Альфа и Омега Марины Журинской. Эссе, статьи, интервью. О жизни и смерти (М. А. Журинская, 2015)

Неотвратимая трагичность бытия

Наверняка найдется кто-нибудь, кто с негодованием воскликнет: «Ну разве это христианская точка зрения! Мы хорошо знаем, что за смертью следует воскресение, так что ничего страшного, да и к тому же трагедия – это вообще из театра и тем самым недостойно христиан».

Однако опыт человечества, в том числе и человечества, просвещенного светом Евангелия, в том числе и ныне живущих нас и наших ближних, показывает, что смерть – это очень серьезно и страшно. И смертные муки – это всерьез; это боль, которую нельзя вынести, оставшись в живых. И трудно душе расстаться с телом. И страшно впасть в руки Бога живаго (Евр. 10, 31), о чем еще необходимо будет сказать. Пожалуй, христианину, лишенному твердой веры и упования (увы, это нередко бывает), умирать труднее, чем атеисту, придерживающемуся своих воззрений. Правда, что мы знаем о последних минутах и даже секундах человеческой жизни?

Те, кому выпало присутствовать при исходе души из тела, знают, что некая тайна скрывает сам момент перехода – да так, что и гадательно об этом рассуждать не следует.

Мы ведь недаром молимся о «христианской кончине, безболезненной, непостыдной, мирной», и недаром отмечаем, что таковой удостаиваются праведники. Задумывались бы о смертном часе (есть ведь и молитвенные слова о даровании памяти смертной) – усерднее бы молились.

А что касается того, что трагедия – это из театра, то не на пустом же месте. Люди смотрят трагедии, сопереживают, плачут – ради утешения, ради смягчения чувства трагичности бытия. В свое время Аристотель создал понятие катарсиса, очищения, которое испытывают люди, посмотревшие правильно написанную трагедию. А правильная – это та, которая и вызывает катарсис; в этом смысле современные боевики с морями крови и горами трупов – не что иное, как профанация темы смерти, способная лишь притупить, заглушить, исказить человеческое ее переживание. Да, нам даровано утешаться в молитве, но бесспорно и то, что утешение нам необходимо. И даже если принять во внимание, что для почившего смерть означает новую, лучшую жизнь, для близких это, тем не менее, утрата. А для дела, которому покойный служил, его смерть может оказаться гибельной.

…Тема трагичности бытия с особой силой звучит в Евангелии от Луки. Рассмотрим соответствующее место (главы 12–13). После череды притч, завершающихся притчей о том, что кому много вверено, с того больше взыщут (Лк. 12, 48), – в совокупности их можно определить как притчи об ответственности – Господь с силой восклицает (ст. 49–50): Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится! Огонь здесь – очищающая благодать Нового Завета, – но огонь устрашает, и это находит отклик в другом месте новозаветного Писания: Страшно впасть в руки Бога живаго! (Евр. 10, 31). Уже сам глагол «впасть» несет в себе представление об опасности: впадают в грех, в искушение, в погибель – и в руки Господа.

А вот Христос, говоря, что желает, чтобы возгорелся огонь, что Он томится, пока не свершится Его крещение (а свершится оно на Кресте), являет полноту мужества. Однако страшная сила смертных мук такова, что и Сам Господь, совершенный Бог, – но и совершенный человек, – молится о том, чтобы чаша сия по возможности была отвращена от Него; и молится в смертном ужасе, до кровавого пота, трижды приступая к этой молитве (об этой троекратной молитве и сказано трижды – см. Мф. 26, 38–44; Мк. 14, 33–41; Лк. 22, 41–44). Так что боюсь, что «оптимистическое» отношение к смерти является попыткой умаления того подвига, который предпринял Взявший на Себя грехи мира – «нашего ради спасения».

А в начале 13-й главы Спасителю рассказывают о галилеянах, кровь которых Пилат смешал с жертвами их. В ответ Он напоминает о тех людях, которые погибли, когда обрушилась башня Силоамская (их было 18), и утверждает, что они вовсе не были грешнее прочих в Иерусалиме, но такая внезапная смерть (ее принято называть трагической кончиной) может постигнуть всякого, кто не покаялся.

Давайте рассмотрим: обещает ли Христос тем, кто покаялся, гарантию земного бессмертия? Представляется, что, скорее, Он предостерегает от смерти без покаяния, поскольку она может самым трагическим образом сказаться на посмертной участи, от того, что в высокой поэзии православной молитвы называется «уснуть в смерть».

В христианской культуре принято различать, покаялся ли человек перед смертью (это и называлось христианской кончиной) или же не успел; за таких следует молиться сугубо. В «Божественной комедии», выстроенной чрезвычайно искусно, так что круги ада имеют некоторые параллели в кругах чистилища и даже рая, противопоставляются два наемника-кондотьера. Оба вели довольно-таки неправедный, мягко говоря, образ жизни, и оба нашли смерть в бою, но один из них – в аду, а другой, воскликнувший в минуту смерти «Господи, помилуй», – в чистилище. Да что кондотьеры, когда пример благотворности предсмертного покаяния являет нам благоразумный разбойник (см. Лк. 23, 40–43). И поскольку покаяние его было полным, то попал он в рай. А в русском обиходе одной из самых страшных клятв было: «Да чтоб мне умереть без покаяния!» А что теперь? А теперь чрезвычайно ценится смерть внезапная (церк. слав. наглая) – именно за то, что дает возможность избежать покаянных мыслей.

Да даже если и не внезапная… Знаю я страшный случай, когда от неизлечимой болезни умирал старый врач, и прекрасно знал, что умирает, и просил позвать священника. Дочь же его, немолодая женщина и тоже врач, отказалась звать батюшку, мотивировав это тем, что больной потеряет стимул бороться за жизнь и скорее умрет. Чего только не выдумывают люди, чтобы уклониться от лицезрения правды! А правда – это не только то, что Господь создал мир и управляет им, но и то, что всякий человек на пути к Нему должен взглянуть в лицо смерти. И сделать это мужественно. А мужество дает Бог, с Которым надлежит встретиться в последнем Таинстве на земле – с надеждой встретиться с Ним на Небе. Он не отменяет страшного перехода (дерзну предположить, что потому, что желает конечного возрастания души), – Он укрепляет человека в вере и надежде.

Точно так же, как Его Самого укреплял Ангел в Гефсиманском саду (см. Лк. 22, 43).

Желание смерти и воля к жизни

Когда-то очень давно я для себя сформулировала такое нехитрое правило: мы разбираемся в арифметике, иногда очень даже неплохо. А Бог – Он алгебру знает.

Мы очень любим давать ясные определения, категорические оценки, хотя знание наше очень ограничено. А Бог видит весь мир, всю его историю и современность. О будущем умолчу.

Конечно, ясность и определенность полезны, кто бы спорил. Но есть две вещи, ясное определение которых сильно мешает понять их суть. Да и категорические их оценки, можно сказать, зря под ногами путаются.

Вот, например, мы вообще против фрейдизма и готовы его ругать всегда. Но Фрейд хотя и создал неверную модель сознания, был умным человеком и умел людям помогать. Да и среди его последователей встречаются люди как минимум интересные; так, однажды в каких-то материалах конференции я среди километров досадных построений наткнулась на слова о том, что лучшее, что психоаналитик может сделать для пациента, – это послать его на исповедь. Согласитесь, в этом есть резон.

Так вот, Фрейду принадлежит идея о том, что человеку свойственно стремление к смерти. В общем-то это не новость; и Шекспир писал об этом («зову я смерть»), да и мало ли кто еще.

Очень убедительно, кстати, – фантаст Рэй Бредбери в рассказе «Синяя бутылка» о таинственном марсианском сосуде, который исполняет самое сокровенное желание владельца. За ним, естественно, охотятся, но всех, кто его раздобыл, находят мертвыми. Наконец, очень здравомыслящий человек понимает, что бутылка действительно честно выполняет заветное желание, – а это и есть желание умереть, – и перешибает всю ее волнующую магию самым простым способом: твердо определяет, что для него в бутылке всегда должно быть какое-то количество виски. И на этом сравнительно безвредном желании успокаиваются и он, и бутылка.

А теперь попробуем подавить возгласы протеста против виски (виски здесь вообще ни при чем) и против Фрейда и подумаем: а так ли уж ложна эта идея насчет главного стремления человека? Коль скоро мы верим, что человек создан Богом и что душа по природе христианка, мы можем признать справедливость той мысли, что эта душа, страдая от своей падшести в падшем мире (стеная и мучаясь, по словам апостола Павла), уповает на милость Божию и на возможность перейти в пакибытие – в Царстве Небесном. Так вот и получается, что Фрейд Фрейдом, а мысль о месте, «идеже несть болезнь, печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная», и стремление туда не просто дозволительны для христианина, но дороги ему.

А дальше начинается разноголосица.

Дальше начинается пренебрежение земной жизнью, телесностью, гнушение плотью и браком, рассуждения о том, что тело – темница души и прочие темноватые построения, влекущие за собой бедствия и уклонения в ересь. О дальнейшем и говорить не хочется; остается только уповать на то, что Господь милостив даже к тем, кто пренебрегает Его Промышлением о человечестве.

Или же совсем печальные вещи: самовольное пресечение жизни. И бывает, что не только своей. Причем из лучших побуждений.

…Давайте сделаем поэтический антракт. Осип Мандельштам:

(Кстати, не могу не поворчать: в самиздатовском Мандельштаме было «в теплице», что представляется более осмысленным как из-за того, что «цветок», так и из-за «стекол», которыми теплица изобилует, а темница – совсем наоборот.)

В этом небольшом стихотворении – ключ к пониманию того, в каком смысле мы можем считаться соработниками у Бога (см. 1 Кор. 3, 9). Апостол Павел говорит это о себе (ну и о других апостолах) как о делателе дела Христова, о благовестнике и просветителе народов. Но он же сказал: Подражайте мне, как я Христу (1 Кор. 4, 16, ср. Флп. 3, 17). И вот тут вопрос: нам что же, всем становиться апостолами и просвещать народы? Иногда это так и понимается – и результат не вдохновляет. Потому что наш апостолат – иной: мы сами должны стать свидетельством благодати Христовой: радостными, любящими и дружелюбными, лишенными зависти, подозрительности и злобы.

Не так это просто и в общем-то людям невозможно. Но не Богу. Поэтому наше «соработничество» – познавать волю Божию о себе и исполнять ее. А воля эта – благо.

Если вернуться к печальной теме самовольного оставления жизни, то сейчас очень распространено рассуждение о том, что Бог дает человеку жизнь и тот не вправе ее самостоятельно пресекать. Честно говоря, это рассуждение привносит в отношения Бога и человека момент уже не просто юридический, но прямо-таки коммерческий: нельзя нарушать правила сделки.

Иное дело – если взглянуть на проблему с точки зрения живого и доброго отношения. Бог сотворил человека (данного) с какой-то целью. У Него было для этого человека задание. И нехорошо увиливать от выполнения этого задания. Человек чаще всего не знает о своей задаче, поэтому нужно следовать совету Павла: всегда радоваться, непрестанно молиться и за все благодарить (см. 1 Фес. 5, 16–18). И так познавать волю Божию о себе. А иногда Господь приоткрывает человеку фрагмент Своего замысла о нем, и с этой радостью не сравнится никакая другая, потому что это – плод соработничества и его осмысление.

И еще есть одна причина для того, чтобы не складывать лапки, не махать на все рукой, не идти ко дну и тем более – не спрыгивать на ходу. Господь хочет, чтобы все спаслись, и Сам забирает в Свое Царство тех, кого спасает. Правила добродетельной жизни известны достаточно хорошо, но так же хорошо известно, что нет человека, который бы не согрешил.

Мне всегда очень жалко тех людей, которые убиваются из-за того, что все еще не расстались с грехами. Очень хочется от души пожелать им вслушаться в Воскресную песнь по Евангелии: «…поклонимся святому Господу Иисусу, Единому безгрешному». Не за мнимую безгрешность Христос оправдывает людей (не в юридическом опять-таки смысле, а в смысле – принимает в сонм праведников), а за их стояние в истине.

За честное, искреннее, горячее стремление к Нему. За то, что человек слушает слово Божие и по мере сил, весь в надежде на Его помощь, старается это слово исполнять. Иными словами – восходит к себе, как это говорится, приближается к тому образу, в котором был задуман.

А это очень длительный процесс и подчас довольно-таки мучительный. И для того чтобы пройти свой жизненный путь в правильном направлении, нужна чуткость – и воля.

Здесь, как и в случае со стремлением к смерти, возводимым к злокозненному Фрейду (хотя если поразмыслить спокойно, то ничего подобного), мы сталкиваемся с еще одним понятийным клише: воля к жизни. Вроде бы ее придумали Шопенгауэр и Ницше, нам чуждые и в определенной степени враждебные, и развивают это понятие тоже деятели не сказать чтобы православные. Так из-за этого что, от жизни отказываться?

Не хочется называть это волей к жизни – не надо, лишь бы нам твердо придерживаться понимания того, для чего она нам дана: для возрастания. Поэтому жить нужно упорно и прилежно, если позволительно так говорить.

И если настроиться в соответствии с волей Божией на жизнь, то она – и весь Божий мир – предстает настолько привлекательной, что решающим образом ее не омрачает ничто. Это не значит, что нужно закрывать глаза на текущие безобразия, отнюдь нет. Но правильно, «по-божески» к ним относиться, ничего не преуменьшая и не преувеличивая, – входит в задачу человека на земле.

…А со словами нужно что-то делать, чтобы они служили средством выражения мысли и средством общения, а не камнем преткновения. Так, меня очень огорчает такой нюанс. Известно, что Церковь – богочеловеческий организм. Организм по определению живой и должен быть живым. Так надо же случиться такой беде, что термин «живая Церковь» застолбили граждане, не имеющие к тому никаких оснований! История расставила все по местам: от них и от их искусственных построений и следа не осталось. Да только мы боимся сказать, что наша Церковь – живая. Да что сказать, думать опасаемся. А как бы было хорошо, если бы этот страх ушел! Он и уйдет со временем, конечно, а пока будем утешаться тем, что наше пребывание в Церкви являет нам полноту жизни. И вот, Христос рождается – и мы рождаемся водою и Духом. Христос воскресает – и мы получаем от Него жизнь с избытком.

И нет ничего в мире, чего Он не мог бы уврачевать.

Пожелания добра и пожелания зла

Отгремели-отзвенели праздники. Мы в который раз остались лицом к лицу с буднями.

Самое время подумать, чем обогатит наши будни наследие прошедших праздников.

Мы радуемся приходу в мир Богочеловека Христа, потому что для нас это знаменует победу над смертью. А для Него с самого Рождества начинается путь к Голгофе. Так мало верных вокруг Него, так много непонимающих, – тех, кто хочет каких-то преходящих благ, – а то и ненавидящих.

Приход Христа в мир ставит нас перед вопросом: мы с Ним или мы против Него? Про говорящих «Господи, Господи» и не поступающих по Его словам Он Сам все сказал. Мы услышали?..

А ведь церковный год устроен так, что мы можем следовать за Христом от Вифлеема до Голгофы. И на этом нашем пути нас поддерживает Священное Писание. И смысл годичного круга – в восхождении. Поэтому каждое событие года – для интенсивного обдумывания, потому что нам ведь ежегодно дается шанс по-новому пережить то, что вроде бы уже было.

Замечательный образ покаяния преподавал своим духовным чадам митрополит Антоний Сурожский. Все мы знаем такое жуткое состояние, когда воспоминание о грехе терзает долго и не уходит даже после исповеди. И в таких случаях владыка говорил: «Но ведь сейчас ты бы так не поступил?» И весь ужас уходил. Поистине Бог более милостив, чем мы это себе представляем, и отпускает нам грехи даже тогда, когда мы сами их себе не отпускаем. Потому что Он так дивно устроил, что при соответствующей нашей направленности время лечит.

И каждое Рождество в нашей жизни призвано быть вехой на нашем пути.

Вот, казалось бы, мелкая деталь. Давайте вернемся во времени на пару недель – к тому, что мы друг другу желаем. Христиане древних времен при встрече говорили друг другу «хайре!», то есть «радуйся!», потому что получили Благую Весть о пришедшем в мир Спасителе, преодолевшем смерть и ад, и это было им в радость. Очень жизненно звучат слова апостола Павла: «Всегда радуйтесь». Только мы, похоже, разучились. Может быть, поэтому так приободряюще действуют церковные праздники, что в них – та самая радость? Между прочим, ею же пронизаны и акафисты, и уныло воспевать «радуйся…» как-то не очень в духе этих прекрасных произведений церковной поэзии.

А мы по большей части желаем здоровья. Так и говорим: «Здравствуйте!» Конечно, проходить земной путь в здоровом виде приятнее, нежели в больном. Но это ли главное на этом пути?..

Заметим, насколько различаются поздравления с Новым годом и с Рождеством Христовым. На Новый год обычно желают счастья (как правило, нового, – можно подумать, что все мы бедолаги и неудачники и остро нуждаемся в изменении жизненных обстоятельств). Ну и здоровья, успехов, благополучия, то есть вещей абсолютно посюсторонних. Ничего плохого в этом нет, потому что в некотором смысле действительно лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным (насколько душеполезнее – другой вопрос, на который, кстати, не следует отвечать однозначно отрицательно), но эти поздравления страдают некоторой неполнотой.

А вот на Рождество желают света, тепла, душевного устройства, радости, Божией помощи – одним словом, всего того, что может быть востребовано на пути к Вечности. То есть это разные праздники, и желание их соединить свидетельствует о размахе, при котором теряются детали. А эти детали, между прочим, составляют важную основу человеческой жизни.

Но все эти различения, хотя сами по себе и существенные, меркнут в сравнении с пожеланиями другого сорта. Да, пожелания как здоровья и т. п., так и спасения со всеми ведущими к нему обстоятельствами объединяются тем, что это – пожелания добра. Что уже само по себе хорошо и заслуживает признательности.

Но есть и пожелания другого сорта, – пожелания зла. Не то чтобы неуклюжие какие-то словеса, а целенаправленные, продиктованные злобой. И они хуже любой ругани.

Два недавних примера. Очень «уместно» звучало в канун Нового года пожелание сгореть в аду. Тут и рифма была (году – аду), что придавало этому, с позволения сказать, тексту дополнительную бойкость. И вообще, было похоже, что детсадовская группа, узнав новые «плохие слова», с воодушевлением скачет вокруг кого-то нелюбимого и с хохотом их выкрикивает. Для углубления темы детской непорочности и детского коллектива очень рекомендуется рассказ Рэя Брэдбери «Детская площадка» (крайне редко перепечатывается, потому что это действительно страшно), а пока обратимся к сюжету.

Что еще, кроме резвости, роднит это пожелание с другими инфантильными проявлениями? Пожалуй, его всепоглощающая наивность, граничащая с глупостью, а то и пересекающая границу. Изобретатели и потребители этого выражения явно знакомы с мистическими практиками в основном по кинематографу.

Теперь подробнее.

Вообще-то существует Тот, Кто может отказать человеку в спасении. И это – Бог. И Он не нуждается в предложениях общественности. Более того, Он хочет, чтобы все спаслись и постигли истину. Так что такого рода «прошения» действия не возымеют. Более того, немало возмущения вызывает то, что некоторые из известных злодеев и кровопийц на склоне дней прожили долгие и спокойные годы. А для меня это всегда было знаком того, что Господь ждет человека…

Конечно, кто-нибудь может в азарте воскликнуть, что в таком деле, как установление справедливого воздаяния, он не склонен гнушаться содействием противной стороны. Но тут снова нестыковка, потому что противная сторона может, конечно, вредить людям, чем и занимается. Но лишение человека вечного спасения в ее компетенцию не входит. А вот приветствовать добровольных помощников – это всегда пожалуйста. При этом способ приветствия у хвостатых один: сделать гадость и выставить на посмешище. Больше никаких средств поощрения в их арсенале нет.

Так что зря потрачена энергия. Ее бы в мирных целях – конфетки дарить, печеньки, мандаринки… Ну пусть не тем, кому провозглашается огненная погибель, но разве никого нет, кто приятен и достоин подарка?..

Но бывает гораздо хуже. Бывает, что некто, полагающий себя человеком церковным, угрожает тем, что будет молиться о том, чтобы кто-то заболел или умер. И такое впечатление, будто полагает, что это остроумно. Это в общем-то похоже на картину, которая с детства вселяла в меня ужас: «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу». Там молодые, сидящие в красном углу под иконами, с трепетом встают навстречу старику с безумными глазами: как же иначе, а вдруг проклянет…

Объяснять, что о причинении зла не молятся, излишне: кому-то подобное просто в голову не придет, а кому уже пришло – говорить бесполезно. Но небесполезно попытаться понять, что же при этом происходит.

А происходит следующее: такого рода пожелания действительно подчас могут произвести свое действие. Но значит ли это, что Бог внял прошению и сделал, как Ему велели? Да вовсе нет. Такая, с позволения сказать, «молитва» перехватывается в пути духами злобы поднебесной и дает им возможность действовать с поистине дьявольским ликованием.

А тем самым «усердный молитвенник» служит… понятно кому.

Знаю я одну замечательную женщину из уходящего (надеюсь, не окончательно) слоя образованных верующих, переживших гонения. Человек она строго церковный, и если узнает о том, кто не в меру… резвится, можно это так назвать, то говорит с заботой в голосе: «Значит, о нем нужно особенно молиться». О том, чтобы Господь вразумил. Чтобы вывел на Свой путь.

Различие очевидно, не правда ли?

Так вот, за зложелателей нужно опять-таки особенно молиться и сугубо – потому что сами они себя грешными не считают. А между тем… между тем не раз и не два можно было наблюдать, что их пожелания оборачиваются против них же. И это в общем понятно; выше уже было сказано о том, как вознаграждает хвостатый тех, кто на его стороне. Плохо он их вознаграждает.

Поэтому давайте уж лучше вне зависимости от календарных событий желать друг другу света и мира, чистого сердца, доброй души и благодатного просветления. И помощи Божией во всех благих делах. А в не-благих просить о ней бесполезно: ничего не получится.