эти забытые богом, но не нашим славным руководством точки оказались рядом с домом. По удивительному стечению обстоятельств их местонахождение измеряется тысячами километров от цивилизации и весьма затруднительными для проживания климатическими условиями. В скором времени мне, вероятно, предстоит ближе познакомиться с культурой и бытом народов Крайнего Севера. Впрочем, если маман вынудит деда выхлопотать мне местечко потеплее, вероятность нашей встречи возрастет в разы…» Звонок прервал преподавательницу на полуфразе, а Милу на полуслове. Девушки незамедлительно засобирались, Мила не спеша сложила письмо.

– Счастливая ты, Людка, – вздохнула одна из соседок, когда аудитория опустела. – Твой парень так часто пишет. Наверное, любит и жизни без тебя не представляет?

Мила загадочно улыбнулась. Может, солгать, заверив, что так оно и есть? Не зря же ей завидует полкурса. Чуть помедлив, она с грустью призналась:

– Мы обсуждаем в основном живопись и искусство, – но вовремя отступила, решив не развенчивать сложившийся миф. – А о любви читаем между строк.

– А без сложностей никак?

– Много ты понимаешь в любви, – усмехнулась Мила.

– Много не много, а книги читаю и кино смотрю.

– Смешная ты, ведь в жизни все иначе.

– А ты странная, – обиженная однокурсница резко встала и поспешила к выходу.

Мила проводила ее задумчивым взглядом и присела на подоконник. Развернув письмо, она решила следовать собственному совету и заглянуть между строк. Результат, похоже, обнадежил. «…Спасибо, что не забываешь моих. Деду очень понравились твои последние акварели, а мама в восторге от расписанной тобой доски. Они говорят, что у тебя тонкий вкус и незаурядные способности. Глубже развить эту тему мы сумеем совсем скоро, летом. Надеюсь, последний из беззаботных отпусков, подарит много позитивных моментов, поскольку грядущая армейская служба настраивает далеко не на лирический лад…» Некогда разбитое Генкой сердце было реанимировано и трепетно забилось с новой силой. Кто знает, может, ее судьба – говорливый, но даровитый Федор. Покладистым его не назовешь, но и в надежности не откажешь. В паре с таким и дальний гарнизон совсем не приговор. Надобно засесть за кулинарные книги – его мать готовит отменно. Отставать негоже. В мечтах о будущем дни таяли, словно мороженое на солнце.

Весна промчалась быстроногой ланью. Сессию Мила сдала на одном дыхании. Ее творческие работы снова были замечены и отмечены. Стоило ли удивляться – любовь вдохновляет и воодушевляет. Окрыленная эпистолярными намеками, Мила считала дни до отпуска суженого. Защита курсовой работы тоже прошла блестяще. Гордости Петра Кузьмича не было предела: картина Милы успешно прошла конкурсный отбор на всесоюзную выставку молодых художников. Однокурсницы начали разъезжаться на каникулы. Мила не спешила паковать чемодан. В общежитии отыграли первую свадьбу. Разглядывая наряд невесты, Мила рисовала в воображении собственное торжество. Никакой пошлой традиционности. Ее празднику будет присущ тонкий вкус и благородный изыск – избраннице внука народного художника страны пристало блистать. Никаких кукол, лент на бампере и традиционной фаты. Строгое, но элегантное платье с воздушным шлейфом, нежный венок из садовых ромашек в прическе, сережки непременно из живых цветов, букетик белоснежных колокольчиков в руках и ажурные перчатки. Последний атрибут обязателен и обсуждению не подлежит. Такого изысканного наряда ни у кого еще не было. На зависть всем она и здесь будет первой. Мила нашла карандаш и тщательно прорисовала каждую деталь. День клонился к вечеру. Пора было идти на встречу с Верой Богдановной – близился юбилей ее отца, приходилось планомерно обходить комиссионные магазины. Выбрать подарок народному художнику было архисложно. И дело было вовсе не в недостатке средствах. С ними проблем как раз не было. Главная задача – угодить вкусу мастера – казалась недостижимой. Дорогие безделушки Богдана Тимофеевича откровенно раздражали, а выбрать достойный подарок никак не получалось. За долгие годы жизни художник окружил себя всем необходимым и любую новизну принимал в штыки. Дочь который месяц ломала голову. В этом деле Мила не могла быть советчиком. Она покорно сопровождала будущую свекровь, вежливо поддерживая беседу. До приезда Федора оставались считанные дни. Внук обещал устроить деду долгожданный сюрприз. Сердце Милы билось в трепетном предчувствии. Она позвонила домой и намекнула родителям на возможный приезд именитых гостей и связанные с ним приятные неожиданности. Дочь просила так же узнать, найдется ли время у лучшей портнихи района, чтобы выполнить срочный заказ. Леся не на шутку разволновалась и собралась в дорогу. Григорий с трудом удержал ее, заверив, что Мила – девочка обстоятельная и с бухты барахты не доставит им неприятных проблем. Пришлось поверить ему на слово.

Миле не нравилось, что вход в общежитие был украшен в гавайском стиле. Безумно яркие цветы невпопад чередовались с огромными разноцветными шарами. Она предпочла бы умеренные народные мотивы, но времени на подготовку к свадьбе было катастрофически мало, и соседки пошли по пути наименьшего сопротивления. Рулоны гофрированной цветной бумаги оказалась дешевле других аксессуаров и легко поддавалась рукоделью. В холле играл магнитофон. Дефицитные записи зарубежной эстрады Милу тоже раздражали, но однокурсниц это, похоже, совсем не смущало. Они лихо отплясывали в ожидании приезда жениха. Тачанка с букетом цветов в руках потешно пританцовывала и ежеминутно выглядывала на улицу. Мила смотрела на часы. Родители опаздывали, и она боялась, что они растеряются в незнакомой толпе. «Едет! – радостно сообщила вахтерша. – Девочки, задайте жениху жару!» У крыльца затормозила украшенная свадебными ленточками машина с куклой на капоте. Милу перекосило – почему все зацикливаются на элементарных атрибутах. При виде молодого человека с лентой «Свидетель» через плечо она спряталась в комнате. В холле началось волнение. Подружки невесты дружно загородили вход. Парень протянул им коробку конфет.

– У нас знатный купец. А у вас, говорят, ладный товар. Не покажете ли?

– За просмотр деньги берут, – пошли в атаку барышни.

– Нет проблем! Берите! – парень достал из кармана горсть пятаков.

– Наш товар куда дороже! – хором пропела толпа.

Свидетель протянул им коробок от леденцов с монетами большего достоинства.

– Мало! – запротестовали студентки.

При виде рубля девушки оценивающе переглянулись, но не отступили с завоеванных позиций. Молодой человек вернулся к машине, открыл багажник и достал увесистый холщевый мешок с монетами. Девушки, приседая под тяжестью дара, расступились. Юноша шагнул в холл и оглянулся в поисках невесты.

– И где же ваш товар, красны девицы?

– А где ваш купец, добры молодцы?

– Купец в машине, – парень кивнул в сторону улицы.

– Товар в комнате, – девушки указали на дверь. – Отдадим лично в руки!

Дверца машины открылась, из нее появились ноги в щеголеватых лакированных туфлях. Свидетель улыбнулся в ожидании ответных действий. Подруги невесты распахнули дверь в комнату, где за воздушным тюлем спиной к гостям стояла невеста. Приятель жениха удовлетворенно потер руки и залихватски свистнул. Под звуки импровизированного свадебного марша с огромным букетом и коробкой конфет в холл вошел жених в натянутой по глаза шляпе мушкетера, скрывавшей его лицо. Мила дала знак соседке. Та подтолкнула дверь, и она захлопнулась. Невеста спряталась за штору, на ее место встала подруга. Жених осторожно постучал. Дверь медленно приоткрылась. Молодой человек чинно снял шляпу, приблизился к избраннице, приподнял фату и изумленно ахнул. Вместо суженой перед ним была другая. С криками «Выкуп» девушки в холле завизжали от восторга. Парни из группы поддержки новобрачного выставили на стол несколько бутылок шампанского. Тачанка принесла поднос со стаканами. Из магнитофона зазвучал марш Мендельсона. Подружки хором стали скандировать: «Люда! Люда!» Мила одернула штору и подтолкнула невесту к выходу. Под крики «Горько!» молодые поцеловались и направились к машине. Время регистрации поджимало, опаздывать в ЗАГС не хотелось. После их отъезда веселье продолжилось. Танцуя, студенты пили шампанское и закусывали конфетами. Заметив у входа родителей, Мила бросилась к ним. Тачанка угостила Лесю и Григория шампанским. Те вежливо отказались.

– Вещи за колонной, – грустно сообщила Мила.

– Слава богу, едем домой! А то я грешным делом подумала, что это твоя свадьба, – смахнув со лба пот, призналась мать.

– Может, и нам пора ждать сватов? – пошутил Григорий, но, видя, что настроение дочери не располагает к веселью, обнял ее и подхватил чемодан.

Мила попыталась улыбнуться, но не сумела сдержать слез. Леся вывела ее на улицу и обняла. «Тебя кто-то обидел? – с угрозой в голосе наседала она. – Назови имя. Мы с отцом мигом разберемся». Григорий сочувственно посмотрел на дочь. Мила взяла себя в руки и выдавила затравленную улыбку:

– Я по дому и всем вам соскучилась.

Мать недоверчиво свела брови и посмотрела ей в глаза.

– Людка, не ври! Может, в какую беду угодила? Выкладывай, как на духу!

Страх, что дочь по неопытности могла залететь, неотступно терзал Лесю с той минуты, когда Мила стала на крыло. И если в школе ситуацию удавалось держать под контролем, после поступления в училище могло произойти все, что угодно. Воображение использовало только черные краски. Дочери Леся не доверяла. Взвинтив себя, она секундой уверовала в то, что Мила беременна и в беспомощности ломала голову над тем, удастся ли скрыть ее бесчестье от досужих глаз. Как по-тихому избавиться от ребенка, Леся не представляла и терзалась от предчувствия неминуемой катастрофы. «В сплетнях захлебнешься, позора не оберешься. Замарала дочь семью, вовек не отмыться», – стучало в висках. Всю жизнь Леся безуспешно пыталась вытравить из памяти свое прошлое, но от соседских пересудов отмахнуться не получилось, подозрения перешагнуть не удалось. И вот, как снег на голову, новая напасть. Как справиться с нежданной бедой? Как пережить дочерний позор? Не зря же Людка в трубку белугой ревела, просила ее поскорее домой увезти. Знать, тяжел и велик ее смертный грех. Тут уж не до дипломатии и сантиментов. Леся грозной ведьмой зыркнула на дочь. Мила знала, в моменты гнева милосердия или поддержки от матери не дождаться, а потому откровенничать не собиралась. Григорий, предчувствуя развязку, стал между ней и женой. Сколь Леся скора на расправу, он знал, как никто другой, потому взял сторону Милы. Худо девочке, сразу видно. Ни к чему прежде срока трепать ребенку нервы. Дома надобно разбираться, вдали от людских глаз, а не посередине улицы, на виду у всех. Дать дочь в обиду он не позволит! Какой никакой, но отец. Вот и станет горой. Боевой настрой мужа слегка отрезвил и умерил пыл Леси.

– Не беспокойся, мама, все в порядке, – с трудом выдавила из себя Мила.

– Все? – категорично уточнила мать.

– Все! – отрубил Григорий. – Нашла место закатывать истерики. Едем домой!

Мила напряженно выдохнула и взяла отца под руку.

– Тоже мне Макаренко! – обиженно упрекнула Леся. – Посмотрим, что ты скажешь, если она в подоле прине…

В ярости Григорий бросил чемодан и развернул жену к себе.

– А ты ударь, ударь, – испуганно отступила она.

– Мама, папа! – сквозь слезы простонала Мила. – Вам не о чем беспокоиться!

Дочь покачнулась и едва не лишилась чувств. Григорий подставил ей плечо и крепко обнял. Глядя на Лесю, он в отчаянии шипел. Шепот отрезвил сильнее крика боли. Леся опустила глаза, схватила Милу за руку и потащила ее к остановке. Григорий обмяк, подхватил чемодан и засеменил следом. Долго сопротивляться жене он не умел. В плен Лесе он безоговорочно сдался много лет назад, будучи несмышленым водовозом, и по-настоящему противостоять ей так и не научился. Тогда, на лугу, его, парализовав волю, словно заколдовали: Леся была, есть и будет его единственной любовью. Жизнь доказала, что спорить с ней или переубеждать бессмысленно. Силы придавала преданная любовь Милы. И кто бы на что не намекал, разуверить его в том, что они с дочерью духовно и душевно близки, было невозможно. С первой минуты ее появления в доме Григория озарил и согрел внутренний свет. Между ним и дочерью образовалась нерушимая связь. И никому, даже Лесе, было непозволительно повышать голос на Милу. Жена быстро поняла и приняла правила игры и, скрывая свое отчуждение к дочери, испытывала лишь чувство благодарности. Должен же быть у дочери ангел-хранитель. Нет ничего плохого в том, что им окажется Григорий. Ее преданность мужу не знала границ, но компенсировать отсутствие любви не могла. Леся не терзала себя сомнениями, догадывается ли о раздрае в ее душе Григорий. Не то что бы ее это не волновало, просто разбираться в нюансах чувств ей было не дано. Но зато она умела заботиться. И делала это лучше других. Жаль, что старшей дочери этого казалось мало. Она из года в год отдалялась и замыкалась в себе. В переходном возрасте девочке особенно необходимы понимание и поддержка матери. Но круговерть домашних дел не позволяла им сесть и поговорить по душам. Леся была не в курсе девичьих проблем и секретов, не знала, какими интересами живет Мила. Казалось, все еще можно наверстать. Вот приедут они домой, выкроят минуту-другую или выберутся в село к матери, и она непременно расскажет дочери о темном пятне в своем прошлом, удержит ее от совершения ошибок. А та поймет и не осудит. Но месяц за месяцем разговор откладывался. Может, нагрянула безотлагательная пора? Как бы Людка не наломала по неопытности дров.

За два часа в автобусе не проронили ни слова. При посадке Григорий кивнул жене на место в другом ряду, а сам сел рядом с Милой и время от времени гладил ее холодную ладошку. В ответ дочь благодарно сжимала его пальцы и никак не могла взять в толк, почему чужой по крови человек стал ей ближе и роднее собственной матери. В том, что фактически Григорий не ее отец, она уже давно не сомневалась. И искренне жалела, видя, насколько безответно его глубокое чувство. Разобраться, отчего сердце матери закрыто для любви, ей оказалось не по силам. Миле было неведомо, какой пресс прошелся по материнскому прошлому, но она видела, что этот давильный аппарат не оставил в женской душе ничего живого. О мучившей мать тайне она могла лишь догадываться. Но не видела даже намека на предпосылку к тому, чтобы Леся разоткровенничалась. Наверное, пока не время. Вот она и не замечает, что на душе у дочери скребут не домашние, а очень даже дикие кошки. И раны от этих следов – не пустяшные царапки.

Аккуратные корпуса зданий военного госпиталя затерялись среди вековых дубов. Окна палаты Богдана Тимофеевича выходили в старинный парк. Смеркалось. Тишину за окном робко пронзила волшебная трель. Мгновением позже прозвучала чарующая ария. Соловей? Семенчук открыл глаза и даже привстал, погрузившись в водоворот колдовских звуков. В сорок пятом в чешской Сливице прооперированный советский полковник несколько недель кряду наслаждался соловьиными концертами. Вокруг грохотали бои, а неприметные с виду птицы часами соревновались в певческом искусстве. Наверное, искали себе пару. Война тому не помеха. Утром и на закате они устраивали настоящие музыкальные баталии. И непременно солировали, ведь песню любви нельзя исполнять хором. Может, и потому тоже его восстановление шло рекордными темпами: раненое сердце стало биться как по нотам. Но без профессионализма опытного хирурга чуда бы не случилось. Даже много лет спустя ведущий кардиолог республики, наблюдая народного художника, отдавал должное мастерству полкового медика. Соловей за окном призывно ожил. Семенчук откинулся на подушки и приготовился выслушать концерт. Дверь с мерзким скрипом отворилась. Кому там занемоглось сломать гармонию полифонии? В палату осторожно вошла дочь и неслышно присела на краешке кровати. Богдан Тимофеевич демонстративно закрыл глаза. Вера тяжело вздохнула.

– Папа, поговори со мной, не держи боль в себе – это опасно для здоровья.

– Самая большая опасность для моего здоровья – тайная женитьба горячо любимого тобой сына, – сурово возразил отец.

– Федор еще и твой внук.

– Знать его больше не желаю! Что это за скоропостижная секретная свадьба, на которую нельзя пригласить ни мать, ни деда? А как прикажешь объяснить это безобразие Людочке? Она же нам как дочь стала! Зачем было давать девочке надежду?

– Папа, с Людмилой я поговорила и постаралась все объясни…

– Изволь объяснить и мне. Коротко, но ясно!

– Оля развелась. У сына был единственный шанс забежать в ЗАГС за один день.

– А Федька у нас орловский рысак?

От безысходности дочь зарыдала. Старик нащупал ее руку и нежно сжал ладонь.

– Папа, я знаю только это. Позавчера вдруг позвонил и сообщил, что женился.

– Чтобы ноги его не было в моем доме! – потребовал старик. – Проклинаю!

– Папа, не говори так – грешно ведь.

– А предавать не грех?

– Но он еще почти ребенок.

– Нет, он – мужчина! Советский офицер! Но при этом – сукин сын! Я в его годы… – старик закашлялся. – Будет служить на Севере – никаких ближних округов! – отец стал задыхаться, и Вера испуганно позвала на помощь.

В палату вбежала медсестра со шприцем.

В Верхний Стан добрались ближе к ночи. Обнявшись с матерью, Леся беспомощно расплакалась. Анна обняла ее и кивком головы подозвала Милу. Внучка тяжело вздохнула и скрепя сердце приблизилась. Анна обняла их двоих. Младшие брат с сестрой не знали, как себя вести, и, безмолвствуя, переглядывались, сидя на диване. Григорий подмигнул им и кивнул на накрытый стол.

– Это кто же приготовил все эти вкусности?

– Мы с бабулей! – с готовность выкрикнули подростки.

Мила обернулась к двойняшкам и улыбнулась. Те сорвались с места и повисли у нее на шее. Сестра открыла чемодан и достала подарки.

– Вертолет! – не поверил своему счастью Иван.

– Медвежонок! – прижала игрушку к сердцу Алена.

– Раздачу слонов перенесем на потом, – подытожил отец. – Страсть как хочется поесть. Все моем руки и – марш за стол!

– Лесины работы по телевизору показывали, – радостно сообщила Анна.

– Баба Зоя сказала, что Людка у нас талант! – поддержала внучка.

– А кто-то еще сомневается? – с интонацией отца, подыграл ей братишка.

– Когда я ем, я глух и нем! – с показной строгостью резюмировал Григорий, подкладывая Миле кусочек курицы посочнее. – Подивитесь, какая у меня дочь уродилась.

– Будто она только твоя, – с показной обидой благодарно откликнулась Леся.

– Наша! – с полными ртами засвидетельствовали двойняшки.

– Наша, – с нежностью повторила Анна. – В газете ее тоже нахваливают.

– Где? – оглянулся Григорий.

– На телевизоре! – хором отрапортовали младшие.

– Ты ж моя кровинушка, – умилился отец.

Мила благодарно прислонилась к его плечу. Незаметно смахнув слезу, Анна подвинула зятю миску с салатом и любимыми котлетами. Она не знала, как иначе выразить ему свою признательность.

– Спасибо, мама, что уважили, – расчувствовался Григорий. – Завтра отнесу газету на работу. Пусть знают, какая у меня дочь!

– А в пятницу едем на море! – заерзал на стуле Иван.

Воспользовавшись тем, что Леся занялась мытьем посуды, Анна взяла газету и незаметно выскользнула за порог. На лавочке во дворе восседала привычная троица. Настасья при виде гостьи оживилась. Анна развернула газету и, ткнув пальцем в нужном месте, с нескрываемой гордостью протянула ее закадычным подружкам. Баба Зоя протерла очки и вслух зачитала: «…Приятно удивила членов комиссии работа Л. Яремчук «Портрет ветерана». Молодой девушке удалось удивительно точно и проникновенно выразить глубину и боль переживаний участника далекой войны. Как приятно, что советская студентка в совершенстве постигла науку чуткого и бережного отношения к нашей памяти! Ее успешно преподают в республиканском художественном училище с его давними и славными традициями. Из стен этого учебного заведения выпущено множество талантливых живописцев и скульпторов. Среди них – три народных художника СССР, два лауреата Государственной и пять лауреатов республиканских премий, а также Герой Социалистического Труда. Людмила Яремчук не просто впитала в себя восхитительный дух творчества своих наставников, она обогатила его силой молодости и крепостью мировоззрения убежденной комсомолки. Циклом графических работ юного мастера «Вальс Победы» открывается всесоюзная выставка молодых художников. Пожелаем же талантливой современнице новых творческих успехов!»

– Дюже мудрено написано, – вздохнула неугомонная Настасья. – Но по всему видать – молодец ваша Людка.

– А про Наташку слышно что-нибудь? – присев, поинтересовалась Анна.

– Отличница, передовица учебы, – не без гордости сообщила баба Зоя. – Про нее даже передачу по радио сделали.

– И за границу на конкурс какой-то отправили, – подсказала Аксинья.

– На Всемирный фестиваль молодежи и студентов, – заученно повторила баба Зоя.

– О как! Как бы Наташка там любовь с негром не закрутила, да не нарожала б нам шоколадных деток. Ищи-свищи потом блудливого папашу, – с откровенным намеком поддела Настасья и покосилась на вздрогнувшую Анну.

– Не плети ерунды! – сплюнула через плечо баба Зоя. – Наташка наша – кремень. На абы кого не поведется.

– Твоя правда, – заступилась Аксинья. – Умница она. Нашему Жорику так складно литературу сказывала, что он взялся за ум и принялся книжки читать. Хорошая из нее выйдет школьная наставница. А твоя внучка будет учить рисованию? – обратилась она к притихшей Анне.

– Еще и черчению, – предположила та. – А, может, станет художницей.

– Разве ж это профессия? Картины малевать – дело нужное, но нешто этим прокормишься? – заартачилась Настасья. – Не уважаю я тех, кто работать не любит.

– Хорошо рисовать – совсем непросто, – возразила ей Анна. – А так, чтобы людям понравилось, да в газете пропечатали – и вовсе единицам под силу. Милочка, бывает, так заработается, поесть некогда. Хороший художник всегда на кусок хлеба заработает.

– Блажь это, а не работа, – взяла сторону подруги Аксинья.

– Для любой девочки главная профессия – удачно выйти замуж и стать хорошей женой, – как отрезала Настасья. – Как там ваша Людка, свадьбу еще не затеяла?

– Рано ей еще, – Анна спрятала газету в карман фартука и суетливо встала. – Что-то я засиделась с вами, а у меня стирки полон дом, – и она быстро засеменила к подъезду.

– Поспешай, пока не попала под горячую руку своей Лесе, – безжалостно прокомментировала ее уход Аксинья и развернулась к бабе Зое. – Наташка что ли снова в колхоз подалась? Работящая девка, вся в мать. И чего ей дома не сидится? Людка вон ни в какие стройотряды не рвется, лежит себе на диване и картинки малюет.

– Так ведь кто матери акромя Наташки подсобит? – вздохнула соседка. – Говорит, надо заработать на новые одежки, а то другие девчата сильно модные ходят. Не может Наташка позволить себе сидеть на материнской шее.

– Удалась, так удалась! – быстро согласилась Аксинья. – Как в той сказке: «И умом, и всем взяла». Вся в мать. Оно и Людка тоже в Лесю – скрытная, чужая. Как ни крути, а в тихом болоте…

– Далась тебе эта Леся!

– Не родятся от осинки апельсинки! – стояла на своем старуха.

Анне было обидно слышать за спиной, мягко говоря, недружелюбные комментарии. Но плетью обуха не перешибешь – по всему видно, не сошлась с людьми и не прижилась в поселке ее дочь. Она плотно прикрыла дверь подъезда и поднялась в квартиру. Леся гремела посудой в кухне и, похоже, не заметила отсутствия матери. Григорий в детской шумно кувыркался с двойняшками. Женщина положила газету на телевизор и только теперь заметила свернувшуюся калачиком Милу. Внучка уткнулась лбом в спинку дивана и, чтобы не реветь в голос, в отчаянии кусала угол подушки. Анна села рядом и легонько коснулась подрагивающих плечей юной страдалицы. По спине Милы пробежала дрожь, она судорожно всхлипнула и затихла. Бабушка укрыла ее теплым пледом и нежно погладила по голове. Ласка из детства заставила Милу расплакаться по-настоящему. Ей так недоставало тепла и понимания. Болезненный ком сковал горло Анны. Слова давались с трудом.

– Больно? – только и смогла выдавить она.

Внучка повернулась и прижалась лицом к теплым нежным ладоням:

– Буся, я не хочу ехать на море. Пусть они сами едут, с двойняшками, без нас.

– Пусть. Скажем, что ты отдохнешь у нас с дедом. В деревне тоже хорошо.

– Мать не отпустит, – горько вздохнула Мила. – Орать будет.

– А я скажу, что мы с дедом по хозяйству не справляемся. Да и за Галюниными сорванцами мне одной не усмотреть, – Анна бережно погладила внучкину ладонь. – Что приключилось, касатушка моя?

– Бусенька, – подхватившись, обняла ее Мила. – Федя уехал к месту службы, так и не заглянув к своим, не встретившись со мной. Не пишет, на мои письма не отвечает.

– Может, боевая тревога случилась, и его срочно вызвали? – Анна достала из кармана фартука леденец. – Хочешь сладенького?

– Не хочу, – захныкала внучка. – Вера Богдановна тоже про военную необходимость говорит. Почему-то адрес не дает – говорит, секретная информация.

– Стало быть, так и есть. А чему тут удивляться? Ты же с детства любишь сказку про военную тайну. В ней с Мальчишом столько всяких напастей случается…

Мила подняла голову и внимательно посмотрела ей в глаза.

– Ты что-то знаешь? Да? – предположила она.

– С чего ты взяла? – Анна хотела встать, но девушка удержала ее.

– Ты что-то знаешь! – утвердилась в своей догадке она. – Что? Лучше скажи.

– Донечка, – собралась с духом бабушка. – В жизни ведь всякое бывает…

– Не юли! – потребовала Мила. – Он в беде? Он стал инвалидом? Мне неважно – я от него не откажусь, буду ухаживать. Лишь бы был жив!

– Жив, жив, что с ним, окаянным, станется? Позабудь про него, ластонька.

– Забыть? В своем ли ты уме, бусенька?! Знаешь, какой он замечательный?! Добрый, умный, честный, внимательный… Любовь наша такая…

– Не любит он тебя, Людочка, – старушка на всякий случай крепко сжала ей руки.

– Ты что такое говоришь? Ты же ничего не знаешь! Он мне такие письма пишет!

Анна решила не тянуть резину и рубанула по живому.

– Женился он. Понимаешь, доня?

– Как это? – нервно рассмеялась Мила. – Что за бред ты говоришь?

– Правду я говорю, – обняла ее Анна. – Третьего дня звонила Вера Богдановна. Просила тебя подготовить…

– Подготовить к чему? – со слезами уточнила Мила и закричала: – К смерти?!

– Да что ты такое говоришь? – зажала ей рот бабушка и взмолилась: – Тише, детка, соседи услышат – потом разговоров не оберешься.

– Ну и пусть слышат! – внучка спрыгнула с дивана и в отчаянии затопала ногами. – Пусть все слышат: я не хочу жить!

– Людочка, побойся Бога! – Анна подбежала к внучке и молитвенно сложила руки. – У тебя еще все впереди!

– Что у меня впереди? Снова предательство? Надоело! Я не хочу так жить! Не хочу! – упав на пол, она стала биться в истерике. – Я больше никому не верю! Никому!

Мила подхватилась, распахнула дверь и буквально сбила с ног мать.

– Подслушиваешь? – зло выкрикнула она. – Будь спокойна – я не беременна. Он просто бросил меня! Твоя дочь никому не нужна! – девушка нервно расхохоталась.

– Бросил? Это пока не горе. Главное, все живы и здоровы! – запротестовала Леся.

– А что если мне не нужна такая жизнь?! Плохо мне-э-э! Бед-а-а-а!

Мила сползла по стене на пол и заголосила от бессилия. Из детской выбежал возбужденный Григорий, за ним выскочили перепуганные двойняшки. Катаясь по полу, Мила то рычала, то скулила побитым псом. Глядя на отчаяние сестры, дети в голос заревели. Леся в ужасе зажмурилась и заткнула уши. Григорий схватил графин и несколько раз кряду выдохнул воду на плачущую ораву. Анна побелела и с трудом нащупала стул. В доме воцарилась тишина, изредка нарушаемая всхлипыванием Милы.

– Беда, когда родных хоронишь. Я с трех годков без мамки и отца мыкаюсь! – взревел вдруг он. – Беда, когда товарищи в забое гибнут, а жены и дети потом голодают.

Мила подняла на него глаза и затихла. Григорий передал графин жене и присел рядом с дочерью. Та доверчиво посмотрела в его глаза.

– Предал тебя твой Федор! Факт. А ты не реви. На нем свет клином не сошелся. Войны нет, никто не помер – прорвемся. У тебя есть мы. Вон нас сколько! Выдюжим.

Он кивком головы поманил младших детей. Двойняшки примостились рядом с Милой. Леся поставила графин на пол и подползла к ним. Анна вышла из зала, присела напротив Григория и тихо прошептала: «Спасибо, сынок». Из его глаз покатились скупые слезы. Леся уголком фартука бережно вытирала их. Придя в себя, она села рядом, нащупала руки мужа и поднесла их к губам. Дети смотрели на родителей широко распахнутыми глазами. Эта трогательная немая сцена стала им хорошим уроком…

В дверь позвонили. Мила вздрогнула и машинально вытерла слезы. Кто бы это мог быть? Без предупреждения приходил только муж. Но у Саши свои ключи. Она посмотрела в глазок. На площадке стояли подростки. Мальчик и девочка. Мила открыла.

– Мы больше не будем засорять ваш почтовый ящик, – пообещал паренек.

– Простите за неудобства, – со слезами на глазах добавила сестра.

Мила вспомнила, что дети растут без родителей и откровенно нуждаются, и ей стало их бесконечно жаль. Она что-то невнятно промычала и потянулась за кошельком. Желание помочь сиротам было искренним порывом. Пятитысячная купюра вызвала у подростков недоумение и беспокойство. Они наотрез отказались брать деньги и убежали. Мила посмотрелась в зеркало и снова расплакалась. Поморщившись от внезапного толчка в области сердца, остро ощутила недостаток воздуха и выбежала на лоджию. Москва плавно погружалась в роскошный вечер. То там, то здесь вспыхивали фонари уличного освещения, в домах по соседству светлели окна. Тихим шелестом автомобильных шин напоминал о себе соседний бульвар, легкой рябью мерцала излучина реки. Жизнь переходила в новую плоскость. Мила не помнила, как долго она так простояла. Придя в себя, поежилась от холода и только сейчас поняла, что озябла. Вернувшись в дом, сварила кофе, погасила свет и застыла с дымящейся чашкой в руках. Из оцепенения ее вывел телефонный звонок. Мила вздрогнула и не сразу поняла, где находится, а, вернувшись в реальность, долго оглядывалась в поисках мобильника.

– Привет, ма. Не разбудил?

– Тема, ты? – обрадовалась Мила. – Как дела?

– Все путем. А у вас?

– У нас тоже нормально. Ты в увольнении? Откуда звонишь?

– От знакомых.

– Ты у кого-то в гостях? Один или с Тошкой?

– Один. Я на свадьбе. Мы сегодня Лешку женим.

– А не рано? – спохватилась мать.

– Кто бы говорил! – рассмеялся сын. – Забыла что ли ваш с папой роман?

– Забыла, – призналась Мила. – И как, весело у вас?

– Веселее, чем в училище. А у тебя голос грустный? Опять с отцом поссорилась?

– Что ты, сынок. Просто бабушке позвонила, детство вспомнила.

– Передавай бабуле привет. Скажи, летом мы с Тошкой к ним с дедом нагрянем.

– А домой? – насторожилась Мила. – Домой что ли совсем не приедете?

– Ма, надоели эти города. На простор хочется, искупаться, позагорать.

– Так у нас за городом и бассейн, и речка, и лес.

– Ма, ты не обижайся, но у них там веселее. И готовит бабушка о-го-го как.

– Тема, ты что-то не договариваешь? – всхлипнула мать. – Ты на нас в обиде?

– Ма, не надо слез, – голос Артема потонул в хоре громкой музыки. – Все, танцы начались. Целую! – перекрикивая слова песни, пробасил сын и положил трубку.

Мила заварила свежий кофе, утеплилась и вышла на лоджию. Лунная дорожка скользила по Москве-реке серебристой змейкой. В отражении нависшей над ее берегами многоэтажки светились редкие окна. Это и понятно: обитатели элитных квадратных метров жили преимущественно за городом. В хорошую погоду в своих городских квартирах они ночевали лишь в случае крайней необходимости. Мила включила свет и разыскала фотографии сыновей. Окунувшись в прошлое, она остро ощутила тоску и одиночество. Избавиться от них привычно помогала крепость градусов.

Утро не принесло радости. Мила поскользнулась на пустой бутылке и едва не расшиблась. Чертыхаясь, она посмотрелась в зеркало. Изображение было привычным – отекшее лицо, опавшая косметика и порция новых морщин вокруг заплывших глаз. Де жа вю. Тихо скрипнула входная дверь – вернулся муж. Александр на носочках прокрался в гостевую комнату. Мила усмехнулась и бесшумно перешла в гостиную – ей не хотелось, чтобы муж видел ее в момент, когда она не в форме. На полу валялись разбросанные фотографии. Поднимать было лень. Ногой она отбросила их в сторону и окунулась в негу дивана. Расслабиться не получалось: из-под ковра выглядывал портрет улыбающейся Наташи. Распахнутые миру глаза некогда любимой подруги не давали покоя. Пришлось-таки встать. Разрывая изображение в клочья, Мила полагала, что этим захлопнет дверь в болезненную юность. И с какой стати она должна барахтаться в омуте болезненных воспоминаний? Жила же беззаботно столько лет, не думая про всяких там Наташек. Вроде, она тоже обосновалась в Москве? Небось, сеет разумное, доброе, вечное где-то за МКАДом, да мается по съемным углам. С ее-то честным мужем на хоромы не заработаешь. Мила отшвырнула обрывки фотографий – с глаз долой и с сердца вон. Не полегчало. Что за напасть? Проблем выше крыши, а голова забита мыслями о прошлом.