Анатомия американского национализма. Введение (Анатоль Ливен)

Введение

Теракты 11 сентября 2001 года нанесли тяжелую психологическую травму американцам, и, вполне естественно, в ответ на эти события американское общество вернулось к старым, привычным моделям поведения и убеждениям. Одна из таких моделей – это американский национализм, который является воплощением убеждений и принципов, имеющих огромную и непреходящую ценность для Америки и для всего мира, одновременно представляя собой большую опасность. Некоторые аспекты американского национализма таят в себе угрозу как глобальному лидерству этой нации, так и успеху ее борьбы с исламским терроризмом и радикализмом.

Природа этого национализма и его масштабы более, чем любая другая особенность этого явления, повлияли на то, что в начале XXI века США оказались отделенными от Западной Европы, которая в значительной мере уже изжила национализм. По мнению некоторых неоконсервативных писателей-реалистов, причиной характерного для американцев образа действий в мире, а также разногласий между Америкой и Европой является то влияние, которое США имеют в мире, и вытекающая из этого ответственность. Точнее было бы сказать, что это влияние дает возможность Америке совершать те или иные действия. Политическая культура США определяет и собственный образ действий, и реакцию этой страны на поведение других. Большую роль в формировании политической культуры играют различные направления американского национализма.

Поскольку американский национализм переплелся с израильским национализмом шовинистического толка, он совершенно разрушительно действует также и на отношения США с мусульманским миром и способствует, таким образом, активизации террористической деятельности. Можно сказать, что Америка держит семейку демонов в подвале своего великолепного и гостеприимного дома. Обычно эти демоны находятся под контролем, но 11 сентября 2001 они вырвались наружу.

Америка обладает таким влиянием в мире, каким не обладало ранее ни одно государство. Она доминирует в мире не только в военном, но и в значительной степени в культурном и экономическом отношении и извлекает для себя огромную выгоду из такого положения дел на мировой арене. Кроме того, после падения коммунизма как альтернативной модели модернизации общества американская либеральная демократия, основанная на принципах свободного рынка, является преобладающей в мире идеологической системой. Исходя из этого Соединенные Штаты должны были бы защищать существующий международный порядок и распространять свои ценности на основе собственного примера, выступая как гегемон, стремящийся к стабильности. Как бы то ни было, после Второй мировой войны именно Соединенные Штаты играли ведущую роль в создании институтов, которые администрация Буша в период с 2001 по 2003 год стремилась подорвать².

При Джордже Буше Америку заставили играть роль державы, неудовлетворенной существующим порядком вещей и даже склонной к революционности, роль страны, которая сама целенаправленными усилиями подрывает основы собственного могущества. В частности, многие наблюдатели расценили концепцию превентивной войны против потенциальных угроз (взамен упреждающей войны против неизбежных угроз) как существенный сдвиг к односторонней, даже революционной позиции в международных делах, направленной против существующего расклада политических сил, что больше напоминает Германию времен кайзера Вильгельма до 1914 года, чем викторианскую Британию³.

В этой книге я стремился объяснить, как случилось, что страна, которая после терактов 11 сентября 2001 года могла возглавить союз всех крупнейших стран мира, включая мусульманские, против исламистского революционного терроризма, предпочла проводить политику, результатом которой стал раскол Запада, отчужденность мусульманского мира и значительное возрастание угрозы для самой Америки. Это произошло в первую очередь вследствие определенных особенностей американского национализма, изучению которого посвящена данная книга. Он представляются мне сложным, многогранным явлением, состоящим из целого ряда особенностей политической культуры страны.

Эта книга ставит своей целью изучение политической культуры и истории ее происхождения и не дает подробных объяснений конкретных событий или решений. Имеющиеся исследования русского или немецкого национализма также не содержат выводов о том, каковы непосредственные причины, послужившие основой для тех или иных действий, предпринятых царем Николаем II или кайзером Вильгельмом в июле и августе 1914 года. Авторы подобных исследований, скорее, стремятся всесторонне изучить идеологический и духовный контекст, ставший базой для таких решений. Что же касается США, я надеюсь, что моя работа поможет объяснить, почему реакция многих американцев на трагические события 11 сентября 2001 года могла быть именно такой, какой она была, почему администрации Буша позже удалось перенести «войну с терроризмом» в Ирак и сохранить при этом поддержку большинства американцев. Проанализированные в этой книге интеллектуальные, духовные и политические традиции также позволят спрогнозировать возможную реакцию Америки в будущем на случай нового массового теракта, который представляется весьма вероятным.

Поведение американцев далеко не всегда рассматривают с точки зрения влияния на него американского национализма. Большинство американцев считают то чувство привязанности, которое они испытывают к своей стране, патриотизмом, иногда принимающим крайние формы. Американцы и иностранцы, настроенные критично по отношению к США, как правило, ведут речь о так называемом американском империализме. В Соединенных Штатах в настоящее время действительно существуют влиятельные круги, которые можно назвать империалистическими по своим взглядам и целям. Однако эти люди, несмотря на значительность своего влияния, относительно немногочисленны. Их можно встретить, прежде всего, среди интеллигенции, а также среди руководства служб безопасности и структур, отвечающих за внешнюю политику. Зачастую люди с такими взглядами входят в обе эти группы одновременно. Кроме того, такие взгляды разделяют и многие так называемые неоконсерваторы.

В отличие от многих англичан, французов и других народов во времена их империй, рядовые американцы в большинстве своем не воспринимают себя как империалистическую нацию и не считают, что их государство является империей. События, последовавшие за войной в Ираке, свидетельствуют о том, что американцы, кроме всего прочего, совершенно не готовы принимать на себя широкие долгосрочные обязательства или идти на жертвы ради установления прямого американского правления на Ближнем Востоке и в других точках мира.

Современная культура значительно изменила отношение населения к военной службе и повлияла на готовность к самопожертвованию, но наряду с этим американской культуре всегда была присуща отчетливая тенденция к изоляционизму. Это свойство американской культуры – явление отнюдь не простое, его не стоит трактовать лишь как желание отдалиться от остального мира. Американский изоляционизм, скорее, представляет собой очередное проявление как американского шовинизма, так и американского мессианства, которые трансформируются в святую веру в уникальность Америки. Как следствие, американский изоляционизм тесно взаимосвязан с односторонней националистической позицией этой страны в международных делах, поскольку отчасти способствует формированию убеждения: если Соединенным Штатам действительно не остается ничего иного, как все-таки вступить в контакт с отвратительными и недостойными их иностранцами, в этом случае полный контроль над этим взаимодействием – прерогатива США, они ни в коем случае не должны допускать, чтобы иностранцы управляли ими, пусть даже и в совещательной форме.

Национальная самоидентификация США, в отличие от ранее существовавших империй, и так называемый американский символ веры основаны на приверженности демократии. Несмотря на несовершенство и издержки в осуществлении принципов демократии в самих Соединенных Штатах и лицемерную проповедь этих принципов за рубежом, вера американцев в демократию действительно определяет пределы распространения власти Соединенных Штатов над другими народами. Таким образом, с 1945 года Соединенные Штаты представляли собой неявную империю, напоминая, скорее, Голландию XVII–XVIII веков в ее отношении к своим колониям в Юго-Восточной Азии, нежели Британию в Индии.

Подавляющее большинство американцев отнюдь не обладает имперским мышлением и не готово идти на жертвы ради американской империи. Поэтому, представляя свои имперские планы американскому народу, администрация Буша предусмотрительно завуалировала их: с одной стороны, как этап осуществления благих устремлений по распространению в мире американских ценностей в виде свободы и демократии, с другой стороны, в качестве неотъемлемой составляющей обороны – но не американской империи, а самого американского народа.

Многие американцы обостренно, сугубо националистически и даже воинственно реагируют на все, в чем они усматривают угрозу или даже малейший выпад против США. Это происходит в полном соответствии с надписью на американском колониальном флаге времен борьбы за независимость, на котором изображена свернутая в кольца гремучая змея, готовая к броску. Эта надпись гласит: «Не наступай на меня!» Квинтэссенцией такой позиции стали слова Джона Уэйна (которого можно назвать символом американского национализма), сказанные им в роли умирающего стрелка в вестерне «Самый меткий», которая стала его последней ролью: «Я не позволю себя обидеть, я не позволю себя оскорбить, я не допущу, чтобы кто-нибудь хоть пальцем меня тронул. Я сам так никогда не поступаю с другими и требую, чтобы и другие так со мной не поступали»⁴.

Это поистине замечательные слова, в которых выражается чувство собственного достоинства, честь и способность постоять за себя, они находят живой отклик в душе каждого. Однако вспоминается и другое, не менее уместное в данном контексте старинное выражение, появившееся в XVIII веке: «Волочить свой сюртук». Эта фраза означает «намеренно провоцировать ссору», волоча сюртук по земле. Если кто-нибудь на него случайно наступает, появляется возможность вызвать обидчика на дуэль. Можно вполне сказать, что американские империалисты «волочат сюртук» Америки через весь мир, пока простые американцы в большинстве своем этого не замечают. Более того, империалисты с уверенностью рассчитывают на то, что те же простые американцы с яростным националистическим возмущением воскликнут: «Не наступай на меня!», когда на «сюртук» наступят.

Глубочайшая убежденность американцев в своей национальной избранности и уникальности, а также их слабое представление об остальном мире наряду с характерными для широкой американской публики предубеждениями относительно ислама как религии и воинствующим национализмом привели к тому, что список целей в «войне с терроризмом», первоначально включавший лишь «Аль-Каиду» и движение «Талибан» (что было весьма правомерно), вдруг трагически расширился. Он охватил и иракский баасистский режим, и антиизраильские группировки в Палестине и Ливане, а также, вполне возможно, в недалеком будущем другие страны и силы. Самые разнообразные международные инициативы могут стать причиной всплеска озлобленного национализма, до поры находящегося под спудом. Для этого достаточно представить их так, чтобы американская общественность была уверена: эти проекты наносят вред Америке, ущемляют ее национальный суверенитет. При этом неважно, о чем конкретно будет идти речь: о решениях Международного уголовного суда или об ограничениях на выбросы парниковых газов.

Готовность Америки следовать решениям Киотского протокола была недолговечна, и это, видимо, не случайно. Договоренности по ограничению выбросов парниковых газов противоречат интересам США в области энергетики и интересам большинства рядовых американцев, которые зависят от автомобиля как основного средства передвижения. Те выразители общественного мнения, кто в любом международном договоре, предусматривающем определенные обязательства США или некоторые жертвы с их стороны, усматривают заговор враждебных и лживых иностранцев, оказали большую услугу американцам – противникам реализации условий Киотского протокола. И многие американцы искренне верят в то, что эти взгляды выражают идеи самообороны, то есть защиты экономики их страны, их образа жизни, их свобод и всего американского народа как такового.

Печально и смешно одновременно, что большинство американцев при этом пребывают в уверенности, будто их страна тратит более 20 процентов своего бюджета на иностранную помощь. Они считают, что необходимо снизить эти показатели. На самом деле объем инвестиций Америки в оказание помощи на международном уровне составляет менее одного процента бюджета страны, что является самым низким показателем для развитых стран мира. Американский национализм лежит в основе подобных заблуждений, которые дают возможность международным критикам американской гегемонии выставлять Америку и ее народ как абсолютно эгоистическую имперскую силу, которой несвойственна щедрость и адекватное представление о реальном положении дел. Такое видение этой страны и ее населения весьма прискорбно и выглядит странным, если сопоставить его с безграничной щедростью и великодушием многих американцев в национальной и частной благотворительности. Это еще раз показывает, насколько ощутимо национальный шовинизм дискредитирует и сводит на нет даже самые благородные побуждения⁵.

Администрация Джорджа Буша-младшего направляла развитие Соединенных Штатов к формированию империи, стимулируя этот процесс на внутриполитическом уровне уязвленным и мстительным национализмом. После событий 11 сентября это чувство стало для большинства американцев совершенно искренним и от этого еще более опасным. По сути дела, нет, вероятно, ничего более опасного во всей мешанине националистических идей, чем чувство праведной жертвы. На примере многих государств в мировой истории можно увидеть, что в прошлом это чувство способствовало краху Германии, Сербии и многих других стран, в настоящее время оно же подтачивает изнутри Израиль.

Американский национализм, подобно любому национализму, многолик, и эта книга не ставила задачу исследовать все его проявления. Она сосредоточена, скорее, на двух, как мне видится, самых важных составляющих исторической культуры американского национализма, а также раскрывает сложное взаимодействие между ними. Как писал Эрик Эриксон, «всякий национальный характер состоит из противоположностей»⁶. Как будет показано далее, это, безусловно, верно в отношении США. Соединенные Штаты представляют собой, помимо прочего, как самое передовое общество среди развитых стран мира, так и общество, весьма существенно приверженное традициям.

Столкновение между этими обществами вносит свой вклад в растущую политическую поляризацию американского общества. Сейчас, когда пишется эта книга, американский народ значительно более отчетливо и равномерно разделился по партийному признаку, чем когда-либо ранее в современной истории страны. Такое политическое разделение, в свою очередь, отражает наличие самых больших различий в социально-культурных установках со времен войны во Вьетнаме. Белые протестанты-евангелисты в два раза чаще голосуют за республиканцев, чем за демократов. Это неизбежно отражается на соответствующих позициях этих партий по проблеме абортов и другим морально-этическим проблемам. Разрыв почти так же велик и в отношении национализма: в 2003 году 71 процент республиканцев и лишь 48 процентов демократов считали себя «настроенными весьма патриотически». Это отчасти отражает различие в политических пристрастиях по расовому признаку: в том же году 65 процентов белых назвали себя «настроенными весьма патриотически» по сравнению с 38 процентами чернокожих. Что касается отношения к преступности и к вопросам вероисповедания среди американских бизнесменов, то тут прослеживаются еще более значительные различия в позициях⁷.

Однако не противостояние, а сочетание этих разнородных тенденций определяет в целом основу американского национального самосознания и во многом формирует американскую позицию и политику по отношению к внешнему миру. Такое сочетание, как показано в пятой главе, было использовано администрацией Буша, которая соединила в своей пропаганде одновременно обе эти основные тенденции американского национализма.

Первая из них рассматривается во второй главе. Она проистекает из так называемого американского «символа веры», который также можно описать как «основополагающие принципы США»: великие демократические, юридические и индивидуалистические убеждения и принципы, на которых базируются американское государство и конституция. Эти принципы лежат в основе американского гражданского национализма, а также помогают объединить Соединенные Штаты с сообществом демократических государств. Эти принципы аналогичны тем, которые приняты в других демократических обществах, но в Америке они играют особую роль в единении разрозненного народа. По самому названию – «символ веры» – становится ясно, что этих убеждений американцы придерживаются с идеологическим, почти религиозным рвением.

Вторая тенденция американского национализма представляет собой, можно сказать, «антитезу основополагающим принципам». Она произрастает, прежде всего, из этнорелигиозных источников. Некоторые проявления этой тенденции также называют «джексоновским национализмом», так как были сформулированы президентом США Эндрю Джексоном (1767–1845). Их особенности рассматриваются в третьей и четвертой главах⁸. Так как Соединенные Штаты по сравнению с другими странами – государство весьма крупное и сложное, претерпевшее значительные изменения на протяжении длительного периода времени, то и данная тенденция американского национализма соответственно весьма сложна.

В отличие от простой, монолитной идентичности польского или тайского этнорелигиозного национализма, в США эта тенденция сформировалась на основе разнородных идентичностей и импульсов, в том числе националистических настроений исконного белого населения Америки, особой культуры Белого Юга, а также убеждений и политики этнических лобби. Тем не менее эти националистические черты часто можно четко отличить от принципов американского «символа веры» и американского гражданского национализма. Пусть многие из особенностей этой тенденции американского национализма имеют специфически американские отличия (одним из примеров является особая роль протестантов-фундаменталистов), однако вполне можно проследить их явную связь с другими широко распространенными моделями этнорелигиозного национализма в мире.

Проявления этой тенденции американского национализма, как правило, вторичны по отношению к американскому гражданскому национализму, проистекающему из американского «символа веры», доминирующему в политической культуре государства и общества. Тем не менее они имеют свойство отчетливо усиливаться в периоды кризисов и конфликтов. Так, например, в тесных взаимоотношениях Америки с Израилем этнорелигиозные факторы становятся доминирующими, что имеет крайне опасные последствия для борьбы с терроризмом.

Один из основателей неоконсервативного направления в Соединенных Штатах, Ирвинг Кристол, в 1983 году прекрасно сформулировал, почему не «патриотизм», а именно «гражданский национализм» является более подходящим названием для преобладающей тенденции американской политической культуры: «Патриотизм произрастает из любви к прошлому своего народа, национализм возникает из надежд на ее особое величие в будущем… Цели американской внешней политики должны быть значительно масштабнее, чем узкое, слишком буквальное определение «национальная безопасность». Речь идет о национальных интересах мировой державы, которые определяются чувством высокого предназначения нации»⁹.

Давая это определение, Кристол повторил классическую формулировку различия между патриотизмом и национализмом, которая была дана Кеннетом Миноугом, ставшим одним из величайших историков национализма. Миноуг считал патриотизм, по сути своей, консервативным, он определял его как стремление защищать свою страну такой, какая она есть, в то время как национализм представляет собой преданность идеализированному, абстрактному, еще не реализованному представлению о своей стране, которое зачастую связано с верой в некую более масштабную миссию собственной нации в интересах всего человечества. Другими словами, национализм всегда содержит определенный революционный посыл. Так, для американской политической культуры начала XXI века, безусловно, характерен большой патриотизм, привязанность к американской системе и государственности в целом, преданность Америке такой, какова она сейчас. Но в полном соответствии с утверждением Кристола ей свойственны также и революционность, приверженность мессианской концепции американской нации, ее общемировой роли¹⁰. Эти особенности американского гражданского национализма рассматриваются во второй главе.

Американский историк и социальный критик Ричард Хофштадтер (1917–1970) писал: «Самым ярким и распространенным недостатком [американской политической культуры] является некоторая склонность испытывать приступы готовности выступить поборниками морали, «этическими крестоносцами». Этот недуг мог бы стать смертельным, но рано или поздно его в известной степени умеряют апатия и здравый смысл»¹¹. Все это можно было наблюдать и в наше время, когда по окончании войны в Ираке в обществе и в американской политике наступило отрезвление. Однако в первую очередь именно мессианский дух американской нации и призыв администрации Буша к этому крестовому походу сыграли важную роль в вовлечении американцев в эту войну.

И если согласиться с тем определением различия между патриотизмом и национализмом, которое дали Миноуг и Кристол, то придется признать, что для описания характерного национального чувства американцев термин «национализм» подходит больше, чем «патриотизм». Эта особенность, скорей, роднит американский национализм наших дней с неудовлетворенным, запоздалым национализмом Германии, Италии и России, чем с самодостаточным, привычным и стремящимся сохранить статус-кво патриотизмом британцев. Таким образом, это свойство американского национализма позволяет понять, почему политика и международные отношения США начала двадцать первого века немного напоминают недовольную Германию времен Вильгельма II.

При этом одна тенденция американского национализма радикальна, поскольку расчет строится на «будущее страны и ее величие», а другая радикальна, потому что постоянно учитывает исчезнувшее и идеализированное национальное прошлое. Эта «американская антитеза» отличает в первую очередь американский радикальный консерватизм: мир правых республиканцев и особенно правых христиан, с их громогласными призывами «вернуть былую Америку» и восстановить прежнее, более совершенное американское общество. Как показано в третьей и четвертой главах, в этой давней тенденции в американской культуре и политике отразилась поныне присущая многим американцам консервативная религиозность. В ней также проявилась озабоченность населения социальными, экономическими, этническими и в наибольшей степени расовыми проблемами.

Отчасти эта озабоченность обусловлена тем, что «исконное» белое англосаксонское, шотландское и ирландское население постепенно теряет свои рычаги управления обществом, позже к этому добавились и другие опасения. В тесной связи с этими тревогами находится беспокойство, имеющее классовую природу. В прошлом это была враждебность, с которой жители малых городков и население сельской местности относились к новым крупным городам, в основном заселенным иммигрантами, в настоящее время это опасения, вызванные экономическим упадком среди белых, которые традиционно занимались рабочими профессиями. В результате экономических, культурных и демографических изменений, которые произошли в Америке, многие представители этой в высшей степени победоносной нации современной эпохи испытывают горечь поражения, а озабоченность положением дел внутри страны, которую порождает это чувство, распространяется и на отношения с внешним миром. Так, 64 процента американцев в 2002 году согласились со следующим утверждением: «Наш образ жизни необходимо защищать от иностранного влияния» (для сравнения, с этим согласен 51 процент британцев и 53 процента французов). Эти показатели являются средними между данными по Западной Европе и данными по развивающимся странам, таким как Индия (76 процентов). Такая ситуация достаточно пикантна, поскольку индийские националисты и представители этого направления в других странах развивающегося мира под термином «иностранное влияние», которого они так опасаются, подразумевают в первую очередь, безусловно, влияние Соединенных Штатов¹².

Эти опасения привносят в националистические чувства многих американцев поразительные оттенки озлобленности, язвительной мелочности и настороженности, что до странности противоречит образу и самооценке Америки как страны успеха, открытости, богатства и щедрости. Ненависть, спровоцированная этим чувством поражения и отчужденности, за многие годы разрослась. Теперь она направлена как на отечественных, так и на зарубежных врагов.

Такая ситуация ненова, это уже случалось в разных странах мира. Если обратиться к истории, то в Европе, например, именно в результате социально-экономических перемен некоторые классы или группы населения, испытывая действительное снижение жизненного уровня или полагая, что это так, становились, как правило, источником радикального консерватизма и национализма. Рассматривая различные взгляды на суть американского национализма и сложные отношения этой нации с современным миром, в котором Америка доминирует, необходимо осознавать тот факт, что многие американцы находятся в состоянии противоборства с миром, созданным их страной.

Это, однако, совершенно не относится к различным группам экстремистского толка, от военизированных формирований до неонацистов и так далее, поскольку эти представители «американской антитезы» отнюдь не выступают ни против американского «символа веры», ни против американского гражданского национализма как таковых¹³. В других странах мира наиболее радикально настроенные националистические и консервативные движения, по крайней мере в прошлом, являлись противниками демократии и требовали введения авторитарного правления. Радикально настроенные националисты и консерваторы в Америке, напротив, обычно являются преданными поборниками американской демократии и либеральных убеждений. Наряду с этим они (осознанно или подспудно, открыто или глубоко скрытно) уверены, что американская демократия создана белым населением страны, исповедующим христианство, что и американским демократическим свободам, и либеральным убеждениям нации угрожает влияние иммигрантов, расовых меньшинств и иностранцев. Я не утверждаю, что это мнение априори ложно. Обсуждение этой точки зрения выходит за рамки тематик этой книги. Хочу лишь подчеркнуть, что люди, разделяющие эту позицию, естественно, испытывают озлобленность, настороженность и готовы оказывать сопротивление в ответ на проявления многих современных тенденций¹⁴.

Американские протестанты-фундаменталисты также не выступают против «американского символа веры» как такового. Однако у них вызывают отторжение культура и интеллектуальные достижения современной Америки. Они отвергают самые основы современности. Современная американская «массовая культура» представляет для них одну из форм ежедневного подрыва тех ценностей, которые они так страстно отстаивают, и готовность белых американцев среднего класса защищать эти социальные, культурные и расовые ценности, в свою очередь, проявляется в реакционной религиозной идеологии, которой они придерживаются. С одной стороны, Америка рекламирует миру свою «американскую мечту», с другой стороны, в самой Америке многие считают, что они живут в американском кошмаре¹⁵.

Америка взрастила на своей почве, пожалуй, самую глубокую, широко распространенную и консервативную религиозную веру в западном мире, в которой есть место безудержным надеждам, страхам и ненависти, связанным с наступлением нового тысячелетия. Эти явления оказались тесно взаимосвязаны. Согласно данным независимого исследовательского центра «Пью Ресёрч» («Pew Research Center for the People and the Press») за 2002 год, Соединенные Штаты начала XXI века по своим религиозным представлениям в целом были гораздо ближе к развивающимся странам, чем к промышленно развитым (хоть большинство верующих в США – не протестанты-фундаменталисты, а католики или «основная масса» протестантов, придерживающихся более либеральных воззрений). Население современных Соединенных Штатов демонстрировало не меньшую приверженность своим религиозным убеждениям, чем в начале XIX века. Это отмечал еще Алексис де Токвиль в 1830-е годы. К тому времени религиозные верования европейского населения были существенно поколеблены после нескольких десятилетий эпохи Просвещения и под воздействием Французской революции, а практически все американцы в это время были истово религиозны¹⁶.

По состоянию на 2002 год 59 процентов респондентов в США утверждали, что «религия играет очень важную роль в их жизни». Таким образом, по этому показателю Соединенные Штаты находятся между Мексикой (57 процентов) и Турцией (65 процентов), но далеко отстоят от Канады (30 процентов), Италии (27 процентов) и Японии (12 процентов). Если принимать во внимание весь диапазон показателей процентного соотношения, то США оказались по этой шкале ближе к Пакистану (91 процент), чем к Франции (12 процентов)¹⁷. По состоянию на 1990 год 69 процентов американцев верили в то, что дьявол существует во плоти, такого же мнения придерживалось вполовину меньшее количество британцев¹⁸.

Рассказывают, что некий сенатор США как-то сказал о европейцах: «Какие у нас с ними общие ценности? Они даже в церковь не ходят!» И он был отчасти прав. Это одинаково верно и для представителей высших политических кругов США (однако не для представителей интеллигенции, культуры и экономической элиты), и для рядовых граждан в целом. Протестанты-фундаменталисты в США всегда проявляли большую склонность к навязчивым идеям. Изначально они в параноидальном стиле реагировали на католиков, масонов и других представителей инакомыслящих, впоследствии продемонстрировали такую же реакцию на холодную войну и коммунистическую угрозу¹⁹. Уже в наши дни «протестанты фундаменталистского толка стали активнее включаться в общественную жизнь. Так проявились новые религиозные и духовные традиции, которые сформировались у англо-американских протестантов, как либеральных, так и фундаменталистов, после того как они столкнулись с угрозой, исходящей от американцев других религиозных и этнических групп»²⁰.

В результате напряженного противостояния между фундаменталистскими религиозными ценностями и теснящей их со всех сторон современной американской «массовой культурой» возникает истерическая реакция американских правых, которая вызывает такое глубокое недоумение у сторонних наблюдателей. Во многих районах Америки на основе этих религиозных убеждений, в свою очередь, формируется основная составляющая самосознания белого американского населения, потомков первых колонистов. Наиболее отчетливо это проявляется на территории южных штатов, так называемого Большого Юга, у той части населения, которую бывшая первая леди Каролина («Леди Бёрд») Джонсон назвала: «Мы, простой народ Америки»²¹.

Религиозные убеждения широких слоев этого основного населения испытывают постоянное, ежедневное давление со стороны современной светской культуры, прежде всего через средства массовой информации. И возможно, не меньшее влияние на них в долгосрочной перспективе будет оказывать наблюдающееся в последние десятилетия определенное снижение реальных доходов американского «среднего класса», к которому относятся эти группы. Помимо прочего, в результате снижения доходов, а также более обширных экономических перемен, начавшихся с нефтяного кризиса 1973 года, многие женщины вынуждены были трудоустраиваться, что неизбежно подрывало традиционную структуру семьи даже среди тех групп населения, которые наиболее преданно поддерживали семейные ценности прошлого.

Взаимоотношения между этим традиционным миром белого протестантского населения, с одной стороны, и силами, ведущими к экономическим, демографическим, социальным и духовным изменениям в Америке – с другой, можно сравнить с процессом формирования урагана. Масса теплого, влажного воздуха поднимается вверх от постоянно бурлящего моря американского капитализма навстречу холодным слоям воздуха и по мере подъема теплая масса втягивает в себя еще больше воздуха со стороны в форме иммиграции. Холодные слои состоят из «средних классов» белого населения, проживающих в своем мирке маленьких городков и пригородов почти повсюду в Соединенных Штатах, а также из белого населения со старинными корнями на Большом Юге, который всегда отличался особыми духовными традициями, и из весьма сдержанной и скупой на эмоции прослойки протестантов-фундаменталистов англосаксонского и шотландско-ирландского происхождения.

В результате столкновения этих масс под раскаты взрывов и электрических разрядов высвобождается значительная политическая и духовная энергия. Как и ураган, получившаяся таким образом буря, по сути, имеет циклический, самовоспроизводящийся характер, постоянно преследуя собственный хвост, генерируя собственную энергию – вплоть до того неизвестного момента в будущем, пока кипящее море экономических изменений не остынет либо пока не растворятся слои, поддерживающие высокий накал религиозности и традиционную культуру. Среди этих электрических разрядов необходимо упомянуть и ненависть, в том числе ненависть на почве национализма²².

В связи с этим шовинистическую ненависть, направленную вовне, следует рассматривать как побочный продукт той же ненависти, которую проявляют правые американцы и в самой Америке, как, например, их патологическую ненависть к президенту Биллу Клинтону. В Европе Клинтона обычно воспринимают как некое подобие Тони Блэра, центриста, который «модернизировал» свою прежде левоцентристскую партию, перекроив заимствованные по большей части у правоцентристов представления и взгляды и придерживаясь, по сути, экономической политики правого крыла. Но для радикальных консерваторов в Америке все это не имело никакого значения. Они ненавидели его не за то, что он сделал, а за то, кем он являлся. Для них он – представитель многорасовой, плюралистической и модернистской культуры и духовной элиты, которую они одновременно презирают и которой боятся, равно как они ненавидят атеистические, декадентские, малодушные страны Западной Европы – не только за то, что те делают, но за то, что те собой представляют.

Говоря о ситуации в США, необходимо помнить, что две эти силы не просто противостоят друг другу, но находятся в сложном взаимодействии, как во время урагана или грозы. Вот любопытной парадокс: безудержный свободный рынок капитализма, который грозит стереть, растворить старые консервативные религиозные и духовные общины протестантской Америки, в настоящее время стимулируется именно политическими представителями тех же общин²³.

Это не всегда было так. В 1890-х и 1900-х годах эти слои населения Америки составили костяк народного протеста против эксцессов американского капитализма, а в 1930 году именно они единогласно проголосовали за «Новый курс» Рузвельта. Сегодня, однако, правые религиозные круги прочно объединились с самыми убежденными сторонниками свободных рыночных отношений в Республиканской партии, несмотря на то что именно деятельность безудержного американского капитализма ведет к разрушению основ того мира, который религиозные консерваторы хотели бы защитить.

Для обеспечения своих классовых интересов, а также для того, чтобы получить голоса избирателей из числа радикальных консерваторов и националистов, силы радикального капитализма в США могут все больше испытывать потребность в этих слоях населения. Как показано в первой главе, по целому ряду особенностей США в 2004 году больше напоминают Западную Европу 1904 года, чем весь остальной развитой мир. К таким особенностям относится и радикальный характер, присущий американскому капитализму, что подтвердили многие действия администрации Буша²⁴.

В столкновении между духовной и социальной лояльностью и императивами капиталистических перемен как раз и состоит давняя дилемма для тех социальных и моральных консерваторов, которые в то же время искренне преданы сохранению свободной рыночной экономики. Выдающийся политический и этический мыслитель США Гарри Уиллс отметил: «Нет ничего менее консервативного, чем капитализм, в котором всегда есть стремление к новому»²⁵. Слова Карла Маркса о неумолимом и сокрушительном воздействии капитализма на традиционное общество напоминают нам, что «глобализация» и, как следствие, бесконечные и необратимые перемены так же стары, как и сам капитализм:

«Буржуазия не может существовать, не вызывая постоянно переворотов в орудиях производства, не революционизируя, следовательно, производственных отношений, а стало быть, и всей совокупности общественных отношений… Все застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения, вместе с сопутствующими им, веками освященными представлениями и воззрениями, разрушаются, все возникающие вновь оказываются устарелыми, прежде чем успевают окостенеть. Все сословное и застойное исчезает, все священное оскверняется, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные отношения… Буржуазия путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство и потребление всех стран космополитическим. К великому огорчению реакционеров она вырвала из-под ног промышленности национальную почву. Исконные национальные отрасли промышленности уничтожены и продолжают уничтожаться с каждым днем…»²⁶

Примирить между собой такие противоречивые воздействия или, скорее, создать достаточно убедительную для общества видимость этого примирения является ключевой функцией мифа в политической культуре²⁷. Во второй главе исследуются американские национальные и националистические мифы и их влияние на США в настоящее время.

В сознании американцев глубоко укоренилась уверенность в своей исключительности, и в какой-то мере у них есть на то основания. Однако вследствие этого, а также из-за снизившегося уровня изучения истории в американских образовательных учреждениях американцам непривычно изучать национализм в своей стране в увязке с историей западных стран, хоть это в настоящее время стало особенно насущно. Ни одному здравомыслящему человеку, несомненно, и в голову бы не пришло, что Соединенные Штаты добровольно последуют примеру националистических стран Европы, история которых в течение века до 1945 года отнюдь не внушала желания подражать им. Говоря более конкретно, американский национализм уже вступает в серьезный конфликт с любыми вариациями американского империализма, даже с весьма рациональным и жизнеспособным его воплощением, основанным на передовых современных знаниях. Таким образом, национализм противоречит интересам Соединенных Штатов как мирового гегемона и наследника роли Древнего Рима и Китая, роли, которую сыграли эти страны в своих регионах мира.

Осознать различие между стратегией и философией администрации Клинтона и Джорджа Буша, а также разницу между тем американским подходом, который стремится обеспечить легитимность американской гегемонии, и тем, который делает неограниченное осуществление воли Америки общественным культом, можно в том числе и через пристальное изучение национализма в Америке²⁸.

Международная политика Клинтона и Буша, однако, на взгляд некоторых видных американских и иностранных обозревателей, почти не имеет принципиальных различий. Те, кто придерживается левых убеждений, рассматривают политику любой американской администрации как отражение прежде всего устойчивой динамики и потребностей американского капитализма в его имперской ипостаси: господство в мире капитализма и первенство США в рамках капиталистической системы²⁹. Такая оценка действительно отчасти верна. Однако, концентрируя внимание на общих целях, левые аналитики склонны не замечать ряд других важных факторов: какие средства используются для достижения этих целей, в чем разница между продуманными и непродуманными действиями (для последних характерна тенденция действовать наобум), а также насколько выбор средств зависит от иррациональных чувств и настроений, которые в лучшем случае не способствуют достижению поставленных целей, а в худшем – даже мешают этому. Среди множества иррациональных чувств, которые повлияли на подрыв стратегии просвещенного капитализма не только в наши дни, но и вообще в современной истории, национализм является самым важным и опасным.

Уолтер Рассел Мид, американский националист и далеко не марксист по своим взглядам, также считает, что проведенная президентом Бушем глобализация доктрины Монро находится в тесной связи с политикой США времен Второй мировой войны. Эндрю Басевич и Чалмерс Джонсон, в свою очередь, провели исследование, в какой-то мере используя в качестве обоснования анализ экономических и организационно-правовых истоков американского империализма, сделанный Уильямом Эппелманом Уильямсом. Они также пришли к выводу, что деятельность как администрации Клинтона, так и позднее Буша по расширению влияния Америки не имеет значительных отличий³⁰.

Они считают, что действия администрации Буша в Ираке, по своей сути, не отличаются от операций Клинтона в Косово или на Гаити, лишь масштаб и степень риска были намного больше. Во всяком случае, Клинтон довольно быстро перешел к активному противодействию планам России по сохранению сферы влияния на территории бывшего Советского Союза, а также не был слишком разборчив в отношении того, каким режимам ему следовало оказывать содействие. Клинтон сохранил Североатлантический блок в качестве (как тогда виделось) необходимого средства обеспечения американского стратегического доминирования в Европе. По мнению Басевича, военная операция в Косово по большей части была необходима именно для того, чтобы оправдать дальнейшее существование НАТО в качестве такого средства.

Однако Клинтон, хоть и являлся убежденным поборником американской гегемонии, никогда не был американским шовинистом. В его представлении мировой порядок предполагал американское доминирующее лидерство, но не диктат, а также желание «поставить Америку в центр любой системы или организации», но не банально указывать всем, что нужно делать. И по крайней мере, это было отмечено его критиками из числа правых американцев, один из лидеров которых обвинил Клинтона в «постепенном погружении нас в пучину международных организаций»³¹.

Стремление использовать международные организации для осуществления своих целей руководства мировым сообществом является важной характеристикой американской международной политики со времен Второй мировой войны. В какой-то мере Америка, не желая повторять свое ошибочное решение изолироваться от остального мира после событий 1919 года, сознательно пытается следовать противоположному курсу. Отчасти же это объясняется тем, что таковы международные потребности и интересы США с точки зрения американского капитализма. Сторонники администрации Буша неоднократно называли его продолжателем политической линии Вудро Вильсона за те декларативные призывы к демократизации и гуманитарной интервенции, которые озвучивали представители администрации Буша с 2001 года. Но исторические факты полностью опровергают такое определение. Они со всей очевидностью демонстрируют, что президент Вудро Вильсон был страстным поборником создания международных институтов и участия США в работе этих организаций, что в этом он видел проявление мощи и влияния своей страны на мировой арене. Несомненно, что современным последователем политики Вильсона, таким образом, является никак не Буш, а именно Клинтон.

Та форма американского доминирующего руководства, которую осуществлял Клинтон, оказалась, помимо этого, значительно более приемлемой для большинства стран мира, чем позиция Буша, занятая им в период с 2001 по 2003 год, несмотря на неприятие многими лидерами других государств международной политики администрации Клинтона. Так, Россия и другие страны осуждали его политику, рассматривали решения и действия Клинтона как угрозу своим геополитическим интересам, а его демократические декларации считали насквозь лживыми, лицемерными и бесцеремонными. Тем не менее политика Клинтона, как оказалось, была намного более приемлемой для большинства государств мира, чем подход администрации Буша в первые три года его правления, поскольку Клинтон принимал во внимание их интересы и, что не менее важно, никогда публично не унижал их требованием демонстративных проявлений рабской покорности³².

В администрации Буша преобладали более откровенно проимпериалистически настроенные силы, чем в администрации его предшественника³³. Более того, повинуясь собственным чувствам, а также стараясь завоевать доверие американского народа, эти силы поступили еще коварней, подавая империализм под видом американского национализма и осуществив таким образом целый ряд мероприятий исключительно одностороннего характера. Это не являлось притворством или сознательным циничным манипулированием американским национализмом. Буш, его ведущие сотрудники и сторонники среди интеллигенции и в кругах средств массовой информации, в отличие от Клинтона, совершенно искренне исповедовали национализм. Для таких убежденных националистов, как они, любой мировой порядок, при котором международная деятельность или интересы Америки подвергались бы какому бы то ни было контролю со стороны, был абсолютно неприемлем.

Крайне националистический характера администрации Буша был совершенно очевиден с самого прихода ее к власти в начале 2001 года. Все ее шаги, все предпринятые ею действия привели лишь к резкому росту отчужденности Америки от большинства стран мира и такому уровню враждебности к администрации Буша в Европе, который впоследствии выразился в отказе многих европейских стран принимать участие в военных действиях в Ираке^34. Координатор антитеррористической деятельности Ричард Кларк летом 2001 года прозорливо подметил: «Парни из этой администрации [Буша. – Прим. переводчика], которые намерены в следующем году организовать международную коалицию для вторжения в Ирак, сейчас ведут себя как-то не слишком дружелюбно для этого»³⁵.

Отказ Америки от жизненно важных международных договоров по контролю над вооружениями, видимо, объясняется слепым националистическим желанием США обрести абсолютную свободу действий, однако в результате Соединенные Штаты получили лишь возросшую угрозу террористических актов с использованием оружия массового поражения. Джон Болтон, позднее ставший заместителем госсекретаря по контролю над вооружениями и международной безопасности, побудительным мотивом этих действий американского руководства назвал «американизм», но можно было сказать и проще: «национализм»³⁶.

Тем не менее многие американцы, похоже, не видят в этом никакой беды. По результатам опроса, проведенного зимой 2004 года, 46 процентов респондентов в США считали, что администрация Буша в достаточной степени принимает во внимание интересы и взгляды союзников США, правда, 18 процентов опрошенных отметили, что Америка злоупотребляет доверием союзников. И лишь 30 процентов признали, что США открыто пренебрегают интересами союзников. Показательна разница между этими мнениями и общественным восприятием в других странах. Так, среди британцев в марте 2004 года 61 процент населения согласился с утверждением, что, «принимая свои внешнеполитические решения, США практически или совершенно не учитывают интересы Великобритании»³⁷.

Откровенный отказ США от Киотского протокола по выбросам парниковых газов, а также быстрое прекращение последовавших за этим попыток официальных лиц США найти взамен какое-либо приемлемое решение нанесли огромный урон престижу США в Европе. Все это, кроме прочего, было проделано с плохо прикрытым пренебрежением не только к мнению международного сообщества и американских союзников в Европе, но и к взглядам фракции сторонников умеренной позиции в собственной администрации Буша. Наибольшая критика будущих поколений обрушится на США и на их стремление к мировому господству, по всей видимости, именно за безразличие, проявленное к экологической безопасности. Таким образом, отношение администрации Буша к экологической политике не только уже на данном этапе ставит Соединенные Штаты под удар, но и в будущем лишает их права выступать в той в роли, на которую США претендуют: в роли нового Рима, который распространяет свое цивилизующее влияние далеко за пределы современной эпохи.

Такой подход к решению вопросов экологии на международном уровне, а также растущая среди американцев среднего достатка мода на потребляющие значительное количество топлива внедорожники-паркетники – вот что в первую очередь наводит на мысль о том, что американцы заинтересованы в использовании своей власти над планетой исключительно в своих, весьма эгоистичных и недальновидных целях, а разговоры о расширении сферы ответственности США были чистым лицемерием³⁸. Бывший министр финансов Пол О’Нил полагал, что в основе решения Белого дома по Киотскому протоколу было сложившееся у администрации Буша ощущение, что «определенным кругам [на которые она опирается] все это не нравится, черт его знает, почему», но при таком настрое вряд ли можно было рассчитывать, что в мире возрастет доверие к американскому руководству³⁹.

В новой «Стратегии по национальной безопасности 2002 года» («СНБ-2002») была изложена новая концепция, так называемая Доктрина Буша, в соответствии с которой американский суверенитет должен всегда оставаться абсолютным и безусловным. Однако суверенитет других стран Америка берет на себя право нарушать, не допуская в том числе, чтобы другие страны имели сферы влияния, пусть даже ограниченные их собственным регионом. При этом в «СНБ-2002» неоднократно использовалась фраза «баланс сил», которая в свете новой концепции представляет собой не что иное, как оруэлловский демагогический новояз. Четко прослеживалось недвусмысленное намерение США настолько усилить свои позиции, чтобы у других стран просто не осталось иного выбора, кроме как поддерживать Соединенные Штаты по всем вопросам, что на деле привело бы к концентрации всей реальной власти в руках Америки и предоставило бы ей неограниченную свободу действий⁴⁰.

Фактически это была попытка распространить на весь мир жесткую, интервенционистскую версию доктрины Монро (так называемое Дополнение Рузвельта к доктрине Монро, выдвинутое президентом США Теодором Рузвельтом)⁴¹. Этот навеянный манией величия, абсолютно нереалистичный, как позже показала оккупация Ирака, план оказался совершенно неприемлем для большинства стран мира. Но, поскольку формулировки этого плана были выдержаны в лучших традициях американского национализма, с упором на необходимость защитить Америку и мессианскую роль США в распространении свободы, то многие американцы сочли его вполне подходящим и даже само собой разумеющимся⁴².

Из этого следует, что против администрации Буша можно выдвинуть такое же обвинение, какое предъявляли элитам европейских стран накануне 1914 года. Она допустила, чтобы из-за национал-шовинизма и безграничного честолюбия Америки под угрозой оказались безопасность и стабильность всемирной капиталистической системы, хранителем и главным бенефициаром которой Америка как раз и является. Другими словами, действия администрации Буша были безответственными и вредными, но не с точки зрения марксистов, а по капиталистическим меркам. Она совершила преступление против мира капитализма.

Это различие имеет огромное значение в вопросе мировой стабильности и гегемонии США в мире. Многие страны мира совершенно не устраивает именно относительно умеренный вариант американской гегемонии. Это происходит потому, что они зачастую граничат с государствами, которых они боятся больше, чем Америки, а также в силу того, что их элиты все больше и больше связаны с мировой капиталистической элитой, которая в значительной степени формирует свои ценности в соответствии с американскими идеалами. Однако совсем другое дело, когда речь идет об американской имперской власти, которая обслуживает узкие потребности американского (и израильского) национализма. Это крайне нестабильная основа для гегемонии. Она подразумевает власть над миром без принятия на себя ответственности за глобальные проблемы и последствия влияния США на другие страны. Редьярд Киплинг назвал власть без ответственности «прерогативой блудницы на протяжении веков».

Америка упустила возможность воспользоваться на редкость благоприятной ситуацией в мире после падения коммунизма главным образом из-за своего национализма. Как говорится в пятой главе, вместо того чтобы использовать этот момент для создания «концерна держав», который бы явился оплотом управляемого роста капитализма и мировой стабильности и оказывал бы помощь нуждающимся, занимался бы профилактикой заболеваний и других социальных бед, национализм направил Америку на поиски новых врагов.

Такой национализм может поощрить своих сторонников не только на культивацию национальной ненависти к каким-то конкретным народам, но и взрастить в них враждебность ко всем идеалам, целям, движениям, законам и институтам, которые стремятся выйти за пределы отдельно взятой нации и выступать за общие интересы всего человечества. Следовательно, эта форма национализма является прямой противоположностью общемировых идеалов и устремлений американского «символа веры». А ведь именно они в конечном итоге лежат в основе представлений о роли Америки как великой цивилизационной силы, наследницы Рима и Китая, отсюда проистекает святая уверенность Америки в том, что она являет собой всему миру пример для подражания. Эти идеалы формируют и концепцию «мягкой силы» Джозефа Ная в ее особой форме, присущей именно Америке⁴³.

Даже некоторые самозваные американские либералы приходят к мысли о том, что перед лицом таких чудовищных угроз, как, например, международный терроризм, у американских интеллектуалов нет иного выбора, кроме как сплотить свои ряды, встав на защиту своего отечества. Ответом на это можно считать слова, сказанные Жюльеном Бенда в 1928 году (книга «Предательство интеллектуалов»). Он пишет о том, что национализм развращает европейских интеллектуалов, и предупреждает о грядущих ужасных катастрофах: «Нам растолкуют, что наблюдавшееся в последние полвека… отношение других государств к нашей стране [Франции] требовало от французов, которые хотели защитить свою нацию, величайшей национальной пристрастности, и лишь те, кто поддался этому фанатизму, были подлинными патриотами. Мы не утверждаем обратное. Мы только говорим, что интеллектуалы, впавшие в такой фанатизм, изменили своему предназначению, ибо оно заключается в том, чтобы в противовес несправедливости, на которую обрекает народы поклонение земному, составлять корпорацию, поддерживающую единственный культ – культ истины и справедливости»⁴⁴.

Национализм, таким образом, ставит под сомнение именно те американские ценности, которые делают нацию одной из самых уважаемых в мире, те ценности, на которых зиждется одновременно и нынешнее влияние Америки в мире, и уверенность, что будущие поколения будут вспоминать о ней как о добронамеренном и позитивном лидере человечества.

Необходимо постоянно помнить об исторических свидетельствах опасности бездумных националистических настроений. Все это весьма актуально и для современной политики США. Национализм процветает там, где царит бессознательная ненависть и где другие народы или этнорелигиозные группы априори считаются безнадежно злыми и враждебными. Еще вчера многие американские националисты думали так о России. Сегодня те или иные националисты, видимо, относятся подобным же образом к арабскому и мусульманскому миру или даже, в несколько меньшей степени, к любой стране, которая не идет навстречу американским пожеланиям. Этим, вероятно, объясняется поразительный всплеск шовинизма, направленный против Франции и Германии в преддверии войны в Ираке.

В 2003 году американский ученый Фуад Аджеми, ливанец по происхождению, в своих ярких эссе, сам того не желая, кратко обрисовал, в чем состоит основная опасность шовинистических настроений американского национализма в имперском обличии – как для Соединенных Штатов, так и для всего мира. Кроме того, Аджеми определил место такого национализма в истории национализма и империализма. Характерной для Америки особенностью его подхода стало собственное неамериканское происхождение Аджеми, но даже это было совершенно нормально применительно к великим цивилизационным империям прошлого. Как рассказывается в первой главе, в этих империях, как и в современной Америке, не делалось различий по расовому признаку, происхождение подданных не интересовало империю до тех пор, пока они верно служили государству и безоговорочно соглашались исповедовать имперскую идеологию. Проводя историческую аналогию с ближневосточными реалиями, Аджеми можно было бы назвать современным арабским Иосифом, который много сделал для пропаганды Римской империи – в нашем случае Америки⁴⁵.

В своих эссе Аджеми изучает проблему антиамериканизма, антиамериканских настроений. При этом он начисто отвергает данные и выводы агентства «Пью», Гэллапа и других вполне уважаемых организаций, проводивших свои опросы, которые подтвердили, что враждебность по отношению к Америке значительно возросла в ответ на политику администрации Буша. Вместо этого Аджеми утверждает, что не только арабскому и мусульманскому миру, но и Европе, Азии и Латинской Америке и всему миру вообще с давних пор присущ антиамериканизм (то есть антиамериканские настроения), который является реакцией на богатство, успех и передовой образ жизни США, под влиянием которых другие страны вынуждены менять свои государственные системы. Аджеми уверен, что политическая стратегия США не имеет абсолютно никакого отношения к восприятию Соединенных Штатов на международной арене. Он утверждает, что соболезнования, выраженные Францией и другими странами после теракта 11 сентября, были чистой воды лицемерием: «Для того, чтобы Франция в целом и газета «Монд» в частности продолжали выражать сочувствие Америке, Соединенным Штатам пришлось бы подставлять другую щеку убийцам из «Аль-Каиды», пощадить талибов и организовать с мусульманским миром некий диалог, достойный высокоцивилизованного общества. Но кому нужны высокие рейтинги одобрения в каком-то Марселе?»⁴⁶.

Аргументацию Аджеми в еще более резкой форме подхватил Чарльз Краутхаммер, ведущий обозреватель, придерживающийся крайне правых взглядов. Свою статью в журнале «Тайм» он озаглавил так: «К черту ваше сочувствие». В ней Краутхаммер стремится облить своих внутренних политических оппонентов и весь «мир» одним и тем же антиамериканским дегтем: «Миру, видимо, нравится, когда США стоят на коленях. Отсюда демократы вывели свою внешнюю политику: оставаться на коленях, униженно просить – и в таком случае получать аплодисменты и «поддержку» мира… Не стоит искать логики в антиамериканизме, это бесполезно. Им пропитан сам воздух, которым дышит мир. Он коренится в зависти и ненависти к США тех народов, которые стремятся стать современными, но им это не удается, и они находят единственное удовлетворение, обливая презрением страну, которая представляет собой лучший пример современного общества. 11 сентября они решили сделать небольшой перерыв на денек. Подумаешь!»⁴⁷

Аналогию можно найти и в том, что сказала в 1998 году Филлис Шлафли, одна из лидеров правых христиан, по поводу намерений Клинтона подписать ряд международных договоров:

«Международные договоры и конференции представляют собой прямую угрозу каждому американскому гражданину… Сенат должен немедленно выйти из всех договоров ООН. Каждый такой договор ущемляет наши права, свободы и суверенитет. Это касается договоров о правах детей, женщин, о Международном суде, о судоходстве, торговле, биологическом разнообразии, глобальном потеплении, а также договоров, касающихся объектов культурного наследия…

Наша Декларация независимости и наша Конституция – вот источник свободы и процветания, в условиях которых живут американцы. Мы, американцы, живем в такой неповторимой, такой восхитительной и процветающей конституционной республике, что было бы полным безумием запрягаться в одно ярмо с каким-то другим народом. Святой Павел предупреждает нас (Послание к Коринфянам, II, стих 6,14): «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными, ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою?» Принципы, защищающие жизнь, свободу и собственность, нельзя объединять с принципами, дающими право на геноцид, тоталитаризм, социализм и религиозное преследование. Нельзя доверять соглашениям или договорам с неверными»⁴⁸.

Этот образец прекрасно иллюстрирует, как тесно переплетаются между собой представления о демократической и религиозной исключительности, популярные у определенной части американского общества, и глубокий националистический изоляционизм, подпитывающий националистическую односторонность. Как заявил в ходе своей передачи на канале «Фокс ньюз» журналист Билл О’Рейли, когда ему пришлось прокомментировать огромную разницу между тем, как освещали американские и международные средства массовой информации попытки США втянуть различные страны в войну с Ираком: «Ну, весь остальной мир лжет»⁴⁹.

Журнал «Файнэншнл таймс» назвал министра обороны США Дональда Рамсфелда «антидипломатом», такое же обвинение было предъявлено Джону Болтону и другим членам администрации Буша. Говорят, что вице-президент США Дик Чейни «всем нутром ненавидит» Организацию Объединенных Наций. Процитированные выше пассажи показывают, какие духовные и идеологические явления порождают подобную «антидипломатичность».

Вряд ли требуется специально заострять внимание на лживости, присущей такого рода аргументации. Вот лишь некоторые аргументы: предположим, критику в адрес политики США следует отнести исключительно на счет неискоренимого «антиамериканизма», но как объяснить изменившееся отношение Великобритании к участию в вооруженных конфликтах, начиная с войны в Афганистане (которая получила большую общественную поддержку) и завершая войной в Ираке? Представляет ли британское общество также пример неудачной попытки стать современным, отличается ли и оно прирожденным антиамериканизмом? Попробуйте также применить логику этих рассуждений к другим странам мира. Многие поляки не очень любят русских и, вероятно, никогда не полюбят их (в силу давних исторических причин). Означает ли это, что новая российская политика не сможет никак повлиять на польско-русские отношения, которые Польша рассматривает как проявления недобрососедства и враждебности? А как насчет Греции и Турции? Или Южной Кореи и Японии?

Основная цель этих аргументов, как и всех остальных националистских рассуждений, их истинное предназначение заключаются именно в том, чтобы избавить Америку от моральной ответственности за последствия своих действий и, следовательно, предоставить Америке право делать все, что угодно. Для этой цели хороши все средства: можно фальсифицировать или вообще игнорировать факты (примером является то, как Франция решительно поддержала действия США в Афганистане), можно не принимать во внимание стандартные доказательные базы, широко применяемые в обычной практике. К примеру, вдруг объявляется, что данные опросов, проведенных надежными социологическими агентствами, данные, которые всегда используются в качестве основных источников достоверной информации в любом другом контексте, считаются несущественными. В таком случае единственными критериями, на которых можно основывать свое суждение, будут национальные предрассудки и убеждения в своем национальном превосходстве.

Если объявлять другие народы подсознательно, безнадежно и неизменно враждебными, то становятся очевидно бессмысленными всякие попытки найти компромисс в отношениях с ними или понять их взгляды и интересы. А поскольку эти страны и народы несознательные и варварские, то Америка может свободно диктовать им свою волю или даже завоевать их для их же собственного блага. Именно так думали друг о друге и о других, менее благородных народах, националисты ведущих европейских государств перед катастрофой 1914 года, которая ввергла Европу в век еще более ужасных катаклизмов. Подобные рассуждения всегда составляли значительную часть старых чудовищных антисемитских разговоров.

Особенно удручает то, что доводы подобного рода в Соединенных Штатах часто связаны с аналогичными доводами относительно Израиля и приводятся, чтобы аргументировать право Израиля не нести никакой ответственности за последствия своих действий. Этой теме посвящена шестая глава. Брайан Клуг сказал в свое время: «Если Израиль по сути своей остается жертвой преследования в антисемитском мире, то он не несет никакой ответственности за ситуацию, в которой он оказался: быть предметом всеобщего осуждения… Что бы еврейское государство ни делало или, наоборот, воздерживалось совершать, не может повлиять на это осуждение – ни вызвать его, ни предотвратить его. Все, что Израиль может сделать, если уж его действительно считают «собирательным образом жида среди народов», что означает всегда находиться в роли парии, – так это бороться за свое выживание, бросать вызов всему миру и держать его в страхе»⁵⁰.

Общим в подобных радикальных националистических рассуждениях в Америке и в Израиле является образ врага, который они экстраполируют до почти вселенских масштабов. Националисты в других странах распространяют свою враждебность лишь в отношении ограниченного числа других стран. Но американцы, как мне довелось слышать в течение многих лет, обвиняют в неискоренимом и злонамеренном антиамериканизме то русских, то арабов, то китайцев в зависимости от того, какой предлог был нужен Америке для проведения той политики, какая ей выгодна в отношении этих народов. Видимо, лишь в Америке и в Израиле могло случиться так, чтобы такой влиятельный публицист, как Краутхаммер, объявил бы весь мир сумасшедшим врагом. И эти выражения произносятся не в ходе какого-нибудь заурядного ток-шоу в глубинке, их публикуют в ведущем общественно-политическом журнале Америки и в одном из главных журналов, посвященных внешнеполитической деятельности страны. Госпожу Шлафли тоже нельзя назвать незначительной, второстепенной фигурой в общественной жизни США. Она и ее коллеги, лидеры правых христиан, имеют большое влияние в Республиканской партии.

Если допустить, чтобы подобные взгляды получили в Соединенных Штатах широкое распространение, это будет иметь катастрофические последствия не только для американских интересов и американской безопасности, но и для духовного состояния Америки. Патологическая ненависть и страх перед внешним миром будут питать те же эмоции и в американской внутренней политике до тех пор, пока нравственное и духовное величие нации не будет разрушено и пока не будет полностью уничтожено наследие американского народа будущим поколениям. Однако вместо того, чтобы представлять себе такие картины, мне хотелось бы увидеть, что современная Америка вновь учится на тех уроках, которые она вынесла из Вьетнамской войны, хоть я, конечно, надеюсь, что для этого не придется вновь потерять десятки тысяч жизней американцев. Эти уроки преподали не только американцы левого толка, но и глубоко консервативные и реалистичные американцы, такие как Джордж Кеннан и сенатор Джеймс Уильям Фулбрайт.

Таким образом, эта книга представляет собой анализ различных тенденций американского национализма и их взаимодействия между собой. Но у этой книги есть также моральная и политическая цель. Говоря словами Жюльена Бенда, это обращение к американским интеллектуалам: поступить так, как им хотелось бы, чтобы поступали мыслящие круги в других странах – распознать и преодолеть собственный национализм и преодолеть его во имя высших общечеловеческих ценностей. Для американских политических элит эта книга – напоминание о катастрофах, к которым национализм и национальное мессианство привели народы других великих стран в прошлом. Это призыв вернуться к прежним американским традициям реалистичной дипломатии, смягченной соображениями этики и совести. Безусловно, следуя этим традициям, Америка отнюдь не «покорится» другим странам. Вместо этого она продемонстрирует «достойное уважение» к мнениям и жизненным интересам других народов и будет стремиться действовать в соответствии с этими принципами и искать им практическое применение.

В своей замечательной работе «Самонадеянность силы» («The Arrogance of Power»), посвященной критическому изучению тех мотивов, под воздействием которых Америка начала войну во Вьетнаме, Дж. Фулбрайт писал:

«Только нация, которая находится в ладу с собой, со своими преступлениями и правонарушениями, равно как и своими достижениями, способна великодушно понимать других… Когда у народа есть сила, но недостаточно уверенности в себе, такой народ может стать опасным для себя и для других. Чувствуя необходимость доказывать то, что очевидно для всех остальных, он начинает путать великую силу с беспредельной силой, а большую ответственность с беспредельной ответственностью: он не может допустить и мысли о своей ошибке, ему нужно непременно побеждать в каждом споре, пусть и незначительном… Америка, постепенно, но все более явно, демонстрирует признаки того высокомерия власти и высокомерия силы, которые уже подточили, а в некоторых случаях и уничтожили великие народы в прошлом. Поступая так, мы реализуем нашу способность и обещание стать примером цивилизованного общества для всего мира. И мы до такой степени не справляемся с этим, до какой патриоты нашей страны не выполняют свой долг относительно несогласия с подобными взглядами»⁵¹.