Анатолийская мечеть XI–XV вв. Очерки истории архитектуры. XIII век: под патронатом сельджуков Рума (Е. И. Кононенко, 2017)

XIII век: под патронатом сельджуков Рума

Если поражение при Мириокефалоне 1176 г. лишило Константинополь надежд на укрепление Византии в Малой Азии, то события IV крестового похода 1204 г. привели к временной потере Византией и самого Константинополя. Обломками византийской государственности в Азии стали Никейская (1204–1261) и Трапезундская (1204 – формально до 1461) «империи», чья история нас интересовать не будет,[168] – достаточно сказать, что греческие государства провели полстолетия, борясь за восстановление Византии и утверждение своего приоритета друг с другом, Латинской империей, итальянскими державами, периодически обращаясь за поддержкой к Конийскому султанату; в итоге же, по замечанию К. Неймана, «Восток остался господином на Востоке».[169]

После присоединения владений Данишмендидов и Салтукидов султаны Рума остались единственной реальной силой в Анатолии, а после угасания иракской и керманской ветвей Дома Сельджука – его единственными легитимными правопреемниками. Борьба наследников Кылыч-Арслана II, совпавшая с III крестовым походом и необходимостью усмирения тюркской периферии, привела к «кризису сельджукской экспансии»,[170] довольно быстрое преодоление которого способствовало политическому и экономическому укреплению Сельджуков Рума. В 1207 г. султанат отвоевал Анталью, в 1214 г. – Синоп, протянулся от Средиземного до Черного моря и, став морской державой, быстро ощутил выгоду от открывшихся возможностей.[171] При Иззеддине Кейкавусе I (1210–1219) Конийский султанат благодаря унифицированному управлению и налаженному сообщению, международной торговле, расцвету земледелия, росту городов превратился в могущественную и богатую мусульманскую державу, обеспечившую себе несколько десятилетий мира и стабильности, справедливо оцениваемых как «золотой век Сельджуков Анатолии»,[172] продлившийся до поражения от монголов при Кёсе-даге (1243).

Пик расцвета Румского султаната пришелся на правление Алаеддина Кейкубада I (1219–1236). Если бы в турецкой литературе появился свой Светоний, проводивший аналогии между правителями династий Сельджуков и Османов, то наверняка сравнивал бы Алаеддина Кейкубада с Сулейманом Великолепным. Проявив себя тонким политиком, хорошим стратегом (взятие Аланьи, походы в Крым и Армению, война с Хорезмом и Айюбидами, присоединение городов Северной Месопотамии), деятельным администратором-хозяйственником, Алаеддин вошел в историю Анатолии и как активный строитель, причем оказался единственным султаном Рума, чья строительная деятельность нашла отражение в письменных источниках:[173] с ним связаны, в частности, организация военно-морского порта Аланьи, расширение Сиваса, превращенного во второй (после Коньи) по размерам и значению город султаната,[174] восстановление и укрепление византийских стен анатолийских городов, возведение загородных дворцов Кейкубадия под Кайсери и Кубадабад около Бейшехира;[175] от его имени членами монаршей семьи и вассалами в различных городах Анатолии перестраиваются старые и строятся новые мечети, медресе и благотворительные учреждения.

Говоря о культурном расцвете государства Сельджуков Рума в I половине XIII в., нельзя не отметить роль иноземных, в т. ч. немусульманских, влияний, вплоть до использования труда специально приглашенных византийских, грузинских, армянских, еврейских мастеров. В некоторых случаях проводниками инокультурных влияний оказывались жены сельджукских султанов, происходившие из знатных семей соседних государств.[176]

На фоне заимствований следует особо оговорить важность «иранского фактора», имевшего целый ряд проявлений. С одной стороны, Конийский султанат, декларируя свою преемственность по отношению к Великим Сельджукам, заимствовал и созданную ими персо-сельджукскую административную модель, базировавшуюся на «Сиасет-наме» Низама аль-Мулька; реорганизация армии и превращение тюркских орд в дисциплинированные подразделения, обеспечившие внутренний порядок в Анатолии, сопровождались, в частности, введением преимущественного персидской воинской титулатуры.[177] Важным фактором «иранизации сверху» явилась организация медресе, готовивших не только (или даже не столько) исламское духовенство, но резерв образованных чиновничьих кадров, необходимых для функционирования государства, что в свою очередь приводило к «официализации ислама».[178] В делопроизводстве персидский язык превалирует над арабским и греческим, производится адаптация персидских текстов, уже сложившиеся формы персидской литературы применяются для произведений, создаваемых в честь правящей династии.[179]

Нельзя не отметить и такой показательный штрих, как обращение именно к иранскому эпосу (в частности к «Шах-наме») при выборе тронных имен (Кейхосров, Кейкавус, Кейферидун, Сиявуш и т. д.),[180] – «иранизация» Сельджуков Рума шла рука об руку с их мифологической героизацией. На попытки поставить эти имена в эпический контекст указывает и активное строительство городских стен (в первую очередь – Синопа, Коньи и Аланьи) по примеру героев Фирдоуси. Вскоре у тюрков появится и собственный эпос («Данишменд-наме», «Салтук-наме»), оформляющий славный век завоеваний Анатолии.[181]

С другой стороны, «иранизация» шла и снизу, – в XIII в. земли Рума приняли очередную волну тюрко-персидской миграции, только теперь это были не кочевники, устремившиеся на византийские территории в поисках свободных земель, и не гази, охваченные пылом религиозных войн, а ученые, поэты, ремесленники, бежавшие из Ирана от монгольского нашествия.[182] Монгольское завоевание Средней Азии, падение Самарканда, Бухары, Ургенча и других важных городов Мавераннахра и Хорезма, вторжение монголов в Хорасан, разграбление Мерва, Нишапура и Герата (1221) вызвали бегство жителей иранских городов на запад,[183] во «внутренние» районы Халифата; поход Джэбэ и Субэдэя на Хамадан и Казвин, осада Тебриза[184] и монгольское завоевание Закавказья не оставили надежд на безопасность Западного Ирана. Анатолия, еще некоторое время остававшаяся вне монгольской экспансии, способная и готовая принимать мусульманских эмигрантов, в глазах беженцев выглядела как одно из наиболее спокойных мест, едва ли не «землей обетованной». Беженцы, как правило, прекрасно образованные и квалифицированные, не связанные с местными тюркскими родами и благодарные султану за предоставленное пристанище, составили костяк румской бюрократии и пополнили ряды ремесленников, осуществлявших дворцовые заказы.[185]

Показательны в этом отношении судьба, оценки и чаяния обосновавшегося в Конье Наджм ад-Дина ар-Рази, в 1224 г. посвятившего свою книгу «Мирсад аль-Ибад» («[Охраняемый] путь рабов Божьих») непосредственно султану Алаеддину Кейкубаду. В предисловии к книге Рази описывает путь, приведший его в Анатолию, подкрепляя свои слова аятами Корана: «из-за распутства развратников и насилия притеснителей была полностью уничтожена та страна злополучия (Иран. – Е. К.) и обитатели ее, не благодарившие Аллаха за благие дары»; «в 617 году хиджры (1221 г.) низкое войско неверных монголов (да унизит их Аллах и да уничтожит их!) захватило эту страну. Эти проклятые принесли столько смуты, нечестия, убийств, пленений, разрушений и поджогов, сколько ни в какое время и ни в какой стране, ни в мусульманской, ни в неверной, ни в чьих указаниях и ни в каких историях не встречалось»[186] (тут Рази приводит предсказание Пророка о смутах перед концом света, когда произойдет «побоище с тюркским народом, имеющим маленькие глаза, сплющенные носы, красные и широкие, как щиты, лица, одетым в шкуры»).

Рази пришлось покинуть Хамадан незадолго до его осады монголами. Беженец стал искать страну, «в которой живут приверженцы Сунны и согласия, которая чиста от бедствий вредных нововведений, плотской страсти и фанатизма, украшена безопасностью и справедливостью, доступными ценами и изобилием в жизни», которой к тому же правит «падишах, следующий религии и заботящийся о ней, ученый, справедливый, правосудный, знающий цену людей религии и соблюдающий права людей учености». Спрошенные им «обладатели разума» единогласно указали на «страну Рум, которая и украшена мазхабом приверженцев Сунны и согласия, и убрана справедливостью, правосудием, безопасностью и дешевизной <…> Не виданы были ни в какую другую эпоху [подобное] почтение и воспитание 'алимов и уважение и почитание аскетов и 'абидов, милосердие и милость к подданным, различные праведные дела, приближающие к Присутствию Величества».[187]

Вот «в произношении добрых молитв и прославлении побед этого благодатного семейства» (т. е. Сельджуков Рума) Рази и создал «Охраняемый путь» в качестве подарка своему новому покровителю – «благоприятствуемому падишаху» Кейкубаду, «обладающему в совершенстве положенным религиозным знанием и совершенным положением в получении плодов воздержания и подвижничества, возлюбленного и воспитанного знающими наставниками и ведающими о сердцах шейхами, не лишающими себя и народ пользы и прибыли от такого чертога».[188]

Столичная Конья и становится таким «чертогом», куда в 1220-е годы устремляются в поисках безопасного убежища, монаршего покровительства и благоприятных условий интеллектуалы из Большого Ирана. Одним из таких эмигрантов был бежавший из Балха – через Нишапур, Багдад, Дамаск, Малатью, Эрзинджан, Сивас и Ларенд (Караман) – отец Джелаледдина Руми «султан улемов» факих (богослов-законовед) Баха ад-Дин (Бухауддин) Валад, обосновавшийся в Конье и по приглашению султана возглавивший медресе (по преданию – специально для него построенное).[189] Следствием монгольского нашествия оказался недолгий расцвет культурной жизни Рума и Коньи, выразившийся, в частности, в сплочении иммигрантов вокруг духовных лидеров, формировании кружков «по интересам», активизации деятельности в Анатолии суфийских тарикатов (сухравардийа, кубравийа, позже – бекташийа и каландарийа).

Особая роль отводилась султану, который воспринимался не только как меценат, но и как вдохновитель, активный участник и глава своеобразной «придворной академии».[190] Использованное Рази описание сельджукского султана как «воспитанного знающими наставниками и ведающими о сердцах шейхами», – не просто фигура речи: достаточно упомянуть приезды в Анатолию великих учителей Ибн Араби и Шихаб ад-Дина Сухраварди, воспринятых в качестве наставников Иззеддина Кейкавуса и Алаеддина Кейкубада соответственно.[191] Оба монарха, кстати, и сами были не чужды художественного творчества, проявив себя как каллиграфы и рисовальщики, и оба внесли весомый вклад в – по словам С. Редфорда, – одну из самых амбициозных строительных программ в мусульманской истории,[192] важной частью которой стали перестройка, укрепление и архитектурное оформление Коньи.

Местная легенда гласит, что окрестности Коньи стали первым местом, заселенным после потопа. На этом месте последовательно располагались хеттское, фригийское, персидское, пергамское, римское и византийское поселения. Оставаясь крупнейшим торговым, военным и административным центром Анатолии, Иконий с момента мусульманского завоевания всегда считался если и не основной, то «резервной» столицей Сельджукского государства. На невысоком холме, издавна являвшимся ядром застройки и получившем позже название Холм Алаеддина, располагались византийские церкви[193] (возможно – части монастыря). На протяжении всего XIII в. Холм оставался центром застройки, достаточно равномерной во всех направлениях.[194]

Возведение на Холме мечети, позже известной как Алаеддин-джами, начинается еще при Масуде I в середине XII в., и по этой причине данную постройку часто называют самым ранним памятником архитектуры Сельджуков Рума; однако мечеть приобрела свое нынешнее состояние только в правление Алаеддина Кейкубада, чье имя и носит, а впоследствии претерпела еще целый ряд изменений. Из-за склона и фундамента церкви строительная площадка оказалась не самой удобной, но само место, – единственная доминанта в центре существовавшей застройки, к тому же уже использованная для храмового строительства, – предполагало появление мечети именно здесь. Ее минбар, датируемый 1155 г, считается самым ранним памятником искусства собственно Сельджуков Рума.[195] По мнению С. Редфорда, первоначально функцию мечети выполняло экспроприированное здание церкви, из которого и были взяты сполии, – колонны, фрагменты карнизов, дверные и оконные рамы; необходимостью считаться с существовавшими постройками может объясняться и необычная трапециевидная планировка ее двора.[196]

В правление Кылыч-Арслана II Холм обносится стеной и оформляется как цитадель и резиденция султана: здесь строится дворец-кошк,[197] позже перестроенный Кейкубадом (его сохранившийся фрагмент ныне перекрыт куполом) и медресе, а к залу мечети пристраивается (возможно, уже после смерти Кылыч-Арслана) султанский мавзолей, – стандартная полигональная сельджукская гробница-«карандашик», увенчанная шатровым перекрытием. Этот высокий шатер становится архитектурной доминантой центра Коньи, выдержавшей землетрясение 1202 г., после которого, вероятно, более ранние византийские постройки были разобраны, расчищая место для возведения мечети столичного масштаба.

При Иззеддине Кейкавусе около мечети Масуда I строится второй мавзолей-восьмигранник, так и оставшийся незаконченным и позже перекрытый невысоким шатром, явно не соответствующим постройке (зато не нарушившим «монополию» усыпальницы Кылыч-Арслана II). Следует заметить, что это – единственный мраморный сельджукский мавзолей, но для кого он предназначался – не известно (в турецких источниках он фигурирует как Adsiz türbe – «анонимный мавзолей»); весьма вероятно, что для самого Иззеддина.[198] В гробнице Кылыч-Арслана находят упокоение предшествующие (а затем – и последующие) правители Сельджуков Рума; таким образом мечеть Коньи превращается в династический некрополь.[199] Это превращение акцентировано и строительством стены, охватывающей двор мечети с севера, роскошный портал которой, обращенный к городу и воспринимаемый издалека как основание доминирующего над комплексом шатра, предопределяет замыкание чуть искривленной центральной оси, организующей проход к михрабу между двух мавзолеев.

Конья. Дворец на Холме Алаеддина. Фрагмент перекрытий

Конья. Алаеддин-джами. Вид с севера

Конья. Алаеддин-джами. План

Между тем вопрос, – возле какой именно части существующей мечети Кейкавус планировал династический некрополь, то есть какая часть мечети была построена раньше, – и по сей день остается дискуссионным. Не случайно Алаеддин-джами заслужила репутацию «одного из наиболее проблемных памятников анатолийских Сельджуков».[200] Безусловно, проблема хронологии данного памятника остается вне внимания туристов, его посещающих, и это справедливо; однако для понимания развития анатолийской мусульманской архитектуры строительные этапы мечети Алаеддина рассмотреть необходимо.

При посещении мечети нельзя не заметить, что ее молитвенный зал разделен на две части, а точнее – «слеплен» из двух разновременных и разностильных залов: восточный представляет собой плоскоперекрытый гипостиль, западный же, имеющий михраб, вызывает четкие ассоциации с сельджукской перестройкой мечетей XII в., о которой говорилось в предыдущем очерке.

Скотт Редфорд, исходя из того, что минбар (а значит – и михраб) Масуда I не менял своего местоположения, предложил считать восточный гипостильный зал не архаичным, а архаизирующим, воздвигнутым Кейкубадом только к 1235 г. в рамках его особой строительной программы. Именно эта программа и была положена Редфордом в основу социально-антропологического «переосмысления» строительных этапов Алаеддин-джами, – по его мнению, перестройка Кейкубада была напрямую связана с возвращением комплексу функции главной столичной мечети, во многом в пику незаконченной мемориальной программе своего предшественника: существовавший (т. е. имеющий михраб) зал в 1219–1221 гг. был расширен в северном направлении до мавзолеев некрополя, сделав невозможным их обход. Результат этого расширения С. Редфорд охарактеризовал как «продукт конфликта форм и функций»:[201] центрические сооружения с преобладающей вертикалью, каковыми являются сельджукские мавзолеи-«карандашики», совершенно самостоятельны, предполагают расположение на открытом пространстве, возможность кругового обхода. Интеграция подобных объемов в архитектурные комплексы возможна только путем потери этими зданиями возможности организации пространства вокруг себя, – то есть лишения их главного достоинства; однако о сохранении архитектурных достоинств плодов своего предшественника Кейкубад должен был задумываться в последнюю очередь.

Правда, предполагаемая С. Редфордом программа, основанная на неприятии Кейкубадом замысла Кейкавуса, не объясняет двух моментов, связанных с самой архитектурой комплекса. Во-первых, имеющаяся подкупольная конструкция Алаеддин-джами не могла появиться ранее начала XIII в. (об этом ниже), а о столь радикальной перестройке Кейкавусом и Кейкубадом молитвенного зала Масуда I ничего не известно. Во-вторых, гипотеза Редфорда, предполагая сознательную «архаизацию» восточного гипостиля, никак не объясняет причин такой архаизации в период наивысшего расцвета сельджукской архитектуры, каковым является период правления Алаеддина Кейкубада.

Восточный гипостильный зал конийской мечети имеет трапециевидную форму, ориентирован на юго-восток и разделен на семь продольных нефов и семь поперечных травей. Зал имеет плоское перекрытие (в настоящее время деревянный потолок заменен имитацией из металлических труб, как и в Улу-джами Кайсери), лежащее на грубовато сложенных кирпичных полуциркульных аркадах, параллельных стене киблы. Опорой аркад служат невысокие (около 3 м) мраморные колонны-сполии, взятые из разновременных византийских построек. Колонны имеют различные капители (в основном – дорические, встречаются коринфские и даже «лотосообразные») и фусты (во второй от стены киблы травее – с крупными канелюрами, на уровне голов стоящих молящихся «завязанными» в плетенку), некоторые – с базами.

Конья. Алаеддин-джами. Восточная часть (реконструкция Х. Карамагарали)

Между тем «привязка» аркад к восточной стене мечети заставляет предположить изменение несущей конструкции в гипостильном зале, построенном, согласно гипотезе С. Редфорда, в первой трети XIII в. Однако если предположить подобную переделку в любое время после правления Кейкубада, то результат ее выглядит неоправданно грубым и для сельджукской, и для османской архитектуры.

Анализируя вскрытые в ходе раскопок 1970-х гг. фрагменты стены (ныне реконструированной до уровня портика) в центральной части двора Алаеддин-джами, Халюк Карамагарали предположил, что данная стена, оказывающаяся непосредственным продолжением западной стены гипостильного зала, ограждала двор первоначальной мечети, и первую постройку Масуда I на Холме Коньи следует реконструировать как обычную колонную мечеть арабского дворового типа, имевшую глубокий плоскоперекрытый зал и открытый двор-сахн, возможно – окруженный портиками с трех сторон.[202] В этом случае более ранней частью Алаеддин-джами приходится считать именно восточный гипостиль, – он, вопреки гипотезе Редфорда, оказывается не «архаизирующим», а просто архаичным для архитектуры Сельджуков Рума XIII в., но сохраненным в процессе последующего расширения главной столичной мечети.

Данное объяснение соответствует и логике всей перестройки цитадели Коньи, и очевидной разноэтапности северной стены Алаеддин-джами, и возникновению династического некрополя не позади молитвенного зала, а к западу от него, вне здания мечети. Кроме того, реконструкция главной мечети Коньи как колонной, восходящей к сирийским образцам, в целом соответствует синхронным мечетям Артукидов и Данишмендидов, демонстрируя единство отправных точек для развития региональных моделей мусульманской архитектуры Анатолии.

Конья. Алаеддин-джами. Восточный зал

Конья. Алаеддин-джами. Граница восточного и западного залов

Конья. Алаеддин-джами. Северная стена

Конья. Алаеддин-джами. Северный фасад западного зала

Конья. Алаеддин-джами. Центральный портал северной стены

Правда, X. Карамагарали реконструировал интерьер мечети как состоявший из семи продольных чуть расширявшихся к кибле нефов, разделенных аркадами меньшей, чем в настоящее время, высоты, «вынудив» Кейкубада увеличивать высоту перекрытия в соответствии с высотой более позднего западного зала,[203] однако нет никаких данных о необходимости подобных изменений (хотя, возможно, именно какие-то работы в гипостиле, предпринятые в 1230-х гг., и оказались тем документированным финальным этапом перестроек Кейкубада, на основании которого Редфорд сделал заключение о более позднем появлении гипостиля).

В турецкой историографии есть и иная точка зрения, согласно которой современный восточный гипостиль Алаеддин-джами не является частью мечети Масуда I, а перестроен из находившегося рядом с ней медресе; старая мечеть же якобы была разобрана в ходе строительства мавзолея Кылыч-Арслана II.[204] Одним из основных аргументов авторов этой гипотезы является неточная ориентация оси гипостильного зала в направлении киблы; однако известно большое число крупных мечетей, ориентированность которых на Мекку весьма условна, и более того – среди «авторитетных» мусульманских памятников арабского мира «случаи правильной ориентации крайне редки».[205] Напомню легенду о перестройке мечети Кутубийе в Марракеше и казни ее архитектора именно из-за изначально неправильно определенной киблы, – причем произошло это в середине XII в., но «новая» Кутубийе (1158–1196, синхронно строительству цитадели Коньи) сориентирована еще более неправильно.[206]

В любом случае, – является ли восточный гипостиль зуллой мечети Масуда или перестроенным медресе около этой мечети, – именно его следует признать более ранней, «базовой» частью Алаеддин-джами, к которой султан Кейкубад в ходе расширения комплекса пристроил западный зал. Сохранение же вместительного восточного гипостиля (при всей его явной конструктивно-планировочной архаичности и несоответствии архитектурной программе и возможностям султанов Коньи) как части молитвенного зала новой городской мечети имело литургическое оправдание: двор, образовавшийся перед западным залом Кейкубада внутри стены Кейкавуса, вряд ли мог безоговорочно использоваться для молитвы последовательными суннитами, каковыми представлялись Сельджуки Рума, – в этом случае перед молящимися оказались бы гробницы султанского некрополя и был бы нарушен известный запрет Сунны совершать намаз, стоя лицом к погребениям.[207]

Плоский потолок западного зала Кейкубада опирается на кирпичные стрельчатые аркады, образующие нефы, параллельные стене киблы. Таким образом, планировка новой части мечети следует проверенной авторитетной сирийской модели, реализованной и в артукидской культовой архитектуре. Известно, что и Кейкавус, и его преемник активно привлекали к реализации своей строительной программы мастеров из Сирии, безусловно внесших вклад в формирование «имперского стиля» Сельджуков Рума,[208] – особенно в декоративное оформление построек, что выдает, в частности, «парадная» северная стена комплекса цитадели Коньи.

Около западной стены аркады опираются на квадратные в сечении столбы, между которыми – также параллельно стене киблы – появились отрезки стен, на которые поднята женская галерея, занимающая четыре ячейки плана в юго-западном углу мечети. По сторонам от михрабной ячейки кирпичные аркады опираются на колонны-сполии и овальные в сечении столбы, имитирующие спаренные колонки с капителями и разделяющими их вертикальными тягами; схожие столбы сохранились, например, в храмах расположенных к югу от Коньи горных монастырей Алахан близ Мута (V в.) и Бинбиркилисе около Карамана (VII–X в.).

В восточной части зала Кейкубада несущая конструкция явно изменена, – здесь поставлены и квадратные в плане столбы, и колонны, притом без учета деления на травеи как западного, так и восточного залов комплекса. Здесь архитекторам Кейкубада пришлось решать задачу соединения нового западного молитвенного зала с восточным гипостилем Масуда I, для чего необходимо было разобрать часть стены существовавшей постройки. Решена эта задача оказалась довольно грубо: стена гипостиля превращена в аркаду, опирающуюся на колонны-сполии и исключенную из конструкции нового зала. В результате «водораздел» старой и новой частей комплекса маркирован странной сдвоенной колоннадой, поддерживающей состоящую из двух вертикальных «слоев» кирпичную аркаду, каждый «слой» которой, соответствующий разновременным частям здания, имеет различные высоту и кривизну. Отмечу, что аналогичную задачу, – превращение стены в аркаду, – сельджукским архитекторам пришлось решать в 1210 г. при перестройке данишмендидской мечети середины XII в. в медресе Атсыз Элти-хатун (рассмотренная выше Гюлюк-джами в Кайсери), где, к сожалению, вариант решения данной задачи скрыт последующими перестройками западной части сооружения.

Михрабная ячейка перекрыта небольшим (около 7 м в диаметре) куполом, опирающимся на конструкцию т. н. «турецких треугольников», активно использовавшуюся в раннеосманской архитектуре следующего столетия, что наряду с наращенной кирпичной кладкой в верхней части подкупольной конструкции выдает позднейшую переделку. Действительно, оригинальный купол Алаеддин-джами рухнул;[209] однако после определения хронологии строительства комплекса реконструировать изначальный план и конструкцию зала Кейкубада не сложно.

Появление в молитвенном зале мечети Коньи купола над михрабом вполне соответствует (и по времени, и по типологии) перестройке Сельджуками Рума больших городских мечетей на присоединенных к султанату землях центральной и северо-восточной Анатолии, – например, данишмендидской Улу-джами в Кайсери и салтукидской в Эрзеруме. Напомню, что в обоих случаях возведение купола около стены киблы потребовало увеличения михрабной ячейки по продольной оси до двух травей первоначального плана, расширение ее за счет соседних ячеек прилегающих нефов и укрепление угловых столбов подкупольного квадрата путем превращения их в Г-образные опоры.

Расположение опорных столбов в Алаеддин-джами демонстрирует на первый взгляд идентичную конструкцию: подкупольная ячейка занимает две травеи, и ширина ее соответствует удвоенному расстоянию между столбами в западной части зала. По михрабной оси распор купола передается на арки, пересекающие примыкающий с севера поперечный неф. Именно такой прием был использован, например, при переделке Улу-джами Кайсери. Однако если при перестройке колонных мечетей XII в. подкупольный квадрат, встраиваемый в нефную структуру, вынужденно сужал прилегающие ячейки (боковые нефы – в Улу-джами Кайсери и Эрзерума, северную травею – в Гюлюк-джами), то план мечети в Конье свидетельствует об изначальном купольном перекрытии михрабной ячейки.

Конец ознакомительного фрагмента.