Вольный город
Этот город для французов основали греки. Но очень давно.
Мне же этот город подарил мой друг Ришар, пригласив на Российский фестиваль искусств.
И вот теперь я летел в «вольный город» Марсель.
Ришар, почти совсем не знающий русского языка, увидев меня в аэропорту, закричал: «Володия! Харашо!». Впрочем, я тоже был несказанно рад нашей встрече.
Поселили меня в замечательной старинной гостинице, где вся мебель была настолько антикварна, что была больше похожа на музейные гарнитуры, а не на предметы гостиничного быта. А из окна открывался фантастический вид на старый порт, заставленного таким количеством яхт, что казалось бухты совсем нет, только мачты, мачты и мачты.
Вечером банкет.
Ришар решил удивить нас, а особенно, наверное, меня шикарными морскими дарами.
На стол принесли три плетеных корабля в обхват, внутри набитых льдом и сверху заваленными морскими дарами: устрицами, ракушками, улитками, ежами. Ко всему этому богатству нам подали в кувшинах легкое светлое домашнее вино.
И началась трапеза.
И, конечно, тосты Ришара.
Эту традицию он привез из России.
Первый тост Ришара был трогательный и импульсивный.
Как говорил Ришар!
Со слезами на глазах. Казалось, что слова его идут прямо из сердца. Он говорил об искусстве, о любви к искусству, о служении искусству, о людях искусства.
За это и выпили.
Только выпили, пришли три официальных дяди. Как оказалось, из консульства. Один сел рядом со мной. Очень официальный, в темном пиджаке и галстуке. От него так и несло значимостью.
Он представился:
– Консул.
– Поэт, – ответил я и поинтересовался у консула кто те люди, которые с ним пришли, особенно тот худой и длинный, прекрасно говоривший по-французски.
– А, так, переводчик. Очень хорошо готовит мне доклады, – доедая очередного морского ежа поведал человек в пиджаке и галстуке.
Но вдруг тот, кто был длинным и худым переводчиком, приказным тоном сказал «консулу»:
– Обеспечьте завтра машину и экскурсовода для делегации.
«Консул» вскочил, вытянулся и подобострастно заверил «переводчика», что все сделает как надо.
В положении стоя он был жалок.
В положении сидя опять важен и велик.
Как в последствии оказалось, настоящим консулом был именно тот худой и длинный «переводчик», а лже-консул – переводчиком.
Но даже после того, как все выяснилось, он передо мной не извинился. Странные дела творятся в Марсельском консульстве.
Еще один мой сосед за столом, Слава, почему-то скучал. Скучая, он нашептывал мне, что знает в Марселе места, от которых я умру, и предложил смыться от домашнего вина в закоулки портового города.
Умирать в Марселе мне не хотелось, но я все же поинтересовался, откуда он знает портовые закоулки Марселя.
– Я служил во флоте, – многозначительно сказал любитель приключений и заговорщески мне подмигнул.
С приездом официальных лиц вечер стал скучным, как сытый сон, и я решил: «Гулять, так гулять», и вместе со знатоком марсельских закоулков как можно незаметнее покинул заскучавший стол.
Ришару же я сказал, что устал с дороги и хотел бы отдохнуть.
– Конечно, конечно, – обнял меня Ришар.
Так я обманул моего друга. Но лучше бы я этого не делал.
А «друг» Слава оказался на редкость веселым парнем. Он запросто так приказал водителю консульской машины от имени консула везти нас в портовые трущобы.
Водитель от такого напора растерялся и очумело помчал нас по ночному Марселю.
Нырнув в закоулки порта, Слава милостиво отпустил машину.
Вокруг было полно кафе и ресторанчиков, но мой товарищ по приключению их полностью игнорировал. Он ринулся в какой-то пустынный переулок. Там у темной двери он поколдовал у звонка, и нас впустили внутрь.
Оказалось, что мы попали в какой-то закрытый клуб. На нас почему-то сразу обратили внимание. А бармен за стойкой, узнав, что мы из России, как-то загадочно заулыбался. Налив нам виски со льдом, он сказал, что, очевидно, мы ошиблись и не туда попали – это дамский клуб, а не мужской и перекрестил нас глазами.
Я оглянулся и увидел парочками танцующих девушек. И ни одного мужчины. Только хотел сказать об этом моему другу, как он под быструю музыку ринулся в танец. И закружился, и заплясал, заражая своей лихостью томно-ленивых лесбиянок.
Я пошел было в туалет. Но мужского туалета не оказалось. Огромный телеэкран у дамского туалета наглядно показывал, как заниматься любовью женщинам в отсутствие мужчин. В зале от явно недоброжелательных взглядов второй половины человечества мне стало не по себе. И я, позорно оставив своего друга, очередной раз лихо отплясывающего с дамами, покинул это странное заведение.
Вышел на набережную, где было свежо и тихо. Вольный город, веками кипевший от набегов сарацинов и кровавых пиратов, почивал, как младенец. Нотер Дам на горе блестел золотом. Редкие прохожие были тихи и неторопливы. Я присел на какой-то столб у дороги, закурил и задумался о таинствах бытия. Громкий голос, звавший «Руся, руся!», вывел меня из задумчивости. Я оглянулся.
Бармен, который наливал нам виски в клубе, махал мне рукой, приглашая, очевидно, назад в свое заведение. Я, подумав о том, что моя внешность приглянулась какой-либо из французских дамочек, пошел на зов.
В клубе, сидя на полу у стойки бара, дремал мой коллега Славик.
Стало ясно зачем меня звали. Совсем не за тем, о чем мечталось.
Растолкав своего друга, я вывел его из тоскливого заведения, и по набережной мы вдвоем зигзагами побрели в гостиницу.
Двери в гостинице были заперты.
Я долго утапливал кнопку звонка, прислонив моего друга к стеклянной двери отеля. Наконец вышел заспанный негр. После долгих мимических переговоров двери открылись.
Я втащил друга и усадил в кресло холла.
Номер своей комнаты я помнил, а вот где проживает мой приятель, не знал. Да и он тоже.
После долгих объяснений кто есть Слава, негр понял, что он проживает в гостинице и, включив компьютер, нашел его номер и дал ключ.
Мы с приятелем вошли в лифт, где он наконец поднял голову и спросил меня:
– Месье, вы говорите по-русски?
– Нет, – ответил я резко, чем категорически пресек дальнейшее изучение моих знаний в лингвистике.
Лифт как раз остановился на его этаже.
Я проводил его до номера и, попрощавшись, побрел к себе в номер. Разделся и в одних трусах вышел на балкон.
В ночном небе в отсветах города роились чайки. Как гигантские бабочки-однодневки они то взмывали вверх, то пикировали вниз на город, как на гигантский полыхающий цветок.
Вдохнув полной грудью свежий морской воздух, я долго разглядывал ночной город. Наглядевшись и успокоившись, отправился в постель смотреть французские сны.
Утром я проснулся от ужасного шума, доносившегося из-за открытой двери на балкон. Жмурясь, вышел на шум.
Площадь у порта была запружена народом.
Я посмотрел на часы. Семь утра.
Прикинул. Для демонстрации рано, для дискотеки поздно. Что же там такое? И, разбираемый любопытством, я, приодевшись, поменял теплую постель гостиницы на свежий воздух марсельского утра.
Оказалось, что так рано и шумно открылся рыбный рынок. К стенке причала подходили нехитрые рыбацкие суденышки и прямо из сетей вытряхивали дары моря на рыночные лотки.
Какой это был замечательный базар. Правда зевак было раз в десять больше, чем покупателей.
Рыба и морские гады в лотках были все живы. Медленно шевелили жабрами, плавниками, щупальцами. Публика, как зачарованная, наблюдала за этой таинственной жизнью морских глубин.
И вдруг какая-нибудь метровая рыбина, резко ударив хвостом, выгибалась дугой и с брызгами и шумом шлепалась назад в голубой пластмассовый лоток. Публика ахала и, на секунду отступив, еще плотнее обступала рыботорговцев.
Занятным было это утреннее зрелище.
Нагулявшись вдоволь по неожиданному рынку, я пошел в гостиницу завтракать.
Не успел поесть, как услышал, что приехала машина от консула для экскурсии по городу.
Через пять минут машина уже скользила по улица замечательного древнего города. Сколько раз его заливали кровью завоеватели, вырезая население то полностью, до половины. Но город, расположенный вокруг уютной и удобной для кораблей бухты, восставал из праха и быстро возвращался к богатству и процветанию. В период Великой французской революции окрепшие пролетарии Марселя, утопив в бухте тридцать тысяч аристократов, сколотили отряд и, распевая Марсельезу, ринулись на помощь собратьям в Париж, тем самым подарив миру революцию, а французам гимн.
Замки периода Наполеона мы тоже осмотрели. И шикарные фонтаны при них. Я даже задержался у одного великолепного водного каскада. Кто-то бросил в этот фонтан белую розу, и она, как одинокая звезда, плавала в голубой воде, как в небе.
Естественно, у Марселя был и свой Нотер Дам с золотой Мадонной на куполе и выставкой корабликов в малом зале величественного храма.
Ну и конечно нас, пересадив на корабль, повезли в замок Иф, в камеру знаменитого мультимиллионера Монте-Кристо. Остров и замок, как кусок выжженного серого камня. В общем, тюрьма, как тюрьма – тоскливая и холодная. Хотя камеры просторные. Некоторые даже с камином. Я на всякий случай посидел в камере знаменитого графа, может быть тоже вдруг разбогатею. Так хочется пожить богатым и здоровым, но, конечно, не в тюрьме.
На этой мажорной ноте и закончилась экскурсия с консульской машиной.
Но что самое странное, в Марселе тоже есть нищие.
И весьма интересные нищие.
Когда я впервые увидел такого весьма симпатичного мужчину с гладким интеллигентным лицом лет тридцати, хорошо одетого, стоящего скромно у входа в местный Нотер Дам с жестяной баночкой в руке, я сначала не понял, что это нищий. Поздоровался с ним, одиноко стоящим. Заглянул к нему в баночку. И, увидев там несколько монет, подумал, что он продает туристам монеты.
Но монеты он не продавал, а глаза у красавца были грустно-просящие, и я невольно бросил ему в баночку двадцать франков.
Он кивнул.
Я отошел.
После того, как ему в баночку набросали монет побольше, он ссыпал их в ладонь, баночку припрятал, а сам пошел в пивную.
Часа через два я его опять увидел с баночкой. Но глазки его были уже не грустные, а слегка блестящие от пропущенной кружечки пива.
А как марсельские бабушки любят собачек.
Ни одной не увидишь с одной собачкой. У каждой почтенной матроны на поводке не менее двух-трех маленьких шумливых лысых или кудрявых колобка. Забота и суетливость бабушек об этих существах трогательна до умиления. Я даже высморкался.
А так в Марселе очень много арабов. Сейчас их почти треть населения города. Я так думаю, что лет через десять-двадцать Марсель будет арабским городом. Пусть даже эти арабы будут с французским гражданством, все равно мне немного жаль этот город от такого перенаселения. Хотя кто знает, может это ждет и наши города.
Вообще-то у меня в Марселе было не так много денег. Зато было много желаний. Одним из них было бесчисленное потребление морских устриц. В ресторанах они стоили больших денег, а в магазинах вполне по моему карману. Я и купил их с десяток, похожих на грязные плоские булыжники, и в пакете принес в гостиницу.
Там, открыв заранее приготовленную бутылку пива, я сложил свой деликатес в тарелку, заткнул за ворот большую салфетку и, глотая слюни, попытался открыть одну из камнеподобных устриц. Первое, что случилось во время этого эксперимента, – сломался нож. Затем вилка. Расческа. Ногти на пальцах и несколько моих новых платиновых зубов. Раковина осталась замкнутой, как швейцарский сейф.
Через полчаса, когда злость с меня схлынула, я задался вопросом, как же эти великие французские люди открывают намертво закупоренные морские «булыжники».
С этой целью я решительно направился в ближайший портовый ресторан. Там на ломаном франко-русском я объяснил метру, что мне надо. Он вызвал шеф-повара. Тот, осмотрев мою худосочную фигуру, вник в проблему и, приглашающе махнув рукой, зашаркал на кухню. Там, дав мне прорезиненный фартук, кривой ржавый нож, пот садил рядом с корзиной, наполненной теми самыми треклятыми устрицами и сказал:
– Feis comme lui. (Делай как он) – и ушел к плите.
«Он» – это толстый негр в таком же, как на мне, фартуке и таким же ножом. Но в отличие от меня, этот темнокожий пират расковыривал устричные булыжники, как семечки. Я пригляделся как орудует ножом мой напарник, как он лихо втыкает его острие между створками устриц и расщепляет эти неприступные морские твари, и стал делать также. Сначала у меня не очень-то получалось, но на третьем десятке я уже стал орудовать вполне профессионально. А после третьей сотни обгонял даже негра. В общем, понял я, что и как, и вскоре закончил свою трудоемкую работу. В подарок мне дали нож и пол-сотни устриц.
Вот уж в гостиничном номере я побаловался всласть: и ракушки все съел, и пиво все выпил.
После этого я повадился ходить в тот ресторан каждый день. Поковырял ножом часа два и получай целый пакет моего любимого лакомства. И так, наверное, продолжалось бы до самого отлета. Но Ришар, тосковавший по моему обществу, прекратил мои трудовые подвиги. Он просто стал каждый вечер присылать в мой номер уже готовые, разделанные устрицы.
Я не стал возражать против такого поворота в моей кулинарной диете и свои коммерческие походы в ресторан на приработки прекратил.
К тому же ко мне приехали из Испании мои нижегородские друзья. Я им долго и нудно звонил, упорно приглашая в Марсель. Им было некогда, но они, поддавшись моим настойчивым просьбам, приехали. Отпахав на своей машине почти тысячу километров, уставшие и голодные, в полдень подъехали к моей гостинице. Я забыл оформить на них бронь, и номеров не оказалось. Для отдыха после длительной дороги они поехали искать другую гостиницу. Наконец нашли.
А у меня, видимо от переедания устриц, ежей и ракушек, разболелся живот. Я засел в туалете. И надолго.
Наконец к ночи мои знакомые дозвонились до меня. Я не стал их лишать своего присутствия и предложил посмотреть поздний спектакль с участием моего друга Ришара.
В театр мы приехали. И даже вошли в зал.
И тут меня замутило, и я бегом покинул сначала зал, а затем и театр, опять оставив своих друзей на произвол судьбы.
Утром я предложил им экскурсию по городу, а для начала – прогулку на корабле в замок Иф. Но перед посадкой мне снова стало плохо, и они уплыли одни. Правда, я часа через два их встретил и пригласил сходить в ресторан съесть по чашечке знаменитого рыбного супа по-французски «Буйябэс».
В ресторане я долго объяснял своим друзьям, из чего состоит этот замечательный суп.
Сначала мелко-мелко перетирают всякую морскую дрянь – рыбку, крабов, ежей, устриц, улиток и так далее. Все это желе кипятят и добавляют маленького краба, устриц, куски рыбы, креветки. Все это опять кипятят и подают с чесноком.
– Очень полезно для здоровья, – добавил я и при этом, извинившись, опять побежал в туалет.
Когда через полтора часа я вернулся, моих друзей не было нигде. Когда позвонил им в гостиницу, оказалось, что они съехали и оттуда.
– Сбежали, – с горечью подумал я и решил, что это им не понравился «Буйябэс».
Пытался на своем плохом английском, который все же был лучше французского, выпытать у портье их гостиницы, что да как, да почему. Но меня либо не понимали, либо не хотели понимать.
Вообще во Франции, в единственной стране мира, знание английского языка ничего не дает тебе в общении с народом. Французы категорически не хотят говорить по-английски. На любом другом, но только не на английском.
«Какое самопожертвование у французов, – думал я. – Не то что у моих друзей из Испании.»
Хмурый я возвращался к себе в гостиницу, навстречу мне шла девушка. Я опешил. В каждой руке у этой француженки было по блестящей не солнце сабле.
Я тряхнул головой. При чем тут сабли?
Сабли оказались совершенно не при чем. Их не было. Это так блестели никелированные костыли, при помощи которых передвигалась девушка. Рядом с ней шел высокий, красивый юноша. Они то и дело целовались. А потом парень поднял спутницу, посадил себе на шею и, зажав под мышками костыли, помчался галопом вдоль набережной.
«Счастливые», – с завистью подумал я, провожая их взглядом.
В гостинице меня ждал сюрприз в виде Ришара и его машины.
– Володия, собирайся и поехали в гости к моему другу, русскому князю.
Мы поплутали немного по улочкам и подъехали к забору, овитому живым цветочным ковром.
За ним находился небольшой уютный двухэтажный домик, весь в цветущих деревьях, виноградниках и цветах.
Князь оказался худым невысоким интеллигентным старичком в бабочке. Он прекрасно говорил на русском и французском языках, был необычайно мягок и внимателен.
Познакомились с его женой Люсей, женщиной лет сорока.
Когда-то эта энергичная женщина приехала во Францию искать счастья. Но во Франции уже было много русских или выходцев бывшего Союза, тоже искавших счастье. И она попала нянечкой к старой, немощной русской эмигрантке первой волны – матери князя.
К тому времени, как умерла старушка, состарился уже и сам князь, и Люся перешла нянечкой к нему. Но заодно и оформила как бы брак. Теперь она как бы за хозяйку принимала нас.
Стол был накрыт на улице.
В большом блюде посреди стола был помещен знаменитый французский салат. Было много вина и хлеба. Рядом русский парень по имени Сережа жарил шашлыки. К шашлыкам подали аджику. От аджики во рту горело, как в жерле вулкана. Вот тут-то и пошло в ход вино.
К вечеру перебрались в дом.
Дом, как и его хозяин, постарел. На черном и большом рояле поселилась пыль.
Здесь нам с Ришаром, милым моим другом, удалось поговорить с полчаса за рюмкой корсиканской чачи. Князь составил нам компанию, и мы очень хорошо, с пользой для каждого поговорили о наших будущих творческих планах.
На следующий день в полдень я улетал.
Ришар сам заехал за мной.
В аэропорту мы долго прощались. В дорогу он мне подарил коллекцию французских вин. Коллекция была очень дорогая и тяжелая, и я бережно носил ее по трапам и лестницам. Но в нашем родном Шереметьево ее у меня честно конфисковали наши бравые таможенники.
Так что подарка до дома я не довез. Но у меня остались воспоминания. Причем, замечательные.
А что может быть дороже памяти?
Только сама память.