Альманах «Литературная Республика» №3/2013. Поэзия ( Коллектив авторов, 2013)

Погоста тишина легко тоску наводит.

К любому на Земле безжалостно приходит

(Порой совсем нежданно) прощанья с жизнью час.

Вдали идёт потомок. С плохим концом рассказ,

Конечно, и ему судьба легко напишет,

Когда-нибудь и он дыхание услышит

Крадущейся старухи, которая с косой…

Просить пощады тщетно. Вот окрик властный «Стой!» —

И кончится здесь всё. Всё рушится мгновенно.

Встречает жертву тьма. С годами, постепенно

Могилу все забудут. Пройдёт один лишь век,

И под бурьяном в глине растает человек.

Умолкни, голос заунывный!

Мы не исчезнем без следа.

Поток столетий непрерывный,

Тысячелетий череда

Над нами тьмой своей не властны.

Любой уснувший в нас живёт,

И жизнь рождает ежечасно

Для новой жизни новый плод.

Так связь с минувшим сохраняя,

Привычным шествуя путём,

Себя в потомках повторяя,

Мы все в грядущее уйдём.

И снова прихожу к тебе

На то же место где когда-то

Такого сильного красивого

Узнала ты приковал к себе

Словно во сне цепью из роз

Взял душу юную в свой плен

И сладкая и горькая твоя победа

Как шлейфом золотым легла

Над нашей длинной с тобой жизнью

В дверь мастерской твоей звоню

Ты выйдешь на крыльцо с улыбкой

И словно ждал меня встречаешь

Ни слов упрека ни обид ничуть

И лишь уже привычное до слез

Где ты пропал малыш мой

И уже целуешь шепчешь

Что скучал и знал что скоро

Твой малыш опять вернется

(Я ведь что – и чувства и любовь

Все напоказ как хочется быть искренней

И пылко клянусь я в преданности вечной

Тебе в твоих летах приятнее вдвойне

Давно ты сети цепкие всех чар своих

Нехитрых расстелил и рыбку ждал)

И снова голос твой и бархатный и тихий

Слова струятся нежные как шелк

И обволакивают всю так что не слышу

Ничего и только таю и плыву куда-то

Наверно в рай и каждое твое

Прикосновение приближает

Безумный страстный апогей

И силы покидают заглянуть

В твои темно-зеленые глаза

Я в них тону на самом дне

Покорно растворяюсь

Но замерли давно часы

Счастливых наших дней

Разбился циферблат

Лишь груды пепла дневников

реликвий фотографий писем

На этом месте поминальный дым

Лес обгорел в нем прятала секрет

Как счастье мы с тобой оберегали

С тех пор лишь горечь сохранилась

Кукует серая кукушка глухо стонет

Как заплачет рассыпает эхо

Выйди на улицу

Поклонись дождю и покорись

Слезам прозрачным и холодным

Знай это плачет небо

Когда цветок в жару изнемогает

Белая роза в ней есть плоть

Дыхание и душа а жидкость в ней

Живительная сладость

И когда усталый день к закату наклонится

Белая роза как дитя и словно ждет когда

Чья-то рука потянется к ней приласкать

Чтобы красой ее коснувшись утолиться

Белой розе что-нибудь приснится

И пчелы с птицами и бабочки с их

Несказанной красотой

Или ночной полет и как ей хочется

Взметнуться лепестками в вихре танца

К серебристым мотылькам, которым

Спать не хочется от счастья

Выйди на улицу

Поклонись вот этой ночи и покорись

Сиянию луны и хороводу звезд

И тихо зазвучат ночные песни неба

Ведь тогда цветок так крепко засыпает

Давай же милый подготовимся

Что будем мы друг другу говорить

И все-все важные слова их мы

Запишем сразу на открытках

Представь цветы какие мне подаришь

И как их в вазу вместе мы поставим

В саду отыщем пруд где будут плыть

К нам в руки золотые чудо-рыбки

Давай посеем семена любви у яблони

Водой волшебной их польем и вместе

Станем наблюдать когда они взойдут

Давай откроем все свои секреты

Во что мы верили чего так долго ждали

Просили у небес на все благословения

Давай представим как оденусь я и

Что наденешь ты на первое свидание

Прогулки под луной и как сидеть на лавке

Как скажешь мне те самые те первые слова

Чтоб голова от счастья сразу закружилась

Давай придумаем мы клятву навсегда

Жить в счастье и любви до самых-самых

Дней далеких нашей старости до гроба

Давай представим как друг друга будем

Целовать и обнимать мой милый но давай

Найдем на этом свете мы с тобой друг друга

Ты жизнь мою, приехав, обогрел,

Зажег свечу, рассыпав счастья свет.

И дни мелькали в радостной игре

С названием давно забытых встреч.

Протискиваясь сквозь завалы лет,

Трепещущую память всколыхнув,

Как в детстве, подала тебе обед

И к взрослой голове твоей прильнув.

Тепло тех дней я в сердце все храню,

Их хрупкий свет я собрала в ладонь,

Омою душу им и лучик схороню,

Одной согреться, словно он огонь.

Середина июля

Тоскливо в тишине теперь и только тьма густеет

Поторопись пока не поздно поскорее после спать

Скажи своим совсем немного слов сегодня все же

День долго длился душный полдень дальше дождь

И струи чистые прозрачным частоколом часто так стучали

В окошко около крыльца на ветках листья трепетали

Вода стекала по ступенькам, и скользко становилось так

Смолк летний ливень – любит июль ленивый веселиться

И долгожданный отдых другу солнцу поднести в подарок…

Детства мечта – карусель:

Красно-зелёные кони

Рвутся догнать лебедей

В нетерпеливой погоне.

Ветер навстречу летит

И вылетает из круга:

Столько наездников мчит,

Не замечая друг друга.

В каждом ликует герой!

Вспомню ту радость,

И– грустно…

Кружится с осью земной

Детство

В родном захолустье.

Ну, кто же сегодня не пишет о Боге?!

Я тоже писал. А зачем – не пойму.

Нашествие моды: ко Храму дороги

Мы строим не сердцем, а лишь – по уму.

Боюсь разувериться в святости слова…

Какая-то странная стадная новь:

Красива, богата, сакрально-сурова,

Но так лицемерна

Там к Богу любовь.

Я понял вдруг: за близкой далью —

Конец пространству.

Где же ты?

Густеет ночь, грозя печалью

И нереальностью мечты.

А мне дожить бы до рассвета,

Не нужно дали никакой.

Весь мир – лишь ты!

Пространство это

Неисчерпаемо с тобой.

…Ветер ревности песней о грусти

Нам не станет в окошко стучать,

Наша радость сомнений не впустит,

Да и как наши руки разъять?

Мы на сердце не копим упрёки,

Мы равны, как две капли воды.

А любовь задаёт нам уроки

И сама же хранит от беды.

Я раньше не думал, что зрелость красива:

Не то, чтобы в тридцать – во все пятьдесят!

У женщины зрелой и взгляд неспесивый,

И тоньше улыбка, и строже наряд.

И в облике столько душевного лада!

О, мудрая женственность – тайна тепла!

Ужель, чтоб любить, мне состариться надо?

Так зрелость твоя хороша и светла.

С небес обрушившийся грохот

Прижал к земле густую мглу.

И торопливой влаги ропот

Прошёл обильно по стеклу.

Кому сей дар?..

Слепое благо!

И от него я слепну сам.

И не хватает лишь полшага —

Доверить душу небесам.

На задумчивом закате

Вяз стареющий спокоен.

Словно мудрые улыбки,

В грусти он роняет листья.

И под крепкими ветвями

Костерок из красных листьев

Запылал – и согревает

Золотым теплом округу.

…А когда ночная свежесть

Озарится лунным светом,

Хорошо стоять под кроной —

Слушать хриплый голос вяза.

Печаль высокая от исповеди есть…

И снова жизнь мне дорога до боли.

Не зря живёт в душе Благая весть:

Твори себя, как Сын,

По доброй воле.

Лучик солнца, словно свечка,

Освещает глубину.

Косогор уткнулся в речку.

Тени ползают по дну.

И пока я наблюдаю

За речным житьём-бытьём,

По теченью уплывает

Утомление моё.

Вслед за ним плывёт коряга —

Колченогой кочергой…

Жизнь, как добрая дворняга, —

И не надо мне другой!

Пора взглянуть на Млечный Путь.

А вдруг и впрямь мой вздох земной

Когда-нибудь, когда-нибудь

Коснётся звёздочки живой.

Не говори, что это – бред.

Не надо думать о простом,

Когда звезда мигает вслед

И замирает перед сном…

Я люблю стихи читать и слушать.

Но, дивясь на строчки-кружева,

Хочется сначала видеть душу,

А потом – осмысливать слова…

Нынче гость ко мне явился пьяный.

Он сияет – что там медный грош!

Выпил водку, словно сок медвяный,

И теперь – действительно хорош!

Не резон на «здрасьте» не ответить,

Я тяну слова – и вкось, и вкривь,

Словно сам себя запутал в сети

И стою, растерянно-тосклив.

На лихое слово гость мой жарок,

Он – герой,

Ну, прямо хоть куда.

Лезет в душу:

– Ты мне, как по-да-рок!

Я – подарок? Что за ерунда…

Поутихли печали,

Пир желаний влечёт

В неоткрытые дали,

За крутой поворот.

И случайный, и славный

Старой песни мотив:

«Это было недавно… » —

Душу вновь захватил.

…Никуда нам не деться —

Как ни стало б темно,

Отзывается в сердце:

«Это было давно…»

Я для тебя – разменная монета.

И это тоже повод для стихов.

Слаб человек в плену земных оков.

Что наша жизнь? Сон – от зимы до лета.

Есть Высший Суд. Он много-много выше!

И предыстория у всех своя.

И мы, в миру – песчинки бытия,

И кажется, что нас Господь не слышит…

Земные блага – старая ловушка.

Земные связи – следствие причин.

Бессменно правит бал Судьба-кукушка.

Надменна Вечность. Человек – один.

Твой тунисский загар

Мне напомнил о странствиях дальних.

И в груди защемило

Знакомое чувство дорог…

И осенний угар

От задымленных трасс магистральных, —

Словно дым от кадила,

У входа в прекрасный чертог.

Я стоял у порога,

Смущённый, счастливый, незванный,

И усталого Бога

Смиренно о чуде просил:

– Унеси меня, Боже,

Хотя бы на день, к океану,

Но вернуться домой

У меня, чтобы не было сил!

Дымкой розовой сумрак коснётся домов,

С крыш высоток вдоль стен заструится.

Окунётся в покой город мой Королёв,

Чтоб в вечерней прохладе забыться.

Отпылает на окнах багрянцем закат,

Подпитает озоном аллеи,

Сдует свежей струёй едкий смог с эстакад

И румянцем в витринах зардеет…

Пролетит электричка по рельсам стрелой,

Отстучит. Тишина станет звонче…

Из Москвы королёвцы вернулись домой.

Поздно день трудовой их закончен.

Подобрать запоздавших автобус готов.

От Подлипок к проспекту спешит он.

Всех приезжих встречает Сергей Королёв

С пьедестала в убранстве гранитном.

Вечер синим мазком зарисует закат,

Сны прохладой ночной освежая.

Спят деревья, дома… И вахтёры пусть спят.

Добрых снов тебе, город, желаю.

В полумраке подвальчика «Алиби»,

Занимая за столиком столик,

Стихотворцы являются на люди,

Доказать, что чего-то да стоят.

Кто прошепчет стихи, а кто бросит

Фейерверк из пылающих строчек,

Верно, та повздыхает про проседь,

Тот о дури людской прохохочет.

А пока там о зайке читают,

Чтобы счёт до пяти был не гулким.

И дивятся невиданной тайне

Хэппи-энда обычной прогулки.

Вот ведущая с маленькой сценки

В двух словах объявила начало.

Приглашая озвучить нетленки,

Села рядышком с фрэша бокалом.

И мгновенье застыло на месте,

Лишь звенит перетянутым нервом.

Победитель ещё неизвестен,

Но сейчас вот объявится первый.

И на миге последнем секунды

Я подумал довольно резонно:

Нет мне алиби в жизни, покуда

Я хочу в этот лес, где в лучах золотого тумана

Поднимаются к небу сосны корабельной стволы,

И свивается с тёплым дыханьем тимьяна

Опьяняющий запах нагретой на солнце смолы.

Но тянуло с востока пугающим запахом пала,

Что ни день – дым по лесу бродил. И жара без конца.

Одинокая Вега ночами на небе стояла,

И хрустел под ногами иссушенный лист чабреца.

Я хочу этот дождь, что сбежал от рассеянной тучи:

Это значит: грибы на подстилке лесной прорастут.

А я утречком встану, и чем раньше – тем лучше,

И с корзиной грибною уйду на заветный маршрут.

Но пылала на небе всему равнодушная топка,

А воды в облачках не достало б на писк комара.

И порою мерещилась в мороке зыбкая тропка

К повелителю мух, его пекло – не зной и жара.

Видит Бог: я ещё погощу в тех зелёных хоромах,

И сольюсь я с рекою, наполненной светлой водой,

Обомлею от взглядов семи черноглазых черёмух,

И услышу, как птахи звенят над моей головой.

«Лондонит» за окном,

Туманами «молочит»,

Промозглостью страшит,

Бесстрастностью морочит,

Дождями ворожит… Вот осень…

Без радуги, без просини.

И вносит в будни серость,

Порочит «блуднями»,

Тревожит судьбами…

Листву нахально прилепляет

К подошвам, сапогам…

Назойливо всё шепчет нам,

Назло стучит дождём… не дам…

Согреться вашим чувствам.

А я тоскую по твоим рукам,

По тем, несказанным словам…

О шепоте бесстыжем и губам,

О теплоте горячей и приливам,

В дыхании молчания – вода…

Желанье и в нежелании… о, Лада,

Сомнение – осенняя прохлада

Кружит однообразием и звуком,

Словами вечности из шести букв,

Что сотканы из мук разлукой,

Но живы только встречами,

Сближением бесстрашия помечены.

Пока мы живы, пока мы не умрём…

О счастии спорить… осенью с дождём,

На расстоянии или в разлуке,

В любое время, ночью, днём

Хотелось бы… только вдвоём.

Если печаль свою рассказывать

Деревьям, птицам и ручьям,

Нашептывать ветрам о бедах,

Она вольются каплями в морЯ,

Несчастья заберет в себя Земля,

Грусть и тревоги, и сомнения…

Пусть одиночество повсюду и всегда,

В тебе, в других, внутри и вне,

Но ожиданием искры во мгле,

Сокрытым смыслом тайных снов

Придет опять желанная Любовь.

О счастии спорить … осенью с дождём

Бессмысленно, скажите?

Молчите вновь. Мы подождём…

Только Любовь – всё та же истина.

Реальность, Жизнь и Мистика.

Пока мы живы, пока мы не умрём,

Давайте спорить осенью с дождём…

«Не проси облегченья

от любви, не проси.

Согласись на мученье

и губу прикуси. »(с)

Ты не любишь меня, я знаю…

Просто играешь, в себя влюбляя.

На край бездны зовёшь. Неизвестность пугая.

Там терпения нет. Шаг вперёд – и в кювет.

Кто прошёл сквозь утраты, всё знает.

Как страдание постигать, умирая…

Память прошлым болит… и близким.

Чувств доказательства… немые записки…

На бумаге, в эмоциях, в мыслях, на Небе —

Маслом с солью в чернушном хлебе.

Быть крылатой – ветер потерь с тобой,

Нутром чувствуешь – безутешной судьбой.

Любить – страх и бесстрашие рядом,

Говори, говори, нет, не надо…

Верить в любовь – итог звездопада.

Осень. Листва золотая. Влетает тоска.

Рисунком прожилок у глаз и виска,

Покаянием грешницы и слезой…

Желанием быть только с тобой…

Арапчонком в ночи. Нет, помолчи…

«Не проси облегченья

от любви, его нет.

Поздней ночью – свеченье,

днем – сиянье и свет.

Что весной развлеченье,

тяжкий труд к декабрю.

Не проси облегченья

от любви, говорю. »(с)

Истосковались губы, в них дрожь желания,

Тишь ожидания копить – сближения искус,

Как хочется прильнуть, испить твое дыхание —

Напиток страсти обостренных чувств…

Разве пустяк? И нежность, влажность, шёлк…

А если резко и наоборот? Скривился рот…

Как ветер рыщет, ищет жертву – голодный волк…

Познать в себе охоты жажду, её круговорот…

Загадочность тоски! Вот обронила взгляд…

Кольцом – за Искру скрытого восторга,

Истомой, чувством, памятью – назад —

Невозвращением немыслимого дОлга.

Чтоб испытать таинственности жизни смак,

«Томи, загадочность, притягивай, пустяк!»(с)

Не бойся обгореть в пылу неузнанных страстей

И доверяйся искренне Любви, и только ей…

«Чем лучше женщина, тем ссора с ней громадней»(с)

Ушла, не обернулась. Страхом обожгла. Ещё досадней.

Кем рождён любви потаённый, мучительный свет?

Где боль шевЕлится ядом обид, там рассветности нет…

Проникать в чужие миры, меняться местами – секрет…

Громогласность – ад. Раздражение – притяжение бед.

В пылу дерзости не занимать, мыслью осечься задней…

Слов о любви не хватает, как о ней промолчать склАдней?

Решительность ветра вернулась сомненьем в тебя…

В колодец души, в глубину темноты – эхом – всё зря!

Слетать с «катушек», с сердечных вершин скользить —

Границы дозволенного, барьеры любви – тормози!

Отпускаю – иди! На… все че-ты-ре стороны!

Ты – океана волна, жар огня. От тебя без ума!

Только с тобой час, день и ночи ночей все отрадней…

« Чем лучше женщина, тем ссора с ней громадней». (с)

Чем отчуждение убить? В поцелуях его утопить…

Целовать, целовать… Чувственностью догонять…

Все забыть и на дно… поцелуями умирать…

Смотри! Зацелованной ссоры теперь не узнать…))

Борис Пастернак написал:

«Быть знаменитым – некрасиво», (с)

Александр Кушнер продолжил:

«Быть классиком страшно, почти неприлично»(с)

На самом деле, неправда всё… Привычна

Истина юноши, на младенца устах.

Хочется восторгов и восклицаний… Ах!

Настоящим, ярким оставить свой след —

Неизлечим человек от соблазнов-побед.

Всё и вся… От малого до великого

В пространстве, в памяти, книгах ли…

Запечатлеть индивидуальность свою

Ощущениями смысла и чувств наяву.

Хочу – после смерти и в строчках-словах,

Чтоб вспоминали, читали вслух,

Молчали и углублялись, вздыхая… Ах…

Он не похож на всех нас… разве пустяк?

Запоминается, словом врезается как!

Вписаться в века? На! листы Вечности

Словами нетленной любви – человечности.

Скромно молчим, тайно желаем…

Пока живы – хотим, нас не будет, кто знает?

Вот и я… заболела, забрюхатила Кушнером,

Ни с кем не была и не буду послушною…

А Кушнер сказал:

«Быть классиком – значит стоять в шкафу

Бессмысленным бюстом, топорща ключщы»(с)

Вот это да! Здорово! Непривычно!

Знакомо желание? Перехватило дыхание.

«Так чучело ставят: бекаса, сову.

Стоишь вместо птицы»(с)

Вдохнуть или испить словесной водицы?

Раньше летал – летала, а теперь что случится?

Смятение чувств подменить борьбою Кун-Фу?

Спортивным духом потопить злодейку – судьбу?

Время – забвение или бессмертие – времена?

А в них сУдьбы и вереницы имен… Имена

Тех, кто жил, раздумием мучился и любил.

На эстафету классиков Кушнер – забил!

Запоминают памятью сердца только ТАКИХ —

Из страны интуиции, а не глухих....

Они вырываются из несбываемых снов…

«У счастливой любви не бывает стихов,

А несчастная их не считает»… (с)

Тоже Кушнер сказал.

Нашел тот, кто искал. Теперь знает.

Кушнер сегодня – устремлением к цели —

В душе моей открыт и горит на прицеле.

О, это Питер и июнь,

Еще Любовь…

О, Господи, спросили вы о чём?

Чулки, чулок, чулком? Нет, незнаком…

Я буду думать, но потом, потом…

Когда отлюбится и отболит…

И улизнёт тайком,

Когда кожа змеи сползет с души,

Оставит пшик…

Без одиночества, тоски и даже без улик…

Ночь белая, НО БЕЗ НЕГО… и он был в белом…

Я на асфальте напишу обычном мелом,

На Невском – не привыкать быть смелой…

И переставлю в строчке слова от Кушнера

Ночь белая «со спущенным чулком…»

Нет, не забыла… ни о чём, нет, не фантом…

А то, что больно, пустяки.... И истина в простом…

Всё было только сном, всё было сном…

Возле сосен и елей

Воздух чистый и свежий,

Там выводят аллеи

На орбиту надежды.

На орбите надежды

Безгранично пространство,

Здесь мы будем, как прежде,

Вместе слушать романсы

О душе, что бессмертна,

О судьбе беспощадной,

О спасительной вере

И о Родине нашей.

О любви роковой

Зазвенят две гитары,

Молодец удалой

Рвётся в терем отрады.

Заблестит на волне

Серебром лунный лик…

Не жалея коней,

К «Яру» гонит ямщик.

И охватит нас радость,

Словно в юности вешней,

Мы забудем про старость

На орбите надежды.

К обители Поэта,

словесности столпа,

Приходит по билетам

ценителей толпа.

Закована в кавычки

«… народная тропа»,

Буклетов из страничек

размерена стопа.

Под рамки и багеты

исписаны листы,

Развешаны портреты —

музейные холсты.

В рабочем кабинете

след росчерка пера,

На ножках табурета

ушедшая пора.

От мамушки Арины

из ветхой старины

Воспетые былины

про праведные сны,

Про подвиги и битвы,

про храбрых удальцов,

По стойкость и молитвы,

про добрых мудрецов,

Про невидаль земную

в заморском далеке,

Про рыбку золотую

и бедном рыбаке,

Про злобную царицу,

семи богатырях,

Про спящую девицу

с невинностью в устах,

Про дуб уединенный

и цепи, что на нём,

Про путь неизреченный,

что не отдать внаём.

Внимает ум пытливый

у пылкого птенца,

Поднявшись горделиво

из царского сельца.

Витая с колыбели

из детских светлых снов,

Разносит ветер трели

ловца созвучий слов!

Заброшен невод в волны

в надежде на живца,

Вельможи недовольны

проказами певца.

Направят из столицы,

по ссылке налегке

На южные границы

в рубежном далеке.

Там витязей дружины,

в державу на дозор,

Выводит из пучины

сам дядька Черномор.

Давнишние преданья,

дела минувших дней,

Проходят испытанья

правдивостью своей.

Там берег в синем море,

где Воронцов-старик

Дворец у Лукоморья

блистательный воздвиг.

Задиристый повеса

поэт попался в сеть!

Судачит вся Одесса:

«Так в этом что-то есть!»

Он вместо оправданья,

за честь свою раним,

Оставил пожеланье

любимой быть с другим.

Графини, точь гусыни,

лепечут всякий вздор,

Их чинные мужчины

красны, как помидор.

На площади Сенатской,

созреет термидор.

И вольности бунтарской

подпишут приговор.

Он узникам томимым,

что были прежде с ним,

Как факел негасимый,

зажжет свободы гимн!

Поэта путь в пустыню

направлен ныне взор,

Под крылья Серафима,

где дремлет Святогор.

Над дымкой звездной пыли,

возвышенный шатер,

Руслану и Людмиле

послушен Черномор.

Прекрасна речь у гида,

читаема глава,

Витают в здешних видах

знакомые слова.

В усадьбах барских судеб —

быт рабского труда,

От гнева не остудит

вид старого пруда.

Грабителей нажива

сгорела вся дотла.

Латают книгу жизни

хранители тепла.

Руками их согреты

листаемы поля

И гением поэта

воспетая земля!

Скамейка у аллеи,

где витая лоза,

И в лике из камеи

лучистые глаза.

Здесь чудное мгновенье

у вечности в гостях,

С восторгом вдохновенья,

с любовью на устах!

Но в лире сокровенной

таится глубина,

Под тяжестью Вселенной

в себе погребена.

От мамушки Арины

сказаний с древних пор

Хранят покой вершины

святых заветных гор…

Летели лет метели,

минуло двадцать лет.

В отстроенном отеле

продолженный сюжет.

В деревне, что Бугрово,

горит уюта свет,

Закаты здесь багровы,

и радостен рассвет!

Для милой Акулины

раздвинулся «Кордон»,

И кустики малины

смешали явь и сон

Здесь живо всё и ново,

здесь Гейченко – гигант,

Художника Быстрова

расцвеченный талант,

Здесь сам возница Пушкин!

творцов стихов толпа.

К Поэту на опушке

проложена тропа.

От Бога дар имея

глаголом жечь сердца,

Доныне слово греет

искусного творца!

В стихии нет гордыни,

что рвется на простор.

Словесности святыни

слагается узор!

Над Россией звёздный шёпот,

Над Россией звёздный свет,

И веков ушедших опыт,

И печаль ушедших лет.

Небо словно наизнанку —

Плачет майская гроза,

Над Россией спозаранку

Богородицы слеза.

Голубь сизым оберегом

Над Россией пролетал,

Месяц Ноевым Ковчегом

Над землёй Российской встал.

… День поставил многоточье…

Успокоилась гроза.

Превратилась в звёзды ночью

Богородицы слеза.

Стелет небо свет лучистый

После стольких бурь и гроз —

Богородицы Пречистой

Океан алмазных слёз.

Вкрадчиво движется терпкое лето,

Вкрадчиво движется время беспутное,

В воздухе носятся дни и сюжеты,

В воздухе носится вечность подспудная.

Тают глаголы и рвутся без меры,

И угасают в неясной печали,

Плавает облако искренней веры —

Той, что витала над миром вначале.

Там, где вначале рождается слово,

Где, вопреки бытовому ненастью,

Плавает время над веком сурово,

Тает в словах позабытое счастье.

Там обретается вечное слово

И устремляется вдаль издалёка,

Там зарождается вера Христова,

А иногда угасает до срока.

Чтобы не гасло, не таяло лето —

Лето, парящее в мире сегодня,

Светит звездою над пропастью где-то

Вновь невечернее Лето Господне.

Двенадцать лун гуляют в поднебесье

За целый год с заката до утра,

Двенадцать раз роняют в перелесье

Свет волокнистых нитей серебра.

Восходит сон над озером и лесом —

Луны печальной обруч золотой.

Под тёмно-синим яблочным навесом

Готовит полночь диких трав настой.

Приходит тишь на смену майским грозам,

Приходит и во сне, и наяву.

… И лишь лучи стекают по берёзам,

И с тонких веток капают в траву.

И капли растекаются по маю,

Сияют тусклым блеском серебра,

А я движенье лун не понимаю,

И тихо уплываю во вчера.

Ещё не зной, но соловей

Уже торопит поступь лета.

Из-под насупленных бровей

Роняют тучи горсти света.

Весёлый шум идёт с утра,

И полдень свечкой догорает.

В футбол играет детвора,

И время мячиком играет.

Ещё сирень не отцвела,

И стрекоза летает ленно.

Нет ни кола и ни двора

У суток, мчащих во Вселенной.

Май отцветёт, но не сейчас —

Нет у природы передышки.

… И погрустневший старый вяз

О том узнал не понаслышке…

Об этом знает старый клён

И ливни в громовом раскате.

… Лишь полдень, солнцем опалён,

Не хочет слышать о закате.

Но своевременный итог

Подводит время жизни тленной.

… Лишь неизменен Вечный Бог

Во всеобъемлющей Вселенной.

Когда с тобой случилось горе,

И безысходность впереди,

Спасенья нет. Но рядом море,

Ты молча на море иди.

Ты в море не ищи покоя.

Пусть волны пенятся, и шквал

Вздымает их. А волны, стоя,

Гремя, как гром, и волком воя,

Бушуют, как девятый вал.

И лучше, если сильный ливень

Обрушит мощных струй поток.

Пусть кажется, что он жесток

И крепок, как слоновый бивень.

А ты, продрогший и немой,

Стоишь и утопаешь в луже.

Сейчас тебе, чем будет хуже,

Тем легче для души больной.

Спасенье есть. Есть рядом море.

На третий день наступит штиль.

Ты встретишь новый день, не споря

О том, что горе – это шпиль

Недостижимого размера,

Где нет конца. А высота

Его ниспослана, как мера

Огромной тяжести креста,

Который кем-то адресован

Тебе нести сквозь толщу лет.

Твой шаг и будет твой ответ

На предстоящий путь. И след,

Что грубой тяжестью спрессован,

Оставлен будет на песке.

Дождь тщательно следы смывает.

Хоть жизнь висит на волоске,

Но горе вечным не бывает.

Не проходящая тоска,

Что жжёт, как пуля у виска,

Заменит острый приступ горя.

Рукой надежды станет море.

Твой крест тяжёл. Ну, а пока,

Пусть друга верная рука

Тебя поддержит, волнам вторя,

Что держат путь издалека.

И, выливаясь на песок,

Они тебе судьбу предскажут.

Рисунком на песке покажут,

Что ты не будешь одинок.

На горизонт взгляни хоть раз,

Когда он солнце поглощает.

Закат на море обещает —

Слезой уйдёт тоска из глаз.

Над рекою заря угасает,

Погружаясь в свои чертоги.

И, прощаясь с водою, тает

Лучик света, застряв в дороге.

Позже сумерки наступают

По Весне, всё короче ночи.

Они с нежностью уступают

Время сну, что смыкает очи.

И, лишившись дневного света,

Ждёт доверчивая природа

Пробуждения и рассвета

В это юное время года.

Ухо чуткое тонко слышит

Шорох трав и листвы движенье,

Где сквозная прохлада дышит,

Жизнь настроив на пробужденье.

Ноябрь, убийца поэтов,

по ним врезал очередями —

дождями.

Стихов силуэты,

как сумеречные бродяги,

не изображали тоскливость,

а были ей

(странное дело,

когда ими цвёл сентябрь льстивый,

что ж я не успел наглядеться?).

Бездомные, словно котята,

ютятся ко мне по-сиротски

(убили отцов, а жить тянет).

Но всех не спасу, не из Бродских,

не гений.

Не всем тем, что вижу,

смогу дать слова, души, лица.

Стихи, умирая, кисть лижут,

но не ноябрю…

мне – убийце.

Прожектор в спину.

Тени на стене,

изображающие нас уродливо

злодеями, шутами, нищебродами,

не врущие, однако, вместе с тем.

На плоском плохо видно в глубину

зато наглядно, где осёл, где – гарпия.

Какая-то смешная томография,

кино, где мудреца придурок пнул.

Всё как всегда.

Но это не кино —

реальность.

А точнее то, что видимо

(ведь в нас пять входов, в то числе и видео).

Жизнь индивидуальна, как венок,

таких полно на новеньких гробах

(стих получается весьма весёленький),

но хоть займись стихами, хоть виндсёрфингом —

Прожектор в спину…

Хочется: бабах(!!!),

взорвалась Лампа, все проснулись и…

А дальше мною больше не придумано,

но чую, где-то там свободой дунуло.

А может это разум мой люсит.

Сны видимого – сладкие, но сны.

Нам кажется, что видим настоящее,

а настоящее – внутри.

Как бомба в ящике

с картинкой бомбы.

Символы ясны,

но это символы. Наглядно, но…

что в ящике? И бомба ли там именно?

Рвануло… да не Лампа.

С кислой миною

изображаю тень – другого не дано.

Из всех семи известных мне путей

(четыре стороны, верх, низ и будущее)

на каждом встретиться Прожектор-чудище

и-тень…

Вот бы выпить вина какого-то

и занюхать бы пьяным счастьем (!),

ведь бывает душа – расколотой,

пьянство просто скрепляет части,

и опять визуально – целая…

Потому ли судьба нам – доля,

что на «до» и на «после» делится,

если кто-то её расколет?

Эти штуки у всех нас – склеены.

А сберечь для чего старались (?) —

да пугали богами, геенной…

Швы, как в памяти, – постирались,

так как если надёжным способом,

да как следует, выпив, крякнуть, —

морем не по колено – посуху…

Новый шов вытрем утром-тряпкой.

Поскольку выпускник моряцкой бурсы,

смотрю на дождь в окне с теплом, привычно,

и, вспоминая чаек горемычных,

пью, обжигаясь, чай – зелёный мусор.

Мне сочетания воды с водой приятно видеть,

пусть вам они – безрадостных пропорций.

У стихотворцев на дожди есть процент,

я забираю свой. Эй, там, пошире фитинг!

Вприкуску к чаю стук колёс по рельсам

обычно хорошо подходит. В этом

я убеждён на фото, старым ФЭДом

когда-то сделанном мне в день апрельский.

И там есть дождь.

И я в парадной форме,

намокшей, будто бы стоял под сливом…

И никогда уже лицо счастливей

не будет, ведь там рядом есть твой профиль,

моя любимая.

В окне дождь грустно

мне выдаёт, скрипя листвой, проценты.

Разглаживая взглядом снимок ценный,

пью, обжигаясь, чай – зелёный мусор.

Меня не связывает с Вами больше ничего,

а вот и главный признак сделки: «наконец-то»,

товарищ Город, моего – однажды – детства,

и тысяч – разочарований в жизнь величиной.

Однако, Город, вы ведь не прощаете, мишень

рисуя, как рецидивисту, меж лопаток.

Но я не вор, а воин…

У берёзок патлы

погостам Вашим позволяют дивно хорошеть.

Любил бы Вас: церквушки, речка, скука – лепота!

Но, чёрт возьми, провинциальность, будто язва,

уродует людей, у некоторых, разве,

оставив душу чистой. Этих – норовят втоптать.

Давайте встретимся, товарищ Город, чуть потом

(у неприязни тоже есть свой срок и годность),

ну а пока нам всем не позволяет гордость

расстаться с миром, не взрывая мост.

Но что – понтон?

Вот удивительно, но карты снова

не подвели: не вымучен пасьянс,

и – вымученной – встреча. Этот нонсенс

не поддаётся «Академ де сьянс».

Все люди возвращаются друг к другу,

насовершавши кучи разных дел,

но… кто кому был друг?

Я в ваших кудрях,

сударыня, запутавшись, хотел

найти, быть может, старые надежды

(наиглупейшая, пожалуй, блажь),

но понял, что прощать друзей – не жертва, —

мираж…

Как выяснилось, вы – не оппонент мой.

Пусть мелкий круглый столик на Цветном

не обольщается,– надежда перманентна.

Мороз дышал, свежайший, как ментол.

Природа дрянь собой напоминала

массивом серо-облачных террас.

Друг друга было – на чуть-чуть – нам мало

на этот раз.

Звуки и краски сна

Призрачны и легки:

То ли твоя струна

Звонче моей строки,

То ли моя строка

Тоньше твоей струны…

Небо несёт река

С Северной стороны.

И за один глоток

Чистой воды живой

Каждый заплатит в срок

Сердцем и головой.

Проданное за грош,

Время замедлит бег…

В час, когда ты умрёшь,

Я замолчу навек.

Будущей долгой тьмы

Прошлым не искупив,

В мире и порознь мы —

Звенья одной цепи,

Только замёрзших рук

Холодом не согреть…

В час, когда я умру,

Ты перестанешь петь.

И жизнь расчертив по лекалам судьбы,

Отмерил семь раз, а отрезать забыл.

И спуталась нить, и пошёл по кривой

Изнаночный шов стороны лицевой.

Слово стальное стального острей меча:

Время ему, расстояния – не помеха.

Если боишься эха, умей молчать,

Если молчать не можешь, не слушай эхо.

Помни меня, пытаясь забыть меня —

Узы вражды долговечней святого братства…

Если не хочешь сдаться, учись пленять,

Если пленять не в силах, учись сдаваться.

Видишь двоих, танцующих на ножах?

Хватит ли духу скопировать их движенья, —

Если не отражаться, то отражать?

Не отразивший становится отраженьем.

Жизнь у него отнимает и стать, и прыть…

Думай о том, задыхаясь в её клешне и

Определись между вечными «быть» – «не быть»,

Ибо тебе только ведомо, что страшнее…

Прелестницы осени – астры лиловые,

Расцветают в моём саду.

Посмотреть на оттенки новые

Спозаранку тропинкой иду.

Но краса их вот-вот завянет.

Холод осени вновь идёт

И волшебные краски лета

Очень скоро опять заберёт.

Порадует всех природа

Прощальной своей красотой.

Раскрасит и лес, и поле

Краской багряной и золотой.

Ожерелья оранжевых бус

Разбросает по лесу рябина.

Алым пламенем ягод своих

Восхитит кружевная калина.

Надо всем Рязань посетить,

В Константиново быть непременно!

Здесь такого поэта родить

Русь должна была, несомненно.

Ах, каков там изгиб Оки!

Как высок обрыв у реки,

Как прекрасны луга и сады,

Как красивы леса вдали!

Не забыть благодарной Руси

Золотой поэта строки

Про берёзы осеннюю грусть

И рябины пылающий куст.

Про печальную песнь журавля

И серебряный звон ковыля,

И про рог золотой луны,

И про алый рассвет зари…

Осинка юная, так трепетно и нежно

Красуешься нефритовым стволом.

И даже в час, когда безветренно,

Колышешь ты узорчатым листком.

С осенним дуновеньем холодка

Покроешь листья розовым румянцем.

Ещё чуть-чуть, и запылает вся опушка

Нарядным, сказочным багрянцем.

Не прошу я иного счастья:

Пусть не станет чужой – печаль,

Чтобы мимо людского ненастья

Не прошла, Господи, невзначай.

Дай мне силы и крепость духа,

Если радость – в соседний двор,

Пусть не шепчет мне зависть в ухо,

Не метёт в мою душу сор.

Дай мне, Господи, щедрость веры,

Чтоб делить – так всё – пополам,

Отдавать – так всегда без меры,

И не прятать добро в карман.

Чтобы сердцем могла согреться,

Без корысти людей любя,

Чтобы, Боже, болело сердце,

Да не только лишь за себя…

Лечу, лечу сквозь бесконечность,

Внимаю ритмам звёздных песен,

И опоясывает Млечность

Ремнями пассажирских кресел.

И словно в чреве дикой птицы,

Ревущей сотней мощных глоток,

Моя душа на волю мчится,

Небес родных заслышав клёкот.

Запах полыни плывёт по степи,

Лето уходит и всё позади…

Что-то нашли, а вот с чем-то расстались.

И в сокровенном кому-то признались.

Пусть накопились о лете вопросы —

Только не трожь его медные косы.

Лето уносит багряные всплески

За горизонты, за перелески.

Там и оставит, в полынной степи,

То, что случилось, и что позади.

Станешь искать – но уже не найти…

Встрепет журавлиного крыла,

Волчьи изумруды лихолетья —

Родина печальная звала

Сквозь кресты, пожарища и плети.

Яблони надломленная ветвь,

Тополя багряная зарница…

Головы сечёт товарищ Смерть,

Щерит пасть звериной колесницы.

Хищно плещет кровяная муть,

Горек дым родного полустанка,

И проложен новый скорбный путь

Для души российской и таланта.

Вожак я собачьей стаи,

И буду за всех говорить.

Скажу вам, о чем мы думаем,

И что от вас мы хотим.

От ваших равнодушных взоров,

И ваших черствых сердец.

Вы наш отрицаете голод:

Из нас редко кто когда ест.

Но как нам к вам обратиться,

Если слепые вы?

Страх смерти в нас появился

От недостатка пищи, воды!

Мы от вас пострадавшие,

Потому что вам все равно —

Голодные мы, бродячие,

А вы пьете вино.

Кто для кого опаснее:

По закону джунглей живет,

Золотому тельцу поклоняясь,

Слабейших не беря в расчет?

Ведь вы – хозяева жизни,

А мы кто – ваши рабы?

По сути, мы братья меньшие,

Но помните ли это вы?

Мы ваши меньшие братья,

Мы имеем право на жизнь!

Самый дешевый «Чаппи»

Почему б вам для нас не купить?

Налить воды из-под крана,

Ведь можете для нас вы?

Мы тоже Божии твари,

И вправе иметь еды.

Мы не должны терпеть муки,

Почему не даете ее?

Наши болят желудки,

Вам же все нипочем.

Вы словно малые дети.

Вам трудно нас покормить?

Вы думаете о себе лишь,

А нам не продлеваете жизнь.

Мы собираемся в стаи,

В одиночку нас могут убить.

Мы солидарны с вами

В том, что хотим очень жить!

Мы вашей черствостью сломлены,

И нету пути назад,

Больны вашей мы бездуховностью —

С вас волчий переняли мы взгляд!

Мы собираемся в стаю

Бесчеловечности дать отпор.

Ведь нас, собак, так мало,

А людей – и город, и дом!

Нам нужно регулярно питаться!

Да, можем мы вам отомстить,

Перед тем, как с жизнью расстаться.

Ведь вы нас готовы убить!

Вы вызовете собаколовов,

У них есть ломы, сачки.

Чтоб нас в концлагерь животных

Немедленно отвезли!

Он «цех утилизации»[2] зовется,

Там много кошек, собак.

Это остров людской жестокости,

Это человечности крах!

В этом концлагере смерти

Жертвам посмотрите в глаза:

Страдание в них, человечность,

С них можно писать образа!

Мы – небольшая стая,

Неблагополучья сыны,

Мы, как подростки в компании,

От холодных ваших душ сплочены!

Проявите долю сочувствия

К нашей нелегкой судьбе,

Дайте нам хоть одну косточку —

Мы разделим ее на всех!

Нас много таких несчастных,

Мы в стаю сбились свою.

Обходите нас вы часто.

Но я никак не пойму:

Кто из нас все-таки звери?

И малодушнее – кто?

Нас видеть не захотели,

Но кто нас полюбит, кто?..

Когда-то мы были щенками —

Играли, резвясь каждый день.

Любили мы вас и лизали.

Но час наступил прозреть!

Познали мы прозу жизни,

Прошел щенячий восторг:

То, что нужна нам пища,

Вы не возьмете в толк!

Я так устал от свободы,

И часто мне снится сон,

Что я – щенок беззаботный —

Вниманьем не обделен,

Что у меня есть хозяин,

И у меня есть кров!..

Но вот я – в собачьей стае,

И умереть готов.

За что? За людскую черствость,

За взгляд равнодушных глаз!

За то, что в мире жестоком

Нет места для стаи собак!

Мы остались с Вами на «Вы».

Не написаны строки романа

Нашей общей с Вами судьбы.

Я Вам руку свою не давала…

Общей цели своей не нашли

Две ранимые наши души,

На осколках своей судьбы

Каждый был неизменно нужен.

И задумчивый лунный мой лик

Солнца Вы лучом не щадили:

Полюбили меня Вы на миг,

А потом обо мне Вы забыли.

И когда веселил лик другой,

Ваш печальный солнечный зайчик,

Та, что стала Вашей женой,

Вскоре стала Вашим несчастьем.

Укоряли потом Вы меня,

Что Вам руку не протянула.

Не бывает дым без огня!..

Я тогда Вас не обманула.

И не надо винить меня,

Ведь давно Вы уже не мальчик.

Как могли Вы любовь променять

На монеты из жалкой фальши?..

Как могли Вы свой солнечный лик

Прятать робко под маскою лживой?..

Полюбили меня Вы на миг,

А потом обо мне Вы забыли.

Довлатовская проза, как стихи.

В ней много грусти, боли и тепла

И одинокой глубины души

Под маской ироничного добра.

Его талант прозрачен и лучист.

Художник настоящий и артист,

Как Чехов, проницательный и честный.

Провинциальный, мелкий журналист,

В кругах литературных неизвестный,

А в жизни откровенный пофигист.

Свой дар сберёг от будничной халтуры.

Романтик и печальный оптимист,

Вне правил и законов конъюнктуры,

Остался в пятьдесят по-детски чист.

С. Чёрному

Он, как ребёнок, верил в чудеса,

Псу бедолаге и бродячей кошке,

Сам, оставаясь часто без гроша,

По-меценатски жертвовал лепёшки.

Ранимая и чуткая душа,

Не выносила пошлости и хамства,

Поэтому стремилась в небеса

От мудрости житейского мещанства.

Пройтись по улицам Москвы,

Взглянуть в глаза вечерних окон.

И среди шумной суеты

Вдруг затеряться ненароком:

Забыть про планы и дела,

Поддаться бурному теченью.

Куда б волна ни привела —

Повсюду следовать влеченью.

Привычны к ритму москвичи —

Медлительность не в их укладах.

И пульсом жизненным стучит

В висках Москвы такой порядок.

Она, как добрый чародей, —

И удивит, и околдует.

Своей тенистостью аллей

Сердца влюблённые взволнует.

Красою улиц, площадей

И тихих, старых переулков

Москва затмит любой «бродвей»,

Курантами восславит гулко!..

Театральная площадь, вечер, огни.

Малый театр, афиши зовут.

Люди у входа, нарядны они,

Сегодня Островского пьесу дают.

Зрительный зал оживлен и сверкает.

Третий звонок всех торопит, звенит.

В люстре хрустальной свет угасает,

Занавес вспыхнул, ожил, летит.

Сцена открылась из жизни ушедшей.

Время вернулось в былые года.

Люди и нравы эпохи прошедшей,

Той, что блистала, но ушла навсегда.

Нет, не ушла, слишком много осталось —

Те же привычки, манеры, слова.

Автор здесь показал лишь самую малость.

Здравствуй, старушка, родная Москва!

В центре Москвы был храм возведён

На деньги и средства народа.

Победу в войне возвеличивал он

На фоне небесного свода.

И шли сюда люди с надеждой, мольбой,

С покаянием, верой великой,

И благовест тихо звенел над Москвой,

Как символ любви многоликой.

Но время менялось, другие слова

Звучали с трибун и в эфире.

Притаилась, затихла святая Москва,

Изменилась и роль её в мире.

Грохот стоял, и гудела земля,

Когда храм рукотворный взрывали.

Плакали люди, пощады моля,

К Богу они призывали.

Власть захотела, посмела, смогла,

Несмотря на стенанья народа,

Разрушить, взорвать, уничтожить дотла

Храм христианский победного года.

Здесь потом был бассейн, в нём стояла вода

И пар поднимался над ямой.

Любители плавать спешили сюда,

А Чертолье смеялось упрямо.

Время прошло, и бассейн был снесён —

История так приказала.

Храм православный был вновь возведён,

И Москва прежний образ узнала.

Ночь растаяла, брезжит рассвет…

Мир подобен волшебному пенью…

Гимн рассвету играет кларнет,

С золотою сливаясь свирелью.

Встрепенулся в лесу соловей,

Чтоб воспеть от ночи пробужденье.

На просторах лесов и полей,

Предается природа забвенью…

Зарождается девственный день…

В грезах утренних речка вздыхает…

И крадется от облака тень…

И заря… вот уже полыхает…

Гармония

Я птицей взлечу к седым облакам,

Касаясь рассвета воздушным крылом.

С молитвой земной к небесным богам.

Приют отыщу я в сердце твоем.

С простором вселенной песчинкой сольюсь…

Растаю в любви, как беспечный огонь…

Гармонией сладостной вниз устремлюсь,

Упав на горячую друга ладонь.

Два стихотворения с противоположным смыслом.

Бывает, хочется сказать и так, и так, —

Сказать: всё может осенью случиться,

И то, что летняя пора прошла…

Не спрашиваю. Мне и так всё видно.

Чудесно и уже обычно всё.

Передо мной знакомые картины,

Казалось, что забытые давно.

Что было – дымкой времени покрыто.

Что ждёт нас – время прояснить должно.

Мы можем прошлое – пусть смутно – видеть.

Что будет – даже смутно – видеть не дано.

Мне кажется, что был вне времени тот тёплый вечер.

На праздник – лентами украсились пруды.

На полчаса зашли мы в парк во время нашей встречи…

И в прошлом ли – о будущем мечты?

Я помню твоё появленье,

Случайную встречу в метро,

Цепочку недоразумений,

Пустое – ни слова – письмо…

Я помню, что было снежно.

А вечером лампочек свет.

Предновогоднее время.

Наивный и странный сюжет.

Не много мне слов оставалось

Сказать на прощанье тебе.

Дни Рождества приближались

За морем – в далёкой стране.

Расстались с тобой мы в буфете

В обычный рабочий тот день.

Прямой твой запомнил я крестик,

Который так ярко блестел.

Нам было тогда неизвестно,

Увидимся вновь или нет…

Со дня твоего отъезда

Прошло уже восемь лет.

И снова мерцают снежинки.

Но нынешний вечер теплей.

И ветер не дует так сильно.

И ласковей свет фонарей…

Случайно в почте Рамблера свое письмо

Нашел я в рубрике «В далеком прошлом».

Два года с небольшим прошло.

И стало мне слегка тревожно.

В письме я на вопрос твой отвечал,

Который задала ты перед этим.

Тогда я все иначе представлял,

Воспринимал в наивно-нежном свете.

Пусть это было так давно,

И перелистана страница.

Но все по-прежнему со мной

И вместе с тем не возвратится.

«В далеком прошлом» это все.

Мои сбываются надежды?..

И пишем мы друг другу вновь.

И ждем ответа мы, как прежде.

У нас цветёт везде

лопух,

ещё летает

тополиный пух,

шумит листвой берёза

у ручья,

и только пыль дорожная —

ничья.

Всё остальное обрело

хозяев.

Не то что бы случайных

негодяев —

людей достойных,

одарённых —

всех мастей.

Хватали всё,

подряд и без свечей…

Теперь страна останется

ничьей.

Луна по городу

катилась между крыш.

Кричал отчаянно

оторванный малыш…

Из лона матери

низвергнут к небесам —

крик ощущений

как привет другим

мирам.

Жить среди Тихого океана,

просто, тихо и странно…

Ловить рыбу и ветер

в паруса, видеть твои глаза,

умываться морской водой.

В воздухе все вкусы соли

и горизонт босой.

Здравствуйте гады-поэты!

Что лицезреете днём?

Складно слагая куплеты

злую реальность боднём!

Каждый вонзает в что хочет

острое жало пера.

Круглая баба хохочет,

за окоёмом – дыра.

Очередной меморандум:

«Славьте Россию рублём!»

Злобно кромсающий фатум

шансы кокошит дубьём!

Про «Вшивую горку»

немало легенд

уже рассказал мне

беззубый сосед.

Её омывает речушка одна —

речушка-пичужка сейчас

не видна.

Замыслили люди

построить здесь град,

работали страстно

почти стройотряд.

Воздвигли ансамбли —

большие дома,

слепили дороги

уже как всегда.

И не было мысли —

считай, парадокс,

речушку очистить

и выстроить мост,

проторить дорожки:

Округ берега

и вдохновенье —

Чернавка-река.

Ничего не изменится —

будет доблесть и честь,

и как прежде кобениться

изуверство и лесть.

И расхристанный пьяница

будет жить на пятак,

и богач вечно маяться,

что-то сделав не так.

А светить будет Солнышко,

ублажая траву,

и любить будет девушка,

умножая молву.

То ли оклик за речкою? —

вечно чуду гулять!

Дом дышать будет печкою,

надо это понять.

Общество нездорово,

где кошкам проход,

людям – нет!

Железные двери толково

воздвиг, сам не свой,

интеллект.

Нас всех ослепила удача,

удача – заслуга раба,

тащите билетик, судача,

а там – не расти трын-трава.

Сегодня обманщик

в почёте,

он смотрит лукаво вперёд,

а вы как сегодня живёте?

Да, дело его не умрёт.

Эта птица – загадка,

красота неземная.

Грудь покрыта румянцем,

вся в цветах горностая.

Голос, нежно зовущий

в несказанную даль,

где ведёт хороводы

чаровница-печаль.

Кто ты, птица-загадка?

Из какой стороны

прилетела на свет ты

одинокой звезды?

Я б назвал тебя: радость.

Утоли мне печаль.

Ничего не осталось.

Пусто. Кто мы?

Прощай…

Грустный день в резиновых калошах

Шёл понуро, ноги волоча.

Мелкий дождик серым макинтошем

Ниспадал с унылого плеча.

В лужах парк, нахохлились скамейки,

Капли льют за шиворот с зонтов.

Сумерки сгущаются в аллеях.

День тоску нагнал и был таков…

Податливая глина уступила,

И приняла назначенную форму.

Прошла сквозь пламя адова горнила;

Кувшином стала звонким, но… покорным.

В нём мёд и пиво пенились, играя,

За здравие хозяйки в именины,

А в жажду квас, иль молоко до края.

Но времени часы неумолимы.

Состарился кувшин: рубцы, морщины,

Скололась ручка, выщерблено днище.

На угощение друзьям старинным

В сосуде новом предлагают пищу.

Уж не хранить медов и пенной браги,

Не быть обласканным мозолистой рукою.

… Хоть вдребезги, как есть, при всём параде.

Не дай Господь, стать уткою ночною!

Отпылало кострище заката,

Отгорели пожары войны.

Поле боя дремотой объято,

Разноцветные видятся сны.

Здесь когда-то была деревенька

На зелёной ладони горы.

Как цыплята, пищали ступеньки,

Под ногами босой детворы.

Ветер пепел развеял от хаты.

Закопчённая матушка-печь

Всю семью здесь кормила когда-то;

От беды не смогла уберечь.

Словно дряхлая бабка с клюкою,

Исподлобья глядит в небеса.

Ломит кости в ненастье и воют

Прошлой памяти голоса.

Не затеплится печка снова,

Голубой не взовьётся дымок.

Скорбной сажи платочек вдовий

Краем держится за шесток.

В поле брани верблюд кирпичный

Виден издали, за версту.

Не забудет он горемычный

Безымянную высоту.

Грустно пружинка тенькнула,

Мёбиусу не веря.

Стрелки – рабы бессменные —

сгорбились от потери.

Встали часы настенные,

скинули власти бремя.

Звёздным песком Вселенной

перетекает время.

Видели качели? Вверх и вниз…

То стремимся в небо – синюю высь.

Крылья за спиною, блеск в глазах,

Сердце птицей бьётся. Вздох души: «Ах!»

То из поднебесья – камнем вниз.

Может, зря задумали вознестись?

И не держат крылья, в мыслях – Бог.

Из груди несётся тяжкое: «Ох!»

Жизнь моя – качели: вверх и вниз…

Вот опять к Олимпу устремлюсь ввысь.

Впереди победа манит. «Ах!» —

Радостное звонкое на устах.

Неземное чувство: всё могу!

Пожелаю счастья даже врагу.

Но Икара крылья так хрупки,

Ветер по живому рвёт на куски.

Снова неудача: страх, и боль,

И паденье в пропасть – такова роль.

Сердце замирает, горький всхлип:

Где бы взять соломки да подстелить?

Вот они качели: вверх и вниз…

Взлёты и падения дарит жизнь.

Гладкая дорога – лучше всех.

Всё равно карабкаюсь тропкой вверх.

Год последний, високосный

Владимир Высоцкий

Я не нужен этой даме в чёрном,

Так устал, все силы исчерпал.

Пропасти на перевале горном

Манят, манят в призрачный провал.

Отпусти, осталось мне так мало,

Жизнь стоит на гибельном краю.

Рвётся сердце, слишком слабым стало

В том последнем прерванном бою.

Я не смог, уехал из Парижа,

Ты не плачь, вернусь к тебе, поверь,

Береги себя и будь поближе

Самая большая из потерь.

Поцелуй последний, щёк небритость,

Меня гладишь ласково рукой.

Глаз любимых горькая открытость,

Взмах руки прощально-нежный твой.

Я сгорал, не умещался в сутки

Тот накал, в котором я кипел.

Жизнь осколками распалась на минутки

В том калейдоскопе адских дел.

Високосный год, восьмидесятый,

На Ваганьковском цветы, цветы…

Конь мой привередливый, крылатый

Доскакал до огненной черты…

Жизнь сорвалась, как струна гитары

В свой последний прерванный полёт,

Но мой голос на пластинке старой,

Как и прежде с хрипотцой поёт.

На пригорке церковь деревянная,

К небу тянутся крестами купола —

Древних витязей шеломы бранные,

Чтоб земля сохранною была.

Рубленных домов старинно кружево,

Расписных наличников узор.

Деревенька, милая, как нужно нам

То, что ты хранила с давних пор.

Всё, что завещали наши прадеды —

Дух особый русских деревень.

Он давно в стране у нас украденный,

Пустотой окон чернеет тень.

Заросли поля чертополохами,

Обмелели речек берега.

И скрипит журавль от боли охая,

И гниют сопревшие стога.

Тишина, крик петуха не слышится

И коров не гонят поутру.

Лишь тоска с печалью здесь колышутся,

И стучат ворота на ветру.

Ставни окон накрест заколочены,

Запах яблок по садам течёт.

Верно ждёт собака у обочины,

Зная, что хозяин не придёт…

Засеменила осень ранняя,

Уже дохнула холодком,

Одна рябинушка кудрявая

В тумане светит огоньком.

И лес в безветрии притих

Пред чем-то важным в ожидании,

Дописывая летний стих,

Черновиков ронял шуршание:

Лишь с опадающей листвой

Идёт чреда воспоминания,

Мне дорог каждый золотой

Листок любви и расставания.

Святая наивность берёз молчаливых

И шум остывающих милых дубрав,

Как мало осталось мгновений счастливых,

Как много утрачено в осени глав…

А листья летят, как крылатые птицы,

Прощаясь, покружатся над головой,

Тоской разноцветной спешат приземлиться,

Уже потерявшие голос живой.

Хотя бы коротким лучом насладиться,

Едва проникающим редко в окно,

А осень напишет красиво страницы,

Но смоют дожди их, как было давно.

Не читай мысли грустные, осень,

Всё равно не поймёшь никогда,

Как журавликов, в небо уносишь

С разноцветной листвою года.

Не спеши, хоть согрей бабье лето,

Ты успеешь ещё нашуметь

И на память, что в злато одета

Положить свой багрянец и медь,

И не плачь, не рыдай над потерей,

О прощенье Разлуку моли,

Одиноко спустившись на берег,

Где прощаются с ним журавли.

Не бойтесь говорить: «Люблю!»,

Тем, кто вам дорог бесконечно!

Ведь в этом мире мы не вечны —

Всегда на грани, на краю…

Себя не бойтесь потерять,

Даря восторженность улыбок!

И незначительность ошибок

Учитесь искренне прощать!

И пусть в душе не гаснет свет,

И пусть в любви мы безоружны,

Но счастья быть кому-то нужным

Важнее в нашей жизни нет!

Этот маршрут не отмечен на контурной карте,

Нет ни подсказок, ни самых счастливых примет.

И не доехать никак – ни в купе, ни в плацкарте…

Впрочем, туда и не купишь обратный билет!

Детство… «Секретик», зарытый под старой берёзой, —

Бусина, фантик, цветочек, осколок стекла…

Смех и веселье… А самые горькие слёзы

Лишь от того, что бабуля домой позвала —

«Женя! Обедать!» – весомее нет аргумента!

А во дворе без меня продолжают играть…

Самое яркое и бесшабашное лето

Мне не забыть, но, увы, не вернуть, не догнать…

Детство… Нотации мамы про тёплую шапку,

Ту, что у школы снимаешь и прячешь в портфель…

Фотоальбом и с рисунками старая папка —

Словно в минувшее приоткрывается дверь…

Мы то грустим, то, порой, беззаботно смеёмся,

То ускоряемся, то никуда не спешим…

Детство… оно не уходит оно – остаётся

Где-то на самой окраине нашей души.

Я исчезну…

Возможно, вернусь через тысячу лет,

В то мгновенье, когда обо мне навсегда позабудут.

И никто из живущих не сможет узнать силуэт

В полустертом рисунке… Почти не надеясь на чудо,

Обретаю свободу, расправив два белых крыла.

Не боясь высоты, оттолкнусь от поверхности крыши

И шагну в неизвестность, разбив за собой зеркала.

Поднимаясь над городом сонным всё выше и выше

Я лечу в никуда, и, однажды, растаю, как сон,

И останется эхом моя недопетая песня…

Только белое пёрышко ляжет на чью-то ладонь,

Как случайный подарок заоблачного поднебесья…

В нас нет уже давно ни совести, ни страха,

Мы в алчности своей страшнее всех зверей!

Мне кажется Земля, встряхнувшись, как собака,

Смахнёт однажды нас с поверхности своей…

И разлетимся мы, как капли, по Вселенной.

Возможно, кто-нибудь другой приют найдёт…

Сомнения гнетут, что все попытки тщетны:

Таких, как мы сейчас, – никто нигде не ждёт.

Ведь кто, по сути, мы – молекулярный хаос,

Но разума зерно в нас вложено творцом.

Попробуем сберечь хоть то, что нам досталось

От тех, кто жил до нас – от дедов и отцов.

Зачем сидеть и ждать каких-то катаклизмов —

Помочь самим себе и что-то изменить

Мы сможем лишь тогда, когда своею жизнью

Прощение Земли сумеем заслужить!

В ночной прохладе, в шорохе листвы,

Боясь спугнуть нечаянным движеньем,

На площадях Есенинской Москвы

Ищу надежду, счастье, вдохновенье.

Москва щедра на россыпь новых рифм.

Они, как искры обжигая, светят.

Я – странник, я – искатель, пилигрим!

Я кровь Квассира пью, вдыхаю ветер.

Мелькают тени в лунном дефиле,

И россыпь звёзд дождём на мир прольётся,

А на вопрос: «Зачем мы на земле?»

Лишь только эхо гулко отзовётся.

Застынет воздух в ожиданье дня,

Ещё секунда, и развеет ветром

Всё, что к утру осталось от меня,

Но я вернусь, возможно, за ответом…

Я сбываю мечты по довольно умеренным ценам —

Задушевность улыбок и радостный блеск ваших глаз.

И всем сердцем за то, чтобы люди не строили стены

Из отточено колких в своём равнодушии фраз.

Я стираю, как пыль безразличие, злобу и зависть,

Счастья хрупкий росток защищаю от яростных гроз…

В моих силах не всё, но, поверьте, я честно стараюсь,

Чтобы в мире большом стало меньше прощаний и слёз.

Я совсем не волшебница… просто душою поэта

Я пишу о любви и о том, что волнует меня…

Может быть, мне удастся добавить немножечко цвета

В монотонность палитры обычного серого дня.

Словно Феникс восстану из пепла,

Отряхну опаленные крылья.

Сброшу в пепел тоску и унынье,

Злые дни позабуду отныне.

Мне обид и невзгод полной мерой

Жизнь отмерила и одарила.

Ну, а счастье большое, земное,

Дать в придачу, как видно, забыла.

Вот и мыкаюсь, вот и плачу,

Свою душу вопросом терзая,

«Может ЗДЕСЬ мне даны испытанья,

Чтобы ТАМ удостоиться Рая?»

Знаю точно: восстану из пепла,

Отряхну опалённые крылья.

В прах развею тоску и унынье

В глубине нескончаемой сини.

Не убить, не сгубить моей Веры,

Что даёт мне надежду и силы.

Всё пройдёт, в том числе и плохое,

Так мне бабушка говорила.

В голубой прохладе утра

Растворилась ночь.

Вот проснулось наше чудо —

Маленькая дочь.

Снова солнышком весенним

Комната полна,

И стремительно за дверью

Скрылась тишина.

Радость, счастье и веселье

К нам вернулись вновь.

Наше маленькое чудо

Дарит всем любовь.

В голубой прохладе утра

Растворилась ночь.

Ах, как быстро подрастает

Маленькая дочь!

Она играла на диване с кошкой,

Когда клонился день к закату.

Я замер в восхищении, глядя,

Как ручка белая, схватить пыталась лапку,

Кошачьей грацией пленя.

Своими острыми, как бритва коготками,

Блестящими оттенками агата,

Хватала кашка намертво шнурок,

Который ловко дёргала хозяйка,

Стараясь не сломать свой ноготок.

Четыре лапки, словно из фарфора,

Мелькали в воздухе и серебристый смех,

Коварный замысел скрывающий упорно,

Как брызги падал в белый, мягкий мех.

Вечерний свет струился в их окошко.

А кто из них резвее лапкой бьёт?

Как отличить, где женщина, где кошка?

И кто из них мурлычет, кто поёт?